Анатомия любви Крамер Марина

Инна

В операционной она всегда чувствовала себя легко и свободно, порой даже лучше, чем в собственной квартире. Здесь Инна делала то, что умела и любила, то, чему долго училась и в чем совершенствовалась. Ей нравилось наблюдать за работой хирургов, сидя на своем месте у изголовья больного, нравилась четкая слаженность команды, которую собирал у стола Мажаров. Здесь все были на своих местах, все знали каждый свой шаг и шаг своего напарника, и все это вместе давало ощущение единого организма, привычно выполняющего сложную работу. Инна ощущала себя частью этого организма и была счастлива, что уровень ее навыков соответствует высоким требованиям главного хирурга.

Матвей Мажаров был немногословен, корректен, вежлив со всеми – от санитарки до владелицы клиники, ничем не подчеркивая, что Аделина его жена. На работе они выглядели как коллеги, не более, но иногда Инна вдруг невзначай ловила взгляды, которыми они обменивались, и ей становилось самую капельку завидно – эти двое совершенно очевидно любили друг друга и ни на секунду друг о друге не забывали.

«Наверное, мама права и мне еще не поздно как-то устроить личную жизнь, – иногда думала Инна, возвращаясь с работы в квартиру, где ее ждал только сын. – Сколько еще я буду жить одна? Алина уже взрослая, вот-вот из дома уйдет, что я с этим смогу поделать? Это ведь даже неправильно – удерживать ребенка рядом с собой. Даня тоже вырастет, ему уже восемь. И что потом? Мне скоро сорок, а что я видела в жизни?»

Но всякий раз она отгоняла от себя подобные мысли – нет, ей нужно сперва поставить на ноги детей, а потом уж, если останется время, заниматься собой. Инна понимала, что, скорее всего, этого времени у нее никогда не будет, но что теперь поделаешь… Видимо, такова уж ее судьба – остаться одной.

– Инна Алексеевна, и сами просыпаемся, и клиентку начинаем будить, – вплыл в ее сознание голос хирурга, и Инна встрепенулась, встала с крутящейся табуретки:

– Извините, Матвей Иванович, я задумалась.

– Да я понял. Мы закончили.

– Я провожу клиентку в палату и принесу протокол, – пробормотала сконфуженная Инна – никогда прежде с ней такого не случалось, чтобы буквально выпасть из операции, задумавшись о чем-то отвлеченном.

– Не торопитесь, я сегодня дежурю, так что время у меня есть, – сказал Мажаров, выходя из операционной.

Инна знала, что он остается дежурить всякий раз, когда оперирует сложного пациента, чтобы избежать осложнений и самому видеть ход первых часов после операции. Но сегодня они оперировали жену мэра, тут не было ничего сложного – блефаропластика, но Мажаров, видимо, решил перестраховаться.

Она проводила клиентку в палату, там еще раз измерила давление и пульс и пошла в ординаторскую, на ходу проверяя телефон. Звонков не было. Инна вздохнула и сама набрала номер дочери, но Алина трубку не снимала.

«Или не слышит, или занята», – обнадежила себя Калмыкова, отлично, однако, понимая, что, скорее всего, дочь просто спит и из дома ускользнет к тому моменту, когда должна будет вернуться мать.

Инна представления не имела, как справиться с совершенно вышедшей из-под контроля Алиной. Та всегда была с характером, но сейчас превратилась в неуправляемое нечто, не имеющее ни определенных желаний, ни четкой цели в жизни. Где бывает дочь, с кем общается, Инна не знала – Алина перестала делиться с ней своими секретами сразу после переезда сюда, и, как мать ни пыталась наладить прежнее общение, ничего не получалось.

«В какой момент все пошло не так? – мучилась Инна. – Когда, где я ошиблась, в чем? Ведь раньше она бежала ко мне с любой мелочью, с каждой пустяковой детской проблемой… теперь же я даже не знаю, дружит ли она с кем-то, какие у нее увлечения, есть ли молодой человек. Я упустила что-то важное, какую-то деталь, из-за которой все разрушилось».

