Метро 2033. Цена свободы Семенов Сергей

Глава 1

Тюрьма на колесах

Душная темнота и вонь грязных тел, сбившихся в кучу в тесном закутке вагона. Монотонное и унылое «ту-тук, ту-тук» – словно пульс огромного сердца. Колеса ритмично считают стыки рельсов, и с каждым ударом поезд уносится все дальше от дома. Знать бы только – куда? В щель между старыми досками обшивки полуденное солнце вонзило лучик света. Если прильнуть к «бойнице», то можно увидеть клочок вольного мира. Рваной полосой тянется за стенкой лес, да иногда опрометью проносятся безымянные полустанки. Упрямо тащит локомотив вереницу вагонов – вперед, в неизвестность.

Половина теплушки отгорожена стеной, наспех сбитой из неструганых досок. Там, за перегородкой – вооруженная до зубов охрана. А здесь, с этой стороны – людское месиво. Ворочается в душной тьме и смраде, шевелится, точно скопище червей в навозной куче. Лиц не видно – темнота прячет затравленные взгляды, всклокоченные волосы, перемазанные грязью тела, скрывает боль и отчаянье узников.

Когда Михей пришел в себя, он не сразу вспомнил, куда занесла их нелегкая. Вокруг тяжело дышали и возились люди. Парень втянул ноздрями воздух, и в нос шибанул запах нечистот. Мишка поморщился, но поборол отвращение. Порылся в воспоминаниях, выудил из памяти последние события. Перед глазами поплыли картины: громадный пулеметчик на крыше локомотива, дядя Коля, истекающий кровью, испуганное лицо тети Риммы. Все пережитое ими казалось страшным сном. Что вообще произошло?

Кто-то осторожно тронул Михея за плечо. Парень вздрогнул, глаза попытались отыскать в темноте невидимого соседа. Не видно ни черта, будто мешок на голову напялили. Силуэт придвинулся, контуры стали отчетливее.

– Мишань, очнулся? – прозвучал знакомый голос над ухом. Ромыч! Немного отлегло от сердца, и Михей поймал себя на мысли, что несказанно рад слышать друга. Товарищ жив – уже хорошо. Значит, еще повоюем.

– Ага, – выдавил он, прижимаясь спиной к стенке вагона. – Долго я так провалялся?

– Около часа, – отозвался Ромка. – Знатно тебя вырубили.

– Да уж. А куда нас везут? – осведомился Михей. Голова трещала, словно его огрели обухом топора.

– Знать бы, – раздалось из темноты. – Я уже спрашивал, да никто не в курсе. Здесь все пленные, как и мы.

– А кто тут еще?

– Да бог знает, – невесело отозвался Ромка. – Всех, кого подобрали – с собой тащат. Зачем-то мы им понадобились.

– А наши тоже здесь?

– Нет. Кажись, всех по разным вагонам рассовали, – сказал товарищ. – Я только дядю Никиту дозвался, он в дальнем углу сидит. Хорошо его отделали, когда нас вязали. Еле оклемался.

Михей подвинулся к стене, глаз прилип к «амбразуре». Там, на воле, стоял погожий денек. Летели мимо березы и елочки, мелькали жерди столбов. Словно не состав катился вдаль, а рощи и перелески торопились куда-то, убегая от поезда. Поглазев с полминуты, Михей оторвался от бегущих мимо картин. Голова закружилась, и парень почувствовал резь в мочевом пузыре.

– Ром, а ссать в штаны, что ли?

– Там дырка в полу, – сказал Ромка и ткнул пальцем в темноту. – Только еще фиг доберешься.

Михей выматерился, и путешествие впотьмах началось. Пришлось ползти на коленях. Парень то и дело задевал кого-то, и потревоженное «препятствие» недовольно ворчало. Михей добрался до «очка», глянул вниз, на мелькающие шпалы. Отверстие, прорубленное в дощатом полу, – вот и все удобства. Резко ударил в ноздри запах отхожего места. Сидящие возле дыры люди-тени зашевелились, пропуская его по нужде. Михей кое-как справил нужду и полез обратно. В голове после удара прикладом гудело, словно туда забрался рой пчел.

Внезапно кто-то вцепился ему в руку. Парень вздрогнул, непроизвольно освобождаясь от хватки. Из темноты долетел знакомый голос.

– Мишка!

– Дядя Никита, – обрадовался Михей. – Как ты тут?

– Хреново, – посетовал мужчина. Слова давались ему с трудом. Может, его по лицу били?

– Айда к нам, – позвал парень.

– Не могу, – выдавил мужчина. – Ногу отбили и бок, суки. Шевелиться больно. Я тут посижу немного, отойду. Сам-то как?

– Терпимо, – ответил Михей. – По голове прикладом двинули, но до свадьбы заживет.

– Ты иди к Роме, – сказал дядя Никита. – Будет туго – позову.

– Хорошо, – кивнул парень, хотя мужчина вряд ли его видел. Стиснув шершавую ладонь односельчанина, Михей пополз обратно. Вздох облегчения вырвался из груди, когда он прислонился к стенке вагона возле Ромки.

– Башка трещит, – пожаловался Михей товарищу. Осторожно ощупал голову рукой – вроде бы не пробили. И то хорошо.

– Тебя, видать, знатно приложили, – расстроенно сказал Ромка. – Ну надо же. Откуда эти черти только взялись? Вот тебе и съездили поторговать.

Рядом снова завозились. Качнулась в сторону Михея неясная тень, и в полумраке мелькнуло изможденное лицо старика.

– Сынки, пустите, невмоготу, – просипел он. Двигался дед тяжело, на четвереньках. Сидящие рядом посторонились, и мужчина медленно, словно раненый боец, пополз к «очку». Справив нужду, он так же долго пробирался обратно, наступая на чьи-то ноги и руки. Тишина то и дело отзывалась ругательствами и ворчанием. Наконец дед пропихнулся на свое место и притулился возле друзей. Грудь его мерно вздымалась и опадала, дышал старик хрипло, будто неизлечимый астматик. Лучик света из щели пощекотал лицо мученика, и Мишка заметил, как из-под прикрытых век выскользнула одинокая слезинка. Она неспешно поползла вниз и спряталась в глубокой морщине.

– Дожить не дали спокойно, твари, – прошепелявил дед и закрыл глаза. Михей отвел взгляд. Вроде бы шевельнулась на дне души жалость, но чем он мог помочь? Парень прогнал грустные мысли и повернулся к Ромке.

– Сколько народу в вагоне?

– Человек двадцать, может, больше. Напихали нас сюда, как окуней в бидон. Даже не знаешь – чего от этих уродов ждать.

– Ничего хорошего, – прилетело из темноты. – Привезут сейчас в тюрягу, и будешь на эту сволоту спину гнуть, пока не сдохнешь. Коню понятно, что им рабочие руки нужны. Стали бы они нас просто так тащить невесть куда.

Михей и Ромка не нашли, что ответить незнакомцу. Уж больно услышанные слова походили на правду. Мишка вдруг припомнил рассказы бабки про то, как ее отца в войну утащили в плен немцы. И пахал прадед на неприятеля три года в лагерях, чуть не окочурился. Бабка потом, когда говорила про каторжного папку – слезами обливалась. Михей и не вникал в болтовню старухи, а сейчас отчетливо понял, чего им грозит. Ожили в памяти бабкины рассказы, и в душе поселилась тоска.

Знать бы, что их ждет…

Время в темноте ползло медленно, будто издыхающая гадюка. Наконец грохнуло за перегородкой, дверь распахнулась, и в проеме возникла коренастая фигура с автоматом наперевес. Мощный торс затянут в резиновый костюм химзащиты, лицо – словно маска без эмоций, щека перепахана свежим шрамом. Глаза-щелочки уставились на узников с нескрываемым презрением.

