Тот, кто следовал за мистером Рипли Хайсмит Патриция

– «Здесь просто божественно – такая тишина! – стал читать вслух Том. – Для соответствующего настроя все время ставим пластинки с музыкой Сибелиуса[3]. Сейчас полночь, но солнце светит, как днем, так „жаль, что вы не здесь, рядом с нами!“».

Том перестал читать, и тут же раздался оглушительный треск электрических разрядов. Гром гремел и урчал, как потревоженный сторожевой пес.

– Ну и достанется нам сегодня, – заметил Том. – Надеюсь, что георгины устоят. – На всякий случай он их все-таки заранее привязал к палочкам.

– Что ты так нервничаешь? – спросила Элоиза, забирая у него открытку. – Можно подумать, у нас до этого не бывало гроз. Я, наоборот, даже рада, что она грянет сейчас, а не вечером. Сам знаешь, сегодня я должна быть у папы в Шантильи.

Разумеется, Том это знал. Еженедельно по пятницам родители Элоизы ожидали их к ужину, и Элоиза старалась не нарушать этой договоренности. Том сопровождал ее далеко не каждый раз. Он предпочитал не ездить. Они были людьми чопорными и скучными – не говоря уже о том, что относились к нему довольно прохладно. Том находил забавным то, как Элоиза всегда говорила, что отправляется к папе, а не к родителям. Разумеется, ведь денежками распоряжается именно папенька! Из двоих супругов мамаша была более щедрой и мягкой по натуре. Том, однако, очень сомневался, что в критической ситуации – если Том почему-либо переступит границы дозволенного (что едва не произошло во время истории с Бернардом и американцем Мёрчисоном из-за картин Дерватта) – у мамочки хватит духу не позволить папаше Плиссону лишить их финансовой дотации. Именно эта дотация позволяла им должным образом содержать Бель-Омбр…

Том закурил и со страхом и радостным волнением стал ждать очередной яростной вспышки молнии. Ему снова вспомнился папаша Жак Плиссон – пухлый напыщенный человечек, который благодаря тугому кошельку мог управлять судьбами, словно новоявленный колесничий упряжкой коней. Жаль, конечно, что деньги обладают такой силой, но тут уж ничего не поделаешь.

– Еще чашечку кофе, месье Тома?

Возле его кресла стояла мадам Аннет. Серебряный кофейник едва заметно подрагивал в ее руках.

– Спасибо, пока достаточно, мадам Аннет, но кофейник оставьте, может быть, я выпью через некоторое время.

– Пойду проверю окна, – сказала экономка, опуская кофейник на подставку посредине стола. – Как темно! Наверное, гроза будет сильная.

Она взглянула на него из-под тяжелых полуопущенных век своими синими глазами, на мгновение их взгляды встретились, но она тут же торопливо направилась к лестнице. Том подозревал, что она уже проверяла окна – может быть, даже не один, а два раза. Сделать это лишний раз ей было приятно, и Том оценил ее внимательность. Ему не сиделось на месте, он встал, подошел к окну, где было чуть больше света, и развернул «Дейли трибьюн» на странице с объявлениями о всякого рода новостях. Так-так… Фрэнк Синатра очередной раз заявляет о намерении окончательно распрощаться со сценой – теперь, после выхода на экраны фильма с его участием.

А вот еще: «Фрэнк Пирсон, горячо любимый сын покойного магната пищевой промышленности (производство деликатесов), исчез из родного дома (в штате Мэн). Его семья крайне обеспокоена.

В течение трех недель от него нет никаких вестей. После смерти отца (в июле) Фрэнк находился в глубокой депрессии».

Том припомнил сообщения об этом событии. Даже лондонская «Санди таймс» уделила Пирсону несколько десятков строк: подобно сенатору от Алабамы Джорджу Уоллесу[4], Джон Пирсон не мог передвигаться без инвалидного кресла, поскольку некто – и, вероятно, по сходным причинам – пытался его убить. Он был сказочно богат – не так, как Говард Хьюз, но тем не менее его состояние исчислялось сотнями миллионов долларов. Его фирма производила диетические продукты, экологически чистую пищу, еду для гурманов. Тому запомнился этот некролог, особенно в связи с тем, что соответствующие власти так и не пришли к единому заключению об обстоятельствах смерти: то ли он сам решил свести счеты с жизнью, направив кресло со скалы прямо под откос, то ли это был несчастный случай. С этой скалы Джону Пирсону нравилось наблюдать закат, и он категорически отказывался поставить там ограду – она испортила бы вид на море.

Кррэ-кк. Трах-та-рарах!

Том отпрянул от оконного стекла и расширенными глазами посмотрел в сторону оранжереи – уж не разбились ли там стекла?!

От внезапного порыва что-то забренчало-загрохотало по крыше. «Наверное, просто ветка», – с опаской подумал Том. Равнодушная к буйству стихий, Элоиза просматривала в это время новый журнал.

– Мне пора одеваться, – проговорил Том. – Надеюсь, ты сегодня ни с кем не договаривалась встречаться за ланчем?

– Нет, милый. До пяти я никуда не выйду. Да не волнуйся ты по пустякам. Дом вполне надежен и не собирается разваливаться.

Том согласно кивнул, но, когда вспышки молнии озаряли все вокруг, ему становилось не по себе. Он поднялся наверх, принял душ и стал бриться. «Прибрал бы поскорее Господь папашу Плиссона», – подумалось ему. Не то чтобы им с Элоизой требовалось больше денег – совсем нет! Просто он донельзя раздражал Тома (то есть выступал в классическом амплуа стервы-тещи), да еще к тому же был сторонником этого Ширака…

Уже одетый, Том чуть приоткрыл боковое окно. Ему в лицо ударил влажный ветер. Он с наслаждением вдохнул полной грудью, но тут же захлопнул окно. Какой упоительный воздух! Пахло дождем и сухой землей. Том прошел в комнату Элоизы. Там окна были плотно закрыты, и по ним со свистящим звуком струилась вода. Мадам Аннет поправляла покрывало на их широкой супружеской постели.

– Теперь все в полном порядке, месье Тома, – проговорила она, заботливо поправила подушки и выпрямилась. Ей было далеко за шестьдесят, но выглядела она значительно моложе. Глядя на энергичные движения ее невысокого ловкого тела, Том от всей души надеялся, что впереди у нее еще много лет активной жизни.

– Хочу быстренько проверить, как там в саду, – сказал Том.

Он сбежал вниз, открыл входную дверь и поспешил к цветнику за домом. Воткнутые им возле георгинов палочки стояли крепко, веревочки не развязались. Правда, головки «Алых лучей» отчаянно мотало ветром, но ни им, ни любимцам Тома, игольчатым оранжевым георгинам, ничего не грозило.

Свинцовое небо на юго-западе озарила вспышка молнии, и Том замер под дождем, ожидая очередного громового раската. Наконец он грянул – зловещий, скрежещущий и глухой.

Что, если мальчишка, встретившийся ему недавно, и есть тот самый Фрэнк Пирсон? И возраст подходит, он выглядел скорее на шестнадцать, чем на девятнадцать. Правда, мальчишка говорил, что он из Нью-Йорка, а не из Мэна. А впрочем, не публиковала ли «Геральд» фотографию всего семейства в связи со смертью старика? Фотография самого Джона Пирсона, разумеется, была, но Том абсолютно не помнил, как он выглядел. Или Том видел ее в «Санди таймс»? Зато мальчишку, который увязался за ним три дня назад, Том запомнил лучше, чем обычно запоминал незнакомых людей. У него было неулыбчивое, даже, пожалуй, мрачноватое выражение лица, решительный, плотно сжатый рот, прямые темные брови. Ах да! – еще родинка на правой щеке – не настолько крупная, чтобы быть заметной на фотографии, и все же – примета. Парнишка держался не просто вежливо, но был все время настороже.

– Тома! Иди же скорей в дом! – крикнула из окна Элоиза. – Или ты хочешь, чтобы в тебя ударила молния?

– Я совсем не промок, – отозвался Том, вытирая о коврик ноги в высоких ботинках со шнуровкой. – Просто задумался.

– О чем? Вытри волосы, – сказала она, подавая ему полотенце.

– Сегодня у меня урок. Роже придет в три. Надо разучить сонатину Скарлатти. Буду заниматься сейчас и после ланча – тоже.

Элоиза улыбнулась. В отблесках дождя зрачки ее серо-голубых глаз, казалось, излучали фиалковое сияние, которое Том просто обожал. Может быть, именно для усиления эффекта она и надела сегодня лавандового цвета платье? Вряд ли. Просто удачное совпадение.

– Я как раз собиралась позаниматься, – продолжала Элоиза по-английски, ученически тщательно выговаривая слова, – когда увидела, как ты, словно идиот, стоишь под дождем посреди лужайки.

Она села на стульчик перед клавесином, выпрямила спину и потрясла кистями рук. «Прямо как настоящий профессионал», – подумал Том. Он прошел на кухню. Стоя на деревянном трехногом табурете, мадам Аннет наводила порядок в верхней части кухонного буфета. Одну за другой она методично перетирала баночки и бутылочки со специями. Для приготовлений к ланчу было еще слишком рано, а поход за покупками в деревенскую лавку она отложила из-за дождя.

– Я хочу найти кое-что в старых газетах, – сказал Том, наклоняясь к корзине с ручкой и крышкой, где хранились газеты. Она стояла в углу коридорчика, который вел в комнаты мадам Аннет.

– Вы ищете что-то определенное, месье? Вам помочь?

– Спасибо, я справлюсь. Одну минуту. Похоже, мне нужны американские газеты, – рассеянно говорил он, перебирая июльские номера «Геральд трибьюн». Весь вопрос в том, где было опубликовано это сообщение – в отделе некрологов или в новостях. У Тома осталось смутное воспоминание, что текст с фотографией располагался наверху первой страницы, в левой колонке. В корзине нашлось всего десять номеров за июль, остальные отсутствовали. Том поднялся к себе и нашел там еще несколько номеров, но ни в одном из них не обнаружил упоминания о Джоне Пирсоне.

До слуха Тома донеслись звуки инвенции Баха. Элоиза играла прекрасно. Уж не завидует ли он? Тому стало смешно. Можно не волноваться: наверняка сонатина Скарлатти в его исполнении заслужит у их общего учителя, месье Роже Лепти, не меньше похвал, чем инвенция Баха в исполнении Элоизы! Том и в самом деле рассмеялся вслух. Уперев руки в бока, он с разочарованием посмотрел на кучку газет на полу. Он решил попытать счастья со справочником «Who is who» и через коридор прошел в комнату под башенкой, которая служила им библиотекой. Он снял с полки английский справочник, но там не было упоминания о Джоне Пирсоне.

Тогда он достал том, опубликованный несколькими годами раньше в Штатах. Снова неудача. Правда, оба справочника были более чем пятилетней давности, к тому же Джон Пирсон вполне мог оказаться одним из тех типов, которые отказываются сообщить какие-либо данные о себе.

Умеренно громкий финальный аккорд инвенции прозвучал в третий раз.

Любопытно, заглянет ли к нему снова тот паренек… Том думал, что да, заглянет.

После ланча Том разучивал сонатину Скарлатти. Теперь ему хватало усидчивости на полчаса и более – не то что несколько месяцев назад, когда каждые пятнадцать минут приходилось делать перерыв и гулять по саду. Роже Лепти[5], фамилия которого находилась в полном противоречии с его внешностью – это был высокий, полный мужчина с кудрями и в очках, за что Том окрестил его французским Шубертом, – однажды заметил, что садовые работы губительны для рук музыканта. Том не пожелал бросать любимое занятие, но пошел на компромисс: сложные работы вроде удаления мучнистой росы он целиком возложил на приходящего садовника Анри. К тому же он вовсе не собирался становиться музыкантом-профессионалом и давать концерты. Хочешь ты этого или не хочешь, но вся жизнь состоит из компромиссов.

Четверть пятого.

– Здесь легато![6] – произнес Роже Лепти. – Легато на клавесине требует особой тщательности и чистоты…

Том сосредоточил все внимание на том, чтобы, не напрягаясь, чисто, но достаточно бегло исполнить трудный пассаж.

Зазвонил телефон. Со вздохом облегчения Том извинился и встал. Элоиза уже закончила играть и теперь одевалась у себя наверху для визита к папа.

Том не стал подниматься, он снял трубку внизу и услышал голос Билли: тот говорил с Элоизой, которая подошла к телефону раньше Тома.

– Добрый день, мистер Рипли, – робко произнес Билли. – Я тут съездил в Париж. Насчет этого приюта – помните? Получилось… любопытно.

– Ты что-нибудь выяснил?

– Немного… Я подумал, раз это вам интересно, может, я заеду к вам ненадолго сегодня где-то около семи?

– Сегодня? Хорошо, приезжай.

Их разъединили прежде, чем Том успел спросить, как он собирается добраться до Бель-Омбр. Впрочем, он же находил способы добираться до их дома прежде. Том повел плечами, сел за клавесин, выпрямил спину и начал играть. Ему показалось, что на сей раз соната-пикколо Скарлатти у него звучала гораздо лучше.

– Исполнено бегло, – сказал Роже Лепти. В его устах эта похвала дорогого стоила.

После полудня ярость стихий улеглась, и теперь промытый дождем сад сиял в лучах вечернего солнца. Элоиза уехала, пообещав вернуться не позже полуночи. До Шантильи было около полутора часов езды, к тому же, пользуясь тем, что отец уже в десять тридцать отправлялся ко сну, они с матерью обычно после ужина проводили какое-то время за разговорами.

– В семь я жду Билли Роллинса – паренька-американца, – предупредил жену Том.

– Ах да, того, которого ты приводил недавно?

– Я его чем-нибудь покормлю. Возможно, когда ты вернешься, он еще будет здесь.

Элоизе это было неинтересно.

– До скорого, Тома! – прощебетала она, беря в руки букетик махровых, с длинными стеблями маргариток. В центре букета красовался пион – один из последних в этом сезоне.

Поверх юбки с блузкой она предусмотрительно накинула дождевик.

Том начал слушать семичасовые новости, когда у ворот позвонили. Он заранее известил мадам Аннет о том, что в семь к нему придут, но теперь опередил ее, сказав, что встретит гостя сам.

Билли Роллинс уже миновал распахнутые ворота и по гравиевой дорожке приближался к парадным дверям. На этот раз на нем были шерстяные брюки, рубашка и пиджак. Под мышкой он держал плоский пластиковый пакет.

– Добрый вечер, мистер Рипли, – улыбаясь, поздоровался он.

– Здравствуй. Каким образом ты умудрился так точно рассчитать время?

– Взял такси. Я сегодня шикую, – отозвался подросток, тщательно вытирая ноги. – А это вам.

Том развернул пакет и вынул пластинку. Это оказались «Песни» Шуберта в исполнении Фишера-Дискау[7] – новая запись, которую Том недавно слышал.

– Большое спасибо, Билли. Это, как говорится, именно то, что нужно. Я вполне серьезно.

В отличие от прошлого раза, Билли был одет безупречно. Вошла мадам Аннет, чтобы узнать, не нужно ли что-нибудь принести. Том представил ей Билли и, предложив ему сесть, осведомился, желает ли он пива или предпочитает что-нибудь другое. Мадам Аннет вышла, чтобы к обычным аперитивам добавить пиво, и Том объяснил, что жена, как обычно по пятницам, ужинает нынче у родителей.

На сей раз мадам Аннет решила приготовить для Тома джин с тоником и кусочком лимона. Домашнее хозяйство было истинным призванием мадам, и у Тома никогда не было причин жаловаться на ее эксперименты с напитками.

– У вас сегодня был урок музыки? – спросил Билли, заметив на раскрытом клавесине нотный альбом.

– Да. Я играл Скарлатти, а жена – инвенцию Баха. Это гораздо интереснее, чем послеобеденный бридж, – отозвался Том. Он был рад, что Билли не попросил его что-нибудь сыграть. – Ну а теперь рассказывай про свой парижский вояж. Как там поживают наши четвероногие друзья?

– Значит, так. – Билли закинул голову назад, как бы собираясь с мыслями. – Все утро среды я потратил на то, чтобы убедиться, что этот приют на самом деле не существует. Я порасспрашивал в кафе и в гараже. Там сказали, что несколько человек до меня уже интересовались этим приютом, но им про него ничего не известно. Я даже был в местном полицейском участке в Вену. Там тоже ничего о нем не слышали, и на местной карте ничего подобного не обозначено. Даже в гостинице узнавал – все впустую.

Наверное, он имел в виду отель «Гранд Вену» – «Большая охота». Почему-то это название ассоциировалось у Тома с большим капканом. «Придет же такое в голову!» – подумал он с кривой усмешкой.

– Да, похоже, у тебя была напряженая среда, – вслух сказал он.

– Еще бы! Во второй половине дня я, как обычно, еще работал часов пять-шесть в саду мадам Бутен, – ответил Билли и отхлебнул пива. – В четверг, то есть вчера, я поехал в Париж и посетил восемнадцатый округ. Начал со станции метро «Лез Абесс» и добрался до площади Пигаль. Там в почтовых отделениях стал спрашивать, не у них ли зарегистрирован ящик за номером двести восемьдесят семь. Все отвечали одно и то же: подобную информацию они не дают. Тогда я попросил, чтобы мне сообщили хотя бы имя получателя корреспонденции. На мне была обычная рабочая одежда, и я объяснял, что хочу отдать несколько франков в фонд помощи животным – если фонд пользуется этим номером. Они на меня так смотрели, как будто это я был жуликом!

– Ты думаешь, что нашел ту самую почту, где есть именно этот номер?

– Наверняка сказать не берусь. Ни в одном из четырех отделений восемнадцатого округа не признались, что ящик у них имеется, и тогда я сделал, по-моему, верный шаг – он сам собой напрашивался…

Билли выжидательно посмотрел на Тома, словно надеясь, что тот догадается, но Тому не пришло в голову ничего вразумительного, и он спросил:

– Ну и что же именно ты сделал?

– Купил бумагу, марку, зашел в ближайшее кафе и написал: «Милые защитники животных, ваш приют существует только на бумаге. Я – один из тех, кого вы одурачили. Мне удалось отыскать еще нескольких добросердечных жертв вашего жульничества, так что приготовьтесь – скоро вас навестит полиция».

Билли наклонился вперед, по выражению его лица можно было догадаться, что возмущение нечестностью борется в его душе с радостным азартом. Щеки его порозовели, он старался выглядеть серьезным, но не мог сдержать улыбки.

– И еще я написал, что за их ящиком будет установлено наблюдение.

– Великолепно, – произнес Том. – Будем надеяться, что они струсят.

– Одно почтовое отделение показалось мне наиболее подходящим. Я там покрутился некоторое время, а потом спросил девушку в окошке, часто ли к ним приходят забирать корреспонденцию. Она не пожелала сказать. Не то чтобы она кого-то укрывала, просто они тут во Франции все так себя ведут. Да вы и сами знаете.

Мальчик был прав, Том думал точно так же.

– Когда ты сумел так хорошо их изучить? – спросил он. – Ты и французский знаешь совсем неплохо.

– У нас в школе был французский. И потом года два назад я… то есть мы всей семьей провели лето на юге Франции.

У Тома сложилось другое впечатление: он подозревал, что Билли бывал во Франции часто, возможно, начиная лет с пяти. В обычной американской школе невозможно научиться прилично говорить по-французски.

Он взял с сервировочного столика еще одну банку «Хейнекена», поставил на стол перед Билли и, решив, что пришло время выяснить, где правда, а где ложь, спросил:

– Ты читал заметку о смерти некоего американца – Джона Пирсона? Это произошло около месяца назад.

В глазах подростка мелькнуло изумление, затем он сделал вид, что старается вспомнить.

– Вроде бы я где-то об этом слышал, – пробормотал он.

Том немного подождал, потом сказал:

– Один из его сыновей, тот, которого зовут Фрэнк, исчез. Семья очень встревожена.

– Вот как? Про это я не знал.

Мальчик чуть-чуть побледнел – или Тому это показалось?

– Мне сейчас пришло в голову: а что, если этот беглец – ты?

– Почему я?! – Билли опустил глаза и, держа в руках стакан, чуть подался вперед. – Если бы это было так, то вряд ли я стал бы работать садовником.

Больше он ничего не сказал. Том решил сменить тему.

– Может, поставим новую пластинку? – предложил он. – Кстати, как ты догадался, что я люблю Фишера-Дискау? Из-за моего увлечения клавесином? – проговорил он со смехом и включил проигрыватель с полифоническими колонками, стоявшими на полке над камином.

После небольшого фортепианного вступления комнату наполнил лирически-проникновенный баритон: Фишер-Дискау пел на немецком.

Том моментально встрепенулся. Он улыбнулся, вспомнив, что не далее как накануне вечером по приемнику случайно поймал ту же песню Шуберта. Ее исполнял густым стонущим баритоном какой-то англичанин. При этом Тому представился барахтающийся в грязи вверх тормашками и готовый захлебнуться гиппопотам. Ирония заключалась в том, что сюжетом этой песни была любовь героя к прелестной корнуэльской деве, любимой и покинутой им много, даже очень много лет тому назад, судя по тому, что голос исполнителя явно принадлежал человеку, распрощавшемуся с юностью давным-давно.

Том громко рассмеялся.

– Над чем вы смеетесь? – спросил подросток.

– Вспомнил о названии, которое я сам придумал для этой песни, – «Душа моя не знает покоя с той поры, как, открыв томик стихов, я узрел там старый счет из прачечной». На немецком мой экспромт звучит еще лучше.

– Я плохо знаю немецкий, но могу себе представить! – Билли тоже рассмеялся, но чувствовалось, что он, как и Том, весь напряжен. Завораживающая музыка продолжалась, Том закурил сигарету и стал беспокойно прохаживаться по комнате, размышляя о том, стоит ли продолжать расспросы. Может быть, обострить ситуацию и прямо потребовать у него предъявить паспорт, адресованное ему письмо – словом, любой документ, подтверждающий его личность? Первая песня кончилась, и подросток сказал:

– Вы не против, может, мы не будем слушать пластинку до конца?

– Конечно, я не против.

Том выключил проигрыватель и вложил пластинку обратно в конверт.

– Вы спрашивали меня о человеке по фамилии Пирсон…

– Да.

– Что бы вы сказали… – начал Билли полушепотом, словно опасался, что кто-то другой в этой комнате или мадам Анкет, находившаяся в кухне, может его подслушать, – что я и есть его сбежавший сын?

– Я бы сказал, что это твое личное дело, – спокойно отозвался Том. – Решил попутешествовать по Европе один и под чужим именем? Ради бога – не ты первый, не ты последний.

Лицо подростка выразило облегчение, уголки его рта чуть дрогнули, но он продолжал молчать, вертя в руках недопитый стакан.

– Вот только семья почему-то обеспокоена, – добавил Том.

– Прошу прощения, месье Тома, я хотела узнать… – произнесла мадам Анкет, заглядывая в комнату.

– Да-да, накрывайте на двоих, – нетерпеливо отозвался Том, он знал заранее, что она хотела выяснить, останется ли гость на ужин. – Надеюсь, ты не откажешься перекусить? – обратился он к Билли.

– Благодарю, я с удовольствием!

Мадам Аннет с улыбкой взглянула на подростка: она любила гостей и радовалась, что им нравится бывать в этом доме.

– Тогда минут через пятнадцать буду подавать, ладно, месье Тома?

Она вышла. Билли поерзал на краешке дивана и робко спросил:

– Можно взглянуть на ваш сад сейчас, пока еще не стемнело?

Через итальянское окно до самого пола они по ступеням спустились в сад. Лучи клонившегося к закату солнца пробивались сквозь сосны и озаряли все вокруг золотисто-розовым светом. Том понял, что мальчику просто хотелось очутиться там, где их не сможет услышать никто – даже мадам Аннет, но открывшийся вид заставил его позабыть обо всем, даже о своих страхах.

– Планировка сада мне нравится, – сказал он. – Красиво и не слишком приглаженно.

– Моей заслуги тут нет. Я просто стараюсь поддерживать его в том же виде, в котором он был, когда мы купили дом.

Подросток наклонился, чтобы полюбоваться чайными розами – к удивлению Тома, он даже знал их название – «Краса Лондона», – но затем его внимание привлекла оранжерея. Здесь было настоящее царство зелени – цветы в бутонах, кустики с разноцветными листьями, специально отсаженные цветущие растения для подарков друзьям. Билли с видимым наслаждением вдыхал запах хорошо политой, богатой минералами земли.

Возможно ли, чтобы такой паренек оказался воспитанным в роскоши сыном Джона Пирсона, наследником, которому предстояло – если только у него нет старшего брата – взять в свои руки бразды правления всем бизнесом? И почему он не воспользуется тем, что здесь они совсем одни, и не заговорит?

Между тем Билли упорно молчал. Он разглядывал растения, а одно даже слегка потрогал кончиками пальцев.

– Давай-ка вернемся в дом, – сдерживая нетерпение, проговорил Том.

– Слушаюсь, сэр! – отозвался Билли и тотчас виновато выпрямился.

«Интересно, в какого рода школах в наши дни приучают так отвечать – в военных, что ли?» – подумал Том.

Ужинали там же, в гостиной. Аннет подала цыпленка с яблоками в тесте – последнее по просьбе Тома Аннет добавила к меню после телефонного звонка Билли. Паренек ел с аппетитом и даже отдал должное великолепному сухому монтраше. Он расспрашивал об Элоизе, ее родителях, интересовался, где они живут и какие они.

Тому пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы не высказать своего истинного мнения о них – в особенности о папаше Плиссоне.

– Ваша… мадам Аннет говорит по-английски?

– По-английски она даже не умеет пожелать доброго утра, – ответил Том с улыбкой. – Она не любит ничего английского. А почему ты спросил?

Паренек нервно облизал губы и наклонился к нему. Теперь их разделял лишь стол.

– Что, если бы я признался, что я и есть тот самый, о ком вы давеча упомянули, – Фрэнк?

– Ты уже об этом спрашивал, – отозвался Том, он понимал, что выпитое вино оказало действие на его гостя. – Тем лучше. Значит, ты здесь потому, что хотел некоторое время побыть один, вдали от дома?

– Вот именно, – полушепотом сказал паренек. Он старался, чтобы его голос не дрожал, но по глазам было видно, что он слегка опьянел. – Вы меня не выдадите, правда?

– Разумеется, нет, можешь на меня положиться. У тебя, вероятно, есть на то свои причины.

– Да, да. Мне бы хотелось пожить под чужим именем. Мне неловко, что я вот так сбежал, но…

Том терпеливо ждал. Он чувствовал, что паренек собирается наконец сказать ему правду, хотя, возможно, и не всю. «Вот уж воистину справедлива поговорка о том, что истина – в вине», – подумал он. Пьяный не способен держать язык за зубами – во всяком случае, если он в таком юном возрасте, как этот парнишка.

– Расскажи-ка мне о семье. У тебя же есть еще брат – Джон Пирсон-младший, так, кажется?

– Ну да, Джонни, – отозвался Фрэнк, вертя в руках бокал и устремив взгляд в центр стола. – Я взял его паспорт. Выкрал его. Джонни скоро девятнадцать, а подпись его я умею подделывать… довольно хорошо. Вы только не подумайте, что я делал это когда-нибудь раньше. – Фрэнк замолчал и мотнул головой, будто пытаясь сосредоточиться.

– Что ты сделал после того, как ушел из дома?

– Сел в самолет, полетел в Лондон, пробыл там дней пять, потом – в Париж.

– Ясно. Деньги у тебя были? Надеюсь, ты не подделывал чеков на имя брата?

– Что вы, нет, конечно. У меня были с собой наличные – тысячи две-три. Это не проблема, взял дома, я же умею открывать сейф.

В это время появилась мадам Аннет, чтобы сменить приборы и подать десерт – клубнику со взбитыми сливками в тарталетках.

Как только она ушла, Том поторопился возобновить разговор, пока Фрэнк снова не замкнулся в себе:

– А чем Джонни занимается?

– Учится в Гарварде. Но сейчас у него каникулы.

– А где у вас дом?

В глазах Фрэнка мелькнула растерянность, словно он не совсем понял, о чем его спрашивают.

– Штат Мэн, городок Кеннебанкпорт, – ответил он неуверенно.

– Насколько я припоминаю, вроде и похороны проходили в Мэне. Оттуда ты и дал деру? – полушутя спросил Том и был поражен испугом, мелькнувшим в глазах Фрэнка.

– Да, это время года мы всегда проводим в Кеннебанкпорте. Там и хоронили. После кремации.

Том хотел спросить, считает ли Фрэнк, что его отец действительно покончил с собой, но вовремя спохватился: вопрос прозвучал бы бестактно, ведь им двигало простое любопытство.

– А как мама? – вместо этого спросил он таким тоном, как будто справляется о самочувствии хорошо знакомого человека.

– Ну… она очень хорошенькая, хотя ей уже сорок с чем-то. Светловолосая.

– Ты с ней ладишь?

– Вполне. Она веселая – совсем не такая… не такая, каким был мой отец. Любит общество, политикой интересуется.

– Да? А за кого она голосует?

– За республиканцев, – отозвался мальчик и улыбнулся Тому.

– У твоего отца, кажется, она – вторая жена?

– Верно, вторая.

– Ты дал знать матери, где находишься?

– Н-нет… Оставил, правда, записку, что уехал в Новый Орлеан, потому что они знают, как мне нравится этот город. Я несколько раз ездил туда один и жил в отеле «Монтелеоне». Мне пришлось идти до автобусной остановки пешком. Если бы я попросил Юджина – это наш шофер – отвезти меня на станцию, то они бы скоро выяснили, что я уехал не в Новый Орлеан, так что я дошел до остановки, добрался до Бангора на автобусе, оттуда – в Нью-Йорк и на самолет. Можно я закурю? – спросил Фрэнк и взял сигарету из серебряной чаши. – Наверняка родные позвонили в отель, обнаружили, что меня там нет, ну и… подняли шум. Я знаю из «Трибьюн», я здесь иногда покупаю эту газету.

– И через сколько дней после похорон ты уехал?

– Кажется, через неделю или чуть больше, – неуверенно ответил Фрэнк.

– Отчего бы тебе не послать матери телеграмму, чтобы она знала, где ты? По-моему, все время прятаться довольно скучно, разве я не прав?

«Может, и не прав, – подумал Том. – Может, ему такая игра интересней».

– В настоящий момент у меня нет… нет желания общаться с родными. Хочу пожить сам по себе. Быть свободным, – произнес Фрэнк.

Том задумчиво кивнул:

– По крайней мере, теперь мне понятно, почему у тебя волосы топорщатся – ты привык делать пробор слева, а теперь причесываешься как Джонни.

– Ну да.

Прошла мадам Аннет с подносом – кофе был сервирован в соседней комнате. Мужчины встали. Том взглянул на часы, еще не было десяти… «С чего это Фрэнк Пирсон решил, будто Том Рипли отнесется к нему с пониманием? – подумал Том. – Не потому ли, что парнишка вычитал в старых газетах, что у мистера Рипли довольно сомнительная репутация? Может быть, на совести Фрэнка тоже какой-то неприглядный поступок? Может, это он убил своего отца? Столкнул его кресло со скалы, например?»

Том неловко прокашлялся и направился к кофейному столику. Неприятная мысль, что и говорить. Если честно, то, пожалуй, она уже приходила ему в голову. В любом случае не следует ничего вытягивать из паренька, пускай сам расскажет – если захочет и когда захочет.

– Ну, давай пить кофе, – бодро сказал он вслух.

– Может, вы считаете, что мне пора уходить? – спросил Фрэнк – он, видимо, заметил, как Том посмотрел на часы.

– Вовсе нет, я думал об Элоизе. Она обещала вернуться к полуночи, но до полуночи еще далеко. Присаживайся.

Том достал из бара бутылку бренди: чем больше у Фрэнка развяжется язык, тем лучше, а обратно его можно будет отвезти на машине.

– Я уйду до прихода вашей жены, – сказал Фрэнк.

Том про себя подумал, что это будет правильно, ведь не исключено, что Элоиза тоже сможет догадаться, кто такой этот мальчик!

– Как это ни печально, Фрэнк, но зону поисков обязательно расширят. Может быть, им уже известно, что ты во Франции? – спросил он вслух.

– Откуда мне знать?!

– Сиди спокойно. Наверняка так оно и есть. Возможно, как только обшарят Париж, доберутся и до Море.

– На мне же рабочая одежда, да и имя другое.

«Похищение! – подумал Том. – Точно: не сегодня завтра кто-нибудь может его схватить и потребовать у семьи выкуп!» Том не собирался напоминать Фрэнку о похищении сына миллионера Гетти – и о поисках, которые, несмотря на интенсивную работу всех спецслужб, до сих пор не дали никаких результатов. Чтобы доказать, что мальчик действительно в их руках, похитители прислали мочку его уха, и им уже заплатили три миллиона. Фрэнк Пирсон был для таких, как они, не менее лакомым кусочком. Если бандиты его опознают первыми – а они наверняка будут искать его с большим рвением, чем кто-либо, – то непременно его схватят. Они прекрасно знают, что смогут получить за него гораздо большую сумму, чем вознаграждение от семьи, на которое можно рассчитывать в случае передачи его в руки полиции.

– Зачем ты взял паспорт брата? – спросил Том. – У тебя разве нет своего?

– Есть. Только что получил. Не знаю зачем. Может, оттого что Джонни старше и мне так спокойнее. Мы с ним похожи. Только у него волосы светлее, – ответил Фрэнк и, словно стыдясь содеянного, скривил рот.

– Вы с братом дружны? Он тебе нравится?

– Ну да, а как же иначе?

Фрэнк поднял глаза, и Том понял, что паренек говорит правду.

– Ну а с отцом? Какие у тебя были отношения с ним?

– Мне трудно сейчас говорить об этом – после… после того, как… – проговорил Фрэнк, отворачиваясь.

Том выжидательно молчал.

– Сначала отец хотел заинтересовать делами своей компании Джонни, а потом… потом взялся и за меня. В школу бизнеса при Гарварде Джонни не прошел, наверное, потому, что не хотел. Знаете, чем он по-настоящему интересуется? Фотографией!

Последнее слово Фрэнк произнес, округлив глаза, будто это занятие было чем-то из ряда вон выходящим.

– Тогда отец принялся за меня. Это началось больше года тому назад. Я все время отнекивался, говорил, что не уверен в себе, что это слишком ответственное дело… Ну вот скажите, зачем мне это? Ради чего я должен отдавать этому всю жизнь?! – Карие глаза Фрэнка гневно блеснули.

Том продолжал молчать.