– Инна Алексеевна! Инна Алексеевна, скорее! – вырвал ее из раздумий голос медсестры Любы, и Инна развернулась:

– Что случилось?

– Скорее, пожалуйста! Там клиентке плохо.

– Какой клиентке? – с упавшим сердцем переспросила Инна, уже заранее зная ответ и от этого внутренне холодея.

– Той, что привезли из операционной. Я Матвею Ивановичу не могу дозвониться, – задыхаясь, выпалила Люба, открывая Инне дверь в палату.

– Не надо ему звонить, я сама, – бросила Калмыкова, сдергивая с шеи фонендоскоп.

Клиентка выгибалась на кровати в судорогах, тяжело дышала и хрипела.

– Люба, фиксируйте голову, пожалуйста, только осторожно, чтобы повязку не повредить, – распорядилась Инна. – Наталья Андреевна, успокойтесь, сейчас все будет в порядке, – она приложила фонендоскоп к груди клиентки – тахикардия. – Вы меня слышите? С вами раньше подобное случалось?

– Н-нет… нет… – просипела клиентка, и Инна вдруг с ужасом увидела, что ее кожа начинает синеть, а горло распухает буквально на глазах.

– Люба, противошоковую аптечку, срочно! – крикнула она, и медсестра выскочила в коридор, а Инна вдруг испугалась.

Она не могла вспомнить, какой препарат вводила клиентке последним, что именно могло вызвать анафилаксию. Измерила давление – низкое, руки клиентки вдруг стали какими-то ватными, слишком вялыми и податливыми, как у тряпичной куклы, дыхание стало еле слышным.

Вернулась Люба с аптечкой, Инна быстро ввела воздуховод, набрала адреналин, сделала подкожную инъекцию.

– Люба, нужно еще ввести капельно, – она назвала дозу, и медсестра принялась собирать систему для внутривенного введения.

Грудная клетка клиентки стала двигаться более спокойно и равномерно, давление чуть повысилось, и Инна испытала облегчение – вывести из шока она ее успела, но вот что теперь говорить Мажарову? Она чувствовала, что где-то ошиблась, и такое было с ней впервые.

– Люба, нужен кислород.

– Да, я сделаю, Инна Алексеевна, – кивнула та, ловко вводя в вену систему для переливания. – Воздуховод уберете?

– Да, сейчас… – Инна убедилась, что клиентка нормально дышит, убрала трубку. – Наталья Андреевна, как вы себя чувствуете?

– Голова… кружится… – простонала та.

– Это пройдет.

– Что со мной?

– У вас, по всей видимости, аллергия на какой-то из препаратов, но вы об этом могли ничего не знать, – уклонилась Инна, совершенно четко понимая, что в этом ее вина. – Мы разберемся, и я потом подробно все вам расскажу. А сейчас вам нужно отдохнуть.

Она проследила за тем, как Люба надела на клиентку кислородную маску, и вышла из палаты, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, чувствуя, как задрожали ноги.

«Как я могла?! Что я упустила, в какой момент?! Надо срочно записи поднять, все равно протокол писать… Черт возьми, ну почему именно она?»

По коридору быстрыми шагами приближался Мажаров – даже без халата, в хирургическом костюме, видимо, кто-то все-таки вызвал.

– Что случилось, Инна Алексеевна? – обеспокоенно спросил он.

– Анафилактический шок. Но уже все… я провела противошоковые мероприятия, сейчас клиентка на кислороде и на дозе адреналина капельно, – пробормотала Инна, не сумев окончательно взять себя в руки.

– Чем вызван шок?

– Пока не понимаю…

– Вы что – не помните, что вводили?

– Почему… помню, – пробормотала она, опустив глаза и чувствуя себя школьницей, застигнутой за чем-то запрещенным.

– Тогда назовите, – потребовал Мажаров.

– Но ведь… трудно определенно сказать… это мог быть антибиотик, его вводили накануне операции…

– Это слишком отсроченные последствия! – перебил он. – Антибиотик вводился в шесть утра, сейчас половина второго, слишком долго для реакции немедленного типа.

– Тогда выходит, это что-то из препаратов для наркоза. Но клиентка могла не знать об аллергии. И я могла этого не знать, соответственно.