– Эй, быдло, натягивай «резину», если еще жить хотите, – пробасил вертухай. – Кто решил сдохнуть – может не париться.

Второй боец охраны швырнул внутрь вагона изодранный мешок. На пол высыпались кое-как свернутые ОЗК, мелькнул фильтр старого противогаза. Со всех сторон потянулись дрожащие руки, и люди принялись остервенело хватать «химзу». Здоровяк в дверях с презрительной усмешкой глядел на возню пленных. Михей выхватил из кучи два грязных свертка, нащупал фильтр «газика». Но тут его кто-то больно пихнул в плечо.

– Отдай, мое! – озлился незнакомец и вцепился в противогаз мертвой хваткой. Дернув изо всей силы, он вырвал резиновый намордник из рук Мишки. Парень пополз было вперед в надежде наказать дерзкого, но тот уже канул в темноту вагона. Михей принялся слепо шарить по полу, но его дернули за рукав.

– Мишань, держи, – Ромка протянул товарищу противогаз.

– Спасибо, братишка, – скупо улыбнулся Михей, отдавая другу свернутый ОЗК. Стали облачаться в «химзу», но в темноте получалось плохо. Парни просто сунули ноги в чулки, кое-как запахнулись в плащи. Мишка надел противогаз, втянул воздух через фильтры. Рядом глухо выругался Ромка.

– Дышать-то как тяжко, – пожаловался товарищ. Михею и самому не хватало воздуха, будто невидимые пальцы стиснули горло. Снять бы поганый намордник да забросить в «очко». Нет, нельзя. Михей помнил рассказы деревенских мужиков про «грязные» земли. Придется терпеть.

– Ай-ай-ай, – запричитал кто-то в темноте жалобным голосом. – Не досталось.

– Чего ноешь? – поинтересовался один из узников.

– Противогаза не хватило, – посетовал несчастный. – Как же так?

– А ты иди, у охраны попроси, – предложили из темноты надтреснутым голосом. – Глядишь, поделятся.

– Думаешь, можно? Боязно как-то.

– А ты не ссы, – подбодрили его, хихикнув. Обделенный пополз к выходу, шурша полами плаща. Добрался до двери, кулак забарабанил по доскам.

– Ребята, откройте.

– Тебе чего надо, ушлепок? – долетел снаружи злой голос.

– Мне противогаза не досталось, – причитал мужичок. Все слушали жалостные речи несчастного, но никто не проронил ни слова. Михей почувствовал, как на самом дне души шевельнулось сострадание. Что теперь будет с этим человеком? Сумеет ли он выжить, когда поезд доберется до зараженных земель? Но как они могут помочь ему – пожертвовать противогаз, чтобы потом самим издыхать от неведомой отравы? Рядом тихонько хмыкнул Ромка, но промолчал. Складывалось впечатление, будто все пленные в вагоне ожидали финала разыгравшейся на их глазах драмы.

– Вали к параше! – гаркнули из-за двери. – Не досталось – твои проблемы. У друга попроси, пусть поделится.

– Ну как же так, ребята, – снова запричитал мужичок. – Ну пожалуйста.

Щелкнул запор, и в нутро вагона брызнул свет. На пороге нарисовался тот самый здоровяк, что разбрасывал ОЗК и противогазы. Он сгреб несчастного за шиворот и выволок наружу. Дверь захлопнулась с грохотом, а спустя мгновение хрястнул одиночный. Охранники решили проблему куда более действенным способом.

Через секунду дверь распахнулась, и в проеме возник стрелок. Надеть противогаз он не успел, и Михей видел, как бешеная ярость перекосила лицо охранника.

– Ну, кому тут еще чего-то надо? – рявкнул вертухай, и ствол автомата глянул в темноту вагона.

