Парфюмер звонит первым Литвиновы Анна и Сергей

Отчим был единственным человеком в Москве (помимо, естественно, босса в центральном офисе), который знал, что у нее сегодня важный день: представление проекта заказчику. Таня даже маме ничего про презентацию не рассказала. Если бы мама знала, она уже с утра отправилась бы в церковь: молить бога за успех дочери. И названивать с вопросами: «Ну, как все прошло?» – начала бы не в десять вечера, как Валерочка, а еще в полдень. А потом раззвонила бы о Танином успехе всем своим клушкам-подружкам. Ни к чему Тане столь пристальное внимание к собственной персоне. Вот отчим – другое дело. Он тоже болеет за ее успехи, да, может, и побольше маминого, но сдержанно, по-мужски. Без ажитации. Поэтому с ним и делиться приятно.

– Все прошло нормально, Валерочка, – проговорила Таня в трубку. – Просто прекрасно. Заказчик доволен.

– Поздравляю.

– Спасибо.

– Тогда почему ты до сих пор в офисе сидишь? Надо успех праздновать.

«Может, сказать ему про Леню? Все-таки отчим – полковник ФСБ. Если не поможет, так хоть совет даст?» Искушение было велико, но в итоге она решила: «Нет, пока не надо. Рано Валерочку будоражить. Попробуем справиться собственными силами».

– Да рано, Валерочка, праздновать. И не с кем, честно говоря. Вот потому и сижу, – улыбнулась она. И соврала: – К тому же надо срочно исправить в концепции отдельные мелкие недостатки.

– Хватит-хватит, не засиживайся в конторе-то, – по-отечески пробурчал Валерий Петрович. – От работы после семи вечера все равно никакого толку нет.

– Это у тебя нет, потому что ты ранняя пташка. А я сова. Я к ночи только раскочегариваюсь.

– У тебя ничего не случилось?

– Да нет. А почему ты спросил?

– Да голос у тебя какой-то…

– Да нет, что ты! А как ты там, в Москве, без меня? – Таня срочно принялась переводить разговор на другую тему.

– Скучаю.

– Как твое здоровье? Давление? Не шалит?

Прошедшей зимой отчим загремел в госпиталь: давление двести двадцать на сто, микроинсульт. Мама, Юлия Николаевна, тогда развела панику. Высказывалась в смысле, что скоро, мол, хоронить Валерия Петровича придется. Татьяна на нее только цыкала. Уверяла, что Ходасевич так просто не сдастся и проскрипит еще до ста лет. До ста не до ста, но в тот раз отчим выкрутился на удивление даже быстро. Теперь только давление сам себе дважды в день мерил да атенолол с анаприлином временами пил.

– Врач говорит, что у меня давление, как у двадцатилетнего: сто двадцать на семьдесят.

– Не врешь?

– Святой истинный крест.

– Как там мама? – задала дежурный вопрос Татьяна.

– Прекрасно. Цветет и пахнет.

– Передавай ей привет от меня. И поцелуй.

– Привет передам, целовать не буду.

Отчим и ее мама развелись, когда Таня была совсем девочкой. И все эти годы Валерий Петрович отношения с бывшей женой поддерживал, но своего снисходительно-усмешливого отношения к ней не скрывал.

– Как там у вас в Москве погода?

– Дожди обложные. Льет пятый день, с утра до вечера.

– А у нас уже жара.

– Можно позавидовать.

– Нечему завидовать, Валерочка, все равно я не на пляже, а в офисе парюсь.

– А ты береги себя. Работа не волк, в лес не убежит.

– Кто бы говорил.

– Как раз я-то имею право. Я пенсионер, а стало быть, бездельник.

– Ну, вот и я на пенсии отдохну.

– Лучше начинай прямо сейчас.

От легкого, ни к чему не обязывающего трепа с отчимом у Тани потеплело на душе. Подумалось: что бы ни случилось, хотя бы один человек всегда будет на ее стороне. А то сегодня, из-за дурацкого исчезновения Лени, ей временами стало казаться: она одна, совсем одна – против всех. Против всего оставшегося мира. И весь мир на нее ополчился. Абсолютно весь, включая директора «Юлианы» Глеба Захаровича с его дурацкими вопросами-«подловками». Поэтому она сказала от всего сердца:

– Спасибо, Валерочка, что ты позвонил.