Мажаров сверху вниз посмотрел на нее.

– То есть вы не спросили?

– О чем? Об аллергии на наркотизирующие препараты?

– Об аллергии вообще, Инна Алексеевна!

– Я не помню… надо смотреть карту.

Мажаров раздраженно махнул рукой:

– Через полчаса жду вас с картой клиентки в кабинете Аделины Эдуардовны, – он отстранил Инну и вошел в палату, а Калмыкова почувствовала, что вот-вот заплачет.

Такое случилось с ней впервые – чтобы допустить оплошность, едва не повлекшую смерть клиентки, да еще и не помнить, как именно такое могло произойти. Калмыкова всегда проверяла и перепроверяла свои записи перед операцией, чтобы избежать вот таких ситуаций, но сегодня с самого утра все шло не так.

«Нельзя, нельзя приносить свои проблемы на работу! – ругала себя Инна, шагая по коридору в ординаторскую. – Папа всегда говорил – перешагнула порог больницы, и все – ты не мать, не жена, не дочь, ты – врач, забудь обо всем, что у тебя происходит за стенами. А я в последнее время слишком часто отвлекаюсь на Алину, на Даню, на… а, да что там! Мне нет оправданий, это же понятно. Драгун запросто выставит меня на улицу и будет права – я поставила под угрозу жизнь клиентки и репутацию клиники. Да еще и клиентка – жена мэра, ну вот как такое происходит в один момент?»

В ординаторской ее встретили сочувственными взглядами, но Инна, низко наклонив голову, прошмыгнула к своему столу и сразу уткнулась в монитор, открыв карту клиентки. Разговаривать с коллегами не хотелось совершенно, да и что она могла сказать? Оправдываться? Любой из них мог оказаться на ее месте… Или – не мог? Она проявила халатность, да что там – допустила чудовищную ошибку и теперь даже не могла понять, какую именно.

– Игорь Александрович, – обратилась она к Авдееву, – вам придется сегодня работать с другим анестезиологом, у меня сейчас разбор с шефиней и Мажаровым.

Авдеев только пожал плечами – он уже, видимо, успел передать все данные клиента Сергею Маликову – тот работал в клинике давно и считался начальником Инны.

– Удачи, Инна Алексеевна, – сказал Филипп Басалаев, выглядывая из-за своего монитора.

– Она мне точно пригодится, – пробормотала Инна, забирая с принтера распечатку протокола и предоперационного осмотра.

Строка об аллергии была пуста, это сразу бросилось Калмыковой в глаза – она действительно вчера не спросила у клиентки об этом.

В ординаторскую в этот момент вошел Маликов и сразу направился к ее столу, протянул руку:

– Дай я посмотрю.

Инна протянула ему лист, и Маликов, конечно, тоже сразу увидел пустую графу.

– Ты как так налажала-то, Инка? – укоризненно покачав головой, спросил он. – Там Мажаров злой как черт…

– Еще бы – жена мэра…

– А не в том дело. Будь это кто угодно – он бы злился так же, и я, представь, сейчас его хорошо понимаю, – Маликов помахал перед ее лицом листком. – Ну придумывай, что будешь говорить, больше я выхода не вижу.

Инна тяжело вздохнула, собрала все бумаги и вышла из ординаторской, направляясь к лестнице в переход между корпусами.

Аделина

После разговора с Кайзельгаузом у меня осталось очень приятное впечатление и какая-то ностальгия, вызванная, видимо, его словами об отце. Наверное, никто, чьи родители не работали в той же области и не были успешными и признанными, не сможет понять этих чувств.

Мне было чуть легче потому, что я женщина, мы все-таки немного иначе воспринимаем подобные моменты, да и мать никогда не стремилась видеть меня рядом с собой в операционной. Наоборот, она всячески отговаривала меня и не подталкивала к выбору профессии, считая неспособной и ни на что особенно не годной.

