Соло для пистолета с оркестром Андреева Наталья

Из-за такта

Фильм был типично американский: довольно-таки примитивный сюжет, леденцовая карамелька, но завернутая в яркий фантик непрерывного действия. Вроде и смотреть нечего, а уж если начнешь, то невозможно оторваться. Картинки сменяют одна другую, как цветные стеклышки в калейдоскопе, что-то без конца взрывается, мчится, несется, горит, кто-то без конца выясняет отношения. Леденец со вкусом обсасывается со всех сторон…

Она же любила русские фильмы, снятые лет двадцать назад, созерцательные, с хорошей актерской игрой, без отвлекающих внимание спецэффектов. Но такие фильмы были хороши долгими зимними вечерами, когда в комнате мягкие сумерки, в руке бокал красного вина, а в камине пылает огонь… Просыпаться же лучше всего вместе с героями сериала. Увидеть их в положенное время на экране и невольно подумать: «Ну вот, все свои дома. Жизнь продолжается».

Она встала в обычное время, с единственной мыслью тут же включить телевизор и понять, что жизнь продолжается. Оставшись в одиночестве, необходимо за что-нибудь зацепиться. Хотя бы за сериал. Муж умер год назад, а на экране все те же герои, что и до его смерти. Он умер, а они живы. Она тоже жива. Суррогат семьи. Все свои дома. А что делать? Но спросонья она нажала не на ту кнопку и попала на другую программу. Увидела, как два друга выясняют отношения в далекой Америке. И что-то мелькнуло в ее сознании, странное ощущение встречи со старыми знакомыми. Одного звали Майкл, а другого Питер.

Майкл не был ни смуглым брюнетом, ни ярким блондином. Среднестатистический парень со среднестатистическим цветом волос. Они с Питером когда-то сидели за одной партой. Там, в Америке, у них другие школы, и никаких парт, разумеется, нет. Но в маленьком русском городке, где оба родились, в те времена во всех классах старой двухэтажной школы стояли именно парты. Она знала об этом от Питера. Тот любил рассказывать о своем детстве: о том, как они с Майклом мазали воском школьную доску, чтобы по ней не чертил мел, как принесли в класс белую крысу и напугали химичку, как сорвали урок истории, развернув все парты сиденьями к доске…

А Питера она знала хорошо, потому что Питер был ее мужем. Как странно это звучит: мой муж Питер. Конечно, он не был Питером. Петя Шумов, русский парень с голубыми глазами и носом уточкой, настырный и любивший риск. Это он с детства придумывал то, что потом выполнял Майкл. И про крысу придумал он. И шутку с партами. И потом… Он не боялся брать кредиты под шальные проценты и искренне верил в то, что через пару лет будет работать только на себя. Он пропадал ночами на работе, улаживая дела, ел наспех, не чувствуя вкуса пищи, носился по банкам и поставщикам, в налоговую инспекцию и на склады, и в этой бешеной гонке создавал свою империю. Государство имени Петра Петровича Шумова. Концерн Питера Шона.

Нет, это невозможно! Она сидела на краешке дивана с пультом в руках и тупо смотрела на экран. Вся ее жизнь уложилась в двухчасовой художественный фильм. Потому что она тоже была в нем одним из главных действующих лиц. Кстати, очень похожа. Актриса, которая играет жену Питера, весьма недурна. Конечно, ее называют не Юлией. Джулия, как же еще! Красивая Джулия Шон прикрывает тыл Питера, готовя ему завтраки в огромной американской кухне. Ах, если бы они знали, как надоедает переезжать с квартиры на квартиру, таща за собой все эти сковородки, тарелки, чашки, кастрюли, чтобы в крохотной кухоньке под утро запахло едой! И не было у нее никогда электромясорубки и тостера. И такой электрической кофеварки, как у Джулии Шон, не было тоже. Юлия Шумова возила с собой по частным квартирам походный набор из четырех глубоких тарелок, четырех мелких, двух кастрюль, одной сковородки и целлофанового пакета с вилками, ложками и парой затупленных ножей. Ибо вечно занятому мужу некогда было их точить.

Жену Майкла она знала плохо. Их пытались сделать подругами, но не сложилось. Оба пытались. И Майкл, и Питер. Почему? Ведь у Майкла была красивая жена. Может, поэтому ревность к ней оказалась сильнее интуитивной веры в ее доброту и сердечность. Красивая шатенка на экране казалась именно такой. Как же ее звали? Да так и звали: Лиза. В Америке тоже есть Лизы, или Лисы? Но почему ее сделали такой милой и несчастной? Неужели она так страдала из-за всей этой истории с Майклом? Женщина с тонкими, правильными чертами лица, всегда улыбающаяся, без всяких претензий и обид. Да, именно так. Очень точно поймали образ. И про любовь между ней и Майклом. Они так любили друг друга! Святая правда!

Она всегда немножко завидовала этой любви. И радовалась, когда муж втянул Майкла в свои дела и тот, как и Петр, то есть Питер, стал ночами пропадать на работе. Пусть у Лизы тоже не будет мужа! Что ж, ведь у нее есть прелестная дочка. В отличие от Джулии, которая так одинока. Боже, как же все это было давно! Они с Питером ни в чем не виноваты. И она не знала, честное слово, что ее муж обещал Майклу деньги на собственный дом и должность второго лица в фирме, которую оба создавали. Только сейчас начала понимать, что действительно некрасиво получилось. А тогда казалось, что Майкл во всем виноват сам. Он вел себя с Питером как старый друг, а вокруг уже были новые люди. Люди со стороны. И они не понимали, когда генерального директора панибратски хлопали по плечу и говорили: «Здорово, Петька!»

Как попросить человека, с которым сидел за одной партой, чтобы он соблюдал субординацию? Чтобы ждал в приемной разрешения войти в кабинет, представлялся секретарше, по какому вопросу звонит, и не навязывался в гости, когда там сидят нужные люди? Она никогда не думала, что Майкл обижается. Кто ему мешал сделать карьеру? Ах да, обещанные должности в руководстве фирмы разобрали близкие родственники! Но надо же кормить такую большую семью! И неужели надо ссориться с Петиным дядей, или, чего хуже, с его отцом? Почему же после сорока минут просмотра фильма кажется, что Майкла жестоко обманули? Выкинули на улицу, оставив без обещанного жилья, зарплаты, должности. Выкинули вместе с женой и маленьким ребенком. Она же потом присылала девочке подарок на Новый год. Она, то есть Джулия Шон. Там были конфеты и маленькая игрушка. Да, вот и эпизод с подарком. Только мама не дала девочке подарок, выкинула конфеты в мусорное ведро, а у самих на рождественском столе даже бутылки шампанского нет. И никакой индейки, как у Питера и Джулии. Должно быть, на самом деле не в Америке, а в России они ели картошку с капустой и соленые огурцы. Кстати, а что это за дом? Похоже на деревню. Но это ведь Америка. Маленькая американская ферма.

Но на самом деле была деревня. Питер, то есть Петя, как-то обмолвился, что Майклу отрезало кисть руки во время работы с электропилой. В фильме показали другой аппарат. Она даже затруднилась бы сказать, что это такое. Но эпизод с отрезанной рукой был узнаваем. У Майкла руки электронщика с длинными, тонкими пальцами, не приспособленные к тяжелому деревенскому труду. Она прекрасно помнила его замечательные руки. Майкл стал инвалидом из-за этого аппарата, а вовсе не из-за Питера, который уволил его с работы и не заплатил за последний месяц. Кто заставлял ехать в эту деревню? Работы, что ли, не было в Москве? Ах да, кажется, был кризис! А разве у них в Америке бывают кризисы? Это здесь проклятое девятнадцатое августа заставило забыть обо всех друзьях. Честное слово, оказалось не до друзей. Ну как это объяснить? Огромные суммы невозможно было вытащить из банка, которые в том августе лопались словно мыльные пузыри. Питер спасал дело. Все очень просто. Ему было не до Майкла.

Но почему же так хочется плакать? Ей жалко теперь эту Лизу. Маленький ребенок на руках, муж-инвалид, денег нет, старый дом разваливается. Она тоже плачет, бедная Лиза. И пишет какое-то письмо. Нет, не Питеру. У кого она просит? Справедливости у Бога? Защиты у президента? Нет, Питер умер не поэтому. Автомобильная катастрофа, так бывает. Но кто этот человек, который копается в машине? И что он делает с тормозами? Сливает тормозную жидкость? Убийца! Уголовное дело даже не возбудили: неисправные тормоза и скользкая дорога. Несчастный случай. Кому нужны проблемы? Муж умер год назад.

Да, он сел в свою машину и поехал на дачу к жене. В фильме, конечно, это не дача, а загородный особняк. Огромная вилла с парком и бассейном. Был бы у нее этот бассейн! А почему же дорога была скользкой, не зима ведь, май месяц! Просто дождь прошел. Обычный дождь. Весенний. И пахло прибитой им пылью, и омытой зеленью пахло. Острый, возбуждающий запах. Она такая сочная и душистая в мае, зелень, а тут еще этот дождь!

Весна… Она невольно застонала. Распустившиеся почки вербы похожи на маленьких желтых цыплят, рассевшихся на насесте упругих веток. Но цыплят уже не было. Верба отцвела. Были желтые одуванчики и майская гроза. Да, муж очень любил классическую музыку. Он наверняка поставил кассету. Она не уверена только, что именно эту. Фрэнсис Гойя, «Заливные луга». Петя ехал и слушал музыку. Он всегда так делал. Кто-то об этом знал. Но почему «Заливные луга»?

Сначала слышно только флейту. Тоненький голосок. Словно ручеек. Она готовит к чему-то необычному, несколько минут томительного ожидания, и вдруг шум оркестра, который обрушивается на заливные луга, словно обильный ливень. Но именно в этот момент машина начинает скользить на дороге, а тормоза не работают, и она вращается, вращается, а потом летит с обрыва. Высоко. Машина несколько раз переворачивается, уже на земле, потом все происходит в замедленном повторе. Голова Питера в крови, в глазу и из щеки торчат осколки стекла, и пауза в музыке. Конечно, краткая пауза, потому что он умер на месте. А потом снова солирует одна только флейта. И камера отходит все дальше, дальше, и уже внимание не на машину и не на людей, которые бегут по шоссе. Зеленые луга, серебристая рябь речки, неспешно несущей свои воды вдаль, к лесу. А потом поля, поля, поля… Бесконечные поля. С высоты птичьего полета. И последний звук флейты тает в глубине синего неба. Все. Торжество жизни. Которая продолжается. Потому что речка несет свои воды, а трава тянется к небу.

Слезы по лицу. Давно она так не плакала. Что подумали люди, которые увидели ее? Увидели холодную, бессердечную женщину, жену бизнесмена? Озабоченную только своей прической, маникюром и походами по магазинам? Неужели со стороны это так выглядит?

Она так плакала, что не смогла прочитать титры, которые пошли сразу же на фоне синего неба. Машинально стала искать на диване программу. Что за фильм? Кем снят? Кто посмел? Она никогда никому не рассказывала… Ах да! Самое главное, что мужа убили. Не было несчастного случая. Женщина на минуту перестала рыдать.

Потом подвинула к себе телефон и набрала ноль и двойку. Пальцы слегка дрожали. Когда ответил дежурный, сказала сдавленно, сквозь слезы:

– Моего мужа убили.

– Успокойтесь, пожалуйста. Адрес назовите. Откуда вы звоните? Когда убили?

– Год назад. Его убили год назад…

Адажио (Медленно)

Уже с неделю Дмитрий Глазов приходил домой в половине восьмого. Делал вид, что активно ищет работу, ездит на собеседования, обивает пороги. Ведь дома его встречал вопросительный взгляд жены: ну и как? Этого взгляда он боялся больше, чем ругани и упреков. Не оправдал ожидания. А не надо ждать, тогда и оправдываться не придется! Отношения в семье становились все напряженнее. Нерв его кратких диалогов с женой все натягивался и грозил со звоном лопнуть. От этого ожидания уши словно заложены ватой. Чтобы не оглушило.

История его была вполне обычной. Еще три недели назад Дмитрий работал в одном из РУВД города Москвы, оперуполномоченным, и ожидал присвоения очередного звания, повышения по службе и перевода в Главное управление, на Петровку. Чтобы заняться наконец серьезной работой, а всю мелочевку оставить в прошлой жизни. Втайне он считал себя человеком талантливым, не сказать чтобы гениальным, но работу свою он любил, среди коллег выделялся смекалкой, трудолюбием, и вообще: кого продвигать, как не его? Молод, умен, честолюбив. Месяц назад на его участке случилось убийство, и, сотрудничая с коллегами из МУРа, Дмитрий сумел проявить себя. Ему обещали устроить перевод, и он знал, что заявка уже пришла.

Но у Глазова был один существенный недостаток: он не умел, а главное не хотел прогибаться перед начальством. Вел себя слишком уж независимо да еще посмеивался над коллегами по работе. Я, мол, Д’Артаньян, а вы так, погулять вышли. Работал Глазов хорошо, нераскрытых дел у него было меньше, чем у других, и его терпели. Но нагружали сверх меры. А он тянул свой воз. Потому и не отпустили: некем заменить. Приятель вовремя подсуетился, кого надо подмазал, где положено проставился, и должность с повышением досталась ему, хотя в последнем громком деле он практически не участвовал. Для Дмитрия это было ударом. Как так? В горячке бухнул на стол рапорт об увольнении из органов и сказал многое из того, чего говорить не следовало бы. А полковник в такой же горячке и обиде взял да и подмахнул рапорт. Теперь обе стороны об этом жалели, но Глазов уже встал в позу и делал вид, что ищет другую работу.

На самом деле он находился в глубокой депрессии. Дмитрию Глазову было двадцать восемь лет, но полученный им удар был настолько серьезным, что он ощущал, как земля уходит из-под ног. По наивности и молодости лет он все еще ждал, что позовут обратно. Позвонят, приедут, поклонятся в ножки, принесут извинения. Ведь он незаменимый, один такой на свете, и вообще…

Не позвонили. Как так? Мир устроен несправедливо? Земля вращается вовсе не вокруг Дмитрия Глазова? Открытие не из приятных! И он откровенно затосковал.

В этот день Глазов вошел в свою квартиру в половине восьмого. И сразу почувствовал: сегодня непременно лопнет. Будет разговор, и серьезный. Самое странное, что до этого жена постоянно жаловалась на маленькую зарплату Дмитрия и убеждала его, чтобы работу в милиции бросил. Но потом выяснилось, что он не должен был так уходить, в никуда. Сначала надо подготовить почву, найти другую работу, а уходя с прежней, дверью не хлопать и ни в коем случае не плевать в колодец. Даже если вода в нем все равно смердит.

Всю дорогу домой Дмитрий готовил патетический монолог в собственное оправдание. Он такой хороший, замечательный, ни в чем не виноватый. А они гады, сволочи. Жена выслушает и поймет. А потом простит. И они вместе будут есть котлеты из картонной коробки, отмеченные маленьким содержанием холестерина, и жареную картошку, а потом лягут в постель и займутся любовью. Словом, закрепят перемирие, и все будет хорошо.

Он вошел в комнату, где сидела жена. На диване перед телевизором. Телевизор был включен, шел популярный сериал. На столике стояли тарелки. Жена машинально что-то жевала, не отрывая взгляда от экрана.

– Послушай, Светлана, – со вздохом сказал он. – У меня такое ощущение, что в квартире вместе с нами живет чужая семья. – Глазов внимательно посмотрел на экран: – Отец и трое взрослых детей. Я прихожу и вижу их. Я ем, они тоже что-то жуют. Я говорю, а они говорят громче. И, между прочим, их ты слушаешь, а меня нет.

– Я не виновата, что ты приходишь домой в одно и то же время. На, выключи, – Света протянула ему пульт.

– Ну нет! Тогда у тебя будет такой вид, будто заболели близкие родственники! Сколько еще осталось?

– В восемь часов закончится, – Светлана машинально пододвинула ему тарелку с котлетами и слипшейся горкой макарон. – Ешь.

Аппетита у него не было. Покосившись на макароны, Дмитрий сказал:

– Пойду чаю попью. После восьми поговорим?

– Запросто! Там все равно ничего интересного больше нет.

Глазов на всякий случай взял программу. Для себя он нашел в ней много интересного именно после восьми часов вечера. Похоже, они со Светланой живут в разных мирах. Пока не было материальных проблем, эти миры еще соприкасались, теперь между ними легла пропасть. Светлана на пароходе, который уверенно плывет по реке под названием Жизнь, а он барахтается за бортом.

Он решил не обострять отношения и ушел на кухню. Пить чай и ждать. Он знал, что если начнет смотреть какой-нибудь фильм, то с женой поговорить не удастся. Любое дело Дмитрий доводил до конца. Даже если фильм был бредовым, Глазов терпеливо дожидался, пока он закончится, чтобы потом возмутиться, раскритиковать содержание и переключиться на другой канал. На кухне он вскипятил чайник, и, помешивая сахар в стакане, взял со стола книгу и стал разглядывать обложку.

«Так, так, так… Еще один посторонний человек в моей квартире. Очень знакомое имя: Аким Шевалье. Ну и псевдонимы выбирают себе некоторые писатели! Все люди как люди, а этот – Шевалье! Аристократ из переулка имени Первого мая! Сколько же в доме этих Акимов?»

Глазов прикинул. Еще один Шевалье лежал в совмещенном санузле, на стиральной машине. Другой валялся в комнате на диване. Черный глянцевый переплет с бордовыми потеками, якобы крови. Жена любила мистическую фантастику и охотно читала про кровавых вампиров, ведьм, колдунов и чудовищ. Раньше Глазов просто не обращал на это внимание, теперь, когда у него появилось свободное время, задумался. Что-то же она находит в этих книгах? Может, он чего-то пропустил в том мире, который выбрала для себя жена? Вдруг этот мир интересен?

Дмитрий Глазов повертел в руках книгу, потом глянул на обложку с обратной стороны. И прочитал, что автор нескольких бестселлеров Аким Шевалье трагически погиб в автокатастрофе. И было это давно. Судьба писателя взволновала Глазова гораздо меньше, чем собственная. Ну умер, ну Шевалье.

Открыл книгу и стал читать. Аким Шевалье приятно его удивил. Конечно, то, что он писал, смахивало на бредятину. Галлюцинации человека, обкурившегося травки. Разумеется, лошади не летают, рыбы не говорят, трава зеленого цвета, потому что хлорофилл, а ночью на кладбище тихо. Измерение, в котором существовал писатель, напоминало картины Сальвадора Дали. Только знаменитый художник пририсовывал Джоконде усы, а лошадям паучьи ноги. Аким Шевалье подобных уродов оживлял и описывал. Монстры, которые у него при этом получались, впечатляли. Если человек талантлив, то неважно, о чем он пишет. Все равно дочитаешь до конца. Чтобы потом плеваться и говорить, что это полный бред. Глазову совершенно не нравилось то, о чем писал Аким Шевалье. Ему нравилось, как он писал. Дмитрий не мог не признать, что в творчестве писателя что-то было. Дрожь пробирала. Значит, цель, которую преследовал Шевалье, достигнута. Это ли не талант?

И Глазов увлекся, просидев с книгой несколько часов. Светлана заходила на кухню три раза, гремела чайником, так громко несла в раковину тарелки, что одна разбилась, а сметая в совок осколки, демонстративно махнула мужу веником по ногам. Но веника он не почувствовал. Зачитался.

Потом она принесла Акима Шевалье из санузла и демонстративно уселась с книгой напротив. Кажется, они нашли общий язык. Появилась тема для долгой доверительной беседы: обсуждение творчества Шевалье. Но предшествовало этому глубокое молчание: оба читали. Когда Светлана около полуночи ушла спать, Глазов все еще читал, и, как ни странно, ему становилось легче.

На следующее утро он проснулся позже, чем обычно. Машинально включил телевизор и уставился на экран. Всю ночь Дмитрию снились странные сны. Начитавшись на ночь мистики, Глазов галлюцинировал. Всю ночь за ним скакал носорог на паучьих ногах. То, что это именно носорог, Глазов понял по носу-рогу. Что же касается ног… Машинально он смахнул с лица несуществующую паутину.

Фильм, который шел по телевизору, словно бы являлся продолжением сна. Глазов даже зажмурился и замотал головой. В книге, которую он вчера читал, одним из действующих лиц была музыка. Она органично вплеталась в действие. Маньяк-вампир до вкушения первой крови был дирижером. Он обедал с женщиной под звуки «Аргентинского танго». А за ужином, который приходился на полночь, аппетиту способствовал вальс. Шевалье удачно это описывал. Без сомнения, он чувствовал музыку и понимал. На каждый такт умел положить действие.

Сейчас Глазов смотрел, как под звуки флейты переворачивается большая черная машина, и чувствовал то же, что и вчера, когда читал книгу Акима Шевалье. Если бы его спросили, в чем конкретно заключается сходство, он не смог бы этого логично объяснить. Просто и фильм, и книга вызывали в душе одно и то же чувство: красивая музыка не позволяла воспринимать смерть как нечто конечное. Аким Шевалье воспевал торжество жизни, описывая оргии кровавого вампира. Маньяк не убивал хороших людей, он расправлялся с плохими. Глава концерна умирал, а флейта пела о торжестве справедливости. Те, кому надо, будут жить! Возмездие! Режиссер смаковал подробности в замедленных повторах. Еще раз, и еще… Глазов вздрогнул и схватил программу.

Фильм был снят в этом году, совсем свеженький. Режиссер Андре Никольски. Не на слуху. И фильм малобюджетный. Премий не получал, успеха в прокате не имел, потому и очутился так быстро на кабельном канале в далекой России. Да еще в утренней программе. Или повтор? Пусть будет Андре Никольски. На всякий случай Глазов взял вчерашнюю книгу и посмотрел дату смерти писателя. Аким Шевалье трагически погиб аж целых семь лет назад! Никакого отношения к фильму он не имеет. И жанры разные. Шевалье писал мистику, Андре Никольски показывает реальность. Даже не детектив. Проступок и возмездие. А музыка – что музыка? Начитался, вот и привиделось.

Стряхнув с себя оцепенение, он отправился на кухню. Жена уже ушла на работу, Дмитрий пил кофе в одиночестве. Потом пошел искать работу.

На улице он принялся разглядывать людей. Все куда-то спешили, бежали, и никто не замечал Дмитрия Глазова. Всем на него было наплевать. Ему плохо? Сейчас всем плохо. Каждый сам за себя, и все друг против друга. Ему еще никогда не приходилось искать работу, оказалось – это унизительно. Вот если бы он не попал на прежнюю должность по распределению, а побегал бы по объявлениям, то не поступил бы так опрометчиво.

Дмитрий наметил для себя посещение нескольких учреждений, но так и не зашел ни в одно. Вместо этого он уселся на лавочке в сквере и стал смотреть на весну. Это было гораздо приятнее, чем поиски работы. Глазов смотрел на весну и думал: близится миллениум! Близится конец света! Когда он наступит, известно, а как? Неизвестно. Может, и не стоит искать работу? Раз конец света.

Он ел дешевое мороженое и смотрел на играющих детей. У самого Дмитрия Глазова детей не было. Жене Светлане недавно исполнилось двадцать четыре года, она и слышать не хотела о ребенке, потому что делала карьеру. Светлана ни разу не задумалась над тем, что если сделает карьеру, то не родит вообще.

А на детей смотреть было приятно. Кудрявая девочка с синим бантом в волосах подошла и протянула Глазову игрушечный совочек со словами:

– На. Слепи мне куличик.

Девочка предложила то, что надо: работу. Потому что интуитивно все поняла. И почему из детей вырастают жестокие начальники, которые ничего не хотят понимать? Куда все уходит? Дмитрий послушно залез в песочницу и стал лепить куличик. Наконец-то ему было хорошо.

Он завершил этот день, побродив по окрестностям. В семь часов побрел домой, вспомнив, что с женой вчера так и не поговорил.

И вечером он не сумел этого сделать – помешал звонок в дверь. Глазов спрятался в комнате, а Светлана побежала открывать. Потом она радостно крикнула:

– Дима, к тебе пришли! – И ушла на кухню ставить чайник.

Этого человека Глазов хотел сейчас видеть меньше всего на свете. Потому что он предатель. Аркадия Мельникова взяли на ту должность, на которую претендовал Дмитрий. Именно этот человек был ему раньше симпатичнее, чем остальные коллеги. Очень общительный, обаятельный парень, который любил говорить людям приятные вещи. Мельников помнил все дни рождения и юбилеи, он первым поздравлял начальство и ставил ему в заслугу собственные раскрытые дела. Причем Глазов никогда не заподозрил в интонациях Аркашиного голоса ни малейшей фальши. Только искренняя доброжелательность и неизменная щедрость, с которой Аркадий делал подарки. У Мельникова всегда было ровное и прекрасное настроение. Он не умел брюзжать и никогда не жаловался на жизнь. Мельников туго соображал, но всегда умел сделать так, чтобы за него охотно соображали другие. Даже сейчас Дмитрий не мог заставить себя разозлиться на Аркадия как следует. Тем более что тот вручил ему огромный торт, бутылку водки и сказал виновато:

– Димка, ну честное слово, я здесь ни при чем! Это начальство так решило. Я отказывался, говорил, что повышение заслужил ты. И зачем ты заявление на стол бухнул? Хочешь, я сам с Гринько поговорю? Найдем мы тебе работу!

Глазов знал, что Аркаша врет. И суетился, и проставлялся. И к полковнику неоднократно ходил. Послать бы его сейчас, но… Светлана тут же высунулась из кухни:

– Глазов, хватит дуться. Ты свинья. Тебе человек помощь предлагает, а ты его дальше прихожей не пускаешь. Аркадий, проходи в комнату, я сейчас на стол соберу.

– Я помогу, – Мельников тут же исчез на кухне.

Дмитрий не мог понять, как это у некоторых людей так гладко все получается. Со Светкой Мельников виделся всего пару раз, но они уже на «ты», и теперь слышно, как жена громко смеется в ответ на шутки гостя. Глазов откровенным букой не был, он просто всегда тонко чувствовал дистанцию между собой и другими людьми и то территориальное пространство малознакомого человека, в которое опасно было вторгаться. Мельникова на близкое расстояние допускали без опаски, и он хозяйничал на чужой территории так же активно, как и на своей собственной. Вот и теперь он принес в комнату рюмки, чашки, тарелку с печеньем и сахарницу. На столе красовался принесенный им огромный торт. Светлана расселась в кресле, и Дмитрий заметил, что жена тайком подкрасила губы.

– Ну, как там, на новой работе? – вяло спросил он.

– Знаешь, старик, а я тебе завидую, – Аркадий поддел на ложечку клубничное варенье и отправил его в рот со словами: – Чудное вареньице! Просто обалденное! Хозяйка, наверное, готовила? А, Светочка?

Жена зарумянилась и хихикнула:

– Вот слышишь, Глазов! Человек и то заметил, какая я замечательная хозяйка, а ты глотаешь все, как удав, не жуя! Как будто это моя обязанность – варенье на зиму запасать, когда я и так работаю целыми днями!

– Как же так? – посочувствовал Аркадий. – Женщин, старик, беречь надо. Особенно таких, как твоя жена. Красавица, умница, да еще и готовит замечательно!

Глазов почувствовал, что его затошнило. Ну горазд врать! Светлана красавицей не была: маленькая, очень уж худая шатенка с претензиями на оригинальность, и только. Одевается ярко, это верно. Но лицо обычное, фигурка так себе. Не модель. И готовила она скверно, особенно первое. Всегда торопилась, хотела поскорее отделаться и никогда не доваривала ни мясо, ни овощи. Все полусырое.

В варенье тоже не было ничего особенного: жидкий сироп, в котором клубничина гонялась за клубничиной. Но на самом деле лесть – твердая валюта. Чего только нельзя на нее купить! Дмитрий хотел было одернуть Аркадия, но вспомнил, что не так давно с удовольствием слушал из уст приятеля дифирамбы в свой адрес. Глазов глотнул раскаленного чаю и, обжегшись, почувствовал, как раздражение сменила боль. Ему должно быть приятно, что Мельников говорит жене комплименты. Но отчего-то было неприятно. Глазов боялся доискиваться причины, хотя ответ напрашивался сам собой: Светлана ему безразлична, раз он видит ее недостатки, раз комплименты в ее адрес раздражают и воспринимаются как откровенная ложь. А Мельников уже открывал бутылку водки:

– Давайте выпьем по маленькой. За красивых женщин.

– Не хочу, – буркнул Дмитрий.

– Старик, ты не прав. Ну за хозяйку дома просто грех не выпить!

Светлана посмотрела на мужа со злостью. Дмитрий не выдержал и подставил рюмку.

– Почему ты не женился? – спросил он.

– Да вот, не встретил такую, – Мельников все подмигивал Свете. – На самом деле, старик, кто я по сравнению тобой? Ни жены у меня, ни свободы. Работаю как каторжный, чтобы закрепиться на новом месте. Ну, выпьем!

Глазов, подчинясь давлению, с отвращением выпил рюмку водки. А Мельников так же жизнерадостно продолжил:

– Думаешь, я удовольствие от своей работы получаю? Это ты у нас энтузиаст. Сыщиком родиться надо.

Глазов даже поперхнулся:

– Зачем же ты опером стал?

– Карьера, старик, карьера. Сегодня на Петровке, в шестерках, а там, глядишь, дорасту до кого-нибудь. Начальником буду! Во! – Аркаша поднял вверх указательный палец. Мне, мол, туда, наверх! Кто бы сомневался!

– Вот видишь, Дима, как рассуждают умные люди! – тут же влезла Светлана. – Я тоже упираюсь день и ночь. Ни выходных, ни проходных. Даже ребенка не завожу, пока не будет уверенности в завтрашнем дне.

– Не завожу… Что это тебе, собачка? – обиделся Глазов.

– Жена твоя правильно рассуждает, – тут же заступился Аркадий. – А перед тобой, Дима, сейчас такие возможности! У тебя же высшее юридическое образование! Подсуетись, найди себе не пыльную работенку, греби денежки да спи спокойно по ночам. Мне сегодня в первый рабочий день в новой должности пришлось нахлебаться! Прислали какую-то психопатку. Муж у нее разбился год назад на крутой тачке. Гнал, небось, как ненормальный. Все они, крутые, так. Дорога скользкая, дождь прошел. Когда скорость под двести километров, машина уже неуправляема. А там обрыв не маленький, знак «неровная дорога», да еще дождь прошел. Дело тогда же и закрыли, год назад. А теперь эта дамочка насмотрелась американских боевиков и позвонила в милицию. Мол, в Америке сняли про нее фильм, и оказывается, что мужа убил какой-то маньяк, испортив тормоза в его машине. Сначала она пришла в районное отделение, а потом и на Петровку заявилась. Ну просто мегера!

– А что за фильм? – машинально спросил Глазов.

– Сегодня утром показывали по кабельному. Дамочка требовала найти этого американского режиссера. Андре Никольски, что ли.

Глазов сразу же вспомнил. И фильм, и другую историю трехлетней давности, которая произошла с ним самим. Дмитрий тогда был еще совсем зеленым, не обтерся как следует, людей слушал внимательно и верил всем. Отказы писать не умел, хотя коллеги ему советовали. Пришла к нему одна женщина. Плакала долго, и Дмитрий очень ее жалел. Женщина была чем-то похожа на его мать. Дмитрий представил, как она бредет с тяжелыми сумками, несет с рынка продукты. С теми же сумками едет в метро и высматривает свободное место. Потом быстро подхватывает вещи, опускается на сиденье, и в ее взгляде короткое женское счастье: села. Глазов никогда не дожидался этого взгляда и уступал место женщинам сразу. Это могла быть его мать. И его мать тоже могла долго и нудно рассказывать о своем замечательном сыне: каким он был маленьким, как ел манную кашку, ходил в детский садик и приносил двойки из школы. Поэтому Глазов терпел, хотя, по логике вещей, от посетительницы надо было избавляться. Говорила она полную чушь.

У этой женщины убили единственного сына около года назад. Застрелили где-то в подмосковном лесу, когда он с друзьями поехал на дачу к знакомой девушке. Убийцу так и не нашли, и женщина долго пеняла на это Глазову, а тому было ужасно стыдно. Он дело поднял и вспомнил, что за десять месяцев до своей смерти парень изнасиловал свою же одноклассницу. Пришел к ней домой пьяным, родители были на даче. Когда они на следующий день приехали домой, то обнаружили свою дочь с синяками по всему телу и в состоянии шока. Дочку тут же отвели в милицию, написали заявление об изнасиловании, а парень стал утверждать, что это она его соблазнила. И женщина, которая теперь пришла к Глазову с жалобой, была лицом весьма влиятельным в той сфере, где работала. И по инстанциям она ходила вовсе не с жалобой, а с конвертами, полными денег. И добилась того, что сыну дали срок небольшой, да и то условно. Семнадцатилетней девушке пришлось родить, потому что аборт врачи ей делать запретили под угрозой того, что она вообще потом не сможет иметь детей. А парень ходил гоголем и балдел от собственной безнаказанности. Именно поэтому его убийцу искали без особого энтузиазма, а потом и вовсе закрыли дело. У всех членов семейства изнасилованной девушки было железное алиби: денег им на жизнь хватало с трудом, не то что на киллера.

Симпатии к несчастной матери у Глазова поубавилось, тем более что он услышал от нее совершенно невероятную историю. После долгих и нудных жалоб женщина попросила Дмитрия найти и привлечь к ответственности американского режиссера! Якобы накануне посмотрела она фильм, в сюжете которого узнала историю своего сына и несчастной девушки. Даже имена были похожи, и артисты похожи, и все так трогательно, что хотелось плакать. А главное, в фильме была та самая правда, за сокрытие которой было заплачено столько денег. У потерпевшей стороны таких денег не было, и мать девушки стала искать справедливости не у закона, а в другом месте, написав какое-то письмо и опустив его в почтовый ящик. Теперь женщина просила, чтобы Глазов нашел того человека, которому было адресовано письмо. Якобы он и есть убийца ее сына, а режиссер – сообщник и клеветник. Дмитрий нашел фильм и честно его просмотрел. Главная неувязка оказалась в том, что фильм был американский. Убитого парня звали Иваном, там был Ив. Ну и что? Глазов подумал то же, что и все: на почве нервного расстройства у женщины разыгралось воображение.

У Дмитрия было тогда смутное ощущение, что он что-то пропустил. Что-то очень важное. Но на ощущениях дело не построишь. Разумеется, на ее заявление он написал отказ. Женщину поместили в психиатрическую больницу, лечиться от маниакального бреда. Глазов отправился ловить реального преступника, а не маньяка, существование которого надо было еще доказать.

Теперь он вспомнил то, что тогда так взволновало. Тогда и сегодня поутру. И Мельников оказался кстати с похожим рассказом, и фильм, который Дмитрий сегодня смотрел. Конечно, это была музыка. Френк Дюваль, «Слезы». Слезы эти еще тогда запали Глазову в душу. Через весь фильм проходила тема чьей-то глубокой тоски. И так органично вплеталась в действие. Так же и в книге, прочитанной накануне Глазовым, была разложена по нотам чья-то смерть, а сегодня утром черная машина летела в кювет под нежные звуки флейты. Вещь невероятная, но, похоже, маньяк существовал на самом деле! Как он попал на экран, зачем? Кто его придумал? Глазов словно оцепенел. Из этого состояния его вывел Аркадий:

– Эй, старик! Ты чего?

Он спросил у жены:

– Слушай, Светик, а тот писатель действительно умер?

– Какой писатель? – не поняла та. – При чем здесь писатель?

– Ну тот, со странным псевдонимом. Аким Шевалье.

– Между прочим, это не псевдоним. Все думают, что псевдоним, только он на самом деле был Аким Шевалье. Настоящий. Я даже видела, как его хоронили. Мы с подружками учились на первом курсе, и все стены в общежитии исписали его цитатами. Он был очень популярен. Просто очень! А сейчас классик. Книги его переиздаются. Раньше были в мягком переплете, а теперь я купила в твердом. Мне очень нравится! А когда он разбился на машине, его хоронила вся Москва. Гроб несли прямо по цветам. Только он обгорел сильно, и гроб не открывали.

– А может, потому и не открывали, что никакого писателя там не было? – спросил Дмитрий.

– Его жена опознала, умник! – разозлилась Светлана. – И свидетели были, что он в машину садился. И как сама машина горела, видели несколько человек. А в ней был именно писатель. Кто ж еще? Ох и плакала я тогда! Мы с подружками читали Шевалье запоем. У него удивительный талант. Хотя в его творчестве много сюрреализма, – добавила она гордо.

– Ты еще и литературой увлекаешься? – тут же влез Аркадий. – Какая умница, а, Дима? А я вот, признаться, кроме «Трех мушкетеров» ничего не читал. И что ты, Димка, вдруг про этого писателя заговорил? Я тебе про свою работу, а ты каких-то покойников вспоминаешь. Тебе неинтересно?

– И как зовут ту женщину, что к тебе приходила?

– Психопатку? Юлия Шумова. Была такая фирма, «ППШ», которая за год развалилась.

– Чего-чего? Как называлась? – Глазов подумал, что ослышался.

– «ППШ». Петр Петрович Шумов. Ха-ха! А ты-то что подумал? Да, Шумов своих конкурентов расстреливал, как пистолет-пулемет! В упор. Родственнички-то полагали, что протянут без Шумова, а их те же конкуренты мигом скрутили в бараний рог. Все было завязано на этом Петре Петровиче. Это был танк, а не мужик, пер так, что деревья под ним трещали.

– И что ты решил с его женой?

– Отправил воздухом подышать. Хотя бабенка денежная, и на лицо приятная. Не такая, конечно, как твоя красавица жена, да и годочков ей хорошо за тридцать, – и Мельников снова подмигнул Светлане. – Но знаешь, Дима, работа есть работа. Вот ты мне что скажешь? Где копать? Она же баба настырная. До большого начальства дойдет. Она уже сколько кордонов миновала! А прорвалась! Разумеется, ее «на новенького» спихнули. То есть на меня. В психушку ее упрятать? А?

Дмитрий понял все. Мельников спланировал свою жизнь четко: он начальник, у которого должна быть рабочая лошадь. Аркаше надо выслужиться, потом перетащить к себе Глазова, как талантливое приложение к собственной пробиваемости. Но сначала надо выслужиться. Мельников так и будет крутиться рядом, стараясь стать другом семьи. Он начнет с комплиментов жене, потом, скорее всего, предложит денег в долг, потом поможет с работой. И никуда ты не денешься от его заботы. Он, Дмитрий Глазов, нужен Мельникову.

И в глубине души, под толстым слоем обиды и раздражения, осело: а почему бы и нет? Мельников пробивной, а он, Глазов, смекалистый. Неплохой тандем.

– Дай мне ее адрес и телефон. Я с ней поговорю, – сказал он.

– Нет, серьезно? Убедишь ее заявление забрать? Слушай, я тебе буду страшно признателен, старик. Ну просто жутко признателен. Гринько я сам позвоню. Записывай.

Дмитрий черкнул у себя в блокноте адрес Юлии Шумовой. Он должен был поговорить с ней. Если у женщины есть деньги, то почему бы не взяться за ее дело? Все равно с Петровки ее погонят. А она, похоже, справедливости жаждет. Открывать свою частную сыскную контору – вещь хлопотная. Налогами задавят, бумаги всякие заставят писать. И надо иметь порядочный стартовый капитал. Возни много. Зачем все это, если можно просто предложить свои услуги и попросить скромное вознаграждение? Месяца два можно перекантоваться.

Что касается порядочности… Глазов же не виноват, что Аркадий Мельников не читает книг и не любит психологические триллеры. Хорошо, когда к делу прилагаются факты, а не ощущения. Флейту на суде можно предъявить, а то, что на ней исполняется, вряд ли.

И были еще смутные мысли насчет таинственного убийцы. В душе Глазов ему даже завидовал. Этакий граф Монте-Кристо в современном варианте. Только граф за себя мстил, а этот за человечество. Обиженные к нему взывают, и он несется на помощь. А потом снимает об этом фильм. Не бескорыстно, значит. Неплохо с этого имеет. Было очевидно, что убийца живет за границей, что он богатый и пользуется известностью в определенных кругах. Это были деньги. Работа не хуже любой другой. Глазов решил поэксплуатировать себя самостоятельно, а не отдаваться так сразу Мельникову. На ошибках учатся. Хватит ходить в коротких штанишках.

Мельников ушел в двенадцатом часу. Дмитрий добросовестно помыл посуду, поскольку жене завтра на работу, а ему нет. Пока он это делал, Светлана смывала косметику и накручивала волосы на бигуди. Потом она исчезла в комнате, и Глазов прокрался туда же спустя полчаса, полагая, что жена уже спит. Обычно тем оно все и заканчивалось. Но сегодня Света не спала, а была взволнована и побрызгала свои бигуди дорогой туалетной водой.

– Не спишь? – на всякий случай спросил Дмитрий.

– Слушай, Дима, я очень красивая?

Он отвел глаза от смешных рожков у нее на голове и буркнул:

– Разве любят за это? Спи.

– Ну почему ты такой зануда? И как это у тебя могут быть такие хорошие друзья, как Аркадий?

– Рядом с хорошим человеком и сволочь кажется порядочной, – не выдержал Глазов.

– Ты завидуешь. Он все делает правильно, а ты нет. Извини, Глазов, но ты – зануда.

– Согласен. Теперь я могу спать?

– У меня что-то сон пропал, – Светлана потянулась к Глазову губами, и он почувствовал запах крема.

– Пить надо меньше, – буркнул Глазов и вытер рот. – Водку зачем с Аркашкой пила? А теперь лезешь.

– Я чуть-чуть. Расслабиться. С ним поболтать приятно. Странно, что он еще не женат.

– Разборчивый слишком.

– Это хорошо, – она зевнула. Потом сказала: – Ну?

– Что ну?

– Любовь у нас будет? Я жду!

– Мажешься на ночь всякой дрянью, а потом любви хочешь, – разозлился он.

– Ну, знаешь! – не выдержала Светлана. – В конце концов, я тебя кормлю!

– Нет, это уже полное свинство! Как будто ты не видишь, что я и так мучаюсь! Вместо того, чтобы пожалеть, ты еще добиваешь! С Мельниковым целуйся!

Глазов взял подушку и ушел в кухню, на раскладушку. Ссора с женой укрепила его в принятом решении: достать большие деньги и швырнуть ей в лицо. «И с чего это ее так развезло?» – подумал Дмитрий, засыпая.

Прежде чем идти к Шумовой, Дмитрий решил убедиться в правильности своих ощущений, хотя ощущения – вещь нематериальная. На следующий день он проснулся с мыслью о том, что теперь у него есть дело. Работа и душевная тоска – вещи несовместные. Глазову надо было срочно достать те два фильма, снятые Андре Никольски, с которыми он уже сталкивался, и попытаться найти еще хоть один неизвестный ему фильм. Пока Глазов видел их только два. Но, судя по сюжету и времени показа, это были фильмы малобюджетные и не кассовые. Так называемое кино не для всех. Душевные терзания, психологические изыскания, долгие нравоучительные рассуждения о том, что хорошо, а что плохо… Словом, тоска.

Что тут поделаешь? Писатель Аким Шевалье был гораздо талантливее и удачливее, чем режиссер Андре Никольски. Пятьдесят процентов кинематографа держится на сюжете о Золушке, остальные пятьдесят составляет история графа Монте-Кристо. Все свое творчество Андре Никольски посвятил второму. Он честно выжимал из последних пятидесяти процентов все возможное. Создал образ героя-мстителя, человека бескорыстного и провозгласившего себя Судьей и Вершителем Судеб. В последнем Глазов убедился, найдя еще два фильма американского режиссера. Похоже, это было все, что снял Никольски.

Первым делом Глазов все их просмотрел, убив на это целый день. Историю друга-предателя и повесть о несовершеннолетней девушке, родившей ребенка, он уже видел раньше. Третий фильм Глазову не понравился совершенно. Это была история врача-убийцы. Семья эмигрантов, состоящая из отца, его двадцатипятилетней дочери и ее маленького ребенка, едва сводит концы с концами. И вдруг у единственного кормильца семьи случается приступ аппендицита. В больницу его кладут, но врач ждет денег за операцию и оттягивает ее, как только может. Но денег дочь найти не в состоянии. Медицина в Америке дорогая, а бедным эмигрантам лучше вообще не болеть, поскольку страховки у них нет и средств на лечение тоже. Кончается тем, что отец умирает, а женщина с маленьким ребенком оказывается на улице. И она вынуждена себя продавать, чтобы заработать хоть какие-то деньги. И то же письмо, адресованное неизвестному мстителю. Врача в итоге находят мертвым в собственном гараже, где он задохнулся от выхлопных газов.

Дмитрий сразу не мог понять, чем ему этот фильм неприятен. Он просто не получился, и все. Музыка, использованная в картине, была Глазову незнакома. Пожалуй, чересчур слащавая для такого злого сюжета. Солирует флейта, но порою ее заглушает оркестр. Глазов уже понял, что флейта – любимый музыкальный инструмент Андре Никольски. Но… Здесь надо было негодовать, а режиссер умилялся. Он с такой слащавостью снимал бедную маленькую девочку, несчастного ребенка, которого мать выставляла на улицу, чтобы принять очередного клиента, что Глазову стало противно. То, что происходило в больницах России, на самом деле было гораздо хуже. Дмитрий сам недавно столкнулся с бесплатной медициной, когда жена удаляла пресловутый аппендицит. В больнице, по месту прописки, запросили столько, что они предпочли платную клинику. Глазов так и не понял, зачем его жене выдали страховой полис, а когда возмутился, ему вежливо объяснили, почему надо за операцию заплатить. Хотите нормального отношения – платите деньги, не хотите платить, значит, вам плевать на свое здоровье. Слава богу, что Светлана недотянула до того момента, когда дело могло закончиться печально. Правда, долго потом возмущалась, что уплыли сбережения, отложенные на летний отдых. Нет, фильм Дмитрию не понравился. Какое, к черту, торжество жизни, когда медицина убивает? А как же клятва Гиппократа?

Он расслабился только на четвертом фильме. Типичная история альфонса, который эксплуатирует богатую дамочку, делясь деньгами с молодой любовницей. И музыкальная тема хороша: «Танцор за деньги», поет великая Тина Тернер. Мужчина, конечно, ни с кем не танцует, занимается бизнесом, пытаясь за счет своей пассии сделать карьеру. И сволочью его назвать трудно, пока он не заставляет свою богачку сделать аборт, наврав с три короба о своей неизлечимой наследственной болезни. Богачка в итоге разоряется, и происходит душераздирающая сцена ее объяснения с молодым карьеристом. Пожалуй, самое удачное из всего, что снял этот Никольски. Есть надрыв, особенно там, где голос певицы внезапно хрипит и обрывается, не выдержав напряжения и высоких нот. И сама героиня фильма уже ни во что не верит. Над ней смеется молодая, смазливая любовница предприимчивого красавца, и хочется непременно убить их обоих. Таинственный мститель убивает только мужчину. Он – человек гуманный. Не воюет с женщинами, любит детей. Глазов заинтересовался им еще больше. Откуда он взялся?

В целом же фильмы показались Дмитрию средненькими. Ни плохие, ни хорошие. До вершин кинематографа им мешала дотянуть слишком уж явная простота. Белое в них было белым, а черное черным. И что называть типично американским хеппи-эндом? Порок наказан, добродетель торжествует? Ценой чего? Другой жизни? Сомнительно. Нет, он не стал поклонником Андре Никольски. В отличие от писателя Акима Шевалье.

Единственное, в чем режиссер был на высоте, так это в работе с музыкальным оформлением. Он чувствовал музыку, как другие чувствуют боль, порою достигая в кульминации наивысшего наслаждения. Именно на этом чутье и поймал его Глазов. Никольски не только понимал музыку, но и умел это донести до зрителя, ни капли не расплескав. Если уж он использовал в работе чью-то музыку, то выжимал из нее все, что возможно.

Сделав пометки в своем блокноте, Глазов решил, что пора нанести визит Юлии Шумовой. Звонил он ей долго, и уже отчаялся дозвониться, когда трубку наконец сняли.

– Вас слушают, – вяло сказала женщина.

– Здравствуйте. С Юлией Шумовой я могу поговорить?

– Слушаю.

Женщина оказалась необщительной. Чувствовалось, что она напряжена и поскорее хочет отделаться от собеседника.

– Вы недавно обращались в милицию с заявлением.

– Да, – сразу насторожилась она.

– Я знаю, в чем его суть. Знаю также, что вам не поверили.

– Послушайте, что вам надо? У меня просто был нервный срыв, депрессия. Это бывает. Сейчас я спокойна. Сама понимаю, что сделала глупость. Я от каждого шороха вздрагиваю, а тут посмотреть с утра историю, похожую на… – Она судорожно всхлипнула.

– Я могу доказать, что это ваша история. Вернее, точно доказать не могу ничего, но человек, который убил вашего мужа, существует.

– Но за что? За что убил?

– Это долго объяснять. Я к вам приду и расскажу.

– Нет, не надо. Я заберу заявление.

– Да вы что, за смерть мужа не хотите отомстить?! – деньги уплывали из рук, ему пришлось атаковать.

– Не хочу. Уже прошло. Не знаю, что это было. Но мне уже легче. Послушайте, у вас есть эта кассета?

– Да, есть.

Пауза, вздох.

– Я не выхожу из дому. Это болезнь, я знаю. Людей боюсь. Открытого пространства боюсь. Принесите мне кассету. Не трудно?

– Принесу, – пообещал Глазов.

– Тогда я вас жду.

Шумова подробно объяснила, как найти ее загородный дом, и повесила трубку. Глазов вздохнул. С дамочкой получился прокол. Какая-то вялая дамочка, без энтузиазма. А Мельников ее еще ведьмой назвал, и психопаткой. Вчера, значит, психопатка, а сегодня ей на все наплевать. Странно. Но если она могла за ночь переменить решение, это значит, что, проснувшись завтра утром, она запросто может склониться и в другую сторону. И Глазов решил поехать к Юлии Шумовой завтра, а сегодня еще раз посмотреть некоторые моменты фильмов, снятых Андре Никольски.

Анданте (Не торопясь, спокойно)

На всякий случай Дмитрий взял с собой все кассеты. Он был молод, он был тщеславен. Ах, меня уволили с работы! А я посмотрите что могу! Взгляните, что знаю! Ему не терпелось поделиться с кем-то своим открытием. Он знал теперь факты, которые для многих газетчиков стали бы сенсацией. Глазов понял это, почитав во время завтрака разделы светской хроники. Светлана любила покупать яркие журналы с цветными фотографиями знаменитостей, и растрепанная пачка подобных изданий всегда валялась в кухне на табуретке. Раньше Глазов внимания на нее не обращал, но теперь некоторые заметки просмотрел внимательно.

Пару раз он даже усмехнулся. Вот глупые журналисты, раскапывают какую-то ерунду: у кого каких размеров в доме ванна, кто пьет томатный сок, а кто по утрам водку, кто спит один, а кто с плюшевым медвежонком. А здесь криминальная история! Несколько трупов! Откуда такие сюжеты у режиссера, который живет и творит в Америке? Кто их ему поставляет? Между прочим, как обратил вчера внимание Глазов, Андре Никольски во всех случаях выступал и как режиссер, и как сценарист. Не означает ли это его тождество с писателем, который и в живых-то давно не числится? А ведь Аким Шевалье классик. Жена недавно сказала.

Глазов находился в состоянии лихорадочного возбуждения, когда отыскал наконец загородный дом Юлии Шумовой. Машины у него не было, пришлось добираться тремя видами транспорта. Но ему было не привыкать. Вдова жила за городом, километрах в пятидесяти от столицы по южному направлению. Сначала Глазов подумал, что у нее здесь дача, но, присмотревшись, понял, что Шумова живет в поселке и зимой. Возле добротного кирпичного строения дрова были сложены аккуратной поленницей, все вокруг носило следы ежедневного, неспешного труда. На балкончике пристроилась зеленая тарелка: спутниковая антенна.

Сама хозяйка, услышав, как стучат в калитку, появилась на крыльце, одетая в старые тренировочные штаны с вытянутыми коленками и вязаную кофту. Глазов поначалу принял ее за старуху. Она с опаской щурилась на солнечный свет, все время морщилась, отчего лоб ее напоминал гармошку. Глазов подумал, что Аркадий ошибся. Хорошо за тридцать? Да ей все пятьдесят! На лицо приятная? Да по сравнению с ней Светка действительно красавица!

– Здравствуйте! – крикнул Глазов через забор. Потому что на участке раздавался заливистый лай.

– Альфа, на место! Фу!

Конечно, одной, без охраны здесь было нельзя. Немецкая овчарка бегала по двору, беснуясь от запаха незнакомца. Шумова взяла ее одной рукой за ошейник, оттащила от калитки.

– Проходите. Не бойтесь, собака старая. Она не кусается.

Глазов с опаской нырнул в калитку и поспешно пробежал в дом. Он с детства не любил собак, а если уж честно, то просто их боялся. В детстве его напугала огромная овчарка, и несколько лет он заикался. Его дразнили, он кидался в драку. Словом все это было отвратительно. И овчарка тоже. Отвратительна!

На веранде он подождал хозяйку. Овчарка до веранды не допускалась, осталась внизу, примолкла, приглядываясь к гостю. «Да невкусный я! Ядовитый!» – хотелось сказать ему. Вместо этого Глазов сделал вид, что никакой овчарки не существует. Сел в плетеное кресло и прикрыл глаза. «А за городом сейчас хорошо…» Был теплый весенний день. Сидеть в доме в такую погоду Глазову не хотелось. Шумовой, видимо, тоже, потому что они остались на веранде. Женщина опустилась в плетеное кресло напротив. Дмитрий открыл глаза и присмотрелся к ней внимательнее.

Нет, она не старуха. Да, она старше его. Настолько, что Дмитрий даже не стал это высчитывать. Больше, чем на пять, а дальше какая разница? Дальше между мужчиной и женщиной уже целая эпоха: они в юности танцевали на дискотеках под разную музыку, по-разному и в разной одежде, читали разные книги, ведь мода меняется так быстро! У него сердце сладко замирает при звуках группы «Модерн токинг», под которую крутил первую школьную любовь, а у нее от чего? Какие-нибудь «Арабески», воспринимаемые им как старье? Эпоха древностей – вот что такое ее юность. У нее другие представления обо всем. Следовательно, к этой женщине только почтение. Да и к женщине ли? Есть хорошее слово: клиентка.

Но тайком он на клиентку посматривал. В женщине чувствовалась порода. Люди, жившие когда-то в роскоши, навечно пропитываются золотой пылью. Ничто не может убить воспоминания, даже нищета. Юлия Шумова красавицей не была, и одета была безобразно, но Глазов смотрел в ее глаза с непонятной тоской. Она ездила на «Мерседесах» и наверняка побывала везде. В местах, о которых он может только грезить. Она была женой очень богатого человека. Приемы, банкеты, номера дорогих отелей… На этих плечах лежал роскошный мех, на тонких длинных пальцах и в маленьких ушах сверкали бриллианты…

А глаза у нее необычные. Очень уж светлые, серые, почти жемчужные, при темных волосах и угольно-черных ресницах. Добавить в них яркости и капельку синевы, и Юлия была бы очень интересной женщиной. А так выглядела блеклой. Глазов попытался представить ее при полном макияже и… не смог. Они были затянуты серой дымкой, ее глаза. Туманом, за которым он не смог ничего угадать.

«И все-таки, сколько же ей лет? А спросить, обидится?»

– Я звонил вам… – со вздохом сказал он и тут же себя одернул. «Звучит как начало любовного романа. Что у нас может быть общего? Ничего! И уж конечно, никакого романа!»

Юлия Шумова словно прочитала его мысли и усмехнулась. Все-таки эти зрелые женщины очень опасны. Ты еще только подумал, а она уже все знает! И продолжение зависит только от нее, по праву первого хода:

– Извините, – сказала хозяйка. – Я стала немного странной с тех пор, как живу одна.

– Вы что-то говорили про боязнь людей… – он почувствовал, что заикается. Фразы получались деревянные. Из-за собаки? Из-за собаки!

– Вы привезли кассету? – спросила она.

– Как мне вас называть? – решился, наконец, Глазов. – Юлией или по отчеству?

– Хотите знать, сколько мне лет? Тридцать пять, так что решайте сами.

«А выглядит старше…» – машинально отметил он и сказал:

– Тогда по отчеству. Мне двадцать восемь.

И тут случилось неожиданное. Она вдруг закрыла лицо ладонями и заплакала устало, раскачиваясь из стороны в сторону:

– Старуха, совсем старуха… Жизнь кончена, потому что страшно…

Глазов растерялся. Что делать? Бежать за водой? И почему она ревет? Потому что ему двадцать восемь, а ей тридцать пять?

– Ну не надо так расстраиваться, – виновато сказал он. – И вовсе это не много. Тридцать пять. Нашли из-за чего плакать!

И тут же понял, что сказал глупость. Это из-за собаки. Определенно. Собаки его пугают.

– Боже мой… – всхлипнула Юлия. – Если бы все это вдруг кончилось… Страшно…

– Кого вы боитесь?

– Людей. Я же сказала, что боюсь людей.

– Вас кто-то обидел?

– Давайте кассету, – Юлия вдруг перестала плакать и стала вытирать лицо.

– Послушайте, я помочь вам хочу. Конечно, мужа вашего не вернешь… – Это прозвучало еще глупее. В таких случаях было два варианта: говорить банальные слова сочувствия или молчать. И Глазов замолчал. Они сидели на террасе безмолвно, и Дмитрий искал повод, чтобы уйти.

– Чаю хотите? – спросила она.

– Зачем вам этот фильм? – поинтересовался Дмитрий вместо ответа на вопрос.