Четвертый эшелон. 1945 Хруцкий Эдуард
– Месяц.
– А лимон где взял?
– Страшная тайна.
– Нет, серьезно, где?
– Кострова помнишь?
– Мишку-то, вот спросил тоже.
– Он раненый в Батуми в госпитале лежал, после ранения ему отпуск дали. Вот он ко мне заглянул и три штуки дал. Два я Наталье подарил, а на одном литруху настоял.
– Здорово, прямо не водка, а сплошной цитрус.
– А ты откуда знаешь?
– Вкусил полрюмки…
Данилов с усмешкой взглянул на начальника.
– Не вру, полрюмки, хотел узнать, что у тебя получилось.
– Ну и как?
– Невидимые миру слезы, Ваня. – Начальник закрыл глаза и покрутил пальцами в воздухе. – Давай помогу отнести. Ой, грибки-то, грибочки, – заохал он из коридора, – где взял?
– Батя прислал! – крикнул Данилов.
– Везучий ты, Ваня, прямо знаменитый русский сыщик Путилин.
Данилов рассмеялся. Он вспомнил маленькие книжки в бумажном переплете, которые тайно читал на уроках в реальном училище. Продавались они по пятаку, и мальчишки жертвовали потрясающе вкусными пирожными и пирожками ради приключений знаменитого русского сыщика. В углу, на обложке каждого выпуска, в медальоне красовалась фотография человека в мундире со звездами и надпись вокруг: «Его высокопревосходительство, действительный статский советник И. А. Путилин, начальник С.-Петербургской сыскной полиции». Лица на фото разобрать было невозможно, отчетливо виднелись только бакенбарды. Но мальчишки считали, что так и надо. Разбойники, бандиты, шулера и знаменитые аферисты не должны были знать в лицо русского Шерлока Холмса.
Иван Александрович по сей день помнит названия многих из них: «Кровавая маска», «В лапах разъяренных сектантов», «Тайна Сухаревской башни», «Похитители невест», «В объятьях мраморной девы».
Почти все они начинались одинаково: «Ночь была без огней, кошмарно выл ветер».
Он вспомнил похождения Путилина, и мысли у него стали веселыми и добрыми.
Картошка со свиной тушенкой казалась верхом гастрономического искусства. Грибы были в меру солеными, твердыми и приятно хрустели на зубах.
– Начнем с новостей приятных. – Начальник полез в карман, достал коробочку и квадратную, как муровское удостоверение, книжечку. – Хотел вручить тебе в торжественной обстановке, но решил так, дома, по-семейному. На, поздравляю от души. – Он протянул коробочку Данилову. Тот раскрыл ее и увидел отливающий рубином алый знак, пересеченный мечом, в центре которого был серп и молот.
Данилов взял его, положил на ладонь. В свете люстры он еще сильнее загорелся рубиновым светом. В свете этом были сконцентрированы пробитые пулями знамена гражданской и нынешней войны, алая кровь погибших друзей. Это был тот самый цвет, за которым в семнадцатом, не раздумывая, пошел реалист Ваня Данилов. Это был цвет побед и романтики революции.
Данилов взял книжечку: СССР, Народный комиссариат внутренних дел. Грамота заслуженного работника НКВД. Он развернул ее, посмотрел на свою фотографию. Она ему не понравилась, уж больно сердитым выглядел он на ней, человек по фамилии Данилов. Ниже синие буквы «НКВД» и текст: «Чекист должен быть беззаветно преданным партии Ленина – Сталина, бдительным и беспощадным в борьбе с врагами Советского государства».
«НКВД СССР
ГРАМОТА
Товарищ Данилов Иван Александрович приказом НКВД СССР № 23 от 5 января 1945 г. награждается нагрудным знаком заслуженного работника НКВД № 4020 за успешное выполнение заданий по борьбе с бандитизмом.
Народный комиссар внутренних дел СССР генерал-полковник С. Круглов»
На своем веку он видел много награжденных. Когда в ГПУ начали вручать первые ордена Красного Знамени, они бегали специально смотреть на тех, кто удостоился этой великой чести. Данилов видел офицеров-фронтовиков с Золотой Звездой Героя на груди и с завесой орденов.
Свои три ордена и две медали он заработал честно, поэтому и носил их с гордостью. Проработав четверть века в органах, он очень хотел получить только одну награду – именно этот рубиновый знак. Да, именно его, потому что он являлся высшим признанием мужества и доблести работника милиции. Орден может получить каждый, а его – только тот, кто постоянно защищает покой людей в любое время. Будь оно мирным или военным – все равно ты на линии огня. Вот тем-то и дорог он был Данилову, поэтому и радовался он, глядя, как играют лучи лампы на его рубиновых гранях.