Семену же досталось, очевидно, по полной программе. Его отца, Бориса Исаевича Кайзельгауза, я знала довольно неплохо, и это был тот еще субъект. Самовлюбленный, холеный, с завышенной самооценкой, он всегда появлялся в отделении, где оперировал, с пафосом и громким говором, как будто считал хорошим тоном орать в коридорах, и его совершенно не смущало, что в палатах находятся пациенты после тяжелейших операций, выполненных его коллегами.

Кстати, сам Борис Исаевич в последнее время практически не брался за сложные или сомнительные случаи, находил тысячи причин для отказа и передачи такого пациента кому угодно. Я подозревала, что он просто-напросто опасался негативных исходов, чтобы не испортить себе репутацию блестящего хирурга. Он на самом деле когда-то таким и был, просто сейчас уже и возраст, и новые технологии, овладевать которыми ему становилось все труднее. И сын пригодился ему для этого как нельзя более кстати, и можно было продолжать поучать его, делая вид, что проверяешь знания и квалификацию.

На самом же деле, по отзывам коллег, как следовало из небольшого досье, собранного для меня Аллой, Семен Кайзельгауз-младший был отличным хирургом, может, не выдающимся, но уж точно не заурядным, он обладал быстрым и четким мышлением, хорошей реакцией и уверенными, твердыми руками. И те же коллеги кулуарно поделились с моим референтом мыслью о том, что отец нарочно принижает способности сына, чтобы удержать возле себя, сделать зависимым, пошатнуть уверенность в том, что Семен сможет добиться чего-то самостоятельно.

Нет, мне в этом смысле с матерью повезло, она никак не комментировала мои успехи или неудачи, не влезала в мою работу – вообще не интересовалась тем, как и что у меня происходит. И вот за это я сейчас, сравнив наши с Семеном истории, была очень благодарна, хотя раньше обижалась. Нет, мама все сделала правильно – она научила меня выбирать свой путь и следовать ему, а не ждать, что великая Майя Михайловна придет, протянет руку и все решит за меня. Все, чего я достигла в медицине, было моей личной заслугой, а вовсе не отголоском фамилии Драгун.

Мне очень хотелось, чтобы Семен Кайзельгауз-младший остался работать в моей клинике, я чувствовала, что он для нее создан, что ему хочется делать что-то свое, что он будет стремиться к чему-то новому, и это для меня значило куда больше, чем всякие характеристики. Теперь бы еще Иващенко дал ему положительную оценку – и можно выдохнуть, хирургов у меня будет ровно нужное количество.

Дверь кабинета распахнулась без стука, и на пороге появился Матвей. Я, подняв глаза от счета-фактуры, который собиралась подписать, вдруг увидела выражение лица мужа… Он был весь белый, разъяренный – таким я Матвея не знала.

– Что-то случилось? – осторожно поинтересовалась я, и Матвей, плотно закрыв дверь, рявкнул шепотом, чтобы не услышала Алла в приемной:

– Мы чуть жену мэра не угробили только что!

– В каком смысле? – мне почему-то показалось, что Матвей шутит, уж не знаю, с чего я так решила.

– Анестезиолог не собрала нормальный аллергологический анамнез, и клиентка выдала анафилактический шок после операции.

Я встала:

– Что предприняли?

– Успокойся, там все уже нормализовалось, к счастью, Калмыкова не успела уйти из отделения, провела мероприятия, оставила клиентку на кислороде и адреналине пока. Но ты только подумай, что могло произойти?! – Матвей плюхнулся на диван и посмотрел на меня, ожидая реакции.

– Ну не произошло ведь, справились?

– Деля… ты серьезно? Не могу поверить.

– Матвей, я с тобой согласна, надо разобраться и выяснить, что произошло. Но вот так реагировать – не надо.

– Если ты считаешь, что моя реакция связана с положением ее мужа… – начал Матвей, но я перебила:

– Не говори ерунды. Я прекрасно знаю, что ты точно так же реагировал бы на инцидент с любым клиентом, и мэрское кресло тут вообще ни при чем. Но, Матвей, согласись – все бывает. Да, это вопиющий случай, мы его подробно разберем и постараемся сделать так, чтобы подобное не стало системой. Но ты должен успокоиться и оценить ситуацию адекватно и без эмоций.