«Просителей» больше не нашлось.

Вяло тянулись минуты, но ничего не менялось в мрачной темнице, куда судьба забросила двоих товарищей. Все так же стучали колеса, по-прежнему немилосердно воняло, да тихо бормотали невидимые узники. Михей устал пялиться в темноту, и глаз снова прильнул к «амбразуре». Парень глянул наружу и обомлел.

Как много воды! Настоящее море! Состав змеей полз по громадному сооружению, а далеко внизу плескались волны. Взгляд Михея притягивали кручи обрывистых берегов, стискивающих полноводную реку, и выгнутый коромыслом длинный остров вдали. А еще дальше местность карабкалась ввысь, вздымалась зелеными хребтами, смыкаясь с синевой весеннего неба. Солнце било откуда-то сзади, и водная гладь сверкала ожерельями самоцветов так, что слепило глаза. Слева тянулись нестройные ряды стальных башен, а ближе к берегу жались трехногие мачты, оплетенные паутиной рваных проводов. Щурясь, Михей пожирал глазами открывшиеся картины и не мог наглядеться.

Наверное, у него невольно вырвался возглас изумления. Пленные заерзали, подвинулся ближе к другу Ромка.

– Что там? – тихо спросили из мрака вагона. Михею не хватало слов и эмоций, чтобы описать увиденное.

– Вода! Много воды внизу. И горы кругом. Где мы?

– Братская ГЭС, похоже, – сказала темнота грустным голосом. – По БАМу нас везут. Эх, Братск, родной город! Вот ведь занесло. Не верил, что когда-нибудь сюда опять попаду.

– Там еще живут? – спросил Ромка незнакомца.

– Какое там, – буркнул собеседник. – Жахнули за городом атомной. Даже и не знаю – спасся ли кто. Ладно хоть, что по плотине не саданули, а то бы залило тут все напрочь. Надо же, город стоит, а людей нет. Братск… Не думал я, что свидимся с тобой. Братишка, пусти, дай хоть одним глазком гляну?

Михей подвинулся, уступая место возле «амбразуры». Мужчина подполз к стене и прильнул к щели между досок. Он долго таращился наружу, словно впитывал открывшиеся ему картины. Что чувствовал незнакомец, смотря на родной город, который двадцать лет назад покинула жизнь? О чем думал, скользя взглядом по выжженным землям? Когда человек оторвался от «бойницы», он тяжело дышал, будто ему не хватало воздуха.

– Лучше бы не смотрел, – выдавил он и пополз к себе.

– Была Братская ГЭС, а теперь тут – братская могила, – грустно пошутил кто-то из темноты. И вагон снова погрузился в гнетущую тишину.

К вечеру состав подобрался к неизвестному поселку. Михей успел чуточку вздремнуть и сейчас опять изучал в «амбразуру» окрестности. Под стук колес мимо проплывали невысокие горы, одетые лесом. Взгляд скользнул по развалинам маленького поселения, задержался на темной воде узкой речки. В долине залегли вечерние тени, из-под пола тянуло прохладой. Дохнул ветерок, и у Михея заслезились глаза. Он попытался проморгаться, но тут за стенкой грохнуло, и дверь отворилась. Мужик, сидевший у входа, не успел отодвинуться и, получив здоровенного пинка, откатился в темноту. Проем перегородила туша верзилы.

– Ужин! – гаркнул вертухай, и внутрь вагона полетела котомка с затертым бурдюком. Многорукая толпа ожила и завозилась, раздались недовольные возгласы. Кто-то изо всей силы рванул старую ткань, и на пол посыпались заплесневелые сухари. Михей с отвращением глядел, как люди рвут друг у друга черствые куски хлеба. В животе протяжно заурчало, и голод вдруг напомнил о себе. Кажется, последний раз они ели утром. Парень увидел, как сидящий рядом незнакомец из Братска задрал край противогаза, и зубы его жадно впились в черствый сухарь. Из-под резины потянулась тягучая слюна. Всего несколько дней в «тюрьме» – и пленные стали превращаться в животных. Михей вдруг осознал, что и сам ничем не лучше других. Еще немного – и он так же, как и остальные, будет драться за грязный кусок хлеба, словно голодный пес на помойке. Мишке стало противно.

Придвинулся Ромка, протянул Михею что-то.

– Жуй, – посоветовал друг. – Кто знает, может, вообще больше жрать не дадут.

Михей послушался товарища и сунул кусок хлеба под резину противогаза. Сухарь оказался каменным, и парень едва не сломал об него зубы. От черствого хлеба несло затхлостью – такой у себя дома Михей не бросил бы и скотине. Но сейчас выбора не оставалось. Парень быстро сгрыз сухарь, и во рту пересохло. Наконец и до них дошел бурдюк с водой. Внутри плескалась жижа с терпким болотным запахом. Михей подождал, пока попьет товарищ, а потом приложился иссохшимися губами к бурдюку. Грязная вода будто прибавила организму новых сил. Утолив голод и жажду, узники успокоились и притихли.

– А если бежать? – тихо предложил Михей, подвигаясь к товарищу.

– Да куда тут слиняешь? – раздосадованно буркнул Ромка. – Разве только в «очко» просочиться. Правда, широковат я для него, да и ты тоже не маленький.

Михей прижался к доскам, запрокинул голову. И правда – куда бежать, и главное – как? За стенкой – трое несговорчивых вертухаев. Эти цацкаться не будут. Приголубят прикладом или саданут очередью – вот и весь разговор. Он видел, что стало с тем мужичком, кому не досталось противогаза. Вся власть сейчас – у тех мордоворотов, и спорить с такими – себе дороже. Против автоматов не попрешь, чуть что – перестреляют, как собак.

Рядом еле слышно переговаривались пленники, кто-то сопел в углу. За стенками их тюрьмы медленно таял день. Иссяк лучик света, сочившийся через щель меж досками. Михей приник к холодной стенке, закрыл глаза. Придвинулся Ромка.

– Так теплее, – усмехнулся товарищ, обхватывая колени руками. – Заснуть бы как-нибудь.

Ближе к темноте въехали в город, лежащий в долине между гор. Михей цеплялся взглядом за обветшалые здания, рассматривал пустынные улицы. Черная лента реки змеей огибала кварталы. В сумерках поселение нагоняло тоску и пугало. Окнами пялились в сумрак давно брошенные дома, да ветер гонял мусор по мертвым улицам. Там, где хребты гор смыкались с темнеющим небом, зажигались первые звезды. Приперлась незваным гостем тоска – хоть волком вой. Дико захотелось домой – лежать на мягкой кровати и смотреть, как за окнами меркнет вечерний свет. Слушать, как потрескивают в печке поленья и возятся под полом мыши. Защемило сердце.

Похолодало. За стенкой вагона весело трещали дрова в буржуйке. Караульные, наверное, ужинали и что-то бодро обсуждали. Михей стиснул зубы, руками обняв колени. Глаза закрылись, но сон упрямо не шел. Парень принялся считать удары колес на стыках рельсов и так, незаметно для себя, провалился в дрему.

Во сне он видел мать. Она стояла на задворках и смотрела, как за березовой рощей гаснут последние всполохи дня. Женщина вглядывалась в одетую сумерками даль, и губы ее медленно двигались. О чем она думала? Четырнадцать селян, пропавших без вести, и среди них – ее сын. Михею казалось, что на щеках самого родного человека застыли слезы.

Спал он плохо. Тревожные сны мешались с видениями ушедшего дня, и Михей то и дело просыпался, стуча зубами от холода, вслушиваясь в звуки за стенкой. Рядом беспокойно сопел Ромка, возились и стонали во сне остальные пленники. А потом сон брал свое, и парень проваливался в темноту. Стучали колеса, считая километры, и поезд уносил их все дальше от дома.