– И тебе спасибо.

– А мне-то за что?

– За то, что ответила. За то, что у тебя все хорошо. Ты же знаешь, – голос у отчима слегка дрогнул, – когда тебе хорошо, и мне хорошо.

«Стареет Валерочка, стареет, – подумалось Тане. – Раньше от него подобных излияний было не дождаться».

Они распрощались и положили трубки, и Таня быстро засобиралась: она и впрямь рискует всю жизнь за работой просидеть, и ведь все равно никто не оценит.

Сегодня она поедет домой на машине, решила Таня. Хватит, нагулялась уже. Да и за окном темнотища, а в этом городе, как показывает история с Леней, бывает весьма неспокойно.

Таня проснулась за пятнадцать минут до будильника: свежая, бодрая и, как ни странно, в предвкушении чего-то радостного. Кажется, ей снилось что-то хорошее, а вот что конкретно, она не могла вспомнить.

Она, по заведенной привычке, попила кофе на балконе. Солнце еще грело слабо, по-утреннему, но опять обещало дневную жару. Яркие блики скакали по широкой реке. За буксирчиком расплывались сверкающие усы.

Кофе приятно освежал мозг, будоражил кровь. Что еще надо от жизни? Настоящий кофе, эффектный пейзаж. Она молода, здорова, красива, профессионально успешна. А всякие мелкие неприятности – что ж, все бывает. И все проходит. И Ленчик этот несчастный найдется. Ох, и задаст она ему перцу, когда он появится.

В Кострове начинали работать рано, а Таня, как прибыла сюда, решила завести обычай: появляться на службе и вовсе раньше всех. Она все-таки здесь начальница. Ноблэс, как говорится, оближ. Положение обязывает. Вначале ей, известной соне, тяжко было просыпаться по будильнику. Однако постепенно она привыкла и вот даже до будильника стала пробуждаться. Зато после раннего подъема день казался длинным-длинным, тянулся без конца, и все на свете можно было успеть.

По дороге в офис она попала в пробку – в пробку по местным, костровским, меркам: у железнодорожного вокзала простояла – подумать только! – аж целых семь минут. Повернула налево с улицы Володарского только на третьем цикле светофора. Но все равно подкатила к офису в половине десятого, за полчаса до официального начала рабочего дня. Никто еще не появлялся – даже ранняя пташка Вас-Палыч со своим представительским «мерином».

Таня припарковала «десятку» в густой тени акации. На ходу щелкнула центральным замком. Поднялась по ступенькам крыльца.

Офис размещался на первом этаже сталинского жилого дома, вход со двора. У дверей висела небольшая, неприметная, однако ярко надраенная медная вывеска: «Рекламное агентство «Ясперс энд бразерс». Российское отделение, южный филиал». Никаких понтов, все скромненько и со вкусом.

Таня достала ключи от входной двери, и тут кольнуло тревожное предчувствие. Что-то не то. Что-то случилось. Она помедлила. Ах вот оно в чем дело!

На ночь дверь филиала обычно опечатывалась. У каждого сотрудника имелась своя печатка с табельным номером. Тот, кто уходил последним, вжимал ее в пластилин, закрепляя в нем бечевку. Таня считала этот ритуал глупой проформой, но все равно исполняла. Не ею заведено, не ей отменять. К тому же лишняя предосторожность никому еще не вредила. Вот и вчера Таня, уходя последней, всандалила, по обыкновению, веревку в пластилин своей личной печаткой с гордым номером «один». Это она хорошо помнила. А сейчас…

Сейчас веревка из пластилина оказалась выдрана. Что случилось? Таня нахмурилась, осмотрела замок. Без видимых повреждений. Наверное, дети озоруют, отмахнулась она от тревожных предчувствий. Вставила ключ в личинку. Он вошел свободно, как всегда. Таня отперла дверь. И сразу же, с порога, поняла: в офисе неладно.