– Калмыкова придет сюда с протоколом и картой минут через десять. Надеюсь, у нее хватит ума записи не подделывать.

– Перестань, Матвей, – поморщилась я, открывая настежь окно. – Не хватало еще начать подозревать сотрудников невесть в чем.

– А что ты вообще знаешь об этой Калмыковой? – вдруг спросил муж, и я резко развернулась в его сторону:

– Ты о чем?

– Ну вот кроме того, что она рассказывает всем?

– Матвей, это не мне, это тебе пора в отпуск. Послушай только, что ты говоришь, это же возмутительно.

– А что тебя возмущает в моих словах? То, что мы практически ничего не знаем об этой Инне Калмыковой? Обо всех знаем – а о ней нет?

– Человек имеет право не говорить о личной жизни на работе – что в этом ненормального, я не пойму?

Матвей покачал головой, сложил на груди руки и умолк, глядя куда-то перед собой. Я чувствовала, как сильно он раздражен произошедшим с его клиенткой – ведь, как ни крути, вся ответственность ложится на него как на оперирующего хирурга и лечащего врача. Но при чем тут личная жизнь Инны Калмыковой? Матвею вообще никогда не было дела до того, чем живут и дышат сотрудники клиники вне ее стен, а тут вдруг…

– Матвей, что-то случилось?

– Случилось, – кивнул он, – но я не придал этому значения, решил, что это все неважно, просто чьи-то сплетни. А надо было сразу с тобой об этом поговорить.

– Да о чем?! – я начала терять терпение.

– Я тут получил письмо, в котором сказано, что Калмыкова не сама уволилась с предыдущего места работы, а ее уволили за халатность.

– Но у нее нормальная трудовая книжка, что за ерунда?

– Я в тот момент тоже так подумал, а теперь считаю, что ты должна отстранить Калмыкову от работы и навести справки о причинах ее увольнения.

Я поморщилась. Никогда не могла даже представить, что мой муж вдруг начнет какую-то охоту на ведьм из-за случая, который мог произойти с кем угодно – достаточно просто запариться и пропустить графу «аллергия», такое иной раз происходит, что уж греха таить. Да, в одном случае из ста бывает так, как сегодня. А вообще… Собирать аллергологический анамнез должен был принимавший ее врач, а Матвей, как лечащий, еще и уточнить был должен. Ну и кто виноват?

Начать подозревать анестезиолога в нечестности и – тем более – подделке документов я считала неправильным. Но спорить с Матвеем сейчас тоже не хотелось.

– Давай поступим так, – как можно мягче произнесла я, садясь на подлокотник дивана рядом с Матвеем, – когда придет Калмыкова, все подробно разберем, ты пойдешь в ординаторскую, а я попытаюсь поговорить с ней сама. И позже вызову Иващенко, вдруг он что-то мне не сказал.

– Делай как знаешь, – отмахнулся Матвей, – тебя ведь все равно не переупрямишь.

Я погладила его по плечу, обтянутому хирургическим костюмом:

– Не волнуйся, я во всем разберусь. А ты сейчас, пожалуйста, постарайся держаться в рамках, хорошо? Обвинить человека легко.

Муж неопределенно мотнул головой, и я поняла, что он уже думает о чем-то другом, привыкнув доверять мне в вопросах, касавшихся персонала. Вот и отлично, ему сегодня еще лекцию читать, он должен отдохнуть и настроиться.

В дверь постучали, и на пороге возникла Алла.

– Аделина Эдуардовна, к вам доктор Калмыкова.

– Пусть проходит, – я переместилась за стол, а Матвей, поднявшись и размяв плечи, устроился на углу, отодвинув стул и развернув его боком.

Калмыкова вошла уверенной походкой человека, которому нечего бояться в кабинете начальницы, это мне понравилось, потому что в глазах ее я заметила легкую панику. Но она умела держать лицо и хотя бы делать вид, что спокойна и не волнуется.

– Присаживайтесь, Инна Алексеевна.

Она расположилась напротив Матвея, положила перед собой распечатанную карту клиентки.

