Великолепная маркиза Бенцони Жюльетта
— И дать возможность Дюмурье перекрыть все ущелья?
— Вы полагаете, что Дюмурье опасен? Помимо того, что осталось от армии короля, в его распоряжении двадцать тысяч плохо одетых, плохо вооруженных, полуголодных неопытных солдат. Скажите мне откровенно — неужели вы в самом деле хотите, чтобы прусские войска вошли в Париж?
Де Бац с силой опустил кулак на стол. Чернильница подпрыгнула, из нее пролилось несколько капель.
— Нет! Я этого не хочу. Но как иначе напугать народ настолько, чтобы он пошел против Дантона, Марата и Робеспьера, приказавших устроить такую бойню?
— Бойню?
— Да, со вчерашнего дня в Париже убивают, перерезают горло, режут на куски представителей знати духовенства, арестованных после 10 августа и запертых в тюрьмах. До королевской семьи, запертой в Тампле, еще не добрались, но этого осталось недолго ждать. А я больше всего хочу вырвать моего короля и его семью из рук палачей!
— Но как только пруссаки окажутся в Париже, их, вероятно, будет нелегко оттуда выпроводить? — предположил Анж Питу, входя в кабинет с подносом, заставленным тарелками с едой.
— У нас нет времени, так что приходится пользоваться тем, что предлагают. С другой стороны, у короля Пруссии Фридриха Вильгельма II нет ни малейшего желания править Францией. Он отлично знает, что его союзники-австрийцы этого не допустят. Мы просто должны будем возместить ему убытки. А что касается герцога Брауншвейгского, то он человек просвещенный, отличный солдат, я это признаю, но у него столько долгов!
— К несчастью, — вмешался Питу, — ходят слухи, что он ведет секретные переговоры с членами Национального собрания. Поговаривают и о том, что он действует по указке англичан. Не забывайте, что герцог приходится зятем королю Георгу III — он женат на его сестре Августе. Король — безумец, это верно, но его премьер-министр Питт в своем уме. И судьба нашего несчастного короля его нисколько не волнует. Совсем напротив. Питт так и не смог простить Людовику XVI, что он во время войны за независимость в Америке выступил против англичан…
— И к тому же, — продолжил за него де Бац, — Питт будет рад, если французский трон займет герцог Брауншвейгский. Мне это известно. Премьер-министр не забывает и о будущем, так как он планирует выдать дочь герцога за принца Уэльского. Но повторю, больше всего мне хочется спасти короля и увидеть, как Дантона, Марата, Робеспьера и всех их прихвостней повесят на деревьях вдоль Елисейских Полей.
— Но вы забыли об одном человеке, — вступил в разговор Дево, доедая последний кусок великолепного пирога с птицей.
— Я редко забываю о ком-либо, а уж об этом не забуду никогда. Вы ведь имели в виду брата короля?
— Разумеется! Монсеньору графу Прованскому, брату короля, удалось добиться от Фридриха Вильгельма признания его регентом Франции. Они даже встречались в Лонгви, после взятия города, именно с этой целью.
— Это давно не новость. После неудачной попытки бегства короля и его семьи граф Прованский представляется всем как спаситель французской монархии. Он даже учредил правительство в изгнании. На самом же деле граф — злейший враг своего брата. Но Людовику XVI об этом прекрасно известно, так же как и королеве, которая дала деверю прозвище Каин. Я далек от того, чтобы недооценивать его блестящий, но извращенный ум. Он способен на все, чтобы только лучить французский престол, о котором мечтает с отрочества.
Граф Прованский не отступал ни перед чем. Вы же помните! Покушения на короля и его сыновей, объявление незаконнорожденными детей короля перед парламентом и даже предательство… Ведь именно граф Прованский сообщил своим друзьям в Национальном собрании о бегстве короля и маршруте движения. Именно поэтому он сам смог спокойно уехать страны. Ему удался и трюк с деньгами. Маркиз де Булье, который должен был охранять короля во время бегства, передал брату короля миллион ливров, которые ему доверил Людовик XVI. Эти деньги предназначались для того, чтобы наш король мог действовать из Монмеди, куда он собирался удалиться, и вернуться потом в свою мятежную столицу!
Нет, брата короля я никогда не забуду! Пока он мне не мешает. Но все изменится, если с Людовиком XVI произойдет несчастье. Маленькому дофину следует опасаться своего дядюшки. Вот тогда граф Прованский станет моим врагом номер один!
Молодые люди с интересом слушали рассказ барона о брате короля. Мишель Дево, секретарь де Баца и его лучший агент, отлично знал графа Прованского, а вот для Анжа Питу такие подробности стали своего рода откровением. Он ужаснулся:
— Вы в этом уверены?
— Я мог бы вам рассказать намного больше, друг мой.
— Что же вы станете делать, если король Пруссии войдет в Париж и захочет отдать трон графу Прованскому?
— Это очень просто. Его высочество станет жертвой покушения, и вот здесь я сыграю главную роль. Кстати, где этот господин сейчас? Все еще у своего дяди, принца-епископа Тревского, в замке Шенборнлюст у ворот Кобленца?
— Нет. Он оставил там своего младшего брата графа д'Артуа и переехал в город во дворец Лейенхоф, который принадлежит принцу Лейнингену. Но один из верных ему, людей остался рядом с королем Пруссии, чтобы держать графа Прованского в кур событий и блюсти его интересы… — И кто же это?
— Я не знаю. Ваш друг барон де Керпен говорит, что речь идет о дворянине, который только что прибыл. Но он с ним пока незнаком, потому что граф Прованский еще не представил его барону. Известно только, что этого дворянина сопровождает очень красивая женщина… А это веская причина для того, чтобы госпожа де Бальби не желала видеть эту даму слишком часто в окружении графа Прованского.
— Прекрасная графиня тоже в Кобленце?
— Да. Она слишком скучала в Турине, где оказалась из-за ее должности главной хранительницы гардероба графини Прованской, пожелавшей найти приют у своего отца. Госпожа де Бальби приехала к «своему» принцу, и именно она правит там бал вместе с госпожой де Поластрон, любовницей графа д'Артуа, которую она презирает. А госпожа де Поластрон после отъезда своего любовника во главе армии эмигрантов — которую называют армией принцев! — остается тайной советчицей героев, что безумно бесит ее соперницу. Ведь так сложно удерживать свое положение рядом с человеком, прикованным к своему креслу жестокой подагрой, не правда ли? Хотя, возможно, это всего лишь элемент дипломатической игры…
— Но ради чего?
— Герцог Брауншвейгский не разрешил армии эмигрантов встать во главе его войск, чтобы с триумфом войти во Францию. Всему этому прекрасному обществу «позволили» следовать за прусскими и австрийскими войсками. Забавное, доложу вам, должно быть, зрелище! Многие дамы, уверенные в том, что они возвращаются домой, последовали за «армией принцев»… Брат короля не хочет смешиваться с этой кучей малой.
— А принц Конде? Его там нет?
— Конде великий полководец. Его армия состоит из настоящих солдат, хорошо обученных, дисциплинированных. Так как у него нет ни малейшего желания ввязываться в эту неразбериху, принц предпочитает дождаться результатов и войти во Францию тогда, когда это будет ему удобно, и в том месте, где он сочтет нужным. А пока он остается в Брисгау со своим внуком, юным герцогом Ангиенским. Только его сын, герцог де Бурбон, увел с собой несколько полков, правда, без согласия отца.
Дево удалось рассказать о том, что он успел узнать, и уничтожить почти все, что принес ему Питу. Он завершил свою речь, выпил высокий бокал шампанского и вздохнул:
— Я очень беспокоюсь за урожай! Поля не вынесут всех этих армий с востока и ужасной погоды.
— Это большой урон, но с нашими запасами мы постараемся выжить, — засмеялся де Бац. Положив руку на плечо своего секретаря, он добавил:
— Идите отдыхать, Мишель. Вы это заслужили. Вы поработали как всегда безупречно. А мы постараемся придумать, что нам следует предпринять, чтобы избежать несчастья.
— В чем вы видите несчастье? — спросил Питу. — Если пруссаки войдут в страну, король будет свободен.
— Или умрет! Благодарение богу, те слуги, которых ему разрешили оставить, хранят ему верность.
И я надеюсь найти способ проникнуть в Тампль в момент наибольшей опасности. Я уже подкупил кое-кого. Спите спокойно, друзья мои, а я еще поработаю…
Де Бац остался один и несколько минут прислушивался к звукам дома. Когда все стихло, он взял подсвечник и спустился в погреб. Здание было старым, подвал — глубоким, его низкая массивная дверь была окована железом. Большую часть подвала занимали ряды бутылок и несколько бочек. Барон подошел к одной из них и легко сдвинул ее. За ней оказалась дверь, ведущая в другую часть погреба, не имеющую никакого отношения к хранению вин. Там стоял пресс и все необходимое оборудование для печати. На нем достаточно поработали, если судить по связкам ассигнаций, сложенных в двух сундуках.
Барон взял одну ассигнацию, решив проверить ее качество. Качество оказалось отменным, тут ему нечего было опасаться. Но, чтобы подкупить стражников в Тампле, денег потребуется очень много. Придется в следующую ночь снова приниматься за работу. Такое решение барону всегда давалось нелегко, несмотря на то, что дом был достаточно изолирован. Самым близким к нему было заведение для стариков и психически больных, которым управлял некий доктор Бельом.
Из особняка де Баца раздавалось достаточно странных шумов, чтобы привлечь внимание случайных ночных прохожих. Разумеется, пресс был хорошо спрятан, но печатный станок все-таки создавал шум. Поэтому для работы всегда выбирали непогожие бурные ночи. До этого момента все шло удовлетворительно и у барона было достаточно денег, чтобы подкупить корыстолюбивых служащих и гвардейцев, мучимых постоянным желанием выпить. Для высоких чинов потребуется золото. Де Бац был финансовым гением и обладал внушительным состоянием. Но большая его часть хранилась в банках Швейцарии и Голландии и лишь меньшая осталась во Франции в банке «Ле Культе». Оставались еще два миллиона ливров, доверенные этому банку мадридским банком «Сен-Шарль». Ими мог распоряжаться друг де Баца посол Испании во Франции шевалье д'Окари, если этого потребует безопасность короля Франции.
Приходилось только надеяться, что все эти средства не понадобятся. Но они могли пригодиться для того, чтобы успокоить аппетиты герцога Брауншвейгского, когда он подойдет к Парижу. Деньги помогут уговорить его вернуть престол Людовику XVI и остановить разграбление города.
Удовлетворенный осмотром, Жан де Бац вернулся к себе в кабинет, открыл маленький ящичек, спрятанный в искусной резьбе, вынул книгу учета, проверил цифры и вписал новые. Закончив с этим, барон решил, что заслужил отдых. Он поднялся наверх, задержался на мгновение у двери Анны-Лауры, увидел, что из-под двери не пробивается свет, и решил, что его гостья спит. В любом случае, он сказал достаточно для первой беседы. Но Мари должна его ждать, как всегда, и, постучав легко в ее дверь, он вошел.