В крохотной прихожей на полу были рассыпаны бумаги. В углу валялся разбитый вдребезги горшок с ее любимым аспарагусом. Дверь в предбанник, который обычно сторожила Изольда Серафимовна, оказалась распахнута настежь. В потоках солнечного света было видно, что монитор, за которым обыкновенно восседала секретарша, валяется на полу.

У Тани перехватило дыхание. Она сделала шаг назад, на улицу, и вытащила из сумочки мобильный телефон.

Милиция не заставила себя ждать. Подъехали также шофер Вас-Палыч на «мерине» и Эрнест Максимович. Черединский тут же принялся названивать по телефонам самых важных местных милицейских начальников. Рядовые мильтоны, прислушиваясь к его переговорам с неведомыми Тане (но, похоже, прекрасно известными ментам) Афанасием Кириллычем и Заурбеком Цуцаевичем, работали споро и вели себя корректно.

Часам к одиннадцати стал очевиден масштаб причиненных разрушений. Налетчики побывали во всех помещениях. Первое впечатление было, что контора пала жертвой вандалов. Казалось, обезумевшие хулиганы сокрушили все, что можно было сломать или разбить. Мониторы валялись на полу. Налетчики вытряхнули документы из всех, без исключения, ящиков. Бумаги устилали пол – то горками, то ровным слоем. На маленькой кухоньке вперемешку валялись чашки, тарелки и немногочисленные продукты, лежавшие в холодильнике. Абсолютно все цветочные горшки оказались разбиты. Спинки и сиденья всех кресел вспороты. Походило на то, что орудовали какие-то варвары. Банда взбесившихся подростков.

Однако, когда милиционеры попытались снять возможные отпечатки пальцев с ручек дверей, таковых не оказалось. «Пальчики» были затерты – не слишком-то характерно для хулиганов. А когда Таню, как начальницу, а также Эрнеста Максимовича, как важного человека, допустили посмотреть, что из офиса пропало, выяснилось, что кое-что исчезло. Даже не «кое-что», а очень многое: похитили абсолютно все системные блоки всех стационарных компьютеров. (Слава богу, что Таня вчера, как чувствовала, свой ноутбук домой унесла.)

Похищение процессоров выглядело тем более странно оттого, что не исчез ни один монитор, принтер или ксерокс. Остались (но были покорежены) и телевизор, и DVD-проигрыватель, и видеомагнитофон. На кухне уцелели микроволновка и посудомойка. Документы, кажется, никакие не пропали, но… В придачу к процессорам исчезли все какие бы то ни было носители информации. В офисе не оказалось ни одного CD – или DVD-диска, ни единой дискеты, ни одной видеокассеты.

– Похоже, на вас наехали конкуренты, – пробормотал седой симпатичный следователь, когда Таня рассказала ему о пропажах.

– У нас здесь нет конкурентов, – запальчиво ответила она и тут же пожалела, что сказала – зачем выдавать лишнюю информацию, тем паче в таком хвастливом тоне.

– Конкуренты, девушка, – усмехнулся следователь, – у всех на свете имеются. Даже у господа бога.

– А у него-то кто? – быстро спросила Таня, пытаясь подловить седовласого на слове.

– Дьявол, – немедленно хмыкнул в ответ следователь.

– Хорошо сказано, – не могла не оценить Татьяна. – Я вот только не понимаю, – вернулась она к делу, – в офисе есть сигнализация. Почему она не сработала?

– А преступники ее предварительно отключили. Заодно и всему подъезду телефоны обрезали.

– Умные ребята. А как они внутрь попали? Замки-то целы.

– Отмычкой открыли. Чистая работа.

– Значит, это не простые хулиганы были, а специалисты?

– Похоже, что так, – кивнул следователь.

– Значит, цель была – грабеж?

– Кража, – автоматически поправил седовласый.

– Зачем же они тогда все разгромили?

– Кто знает, – пожал плечами следователь. – Вы вот что, девушка… Хватит расспросов. Лучше займитесь делом. Раз уж вы здесь главная, давайте-ка напишите заявление. Перечислите, что конкретно пропало, а также примерную стоимость похищенного. И по возможности серийные номера изделий укажите.

– Можно подумать, вы что-нибудь найдете, – хмыкнула Татьяна.

– Все в жизни бывает, – меланхолично откликнулся следователь.

Подошел Эрнест Максимович, заговорщицки прошептал Тане: «Сейчас самое время нанести визит моему милицейскому полковнику». Таня отпустила его и даже дала представительский «Мерседес» с Вас-Палычем. А секретаршу Изольду отправила в магазин: надо же накормить хоть чем-то следователя и милицейских.

Сама же устроилась в предбаннике. Так как все кресла оказались изрезаны, она уселась писать заявление прямо на стол. На коленки себе подложила для твердости журнал «Космополитен».

Здесь же, в предбаннике, следователь начал заполнять бланк осмотра места преступления. Он писал стоя, используя в качестве рабочего стола широкий подоконник. Ему взялся диктовать молодой противный оперативник с холодными глазами: «…Осмотром также обнаружено, что оконные рамы не повреждены, стекла целы, внутренние шпингалеты застегнуты…» А Таня под это мерное бубнение писала: «…Были похищены: системный блок фирмы «Делл», выпуск 2003 года, ориентировочная стоимость 20 000 рублей, серийный номер неизвестен; системный блок фирмы «Компак»…» Только тот, кто вплотную сталкивается с преступлениями, знает, какое количество писанины сопровождает каждое из них.

Тут дверь офиса распахнулась, и на пороге возникла почтальонша.

– Ой, что это у вас! – ненатурально изумилась она, жадно обшаривая разгром своими востренькими глазками. Наверняка вездесущие соседи уже доложили ей о происшествии.

– Ограбление, – буркнула Таня.

– Какой ужас, – лицемерно вздохнула почтальонша; в ее глазах тем не менее читалась радость от того, что «буржуйскую контору» слегка раскулачили. – Зайти-то можно? Почту примете?

– Заходите, конечно.

Почтальонша осторожно прошлепала по усыпанному бумагами полу и протянула Тане кипу газет. Для Эрнеста Максимовича выписывались все семь городских изданий, а также куча центральной периодики.

– И два письма заказных, распишитесь.

Таня чиркнула своим «Монбланом» в квитанциях.

– А вот еще и простые письма.

– Давайте сюда.

– Кто ж это натворил-то, а? – проговорила почтальонша, настраиваясь на долгую сочувственную беседу.

– Идите отсюда, гражданка! – вдруг рявкнул опер. – Не мешайте работать!

Письмоноша вздрогнула от его грубого голоса, обиженно поджала губы и засеменила к выходу.

Таня стала рассеянно перебирать стопку писем. Счета, прямая рассылка, рекламные листовки. Рядом с ней, услышала она, остановился опер и стал заглядывать ей через плечо. А вот странное письмо. Стандартный конверт, обратного адреса нет, адрес офиса написан быстрым, торопливым пером. К нему приписка: «Садовниковой Т.В. – лично». Внутри что-то тяжелое, какая-то блямба. Сердце Тани забилось. Почерк показался смутно знакомым. Опер по-прежнему заглядывал ей через плечо. Она быстро сунула письмо под низ пачки и сосредоточилась на следующем. Адрес на нем также был написан от руки, но совсем другим, старательным старческим почерком.

– О, только не это, – театрально вздохнула Татьяна, отвлекая внимание опера от предыдущего, спрятанного письма.

Опер никак не прореагировал, и Таня пояснила, тряхнув конвертом:

– Сумасшедший один нам все пишет. Вот уже третий раз. Говорит, что придумал новую гениальную рекламу: надо снять пепси-колу и кока-колу в одном ролике. Просит себе за идею пять тысяч рублей. А иначе, говорит, вы погибнете в конкурентной борьбе. Или ваш офис взорвут. Вы не можете привлечь этого чудака к уголовной ответственности?

Таня протянула оперу письмо старика. Тот буркнул:

– Это не наше дело, – и отошел.

Когда он отвернулся, Татьяна быстро-быстро сунула то самое, первое письмо в свою сумочку. Она была почти уверена, что знает, от кого оно.

Спустя пятнадцать минут Таня, сгорая от нетерпения, закончила-таки опись похищенного имущества и протянула листок следователю. Тот, оторвавшись от своего протокола, взялся его просматривать, а Таня, бросив: «Я на одну минуту», – выскользнула из предбанника.

Она заперлась в туалете и достала из сумочки то самое письмо. Сердце бухало вовсю где-то у горла. Таня нетерпеливо распечатала конверт. Из-за волнения он разорвался вкривь и вкось.

Оттуда выпала зеленая пластиковая блямба, похожая на номерок из театрального гардероба. На ней было вытиснено «113». Кроме того, к письму прилагалась квитанция – ее Таня, как и номерок, убрала обратно в сумку, – а также синий телеграфный бланк, исписанный с оборотной стороны торопливым почерком. Татьяна развернула бланк. Предчувствия ее не обманули. Это было письмо от Лени.

«Привет, дорогая Таня, – прочитала она наспех нацарапанные строчки. – Я виноват перед тобой и перед нашим общим делом. Ты вправе спросить, как, наверное, не раз уже спрашивала саму себя: где я и что со мной. Прости, Таня, но мне надо бежать. Я попал в большую беду. В очень большую. Некогда сейчас все объяснять, но документы, которые я прилагаю, могут, наверное, все рассказать. Пойди с ними в камеру хранения ж.-д. вокзала. Никому ничего не показывай и не рассказывай. Только так можем спастись и я, и ты. Извини, что я впутываю тебя в эту историю, но просто больше мне не к кому обратиться.

Жаль, что так все глупо получилось в нашем баре, да и потом тоже. Перед тем как я запечатаю конверт, я хочу сказать главное: я люблю тебя. Я тебя очень люблю. Надеюсь, что когда-нибудь мы встретимся».

Таня глубоко вздохнула. Да-а… Вот это засада!

Она как предчувствовала: с Леней действительно что-то случилось. Что-то очень неладное. Куда-то он и вправду вляпался. Письмо не похоже ни на розыгрыш, ни на бред сумасшедшего, ни на пьяную выходку.

Оно действительно было написано почерком дико спешащего, отчаянно напуганного человека. И все-таки в нем имелась некая странность, нелогичность, а какая именно, Таня понять пока не могла. Может, излишняя многословность, которую трудно совместить со случайным телеграфным бланком, быстрым почерком, вообще всем образом человека, которому приходится убегать?

Ладно, отложим. Таня опустила Ленино письмо в сумочку и достала оттуда неловко разорванный ею конверт. На штемпеле, которым была погашена марка, значилось: вверху, по диаметру: ПОЧТА РОССИИ, внизу: КОСТРОВ, а номер почтового отделения или цеха отпечатался нечетко. Зато по центру штампа оказались явственно видны цифры: 21. 06.05, а еще 01. Насколько Таня разбиралась в почтовых фенечках, цифры эти означали, что марка была погашена в один час (последние две цифры) в ночь с двадцатого на двадцать первое, с воскресенья на понедельник. Значит, по крайней мере за три-четыре часа до этого, вечером в воскресенье, Леня еще был жив и находился в Кострове.

Впрочем, оборвала она себя, ничего этот штамп, по большому счету, не значит. Письмо-то мог бросить в ящик и любой другой человек, а сам Леня написал записку не в семь-восемь вечера в воскресенье, а раньше. Однако почему-то перед внутренним взором Тани вдруг возникла картина: Леня, взмыленный, всклокоченный, в нелепых шортиках и сандаликах, стоит за столиком на привокзальной почте и лихорадочно пишет на обороте телеграфного бланка письмо… Почему ей привиделась именно привокзальная почта? Ну, это понятно: потому что в камере хранения железнодорожного вокзала он оставил нечто. В обмен на нечто ему дали квитанцию и номерок. Вот, кстати, и они: зеленый номерок с выдавленными белыми цифрами 113 и буквами КХКЖД (что, наверное, означало «камера хранения костровского железнодорожного вокзала»). А вот и квитанция: чернильным карандашом написано Шангин Л.И., а ниже – номер его паспорта. Количество мест – одно, принято 20.06. (в воскресенье) в 19.30. Значит, и вправду вечером в воскресенье в половине восьмого Ленчик был жив и здоров и оставил в камере хранения нечто.

Эх, что он за дурачок! Как же она получит вещь, положенную в камеру по его паспорту? Кто ей отдаст ее? Ладно, об этом можно подумать потом. И она по второму кругу достала из сумочки письмо – решила перечитать его. Отчим ее не раз учил: «После первого прочтения любого документа – даже газетной статьи или любовного письма – ты воспринимаешь не более сорока процентов содержащейся в нем информации. Любой важный документ надо читать дважды, а то и трижды».

Таня нетерпеливо пробежала взглядом по строчкам: «…Мне надо бежать. Я попал в большую беду… Никому ничего не показывай и не рассказывай… Только так можем спастись… Я люблю тебя… Я тебя очень люблю…»

Таня перевернула листок той стороной, где был разлинован телеграфный бланк, и тут заметила, что в правом верхнем углу написаны цифры. Написаны авторучкой: тем же Лениным спешащим почерком. Числа были такие:

15-114-103-104.

Четыре числа, разделенные черточками. Пятнадцать – сто четырнадцать – сто три – сто четыре.

Что это такое? Шифр? Похоже. Но что он значит?

Чей-то номер телефона? Но разве телефоны бывают… раз, два, три… одиннадцатизначными? В Кострове телефоны шестизначные, в Москве – семи. Сотовые «кривые» – десятизначные; междугородние – тоже… Может, впереди следует читать не единицу, а восьмерку? Тогда все получится складно: обычный междугородний или сотовый номер: 8-511-410-31-04. А может, первая единица – это код страны? И тогда выходит номер: 1-511-410-31-04. Единица, кстати, код Соединенных Штатов Америки. Таня это точно помнила, Тому не раз звонила.[3] А дальше у Тома было, кажется, 406 – код его любимой Монтановщины.

«511» – тоже, наверное, код какого-то американского региона. Вот только чей конкретно? Что за город, штат или, может быть, сотовая сеть? Во всяком случае, решила Таня, она этот номер обязательно наберет. Естественно, не сейчас, в присутствии милиционеров, а позже. И на всякий случай будет звонить не из офиса. И, наверное, не из дома.

Однако цифры на Ленином бланке вполне могут оказаться не телефонным номером, а, скажем, каким-то PIN-кодом. Или паролем доступа. Или вообще чем угодно.

Но об этом мы подумаем потом, вечером, на досуге. Для начала надо выйти из «комнаты отдыха» – что-то она здесь засиделась, мильтоны могут заподозрить неладное. Таня посмотрела в зеркало над раковиной. Выглядела она на удивление неплохо: глаза сияют, румянец во всю щеку – шикарный, надо сказать, румянец, естественный, никакой косметикой подобного эффекта не добьешься. Она не раз замечала за собой парадоксальную реакцию: когда у нее проблемы, когда ей нужно действовать – она выглядит лучше всего. Может, и в самом деле, «she loves troubles»?[4] И, скажем, вместо визитов к косметологу ей лучше регулярно во что-нибудь вляпываться?!

Глядясь в зеркало, Таня прикинула план действий. Итак, нужно, во-первых, как можно скорее спровадить из офиса милиционеров. Затем приспособить Изольду Серафимовну, чтобы та наводила в офисе порядок, а самой бежать на вокзал за таинственной посылкой, оставленной Леней.

О том, говорить или нет милиционерам и о странном письме, и об исчезновении Лени, Таня даже не сомневалась. Конечно же, говорить ни слова не надо.

На то они и милиционеры, чтобы держать их от своих проблем подальше.