Битва стрелка Шарпа. Рота стрелка Шарпа Корнуэлл Бернард

– Который из них? – спросила она.

– Тот, что впереди.

– Хорош в седле, – сказала Хуанита де Элиа со сдержанным уважением.

– Прирожденный наездник, – отозвался Дюко. – Не какой-нибудь кривляка. Не учит лошадь гарцевать, но заставляет драться. – Он отошел от женщины, потому что не любил духи так же, как не любил самоуверенных, много мнящих о себе шлюх.

Они ждали в неловком молчании. Хуанита де Элиа уже давно догадалась, что ее оружие бесполезно против майора. Она пришла к выводу, что он не любит женщин, но правда заключалась в другом: Пьер Дюко просто не обращал на них внимания. Изредка он посещал солдатский бордель, но только после того, как врач называл ему имя здоровой девушки. Большую часть времени Дюко обходился без такого рода развлечений, предпочитая монашеское служение делу императора. И теперь он сидел за столом и листал бумаги, притворяясь, будто не замечает присутствия женщины.

Где-то в городе пробили девять церковные часы, затем во внутреннем дворике громыхнул голос сержанта и к укреплениям промаршировал взвод солдат. Дождь не ослабевал. И вот наконец на лестнице, ведущей к комнате Дюко, застучали сапоги и зазвенели шпоры. Донья Хуанита подняла голову.

Генерал Лу не потрудился даже постучать. Дверь распахнулась, и он ворвался, кипя от гнева:

– Я потерял двоих! Будь оно проклято! Двух отличных солдат! Убиты стрелками, Дюко, британскими стрелками. Казнены! Их поставили к стенке и расстреляли как бандитов! – Лу подошел к столу и налил себе бренди из графина. – Я хочу, Дюко, чтобы за голову их капитана назначили цену. Я хочу, чтобы его яйца варились в котле у моих солдат.

Он умолк, заметив экзотического вида особу в мундире. Поначалу Лу решил, что это женоподобный юнец, из тех модников, что тратят больше денег на портного, чем на лошадей и оружие, но потом распознал в парижском франте женщину и понял, что черный плюмаж – ее собственные волосы, а не причудливое украшение на шлеме.

– Она ваша, Дюко? – брезгливо спросил генерал.

– Месье, – сухо заговорил Дюко, – разрешите представить вам донью Хуаниту де Элиа. Мадам – бригадный генерал Ги Лу.

Лу уставился на женщину у камина, и увиденное пришлось ему по вкусу. В свою очередь и донья Хуанита де Элиа ответила генералу пристальным взглядом. А увидела она крепко сбитого одноглазого мужчину с твердым обветренным лицом, седыми волосами и короткой бородкой, в серой, подбитой мехом форме, напоминающей костюм палача. Блестящие на меху капли дождя вобрали в себя запах звериной шкуры, смешавшийся с крепкими, пьянящими запахами седла, табака, пота, ружейного масла, пороха и лошади.

– Генерал, – сказала она вежливо.

– Мадам, – ответил Лу, беззастенчиво оглядывая фигуру в облегающем наряде. – Или мне следует называть вас полковником?

– По меньшей мере бригадным генералом, – парировала Хуанита, – если не маршалом.

– Говорите, двоих? – вторгся Дюко в завязывающийся флирт. – Как вы их потеряли?

Лу изложил события дня, расхаживая по комнате и грызя яблоко, взятое со стола майора. Он рассказал, как отправился с небольшим отрядом в горы на поиски беглецов из деревни Фуэнтес-де-Оньоро и как, покарав испанцев, подвергся внезапной атаке зеленых кителей.

– Их командир назвался капитаном Шарпом.

– Шарп, – повторил Дюко и стал листать толстенную бухгалтерскую книгу, в которую заносил каждую крупицу информации о врагах императора. В этом и заключалась работа Дюко – знать все о противнике и подсказывать способы его уничтожения. И объем его информации был так же велик, как его власть. – Шарп, – повторил он, найдя нужное. – Стрелок, говорите? Есть у меня подозрение, что это тот самый Шарп, который захватил «орла» при Талавере. С ним были только зеленые мундиры? Или еще и красные?

– Были и красномундирники.

– Тогда это он самый. По причине, которую мы пока не установили, служит в линейном батальоне.

Дюко добавил новую запись в книгу, содержавшую сведения о более чем пятистах офицерах противника. Некоторые строчки были перечеркнуты черной линией, обозначающей, что человек мертв, и порой Дюко представлял себе тот славный день, когда все враги – британцы, португальцы и испанцы – будут сметены неустрашимой французской армией.

– Капитан Шарп, – заметил Дюко, – в войсках Веллингтона человек известный. Произведен в офицеры из рядовых – редкий случай в Великобритании.

– Мне наплевать, из какого дерьма он вылез, – я хочу его скальп и яйца!

Дюко неодобрительно относился к личному соперничеству, опасаясь, что оно ожет помешать исполнению более важных служебных обязанностей.

– Не лучше ли будет, – холодно предложил он, закрывая бухгалтерскую книгу, – если вы позволите мне подать официальную жалобу на факт казни? Веллингтон едва ли одобрит такой произвол.

– Нет, – сказал Лу. – Отомстить за себя я могу и без адвокатов.

Причиной гнева генерала была не смерть его подчиненных, ведь смерть – это риск, привыкнуть к которому должен всякий солдат, – а то, каким образом они умерли. Солдат должен умирать в бою или в собственной постели, но не у стенки, как паршивый уголовник. К тому же была задета гордость генерала – другой солдат взял над ним верх.