– Я понимаю, что допустила чудовищную оплошность… даже не знаю, как такое могло произойти.

Матвей вытянул карту у нее из-под руки и быстро пролистал.

– В протоколе ничего необычного.

– Да! Потому что в ходе наркоза ничего необычного и не было! – с каким-то даже вызовом ответила анестезиолог. – Я проводила клиентку в палату, еще раз измерила показатели – там написано, что все было в пределах нормы. Но буквально через пару минут после того, как я ушла из палаты, у нее начался отек гортани. При помощи палатной сестры мне удалось приступ купировать, сейчас с клиенткой все в порядке, я заходила перед тем, как идти сюда. Чем могла быть вызвана такая реакция, я не знаю. Про аллергию я спросила, когда клиентка смогла говорить – аллергики обычно знают, что вызывает у них реакцию. Так вот… она не назвала ничего вообще – ни препаратов, ни продуктов.

– Инна Алексеевна, вы не волнуйтесь так, – попросила я, заметив, что с каждым словом Калмыкова начинает говорить все громче и вот-вот сорвется в истерику. – Вас никто ни в чем не обвиняет. Мы хотим просто разобрать ситуацию и понять, что именно произошло, а не устроить судилище. Это нормальная практика в клинике – разбирать каждый случай. Я выслушала ваше мнение, посмотрю протокол и подумаю, как нам избежать подобного впредь. И что делать с клиенткой сейчас, – я протянула руку и взяла у Матвея карту. – Матвей Иванович, у вас есть вопросы?

– У меня не вопрос, а небольшое замечание, если позволите. Мне, Инна Алексеевна, сегодня показалось, что вы с самого утра довольно рассеянны и невнимательны, – сказал Матвей, сложив на столе руки и глядя на них. – Так вот. Если подобное я замечу еще раз, к моему столу вы больше не встанете. Прошу понять меня правильно и не обижаться. Я привык, что моя бригада не нуждается в контроле, а с вами, вижу, это не работает.

Калмыкова вспыхнула, выпрямилась:

– Вы ошибаетесь, Матвей Иванович. То, что произошло сегодня, больше не повторится. Я умею отделять личное от рабочего.

– Я очень на это надеюсь, – Матвей поднялся. – Мне пора в институт.

Он вышел из кабинета, и, как мне показалось, Калмыкова постаралась скрыть вздох облегчения.

– Инна Алексеевна, вы на доктора Мажарова не обижайтесь, потому что он прав. Если у вас какие-то сложности дома, могу предоставить вам отпуск для их решения, но приносить это в операционную не советую.

Я почувствовала, что попала в какое-то больное место словами о сложностях – Калмыкова снова напряглась и энергично затрясла головой:

– Нет-нет, все в порядке… просто у меня часы сегодня спешили, я ведь утром вам показывала, вот с этого и началось. У меня все в порядке, никаких сложностей.

– Ну как знаете. Однако если решите…

– Нет-нет, спасибо, отпуск не нужен, – поспешно перебила меня Калмыкова.

– Тогда можете идти, Инна Алексеевна, я сама разберусь с клиенткой. Да, кстати, – я сняла очки и посмотрела на вставшую из-за стола Инну. – Я все забываю спросить, а почему вы ушли из московской клиники? Все-таки там наверняка были перспективы.

– Какие? – чуть скривилась Инна. – Уж точно гораздо меньшие, чем здесь. Вы не подумайте, что я пытаюсь к вам подольститься, потому хвалю вашу клинику, нет. Но за то время, что я тут работаю, я чувствую, что существенно улучшила навыки, а в Москве была рутинная работа.

– Я ничего такого не думаю. Но все же должна быть причина для того, чтобы человек бросил работу в столичной клинике – пусть и рутинную, но со стабильным доходом, забрал двух детей и переехал сюда, очень далеко от столицы. Наверняка вашей дочери такая перемена мест не очень понравилась, да? Она ведь готовилась поступать в московский институт, правда? А пришлось учиться в провинции.