– Награды положено в стакан с вином опускать, – сказал начальник, – но это обычай фронтовиков, а мы с тобой, Ваня, сидим в глубоком тылу. Ну, еще раз поздравляю.
Они помолчали.
– Я почему его тебе сам вручил, дома, да потому, что не будет у нас времени для торжественных собраний…
– Случилось что? – перебил его Данилов.
– Погоди, не торопись, я все по порядку расскажу. – Начальник подвинул сковородку, ложкой начал соскабливать с нее поджаристую корочку.
– Может, еще сделать?
– Хватит, Ваня, я и так небось половину твоего пайка съел.
– Скажешь тоже.
– Ну нет так нет. Окончился наш с тобой праздник, начались суровые будни. Теперь второе. Сергей Серебровский интриговал очень, хотел в ГУББ начальником отдела на полковничью должность забрать. Но мы не дали.
– Кто это «мы»?
– Я и Маханьков, начальник московской милиции. Мы тут с ним пошептались, с наркоматом согласовали и решили – быть тебе, Иван, моим замом. Рад?
– Честно?
– Честно.
– Если честно, то очень. Я ведь в МУРе почти всю жизнь.
– То-то и оно, – начальник усмехнулся хитро, одними глазами, – мы уже в наркомат бумаги отправили и о замещении должности, и о присвоении тебе полковничьего чина. Ну как?
Что мог ответить Данилов начальнику? Что он двадцать лет работает в МУРе, что трижды ранен на этой донельзя беспокойной работе, что ругали его чаще, чем награждали? Конечно, он был рад. Стать в сорок пять лет полковником – разве плохо? Да и обидно ему бывало встречать в коридоре наркомата совсем молодых ребят с тремя большими звездами на погонах. Нет, он не завидовал им. Просто иногда становилось жалко себя. Совсем немного и редко.
– А как с Муравьевым?
– Сегодня пришел приказ, назначен к тебе замом, присвоено очередное звание. Белову тоже старшего дали, буду на место Игоря назначать. Не возражаешь?
– Ты меня уже как зама своего или еще как начальника ОББ спрашиваешь?
– Пока как начальника.
– А я бы и как зам тоже не возражал.
– Ладно, – начальник встал, – теперь о главном. Я твой отпуск прерываю. Дело одно сегодня возникло, боюсь, что твоим орлам без тебя не справиться. Так что собирайся, поедем.
– Нищему собраться, только подпоясаться, – усмехнулся Данилов, беря с дивана портупею. – Ну, я готов.
– А что Наташе скажешь?
– Я ей твой телефон оставлю.
– Сколько волка ни корми… – Начальник горестно покачал головой.
– Ладно уж, избавлю, иди в машину, я записку напишу.
Через десять минут они уже ехали по темным, занесенным снегом улицам. Стекло ЗИСа заиндевело, но Данилов, как в детстве, пальцем растопил круглую дырочку в окне и, не отрываясь, глядел в темноту, пытаясь разглядеть что-то известное лишь ему одному.
Муравьев
Телефон он заметил, уже выходя из квартиры. Просто по привычке подошел к стене и увидел слабые цифры, нацарапанные карандашом, и букву З увидел рядом. Из отделения он позвонил в ЦАБ и узнал, что телефон установлен по адресу: Суворовский бульвар, дом 7, квартира 36, и принадлежит Литовскому Геннадию Петровичу. Фамилия и имя ему были почему-то знакомы. Игорь тут же перезвонил в 83-е отделение, и ему объяснили, что по этому адресу находится Дом полярников, в квартире 36 раньше проживал известный летчик Литовский, после его гибели там живет его дочь Зоя Геннадьевна Литовская.
Все это давало повод для раздумий. Дочь героя и – убийца. В другое время он, может быть, и колебался, а сейчас времени для размышлений не было. Чернышова Игорь запихал в машину почти силком, старик даже слышать не хотел о производстве обыска в квартире столь известного лица, и повез его в прокуратуру.
Райпрокурор оказался мужичком покрепче. Он выслушал Чернышова, потом Игоря и глубокомысленно изрек:
– Подумаешь…
Подмахнул постановление на обыск и изъятие вещей и, крепко пожав руку Игорю, напутствовал:
– Шуруй, капитан, действуй по горячим следам. Поможешь нам – век помнить буду, а то у меня в аппарате одни инвалиды и старики. Нынче все наши на фронте.
Игорь покосился на широкую ленточку нашивок за ранение на лацкане его пиджака и понял, что прокурор тоже не так давно вернулся с фронта.
Тот, поймав его взгляд, усмехнулся грустно и добавил:
– Про инвалидов говоря, я и себя имел в виду. Что смотришь? Нашивок за ранение пять, а колодок наградных две. Вот такая, брат, арифметика.
В подъезде Дома полярников Муравьева ждали вызванные из МУРа оперативники их отдела Никитин и Ковалев.
– Мы тут с комендантом поговорили, – лениво цедил слова Никитин, – так она от той Зои в полном восторге. И честная, мол, и работящая, в издательстве «Молодая гвардия» редактором служит. Подтвердила, была у ней бабка из Баку, жила три дня. Фамилия ее Валиева Зульфия Валиевна. Лифтерша тоже показания дала: вчера она с большим желтым «углом» пришлепала, часов в десять. Так что дело ясное, Муравьев, эта Зоя или скупщица, или «малину» держит, брать ее надо.
Никитин достал измятую пачку «Норда», начал разминать папиросу, вопросительно глядя на Игоря.
– Дома Литовская?
– Дома, я проверял, на всякий случай Ковалев у дверей стоит.
– Какой этаж?
– Пятый.
– Лифт работает?
– Тянет.
– Так вот давай, я на лифте, а ты пешочком.
– Ладно. Но зря. Ей деться некуда. Чуть что, Ковалев притормозит.
– Это мне решать.
На площадке пятого этажа курил оперуполномоченный Ковалев.
– Ну как? – спросил Игорь, оглядывая одинаковые, светлого дерева двери с медными табличками.
– А так, – Ковалев бросил папиросу, – одни профессора да герои.
Поднялся запыхавшийся Никитин.
– Пошли, – скомандовал Игорь. – Кстати, – остановился он у самой двери, – понятые есть?
– А то как, – врастяжку сказал Никитин, – целых трое, сидят в комендатуре, трясутся.
– Ладно. – Игорь еле сдержал себя. Он вообще не любил Никитина за его полублатную манеру речи, за ненужное хамство, за нахрапистость. Но вместе с тем понимал, что оперуполномоченный парень хваткий, решительный и смелый.
Дверь открыла высокая женщина в толстом вязаном свитере, серой юбке и белых маленьких валенках. Из-под очков глядели на них большие изумленные глаза.
– Вы ко мне? – растерянно спросила она.
– К вам, к кому ж еще. – Никитин, оттолкнув Игоря плечом, шагнул через порог. – МУР, ясно? – Он вынул удостоверение.
Литовская прочла его и подняла на Игоря недоумевающие глаза:
– Отдел борьбы с бандитизмом?
– Да, Зоя Геннадьевна, мы именно оттуда. – Муравьев вошел в квартиру и сразу же увидел огромный коридор, весь уставленный стеллажами с книгами.
– Но я здесь при чем?.. Как это может быть? – взволнованно спросила Литовская. – Я…
– Ну, кто ты такая, это мы сейчас узнаем. – Никитин опять полез за папиросами.
– Потрудитесь вести себя вежливо, лейтенант. – Игорю хотелось взять Никитина за грудки и вытолкнуть на лестницу. – И перестаньте курить, это отвлекает.
– Слушаюсь, товарищ капитан, – так же врастяжку, без тени обиды ответил Никитин.
– Я старший оперуполномоченный отдела борьбы с бандитизмом капитан милиции Муравьев, вот мои документы.
Литовская поправила очки и, поднеся удостоверение совсем близко к лицу, начала читать.
– Да, слушаю. – Она вернула документ Игорю. – Чушь какая… милиция, бандиты… Вы не ошиблись?
– Нет, – сказал Игорь твердо, – может быть, мы поговорим в комнате?
– Конечно, конечно, проходите. – Хозяйка отступила, освобождая дорогу.
– Кто еще есть в квартире?
– Я одна.
– Останьтесь здесь, – повернулся Игорь к оперативникам, – если что…
– Понятно. – Никитин вынул из кармана пистолет.
Литовская с нескрываемым ужасом посмотрела на оружие.
– Это? – спросила она. – Зачем это?..
– Для порядка, – усмехнулся Никитин, – для полной, значит, расколки.
Игорь резко повернулся и так посмотрел на него, что тот немедленно спрятал оружие.
«Сволочь, – подумал Муравьев, – не человек, а музей пороков, ну погоди, вернемся на Петровку…» – Так куда мне пройти? – продолжал он вслух, обращаясь к хозяйке.
Женщина повернулась и пошла в глубь квартиры. Стараясь ступать по постланной на полу вышитой дорожке, Игорь шел за ней, пораженный блеском натертых воском полов. Он не мог понять, как она в такое время одна может поддерживать в квартире идеальную чистоту. Они вошли в комнату, больше напоминавшую музей. Здесь тоже было много книг, но не это поразило Игоря. На стенах висели акварели. Пейзаж, изображенный на них, был однообразен и суров. Льды. Бесконечные. Уходящие к горизонту. Но именно в этом однообразии и была какая-то мрачная красота, заставлявшая смотреть на них неотрывно.
– Вы любите живопись? – поймала его взгляд Литовская.
– Очень, но такое я вижу впервые.
– Это рисовал отец. Он всегда говорил, что нет ничего прекраснее и величественнее льдов.
– Мне трудно судить, но то, что я вижу здесь, очень здорово. И страшно. Только теперь я понял Амундсена. Помните, он сказал: «Человек может привыкнуть ко всему, кроме холода». На них даже глядеть зябко.
– Я привыкла, – Литовская сняла очки, – привыкла и полюбила этот Север.
– А разве есть другой?
– Конечно. Каждый все воспринимает индивидуально, даже ваш визит. – В голосе ее не было прежней растерянности.
– Я понимаю вашу ироничность, но хотел бы заметить, что наша служба не менее важна и полезна, чем любая другая. Только вот нарисовать нам нечего.
– А как же ваши типажи? Система Ломброзо?
– Слава богу, в нашей стране отменили галереи ужасов. Пусть люди лучше смотрят хорошую живопись. Так вот, – Муравьев улыбнулся, – мы и размялись. Теперь перейдем к делу. Кстати, вы позволите мне снять полушубок?
– Ради бога, если вы не замерзнете, глядя на пейзажи.
Игорь снял полушубок, аккуратно положил его на стул.
– Зоя Геннадьевна, вам известна женщина по фамилии Валиева?
– Зульфия? Ну, конечно.
– Откуда вы ее знаете?
– По Баку. Мы были с теткой в эвакуации. Там с ней и познакомились. Она милая. Зульфия очень помогла нам.
– То есть?
– Тетка у меня больна, а Валиева – управляющая аптекой. Сами понимаете, лекарства сейчас – страшный дефицит.
– Чем было вызвано ее особое расположение к вам?
– Видимо, магической силой фамилии. Дочь героя и всякое такое.
– Значит, она оказывала вам услуги?
– Да, Валиева, я уже говорила, приняла в нас участие… – Литовская замолчала, подыскивая нужные слова.
– Вы должны рассказать мне все.
– Поймите. Эвакуация. Чужой город. Цены на базаре дикие. Тете Соне врач прописал усиленное питание…
– Она помогала вам продавать вещи?
– Да, я ей отдавала мамины украшения, и она приносила нам продукты. Мясо парное, фрукты, рис. Она даже плов нам готовила.
Игорь на секунду представил себе чужой город и эту хрупкую до беззащитности женщину в очках, вырванную из привычного мира натертых до блеска полов, книг, акварелей и фотографий. Он вспомнил рассказы матери и сестры, вернувшихся из эвакуации, и вдруг увидел Валиеву как живую, вернее, не ее, а только руки, перебирающие украшения. Ведь для того, чтобы купить племянникам молока, его мать отдала в такие же жадные руки единственную их ценность – именные золотые часы отца. Он увидел все это и поверил Литовской. Сразу, прочно и до конца.
– Как вы вернулись в Москву? – спросил он.
– Я написала начальнику Главсевморпути. Он был другом отца.
– Вы переписывались с Валиевой?
– Да.
– Вам известен ее адрес?
– Конечно. Баку, Параллельная улица, дом тринадцать.
– Как она очутилась у вас в Москве?
– Первый раз полгода назад возникла как фея из сказки. Привезла массу вкусных вещей и лекарства для тети.
– Ее знакомые бывали у вас?
– Да. Какой-то представитель из Баку, Илья Иосифович, кстати, очень неприятный человек. Представьте себе, он обошел всю квартиру, все ощупал и о цене справлялся. Потом он постоянно, если не ел и не пил, насвистывал какой-то пошловатый мотивчик. Очень противный.
– Была ли Валиева с ним близка?
– Вы хотите сказать?..
– Именно.
– По-моему, да.
– Почему вы так решили?
– Она часто у него ночевала.
– Логично. Она куда-нибудь звонила по телефону или, может быть, ей кто-нибудь звонил?
– Она звонила часто в Главмосаптекоуправление, она же в командировку приезжала.
– Что Валиева делала вчера?
– Она куда-то ушла. Да, извините, я совсем забыла, к ней приходил летчик.
– Полковник? – с надеждой спросил Игорь.
– Нет, что вы, он же молоденький, такой худенький, маленький, а имя у него Батыр, – Литовская улыбнулась, – он даже зайти в комнату стеснялся. Они договорились в коридоре.
– О чем?
– Он командир транспортного «Дугласа», они сегодня улетали утром и брали Валиеву с собой.
– Извините, я могу воспользоваться телефоном?
– Пожалуйста, пройдите сюда.
Игорь набрал номер дежурного.
– Кто? Горбунов? Это Муравьев. Немедленно запроси ГУББ НКВД, когда вылетела машина «Дуглас» Бакинского УГВФ, командир узбек, зовут Батыр.
– Сделаем, – ответил дежурный.
– И еще – срочно вчеграмму в УББ Азербайджана, взять под наблюдение Валиеву Зульфию Валиевну, Баку, Параллельная улица, дом тринадцать.
– Основание?
– Подозрение в убийстве гражданина Судина.
– Все?
– Теперь все.
Игорь вернулся в знакомую комнату. Литовская сидела в той же позе, зажав ладони рук коленками.
– Вы меня извините, но вы говорили громко, и я все слышала. Это правда?
– Правда.
– Она у меня оставила мужские вещи. Пальто кожаное и два костюма.
– Как она объяснила это?
– Вещи, мол, купила для своего брата. Но чемодан был большой, а у нее еще один. А летчик этот, Батыр, сказал: «Ты их оставь, я через неделю опять прилечу и заберу».
– Что еще было в чемодане?
– В котором?
– Том, что она принесла вчера.
– Бумаги и какой-то сверток.
– Где они?
– Она их уложила в сумку.
– Принесите эти вещи. Нет, вам помогут. Ковалев, – позвал Игорь, – помогите гражданке Литовской.
Через несколько минут Ковалев принес большой кожаный чемодан, перетянутый ремнями.
– Зоя Геннадьевна, – тихо сказал Муравьев, – закон требует, чтобы мы изъяли эти вещи. Вот постановление, подписанное прокурором.
– Берите их, ради бога, берите, – всплеснула руками хозяйка, – эта гадость…
– Мы представляем закон, Зоя Геннадьевна, – продолжал Игорь, – и поэтому не можем нарушать его. Есть процессуальные нормы… прежде чем открыть чемодан, мы обязаны пригласить понятых.
– А иначе никак нельзя? Это же позор, как я тогда людям в глаза глядеть буду? – голос Литовской дрогнул.
– Иначе… – Муравьев задумался.
– А чего тут думать-то, – сказал вошедший в комнату Никитин, – оформим как добровольную выдачу, без всяких понятых.
– Точно! – обрадовался Игорь. – Ковалев, пиши акт. А вас, Зоя Геннадьевна, я попрошу все, о чем мы говорили, изложить письменно.
– Хорошо. Я сделаю, только как?
– Возьмите бумагу, ручку… Так… Прекрасно… В правом углу пишите: «Начальнику ОББ, подполковнику милиции Данилову И. А.». Написали?.. Прекрасно… Далее – от кого… Так… Теперь посредине листа: «Объяснение»… Отлично… «По существу заданных мне вопросов могу сообщить следующее. С гражданкой Валиевой З. В., проживающей…» Так… Дальше все, как было.
Игорь прочитал объяснение Литовской, попросил уточнить некоторые детали. Ковалев закончил акт добровольной выдачи. Надевая полушубок, Муравьев вдруг почувствовал страшную усталость. Он посмотрел на часы. Двадцать два. Ровно двенадцать часов он мотался по городу, рылся в чужих вещах, напряженно выстраивал разговоры с самыми разными людьми. Все это время он ничего не ел и почти не курил. Произошла обычная реакция: нервы взвинчены до предела, потом спад. И сразу усталость тяжелой волной захлестнула его, он почувствовал, как горит обожженное морозом лицо, как гудят ноги, как погоны, словно свинцовые плиты, давят на плечи.
– Надеюсь, излишне предупреждать вас, Зоя Геннадьевна, что о нашем визите и разговоре никто не должен ничего знать? – устало произнес Муравьев стандартную, обязательную фразу.
– Да. Конечно. Я понимаю.
Она посмотрела на него и поразилась, как изменился этот молодой, красивый, энергичный человек: внезапно появились черные круги под глазами и резкие складки у рта, заострился нос. И только сейчас она заметила, что он почти совсем седой.
Читать бесплатно другие книги:
