Последний выпуск Новик Наоми

Нет.

Ни на валлийском, ни на протоиндоевропейском, ни на алгебре ни разу не оказалось больше пяти человек кряду. Занятия проходили в недрах лабиринта семинарских аудиторий, и слово «лабиринт» здесь – вовсе не метафора. Коридоры извиваются и растягиваются. Но даже эти три семинара тускнели по сравнению с продвинутым курсом санскрита, который оказался индивидуальным.

Честное слово, я могла потратить отведенный мне час в день на то, чтобы спокойно позаниматься санскритом. В прошлом семестре я заполучила бесценный экземпляр давно утраченных сутр Золотого камня; библиотека позволила книге появиться на полке в попытке удержать меня от схватки с чреворотом. Я по-прежнему спала, храня эту книгу под подушкой. Я едва одолела первые двенадцать страниц и только-только добралась до первых серьезных заклинаний, но уже не сомневалась, что ничего полезней не находила в жизни.

Но этот час я должна была проводить в одиночестве, на нижнем этаже, в крохотной комнатке, ютившейся за большой мастерской. Чтобы попасть туда, нужно было забраться в самые недра лабиринта, открыть непримечательную глухую дверь и пройти по длинному, узкому, неосвещенному коридору, в котором было от одного до двенадцати метров длины, в зависимости от его настроения.

Огромная отдушина на стене аудитории выходила в ту же вентиляционную шахту, что и отдушина соседней мастерской. Оттуда либо неслись с шумом порывы нестерпимого жара от печей, либо мерный свистящий поток ледяного воздуха. Единственная парта – древняя, железная, совмещенная с сиденьем – была намертво привинчена к полу. Спиной к решетке на полу. Я бы охотно села прямо на пол, но через весь класс тянулись два широких стока, также выходивших из мастерской; они заканчивались большой колодой вдоль дальней стены, и зловещие пятна вокруг намекали, что она регулярно переполняется. В стене над колодой торчали ряды кранов. Из них тихонько капала вода, как бы я ни пыталась их прикрутить. То и дело из труб доносилось ужасное клокотание, а под полом слышался зловещий скрежет. Дверь в класс не запиралась – она то и дело открывалась и захлопывалась с оглушительным стуком.

Если вам кажется, что это идеальная обстановка для засады – что ж, злыдни с вами согласятся. На первой же неделе на меня нападали дважды.

К концу третьей недели мне пришлось черпать из собранного запаса маны, вместо того чтобы его пополнять. В тот вечер я сидела на кровати, глядя на шкатулку с кристаллами, которую принесла с собой в школу. Аадхья провела очередной аукцион, и теперь у меня было семнадцать сверкающих кристаллов, полных маны. Но все прочие оставались пустыми, а те, что я опустошила, убив чреворота, уже начали тускнеть. Если я не начну оживлять их в ближайшее время, они станут такими же бесполезными, как те подделки, которые оптом продаются в интернете. Но я не могла урвать ни минуты. Я собирала ману изо всех сил и не тратила времени даром, но так и застряла на кристалле, который наполняла с прошлого семестра. Утром на меня снова напал злыдень в семинарской аудитории, и мне пришлось полностью опустошить кристалл.

Я принялась за приседания раньше, чем рекомендовал бы врач: если делать упражнения, преодолевая боль в животе, мана собиралась быстрее. Но теперь я уже почти исцелилась – и даже вязание ненавидела гораздо меньше, когда занималась им по вечерам, сидя с Аадхьей и Лю. Моими подругами, моими союзниками. С теми, кто полагался на меня; с теми, кого я собиралась вытащить отсюда живыми.

Я убрала шкатулку и вышла из комнаты. Был еще час до отбоя, но в коридоре стояла тишина. Либо все заняли лучшие места в библиотеке, либо воспользовались возможностью лечь пораньше, в предвкушении того времени, когда злыдни нахлынут на нас с прежней силой. Я постучала к Аадхье. Она открыла, и я предложила:

– Может, зайдем к Лю?

– Конечно, – ответила та и внимательно взглянула на меня, но расспрашивать не стала. Аадхья не из тех, кто тратит время даром.

Она собрала умывальные принадлежности, чтобы потом можно было сразу сходить в душ, и мы вместе отправились к Лю. Теперь ее комната находилась на нашем ярусе.

В школе у всех отдельные комнаты, а потому, чтобы разместить ежегодно прибывающих новичков, они располагаются одна над другой, как тюремные камеры; с яруса на ярус ведет узкая железная лестница. Но в конце семестра, когда рекреации спускаются на этаж ниже, пустые комнаты исчезают, и свободное пространство делится между выжившими. Это не всегда бывает к лучшему. В среднем классе мне досталась неимоверно жуткая и совершенно бесполезная комната двойной высоты. Спальня Лю, наоборот, во время последнего переезда распространилась вниз, поэтому нам больше не нужно лазить по скрипучей спиральной лестнице, чтобы навестить друг друга.

Лю впустила нас, усадила на кровать и дала подержать наших будущих фамильяров. Я гладила крошечную белую мышку, которая сидела у меня на ладони, грызла лакомство и смотрела вокруг необыкновенно яркими зелеными глазами. Я хотела назвать ее Чандрой, но Аадхья сказала: «Назови ее Моя Прелесть» – и расхохоталась. Я стукнула Аадхью подушкой, но, к сожалению, это ничего не изменило. Мама так и не извинилась передо мной за то, что навязала мне имя Галадриэль, хотя, несомненно, она понимает, что должна этого стыдиться. Так или иначе все забыли про Чандру и стали звать мышку Моя Прелесть. Да, да, признаюсь, я и сама забыла про Чандру, так что пришлось смириться.

Впрочем, не факт, что Лю отдала бы мне ее. Глядя на мышку – потому что это было лучше, чем смотреть на Аадхью и Лю, – я произнесла:

– У меня не хватает маны.

Нужно было им признаться. Они рассчитывали на то, что к выпуску я внесу свою лепту. Если я не сумею, они имеют право мне отказать. Они ничем не были обязаны кучке младшеклассников, которых в глаза не видели. Среди них, конечно, находился кузен Лю, но, вместо того чтобы спасать одного только Чжэня, я тратила ману авансом, в то время как она из кожи вон лезла, копя энергию для нашего союза.

В лучшем случае мне хватило бы маны для трех заклинаний среднего уровня – но у меня их не было! Единственным полезным заклинанием, которое не требовало огромного количества маны, было заклинание фазового контроля, которое я нашла в книге Пуроханы. Но в критической ситуации оно не годится, потому что требует минут пять на подготовку. Положим, я применила его в критической ситуации, но только благодаря тому, что Орион на протяжении пяти минут отвлекал основную причину этой самой ситуации. Во время выпуска он будет слишком занят, спасая от чудовищ всех остальных.

– Чжэнь рассказал мне про среды, – негромко сказала Лю, и я подняла голову.

Удивления на ее лице не было – скорее, тревога.

– Эти твои странные занятия в библиотеке? Что там вообще происходит? – спросила Аадхья, и Лю ответила вместо меня:

– Там Эль и восемь мелких. И на них постоянно наскакивают крупные злыдни.

– В библиотеке? – переспросила Аадхья. – Подожди… и это не считая твоего кошмарного интенсива и трех семинаров? Э… школа на тебя всерьез ополчилась?

Мы все замолчали. Честно говоря, вопрос Аадхьи содержал в себе ответ. Горло у меня сжалось, так что я чуть не задохнулась. Раньше я об этом не задумывалась, но Аадхья, похоже, была права. И вражда со школой была гораздо хуже простого невезения.

Шоломанча нуждалась в мане не меньше, чем я. Уходит очень много сил, чтобы поддерживать школу в рабочем состоянии. Об этом несложно забыть, будучи, так сказать, страдательным лицом, которое регулярно переживает нападения злыдней. Однако твари набрасывались бы на нас непрерывно – и их было бы гораздо больше, – если бы не мощные сторожевые заклинания на вентиляционных отверстиях и водопроводных трубах и если бы не удивительное мастерство, благодаря которому этих отверстий немного, несмотря на то, что мы все дышим, пьем, едим и моемся. И для этого нужна мана, мана, мана.

Разумеется, легенда гласит, что ману вкладывают анклавы, и отдельные родители, если могут себе это позволить, и мы сами, посредством учебы… но всем известно, что дело обстоит иначе. Главный источник школьной маны – мы. Все мы копим ману к выпуску – мы занимаемся этим постоянно. Мана, которую мы скрепя сердце тратим на учебу и дежурства, – ничто по сравнению с количеством, которое откладывается на черный, непроглядно-черный день. Когда злыдни разрывают жертву на куски, та, разумеется, в панике хватается за вкусную ману, которую скрупулезно собирала; они ее высасывают, и маны становится еще больше благодаря страху, отчаянному сопротивлению, предсмертной агонии… Эти излишки получает Шоломанча, которая при помощи охранных заклинаний и сама убивает немалое количество злыдней, и все добытое отправляется в школьные хранилища маны и служит для поддержания жизни уцелевших счастливчиков.

Поэтому когда появляется великий герой типа Ориона и принимается спасать людей, злыдни начинают голодать, и школа тоже. В то же время живых – которые дышат, пьют, едят и так далее – становится больше. Это своеобразная пирамида. Если тех, кто стоит на нижней ступени, съедают в недостаточном количестве, благ не хватает тем, кто наверху.

Вот почему нам пришлось спуститься вниз и починить очистительный механизм в выпускном зале: оголодавшие злыдни собрались в том единственном месте, где не было Ориона, и намеревались растерзать весь выпускной класс, потому что последние три года им не хватало еды. От отчаяния они уже ломились и в школу, пытаясь пробить стены внизу лестницы.

А Орион – Орион из нью-йоркского анклава – носит разделитель маны на запястье и обладает способностью, позволяющей ему вбирать ману из убитых чудовищ. Злыдни сами его сторонятся, потому что у Ориона безграничный запас энергии и почти столь же бесконечный запас потрясающих боевых чар.

В отличие от меня. Я – человек, который у него в долгу; при этом я упрямо отказываюсь превращаться в малефицера, убивающего однокашников направо и налево. Недавно я и вовсе двинулась в противоположную сторону. Я остановила чреворота, который направлялся на этаж младшеклассников. Мы с Орионом помешали злыдням вломиться в школу. Мы вместе были в выпускном зале и удерживали щит, пока выпускники-мастера чинили очистительный механизм. И теперь я подражаю этому идиоту, то есть, простите, благородному герою, на регулярной основе, раз в неделю.

Разумеется, у школы на меня зуб.

Если злыдни, атакующие нас по средам, не справятся, школа придумает что-нибудь еще. И еще, и еще. Шоломанча – не вполне живое существо, но и не мертвое. Если вложить в постройку столько маны и столько мыслей, у нее неизбежно образуется нечто вроде собственного сознания. Теоретически, школа создана, чтобы защищать нас, поэтому она не начнет пожирать учеников – во-первых, если это произойдет, поток поступающих резко сократится. Но, несомненно, школе нужно много маны, чтобы функционировать; она предназначена для того, чтобы функционировать. А я ей мешаю, поэтому школа на меня обозлилась, а значит, все, кто рядом со мной, в опасности.

– Пусть мелкие собирают для тебя ману, – предложила Аадхья.

– Они еще ничего не умеют, – мрачно сказала я. – Они ввосьмером соберут меньше маны за час, чем я за десять минут.

– Тогда пусть перезарядят твои мертвые кристаллы, – подхватила Лю. – Ты сказала, не нужно много маны, чтобы их пробудить, – главное, чтоб поток шел непрерывно. Вот и пусть носят их с собой.

Лю была права, однако основную проблему это не решало.

– Мне не понадобятся мертвые кристаллы. Такими темпами я и оставшиеся не успею наполнить.

– Давайте их продадим, – тут же сказала Аадхья. – Они просто замечательные. Или я попробую встроить их в лютню…

– Хочешь выйти из союза? – резко перебила я, потому что больше не могла сидеть и слушать, как они перебирают варианты, над которыми я сама ломала голову последние три недели, отчаянно пытаясь придумать хоть что-то, пока не поняла, что выхода нет.

Выход был только для них.

Аадхья замерла. Лю немедленно ответила:

– Нет.

Я сглотнула.

– Ты, кажется, не…

– Нет, – повторила Лю с небывалой силой и, помолчав, продолжала: – Когда Чжэнь и Минь были совсем маленькими, я водила их на помочах. В школе, если какой-нибудь мальчишка мучил лягушку или котенка, они отбирали у него животное и приносили мне, хоть их из-за этого и дразнили девчонками… – Она посмотрела на Сяо Циня, которого держала в руках, и нежно погладила его по голове. – Нет, – негромко повторила Лю. – Не хочу.

Я взглянула на Аадхью, разрываясь от противоречивых чувств. Я сама не знала, чего ждала. Моя практичная подруга, которой мама велела вежливо вести себя с неудачниками, – поэтому она была вежлива со мной все то время, пока остальные смотрели на меня как на мусор, который даже неохота подбирать с пола, чтобы отправить в помойное ведро. Лю нравилась мне именно потому, что была деловита и упорна; она всегда заключала честную сделку и ни разу меня не обманула, хотя в большинстве случаев оказывалась единственным человеком, готовым со мной торговать. Лю было незачем беспокоиться о младшеклассниках в библиотеке; у нее был выбор. Лю считалась одним из лучших мастеров выпускного класса, она почти доделала волшебную лютню, которая немало стоила бы и за стенами школы. Любой член анклава охотно пригласил бы Лю в свой союз. Это было разумно, практично, и я отчасти хотела, чтобы Лю поступила рассудительно. Она уже не раз протягивала мне руку, хотя любой нормальный человек назвал бы это опрометчивым. Я не желала терять Лю – но не желала и стать причиной ее гибели.

Но Лю сказала небрежным тоном:

– Нет. Я не из тех, кто бросает своих. Просто нужно придумать, как тебе собрать побольше маны. Или еще лучше – как сделать так, чтобы школа от тебя отвязалась. Не понимаю, почему Шоломанча принялась за интриги. Ты не член анклава, у тебя в любом случае маны не через край… какая ей выгода, если ты истратишь последние крохи? Разве что… – и она замолчала.

Мы уставились на нее. Лю сидела, сжав губы, и рассматривала сложенные на коленях руки.

– Разве что… школа провоцирует тебя. Она…

– …Любит малефицеров, – договорила Аадхья.

Лю кивнула, не поднимая головы. Она была совершенно права. Вот почему Шоломанча назначила мне занятия в библиотеке. Школа подталкивала меня… к легкому решению. Она хотела, чтобы я позаботилась о себе, чтобы предпочла копить ману, а не спасать каких-то посторонних малолеток. После этого было бы проще принять второе решение в свою пользу, и третье, и четвертое…

– Да, – согласилась Аадхья. – Школа хочет, чтобы ты стала малефицером. Кстати, а что бы ты могла сделать с помощью малии?

Если бы меня попросили составить список из десяти вопросов, которые я предпочитаю себе не задавать, этот вариант занял бы первые девять пунктов. На десятое место вкрался вопрос: «Как ты относишься к Ориону Лейку?» Но до него было далеко.

– Ты не хочешь этого знать, – сказала я, что означало: «Я не хочу этого знать».

Аадхья ничуть не смутилась.

– Ну, сначала нужно где-то добыть малии… – задумчиво произнесла она.

– Запросто, – отозвалась я сквозь зубы.

Аадхья рассуждала вполне логично, потому что для большинства начинающих малефицеров это основная проблема, а решение обычно предполагает множество интимных встреч, завершающихся кровью и воплями. Но моя беда заключается в том, что я могу случайно высосать жизненную силу из окружающих, инстинктивно бросив какое-нибудь страшное заклинание. У меня, например, есть отличное проклятие, вполне пригодное для того, чтобы стереть целый город с лица земли. Возможно, однажды я применю его, вместо того чтобы писать в газеты гневные письма о современной архитектуре Кардиффа. Не сомневаюсь, что оно способно истребить всех злыдней на школьном этаже, и заодно всех людей – хотя, вероятно, к тому моменту люди и так уже умрут, потому что я заберу их ману, чтобы наложить заклинание.

Аадхья и Лю замолчали. Обе посмотрели на меня с некоторым сомнением.

– Честно говоря, я не особо испугалась, – проговорила Аадхья. – Голосую за то, что ты не станешь малефицером.

Лю выразительно подняла руку в знак согласия. Я издала сдавленный смешок и тоже подняла руку.

– И я за это голосую!

– Рискну предположить, что с нами согласится почти вся школа, – продолжала Аадхья. – Давайте попросим ребят скинуться.

Я уставилась на нее.

– «Эй, ребята, кажется, Эль – вампирша, которая сосет ману. Может, поделимся с ней, пока она нас всех не высосала досуха?»

Аадхья хмыкнула и поджала губы.

– Необязательно просить всех, – медленно произнесла Лю. – Достаточно одного человека… например, Хлои.

Я вздохнула и промолчала. Это была не такая уж скверная идея. И даже не такая уж бредовая. Потому-то она мне и не нравилась. Прошло около месяца с тех пор, как мы побывали в выпускном зале, и я прекрасно помнила, каково это – носить на запястье нью-йоркский разделитель маны. Иметь под рукой столько силы было все равно что погрузить голову в бездонный колодец и беспечно, огромными глотками пить холодную свежую воду. Мне понравилось.

К этому было так легко привыкнуть.

– Думаешь, Хлоя откажет? – спросила Лю.

Я подняла голову и перехватила ее внимательный взгляд.

– Не в этом дело… – я шумно выдохнула. – Она предложила мне место.

– В союзе? – уточнила Аадхья.

– В Нью-Йорке.

То есть гарантированное место в анклаве. Большинство счастливчиков, которым члены анклавов предлагали место в союзе, могли рассчитывать лишь на то, что впоследствии анклав удостоит их вниманием, например даст работу. Обычно каждый год из школы выпускаются четыреста человек. По всему миру открыто порядка сорока вакансий в анклавах, и большая часть достается взрослым волшебникам, которые добиваются этого многолетним упорным трудом. Гарантированное место для вчерашнего выпускника – ценная награда, даже если речь не о самом могущественном анклаве в мире.

Аадхья и Лю разинули рты.

– Они совсем спятили из-за своего Ориона.

– Вы всего два месяца вместе! – воскликнула Лю.

– Мы не вместе!

Аадхья драматически возвела глаза к небу.

– Ладно. Вы всего два месяца ведете себя так, что окружающие считают вас сладкой парочкой. Ключевые слова – всего два месяца.

– Большое тебе спасибо, – сухо отозвалась я. – Насколько я понимаю, ньюйоркцы потрясены тем, что Орион вообще с кем-то разговаривает.

– Между прочим, кем надо быть, чтобы хамить парню, который двадцать раз спас тебе жизнь? – поинтересовалась Аадхья.

Я гневно взглянула на нее.

– Тринадцать! И я сама спасла его как минимум дважды!

– Да ты сокращаешь разрыв, детка, – невозмутимо откликнулась та.

Я вовсе не хочу сказать, что предпочла бы остаться без Аадхьи и Лю и идти навстречу судьбе в одиночестве и отчаянии, чем просить о помощи Хлою Расмуссен, но до тех пор я даже варианта такого не рассматривала. Я понятия не имела, что она скажет. В конце концов, я отказалась от гарантированного места в Нью-Йорке. И по-прежнему грустила из-за этого. Я с детства в подробностях рисовала себе борьбу за место в анклаве. В фантазиях этот путь завершался тем, что я обретала счастливую жизнь в безопасном, богатом анклаве, с бесконечным запасом маны на расстоянии вытянутой руки. При этом собственным поведением я гарантировала, что кампания будет долгой, сложной и никогда не завершится полным успехом; короче говоря, проще было думать, что вообще-то мне и не хочется в анклав.

Даже Хлоя… она приличный человек, очень приличный, надо отдать ей должное. Когда ребята из анклавов в прошлом семестре начали меня обхаживать – исключительно из-за Ориона, – они держались так, словно оказывали мне огромную услугу, снисходя до разговора со мной. Я отвечала крайне недипломатичной грубостью, и скоро они отстали. Но Хлоя выдержала. Она уже десять раз с начала года садилась с нами в столовой – и не притаскивала с собой своих подхалимов. Сомневаюсь, что я могла бы смириться так, как смирилась Хлоя, когда извинилась передо мной и даже предложила дружбу. Я совершенно не жалею о том, что чуть не оторвала ей голову, причина была вполне веской, но все-таки у меня вряд ли хватило бы моральных сил на извинения. Мой запас любезности, честно говоря, микроскопичен.

Но Хлоя – член анклава. И она не похожа на Ориона. Все ньюйоркцы носят на запястьях разделители маны, которые позволяют им обмениваться силой и черпать из общего хранилища; однако разделитель Ориона работает лишь в одну сторону – на накопление. Иначе он заберет столько маны, сколько нужно, чтобы совершить очередной подвиг. Орион действует инстинктивно и не может удержаться. Таким образом, сын будущей нью-йоркской Госпожи лишен доступа к общему запасу маны, хотя, несомненно, вносит в него свой вклад, не говоря уж о том, что бросается на помощь всякий раз, когда кто-то из ньюйоркцев попадает в беду.

Хлоя тоже извлекает пользу из его взносов в общее хранилище. Ей не нужно экономить силу. Она машинально закрывается щитом, когда испытывает беспокойство. Если на нее набрасывается злыдень, Хлоя, конечно, должна, не растерявшись, найти нужное заклинание, но она может не бояться, что маны не хватит. При поступлении в школу она принесла с собой сумку, полную полезных волшебных вещиц, а также унаследовала массивный сундук, который ньюйоркцы в течение ста лет набивали всяким ценным барахлом (что-то они приносили из дому, что-то изготовляли в школе). И все эти вещи они могли оставить, уходя, потому что, выбравшись из Шоломанчи, отправлялись домой, в один из богатейших анклавов мира. И в большинстве случаев они таки выбирались, потому что в выпускном зале окружали себя пушечным мясом – вкусными неудачниками.

Я не в силах об этом забыть, общаясь с Хлоей. Ну… честно говоря, иногда я об этом забываю – но не хочу забывать. В глубине души я жалею, что Хлоя перестала вести себя мерзко – тогда я могла бы и дальше грубить в ответ. По-моему, просто нечестно иметь настоящих друзей, которым нет дела до того, какая ты богатая и сколько у тебя маны – а кроме друзей иметь еще и ману, и деньги, и стоящих по стойке смирно лизоблюдов. Но каждый раз, когда меня посещает эта странная и злая мысль, я словно ловлю мамин взгляд, полный нежности и сострадания, и чувствую себя червяком. Неудивительно, что в присутствии Хлои я непрерывно перехожу от спокойствия к подозрениям, от обиды к сознанию собственного ничтожества и так далее.

И мне придется попросить у Хлои доступ в хранилище маны, потому что я выпью досуха Аадхью, Лю, восьмерых младшеклассников и, возможно, всех остальных ребят, если не сдержусь в один прекрасный день, когда ризолит попытается меня растворить или через решетку вентиляции проберется огнеслизень. А значит, поводов злиться на Хлою станет еще больше.

Отчасти мне хотелось, чтобы Хлоя отказала.

Но нет.

– Погоди… ты хочешь сказать, что согласна? – спросила она полным надежды голосом, как будто предполагалось, что это не однократное предложение и я могу потребовать место в Нью-Йорке в любой момент.

– Нет, – ответила я.

Я пришла к Хлое, поскольку не хотела, чтобы нас подслушали, и от сидения в ее комнате по мне мурашки ползли. Хлоя занимала комнату над душевой, и пустота там была вместо потолка, а не вместо одной стены. В этом есть свои плюсы: не нужно бояться, что свалишься. Есть и минусы: над головой у тебя бесконечная пустота. Хлоя решила проблему, натянув полог из плотной ткани и оставив открытое место только над столом. Над пологом и в его складках могло таиться что угодно.

Она сохранила в комнате всю стандартную деревянную мебель, которую я, поступив в школу, почти сразу сменила на узкие стенные полки. Чем меньше темных углов, тем лучше. У Хлои даже были два полупустых книжных шкафа. Комната у нее стала вдвое шире с прошлого года, судя по длинному яркому рисунку на стене. Рисунок, впрочем, был необычный – я чувствовала, что от него исходит мана. Вероятно, Хлоя насытила краску защитными заклинаниями в алхимической лаборатории. В любом случае я стояла спиной к двери и не заходила далеко в комнату. Хлоя уютно устроилась с книжкой в одном из трех роскошных плюшевых кресел, среди груды подушек, и ни одна из них мне не нравилась. У меня руки чесались ее вытащить, пока подушки не поглотили Хлою целиком (или частично).

– Я просто хочу одолжить немного маны. У меня кончается запас.

– Правда? – подозрительно спросила Хлоя, как будто я сказала нечто немыслимое. – Ты здорова?

– У меня нет утечек, и вампир ко мне не присосался, – коротко ответила я. – Я трачу ману по делу. У меня три семинара и индивидуальный интенсив. А еще раз в неделю я сижу в одном классе с восемью новичками и отгоняю разных тварей.

Когда я закончила, у Хлои глаза полезли на лоб.

– Господи, ты с ума сошла? Усиленный индивидуальный курс? Ты решила на финишной прямой побороться за выпуск с отличием? Зачем ты так себя мучаешь?

– Это школа меня мучает, – сказала я.

Хлоя не поверила и закатила мне десятиминутную лекцию о том, что базовое предназначение Шоломанчи – предоставлять убежище и защиту детям волшебников, что школа (которая регулярно швыряет половину учеников на поживу волкам) не станет действовать вопреки своему предназначению и нарушать стандартный протокол (что она также проделывает регулярно). Свою речь Хлоя закончила исполненным торжества вопросом:

– Да и с какой стати ей обрушиваться на тебя?

Мне не хотелось отвечать и к тому же надоело слушать декларацию анклава в ее исполнении.

– Ладно, проехали, – буркнула я и повернулась к двери, решив, что мое дело не выгорело.

– Эль, стой, я не то имела в виду! – воскликнула Хлоя и вылезла из кучи подушек. – Я серьезно. Подожди, я не сказала «нет»! Я просто…

Я скрипнула зубами и обернулась, желая сообщить ей, что если она не говорит «нет», то, черт возьми, пусть наконец скажет «да» и не тратит больше мое время… но вместо этого я схватила Хлою за руку и вместе с ней рухнула на постель, потому что подушки действительно попытались проглотить ее целиком, и меня заодно. Кресло распоролось по шву и выпустило огромный скользкий сероватый язык, который устремился по полу к нам. Он двигался с пугающей быстротой, как очень целеустремленный слизень; когда мы убрались с дороги, он дополз до двери и ощупал дверную раму, покрыв металл толстым слоем блестящей, похожей на желе слизи. Я не сомневалась, что она ядовитая.

Недаром я всегда ношу с собой нож; я живо принялась резать завязки полога над кроватью, чтобы сорвать его и набросить на слизня. Это дало нам время, но немного, потому что ткань почти сразу начала шипеть и дымиться – да, слизь оказалась ядовитой. Этой конкретной разновидности слизней я не знала, но, очевидно, тварь была достаточно умна, чтобы вести долгую игру и подстерегать жертву, не вызывая никаких подозрений. Опасная гадина. Блестящий кончик языка уже выбирался, извиваясь, из дыры в пологе, но Хлоя подавила инстинктивный вскрик, схватила банку с краской, стоявшую на тумбочке в ногах кровати, и окатила слизня. Из-под распадающегося полога послышалось возмущенное бульканье, которое достигло изрядных высот, когда Хлоя опорожнила вторую банку; два потока, красный и желтый, потекли по шелковистой ткани, пачкая чудовищный язык.

Злыдень втянул его обратно в дыру, под полог, безобразно корчась и издавая хлюпающие звуки, которые, к сожалению, напоминали не столько предсмертную агонию, сколько приступ несварения.

– Пошли отсюда, быстро, – сказала Хлоя, схватила еще одну банку с краской и кивком указала на дверь, но на полпути время истекло: послышалось громкое хлюпанье, и кресло с причмокиванием всосало в себя полог целиком, а потом, вместе со всей кучей подушек, приподнялось и бросилось на нас.

Вряд ли Хлоя, унаследовав эти вещи, ни разу за три года не раздвинула подушки. Следовательно, нас посетил злыдень из тех, что умеют оживлять принадлежащие волшебникам вещи, и еще один – из тех, что имеют организм, способный переваривать человеческую плоть. Это важная категория на всеми любимой схеме в аудитории, где занимаются изучением злых чар. Иными словами, к нам явились два разных злыдня, которые создали нечто вроде удивительного симбиотического союза. Схватка с двумя злыднями одновременно, тем более незнакомыми, – дело непростое. Единственным способом впопыхах справиться с этой задачей было сделать нечто грандиозное – то есть наложить заклинание, которое сожрет уйму маны. И если я потрачу ману на Хлою, а она мне ее не возместит, значит, я подведу тех, кто по-настоящему во мне нуждается.

Или можно было просто… подождать. Хлоя облила слизня краской, чтобы его нейтрализовать, и устремилась к двери; подушечный монстр, переваливаясь, гнался за ней. Он настиг бы Хлою, прежде чем она успела бы добежать до лестницы. Если я тихонько постою в уголке, пока он ее не схватит, а потом побегу в другую сторону, то останусь цела. Хлоя совершенно обо мне забыла. Как в тот день, когда мы на лестнице боролись с аргонетом, не давая ему прорваться в школу. Она сбежала, спасая свою шкуру. Аадхья и Лю дрались бок о бок со мной, а она слиняла. И только что Хлоя потратила десять минут, пространно доказывая, что я все выдумываю. Точнее, она подыскивала причины, позволяющие без стеснения отказать мне в помощи.

– С дороги! – сквозь зубы проговорила я и указала на подушечное чудовище.

Хлоя бросила взгляд через плечо – и глаза у нее полезли на лоб, когда она увидела приближающуюся тварь. Она навалилась на дверь, толкнула ее, вылетела в коридор… и врезалась в Ориона, который как раз взялся за ручку с другой стороны. Хлоя сбила его с ног и рухнула сверху.

Заклинание, которое я применила, было по-настоящему жутким, высочайшего уровня – я недавно выучила его на семинаре по валлийскому. Я потратила неделю, чтобы продраться сквозь древневаллийскую рукопись; процесс изрядно скрашивали многочисленные яркие иллюстрации, повествующие об одном смышленом алхимике-малефицере, который пользовался этим заклинанием, чтобы сдирать кожу со своих злополучных жертв, выпускать из них кровь, сортировать органы и иссушать плоть, оставляя одни кости.

Заклинание эффектно содрало внешний слой обшивки с кресла и оставило ее на полу аккуратно сложенной, как будто только что из прачечной. Внизу оказался блестящий прозрачный мешок, в котором виднелись язык, непереваренный полог и, к сожалению, чье-то полупереваренное тело. К счастью, лицо уже было неузнаваемо. Мешок распался на кучку узких полосок, похожих на пергамент, и язык плюхнулся на пол. Заклинание раскатало его в тоненький губчатый коврик, из которого натекла здоровенная лужа ядовитой жидкости. После недолгой борьбы она разделилась на эктоплазму, нечто прозрачное и нечто розоватое. Три разноцветные струйки, изящно описав в воздухе духу, запрыгнули в опустевшие банки из-под краски. Остальное более или менее неохотно стекло в сточное отверстие посреди комнаты.

Орион пытался встать, но ему мешала Хлоя, которая, по-прежнему лежа на нем, с открытым ртом наблюдала за утонченным расчленением твари. Честно говоря, я опускаю некоторые подробности. Когда я колдую, заклинания обычно имеют многочисленные побочные эффекты, намекающие зрителям, что им следует в ужасе бежать или, упав на колени, просить пощады. Весь процесс расчленения занял примерно полминуты; в процессе тварь энергично, хоть и тщетно трепыхалась, издавая пронзительный вой и испуская фосфоресцирующие вспышки. Когда все закончилось, останки злыдня оказались аккуратно разложены в рядок. Ну просто мечта алхимика. Останки последней жертвы также аккуратно разделились на добела очищенные кости, плоть и ошметки кожи. Кучку костей венчал череп, из глазниц которого выходили тонкие струйки дыма. В качестве завершающего штриха губчатый «коврик», в который превратился язык, сам собой завернулся в обрывок полога, и полоска ткани завязалась на нем бантиком.

Я стояла на стуле, куда залезла, чтобы не запачкаться, и вокруг меня клубился фосфоресцирующий дым. Кристалл светился маной – снова мне пришлось тронуть запас! – но тени я не отбрасывала. Возможно, светилась я сама.

– О боже, – слабо сказала Хлоя, и в ее голосе я услышала вопрос.

Она по-прежнему не двигалась с места.

– Может, слезешь с меня? – сдавленно проговорил Орион.

Глава 3

Лескиты

– Я в любом случае согласилась бы, – чуть ли не со слезами сказала Хлоя, вручая мне разделитель маны – очевидно, она сомневалась, что я ей поверю. – Честное слово, Эль.

– Знаю, – мрачно ответила я и взяла разделитель, но выражение лица у Хлои оставалось все таким же жалким; видимо, мой голос звучал не слишком ободряюще. Поэтому я добавила:

– Если бы ты отказала мне, он бы не напал.

Я произнесла это с особым выражением, потому что Хлоя могла бы уже и сама догадаться.

На нас напал достаточно умный злыдень, способный тихонько таиться среди подушек, которые она, вероятно, унаследовала от предыдущего ньюйоркца… таиться, может быть, год за годом, экономя энергию и пожирая всех, кому не посчастливилось оказаться в комнате Хлои в одиночку. Члены анклавов регулярно так делают – приглашают приятелей вместе позаниматься после ужина, прекрасно сознавая, что кому-то придется зайти первым и проверить, чисто ли в комнате. Тварь бросилась на нас не потому, что внезапно утратила самообладание. Она сделала это, потому что Хлоя собиралась заручиться моей поддержкой.

Хлоя нахмурилась. Но она была неглупа, и ее только что ткнули носом в проблему. Справившись с базовой обработкой информации, она прикинула все возможные последствия – так быстро, что соответствующие эмоции вереницей промелькнули на ее лице. Она убедилась, что я не выдумывала. Школа действительно объявила мне войну, и злыдни тоже; я действительно была сильна – глаза Хлои перебежали на аккуратный рядок чудовищных ингредиентов. Тот, кто общается со мной, рискует оказаться на линии огня…

Когда она, по моим подсчетам, добралась до этого пункта, я сказала:

– У меня есть запас кристаллов. Я наполню их и верну разделитель.

Хлоя некоторое время молчала, неотрывно глядя на лежавшие на полу останки. Затем она медленно произнесла:

– Ты пользуешься чистой маной. Это… потому что… – она не договорила, но все и так было понятно.

Я уже сказала, что Хлоя не дура. Она взглянула на меня, слегка вздернула подбородок и звонко произнесла – с таким видом, как будто объявляла это всему миру:

– Оставь себе. Тебе, возможно, еще пригодится.

Я – воплощенная неблагодарность – пыталась подавить сильнейшее желание огрызнуться. И тут Хлоя осторожно добавила:

– А… Лю и Аадхье тоже нужно?

Она хотела присоединиться к нашему союзу.

Я не могла бездумно выпалить «нет», потому что нельзя было отвечать, не посоветовавшись с Аадхьей и Лю. Тем временем я успела бы остыть и понять, что очевидный, благоразумный и справедливый ответ – «да».

Я не хотела вступать в союз с Хлоей Расмуссен. Я не хотела быть одним из тех счастливчиков, чьи союзы снисходительно подгребает под крылышко какой-нибудь член анклава, располагающий маной, влиятельными друзьями и полным сундуком полезных вещиц. Разумеется, к этому стремится большинство команд, в которых нет ни одного члена анклава. Даже если Хлоя не имела этого в виду, все именно так и подумают. И будут правы: мы вытащим Хлою, Хлоя вытащит нас, и мы оставим позади тех, у кого нет шансов.

Но Хлоя имела право задать вопрос, раз уж я сама явилась к ней просить помощи; и у нее хватило смелости об этом заговорить, тогда как она могла просто заплатить мне за то, что я спасла ее от нападения… которое произошло лишь потому, что она была готова задаром поделиться со мной маной. Хлоя предлагала нечто большее, чем справедливая цена, пусть даже несправедливой была сама возможность предложить мне это, и если я, невзирая ни на что, намеревалась ей отказать, Аадхья и Лю имели полное право назвать меня идиоткой.

– Я с ними поговорю, – неуклюже буркнула я, и, как вы догадываетесь, через три дня мне пришлось вывести имя Хлои на стене рядом с женской душевой, где мы записывали свои союзы.

Лю написала свое имя китайскими иероглифами рядом с моим. Разделитель маны у нее на запястье блестел и переливался. А потом мы все вместе отправились завтракать, и как минимум двадцать тысяч человек поздравили нас – то есть меня, Аадхью и Лю – с приобретением. Мы слышали гораздо меньше поздравлений в конце прошлого семестра, когда записали на стенке свои имена, пусть даже наш союз оказался первым.

И в довершение всего Орион меня даже толком не поздравил – он сказал:

– Здорово, что вы с Хлоей подружились.

Он произнес это с пугающей надеждой в голосе, наводящей на мысль, что ему остался один шаг до окруженной сердечками надписи «приди ко мне, моя любовь».

– Я опаздываю на урок, – сказала я и удалилась в относительно безопасные недра аудитории, отведенной мне под индивидуальные занятия. Там свое внимание на меня мог обратить максимум злыдень-людоед.

Через месяц после начала семестра я перевела четыре дополнительных страницы из сборника сутр Золотого камня. Они содержали единственное заклинание в три строчки на ведическом санскрите, и его смысл я поначалу не поняла. В нем было семь незнакомых слов, которые имели множество значений. Остальные четыре страницы занимал пространный комментарий на средневековом арабском; речь шла о том, почему употреблять это заклинание можно, пусть даже на первый взгляд оно и «харам», поскольку в процессе используется вино. По большей части комментарий не содержал ничего полезного, например объяснений, зачем, собственно, заклинание нужно и каким образом использовать вино. Впрочем, кое-что полезное все-таки было, поэтому пришлось пробираться сквозь риторическую пену ради горстки подробностей.

Тем утром я наконец поняла, какие из девяноста семи возможных значений имеют несомненный смысл, и пришла к выводу, что заклинание нужно, чтобы дотянуться до отдаленного источника воды и очистить его. Эта штука наверняка была крайне необходима людям, живущим в пустыне, однако бесполезна для человека, обитающего в заколдованной школе, которая снабжена вполне рабочим, хоть и устаревшим водопроводом. Я сердито разглядывала завершенный и абсолютно ненужный мне трехстрочный перевод, когда за спиной у меня загремела решетка вентиляции и из отверстия выскочил когтистый клубок шерсти. Что ж, ожидаемо.

Тварь немедленно отскочила от щита, который мне даже не пришлось создавать, поскольку сделанное Аадхьей крепление для щита автоматически взяло из разделителя сколько нужно маны, чтобы предотвратить физический контакт. Лескит отлетел в угол и извернулся, поднимаясь на все двенадцать лап. Не знаю, кто из нас больше удивился, но оправился он быстрее. Злыдень вновь приблизился ко мне, остановился и проверил щит на прочность, выбив из него облако оранжевых искр.

Моей обычной стратегией в такой ситуации было отвлечь тварь и бежать. Но тут из вентиляции донеслись визг и шипение; в мастерской собралась целая стая. Лескиты обычно не охотятся поодиночке. Мой приятель разинул зубастую пасть и испустил громкое «кр-рк, кр-рк, кр-рк», как сердитый страус (я в жизни не слышала, как кричат страусы, но такая уж у меня возникла ассоциация). В вентиляции послышалось царапанье, и из отверстия выглянул еще один лескит. Он спрыгнул на пол, и некоторое время чудища переговаривались, а затем дружно бросились в атаку, царапая щит и оставляя на нем глубокие пламенеющие борозды.

Я посмотрела на них из-за щита и медленно произнесла:

– Exstirpem has pestes ex oculis, ex auribus, e facie mea funditus.

Это было слегка видоизмененное латинское заклинание, предназначенное для уничтожения группы нападающих, которые пытаются до тебя добраться, но их что-то временно удерживает – например, когда толпа разъяренных крестьян осаждает зловещую башню чародея-мучителя. Я сделала широкий жест, словно отгоняя мух, и лескиты стремительно обратились в прах – полагаю, вместе с их приятелями в соседней мастерской, поскольку визг, который доносился до меня через вентиляцию, внезапно сменился молчанием.

Несколько мгновений я смотрела на две маленькие кучки пепла на полу, а потом, за отсутствием других дел, медленно села за парту и принялась за работу. Не было никакого смысла выбегать в коридор, а до конца урока оставалось еще двадцать минут.

Дверь, которая успела открыться и захлопнуться буквально за минуту до появления лескитов, вновь приоткрылась – на мой взгляд, с каким-то разочарованием. Даже хлопнула она на сей раз не так громко.

Остаток занятия я провела, набело переписывая оригинал заклинания – как обычно, с дословным переводом на современный санскрит и английский, некоторыми возможными вариациями и оттенками смыслов, анализом арабского комментария и собственными заметками о возможном использовании. Это дурацкое пижонство, на которое тратят время только те, кто стремится к выпуску с отличием или к публикации в научном журнале (это менее конкурентный способ привлечь внимание какого-нибудь анклава после выпуска).

Я в этом не нуждалась. Мне не нужно было особенно трудиться, чтобы наложить заклинание. Честно говоря, я могла воспользоваться им сразу же, как только разобралась с произношением. Правда, если бы я рискнула наложить заклинание, не выяснив сперва, как оно работает, обязательно оказалось бы, что оно крайне смертоносно.

Я занималась этой дурацкой бюрократией, потому что не хотела приступать к новому куску работы. Точнее сказать, не хотела, чтобы у меня осталось время на размышления. Я совсем не жалела, что потратила нью-йоркскую ману на истребление стаи лескитов и заодно спасла собственную шкуру, но не собиралась и радоваться этому. И испытывать благодарность тоже. И привыкать… но нет, я уже безнадежно привыкла. Я расслабилась и регулярно забывала проверить вентиляционную решетку у себя за спиной, как будто это место не было самым опасным в классе.

Когда раздался звон колокола, я вышла в коридор, а из мастерской вывалилась толпа старшеклассников, возбужденно споря о том, что же произошло с лескитами. Один из них сказал, пожав плечами:

– Comment il les a eus comme a? J’en ai aucune ide. Putain, j’tais sr qu’il allait crever[1].

И я отправилась на семинар по валлийскому, кипя от ярости, поскольку поняла, что Орион был в мастерской и мое заклинание, истребившее лескитов, спасло ему жизнь, так что все-таки повод для радости был… но, черт побери, что он делал на чужом уроке?

– Ты что, ходишь за мной по пятам? – поинтересовалась я за обедом, когда мы встали в очередь.

– Нет! – ответил Орион, но не дал никакого убедительного объяснения. – Я просто… просто у меня возникло предчувствие.

Больше ничего не сказав, он отошел в сторонку с таким мрачным и недовольным видом, что мне отчасти захотелось дать ему полную свободу – но это желание было глубоко еправильным, и я удержалась.

– Предчувствие, что твою задницу придется спасать от стаи лескитов? – ласково поинтересовалась я. – Кажется, я довела счет до четырех.

– Не надо было меня спасать! Их было всего восемь, я бы и сам справился, – огрызнулся Орион.

У него хватило наглости произнести это с досадой, и тут уже разозлилась я.

– А я слышала, что тебя чуть не сожрали! Чтоб тебе помогали, ты не хочешь, а аргументировать не можешь, я правильно понимаю?!

Я взяла поднос и зашагала прочь, к столу, который заняла Лю. Орион двинулся за мной и сел рядом. Оба мы продолжали злиться – в школе не отсаживаются за другой стол из-за таких пустяков, как жестокая ссора, – поэтому мы кипели молча до конца обеда. Мы отнесли подносы на место и вышли из столовой, как мне показалось, демонстративно порознь – Орион явно хотел уйти первым, поэтому я слегка притормозила, а выйдя, заметила, что он разговаривает в коридоре с Магнусом. Магнус протянул руку, и я поняла, что Орион просил у него маны.

– Ты, полоумный. Мог бы сказать, что у тебя заканчивается мана, – заявила я, нагнав Ориона в коридоре возле лестницы и отвесив ему подзатыльник. – Между прочим, драться со злыднями, когда мана на исходе, – это еще глупее твоей обычной тактики. Иными словами, такого идиотства свет не видел.

– Что? Нет! Я не… – начал Орион, развернулся, поймал мой суровый взгляд и замолчал. Он смущенно охнул, как будто мера собственной глупости дошла до него только что.

– Да, – сказала я. – Ты имеешь право на долю нью-йоркской маны. На прошлой неделе ты, скорее всего, внес туда гораздо больше своей доли!

– Нет, – коротко ответил Орион. – Я вообще ничего не внес.

Я уставилась на него.

– Как?

– За целый месяц я не убил ни одного злыдня, – сказал Орион. – Я их в глаза не видел. Кроме тех, кого при мне убивала ты.

Хотите верьте, хотите нет, но в его голосе звучал упрек. Однако, вместо того чтобы обрушиться на Ориона, я просто разинула рот.

– Ты хочешь сказать, что с начала семестра никого не спас? А почему мы не слышим предсмертных криков?

– Потому что злыдней нет! – воскликнул Орион. – Они все затаились. Наверно, мы слишком многих убили в выпускном зале…

(«Слишком многих» в этом контексте прозвучало как-то странно.)

– …А те, что остались, теперь прячутся. Я спрашивал у ребят, но почти никто в последнее время не видел злыдней.

Я не в силах связно описать вам негодование, которое ощутила. Одно дело – если школа имела на меня зуб (полагаю, все мы это чувствуем с момента поступления), и совсем другое – если школа имела зуб на меня одну, а к остальным вдруг стала благосклонней, даже к Ориону, хотя именно он изначально был виноват в том, что Шоломанча изголодалась. Хотя, наверное, школа и ему мстила, не давая драться со злыднями.

– Что у тебя в среду после самоподготовки? – спросила я, когда справилась с трудно контролируемым бешенством.

– Семинар по алхимии.

Четырьмя ярусами ниже библиотеки. Значит, Орион не мог прийти мне на выручку, даже если бы хотел – а он, несомненно, хотел.

– А первые уроки у тебя какие?

– Китайский и математика.

Максимально далеко от мастерской.

– Ненавижу школу, – с чувством произнесла я.

– Если так будет продолжаться, остальные ньюйоркцы начнут возражать, – уныло сказала Хлоя; она сидела, скрестив ноги, на кровати Лю и держала в руке мышку.

Своего фамильяра она назвала Мистофелис, потому что на шейке у него было черное пятнышко, похожее на галстук-бабочку (с тех пор как он достался Хлое, оно все больше напоминало галстук-бабочку). Мистофелис уже начинал ее слушаться – не далее чем вчера он спрыгнул на пол и проворно нырнул в сточное отверстие, а пару минут спустя вернулся и принес Хлое кусочек слегка пожеванной амбры.

Меня это злило: с Моей Прелестью я занималась полтора месяца, подкармливала ее маной, пыталась обучать, а она по-прежнему не делала ничего, только принимала лакомства как должное и любезно позволяла себя гладить.

– Может, ты хотя бы умеешь становиться невидимой? – ворчливо поинтересовалась я, прежде чем посадить мышку обратно в клетку.

Она не обратила на меня никакого внимания.

Аадхья уже забрала свою мышку, по кличке Светик, к себе в комнату насовсем и выстроила ей просторный вольер, полный колес и туннелей. Она его постоянно расширяла и совершенствовала.

Страницы: «« « 123 » »»