Калмыкова слегка покраснела:

– Это мой родной город, я же говорила. Я сама закончила здешний институт, и вы не хуже моего знаете, что он отличный, хоть и не столичный. Вы ведь тоже здесь учились, не обязательно в Москву ехать, если есть стремление получить знания. И Алина тоже так считает.

Ну в последнем я не была так уверена – проблемы-то у Калмыковой есть, и почти стопроцентно они связаны с дочерью, которая в силу возраста сейчас наверняка невыносима.

– Если у вас нет больше вопросов, Аделина Эдуардовна, можно, я пойду? Мне еще нужно клиентов к завтрашним операциям подготовить.

– Да, разумеется. – Я поняла, что о причинах увольнения она мне не расскажет, значит, придется самой поискать информацию.

Дверь за Калмыковой закрылась, а я не могла отделаться от неприятного чувства, что Матвей, скорее всего, прав, и что-то в московской клинике произошло такое, о чем Инна говорить не хочет. Меня беспокоило и то, что в трудовой книжке не было записи об увольнении по статье – хотя руководство могло пожалеть одинокую мать двоих детей, не имеющую никакой поддержки.

«Интересно, а кем был ее муж? – вдруг подумала я, придвигая к себе карту клиентки. – Я никогда об этом не думала, кстати. Хотя… почему меня должно было это интересовать? Но теперь придется и это выяснить, что-то мне подсказывает, что эта Инна Калмыкова не так проста, как выглядит, и что-то в ней есть такое… странное».

Семен

Остаток дня нужно было чем-то занять. Хотелось расслабиться и прочистить мозги, чтобы завтра явиться на новую работу совершенно другим человеком, свободным от всего, что было в прошлом.

Перспектива новой жизни очень вдохновляла Семена, он почувствовал впервые за несколько лет, что нашел наконец то, что поможет ему избавиться от бесконечных сравнений с отцом, а главное – от его контроля.

Идея поехать в бар пришла почти сразу – он давно не был среди своих, все никак не находилось времени, а последние две недели после увольнения из клиники Семен просто не хотел никого видеть.

Пообещав себе не прикасаться к спиртному, он прихватил кожаную куртку и шлем и спустился во двор, где был припаркован харлей. День катился к вечеру, скоро в баре будет не протолкнуться – заведение популярное среди любителей мотоциклов, очень специфическое и необычное, и нужно было поторопиться, чтобы занять место у барной стойки.

Бар «Железный конь» принадлежал хорошему приятелю Семена Кузьме Троицкому, больше известному в байкерской тусовке как Кузя Трёшка. Когда-то давно он купил помещение и пытался открыть там магазин, однако дело не пошло, и кто-то посоветовал Кузе, страстному любителю готовить гамбургеры, перепрофилировать свое заведение и открыть там небольшой бар, где будут подавать эту нехитрую еду.

Кузя так и сделал, и первый год сам стоял за плитой, жаря котлеты и булки для своих приятелей-байкеров. Вскоре заведение приобрело популярность в мототусовке, потребовался ремонт и расширение штата, а затем пришлось выкупить у соседа часть здания, чтобы увеличить площадь, так как «Железный конь» перестал вмещать всех желающих. Сейчас это было самое известное заведение, где можно было выпить пива, съесть отличный гамбургер из весьма обширного меню, при желании заказать что-то погорячее или просто спеть в караоке.

Семен тоже любил это место, хотя с некоторых пор Кузя запретил бармену наливать Доктору что-то кроме пива, да и то не более трех кружек. Семен сперва возмущался, но Кузя от своего запрета не отказывался, прямо заявив:

– Хочешь бухать – дело твое, страна свободная. Но делай это в другом месте.

– А чего так? – поинтересовался пришедший в бар уже нетрезвым Семен.

– А не хочу смотреть, как хороший врач карьеру в унитаз сливает. И участвовать не хочу тоже. Все, Доктор, разговор окончен. Хочешь ужинать или пивка парочку – милости прошу, а что покрепче – это не у меня.

Семен тогда здорово обиделся, с месяц не появлялся в «Железном коне» и даже в тусовку не приезжал, но потом вдруг понял, что Кузя поступил как настоящий надежный товарищ, готовый помочь и подставить плечо. Запивать свои проблемы спиртным было самым легким путем, самым простым выбором, а самое простое не всегда самое удачное.