Спальня, оформленная в белом и желтом цветах, чтобы оттенять смуглую красоту темноволосой актрисы, купалась в неярком свете свечей поставленного на маленький столик канделябра. Мари сидела в кресле у открытого окна, сложив руки на груди. Она смотрела на парк. Казалось, струи дождя завораживают ее. Женщина даже не повернула головы, когда де Бац вошел в комнату.
— Вы простудитесь, — укорил он молодую женщину. — Прикройте окно. Для вашего голоса такая сырость вредна.
— Я больше не пою. Даже для вас — ведь у вас нет времени, чтобы меня послушать. И потом, я люблю дождь.
Де Бац подвинул кресло, сел рядом с Мари, нежно поцеловал ее пальцы и не выпустил их из своей руки.
— Ваши вкусы всегда оригинальны, мой ангел. Именно поэтому я вас и люблю.
— Вы говорили это чаще, когда мы жили по соседству на улице Менар и вы позволяли мне петь в театре.
— Я с вами откровенен, Мари. Я вас люблю и поэтому в некотором смысле похитил вас. Я не мог вынести мысль о мелочной зависти ваших подружек и об ухаживаниях ваших обожателей. Особенно нынешних, которые все меньше похожи на воздыхателей прежних дней. Дворянин всегда останется дворянином, а вот пивовара или мясника нечего ждать обращения, достойного вас.
Все знают, что ваше слабое здоровье заставило переехать в этот дом. И я бесконечно счастлив, потому что здесь могу оберегать вас. Нигде в другом месте я не мог бы этого делать.
Мари неожиданно встала и закрыла окно.
— Ливень еще не кончился, — напомнил ей де Бац.
— Я знаю, но вы правы, это вредно для голоса. За ваш голос я как раз и беспокоюсь. Вы не можете не знать, как он услаждает мой музыкальный слух, и вы этим пользуетесь.
Де Бац не ответил. Он подошел к Мари, обнял ее и долго целовал. У Мари даже закружилась голова. Жан поднял ее на руки, отнес на кровать и принялся весьма убедительно доказывать искренность своих чувств. Время разговоров прошло, настало время любви…
Некоторое время спустя, когда Жан предавался нежной истоме, Мари вдруг спросила его:
— Эта молодая дама, которую вы спасли сегодня, как вы с ней поступите?
— Не знаю, — ответил барон, не открывая глаз, но притягивая Мари к себе.
— Разве вы не говорили мне, что собираетесь отправить ее в Бретань к ее матери?
— Я и вправду собирался так поступить, но эта молодая женщина совершенно потеряла желание жить. Представьте себе, она упрекала меня за то, что я спас ее. Маркиза утверждает, что она даже хотела умереть. И я могу ее понять — эта дама потеряла ребенка и выяснила, что муж, которого она любит, больше всего на свете хочет оказаться вдовцом.
— Вы заставили ее передумать?
— Да. Мы заключили с ней сделку. Я не могу позволить ей дать себя убить, как невинного агнца, и поэтому в некотором смысле купил ее жизнь, которой она не дорожит. Я пообещал предоставить ей возможность умереть за дело, заслуживающее подобной жертвы.
— И бедняжка согласилась?
— Анна-Лаура де Понталек согласилась и предоставила мне право самому решать, как лучше распорядиться ее жизнью. Но теперь настала ваша очередь действовать, моя красавица.
— Моя очередь? Но что я должна делать?
— Сначала скажите мне, нравится ли она вам. Если нет, я найду кого-нибудь другого.
— Было бы странным, если бы она мне не понравилась. Эта женщина такая славная, такая очаровательная. И она могла бы стать еще привлекательнее, если бы не была такой отрешенной. Ваша протеже выглядит монахиней, которую против ее воли вырвали из монастыря. В ней есть врожденная гордость. И храбрость.
— Тогда сделайте так, чтобы наша гостья превратилась в молодую красивую женщину, элегантную и даже немного кокетливую. Она вас послушает. Эта дама пробудет здесь несколько дней. Позже, изменившуюся и даже отчасти преображенную, возможно, и под чужим именем, — маркиз де Понталек должен считать, что его попытки уничтожить жену удались, — я отправлю ее к герцогу Нивернейскому, который так ее любит.
— А ее муж не связан с герцогом?
— Связан, но маркиз теперь далеко. Я полагаю, что это именно он представляет графа Прованского при дворе короля Пруссии, если судить по докладу Дево. Да-да, Мишель только что вернулся. Герцог Брауншвейгский всего в пятидесяти лье от Парижа.
— Я предполагала, что это Дево, но решила не мешать вам.
— Мари, вы как всегда сама деликатность! Вы и в самом деле заслуживаете больше того, что я могу вам дать.
— Меня устраивает то, что я имею. Быть рядом с вами — это единственное мое желание. Что же касается нашей гостьи, я ею займусь. И вы останетесь довольны результатом моей работы.
— Верните ей вкус к борьбе, вкус к жизни. Это самое важное. Я пока недостаточно ее знаю, чтобы понять, как ее можно использовать, но я предвижу, что она может быть очень полезна.
— Вы хотя бы представляете, на что она способна?
— Это умная, храбрая и образованная женщина, она говорит на трех иностранных языках. Испанский она выучила в семье, а английскому и итальянскому ее научил герцог Нивернейский. К тому же Анна-Лаура способна на весьма бурное проявление чувств.
— Это намного больше того, что могут предложить дамы ее круга.
— Да, я должен как следует все обдумать.
— И еще один вопрос. Эта сделка, которую вы с ней заключили… Вы и в самом деле намерены выполнить свое обещание? Я говорю о том, что вы пообещали дать ей возможность умереть. При определенных обстоятельствах, разумеется.
Если барон и колебался, то Мари этого не заметила. — Безусловно, если игра будет стоит свеч!
— Я вам не верю. Неужели в вас нет ни капли жалости?
— Жалости? Жалость ей не нужна. Она жаждет смерти, и она ее получит, но на моих условиях. А до тех пор пусть живет и наслаждается жизнью. Не смотрите на меня так, Мари! — Голос барона зазвучал нежнее. — Вы же знаете, чему я посвятил жизнь. Я отдать ее в любую секунду. Это относится и к тем, кто решил последовать за мной по той дороге, которую я избрал. Ведь я не скрывал этого от вас, правда?
— Да, вы правы. Вы сказали мне об этом в первую же ночь. Вы даже пытались испугать меня, но уже тогда я вас слишком сильно любила. Умереть рядом с вами или ради вас — это будет для меня самым лучшим финалом.
— Тогда почему же вы хотите, чтобы я уберег ее, которая для меня ничего не значит и сама жаждет смерти?
Де Бац снова обнял молодую женщину и спрятал свое лицо в ее душистых шелковистых волосах.
— Как вы красивы и отважны, Мари! Как я вас люблю!
— Только эти слова я и хотела услышать, — прошептала она, отдаваясь ему со счастливым вздохом…
Часть II
КОРОЛЕВСКИЕ БРИЛЛИАНТЫ
Глава 6
ЖЕНЩИНА ИЗ НАРОДА
Около двух недель спустя Анж Питу, без осложнений вернувшийся в свою квартиру на улице Пеллетри и приступивший к выполнению своих обязанностей солдата Национальной гвардии, присоединился к ночному дозору у монастыря Фейянов, где не хватало солдат. Он всегда охотно вызывался помочь, и его великодушием беззастенчиво пользовались. Благодаря вечно удивленному взгляду больших голубых глаз, простодушной и более или менее — по обстоятельствам — глуповатой улыбке он пользовался у «патриотов» своего квартала репутацией доброго малого, не слишком хитрого, но щедрого.
Итак, в ночь на воскресенье 16 сентября Анж Питу шел со своим патрулем по улице Оноре, еще недавно носившей имя святого Оноре. Ими командовал представительный субъект — некий господин Мишель Камю, адвокат, писатель, член Академии литературы, бывший член Национального собрания и хранитель государственного архива, только что избранный в новоиспеченный Конвент. Нотабль, что там говорить! И это было символом времени. Ученый, место которому было за рабочим столом, а в ночное время — в супружеской кровати, был вынужден шагать по темным парижским улицам с бандой балагуров, собравшихся бог знает откуда и не имевших с ним ничего общего. Но это не мешало Мишелю Камю держаться браво и вести себя так, словно он был маршалом Франции. И это ужасно раздражало солдата Питу.
Чтобы разогнать скуку и побороть сон, Анж все время что-то насвистывал. Вдруг он остановился, заставив остальных последовать его примеру.
— Гражданин! — обратился он к своему командиру. — Посмотри-ка, что это там происходит?
Они проходили по улице Флорантена — тоже потерявшего титул святого. На углу бывшей площади Людовика XV какой-то тип с корзиной в руке при помощи веревки карабкался на уличный фонарь.
— Что это он делает? — спросил гражданин Камю.
— Я так понимаю, что это вор, который лезет на склад мебели. Видишь, он пропал? А вот и другой поднимается следом!
— Склад мебели? — изумился молодой патрульный. — Ты хочешь сказать, что они собираются воровать мебель? Это нелегко… Особенно с корзинками!
— Ты просто глупец! — сказал Питу. — Ты разве не знаешь, что вот уже два года, после того как из Версаля все уехали, здесь хранятся драгоценности королевской семьи? И это неплохая добыча, можешь мне поверить!
— Ах вот оно что!
— Вот именно! И мне так кажется, что если мы не вмешаемся, то к завтрашнему утру там ничего не останется! Мы идем туда, командир?
— Да… Но тихо. Я вам скажу, как мы поступим. Мы пойдем по противоположной стороне улицы, оставаясь в тени, и посмотрим, нет ли там других.
— Но мы можем схватить тех, кто пробрался внутрь!
— Если у них есть сообщники, то мы их только спугнем. За мной! Затылок в затылок и без шума!
Они и вправду сделали большой круг и вышли на площадь как раз к тому месту, где до 2 августа возвышалась конная статуя Людовика XV, сброшенная с постамента и отправленная на переплавку. И где теперь было большое немощеное пространство. С востока к площади, расположенной на самой окраине Парижа, подходили высокие деревья Елисейских Полей, а с запада ее окружали широкие рвы, отгороженные для безопасности прохожих балюстрадой. Южная часть площади выходила к Сене и мосту, проложенному к садам Тюильри, а на северной, разделенные улицей Руаяль, расположились два величественных дворца-близнеца, украшенные колоннадой. Каждый дворец имел по фасаду восемьдесят метров, и оба они были выстроены в шестидесятых годах восемнадцатого века по проекту архитектора Жака-Анжа Габриэля. Одно из этих зданий служило складом мебели. До начала беспорядков его интендантом был Тьерри де ля Виль д'Аврэ, первый лакей Людовика XVI, живший в этом здании. Там же были и небольшие апартаменты для Марии-Антуанетты на случай, если она после спектакля в Опере или в театре оставалась на ночь в Париже. Ля Виль д'Аврэ был гостеприимным хозяином.
После возвращения из Версаля в октябре 1789 года этих апартаментах расположился граф де ля Люзерн, министр флота и часть его ведомства.
На самой же площади днем обычно было малолюдно, а ночью и вовсе не бывало ни души. Поэтому! патруль немедленно заметил необычное оживление. По всему фасаду к колоннаде были прислонены лестницы. Люди поднимались и торопливо спускались по ним. Другие просто сбрасывали сверху вещи, которые ловили внизу их помощники. Иногда они промахивались, и предметы разбивались о каменные плиты, которыми Габриэль окружил свои здания. И все это происходило среди всеобщего веселья, большинство грабителей были пьяны…
— В это невозможно поверить! — выдохнул Питу. — Настало время остановить этот грабеж. Идемте!
Мэтр Камю ничего не сказал. Казалось, он глубоко задумался, и журналисту пришлось повторить свои слова. Когда же наконец «командир» заговорил, то немало удивил своих солдат:
— Нет! Их надо схватить на месте преступления.
— На месте преступления? А это что такое по-вашему?
— Нам нужны еще свидетели. Мы предупредим! сторожей на улице Руаяль. Они нам откроют двери склада.
— Сторожа? Если они ничего не слышат, то они либо глухие, либо мертвые. Воры никого не боятся — они даже не пытаются таиться! Они чувствуют себя как дома!
— Мы поступим так, как я сказал, гражданин! Если ты недоволен, можешь уйти, но тогда я объявлю тебя дезертиром!
— Только этого еще не хватало! Идите, я пойду за вами…
Патруль прошел мимо, вышел на бывшую улицу Руаяль. Они разбудили консьержа и охрану, перепугав всех своим неожиданным появлением.
— На втором этаже воры, — громко крикнул Камю, который неизвестно почему вдруг захотел подать голос. — Надо пойти посмотреть.
Все поднялись по большой лестнице и подошли к дверям. Печати, оставленные 10 августа, оказались целыми.
— Думаю, их лучше не трогать! — заволновался консьерж. — Это печати Коммуны.
— Ты прав, гражданин, — кивнул Камю.
— Лучше всего будет немедленно войти и перестать болтать! — рявкнул Питу. Концом своей сабли он сорвал печати и взял дело в свои руки. — А вы, — обратился он к остальным патрульным, — отправляйтесь вниз и берите этих негодяев с тыла.
И его все послушались. А Питу буквально поволок за собой Камю в тот зал, где должны были храниться сокровища французских королей. Чудовищная картина предстала перед ними!
Все было изуродовано — ящики выдвинуты, стеклянные витрины разбиты, шкатулки, ларцы и сундуки взломаны и опустошены. На столах, на паркете остались следы пиршества — еда, пустые и недопитые бутылки вина, огарки свечей. Здесь происходила настоящая вакханалия невежества и буйной дикости.
— Они не могли все унести за одну ночь! — выдохнул ошеломленный Анж Питу. — Даже если бы их было пятьдесят, а их, насколько я успел заметить, было намного меньше.
Со двора донесся голос гвардейца:
— Мы схватили двоих!
— Ну что ж, — с облегчением вздохнул мэтр? Камю, к которому вернулся его величественный тон, — надо предупредить полицию. А я тем временем отправлюсь к министру внутренних дел. Гражданин Ролан должен немедленно узнать о беспорядках.
— Сейчас два часа ночи, — решился подать голос консьерж. — Ему это не понравится!
— Понравится это ему или нет — не имеет никакого значения, — резко ответил Камю. — Он отвечает за сохранность дворцов, которые принадлежат нации, и всего того, что в них содержится. Незаметно, чтобы он слишком усердствовал. Я с удовольствием посмотрю на выражение его лица.
Мэтр Камю потирал руки от удовольствия. Он не принадлежал к партии, в чьих рядах был министр. Между жирондистами, пребывавшими у власти до этого времени, и людьми Дантона, ставшего министром юстиции, Робеспьера и Марата, членами Коммуны, по-явились разногласия, хотя большинство из них принадлежали к Клубу якобинцев.
Пока мэтр Камю вещал, Анж Питу бродил по богато украшенным залам, где три дня, казалось, бесчинствовала орда варваров. Журналист обладал хорошим вкусом, и для него увиденное было сущим кошмаром. Питу вдруг заметил, что под одним из шкафов что-то блеснуло. Убедившись, что на него никто не смотрит, он быстро нагнулся, протянул руку и достал крупный бриллиант, чей голубой блеск казался небесно-божественным. Питу не стал его рассматривать, а самым естественным жестом человека, который ищет носовой платок, положил его в карман и в самом деле достал платок, громко высморкался и продолжил осмотр. Но больше удача не благоволила Питу. Он лишь с удовлетворением отметил, что многие шкатулки остались нетронутыми. Он жестом подозвал консьержа, который проходил по залам с самым невозмутимым видом.
— Воры не успели добраться вот до этого! Ты должен сложить эти шкатулки в стороне до прибытия полиции, гражданин. И сторожи этот шкаф, который они, к счастью, не успели вскрыть.
— Значит, еще что-то осталось? Слава тебе, господи! — ответил консьерж, совершенно позабывший в этой суматохе о своих республиканских пристрастиях. Питу рассмеялся:
— Твое счастье, что эти слова слышал только я!
— Ох, это у меня случайно с языка сорвалось. — Консьерж покраснел, как пион. — Прости меня, гражданин, со старыми привычками трудно расставаться.
— Не беспокойся! С каждым может случиться. А теперь я тебя оставляю с моими друзьями. Я должен пойти и предупредить Петиона. Сейчас все время что-то меняется, и я не знаю, как называется теперь его должность, но полагаю, что он по-прежнему остается мэром Парижа.
— Передай ему от меня привет. Он хороший человек.
Питу, похлопав старика по плечу, отправился к выходу, крикнув, что направляется в Коммуну. Питу добежал до улицы Сент-Оноре — никогда он не привыкнет называть ее иначе — и только там перешел на шаг, но шел он быстро. Ой был всего лишь в двух лье от Шаронны, и найти фиакр в этот ночной час было равнозначно чуду. Значит, ему придется идти пешком. Для его длинных ног это задача была не из трудных, но путешествие следовало бы совершить иначе, если он намеревался предстать в достойном виде перед бароном де Бацем. Интуиция подсказывала Питу, что барон должен как можно быстрее узнать о том, что произошло на мебельном складе.
Журналисту понадобилось два часа, чтобы добраться до места — через заставы по ночам пройти было нелегко.
Как все посещающие дом барона, Питу имел свой ключ. Это позволяло избежать звона колокола и сурового окрика: «Кто идет?», которые даже в этом спокойном уголке могли оказаться опасными. Тем не менее Питу убедился, что на дороге, обсаженной вязами, нет ни души, и только тогда нырнул в ворота под черепичным навесом.
Колокол церкви в Шаронне прозвонил четыре раза, когда Питу вошел во двор и направился к дому, собираясь обойти его кругом и бросить камешек в окна спальни де Баца. По дороге он заметил свет в рабочем кабинете на первом этаже. Барон в халате сидел у письменного стола и что-то писал. Услышав тихий стук в окно, он поднял голову, встал и отворил створки.
— Питу? Я полагал, что вы патрулируете улицы. Что случилось?
Журналист коротко рассказал ему об ограблении мебельного склада, о невероятных обстоятельствах этого ограбления и о странном поведении мэтра Камю. Мэтр, вместо того чтобы отдать приказ держать на мушке все окна особняка, предпочел войти через парадный вход, предварительно громкими криками разбудив консьержа.
Слушая рассказ Питу, барон начал быстро ходить по комнате. Он остановился наконец перед Анжем как раз в тот момент, когда молодой человек заканчивал свой рассказ:
— Все разграблено? — спросил де Бац.
— Почти все, если не считать трех шкатулок и вот этого, что, должно быть, ускользнуло от внимания грабителей.
На ладони Питу словно по волшебству появился голубой бриллиант, вспыхнувший тысячью бликов в пламени свечей. Де Бац взял камень с интересом, к которому примешивалось уважение, повернул его несколько раз, любуясь игрой граней. Потом он вернулся к своему столу, открыл один из ящиков, достал сильную лупу — такими обычно пользуются ювелиры — и стал пристально рассматривать камень. Наконец барон со вздохом отложил его.
— Как странно! На мгновение мне показалось, что это любимый голубой бриллиант Марии-Антуанетты. Но я полагаю, что королева вместе с остальными своими личными драгоценностями доверила его накануне бегства своему парикмахеру Леонару. С другой стороны, хотя этот камень тоже имеет грушевидную форму, как и бриллиант королевы, он все же крупнее. Я бы сказал, что в нем больше шести каратов, тогда как в бриллианте Марии-Антуанетты — пять с половиной. Видите ли, друг мой, я отлично знаю все королевские драгоценности. У меня есть список, составленный в 1790 году, но в нем этот камень не значится. Вот я и спрашиваю, откуда он мог взяться?
— Возможно, это одно из последних приобретений короля? Мне говорили, что он любил дарить королеве бриллианты…
— После той истории с колье королева любила их гораздо меньше.
Анж Питу не забыл аферу с великолепным колье из бриллиантов. Авантюристка де Ламотт уговорила легкомысленного и любвеобильного кардинала Рогана купить это колье в подарок Марии-Антуанетте. Предприимчивая особа при помощи фальшивых писем и подставного лица заставила кардинала поверить, что королева влюблена в него. История стала известной кардинала арестовали, состоялся суд. Кардинала Рогана в конце концов оправдали, де Ламотт приговори ли к пожизненному тюремному заключению и клеймению. Помнил Питу и подробности судебного процесса, который нанес непоправимый удар по репутации ни в чем не виновной Марии-Антуанетты.
— Но, возможно, вы и правы, — продолжал барон. — Ее бриллиант был вставлен в кольцо, и госпожа Кампан говорила мне, что ее величество хотела бы приобрести второй камень, чтобы сделать бриллиантовую подвеску. Такие драгоценности очень хорошо смотрелись на прекрасной шее королевы.
— Откуда бы ни взялся этот камень, его надо получше спрятать, барон. Он может стать частью того, что вы называете военным запасом. А потом, возможно, вы будете иметь счастье вернуть бриллиант ее величеству королеве!
— Да услышит вас бог! А пока нам необходимо выяснить, как мог произойти этот грабеж. Я этим займусь. Я полагаю, вы добирались сюда пешком?
— А как же иначе? Но это не имеет значения, — добродушно добавил Питу.
— И все же вы сперва отдохнете, а потом мы вернемся в столицу вместе — два гвардейца вместо одного, — барон де Бац усмехнулся. — В Париже мы с вами расстанемся. Вы попытаетесь узнать, кто эти воры, кого сумели взять под стражу и что с ними стало! И потом сообщите мне обо всем, что узнаете.
Человек, который вошел в тот вечер около девяти часов в кабачок «Бегущая свинья» на улице Тиксерандри, не имел ничего общего с элегантным бароном де Бацем — широкие штаны, трехцветные полосы на которых были одинаково неопределенного цвета, карманьола из грубой шерсти едва застегивалась на объемистом животе. Из-под красного фригийского колпака с трехцветной кокардой, свешивавшегося на плечо, свисали седые волосы. Великолепные белые зубы исчезли под наклейками из каучука, привезенными из Бразилии и вот уже лет десять продававшимися в писчебумажных лавках. Маленькие очки скрывали глаза, и даже овал лица изменился благодаря клочковатой поросли, которую, казалось, не могла взять ни одна бритва. Босые ноги прятались в деревянных сабо, выстланных соломой. Они громко стучали по каменным ступеням лестницы, пока мужчина спускался. Вынув изо рта трубку, он громко сказал:
— Привет всей честной компании! — Его голос свистел и шипел, как у астматика.
Несколько человек помахали ему в ответ, пробормотав что-то вместо приветствия, а вот владелец заведения громко крикнул из-за стойки:
— Смотрите-ка, кто пришел! Гражданин Агриколь! Мы тебя давненько не видали. Уж думали, что ты помер! Твоя подружка собралась надеть траур!
— Ну да! Она же знает, что я никогда не отправлюсь к санкюлоту Иисусу, не попрощавшись с ней. Я был в провинции… У меня там было одно дельце. Старые семейные счеты. Наследство. Ты понимаешь, о чем я?
На подмигивание старика хозяин ответил широкой улыбкой и жестом, которым перерезают горло. Он воскликнул:
— Так ты теперь богач, а?
— Ага, и я оплачиваю выпивку для всех! А я пойду выпью с моей милашкой.
«Милашке» в очках было что-то между сорока и пятьюдесятью. Ее лицо с резкими чертами казалось лишенным всякого выражения. Эту женщину никто никогда не видел ни плачущей, ни смеющейся. Она говорила монотонным голосом, чуть глуховатым, который тем не менее производил впечатление на ее собеседников. Хотя она и проявляла полную безучастность к судьбе других, внимательный наблюдатель заметил бы в ней плохо сдерживаемую ненависть.
О ней знали только то, что она была женой поденщика, приехавшего из Турени в Париж на заработки, что она потеряла и единственную дочь и теперь жила одна в маленькой квартирке на улице Кок и зарабатывала на жизнь вязанием. Женщина и в самом деле вязала великолепные вещи и заработала себе на этом неплохую репутацию. Ее вязаные жилеты были лучше других, чулки самыми тонкими или самыми плотными в зависимости от времени года, чепчики у нее получались изумительно кокетливыми, так что недостатка в клиентах она не испытывала.
Но, чтобы сделать ей заказ, к ней надо было зайти домой рано утром. Потому что после переезда в Париж Евлалия Брике, которую все называли просто Лали, каждый день со своим вязанием устраивалась на трибуне для публики в Клубе якобинцев. Она внимательно слушала все дебаты, никогда не произносила ни слова, а лишь утвердительно кивала или отрицательно качала головой в тех местах, которые ей нравились или не нравились.
У этой женщины, всегда очень чистенькой, в шерстяной юбке, кофте, цветном платке, завязанном на груди, белом чепчике с трехцветной кокардой, в начищенных башмаках, белых чулках и черных митенках, — появились последовательницы. Множество женщин, вооруженных длинными спицами с клубками цветной шерсти, сидели теперь рядом с ней на трибуне к вящему удовольствию якобинцев. Они по достоинству оценили этот своего рода античный хор и с начала бунта начали платить женщинам по сорок су в день при условии, что они последуют за якобинцами и в Национальное собрание. К несчастью, это были женщины из народа с лужеными глотками, совершенно не умевшие молчать. Такое соседство не пришлось Лали по душе, и кумушки поняли, что ее лучше оставить в покое. Лали могла так посмотреть на человека, что даже у самых отчаянных пробегала дрожь по спине. И потом, время от времени гражданин Робеспьер приветствовал ее взмахом руки или кивком головы, так что она явно пользовалась некоторым его расположением.
Вечером, когда не было ночных заседаний, Лали приходила в кабачок, усаживалась всегда на одно и то же место у окна, съедала особое блюдо, которое хозяйка готовила только для постоянных посетителей, выпивала кувшинчик вина и вязала до тех пор, пока ней наступало время возвращаться домой. Ее жилище находилось совсем рядом с кабачком. Время от времени гражданин Агриколь заходил к ней домой выпить по стаканчику. Все над этим посмеивались, впрочем, совершенно беззлобно, и со смехом говорили о скорой свадьбе.
Слова Агриколя, потребовавшего бургундского для всех, встретили громкие одобрительные выкрики. В зале во весь голос обсуждали подробности ночного грабежа, известие о котором в мгновение ока облетело весь Париж. Каждый комментировал событие на свой лад. Но все сходились в одном — это была банда наймитов Людовика XVI и людей из Кобленца, которые нанесли такой страшный удар, чтобы лишить нацию завоеванного потом и кровью достояния, заплатить солдатам герцога Брауншвейгского и посадить на трон заговорщиков из Тампля.
— А ты, Лали, что об этом думаешь? — спросил Агриколь, тяжело усаживаясь на стул напротив вязальщицы.
— Я как все, гражданин, как все, — ответила она, поднимая стакан, до края налитый ей Ружье. — За здоровье нации!
Вязальщица осушила стакан одним глотком. Хозяин рассмеялся и налил ей снова. Лали пользовалась репутацией женщины, пьющей, как мужчина. И это внушало уважение.
— Это что значит — «как все»? — негромко поинтересовался Агриколь де Бац, когда посетители зашумели с новой силой.
— Это значит, что все правы, когда говорят о том, куда пойдут деньги, — еще тише ответила Лали. — Разумеется, воровали для герцога Брауншвейгского, но вот только эмигранты здесь ни при чем.
— Кто тогда организовал ограбление?
— Дантон и Ролан хотят заплатить герцогу, чтобы тот отказался идти на Париж. Налей мне еще выпить, гражданин Агриколь! Твое вино согревает душу! А меня сегодня мучает жажда! — добавила разухабисто.
Когда Ружье подошел к столику, она вырвала у него бутылку и с вызовом поставила ее перед собой.
— Я так понимаю, что этот вечерок влетит тебе в копеечку, гражданин Агриколь, — хохотнул хозяин кабачка и отошел к другому столу.
— Ну и что? Не каждый же вечер человек получает наследство, верно? Еще по стаканчику, Лали?
— Не стану отказываться! Ты хороший мужик, гражданин Агриколь! Ты умеешь жить… — И потом, понизив голос, вязальщица прошептала:
— Я сейчас упаду, и вы поведете меня домой. Нам надо поговорить…
Спустя несколько минут вязальщица уронила голову на стол, опрокинув бутылку. Агриколь витиевато выругался, потом расхохотался и стал ее трясти:
— Не может быть того, чтобы я сумел тебя напоить, Лали! Скажи-ка на милость, раньше ты никогда не напивалась! Эй, Лали, ты меня слышишь?
— Ах черт, это вино не для девочек, — посетовал Ружье, вытирая со стола пролитое вино, — но я впервые ее такой вижу. Уж она пьет так пьет!
Чтобы произвести еще большее впечатление, Лали вдруг резко встала, громко запела первые строчки «Са ира», которые посетители с энтузиазмом подхватили, и снова рухнула на стул, требуя еще вина.
— Ах ты, вот незадача, — вздохнул Агриколь. — Она совсем готова! Придется мне отвести ее домой! Самой ей не добраться.
— Хочешь, я пойду с тобой? — с готовностью вызвался помочь ему Ружье.
— Да уж ладно, как-нибудь справлюсь. Помоги мне только поставить ее на ноги.
Им это удалось не без труда. Потом Агриколь закинул одну руку Лали себе на шею, сам обнял вязальщицу за талию, и они двинулись, пошатываясь, к дверям.
— Ее вязанье останется у меня, — крикнула им вслед хозяйка. — Я его занесу ей завтра утром…
— Ты добрая женщина, гражданка Ружье. Я не прощаюсь, граждане! Вот только отведу Лали домой и вернусь!
Они вышли на темную улицу. Кабачок располагался на углу улицы Де-Порт, и до дома Лали было недалеко. Но они продолжали разыгрывать комедию тех пор, пока не оказались у старого трехэтажного дома. Лали жила на втором этаже, квартиру на третьем занимал домовладелец — нотариус. Правда, в своей квартире он никогда не появлялся по той причине, что весь дом принадлежал де Бацу.
Как только дверь закрылась, барон взял стул, а Лали выпрямилась и одернула платье.
— Моя дорогая, вы прирожденная актриса! Я уже знал об этом, но сегодня вы поразили даже меня!
— Этого требовали обстоятельства, друг мой. Я слишком многое сегодня узнала. Ограбление склада мебели вызвало скандал в Национальном собрании, и с Роланом очень плохо обошлись. Его обвинили в том, что он подкупил стражников. Ролан вышел из себя. Он кричал: «Неужели министр внутренних дел обязан присматривать за складом мебели? Я веду огромную переписку. Я должен следить за всей страной, а это куда важнее, чем охрана склада». Он еще добавил, что полиция схватила двух воров и что очень скоро все украденные драгоценности будут найдены.
Но всех удивило выступление Дантона. Он стал защищать своего коллегу, к которому раньше не испытывал никакой симпатии. И что еще более удивительно, Марат поддержал его, призывая доверять порядочным гражданам из полиции. Он-де уверен, что полиция наверняка развяжет языки пойманным грабителям…
— Известно, кто эти люди?
— Два вора, которые сидели в тюрьме Форс. Выпустили этих парней как раз перед тем, как начали свозить туда аристократов. Их зовут Шамбон и Дулиньи. Первый был лакеем Шарля де Роган-Рошфора. Мне кажется, я и в самом деле видела его в доме Шарля.
— Что позволяет поверить в версию о действиях эмигрантов…
— Безусловно, но заходил он и в «Бегущую свинью». Шамбон о чем-то шушукался с другими подозрительными личностями и женщиной крайне неприятной наружности. Я слышала только обрывки фраз, которые никак не могла связать между собой. Только сейчас я начинаю кое-что понимать. Они собирались на самое большое дело в их жизни, причем ничем не рисковали, потому что кто-то из представителей власти должен был их защитить. Один из них сказал, что не согласен работать на кого-то еще. Но его уверили, что банда сможет забрать большую часть добычи и перепродать ее. Говоривший также добавил, что это поможет им избежать больших неприятностей.
Читать бесплатно другие книги:
