Парадокс лося Туомайнен Антти

6

Мне очень нравятся заключительные титры.

Я смотрю по одному фильму в неделю. Думаю, это оптимальная частота, если учесть, как много сил и времени уходит на подготовку. То, что я смотрю, результат тщательного отбора. При выборе я исхожу из множества факторов, но основные можно свести к нескольким, и они требуют детальной проработки и целой недели времени. В какой-то степени я слежу за так называемыми рецензиями кинокритиков, но они дают весьма слабое представление о картине. К тому же я редко схожусь во мнении с этими щелкоперами – по-моему, они не обращают внимания на самые важные вещи.

Например, из рецензии редко можно почерпнуть ясное представление о том, сколько персонажей присутствует в каждой из сцен фильма. Почти никогда невозможно узнать точный бюджет, не говоря уж о том, чтобы он был расписан по статьям расходов. Просто нереально выяснить заранее, сколько минут и секунд занимает даже отдельно упомянутый в рецензии эпизод. Это невероятно затрудняет просмотр: все подвешено в воздухе, неконкретно и уже заранее портит впечатление от картины. В отзывах мне вообще не попадались сведения о том, сколько всего людей участвовало в работе над фильмом. Это ведь очень важно знать еще в тот момент, когда я только усаживаюсь в кресло в кинотеатре: сколько человеко-часов и человеко-лет было затрачено на производство, как эти суммарные и средние показатели соотносятся с соответствующими параметрами другой аналогичной продукции.

А как хронометраж картины распределен между сценами?

Для одного триллера, действие которого происходит зимой, расчет оказался очень прост: снег – тридцать четыре процента, встревоженный полицейский – двадцать один процент, изворотливый преступник, гоняющий на мотосанях, – пятнадцать процентов, проницательная жена полицейского – одиннадцать процентов, пистолеты – девять процентов, зимний комбинезон по явно завышенной цене – шесть процентов, кофе и прочие безалкогольные напитки – четыре процента. По-моему, самое интересное в кино – это сравнивать, как одни и те же аспекты варьируются в разных лентах.

Ну и еще заключительные титры.

В них ведь и концентрируется содержание картины. Это сердце фильма. Наконец, я могу узнать, что на самом деле происходило. Хорошие, информативные титры – это кульминация, когда кино по-настоящему берет за душу, если вообще берет.

На этот раз такого не произошло.

Я только через силу смог досмотреть историю любви известного певца. В процессе просмотра я не очень активно подсчитывал соотношения – они почему-то не казались интересными. Заключительные титры не исправили ситуацию. Я понял, что в фильме, где известного певца играет менее известный певец, дисбаланса не устранить даже титрами.

«Пылкая влюбленность. Отношения. История любви. Счастливый финал».

Обычно я вообще не читаю подобных аннотаций, но события последней недели явно повлияли на ход моих мыслей.

Шопенгауэр спал на другом конце дивана. На улице стоял ноябрь – к счастью, без дождей. Все должно бы складываться хорошо, и при других обстоятельствах так оно и было бы. Но ситуация… осложнилась. Вдруг, в одно мгновение. И дело тут было не только в Юхани, с возвращением которого я все еще не мог свыкнуться, и не только в превращении «Финской игры» из надежного поставщика оборудования в партнера-вымогателя, имевшего все шансы погубить наш Парк приключений, – если слово «партнер» вообще применимо к такой ситуации.

Занозой в мозгу сидела мысль о Лауре Хеланто.

Я не слышал о ней ничего после того, как в смешанных чувствах покинул ее мастерскую.

Конечно, я понимал, что телефон лежит на журнальном столике передо мной. Он все время маячил где-то на периферии моего сознания, пока я следил за выходками певца. Мне не лучшим образом удаются телефонные разговоры, но позвонить все равно надо было. Только не очень понятно, что сказать. В этом смысле я понимал певца. Он перемещался от одной песни к другой и из одной постели в другую, не в силах обрести ни душевный покой, ни взаимопонимание. Я взглянул на изображение в рамке, собственноручно повешенное мной на стену. Копия автографа Гаусса: формула, начертанная его собственной рукой. Наверное, самая красивая из всех, какие когда-либо были написаны. Результат многолетних трудов. Но сейчас я думал о другом – о начале. Когда-то ведь Гаусс взял в руку карандаш и прижал его к листу бумаги. Я протянул руку к телефону.

– Слушаю.

– Хенри Коскинен, – представился я.

– Знаю.

– Он у тебя в памяти.

– Кто?

– Мой номер.

– А, точно, в телефоне, да.

– Значит, ты думала обо мне.

Тишина. Именно такие минуты и делают разговор по телефону невероятно трудным. Если бы я видел выражение лица Лауры, то мог бы что-нибудь понять. Теперь же я словно находился на дне колодца: слышал собственные слова, отдающиеся эхом, и видел со всех сторон одни и те же безучастные стены.

– Вот как? – произнесла она в конце концов.

Мне сразу стало легче.

– Определенный номер связан с определенным человеком, – сказал я и кивнул в подтверждение собственных слов. – Процесс мышления не должен быть долгим и, естественно, ему необязательно во всех случаях оставлять след в памяти, но это совершенно необходимо для достижения конечного результата. Ты думала обо мне.

– А ты? – спросила Лаура, и, как мне показалось, голос ее немного изменился.

– Да, я думал и о твоем номере, и о тебе, – подтвердил я.

– Ну что ж, славно, что мы оба думали.

– О твоем номере – меньше.

Засмеялась ли Лаура? Звук был короткий и мягкий, но при этом напоминал смех.

– То есть все хорошо? – спросила она после небольшой паузы.

И пауза, и смех вызвали у меня сомнения.

– Нет, – сказал я честно.

Тишина.

– Это связано с Юхани?

– Почему… – начал было я, но снова почувствовал волнение и понял, что мне нужно взять себя в руки. – Это связано с тобой, – сказал я.

– В смысле?

Я задумался на мгновение, снова взглянул на формулу Гаусса. Она имела начало, содержала решение и этим исчерпывалась.

– Не уверен, что мне понравилось то, что ты сказала, но все равно я хочу встретиться, потому что мне с тобой хорошо.

Лаура немного помедлила:

– У меня… похожие чувства.

И снова что-то произошло. Мое сердце словно опустело, и у меня вдруг закружилась голова.

– Чего ты хочешь? – спросила Лаура после паузы.

Вопрос был неожиданным, как и то, что ответ родился у меня в голове будто сам по себе. На этот раз мне не пришлось смотреть на формулу Гаусса.

– Мне хорошо с тобой, – повторил я. – И мне хотелось бы изменить пропорцию и увеличить долю твоего присутствия в своей жизни.

– Я тоже была бы рада увеличить долю твоего присутствия в своей жизни.

– На сколько? – услышал я как бы со стороны свой вопрос. – Тебе не обязательно называть абсолютное значение или же относительное в процентах, грубой оценки достаточно, приблизительно…

– Грубой оценки? Ну, скажем, для начала было бы здорово удвоить эту долю.

– В таком случае четыре часа на прошлой неделе составило бы…

– Ну а ты? Ты сам на сколько увеличил бы?

И снова – сердце. На этот раз оно затянуло в себя крови под завязку.

– Я? Все умножил бы на тысячу.

Держите меня, мне захотелось заорать – я не умею так разговаривать, с такой погрешностью и с такими коэффициентами!

– Блестяще сказано.

– Ну, разумеется… эта оценка грубее грубой… – пролепетал я. Мое лицо горело, просто пылало.

– Понимаю, – ответила Лаура тихим голосом. – Все равно, а может, и именно поэтому – блестяще сказано.

Я ничего не ответил. Не мог так вдруг поверить, что сумел сказать что-то подходящее моменту.

– Ну, в таком случае мы можем уже начать двигаться в этом направлении? В сторону между удвоением и утысячерением? – продолжила Лаура.

– Быстрый подсчет подсказывает, что это могло бы быть примерно…

– В субботу?

Мгновение мне потребовалось, чтобы сообразить, что вопрос Лауры был одновременно и предложением. Лаура сказала, что в субботу утром у нее небольшое, но обязательное дело, однако потом она будет свободна. Я уже думал завершить на этом разговор, телефон у моего уха раскалился, как печка-каменка в сауне, да и рука затекла.

– Как в Парке, все хорошо?

Этот вопрос показался мне ушатом холодной воды. Он контрастировал со всем предыдущим, как летняя жара и северный ветер в разгар зимы. Я понял, что не хочу впутывать в это ни Юхани, ни «Финскую игру», ни Парк приключений. Они уже не принадлежали этой части света. У меня было такое ощущение, словно внезапно решилось сложное уравнение: я больше ничего не буду рассказывать Лауре о делах в Парке. Но я не хотел и обманывать ее. Так что мне пришлось сменить прицел на дальний.

– Все будет хорошо, – ответил я.

7

«Горка» сверкала чистотой, как новое зеркало, первые утренние посетители уже вовсю катались. Я втянул в ноздри прохладный воздух игрового павильона и убедился, что никаких посторонних запахов в нем не содержится.

Огляделся кругом.

Если учесть, что Парк только что открылся, посетителей было довольно много. Надо сказать, они были гораздо чище, чем накануне. Я потер пересохшие от усталости глаза и уже направлялся к себе в кабинет, как вдруг остановился. Поначалу я даже не понял, что заставило меня замереть. Осмотрел все помещение. Посетители, безупречно работающие механизмы – не так уж тут и шумно. С минуту подождал, но ничего не изменилось. Затем перешел в центр зала, чтобы лучше оглядеть его или хотя бы посмотреть на все с другой точки, и снова передо мной была та же картина, что и несколько мгновений назад. В точности та же. Потом я подумал, что в ней чего-то не хватает. Но чего? Наконец, как если бы менялись слайды в презентации на экране, я сообразил, в чем дело. Мое внимание привлекло не то, что я видел, а то, чего я не увидел.

Персонала.

Я понял, что, когда проходил через вестибюль мимо стойки кассы, там стояла табличка с фотографией улыбающегося Кристиана, где он сообщал, что сейчас вернется. Еще я заметил, что дверь в диспетчерскую к Эсе была закрыта: в последнее время он держал ее распахнутой, и я полагал, что это вызвано тем, что и сам Эса уже не выдерживает своих концентрированных сероводородных газовыделений. Да и Самппы не было на его обычном месте за «Черепашьими гонками» перед стеной с муралом Элен Франкенталер, выполненным Лаурой Хеланто. В это время у него было заведено проводить первый игровой урок психологического развития. А когда я посмотрел на крыло здания, где находились офисы, то обнаружил, что даже в кабинете Минтту К, нашего менеджера по маркетингу, окна темные. Обычно они были освещены сутки напролет, а ароматы джина с тоником и табачного дыма по многу дней не выветривались из офисного здания. Теперь же – ни света, ни алкогольных паров, ни запаха курева. Не осталось ничего от сигарет с ментолом и того специфического впечатления от них – смеси мятных леденцов и хронической обструкции легких.

Что-то произошло.

Меня развернула толпа наших маленьких посетителей, которые пронеслись мимо. Я потерял было равновесие, увлекаемый этим потоком, но быстро восстановил его.

И тут я увидел свет.

Кафе «Плюшка и кружка» было открыто. Я почувствовал запах кофе, каши и еще только готовящегося обеда, фирменного «Картофеля от огнедышащего дракона». Это означало, что Йоханна на месте.

Направляясь в сторону кафе, я думал о том, что Йоханна – человек железной воли. Она никогда не пошла бы на такой безответственный шаг, не оставила бы рабочее место, бросив свое заведение на произвол судьбы… И тут я припомнил, как Йоханна вела себя тем утром, когда я обнаружил у себя в кабинете живого Юхани. Она предложила мне еще одну булочку, что было совершенно неслыханным поступком. Наконец я понял, что случилось.

Поднявшись по лестнице, я подошел к входу в кафе и застыл в дверях.

Они все сидели вокруг стола, не сводя глаз с Юхани. До меня доносился его голос, но я не разбирал слов. Юхани активно жестикулировал, размахивал руками и выглядел очень взволнованным. Все мои работники смотрели на него и внимательно слушали. Кристиан – чуть приоткрыв рот и часто кивая, Самппа – постоянно поправляя свой шарф и конский хвост на голове, Эса в толстовке американского морского пехотинца – без всякого выражения, сложив руки на груди, Минтту К – хрипло кашляя и потягивая что-то из кофейной кружки. И Йоханна. Йоханна! На лице у нее было даже что-то похожее на улыбку. Эса заметил меня первым. Не знаю, как ему это удалось, но известие о моем появлении мгновенно было доведено до всеобщего сведения. Я подумал, что он, возможно, владеет какой-то особой системой сигналов, которая используется в специальных армейских подразделениях. Все быстро взглянули в мою сторону и в ту же секунду опять воззрились на Юхани. Только мой брат повернулся и уставился на меня. Я подошел поближе, намереваясь спросить, почему все в рабочее время сидят в кафе, но не успел.

– Отлично сработано, не правда ли?

Мне потребовалась секунда или две, чтобы понять, что Юхани имеет в виду.

– Да…

– Сверкает как бриллиант.

– Да…

– Светится, как люди, сидящие здесь.

Юхани поднял руку и обвел ею собравшихся, будто представлял мне моих же работников. Никто из них по-прежнему даже не взглянул в мою сторону.

– Именно об этом я и хочу сказать, – начал я. – Кто-нибудь нужен в вестибюле, а кто-то в павильоне. Да и другая работа стоит. Персонал должен вернуться на свои рабочие места.

Никто не пошевелился. Юхани смотрел на меня своими синими глазами.

– Слышали, что сказал начальник? – обратился он к собравшимся и поочередно посмотрел в глаза каждому из сидящих за столом. – А теперь все вместе сделаем наш Парк самым лучшим. Не за страх, а за совесть. Вперед!

Все повставали со своих мест. Никто не произнес ни слова. Работники беззвучно испарились, за исключением Йоханны. Она прошла через распашные двери на кухню, откуда, как мне показалось, бросала в мою сторону недовольные взгляды. Я, правда, не был в этом уверен, потому что между нами находилась витрина с сэндвичами, и часть лица Йоханны оставалась скрытой за бутербродами с фетой и песто. Юхани встал.

– Мне нравятся эти люди, – сказал он. – От них исходит мощная энергия. Я воодушевляю их, а они воодушевляют меня. Чем больше мы разговариваем и обмениваемся мыслями, тем больше у нас идей. Мне нравится работа управляющего. Спасибо за это, Хенри. Что скажешь насчет «Горки»?

– Чистая…

– Такая, какой и должна быть, – быстро сказал Юхани, обходя стол.

Я почувствовал запах его туалетной воды.

– Такое ощущение, что я начинаю новую жизнь. Хотя это и на самом деле так. Я ведь практически умер. Ты представить себе не можешь, как это на меня повлияло.

Юхани остановился рядом со мной.

– Может понадобиться небольшой финансовый транш, – сказал он. – Уборкой занималась бригада, которая обычно проводит дезинфекцию операционных. Ребята толковые, но знают себе цену. Как, собственно, и должно быть. Ну… если что – я на территории.

Я онемел, а когда ко мне вернулся дар речи, Юхани уже пропал из виду и я в одиночестве стоял посреди кафе. Йоханна суетилась на кухне, а с десяток детей и взрослых перекусывали за столиками или пили газировку. Я направился к своему кабинету. В этот момент зазвонил мой телефон. Номер оказался незнакомым.

– Это Отто Хяркя из «Финской игры», – произнес мужской голос в трубке.

В моей голове снова возник образ пятидесятилетнего мужчины с пушистыми усами – тронутая желтизной, влажная дворницкая метла над верхней губой. Я поздоровался и стал ждать продолжения. Завернул в коридор, который вел к моему кабинету.

– Звоню по такому вопросу… Как с вами можно встретиться?

– Встретиться?

Я свернул за угол и зашел к себе в кабинет.

– Ну да, где можно отловить директора в рабочее время, если его нет…

Я увидел мужчину, сидящего на стуле спиной к моему столу и прижимающего телефон к уху.

– …у себя в кабинете, – услышал я одновременно и из телефона, и из уст сидящего передо мной мужчины.

Отто Хяркя был один. Одет так же, как и во время нашей предыдущей встречи. Черный пиджак, синяя сорочка, свободные джинсы, черные зимние ботинки на шнурках. Он был похож на завсегдатая букмекерских контор или, пожалуй, на кого похуже… В нем было что-то угрожающее.

– Я вот подумал, не стоит ли нам снова заглянуть в этот наш каталог, – сказал Отто Хяркя, когда я сел в свое кресло.

Хяркя наклонился и вытащил из тонкого открытого портфеля ту же самую стопку бумаг на скрепках, которую я уже видел.

– Вы хотите сказать, что «Прыжок лося» все-таки появился в продаже? – спросил я.

– Ну, я не совсем это имел в виду, – ответил Отто Хяркя, открыл каталог и придвинул ко мне.

Я увидел то, чего видеть не хотел.

– Нас по-прежнему не интересует «Крокодилья река», – сказал я.

– Возможно, в данном случае интерес определяется иным образом, – возразил Отто Хяркя. – Если подойти к делу немного с другой стороны, то оно может показаться интересным.

Я посмотрел Отто Хяркя в глаза. Они не выражали ничего. Его манера говорить тоже не добавляла ясности ситуации. Он вообще неразборчиво произносил слова. А кроме того, у вас могло создаться ложное впечатление, что он оставляет какую-то возможность для содержательных переговоров, но если слушать внимательно и отделять суть от пустой болтовни и шелухи ненужных слов, то становилось понятно, что разговор преследовал единственную цель.

Отто Хяркя явился напомнить о своих угрозах.

В то же время реальное положение дел было таким, что Парк не выдержал бы приобретения «Крокодильей реки» и его последствий. А главное, мы еще долго не смогли бы покупать никакое новое оборудование. Не говоря о том, что остались бы без «Прыжка лося». Затем расчеты в моей голове перевернулись. Я быстро подсчитал, что, возможно, «Финская игра» находится в аналогичном положении, только зеркально противоположном. Не знаю, почему мне не пришло это в голову раньше. Хотя знаю почему. Голова у меня была занята другим.

– У «Финской игры» финансовые трудности? – спросил я.

И впервые увидел, как что-то быстро промелькнуло во взгляде Отто Хяркя.

– Мы здесь говорим о вашем Парке и о том, что «Крокодилья река» в него прекрасно вписалась бы, и впишется, потому что она должна сюда вписаться, – сказал Отто Хяркя. – И поскольку она должна сюда вписаться, нам остается только согласовать дату поставки, чем мы сейчас и займемся, потому что не имеет смысла что-то обдумывать, когда обдумывать уже нечего.