Когда он снова появился в баре, все вели себя так, словно ничего не произошло – будто виделись только вчера. Бармен Саня выставил на стойку большую кружку холодного темного пива, официантка Кристина принесла тарелку с колбасками, сыром и кольцами кальмара, словом, все вели себя так, будто ничего не произошло.

И даже Кузя, показавшийся на лестнице, ведущей на второй этаж, приветливо помахал рукой, давая понять, что присоединится к нему через пару минут.

Он ничего не спросил, даже не попытался узнать, как дела – завел разговор о предстоящем мотофестивале, куда собирались гнать всей тусовкой через пару недель. И Семен понял, что и ему следует вести себя точно так же. Стало как-то легче на душе.

Сегодня в баре было полно народа уже к тому моменту, как Кайзельгауз припарковал харлей в «кармане» слева от входа. До него доносились звуки музыки, и Семен вспомнил, что сегодня караоке работает для всех желающих.

«Н-да… неудачно, конечно», – подумал он, однако внутрь вошел и сразу двинулся к стойке.

Саня кивнул ему, показал пальцем на пивные кружки, но Семен отрицательно покачал головой и указал на выставленные пачки с соками:

– Апельсинку сделай мне.

– Минутку посиди, я быстро, – Саня повернулся к парочке, которую обслуживал.

Семен расположился у стойки на высоком табурете и принялся лениво оглядывать зал в ожидании своего напитка. Сегодня публика была разношерстная – в понедельник в баре собирались любители пения, и это были совершенно не те люди, что посещали это место в остальные дни. Много молодых девчонок, приходивших стайками по пятеро и больше, смешанные компании, даже довольно взрослые люди, не стесняющиеся отсутствия слуха и голоса – этим хватало нескольких рюмок горячительного, чтобы совсем освободиться от комплексов и начать завывать мимо нот.

Обычно Семен не приезжал в бар по понедельникам, но сегодня был особый случай. Он праздновал начало своей новой, как он надеялся, жизни.

– Здорово, Доктор, – Саня наконец освободился и принес ему стакан апельсинового сока, но не из пачки, а свежевыжатого. – А ты чего сегодня?

– Да так… – неопределенно проговорил Семен. – Скучно… Кузя здесь?

– Да, у себя. Так к нему кто-то пришел, обсуждают какой-то контракт на поставку пива. Попозже спустится.

И тут Семен услышал голос. Чуть хрипловатый женский голос, слегка срывающийся на высоких нотах. На сцене стояла худая невысокая девчонка в цветастом платье и накинутой поверх джинсовке, держа двумя руками микрофон в стойке и, прикрыв глаза, пела шлягер известной русской рок-исполнительницы.

Пела она так, что у Семена побежали мурашки по спине, он развернулся на табурете и, не отдавая себе отчета, уставился на девчонку, с удовольствием рассматривая ее тонкую фигурку и длинные ноги, обутые в высокие тряпичные ботинки, наподобие берцев.

У нее были длинные каштановые волосы, небрежно перекинутые через плечо и прихваченные резинкой, тонкое лицо, напоминавшее по форме рисовое зерно – чуть вытянутое, с бледной кожей, немного длинноватый нос и пухлые, почти детские губы, слегка тронутые розовой помадой.

Когда песня закончилась, девушка открыла глаза, отпустила микрофон и быстро соскочила со сцены, оказавшись в кругу таких же молодых девчонок. Они всей толпой двинулись к столику, сели и, подняв бокалы с пивом, загалдели что-то, как стайка синичек.

«Подойти, что ли?» – подумал Семен, но тут же отогнал от себя эту мысль – девчонка показалась ему несовершеннолетней, а связываться с малолетками Кайзельгауз приучен не был. Да и положа руку на сердце не хотелось никаких проблем, которые неизбежно возникли бы с молоденькой девчонкой. Так что, пожалев про себя, что судьба так несправедливо с ним сегодня обошлась, подкинув классную, но совершенно зеленую красотку, Семен повернулся к бармену: