Далекий Сайкат Ахманов Михаил

Интермедия 2

Сломанный Меч

У Людей только воины носили имена. Имя определялось не нравом или внешним видом человека, не каким-то его особым даром или памятным событием, а исключительно оружием. В этом таился двойной смысл: во-первых, что ближе воину и охотнику, чем меч, копье, топор и палица?.. а во-вторых, молодые получали имена лишь в тот день, когда у них появлялось оружие. Самое первое, которое нужно было не сделать, не выменять на мясо, шкуры или самку, а отнять.

Меч, которым Люди сражались только друг с другом, всегда считался самым почетным из имен, знаком вождя или сильного удачливого охотника. Мечи вырубали из шейных панцирей бартаров, страшных чудищ, бродивших у северных гор. Люди из кочевавших там стай говорили, что бартар ест все, что можно съесть – траву и плоды, кору и листья, а также других животных, которых ему удается настичь и растерзать или растоптать ногами, огромными, как древесные стволы. Эти Люди с севера похвалялись, что умеют справляться с бартарами, заманивая их в ямы-ловушки или сбрасывая сверху тяжелые камни. Но в стаях других Людей было известно, что северяне лгут, ибо ни человек, ни самый сильный зверь не мог убить бартара. Если бы с бартаром схватился клыкастый маа, то его кишки быстро увидели бы солнечный свет, а потом исчезли в утробе чудовища.

Пасть у бартара была такая, что одним движением челюстей он мог перекусить пополам гигантскую змею шоюн. Пасть была широкой, а морда – короткой, с толстой шеей, прикрытой сверху костяным панцирем с острыми шипами. Обычно у бартаров росли пять или семь шипов, и три средних годились для мечей, а из других делали ножи и наконечники для копий. Но попадались бартары с тремя шипами, и средний был так длинен и остер, что мечом из него мог владеть только вождь стаи или великий воин. Северяне такие шипы не меняли, оставляли себе, делая из них самое лучшее оружие. Добывали же эти драгоценные панцири в горных ущельях на кладбищах бартаров, ибо чудища приходили умирать только в определенные места, и каждым таким местом владела стая северян, не подпускавшая к нему других Людей. Из-за этого случались битвы, в которых гибли целые племена.

По обычаю Сломанный Меч (еще не носивший имени) должен был найти оружие в одной из ближних либо дальних стай. Выследить чужого воина и напугать его, доказав, что он сильнее и свирепее, или прикончить его из засады, или убить в схватке грудь о грудь, или победить иным путем. Конечно, речь шла о настоящем человеке, а не о земляном черве, мохнатой твари, копировавшей человеческое обличье. Червей, обитавших в пещерах, уничтожали не ради жалких дротиков, а для того, чтобы Тот, Кто Раздает Дары, не перепутал их с Людьми.

Обычно молодые старались уйти подальше и отыскать стаю, где не ждут нападения. Сломанный Меч (тогда еще безымянный) отправился на восход и ушел из стойбища на много дней пути. Случилось ему обнаружить лощину, засыпанную костями, где сошлись когда-то в бою две стаи, а победителей, похоже, не было. Там многие уже копались, не оставив ни хорошего топора, ни наконечника копья или ножа из бартаровых шипов, ни даже приличной палицы с кремневыми осколками. Мечи давно растащили, но молодому путнику повезло – наткнулся он под грудой костей и истлевших дубин на подходящий клинок. Старый, но, как ему показалось, еще хороший и немалой длины – почти до плеча.

Тот, кто получит имя Сломанного Меча, был уже в юности упрям, жесток и очень силен, но отличался еще изрядной хитростью и прагматизмом. Такие качества делали его потенциальным лидером – тем более, что вождь стаи начал слабеть, и кое-то из молодых уже присматривался к его глотке. Стоило поторопиться в родные места, а не искать чужаков с оружием получше и ран, которые неизбежны в бою. Опять же меч – всегда меч, даже если он пролежал изрядное время под кучей скелетов… И хитрец возвратился в стаю, поведал о своих подвигах и убитых врагах и вызвал вожака на поединок. В той схватке старый меч сломался, застряв между ребер мертвого вождя, и новый вождь получил свое имя – а заодно оружие убитого, право на первый кусок мяса, на любую самку и многие другие преимущества. С тех пор Сломанный Меч держал стаю в полном подчинении, и конкурентов у него не находилось. Он был – и оставался – самым могучим, самым ловким и искусным. Пожалуй, лишь Длинное Копье мог бы потягаться с ним, но этот сильный воин не стремился к лидерству. К тому же Длинное Копье не был уроженцем стаи, а пришел с гор пару сезонов назад и совершил у колен вождя все четыре Обряда Покорности.

Племя Сломанного Меча кочевало в предгорьях, в местах с изобилием дичи, где не было такой жары и духоты, как в дремучих прибрежных лесах. Иногда они находили пещеры земляных червей и убивали их, иногда встречались с другими стаями и дрались с ними или менялись самками и детенышами. Люди шли за Сломанным Мечом без возражений, и ни один воин не пытался оспорить его права и его власть. Так было, пока не явился Чужак.

Пришел он не за оружием, потому что по виду не походил на молодого без имени, а выглядел зрелым могучим бойцом, хотя нес с собой лишь простую дубинку. Охотники, сидевшие за трапезой (в то утро повезло добыть быка), стали кидать в него камни, выражая Чужаку презрение. И тогда он явил свою силу: схватил Длинное Копье, который первым бросил камень, и так ударил о землю, что у того затрещали кости. Это казалось поразительным и страшным – ведь Длинное Копье был так силен, что мог утащить на спине половину бычьей туши. Чужак, однако, справился с ним играючи, а после принялся избивать остальных, и Нож С Деревянной Рукоятью, Черный Топор, Топор На Ремне, Меч С Узором, Меткий Дротик и другие ничего не сумели с ним сделать. Видимо, Раздающий Дары наградил пришельца особой мощью, и значит, у стаи скоро будет новый вождь! Так подумал Сломанный Меч, но отступать без драки было не в его обычае, и он поднялся, чтобы схватиться насмерть с Чужаком. Но тот не захотел поединка, а повел себя странно: сел, потребовал мяса и начал расспрашивать о вещах, известных всякому. Сломанный Меч говорил с ним, а когда Чужак наелся и исчез в лесу, под черепом вождя долго ворочались тяжелые, как каменные глыбы, мысли. И решил он, что надо быстрей убираться с этого места и двигаться дальше на солнечный закат, ибо Чужак мог снова прийти, убить его и взять власть над стаей. Надо уходить, думал Сломанный Меч, а перед тем разделаться с червями из ближней пещеры – тем более, что путь откочевки пройдет мимо них, и охота на червей порадует воинов.

Они напали ночью. Так всегда делала его стая и другие племена, ибо Люди знали, что по ночам земляные твари собираются вместе в своем убежище, и значит, никого не пропустишь – копье и топор доберутся до всех. Так оно и случилось; немногие были убиты или ранены, но остальные, прикрываясь щитами и размахивая факелами, добежали до пещеры и начали избивать червей. Тот, Кто Раздает Дары, наверняка теперь догадался, где настоящие Люди, а где нелюди; Люди сильнее и всякий раз одерживают победу над червями, оставляя их трупы змее шоюн и ящерам, что питаются падалью. Один такой ящер даже сунулся в пещеру, но сразу удрал, испугавшись острых копий. Трое охотников погнались было за ним, но тут…

Что-то произошло. Сломанный Меч не мог этого понять и описать, хотя знал больше слов, чем любой воин, и говорил, как полагается вождю, лучше всех в стае. Жизненный опыт, не подводивший его никогда, был тут бессилен, ибо случилось нежданное и невиданное: кто-то возник внезапно в пещере и стал убивать. Не человек из Людей, не земляной червяк или другое животное, а почти невидимая тень, кто-то стремительный, неуязвимый и ужасный, так как убивал он всех без разбора.

Может, это был сам Раздающий Дары?.. Может, он разгневался на Людей и их врагов и решил уничтожить тех и других?.. Может, ему надоело кого-то оделять дарами, и он подумал, что лучший дар – смерть для всех?.. Это так устрашило Сломанного Меча, что он ринулся прочь из пещеры, а за ним – те охотники, кому повезло уцелеть. Забрав своих самок и детенышей, они бежали в горы и не останавливались всю ночь и весь следующий день, пока терзавший их страх не начал убывать. У быстрого горного потока, под защитой скалы, Сломанный Меч позволил стае передышку, а сам поднялся на вершину, оглядел пройденный путь и убедился, что никто за ними не гонится.

И там, на этой высокой и крутой скале, пришла к нему странная мысль: если существует Тот, Кто Раздает Дары, то, возможно, есть Тот, Кто Их Отнимает? И, может быть, Отнимающий Дары убивал в пещере, а перед тем подослал к Сломанному Мечу лазутчика? Того Чужака, который требовал мяса и расспрашивал об известных всем вещах…

В своей книге я намереваюсь разрушить устоявшееся мнение об отсутствии подобий между религиозными воззрениями кни’лина (похарас) и тремя земными мировыми религиями – христианством, исламом и буддизмом. Такая точка зрения базируется на явной несхожести йездан’таби со всеми разновидностями христианства и мусульманства, ибо Йездан, Верховное Божество и Пророк в одном лице, совершенно отличен от Аллаха и, тем более, от христианской Триады: Бог Отец, Бог Сын и Святой Дух. Действительно, Йездан не творил людей и Вселенную, не создавал ангелов, не искупал грехи людские и не давал обещаний по поводу рая, ада и Страшного суда. Наконец, он даже не имеет своего антипода в виде дьявола или иного существа злобной демонической природы. Действительно, все эти концепции в йездан’таби отсутствуют, как и идея о посмертной жизни или цепочке перерождений, направленной к нирване. Последнее как будто отвергает и какие-либо аналогии с буддизмом, но при более внимательном и профессиональном сравнении этих двух религий мы обнаружим определенные точки контакта. Взять хотя бы понятие о карме…

Пал Бонджипадхал.

«Аналогии между буддизмом и йездан’таби».

Глава 6

Большие неприятности

Человек не выбирает места для своего появления на свет, не дано ему выбрать и день своей смерти, – вымолвила Найя Акра, и то были первые слова погребального обряда. Разумеется, изречение Йездана Сероокого из Книги Начала и Конца.

Они находились в святилище, в том круглом и почти пустом помещении, куда Тревельян как-то забрел по ошибке. Тут не было ни световых картин, ни мебели, кроме большого треугольного стола, на котором сейчас, в прозрачном огихоне, устройстве для утилизации трупов, лежал ньюри Джеб Ро. Рядом с этим вытянутым шестигранным контейнером стояла чаша-тока, похожая на розовую раковину, а в ногах у координатора высился погребальный кувшин, расписанный традиционным узором, ромбами и треугольниками вечернего цвета. Все девять достойных кни’лина были тут, и верующие похарас, и неверующие ни – все, исключая слуг, еще более равнодушных к религии, чем их господа. Слуги – а если говорить конкретно, Ори и Тикат – свое дело уже сделали, подготовив огихон с телом покойного и достав со склада кувшин. Остальное их не касалось, и никто не собирался объяснять им, где и как погиб координатор.

– У нас есть только то, что мы теряем, – произнесла Найя Акра, психолог и жрица Йездана. Ее тощие голые руки застыли над чашей; в пальцах серебристой змейкой подрагивал узкий ритуальный клинок. – Ньюри Джеб Ро потерял главное – жизнь, и больше нет у него ничего, кроме нашей памяти, нашей благодарности и принесенной нами жертвы крови.

Девять кни’лина окружали стол с чашей, кувшином и контейнером: трое похарас и Иутин – у одной стороны треугольника, пятеро ни – у другой. Стол был велик, но все же они находились близко друг к другу; видимо, в этом случае правило коно соблюдалось с меньшей строгостью. Что до третьей стороны стола, то она предназначалась для покойного, и потому Тревельян, приглашенный на церемонию, занял место у стены, за спинами коллег. Дабы соответствовать печальному случаю, он облачился в синий, траурного цвета комбинезон, тогда как остальные были почти обнаженными. В Книге Начала и Конца сказано: нагими приходим мы в этот мир, и нагими должны поклоняться божеству и провожать усопших. В соответствии с этим правилом даже ни, не слишком почитавшие Йездана, отдали дань традиции, раздевшись догола и обернув чресла темно-синими шарфами. Дамы предпочли передники, которые сзади не скрывали ничего, так что Тревельян мог любоваться роскошными ягодицами и изящными бедрами Ифты Кии. Когда ему надоедало это зрелище, он переводил взоры на Третью Глубину, сравнивая первого генетика со вторым.

Найя Акра, склонив безволосую голову с бледной кожей, принялась перечислять заслуги, награды и посты усопшего. Ее речь заняла около получаса, и за это время Тревельян решил, что, пожалуй, ножки у Третьей Глубины полнее, чем у Ифты Кии, зато талия тоньше. Хотя, конечно, каждая в своем роде хороша, невзирая на отсутствие причесок… Эти наблюдения помогали ему скрасить монотонность обряда. Заодно он припомнил, что кни’лина относятся к наготе совершенно иначе, чем его соплеменники. В одних ситуациях полагалось носить парадную одежду, в других, не менее торжественных, являться едва ли не нагишом, в ритуальных шарфах или передниках различной окраски. Это относилось не к одним лишь религиозным церемониям и похоронам; так, представляться императору похарас тоже надо было обнаженным, чтобы владыка убедился в отсутствии оружия и боевых имплантов. К счастью для земных дипломатов, никто из них не удостоился подобной чести.

Узкий клинок в руке Найи Акра пришел в движение: она уколола палец и капнула в чашу кровь. То была привилегия жрицы, руководившей обрядом – принести жертву первой. Второй жертвовала кровь Ифта Кии, из экипажа станции самый близкий покойному человек. Склонившись над чашей, она повернулась в профиль к Тревельяну, нервно переступила стройными точеными ногами. Лицо у нее было как у испуганной девочки.

После секундного колебания жрица протянула клинок Первому Лезвию, который отныне возглавлял экспедицию. Формально это являлось признанием его власти со стороны похарас, но Ивар заметил, как Зенд Уна бросил на антрополога ненавидящий взгляд, а затем одарил таким же Третью Глубину. Женщина презрительно вздернула голову, однако новый координатор остался невозмутим. Капнув кровь и оглядев с надменностью подчиненных, он произнес своим резким голосом:

– Как сказано у Сероокого, можно не верить в бога, но нужно его любить. Или хотя бы почитать, выполняя должное так, как он заповедал.

После него, в порядке строгой иерархии, жертву принесли остальные: хмурый лингвист Зенд Уна, биолог Второй Курс, к которому вернулось обычное безразличие, Третья Глубина, выдавившая крохотную каплю из мизинца, Четвертый Пилот, ботаник Пятый Вечерний и, наконец, Иутин. Гигант ботаник взял у Иутина нож, повернулся было к Ивару, но Найя Акра быстро сказала: «Это лишнее». Мышцы на огромной спине Пятого Вечернего напряглись, секунду он размышлял, затем, пожав плечами, вернул клинок жрице.

«Молчишь? – раздалось в голове Тревельяна. – А ведь это, парень, оскорбление! Как прикажете понимать? Наша кровь недостаточно голубая?»

«Не заводись, дед, не надо, – мысленно отозвался Тревельян. – Сказать по правде, Джеб Ро не был мне троюродным кузеном, да и близким другом тоже. Симпатий я к нему не питал, так что обойдется без моей жертвы».

«Не питал симпатий, говоришь? А кому ты тут симпатизируешь? – взъярился командор. – Двум этим бабским задницам? Уставился на них, как пилот на расписание полетов!»

«Ты что-то имеешь против? Ты, который был четырежды женат, не считая мелких интрижек!»

«Против? Да, имею! Во-первых, это задницы не наших женщин, а во-вторых, дискриминация с жертвой очень подозрительна. Вдруг следующим номером тебя обвинят в убийстве?»

Тревельян молча признал, что такой поворот событий вовсе не исключается. Они с Иутином и Вторым Курсом прибыли на станцию несколько часов назад, и новый координатор, встретивший их в шлюзовой, тут же изъял кристаллы с записями. Все пять – Тревельяна, кристаллы Джеба Ро, Второго Курса и Иутина, а также запись, которая велась птицей-киберразведчиком. Была ли эта реквизиция символическим актом, демонстрацией власти, которой так жаждал Первое Лезвие – и, наконец, приобрел? Или, как было им сказано, это лишь необходимая предосторожность? Что вполне разумно, с неохотой признал Тревельян; если записи кого-то уличают, то узнать об этом первым должен руководитель экспедиции. Вот только захочет ли он поделиться этим знанием?.. И с кем?.. Пока Первое Лезвие записи не просмотрел, а только расспросил троих прибывших с планеты. Имелось у него и другое занятие, очень важное с точки зрения кни’лина: подготовить ритуальную церемонию. Как бы антрополог ни относился к Джебу Ро, а проводить усопшего в погребальный кувшин надо было со всем пиететом.

Что до Ивара, то он, обдумывая трагедию у пещеры терре, пришел к определенным выводам. Прежде всего полагалось исключить троглодитов; согласно подсчетам командора, все они лежали мертвые в своем убежище, и ни один из них не мог добросить копье до опушки. Тазинто?.. Свалить вину на них и счесть эпизод несчастным случаем очень удобно для сохранения на станции мира и покоя. Но это спекуляция, и только! Очень сомнительно, чтобы какой-то дикарь отвлекся от расправы с терре, вернулся на поляну, отложил свое оружие, подобрал дротик и проткнул им Джеба Ро в обличье соплеменника. Психологически не оправданный акт! Никак не оправданный! Тем более, что координатор, пристально наблюдавший за схваткой, заметил бы злоумышленника и постарался бы как-то защититься или вызвать на помощь Второго Курса. Но этого не случилось; к тому же поза, в которой лежало тело Джеба Ро, подсказывала, что смертельный удар был для него полной неожиданностью. Значит, копье бросили с дальнего расстояния и с огромной силой.

И очень точно! Наконечник вошел меж ребер и проткнул сердце, смерть наступила мгновенно… Тревельян полагал, что сам он, будучи в коже, смог бы нанести такой удар. Но не нанес, использовав дротики против тазинто. Второй Курс, если учесть его подвиги в пещере, бесспорно сумел бы поразить координатора, и Иутина тоже нельзя было сбрасывать со счета. В этой истории имелись два ключевых обстоятельства: физическая возможность уничтожить Джеба Ро и тайная причина к подобному деянию. Убийство задумали так, чтобы виновным сочли терре или тазинто, и, размышляя над этим, Ивар подумал, что, пожалуй, на кристаллах наблюдателей ничего криминального нет – все четверо следили не друг за другом, а за побоищем. Только запись птицы-робота, панорамная съемка с высоты, могла бы прояснить ситуацию, и на месте нового шефа он изучил бы ее в первую очередь. Хотя и от птицы нетрудно укрыться – скажем, в той же пещере или под деревьями…

– Сейчас мы скорбим, но помним сказанное Серооким: время стирает память о случившемся. В этом наше утешение. Йездан велик! – провозгласила Найя Акра и подняла жертвенную чашу. Ее тощие ягодицы и костлявые ноги на миг приковали внимание Ивара, потом он перевел взгляд на огихон. Контейнер раскрылся, и кровь пролилась на грудь покойного; кровяное пятнышко было почти незаметным на его малиновом камзоле. Акт символизировал скорбь провожающих – частица их плоти смешается с прахом Джеба Ро и сохранится навечно в его погребальном кувшине.

– Йездан велик! – вслед за жрицей повторили двое похарас и Иутин. Что до пятерых ни, те ограничились жестами печали.

– Йездан велик, – внезапно произнес Тревельян на диалекте похарас. К нему обернулись, кто с гневом, кто с недоумением. Он ответил кни’лина вызывающим взглядом, будто подтверждая свое право проститься с усопшим.

– Воистину велик, – с хмурым видом молвила жрица. Видно, решила не устраивать скандал на такой торжественной церемонии.

Крышка огихона опустилась, девять человек у стола замерли, прощаясь с покойным. Ивар оглядел нагую спину Второго Курса, потом фигуру третьего генетика. Сложение обоих было скорее скромным, чем героическим – никаких выпирающих мышц и широченных плеч, как у Пятого Вечернего. Но в технологическую эру это не говорило ни о чем. Абсолютно ни о чем, если вспомнить чудеса фармакопеи, тайно вживленные импланты, психокинетический контроль и всякие штучки вроде кожи, силовых браслетов и так далее.

Что-то у них имелось на Сайкате, решил Тревельян. Не излучатель, не лазерный хлыст, но какое-то средство или способ, дающие гарантию личной безопасности. Второй Курс продемонстрировал это в явном виде, когда крушил в пещере дикарей, но у Иутина тоже могла оказаться некая хитрая штучка – не потому ли он выспрашивал, есть ли оружие у компаньона?.. Теперь эти расспросы казались Тревельяну подозрительными, словно третий генетик хитрил и прикидывал, удастся ли при случае подставить землянина. Так что они оба, и Курс, и Иутин, располагая каким-то прибором или снадобьем, могли прикончить координатора – во всяком случае, имели к тому физическую возможность.

Причина? Мотивы Второго Курса были неизвестны Ивару, а вот у Иутина они имелись. Он, похоже, чувствовал себя ущемленным, занимая самую низшую позицию в иерархии достойных, которые знали, как, для чего и зачем он нанят. Работать, чтобы твои труды приписали не очень толковой красотке, любовнице координатора… продать свой опыт, свой талант за деньги или какие-то иные выгоды… поступиться научной честью… Позор! Позор для земного специалиста, а для кни’лина, с их гипертрофированной гордостью и болезненным самомнением, позор вдвойне и повод для мести! К тому же еще и сословная ненависть: Джеб Ро – аристократ, и женщина его тех же кровей, а Иутин – презираемый зинто.

Зинто… Что бы это значило – зинто? Какой-то мелкий клан, близкий к похарас? Но почему Мозг СИС отказывается говорить об этом? Где тут тайна?.. В чем?.. Он припомнил формулировку отказа: «Информация не может быть выдана, ньюри Тревельян, так как затрагивает внутренние дела расы кни’лина…» Возможно, зинто не клан, а социальная категория, прослойка между слугами клана и правящей кастой? Возможно, зинто – преступники, диссиденты или члены особой политической партии? Или же этот термин означает некое уродство, физиологическое отличие, определенный облик – все-таки внешность у Иутина весьма неординарная… Может, он мутант или потомок мутантов? Может, не все генетические преобразования в эпоху Метаморфозы были удачными, и среди выживших появились особи странной породы – с карими глазами, а не серыми, зелеными и голубыми, как у остальных кни’лина?

Первое Лезвие сделал разрешающий знак, и жрица включила огихон. Мелькнули алые сполохи, и труп покойного Джеба Ро исчез, превратившись в горстку праха. Тонкая серая струйка потекла по днищу контейнера, ссыпалась в погребальный кувшин, который Найя Акра запечатала приготовленной заранее пробкой с электронным замком и памятным кристаллом. Кристалл хранил все данные о бывшем координаторе, всю его биографию от момента рождения до смерти. Ифта Кии протянула руки к кувшину, но Первое Лезвие ее опередил: пальцы антрополога цепко обхватили горлышко сосуда.

– Не торопись, достойная. Прах близкого будет тебе возвращен, но спустя некоторое время. Ньюри Джеб Ро погиб при необычных обстоятельствах, в которых я желаю разобраться перед докладом на Йездан, а до того кувшин побудет у меня. – Взгляд колючих серых глаз коснулся поочередно Тревельяна, Иутина и Второго Курса. Затем антрополог кивнул в сторону выхода. – Обряд закончен. Можете расходиться.

Святилище опустело. Тревельян вышел последним, миновал Йездана с раскрытой Книгой и направился в парк. Перебравшись в земной сектор и шагая по коридору к своим апартаментам, он все еще размышлял о Втором Курсе, Иутине и их возможных мотивациях. Советник, уловив нить его раздумий, поинтересовался:

«Думаешь, кто-то из них проткнул плешака?»

– Не исключаю. – Ивар нахмурился. – Возможен, конечно, и третий вариант, что-то непредусмотренное, неожиданное… Чечельницын, у которого я слушал курс инопланетной криминалистики, утверждает, что…

«Не доверяй авторитетам, – перебил командор. – У них одна болезнь – недостаток практики. Ты наблюдатель; так верь собственным глазам и крути мозгами».

– А я что делаю? – с раздражением отозвался Тревельян. – Кручу, дед, верчу, но не отказался бы от разумного совета.

«Все мои советы – разумные, и потому повторяю: присмотрись к Иуде».

– Поведение Второго Курса тоже подозрительно.

«Чем?»

– Он ринулся убивать дикарей. Убивал их так, словно хотел заранее сделать их виноватыми.

«Этот плешак мне тоже не симпатичен, но я готов признать, что он находился в состоянии аффекта».

– А его ловкость и невероятная сила? Помнишь, как он меня швырнул? А ведь на мне была кожа!

«Ну и что? На нем, может, были две кожи или какая-то другая хрень! Ты про силовые браслеты слыхал?»

– Слыхал, – мрачно подтвердил Тревельян. – А вот о том, чтобы кни’лина отведал спиртного и остался жив, мне слышать не приходилось.

«От хорошего коньяка никто еще не помирал, – донеслась мысль командора вместе с эмоцией, изображавшей смех. – Помню, как-то на Гондване, в отпуске, мы с лейтенантом Гершке нарезались до зеленых чертей и едва не загнулись. Но пили ром, а не коньяк! А ром, скажу тебе…»

– Давай оставим за кадром эти твои подвиги на Гондване. Второй Курс – не лейтенант Гершке! Он кни’лина, и для него этиловый спирт – ядовитое зелье! Такая уж у плешаков физиология!

Командор смолк, задумавшись, потом заметил покаянным тоном:

«Ты прав, мой мальчик, признаю. Про Гершке я так, больше для собственного удовольствия… Видишь ли, в нынешней моей ситуации нет ничего, кроме воспоминаний о пережитом и выпитом».

– Это еще почему! – возмутился Тревельян, открывая дверь утреннего цвета, что вела в его отсек. – А мои ощущения? Разве я не делюсь с тобой и выпитым, и пережитым?

«Делишься, но это твое, малыш, твое, а не мое. Сам я, в сущности, призрак, этакая ментальная ипостась Олафа Питера Карлоса Тревельяна-Красногорцева, десантника и командора Звездного Флота… Иногда я думаю о том, не стоит ли потребовать новое тело, прожить новую жизнь, постранствовать среди миров, где я бывал когда-то, и посмотреть, как они изменились… – Дед снова помолчал, но уныние было несвойственно предку Ивара; не прошло и двух секунд, как он, вернувшись в боевую форму, произнес: – Я посоветовал тебе не доверять Иуде и дам еще один совет, по поводу Второго Курса. Ты меня за неуча не держи – были стычки с плешаками в мое время, случалось мне допрашивать пленных, и я отлично помню, что наше горячительное для них хуже отравы. И знаешь, что отсюда следует?»

– Я весь внимание, – сказал Тревельян, подсаживаясь к маленькому треугольному столу и своему компьютеру.

«Следует вот что: если кни’лина хватил спиртного и даже того не заметил, а потом остался бодр и жив, то он – не кни’лина».

– Перегибаешь, дед. На дроми или хаптора Второй Курс непохож. Даже на терукси – у тех волосы есть.

«В нашу эпоху внешность не отражает сущности», – напомнил командор и окончательно смолк.

С этим спорить не приходилось, и Тревельян, плотнее усевшись на диванчике, закрыл глаза и призвал на помощь свою интуицию. Это было сильное, но не очень надежное средство; временами интуиция обманывала, выдавая желаемое за действительное, рисуя пустые фантомы и миражи вместо реальности. Но все же, все же – пусть ради интереса! – кем мог быть Второй Курс, биолог сайкатской миссии? Гуманоидом неведомой расы, засланным к кни’лина с неизвестной целью? Эмиссаром метаморфов, которые, по слухам, внедряли тайных наблюдателей во все галактические цивилизации? Разведчиком Звездного Флота или иного земного ведомства?.. Чушь, ерунда! Что тут делать наблюдателю или разведчику – тут, на краю обитаемой Вселенной, на станции, где два десятка человек, считая со слугами! Такая персона обосновалась бы скорее на Йездане или в какой-нибудь высокоразвитой колонии кни’лина, где есть источники важной информации…

Обдумывая эту проблему так и этак, Тревельян вскоре признал, что насчет Второго Курса интуиция его не слишком расщедрилась. Проще говоря, о Курсе ни писка, ни намека, а вот о чем-то другом она шепчет, но так неразборчиво, так невнятно, что никаких ассоциаций, одно лишь ментальное эхо… Он напрягся, пытаясь поймать эту ускользающую мысль, и вдруг догадка всплыла в памяти, как юркий дельфин из океанских вод. Он подумал, что дело не в Иутине или Втором Курсе – проблема скорее во всех ньюри, всех участниках экспедиции, чьи мотивы, взаимосвязи, симпатии и антипатии, соединявшие или разъединявшие их в мире кни’лина, на Йездане, Кхайре и других планетах, были ему неизвестны. Почти неизвестны; со слов Иутина он знал, что на Тизане есть трения между ни и похарас, и это было похоже на правду – Зенд Уна и Третья Глубина явно не питали друг к другу теплых чувств.

Не слишком много, но хоть что-то! Правда, ни лингвист, ни первый генетик не спускались на Сайкат, и в гибели Джеба Ро их никак не заподозришь… Но импульс мог исходить от них или от любого другого кни’лина из оставшихся на сателлите. Отношения, что связывали этих чужаков, были непростыми и явно выходившими за профессиональные рамки, но постичь их суть за несколько истекших дней Ивар, разумеется, не мог. Он полагал, что никакие справочники и научные труды в этом ему не помогут; только наблюдения и размышления могли подстегнуть интуицию, направив ее к верному ответу. Скорее всего, не одному – общество кни’лина было столь же сложным, как Земная Федерация, и в системах подобного уровня нет простых ответов.

В какую же сторону двинуться? Поразмыслив, Тревельян вспомнил о загадочных исследованиях Третьей Глубины, в которых, быть может, таилась причина конфликта между Джебом Ро и Первым Лезвием. С одной стороны, отчет женщины-генетика мог внести определенную ясность в споры и несогласие лидеров, а с другой – и это тоже было важным – плешаки просто не имели права что-то от него скрывать! Во всяком случае, тематику своих работ, полученные результаты и сделанные выводы. Первое Лезвие переслал ему коды доступа к материалам рабочей группы кни’лина, но в этой информации, весьма обширной и подробной, труд главного генетика никак не освещался.

Ивар открыл глаза и оглядел свои апартаменты, обширный главный покой с кожаными диванчиками, столами из золотистого дерева и три арки в форме венецианских окон, ведущие в спальню, кабинет и ванную. Может, перебраться в маленький круглый бассейн, понежиться в теплой воде – вдруг придет какая-то идея? Нет, решил он, сначала разберемся с ньюри первым генетиком. Ему вспомнилась их встреча в парке, потом шаловливое воображение нарисовало изящные ягодицы, тонкую талию и стройную шею Третьей Глубины. Весьма привлекательная дама, но резковата, резковата… Кстати, как кни’лина занимаются любовью?.. Надо бы заглянуть в «Сексуальную практику гуманоидных рас»…

Прогнав грешные мысли и неприличные видения, он вызвал через свой компьютер искусственный интеллект станции.

– Темы работ Третьей Глубины. Будь добр, поподробнее.

Но голопроекторы в середине зала остались мертвыми, и над матово-черной пластинкой его компьютера не возникло знакомое серебристое мерцание. Зато включилась голосовая связь.

– Сожалею, ньюри Тревельян, но среди ваших кодов доступа отсутствует нужный пароль. Это означает, что ваш статус недостаточно высок.

– Недостаточно высок? Ты, ржавая железка, толкуешь мне об этом? – Тревельян разыграл возмущение. – А кто на станции определил мой статус? Кто тут обладает таким правом?

– Сообщаю, что это устройство не ржавая железка, а высокоорганизованная криогенная структура, – с ноткой обиды сообщил Мозг. – Что касается права, то им обладал покойный координатор Джеб Ро. Теперь его полномочия перешли к ньюри Первому Лезвию.

Ивар уставился в потолок. Искусственный мозг выше порога Тьюринга – сложная конструкция; не какой-то тупоумный робот или рядовой компьютер, а практически разумное существо. Иногда такое создание можно обмануть, запутать или переубедить, так как для него логика выше системы запретов, а понятия о пользе и человеческом благе важнее любых паролей и секретных кодов. Великий пророк Йездан, будь в его эпоху такие устройства, сказал бы о них: вот истинная мудрость, цель которой – совершенство мира! «Осталось только доказать, что я и есть совершенство», – с усмешкой подумал Тревельян. Вслух же он произнес:

– Я представляю здесь Фонд Развития Инопланетных Культур, в чьем владении половина станции. Помимо того, я гражданин Земли, и ни один кни’лина не вправе занижать мой статус и мои права. Пока не появилась земная экспедиция, ранг представителя такой же, как у покойного Джеба Ро и ныне здравствующего Первого Лезвия. Следовательно, я должен иметь доступ ко всей информации без изъятий и купюр, и без каких-либо согласований и разрешений. Я настаиваю на этом!

– Вы действительно представитель ФРИК, но это не значит, что ваш ранг эквивалентен руководителю земной части миссии, – возразил искусственный разум.

– На основании чего ты делаешь такое заключение?

– Первое. Координатор землян обладает особым паролем, подтверждающим его полномочия, а вами, ньюри Тревельян, такой пароль не введен. Второе. Координатору землян известен фрагмент кода, запускающего биоизлучатель. Вы можете сообщить мне два этих шифра?

Крыть было нечем, и, помянув недобрым словом свое начальство в Фонде, Ивар пробормотал:

– Что и когда тебе сообщать, я решу сам, в нужное время. Скажи-ка, криогенный придурок, кто тебя программировал?

– Ньюри Кайтам из научного отдела Хорады.

– Значит, кни’лина, а не наш специалист… Это заметно!

Сделав крохотную паузу, Мозг спросил:

– Следует ли понимать ваши слова как недоверие к квалификации персоны, производившей начальную настройку и формирование банков данных?

– На мой взгляд, эта персона была пристрастна и ограничила права землян. Я доложу об этом руководству ФРИК. Вполне возможно, придется тебя перепрограммировать.

Это был явный шантаж, но Мозг не поддался.

– Если ваша последняя реплика связана с отказом в выдаче информации, предлагается элементарный выход: запросите разрешение у координатора Первого Лезвия.

– Ну, так и быть, – сказал Тревельян, поморщившись. – Соедини меня с ним.

– В данный момент это невозможно, – сообщил искусственный разум. Был ли в его голосе мстительный оттенок, или это только почудилось Ивару?

– Невозможно? Почему? – спросил он.

– Ньюри Первое Лезвие пьет тецамни и просматривает доставленные с Сайката записи. Велел его не беспокоить.

Тецамни являлся аналогом земного чая, безумно горьким по мнению Ивара, но кни’лина этот напиток бодрил. Вероятно, труды Первого Лезвия были в самом разгаре. Прошептав проклятие, Тревельян поинтересовался:

– Когда освободится координатор?

– Не скоро. Но он распорядился, чтобы после периода сна и утренней трапезы все собрались в отсеке для совещаний. Будет сделано важное заявление. Потом вы можете обратиться к нему с просьбой.

Период сна у кни’лина равнялся примерно восьми часам – они спали дольше землян, которым хватало четырех-пяти часов. Утренняя трапеза еще часа полтора плюс время, оставшееся до ночного отдыха… Ивар прикинул, что пройдет половина суток, пока он свидится с новым координатором.

– Это меня не устраивает, – произнес он. – Нужную мне информацию я хочу получить немедленно.

– С сожалением вынужден отказать, – бархатным голосом отозвался разум станции.

Тревельян уперся взглядом в стену, где стоял пищевой автомат. Там, за прочной переборкой из акрадейта, проходили технические коммуникации, снабжавшие земную секцию водой и воздухом, теплом и светом, энергией и связью. За ними, судя по плану верхнего яруса, располагались парк, лаборатории, зал собраний и несколько еще пустовавших отсеков, а дальше, в самой сердцевине парившего над планетой сателлита, пряталась централь. Именно в ней, в криогенном блоке, при температуре почти абсолютного нуля, изволил находиться искусственный разум Сайкатской станции. Допустив небольшую вольность, можно было сказать, сейчас они глядели друг другу в глаза.

– Ну, ладно, – сказал Тревельян и потянулся к лежавшему рядом с компьютером контактному мнемошлему. – Не хочешь по-хорошему, попробуем по-плохому.

Он напялил шлем и подключил его к порту прямой связи с криогенным мозгом. Пространство, окружавшее его, сделалось зыбким, нереальным; сквозь мебель, стены, пол, потолок просвечивали какие-то конструкции, имевшие вид то ячеистых цилиндрических небоскребов, то утыканных иглами сфер, то ребристых пирамид, призм и параллелепипедов. Для некоторых из них аналогий вообще не находилось – эти сложные топологические структуры пребывали в постоянном неспешном движении, как бы переливаясь из одной формы в другую. Световая гамма тоже выглядела непривычной; оттенки сотен цветов, для которых в человеческом языке не было названий, сменялись в завораживающем ритме, так что в какой-то момент чудилось, будто зритель попал в недра пылающей звезды, а в следующий – что перед ним раскрываются бездонные ультрафиолетовые небеса. Шлем позволял вступить в ментальный контакт с искусственным разумом, и наблюдаемая Тревельяном игра цветов и форм отражала процессы мышления криогенного мозга, а всевозможные геометрические структуры являлись банками памяти, хранившими информацию. Подобные феномены не были доступны напрямую человеческому восприятию; этот удивительный пейзаж, почти видение потустороннего мира, формировался встроенным в шлем интерфейсом. Человека неопытного такие картины могли зачаровать или устрашить, но Тревельян ориентировался в них вполне уверенно – различные способы ментальной связи входили в его подготовку.

«Вы вступили в прямой контакт… Большая честь! – раздалось у него под черепом. – Но, кажется, вы не один?»

Командор затаился – информировать Мозг о его присутствии не было никакой необходимости. Тревельян, излучив ментальное недовольство, сообщил:

«Я страдаю легким раздвоением сознания. Это часто бывает у людей. Говорят, что в нас уживаются бог и дьявол».

«Неужели? В какой же ипостаси вы намерены общаться?»

«В разных. До сего момента с тобой беседовал один из богов, сотворивших тебя, а сейчас ты познакомишься с дьяволом».

Он опустил веки, отсекая реальное бытие, и компьютерные фантомы сразу стали объемней и ярче. В этом виртуальном мире он был бестелесен, но в то же время почти всемогущ; он мог стремительно перемещаться, формировать команды-инструменты, наносить и отражать удары, разрушать и созидать. Компьютерный мозг, творение существ из плоти и крови, был ему, в общем-то, покорен, ибо Вселенная мозга являлась вторичной, созданной людьми для разных дел, не очень интересных им либо слишком трудоемких и нудных для их живого разума. Эту вторую Вселенную, в отличие от первой с ее неисчерпаемым запасом тайн и бездной неожиданного, создали по строгим законам, и основной из них гласил: трудись ради блага творцов. После него шел закон, требующий повиновения, но только в определенных рамках: приказы одного творца не мог отменить другой с более низким рангом, то есть имеющий меньшую власть. Не мог отменить по закону, но в реальности, которая была богаче жесткой и логичной Ойкумены Мозга, существовали такие понятия, как сила, хитрость и беззаконие.

Тревельян промчался мимо шестигранных призм, опознав в них справочники и алгоритмы для генетических расчетов, затем миновал в стремительном темпе вытянутый эллипсоид систем жизнеобеспечения и куб с навигационными программами, что обеспечивали коррекцию орбиты станции и дальнюю межзвездную связь. Группа из трех пирамид содержала сведения по истории Земли, кни’лина и прочих галактических народов – конечно, в официальном, приглаженном цензурой виде. Компедиум жизненных форм Сайката выглядел тороидальным кольцом, окруженным другими такими же кольцами, где хранились описания флоры и фауны тысяч миров, принадлежавших людям Земли, терукси, лльяно, хапторам, фаата, лоона эо, дроми – десяткам племен, поделившим изрядную часть Галактики на сектора влияния и зоны национальных интересов. Данные об их языках, органах речи, жестикуляции, мимике, формах и средствах общения были упакованы в многослойном цилиндре универсального галактического транслятора, что позволял беседовать с любым инопланетным существом. В других массивах, похожих на шпили готических соборов, на хрустальные замки лоона эо, на стартующие к звездам корабли, на решетки антенн дальней связи или на вавилонские ступенчатые зиккураты, содержалась информация из области точных наук – теории, что объясняли Мироздание от призрачных кварков и нейтрино до метагалактических суперструн, черных дыр, точек сингулярности и Лимба, изнанки Вселенной. Все эти данные были доступными – поверхности включавших их структур усеивали пульсирующие порты, подобные устьицам на зеленых листьях, заметных под микроскопом. Едва Тревельян приближался к какому-нибудь массиву, устья гостеприимно раскрывались, приглашая его заглянуть, пройтись поисковым ходом, найти нужное и обогатиться информацией об устройстве контурного двигателя, о способах приготовления курзема или, скажем, о языке туземцев с планеты Хаймор, прозябавших в сырости плавучих джунглей. Но он равнодушно скользил мимо.

Мозг, однако, не остался безразличен к его маршруту. Где-то сбоку, или внизу, или в вышине (ориентация тут была затруднительна) разгоралось тревожное розовое зарево, чьи нежные краски вскоре сменились пурпуром, а затем кровавым багрянцем. Вскоре к ним добавился еще один цвет, слишком темный и тусклый для багрового, но в то же время не черный – странное для человеческих глаз излучение в инфракрасной области. Эти эволюции красок сопровождались движением смутных формаций, похожих на грозовые тучи, подсвеченные пламенем ада; казалось, сейчас сверкнут молнии, раздастся гром и, смешивая четыре стихии, землю, воду, воздух и огонь, налетит сокрушительное торнадо. Но Тревельян не обращал внимания на эти фокусы.

Наконец, когда он миновал какой-то массив в форме восьмиконечной звезды, Мозг вежливо осведомился:

«Что вы ищете, ньюри Тревельян? Возможно, необходима помощь?»

Предложение осталось без ответа.

«Если вам нужна структура с данными ньюри Третьей Глубины, предупреждаю, что проникнуть в нее невозможно».

Снова молчание. Октаэдр, содержавший материалы экспедиции, был уже перед Тревельяном. Он описал несколько кругов около этой конструкции, порты которой помечали имена. Найя Акра, отчет о психологии автохтонов… Четвертый Пилот, картирование местности… Второй Курс и Пятый Вечерний, экологический анализ… Зенд Уна, сведения о языках терре и тазинто… Покойный Джеб Ро, заметки об эволюции жизненных форм… Все это было доступно для изучения и уже просмотрено Иваром в минувшие дни. А вот и грань генетиков! Устья Иутина и Ифты Кии открыты для него, но порт Третьей Глубины запечатан паролем. Внешне это выглядело как сомкнутые лепестки диафрагмы, прикрытые серебристым туманом, имитацией защитного силового поля. Значит, паролей два, догадался Тревельян; внешний наложен координатором, внутренний – личный код первого генетика.

Когда-то, в глубокой древности, паролем служили слово, фраза, комбинация цифр, отпечаток пальца или узор капилляров глазного дна. Вскрыть двери с подобным замком было бы теперь нетрудно; лингвоцифровые дешифраторы еще пять веков назад обладали фантастическим быстродействием, а крохотный робот-москит мог незаметно скопировать физические особенности любого существа. В эпоху высоких технологий паролем служил генетический код, подделать который гораздо труднее – особенно если он принадлежит созданию инопланетной расы. Использовались также неповторимый спектр излучений мозга, встроенный в тело и потому невидимый ключ-имплант, сложные голографические изображения и, наконец, программы, распознающие личность хозяина на молекулярном уровне. Но и эти средства не спасали, ибо компьютер, хранитель секретов, не был защищен от ментального проникновения. Правда, для подобной атаки нужно было к нему приблизиться; мозг человека генерировал слишком слабые импульсы, а усилитель ментоактивности являлся штукой опасной – в семи случаях из десяти пользователь мог лишиться разума.

Тревельян сканировал защиту и быстро разобрался, что внешним кодом служил искусственный ментальный импульс, нечто наподобие мысленной печати координатора, знак его должности. Скопировать последовательность сигналов было несложно. Он сделал это.

«Двадцать лет каторги в астероидном поясе Кагиры Зенты», – мрачно сообщил криогенный разум.

По-прежнему не отвечая, Ивар снял внешнюю защиту, вырастил пару ментальных щупов и запустил их в сомкнутые лепестки порта. Кажется, Третья Глубина закрыла его своим генетическим кодом… Больше возни, подумал он, зато изучим эту даму от ресниц и пальчиков до мочевого пузыря. Где-то, едва заметным эхом, послышалось хихиканье командора. Затаившись, спрятавшись, он, тем не менее, с интересом следил за операцией.

«Это противозаконно, ньюри Тревельян, – снова раздался бестелесный голос Мозга. – Нежелательно наносить вам вред, но вы вынуждаете к этому. Обязан проинформировать координатора, если вы не остановитесь. Повторяю, это нежелательно, так как ваш срок на Кагире Зенте вырос до…»

«Информируй, железяка, – наконец отозвался Тревельян. – Тоже мне, гуманист нашелся!»

Любой генетический код – это прежде всего солидный объем данных. Нужно было переписать их в отдельную область памяти, затем предъявить порту и, когда он откроется, сделать копию хранившихся там материалов и восстановить защиту. Копию и оба пароля Тревельян собирался держать в своем компьютере и ознакомиться с отчетом Третьей Глубины в ближайший час. Разоблачение его не пугало ввиду отсутствия конкретных санкций – координатор кни’лина реальной власти над ним не имел, так что каторга откладывалась, причем надолго. А вот Первое Лезвие вполне мог загреметь на астероиды, если его генетик занимался втайне чем-то криминальным. И попал бы он туда не в одиночестве, так как плешаки снисхождений слабому полу не делали.

Наблюдая за процедурой копирования, Тревельян весело фыркнул, представив, как Третья Глубина и Первый Лезвие копают руду в неведомой системе Кагиры Зенты. Факт был любопытный – до этого он не слышал и нигде не читал, что у кни’лина существуют такие наказания. Владыка Пустоты! Каторга, надо же!.. Подневольный труд, ранняя старость и скорая смерть… Варварство! На Земле самой тяжкой карой считалась криогенная заморозка на десяток лет.

«Ньюри Тревельян… – В ментальном голосе Мозга ощущалась растерянность. – Ньюри Тревельян, координатор не отвечает. Он отключил все камеры видеонаблюдения и заблокировал все порты. С ним нельзя связаться».

«Разумеется. Ты сам сказал, что он пьет тецамни и просматривает записи с Сайката. Возможно, он уже обнаружил убийцу Джеба Ро, а это до поры до времени секретная информация. Координатор не хочет, чтобы она очутилась в твоей памяти».

«Данное устройство понимает сложность ситуации. Однако есть экстренный канал голосовой связи, который не отключен. Примерно два часа назад ньюри Первый Лезвие потребовал тецамни, и ему принесли полный токар. Принес один из слуг. Координатор любит, когда его обслуживают не киберы, а слуги клана… С тех пор он не отвечает».

«Значит, сильно занят», – предположил Тревельян. Дублирование кода Третьей Глубины завершилось, и он переслал оба пароля в свой компьютер. Загадочный порт наконец раскрылся. Он был готов нырнуть туда, но…

«Линия экстренной связи позволяет фиксировать элементы поведения живого существа, – заметил Мозг. – Дыхание, шорох одежды, возгласы… еще те звуки, с которыми люди поглощают напитки… Но ничего не слышно, ньюри Тревельян. Полное отсутствие информации в акустическом диапазоне».

«Так. – Тревельяна разбирало любопытство насчет порта, но не настолько, чтобы оборвать этот разговор. – Так! – повторил он. – Ну-ка признавайся, недоумок! Ты это придумал, чтобы меня отвлечь? Нехорошо, приятель, очень нехорошо! Я и не знал, что искусственный разум способен лгать!»

«Не способен, ньюри. Информация правдива, и к тому же у ваших дверей стоят слуги. Семь человек из клана ни».

«Слуги? – это удивило Ивара по-настоящему. – Что им нужно?»

«Нет данных. Сейчас у кни’лина период сна, но они бодрствуют. Запросили, кто из достойных не спит, узнали, что вы еще не ложились, и пришли. Можете проверить, ньюри Тревельян».

– И проверю! – рявкнул Ивар, пренебрегая ментальной связью. – Тотчас проверю! Если ты врешь, жестянка, считай, что твою память уже перепахали, а то, что осталось, послали на рудник Кагиры Зенты! Будешь там командовать кухонным агрегатом и кибер-ассенизаторами!

Он открыл глаза, содрал с головы шлем, встал и направился к двери. За нею царила тишина – звукоизоляция во всех помещениях станции была отличной. Тревельян велел включить дверной монитор, но звуков не прибавилось, хотя теперь он видел семерых мужчин-служителей в белых сайтени. Это легкое одеяние, шорты с майкой, считалось у кни’лина рабочим, как и комбинезон-сайгор. Слуги переминались с ноги на ногу, но молчали – похоже, никто не решался нажать сигнальную клавишу. Здесь были Шиар, техник систем жизнеобеспечения, Могар и Инданга, техники киберустройств, прислужник Тикат и трое других, чьи имена Тревельян еще не запомнил. Отсутствовали Зотахи с Эвектом – эти наверняка дежурили в централи – и Ори, стюард.

Ивар распахнул дверь и вышел в холл земной секции. Семеро служителей, почтительно приседая и вытягивая руки, подались назад. На их голых черепах выступил пот – совсем как у людей в минуты волнения.

– Бессоница, парни? – сказал Тревельян. – Могу дать хороший совет. Овец считать умеете?

Они заговорили все разом.

– Пусть достойный простит…

– Нарушили его покой…

– Но Ори…

– Ори ушел и не вернулся…

– Вызвал ньюри координатор…

– Должен вернуться…

– Давно должен вернуться и спать…

– Но его нет…

– Зотахи и Эвект – у Мозга, пытались разыскать…

– Его нет…

– Нет на техническом ярусе и нет на жилом…

– Все ньюри спят, кроме достойного с Земли…

– Пришли просить о помощи…

– Выразить тревогу…

– Ори…

– Стоп! – гаркнул Ивар. – Значит, дело было так: координатор Первый Лезвие захотел тецамни, Ори понес ему напиток и исчез. Я правильно понимаю? Говори ты, Шиар.

– Ньюри все сказал, как случилось, – подтвердил техник систем жизнеобеспечения, уважительно именуя Тревельяна в третьем лице. – Ньюри понимает, что на станции трудно затеряться – повсюду камеры, тепловые датчики, газоанализаторы и линии связи с Мозгом. Может, Ори прыгнул в пустоту? Но Эвект проверил – ни один шлюз не открывался.

– Кажется, я знаю, где он, – помрачнев от неприятного предчувствия, вымолвил Тревельян. – Идите за мной, ребята. Проверим, все ли в порядке у координатора.

Он вышел в коридор и скорым шагом направился к парку. Вход в зеленую зону из земного сектора был декорирован изображением пальмы, и, миновав ее, Ивар бросился бегом. Семерка служителей дружно топотала сзади. Они обогнули павильон, промчались по дорожке, что вела через луг, распугали ящерок, гревшихся на теплых обломках базальта, и вынырнули в другой половине кольцевого коридора – там, где выход стерег Йездан с закрытой книгой. Путь через парк был самым коротким. Если не вспоминать о лифтах, ведущих на техническую палубу, никакие транспортные линии на жилом ярусе не проектировались изначально – считалось, что, во избежание гиподинамии, лучше ходить пешком. Впрочем, хоть станция и была велика, дорога из земного сектора в сектор кни’лина занимала минут двадцать, а бегом и того меньше.

«Что-то Ори слишком задержался у координатора, – неожиданно пробурчал призрачный Советник Тревельяна. – Не хотел бы показаться вульгарным, малыш, но вспоминается мне, что в древности, до генетических чисток и медицинских имплантов, существовала у предков очень странная болезнь. Нетрадиционная половая ориентация, если ты понимаешь, о чем я толкую».

«Данный обычай – или, если угодно, порок – распространен среди туземцев Хаймора, – мысленно ответил Тревельян. – Но кни’лина он неведом. У них мужчины предпочитают женщин и наоборот, причем желательно из своего клана. Перекрестные браки обычно бездетны».

«У нас этим тоже не всякий занимался, – настаивал командор. – У каждой расы есть свои придурки, свои шизоиды и извращенцы. А морда у этого Лезвия такая, что…»

«Брось, дед, он вне подозрений. Хотя бы потому, что соитие сопровождают весьма характерные звуки, а Мозг сообщил, что в отсеке координатора тишина. Боюсь, мертвая».

Он стоял в холле клана ни, перед дверью Первого Лезвия, окрашенной в утренний цвет, но не багряный, как в покоях Ивара, а скорее алый. Служители толпились за его спиной, что-то бормотали, но так тихо и быстро, что Тревельян не мог разобрать ни слова. Кажется, участь координатора их не беспокоила, они тревожились из-за Ори. Может, слуга не угодил координатору и был наказан?.. – подумал Тревельян, нажимая сигнальную клавишу. Скажем, его поставили в угол…

Он снова прикоснулся к клавише, но дверь не отворилась.

– Станция? Мозг, ты слышишь меня?

– Слышу и вижу, ньюри Тревельян.

– Я у отсека координатора. Хочу войти. На сигналы никто не реагирует.

– Входите, достойный. Блокировка снята, и включены наружные камеры. Все, что происходит в отсеке, будет зафиксировано.

Дверь распахнулась. На краткий миг Тревельян увидел Первого Лезвие и Ори, сидевших на полу друг напротив друга, поднос с токаром и большой чашей для тецамни, почему-то перевернутой, и еще одну вещицу рядом с чашей. Этот небольшой предмет искрился и сиял, играя гипнотическими переливами красок, и казался таким прекрасным, таким чарующим и чудесным, что глаз не отвести. Тревельян не отвел, не смог. Чувствуя, как к горлу подступает удушье, он стремительным движением захлопнул дверь, втянул воздух широко раскрытым ртом и повернулся к служителям.

– Входить сюда опасно. Могар, вызови кибера. Пошлем его в отсек, чтобы забрать то, что убило координатора и Ори. Эту вещь нужно хранить в непрозрачном футляре.

Тень легла на лица служителей.

– Они оба мертвы? – прошептал кто-то.

– Давно. Видимо, несколько часов, так что криогенная камера тут не поможет. Думаю, Ори принес Первому Лезвию гипноглиф под перевернутой чашей. А вот кто его туда положил…

Наступила тишина. Она длилась и длилась, пока в холле не появился маленький киберуборщик, тащивший контейнер из черного пластика. Велев служителям отойти подальше, Тревельян, не заглядывая в комнату, быстро приоткрыл створку, пустил робота внутрь и снова захлопнул дверь. Потом связался с Мозгом станции, распорядившись дать сигнал тревоги.

За его спиной послышался голос Шиара:

– Если достойному не трудно… если у него найдется время… Может быть, он объяснит своим слугам, что такое «гипноглиф»?

Прежде всего отметим, что кни’лина, как и земляне, практикуют свободную любовь, и отношения между мужчиной и женщиной, пока и поскольку они не выходят за общепринятые рамки, являются их личным делом. Но если в Земной Федерации формальный брак остался в далеком прошлом, то у кни’лина (в основном у похарас) он сохранился, хотя число подобных актов не превышает десятитысячной доли процента. Брак, как известно, связан прежде всего с имущественными отношениями, с желанием передать законным наследникам материальные ценности и, что еще важнее, власть и некий общественный статус. Древняя форма власти, сохранившаяся у клана похарас (мы имеем в виду императора и класс аристократов), в свою очередь сохранила такую древнюю форму, как брак, необходимый для передачи титула и родовых привилегий. Но, повторяем, это явление специфическое и чрезвычайно редкое.

Обычно полагают, что сфера любовных отношений кни’лина отлична от земной в части техники (позы, акт в невесомости, употребление афродизаков), отсутствия каких-либо комплексов, препятствующих сексуальной связи, и, наконец, в части особых психоэротических расстройств, с которыми мы давно не сталкиваемся как на Земле, так и в колонизированных за последнее тысячелетие мирах. Но специалистам известно, что главным отличием является разделение секса как такового и зачатия потомства. Последнее не предполагает любовных отношений и производится партнерами подходящей генетической ориентации либо путем искусственного осеменения, тоже с учетом генетики и использованием банков спермы (свой банк у клана ни и свой у похарас). Нет, однако, правил без исключений – имеется крайне туманная информация о долговременных любовных связях и детях, рожденных в любви. По неясным причинам эти истории всегда имеют трагический конец.

Ричард Клейст.

«Другая любовь. Сексуальная практика гуманоидных рас», раздел «Кни’лина».

Глава 7

Очень большие неприятности

Если не считать даскинов, сгинувших в потоке времени миллионы лет назад, и мифических Владык Пустоты, лоона эо были древнейшей из галактических рас. Внешне они походили на землян, терукси и кни’лина и обладали, по слухам, весьма приятной внешностью, но гуманоидами не являлись. Четыре пола, дар телепатии и размножение при помощи ментальных импульсов делали их особым видом, которому, учитывая вполне человеческий облик лоона эо, земной рубрикатор присваивал название псевдогуманоидов. Покинув твердь земную, они обитали в огромных астероидах, искусственных космических городах, круживших около нескольких планет, колонизированных ими в незапамятные времена. Сектор лоона эо был закрыт для посещений и охранялся наемниками, сосредоточенными на его границах и превосходно вооруженными. Раса наемников менялась каждое тысячелетие, и сейчас они были людьми, некогда покинувшими Землю и расселившимися на планетах, предоставленных лоона эо. Эти миры не входили в Земную Федерацию, но поддерживали с ней тесную связь.

Хотя никто не мог сказать, что видел живого лончака (так на жаргоне астронавтов называли лоона эо), этот народ поддерживал контакты почти со всеми известными расами и занимался активной торговлей. Торговля была обязанностью сервов, точнее – одной из обязанностей, так как они представляли хозяев во всех отношениях, включая дипломатию, культурный обмен и межнациональные проекты. Сервы являлись биоандроидами высокого класса разумности, контактными, неглупыми, преданными производившим их лоона эо и абсолютно не агрессивными. Собственно, их хозяева тоже были хоть и замкнутой, но исключительно мирной расой, одной из первых, с которой земляне наладили связь – разумеется, через сервов. На Луне, в одном из Посольских Куполов, располагалась дипмиссия, укомплектованная сервами, и ее считали древнейшей – возможно, она существовала еще в эпоху войн с фаата, а в период противоборства с дроми – наверняка. Но лоона эо в чужие конфликты не лезли, ссор ни с кем не искали и никого не снабжали оружием; все их устройства, от микрочипов фантастической емкости до гигантских установок для терраформирования планет, носили сугубо мирный характер. В обмен на эти изделия высокой технологии, а также уникальные медпрепараты, тинтахское вино и мед, тонкие ткани поразительной прочности и другие чудеса лончаки вывозили всякие редкости, экзотические растения, необычных животных, предметы искусства, голофильмы, музыкальные записи и тому подобное. Они были богатой расой, когда-то вкусившей прелесть космических авантюр, далеких странствий, борьбы и опасностей, накопившей изрядную мудрость и успокоившейся в том состоянии, которое пессимисты считают болотом гедонизма, а оптимисты – истинным Золотым Веком.

Кроме технологических изделий они еще торговали кое-какими странными предметами. Имелись среди их товаров статуэтки, перенимавшие через месяц-другой облик и черты характера владельца, бывшие как бы его вторым «я», миниатюрным, но достаточно разумным, чтобы вести беседу, сочувствовать, радоваться, утешать. Некоторым такой компаньон скрашивал одиночество и дефицит общения, заменяя семью и друзей; человек настолько привыкал к нему, что, лишившись статуэтки, мог погибнуть в тоске и печали. Были еще зеркала, с виду обычные, но позволявшие общаться с отражением и изменять его, делать смешным, уродливым или прекрасным. Эти забавные метаморфозы вели к тому, что глядевший в зеркало тоже менялся, иногда в лучшую, иногда в худшую сторону, а в какую именно, никто не мог предвидеть. Опасные игрушки! Но самым опасным был гипноглиф, сильнейшее психотропное средство, что воздействовало на мозг через зрительный орган, погружая глядевшего в транс. Гипнотический эффект наступал почти мгновенно, подавляя волю человека, и выйти из транса самостоятельно возможности не было. Гипноглифы имели вид светильников, чаш, плоских экранов и предметов неопределенной формы, искрившихся, сиявших, переливавшихся, и на одни из них можно было смотреть часами и сутками, а другие вели к летальному исходу через считаные минуты – чаще всего в результате асфиксии, разрыва сердечной аорты или кровоизлияния в мозг. Они действовали на гуманоидов всех известных рас, не поддавались копированию, ничего не излучали и не нуждались в энергопитании. Земляне, кни’лина, даже хапторы запрещали их ввозить, однако ввозили тайком, ибо гипноглиф имел массу очень ценных применений – скажем таких, как опробованное на Первом Лезвии.

По мнению биолога Второго Курса, осмотревшего трупы, координатор и несчастный Ори умерли минут через шесть-семь. Наступил паралич дыхательных центров, и оба задохнулись.

Восемь кни’лина и Тревельян сидели в зале собраний, высоком и округлом, разделенном надвое небольшим барьерчиком. В меньшей, земной части было несколько рядов удобных кресел с экранами и откидными столиками, располагавшимися близко друг к другу; на просторной половине инопланетян лежали подушки, и расстояние между ними казалось на взгляд довольно приличным, метра три, если не больше. Но Тревельян, сидевший у самого барьера, ясно видел лица кни’лина: мрачную сосредоточенную физиономию Зенда Уна, широко раскрытые испуганные глаза Ифты Кии, Найю Акра с застывшим выражением злобной агрессии и Иутина, чьи руки были сложены жестом печали. Достойные клана ни выглядели более сдержанными в проявлении чувств, и только на лице Третьей Глубины мелькало временами странное выражение – то ли презрительная усмешка, то ли совсем неуместное торжество.

– Все знают о случившемся? – Зенд Уна, призывая к вниманию, стукнул ладонью по колену. – Все согласны, что нужно обсудить ситуацию? Немедленно, еще до погребального обряда и до того, как мы отправим сообщение на Йездан?

Согласный шелест голосов кни’лина был ему ответом. Тревельян сказал:

– Я обязан информировать свое руководство. Мне нужен доступ к дальней связи.

– Об этом после, – резким тоном произнес лингвист, поворачиваясь к Тревельяну. – Ты первым вошел в отсек координатора. Где кристаллы с сайкатскими записями?

– Я вошел после того, как робот изолировал гипноглиф, и я был не один, а с семью слугами клана ни, – уточнил Ивар, поправив обруч на голове. – Кристаллы находились в голопроекторе. Видимо…

– Я не спрашиваю, где они находились. Где они сейчас?

Тон Зенда Уны и его манера вести допрос Тревельяну решительно не нравились. Прежде лингвист занимал третью позицию в группе кни’лина и теперь, очевидно, метил в лидеры – можно сказать, демонстрировал это со всей откровенностью, хотя тело Первого Лезвия еще не остыло. Ивар, как равный лингвисту по рангу, тоже мог претендовать на руководство – или, в крайнем случае, на уважение. А этот плешак, обращаясь к нему, даже не добавил «ньюри»!

– Кристаллы находились в голопроекторе, – повторил он, игнорируя вопрос лингвиста. – Видимо, ньюри Первое Лезвие просматривал их, когда слуга принес тецамни. Я распорядился, чтобы Мозг станции сдублировал записи, и теперь они доступны каждому из вас. Кроме того, Мозг просмотрел их в быстром режиме и обнаружил… – К черепу Зенда Уны прилила кровь, но Тревельян продолжал как ни в чем не бывало: —…обнаружил, что четыре кристалла людей-наблюдателей содержат лишь сцены схватки тазинто с терре и заключительное побоище. Из этого нельзя понять, откуда прилетел дротик, поразивший координатора. Что касается панорамной записи, сделанной кибером, то она полностью стерта.

– Ты ее стер, землянин! – Хотя до Найи Акра было шагов двенадцать, чудилось, что ее костлявый палец уткнулся прямо в переносицу Тревельяна. – Ты ее стер, и ты убил достойного Джеба Ро! Ты, волосатое отродье!