– Но если я не прикончу Шарпа в ближайшие недели, можете писать свое чертово письмо. – Выдав скрепя сердце разрешение, Лу продолжил: – Солдат убивать труднее, чем гражданских, да и потом, мы слишком уж долго боролись с гражданскими. Пришло время моей бригаде научиться убивать врага, также одетого в форму.

– Я думала, большинство французских солдат сражаются с другими солдатами, а не с герильерос, – сказала донья Хуанита.

Лу кивнул:

– Большинство – да, но не мои, мадам. Я занимаюсь прежде всего партизанами.

– Расскажите, – попросила она.

Лу поглядел на Дюко, будто испрашивая разрешение, и майор кивнул. Его раздражало взаимное влечение этих двоих. Влечение такое же примитивное, как кошачья страсть, и такое же откровенное. В комнате чуть ли не пахло похотью, и Дюко только что не морщил нос. Оставь этих двоих наедине на полминуты, и по возвращении обнаружишь сброшенные второпях мундиры. Его оскорбляло не столько само влечение, сколько то, что оно отвлекало от дела по-настоящему важного.

– Продолжайте, – сказал он.

Лу пожал плечами, как бы показывая, что никакого секрета в его миссии и нет.

– У меня самые обученные солдаты в армии. Они лучше императорской гвардии. Хорошо сражаются, хорошо убивают и получают хорошее жалованье. Я держу их отдельно. Они не квартируют с другими частями, поэтому никто не знает, куда они отправятся и что будут делать. Пошлите шестьсот человек в Мадрид, и, уверяю вас, каждый партизан отсюда до Севильи проведает об этом еще до того, как они выступят. У нас не так. Мы не говорим никому, куда идем и что будем делать, – мы просто идем и делаем. У нас везде свои места. Я освобождаю деревню от жителей и делаю ее моим опорным пунктом, но мы не остаемся там. Мы перебираемся, куда пожелаем, спим, где пожелаем, и если партизаны нападают на нас, они умирают. И не только они: вместе с ними умирают их матери, дети, священники, внуки. Мы наводим на них ужас, мадам, так же, как они пытаются навести ужас на нас, и у моей волчьей стаи получается лучше, чем у партизан.

– Ясно, – сказала Хуанита.

– Область, которую патрулирует бригадный генерал Лу, на удивление успешно зачищена от партизан, – великодушно признал Дюко.

– Зачищена, но не полностью, – мрачно добавил Лу. – Кастратор жив, но я еще разделаюсь с ним моим собственным ножом. Возможно, прибытие британцев добавит ему смелости и он снова покажет нам свое лицо.

– Ради этого мы здесь и собрались, – сказал Дюко, перехватывая инициативу в разговоре. – Наша задача – не допустить, чтобы британцы закрепились, и выгнать их отсюда.

Затем глубоким, почти гипнотизирующим голосом он описал военное положение так, как сам его представлял. Генерал Лу, который весь прошлый год обеспечивал безопасность дорог через пограничные холмы, зачищал их от партизан и благодаря этому избежал катастрофы, постигшей армии маршала Массена в Португалии, внимал Дюко едва ли не с восторгом, поскольку тот излагал правду, а не патриотическую ложь, распространявшуюся в колонках «Монитора».

– Веллингтон умен, – признал Дюко. – Не блистателен, но умен, и мы недооценили его.

О существовании оборонительных линий Торриш-Ведраш французы узнали, только подойдя к ним на пушечный выстрел. Там они и стояли, голодая и замерзая, в течение долгой зимы. Теперь армия вернулась к испанской границе и ждала наступления Веллингтона.

Наступление обещало быть тяжелым и кровавым из-за двух мощных крепостей, которые блокировали единственные проходимые дороги через пограничные горы: Сьюдад-Родриго на севере и Бадахос на юге. Еще месяц назад Бадахос был в руках испанцев, и саперы Массена отчаялись пробиться сквозь его толстые стены, но Дюко дал огромную взятку, и испанский командующий уступил ключи от крепости. Теперь оба ключа к Испании, Бадахос и Сьюдад-Родриго, крепко держала рука императора.

Но была еще третья крепость на границе, которой тоже владели французы. Португальская Алмейда не имела такого значения, как Сьюдад-Родриго или Бадахос, но хотя годом ранее ее внушительный замок был разрушен вместе с собором при чудовищном пороховом взрыве, мощная, сложной формы городская стена и сильный французский гарнизон представляли собой серьезное препятствие. Британской армии, осаждающей Сьюдад-Родриго, пришлось бы выделить несколько тысяч человек, чтобы предотвратить нападения алмейдских солдат на обозы, и Дюко считал, что Веллингтон не потерпит такой угрозы в тылу своей армии.

– Первейшей задачей Веллингтона станет захват Алмейды, – указал Дюко, – и маршал Массена сделает все возможное для того, чтобы уменьшить риск британской осады. Иными словами, генерал, – Дюко обращался скорее к Лу, чем к донье Хуаните, – нас ждет битва при Алмейде. На войне бесспорного мало, но в этом, полагаю, мы можем быть уверены.

Лу посмотрел на карту и кивнул.

– Если только маршал Массена не отзовет гарнизон, – произнес он презрительно, словно не сомневался, что Массена, его соперник, способен на любую глупость.

– Не отзовет, – возразил Дюко с уверенностью человека, обладающего властью диктовать стратегию маршалам Франции. – И причина этого здесь. – Он снова указал на карту. – Смотрите.

Лу послушно склонился над картой. Алмейда была изображена в виде звезды, что напоминало о конфигурации ее укреплений. Саму крепость окружали холмы, но позади них, между Алмейдой и остальной частью Португалии, протекала глубокая река Коа.

– Река течет по ущелью, – пояснил Дюко, – и единственный мост пересекает ее у Каштелу-Бон.

– Мне это известно.

– Так вот, если мы победим генерала Веллингтона на этой стороне реки, – Дюко показал на карте, – его армии придется отступать по единственному мосту шириной всего три ярда. Именно поэтому мы держим в Алмейде гарнизон – его присутствие вынудит лорда Веллингтона сражаться на этом берегу Кoa без шансов на победу. А когда британцы уйдут, мы применим вашу тактику запугивания, чтобы покончить со всем сопротивлением в Португалии и Испании.

Лу выпрямился. Анализ Дюко произвел на него сильное впечатление, но вызвал и сомнения. Чтобы сформулировать возражения, нужно было время, и генерал выдержал паузу, раскуривая длинную темную сигару. Впрочем, выпустив струю дыма, он решил отбросить вежливость и осторожность и пошел напролом.

– Мне не доводилось драться всерьез с британцами, майор, но я слышал, что они чертовски упорны в обороне. – Лу постучал по карте. – Эти места мне хорошо знакомы: холмы да ущелья. Дайте Веллингтону холм, и вы скорее умрете от старости, чем сдвинете этого мерзавца с места. По крайней мере, так говорят. – Лу пожал плечами, словно сомневаясь в правильности собственного аргумента.

Дюко улыбнулся:

– А если предположить, генерал, что армия Веллингтона сгниет изнутри?

Лу обдумал вопрос и кивнул:

– Тогда он сломается.

– Отлично! Потому что именно ради этого я и хотел, чтобы вы познакомились с доньей Хуанитой, – сказал Дюко, и дама улыбнулась драгуну. – Донья Хуанита пересечет линию фронта и обоснуется в стане нашего противника. Время от времени она будет приезжать к вам за особыми материалами, которые будут поступать от меня. Вам следует уяснить, что это снабжение – ваша первостепенная задача.

– Снабжение? – спросил Лу. – Вы имеете в виду пушки? Боеприпасы?

За Дюко ответила донья Хуанита:

– Ничего такого, генерал, что нельзя перевезти на вьючной лошади.

Лу посмотрел на Дюко:

– Вы думаете, это так легко – проехать от одной армии к другой? Черт возьми, Дюко, есть кавалерийские заслоны британцев, есть испанские партизаны и наши собственные пикеты, и бог знает сколько других препятствий. Это не прогулка по Булонскому лесу.

– Донья Хуанита сделает собственные приготовления, и я полагаюсь на нее, – с невозмутимым видом ответил Дюко. – Вам нужно будет, генерал, показать даме ваше логово. Она должна знать, где и как вас найти. Можете это устроить?

Лу кивнул и посмотрел на женщину:

– Вы готовы отправиться со мной завтра?

– Хоть на весь день, генерал.

– Тогда мы едем завтра, – сказал Лу, – и, возможно, задержимся на послезавтра?

– Возможно, генерал, все возможно… – Дюко снова прервал начинающийся флирт. Было уже поздно, его ждали ужин и несколько часов бумажной работы, которую требовалось закончить. – Ваши люди теперь находятся на линии армейских пикетов. Будьте внимательны и не упустите прибытие новой британской части.

Подозревая, что его учат варить яйцо, Лу нахмурился:

– Мы всегда внимательны, майор, и следим за такими вещами. Не забыли? Мы – солдаты.

– Будьте особенно внимательны, генерал. – Дюко как будто не заметил выпада. – В ближайшее время ожидается прибытие Real Compaa Irlandesa, Ирландской королевской роты, и я хочу знать, когда она прибудет и где разместится. Это важно, генерал.

Лу бросил взгляд на Хуаниту – не связана ли Ирландская королевская рота с ее миссией? – но лицо испанки ничего не выражало. Не проблема, решил Лу, двух ночей вполне достаточно, чтобы женщина рассказала все. Он повернулся к Дюко:

– Майор, вы будете знать о каждом собачьем чохе на британской стороне.

– Хорошо! – сказал Дюко, завершая разговор. – Не стану задерживать вас, генерал. Уверен, у вас есть планы на вечер.

Лу взял свой шлем с еще влажным серым плюмажем.

– Донья? – спросил он, прежде чем открыть дверь на лестницу. – Так ведь называют замужнюю женщину?

– Мой муж, генерал, похоронен в Южной Америке. – Хуанита пожала плечами. – Желтая лихорадка, увы.

– А моя жена, мадам, – сказал Лу, – погребена на своей кухне в Безансоне. Увы. – Он придержал ручку двери, предлагая сопроводить донью Хуаниту по винтовой лестнице, но Дюко задержал испанку.

– Вы готовы отправиться? – спросил он, удостоверившись, что Лу его не слышит.

– Как скоро?

Дюко пожал плечами:

– Я подозреваю, что Ирландская королевская рота будет на месте в ближайшее время. К концу месяца – наверняка.

Хуанита кивнула:

– Я готова. – Она сделала паузу. – И британцы, конечно же, примут их с недоверием?

– Разумеется. Они были бы дураками, если бы ничего не заподозрили. Наша задача, мадам, состоит в том, чтобы ослабить противника, так что пусть они опасаются Ирландской королевской роты – и тогда, возможно, пропустят реальную угрозу… – Дюко снял очки и протер линзы полой сюртука. – А лорд Кили? Вы уверены в его чувствах к вам?

– Он пьяный глупец, майор, – ответила Хуанита. – И сделает то, что я скажу.

– Не давайте ему повода для ревности, – предупредил Дюко.

Хуанита улыбнулась:

– Вы можете читать мне лекции по многим предметам, но что касается мужчин и их капризов, не извольте сомневаться: я знаю все, что о них нужно знать. Не волнуйтесь насчет милорда Кили, он всегда будет милым и послушным. Это всё?

Дюко надел очки.

– Да, всё. Могу я пожелать вам хорошо отдохнуть ночью, мадам?

– Уверена, ночь будет роскошная.

Донья Хуанита улыбнулась и вышла из комнаты.

Дюко слышал, как звякнули шпоры на ступеньках; потом, когда она встретилась с Лу, поджидавшим ее внизу, донесся ее смех. Дюко закрыл дверь, когда эти двое засмеялись вместе, и медленно подошел к окну. В ночи по-прежнему хлестал дождь, но майор не обращал внимания на непогоду: его мысли занимала грядущая слава. Это зависит не столько от того, выполнят ли свой долг Хуанита и Лу, сколько от хитроумного плана, придуманного человеком, которого даже Дюко признавал равным себе, – человеком, чье страстное желание победить кичливых англичан не уступало желанию Дюко лицезреть триумф Франции. Этот человек уже в тылу у британцев, он занес туда порчу, которая сначала разложит армию Веллингтона изнутри, а потом приведет ее в западню. Картина победы развернулась в воображении Дюко во всем своем великолепии. Он видел кичливую британскую армию, поверженную в прах. Он видел императора, правящего всей Европой, а затем – кто знает? – и всем миром. Александру это удалось, так почему бы Бонапарту не повторить его успех? А начнется все с небольшой хитрости Дюко и его самого секретного агента на берегах Коа, возле крепости Алмейда.

– Это шанс, Шарп, ей-богу, это шанс. Настоящий шанс. За всю жизнь таких шансов выпадает немного, и их нельзя упускать. Этому меня учил отец. Он был епископом, и уж поверьте, человек не поднимется от викария до епископа, не хватаясь за каждый шанс. Вы меня понимаете?

– Да, сэр.

Массивная задница полковника Клода Рансимена надежно расположилась на скамье постоялого двора, а перед ним на простом дощатом столе высилась куча объедков. Тут были и куриные кости, и голые веточки винограда, и кожура апельсинов, и обглоданный скелет кролика, и куски хряща непонятного происхождения, и опустошенная кожаная бутыль. Обилие поглощенной еды заставило полковника Рансимена расстегнуть мундир, жилет и рубашку, чтобы развязать шнурки корсета и выпустить на свободу живот, так что часовая цепочка с печатками пересекала теперь полосу бледной и тугой как барабан кожи. Время от времени полковник звучно рыгал.

– Тут где-то есть горбатая девчонка, подавальщица, – вспомнил Рансимен. – Если увидите, скажите, что я съел бы кусок пирога. И немного сыра, пожалуй. Но не козьего. Не выношу козий сыр: он вызывает у меня сплин, понимаете?

Желтая отделка и серебряный кант на красном мундире Рансимена указывали на его принадлежность к 37-му Гэмпширскому линейному полку, в котором уже много лет не видели даже и тучной тени полковника. Еще недавно Рансимен занимал должность генерал-вагенмейстера и командовал обозниками в Королевской службе снабжения и транспорта, а также приданными ей португальскими погонщиками мулов, но теперь его назначили офицером по связи с Ирландской королевской ротой.

– Это честь, конечно, – говорил он Шарпу, – но ни неожиданной, ни незаслуженной она не является. Я сказал Веллингтону, когда он назначил меня генерал-вагенмейстером, что буду выполнять эту работу в качестве одолжения, но ожидаю награду за нее. Никто не станет тратить годы жизни, вбивая логику и здравый смысл в тупые головы обозников. Нет, конечно, упаси господь. Горбунья, Шарп! Вон она! Остановите ее, будьте добрым товарищем! Скажите ей, что я хочу пирог и настоящий сыр!

Пирог и сыр были поданы вместе с очередной кожаной бутылью и миской вишен, чего должно было хватить для удовлетворения последних притязаний Рансименова аппетита. Компания кавалерийских офицеров, расположившихся за столом в дальнем углу двора, заключала пари на то, сколько еды сможет поглотить этот толстяк, но полковник не обращал внимания на насмешки.

– Это шанс, – повторил он, основательно заправившись пирогом. – Не могу сказать, сулит ли это что-то вам – парень вроде вас вряд ли рассчитывает на многое в этой жизни, – но у меня точно появился шанс на Золотое руно. – Он посмотрел на Шарпа. – Вы ведь понимаете, что значит «real»?

– «Королевский», сэр.

– Выходит, вы не совсем необразованный, а? Именно королевский, Шарп. Королевская гвардия! Эти ирландские парни – королевские! Не какая-нибудь шайка кучеров да погонщиков мулов. У них есть связи при дворе, Шарп, а это означает королевские награды! Я даже вроде бы слышал, что испанский двор дает пенсию с указом о награждении Золотым руном. К этой штуковине полагается красивая звезда и золотая нагрудная цепь, но пенсия тоже лишней не будет. Награда за хорошо сделанную работу, понимаете? И это только от испанцев! Одному Богу известно, на что может расщедриться Лондон. Рыцарское звание? Принц-регент захочет узнать, как мы справляемся с этим делом. Шарп, он спросит о нас, разве не ясно? Он ждет, что мы примем этих ребят должным образом, как приличствует королевской гвардии. По меньшей мере орден Бани, так я думаю. А может, даже виконтство, почему нет? Есть только одна проблема… – Полковник Рансимен снова рыгнул и на несколько секунд оторвал задницу от скамьи. – Бог мой, так-то лучше. Освобождайтесь от газов, говорит мой доктор. Нет хуже для здоровья, чем держать вредные газы в себе, потому что тогда тело будет гнить изнутри. Теперь, Шарп, ложка дегтя в нашу бочку меда: эти королевские гвардейцы – ирландцы. Вы когда-нибудь командовали ирландцами?

– Немного, сэр.

– Понятно. А у меня под началом, после того как нашу службу объединили с ирландским извозчичьим корпусом, были десятки этих пройдох. Уж кого-кого, а пэдди я знаю как свои пять пальцев. Служили когда-нибудь в Ирландии, Шарп?

– Нет, сэр.

– А мне вот довелось. Нес гарнизонную службу в Дублинском замке. Полгода мучений, Шарп, – и ни одного сносно приготовленного блюда. Видит бог, я стараюсь быть добрым христианином и любить ближних, но с ирландцами это непросто. Нет, из некоторых получаются лучшие на свете друзья, но какие же они тупицы! Ей-богу, Шарп, я иногда спрашивал себя: уж не морочат ли они мне голову? Не притворяются ли, что не понимают самых простых приказов? Как вам такое? И вот еще что, Шарп. От нас с вами требуется предельное благоразумие. Ирландцы… – тут Рансимен с трудом наклонился вперед, как будто хотел доверить Шарпу нечто очень важное, – в большинстве своем римские католики. Паписты! Так что будем осторожнее в высказываниях на теологические темы, чтобы не вызвать возмущение! И пусть мы с вами знаем, что римский папа есть реинкарнация вавилонской блудницы, но, заявив это вслух, мы делу не поможем. Понимаете, что я имею в виду?

– Вы имеете в виду, сэр, что на Золотое руно тогда рассчитывать не придется?

– Вот молодец! Я знал, что вы поймете. Будем дипломатичными, Шарп. Будем понимающими и сдержанными. Давайте относиться к этим парням так, словно они англичане. – Рансимен задумался над собственным предложением и нахмурился. – Ну почти англичане. Вы ведь из рядовых, да? Наверное, такие вещи не вполне для вас очевидны, но помните одно: помалкивайте о папе римском, и худа не будет… Да, и скажите своим парням, пусть тоже помалкивают, – поспешил добавить Рансимен.

– У меня, сэр, католиков хватает, – сказал Шарп. – Как и ирландцев.

– Так и должно быть. Каждый третий в этой армии – ирландец! Если когда-нибудь вспыхнет мятеж… – Полковник Рансимен вздрогнул, представив бунтующих папистов в красных мундирах. – Нет, об этом лучше не думать. Просто не обращайте внимания на их мерзкую ересь, пропускайте мимо ушей. Невежество – вот единственная возможная причина папизма, как всегда говорил мой дорогой отец, а сжигать их на костре – единственное известное лекарство. Он был епископом и в таких делах разбирался. И еще одно, Шарп: я был бы обязан, если бы вы не обращались ко мне «полковник Рансимен». Замена еще не случилась, так что я остаюсь генерал-вагенмейстером и называть меня следует генералом Рансименом.

– Конечно, генерал, – согласился Шарп, скрывая улыбку.

Прослужив в армии девятнадцать лет, он хорошо знал таких, как Рансимен. Этот человек покупал себе каждое повышение вплоть до подполковника, а дальнейшее продвижение застопорилось, потому что получить звание выше можно только по выслуге лет или за заслуги. Но если Рансимен хочет называться генералом, почему бы и не подыграть? Шарп уже понял, что договориться с Рансименом будет нетрудно, а враждовать с ним из-за мелочей нет смысла.

– Вот и чудесно! А! Видите хлюпика? Того, что уходит? – Рансимен указал на мужчину, вставшего из-за стола. – Он оставил полбутылки вина. Видите? Заберите, Шарп, будьте добрым товарищем. Пока та горбунья не унесла. Я бы сам сходил, но чертова подагра житья сегодня не дает. Давайте же, умираю от жажды!

Подбирать, как нищему, с чужого стола Шарпу не пришлось. От унижения его спасло появление майора Майкла Хогана, вернувшего капитана к столу, заваленному остатками Рансименова обеда.

– Добрый день, полковник, – сказал Хоган, – притом чудесный день, не правда ли?

Шарп заметил, что Хоган нарочно усиливает свой ирландский акцент.

– Жарко, – отозвался Рансимен, промокая салфеткой стекающий по пухлым щекам пот. В следующий момент, осознав, что сидит с голым животом, полковник безуспешно попытался стянуть края корсета. – Чертовски жарко.

– Это все солнце, полковник, – совершенно серьезно объяснил Хоган. – Я обратил внимание: когда солнце, день обычно выдается жаркий. Вы заметили?

– Ну конечно, все дело в солнце! – растерянно согласился Рансимен.

– Значит, я прав! Удивительно, да? А как насчет зимы, полковник?

Рансимен перевел страдальческий взгляд на оставленную бутыль. Он хотел было снова отправить за ним Шарпа, но подавальщица оказалась проворнее.

– Проклятье! – уныло пробормотал Рансимен.

– Вы что-то сказали, полковник? – Хоган взял из миски пригоршню вишен.

– Ничего, Хоган, просто приступ подагры. Мне нужна хассонова вода, но здесь ее чертовски трудно найти. Вы не могли бы послать запрос в Лондон, в конную гвардию? Должны же штабные понимать, что мы здесь нуждаемся в лечении. И еще кое-что, Хоган…

– Говорите, полковник. Я к вашим услугам.

Рансимен покраснел. Он понимал, что над ним смеются, но, пусть и был выше ирландца по званию, побаивался Хогана из-за его близости к Веллингтону.

– Как вам известно, я все еще генерал-вагенмейстер, – через силу выговорил Рансимен.

– Совершенно верно, полковник, совершенно верно. И должен сказать, превосходный. Веллингтон вспоминал о вас буквально на днях. Хоган, сказал он, вы когда-нибудь видели, чтобы фургонами распоряжались так умело?

– Веллингтон так сказал? – удивился Рансимен.

– Да, полковник, так и сказал.

– Что ж, я вовсе не удивлен, – кивнул Рансимен. – Моя дорогая матушка всегда говорила, что у меня организационный талант. Но суть в том, майор, – продолжил полковник, – что, пока замены не найдено, я остаюсь генерал-вагенмейстером, – он сделал упор на слово «генерал», – а посему был бы весьма обязан, если бы вы обращались ко мне…

– Мой дорогой генерал-вагенмейстер, – прервал Хоган мучительную попытку Рансимена, – почему вы не сказали сразу? Конечно, я буду обращаться к вам как к генерал-вагенмейстеру и прошу прощения, что не додумался до этой простой любезности самостоятельно. Но теперь, дорогой генерал-вагенмейстер, вы должны извинить меня: Ирландская королевская рота достигла окраины города и мы должны ее встретить. Вы готовы? – Хоган кивком указал на выход.

Перспектива физического усилия смутила Рансимена.

– Прямо сейчас, Хоган? Сию минуту? Но я не могу. Рекомендация доктора. Человек моей конституции должен отдохнуть после… – Он сделал паузу, подбирая правильное слово. – После… – И снова потерпел неудачу.

– После трудов праведных? – любезно предложил Хоган. – Очень хорошо, генерал-вагенмейстер, я передам лорду Кили, что вы встретите его и его офицеров на приеме у генерала Вальверде сегодня вечером, а сейчас Шарп отведет солдат в Сан-Исидро.

– Вечером у Вальверде, – согласился Рансимен. – Очень хорошо. И еще, Хоган… О моей должности…

– Не благодарите, генерал-вагенмейстер. Вы только смутили бы меня благодарностью, право слово! Я уважаю ваши пожелания и прикажу всем остальным поступать так же. Идемте, Ричард! Где ваши зеленые кители?

– В пивной, сэр, при постоялом дворе, – сказал Шарп.

Стрелки должны были отправиться вместе с ним в форт Сан-Исидро, заброшенную крепость на португальской границе, чтобы там помогать капитану в обучении Ирландской королевской роты тактике стрелкового боя.

– Боже мой, Ричард, ну и глупец же этот Рансимен! – добродушно заметил Хоган, когда они вышли за ворота постоялого двора. – Смешной дуралей, наверное худший генерал-вагенмейстер за всю историю. Пес Макгиллигана и тот бы справился с этой работой лучше, а он был слепой, припадочный и зачастую пьяный. Вы не знали Макгиллигана? Хороший сапер, но свалился со старого мола в Гибралтаре и утонул, выпив две кварты хереса, упокой Господь его душу. Бедный пес был безутешен, так что пришлось пристрелить. Парни из Семьдесят третьего Хайлендского сделали все честь по чести: с полной расстрельной командой и последующими воинскими почестями. Рансимен нужен лишь для того, чтобы польстить ирландцам. Пусть мнят, будто мы принимаем их всерьез. Но это не ваша задача, вы меня понимаете?

– Нет, сэр, – сказал Шарп. – Совершенно не понимаю, сэр.

– Вы плохо соображаете, Ричард. – Хоган, остановившись, взялся за серебряную пуговицу на мундире капитана, чтобы заострить его внимание. – Все, что мы сейчас делаем, имеет лишь одну цель: огорчить лорда Кили. Ваша задача – стать занозой в его заднице. Мы не желаем видеть здесь ни его самого, ни его треклятую королевскую роту, но и сказать прямо, чтобы убирались прочь, не можем, потому что это было бы недипломатично. Вам следует предпринять все возможное для того, чтобы они ушли сами… О, простите, – извинился майор, потому что пуговица оказалась у него в руке. – Эти негодники не внушают доверия, Ричард, и нужен приемлемый способ избавиться от них. Делайте все, что угодно, чтобы оскорбить их чувства, а вежливым пусть будет Бочонок Рансимен. Его миссия – примирять и успокаивать, чтобы не думали, будто мы намеренно грубы. – Хоган улыбнулся. – В самом худшем случае вас обвинят в том, что вы не джентльмен.

– Но я ведь и вправду не джентльмен, не так ли?

– Так уж вышло, что да – вы не джентльмен, и это один из ваших недостатков, но давайте не будем сейчас из-за него беспокоиться. Помогите мне избавиться от Кили и его веселой компании. Устройте так, чтобы они боялись вас! Заставьте их мучиться и страдать! Но самое главное, Ричард, прошу вас, умоляю: заставьте ублюдков уйти!

Кто-то мог называть их ротой, но на самом деле это был небольшой батальон, один из пяти, составлявших дворцовую гвардию королевского двора Испании. Во времена, когда она несла службу во дворце Эскориал в пригороде Мадрида, в списочном составе роты значилось триста четыре гвардейца. Однако после пленения короля Испании и в результате нарочито пренебрежительного отношения со стороны французов ее численность изрядно сократилась, а путешествие морем вокруг Испании ради соединения с британской армией еще больше проредило ее ряды. Так что, когда рота прибыла в предместье Вилар-Формозу, в строю стояли сто шестьдесят три гвардейца. Их сопровождали тринадцать офицеров, священник, восемьдесят девять жен, семьдесят четыре ребенка, шестнадцать слуг, двадцать две лошади, дюжина мулов и одна любовница, как сказал Шарпу Хоган.

– Одна любовница? – недоверчиво переспросил Шарп.

– Шлюх у них, наверное, с дюжину. Или даже с две дюжины! А может, и целый бродячий бордель, но его светлость предупредил меня, что рассчитывает на особое отношение к нему и его подруге. Имейте в виду, этой особы здесь еще нет, но его светлость сказал мне, что ожидает ее скорого прибытия. Предполагается, что донья Хуанита де Элиа прокладывает себе путь через позиции противника, используя свое очарование. И все для того, чтобы согреть постель его светлости. А если она – та самая Хуанита де Элиа, о которой мне доводилось слышать, то в деле согревания постели у нее большой опыт. Знаете, что о ней говорят? Что она коллекционирует мундиры мужчин, с которыми спит! – Хоган усмехнулся.

– Если она намерена пересечь линию фронта здесь, – сказал Шарп, – только очень большое везение поможет ей избежать встречи с бригадой Лу.

– Откуда, черт возьми, вам известно о Лу? – вскинулся Хоган.

Большинство знакомых видели в ирландце доброжелательного и остроумного приятеля, но Шарп знал, что дружелюбие маскирует острый как бритва ум, и сам тон вопроса внезапно обнажил эту сталь. Тем не менее для стрелка Хоган был прежде всего другом, и на пару секунд возникло искушение рассказать о встрече с бригадным генералом и о незаконной казни двух солдат в серой форме. Но Шарп вовремя спохватился: об этом инциденте лучше позабыть.

– Здесь все знают о Лу, – ответил он. – На границе и дня не проходит, чтобы кто-нибудь не упомянул его.

– Так и есть. – Объяснение Шарпа развеяло подозрения Хогана. – Но не пытайтесь познакомиться с ним поближе. Лу – плохой мальчик. Позвольте мне позаботиться о нем, а вы позаботьтесь об этом гвардейском недоразумении.

Сопровождаемые стрелками, Хоган и Шарп завернули за угол и увидели Ирландскую королевскую роту, выстроившуюся для смотра на пустыре напротив недостроенной церкви.

– Наши новые союзники, – с кислым видом сказал Хоган, – и, хотите верьте, хотите нет, это их повседневная форма.

Повседневная форма Ирландской королевской роты отличалась пышностью и безвкусием, превосходя в этом отношении даже полные парадные мундиры большинства британских линейных батальонов. Гвардейцы носили короткий красный фрак с фалдами, обшитыми черной каймой с позолоченной бахромой. Таким же черным с золотом шнуром были обшиты петлицы и воротники, тогда как отвороты, обшлага и задники фалд были изумрудно-зелены. Бриджи и жилеты когда-то были белыми; высокие, до икр, ботинки, ремни и портупеи изготовлены из черной кожи; пояс имел зеленый цвет, как и высокий плюмаж, крепящийся сбоку черного бикорна. На позолоченной кокарде изображены башня и стоящий на задних лапах лев; те же символы украшали роскошную, зеленую с золотом перевязь, которую носили сержанты и мальчики-барабанщики. Подойдя ближе, Шарп увидел, что великолепная форма выцвела и истрепалась, хотя и выглядит вполне нарядно в ярком свете весеннего дня. Вот только сами гвардейцы производили впечатление не бравых воинов, а людей подавленных, усталых и раздраженных.

– Где офицеры? – спросил Шарп.

– Ушли в таверну на ланч.

– Они что же, не едят со своими людьми?

– Определенно, нет. – В голосе Хогана нота осуждения прозвучала не так явно, как у Шарпа. – Только не надо сочувствия, Ричард. Эти парни и не должны вам нравиться, не забыли?

– Они говорят по-английски?

– Так же, как мы с вами. Половина из них родились в Ирландии, другая половина – потомки ирландских эмигрантов. Есть и такие, что прежде носили красные мундиры. – Хоган намекал на то, что эти люди дезертировали из британской армии.

Шарп обернулся и подозвал Харпера.

– Давай-ка взглянем на дворцовую гвардию, сержант, – сказал он. – Пусть встанут разомкнутым строем.

– Как мне к ним обращаться? – спросил Харпер.

– Пусть будет «батальон», – предложил Шарп.

Харпер глубоко вдохнул.

– Батальон! Смирно! – гаркнул сержант.

Стоявшие ближе вздрогнули, дальние замерли от неожиданности, но лишь немногие вытянулись по струнке.

– Для осмотра – разомкнись! – проревел он, и опять лишь немногие пришли в движение и выполнили команду.

Некоторые уставились на Харпера непонимающе, большинство же повернулось за указаниями к своим сержантам. Один из последних, демонстрируя роскошную перевязь, шагнул к Шарпу с явным намерением выяснить, каковы полномочия стрелков, но Харпер не дал ему шанса.

– Живее, паршивцы! – заорал он со своим донегольским акцентом. – Вы на войне, а не королевский горшок стережете. Ведите себя как порядочные шлюхи. Приказ – раздвинуться!

– Помнится, ты когда-то не хотел быть сержантом, – негромко проворчал Шарп, наблюдая за тем, как обескураженные гвардейцы выполняют команду Харпера. – Подойдете, майор? – обратился он к Хогану.

– Я подожду здесь, Ричард.

– Тогда начнем, сержант, – сказал Шарп, и стрелки приступили к осмотру первой шеренги.

Как всегда бывает в таких случаях, позади них, карикатурно изображая из себя офицеров, следовала стайка мальчишек, но после того, как самый дерзкий получил от Харпера в ухо и, утирая слезы, ретировался, шайка рассеялась во избежание худшего.

В первую очередь Шарп осматривал мушкеты, а не солдат, но при этом каждому он заглядывал в глаза, оценивая степень готовности и уверенности. Гвардейцы восприняли смотр с очевидным возмущением, что и неудивительно, поскольку многие, будучи ирландцами, были оскорблены самим фактом перехода их подразделения в британскую армию. Добровольно вступая в Ирландскую королевскую роту, они полагали, что будут защищать католического короля, а здесь их третировали люди протестантского моарха. Что еще хуже, многие были горячими ирландскими патриотами, самыми ревностными защитниками своей страны, какими могут быть только изгнанники, и вот теперь им предложили сражаться заодно с угнетателями их родины.

И все же Шарп, сам начинавший рядовым, чувствовал в них больше страха, чем гнева. Может быть, спрашивал он себя, гвардейцы просто-напросто боятся, что их попросят стать настоящими солдатами? Судя по состоянию оружия, Ирландская королевская рота давно перестала даже пытаться изображать из себя боевое подразделение. Мушкеты не вызывали иных чувств, кроме стыда. Гвардейцы были вооружены относительно новыми мушкетами испанского производства, однако пользоваться ими было невозможно из-за ненадлежащего обращения: замки заржавели, в стволах запеклась пороховая гарь. У кого-то не было кремня, у кого-то кожаной прокладки под кремень, а у одного мушкета отсутствовал даже крепежный винт.

– Ты когда-нибудь стрелял из этого мушкета, сынок? – спросил Шарп.

– Нет, сэр.

– А ты вообще когда-нибудь стрелял из мушкета, сынок?

Парнишка растерянно оглянулся на своего сержанта.

– Отвечай офицеру, парень! – рыкнул Харпер.

– Один раз, сэр. Всего один раз.

– Если захочешь кого-нибудь убить этой штукой, лупи по башке. – Шарп вернул мушкет солдату. – Парень ты здоровый, сил хватит.

– Как зовут, солдат? – спросил Харпер.

– Рурк, сэр.

– Я не сэр, не обзывай меня так. Я сержант. Ты откуда?

– Мой отец из Голуэя, сержант.

– А я из Тангавина в графстве Донегол, и мне стыдно, парень, что такой же ирландец, как я, не способен содержать оружие в приличном состоянии. Господи, да ты и француза не подстрелишь из этой штуки, не говоря уж об англичанине. – Харпер снял с плеча винтовку и сунул под нос Рурку. – Смотри сюда, парень! Чистая, ею даже у короля Георга в носу можно ковырять. Вот так должно выглядеть оружие!.. Справа, сэр… – добавил он вполголоса.

Шарп повернулся и увидел двух всадников, скачущих через пустырь в его направлении. Из-под копыт летела пыль. Первым, на прекрасном вороном жеребце, ехал офицер в великолепном обмундировании Ирландской королевской роты – его фрак, шляпа, вальтрап и упряжь были щедро украшены золотыми кистями, петличками и бахромой. Второй всадник не уступал первому в роскоши. За этой парой следовала небольшая группа, осадившая коней, когда ее перехватил Хоган. Майор поспешил было за двумя первыми всадниками, но они уже успели добраться до Шарпа.

– Что, черт возьми, вы здесь делаете? – спросил первый, остановив коня в шаге от Шарпа.

На загорелом лице выделялись аккуратно подстриженные, напомаженные и скрученные в острые кончики усы. На вид ему было ближе к тридцати, но, несмотря на молодость, его тонкие черты, угрюмые и уже отмеченные порчей, носили печать врожденного высокомерия, как у существа высшего порядка.

– Провожу смотр, – холодно ответил Шарп.

Второй всадник остановился в стороне от него. Этот был старше и носил ярко-желтую форму испанского драгуна, но украшений в виде золотых цепей, кистей и аксельбантов на кителе было столько, что Шарп предположил, будто перед ним по меньшей мере генерал. На вытянутом усатом лице лежало то же, что и у его спутника, властное выражение.