Утро началось со стрельбы.

Не успел Михей толком проснуться и разлепить веки, как из-за перегородки долетели тревожные крики. А потом хрястнуло – раз, другой, и понеслось. Охранники секли кого-то автоматными очередями, из-за двери то и дело возбужденно кричали. Состав полз медленно, натужно, словно ему не хватало сил тянуть вереницу вагонов. Похоже, поезд шел в гору. С улицы истошно завопили, невидимой твари тут же ответила другая, третья подала голос сверху, с крыши вагона. Пленники жались друг к другу, и темнота наполнилась тревожными возгласами. Слаженно огрызнулись автоматы, и визг умирающей бестии резанул по ушам.

В смотровую щель Михея протиснулся длинный коготь, и парень от неожиданности отпрянул. Снова ударила очередь, – охранники умело отражали атаки врага. Поезд принялся набирать скорость, и крики неведомых зверюг затихли. А потом вагон погрузился в кромешную тьму.

– Туннель какой-то, – сказал Ромка. – А эти, похоже, отстали. Как они по ним палили-то! Видать, страшные твари.

– Да мне одного когтя хватило, – передернулся Михей.

Поезд катил по туннелю минут десять, а потом в щели снова брызнул утренний свет. Мишка осторожно прислонился к «амбразуре». Разглядел долину меж гор и высокие хребты, опоясанные облачной дымкой. Цепь каменных исполинов тянулась дальше, уходя к горизонту. Попросился посмотреть и Ромка. Горы притягивали взор, завораживали.

Вдруг всех взбудоражил испуганный возглас:

– Васька помер!

Михей повернул голову, взгляд устремился в дальний угол вагона, откуда прилетела печальная весть.

– Как умер? Что случилось? Ай-ай! – забормотала, запричитала темнота на разный лад голосами пленных.

– Да его ведь тогда еще здорово отходили, думали – не очухается. Все нутро ему отбили.

– Ну и ну. Похоронить бы по-человечески.

– Хорошо бы. Да кто даст?

– Да уж. У этих просить – себе дороже.

– Мужики, хватит вам, – донеслось из темноты. – Чего вы? Человек умер, давайте хоть помянем молча.

Стихли разговоры, и в вагоне воцарилась тишина. Когда «минута молчания» истекла, кто-то осторожно предложил спросить у охраны разрешения вынести покойника наружу. Мало кому хотелось ехать в одном вагоне с мертвецом, и многие одобрили идею. Михей, сидевший ближе всех ко входу, робко постучал в перегородку. Никакой реакции. Он попробовал снова, а потом еще. Никто не отозвался, и решили пока больше не испытывать судьбу.

Через час дверь распахнулась сама, в тихие вагонные разговоры вторгся суровый голос:

– Нате, хавайте! – мешок описал дугу и приземлился кому-то на макушку.

И снова – гнилые сухари и болотная вода, от которой разило тиной еще сильнее. Расхватав куски хлеба, люди принялись торопливо есть, начисто позабыв про покойника.

– Товарищ начальник, у нас тут это… самое, – осмелился и подал голос кто-то со стороны «очка».

– Чего тебе? – буркнул охранник, уже собравшись уходить. Михей вдруг вспомнил, что в дальнем углу вагона лежит мертвец. Встрепенулся – и ему стало стыдно и противно. За себя и всех них. За то, что в первую очередь бросились набивать животы, позабыв про человеческий долг.

– Покойник, – твердо сказал парень, глядя на вертухая. – Вынести бы.

– Чего? – повысил голос здоровяк, и взгляд уперся в Михея. – Вы его к нам хотите положить, что ли?

– Похоронить бы надо, – гнул свое Мишка.

– Больше ничего не хочешь? – нахмурился вертухай. – Мне что, из-за этого дохляка поезд останавливать? Хватайте вашего жмурика – и за борт. А ну, подорвались живее, пока я не передумал. Иначе вместе с ним до конечной поедете.

Спорить не стали. Раз Михей вызвался – ему и исполнять. Пробравшись к мертвецу, он глянул на сидящего рядом паренька.

– Бери за ноги!

Подхватив покойника, двинулись к выходу. Выволокли мертвое тело наружу под присмотром охранника, подтащили к «закладке»[1]. Вертухай стволом отогнал Мишку с парнем и ногой спихнул покойника на пути. Делал он это механически, словно обращался с вещью или бревном. Но за несколько секунд Михей успел разглядеть в проеме бескрайнюю водную гладь. Поезд ехал по неизвестному поселку, а за домами простиралось море, опоясанное цепью гор. Кое-где на остроконечных вершинах каменных великанов белели снежные шапки. Парень застыл, сраженный увиденной картиной.

Удар прикладом в плечо отрезвил, и грубый голос над самым ухом вернул в реальность.

– Чего тащишься? Живо в свой гадюшник!

В «темнице» Михей резво скользнул к стене и припал к щели. Он еще никогда не видел так много воды. Необъятное море притягивало взор, синяя гладь тянулась вдаль, насколько хватало глаз, и у самого горизонта сливалась с пушистыми перьями облаков. Волшебный вид завораживал, и парень не смел оторваться, позабыв про все.

– Где едем? – спросили из темноты.

– Да черт его знает, – ответил Михей. – Море большущее и горы. Красота невероятная.

– Байкал ведь! По БАМу же везут.

И полезли, толкаясь, люди-тени к щели. И смотрели, смотрели. Вздыхали, восхищаясь, словно видели не озеро, а картину великого живописца. И Михей потом опять глазел на это чудо, и легче становилось на душе. Словно уползли в темные углы вагона дурные мысли, будто умылся он водой удивительного озера и вдохнул свежего воздуха полной грудью. И скупая радость хоть немного, да погрела душу, и где-то внутри шевельнулась надежда.

А поезд все ехал и ехал по берегу Байкала и вез их далеко-далеко…

День полз вяло, словно червяк, в темноте и вони, под монотонный стук колес. Михей иногда подвигался к «амбразуре», чтобы взглянуть на мир за стенами их темницы. Поезд катил в долине меж гор, и белоснежные шапки, нахлобученные на вершины каменных гигантов, искрились в лучах солнца. Казалось, что вереницам кряжей и хребтов не будет конца. Изредка попадались брошенные поселки с полусгнившими домиками, заросшими бурьяном, пустынные платформы и одинокие строения. Михей все думал – а живут ли в этом горном краю люди? Но пока за всю дорогу он не увидел ни единого человека «за бортом».

Парень понимал – если бы не щель в стене вагона, он бы точно свихнулся. Застолбив с Ромкой место в самом углу, они по очереди любовались пейзажами. Дикая глухомань и безлюдье, подпирающие небо горы и девственная тайга. Изумрудные озера в седловинах, мосты, что чудом не рухнули за двадцать лет, петляющие в долинах красавицы-реки, омывающие подножия гранитных и базальтовых великанов. Чудесный, дикий край. И оттого так тоскливо было смотреть на него из крохотного окошка «тюрьмы».

Говорили мало, а когда открывали рты – все разговоры сводились к дому и конечному пункту назначения. К полудню пробрался к парням дядя Никита. Его встретили радушно, и он устроился рядом, у стены. Мужчина все больше тосковал и сидел молча, закрыв глаза. К полудню разрешили снять противогазы, и люди немного оживились. Михей стянул проклятый намордник и принялся жадно глотать воздух, словно только что вынырнул с глубины. Дышал, будто загнанный зверь, Ромка, сопел дядя Никита. И даже затхлый воздух вагона казался чистым и желанным.

По пути прихватили еще пленных – парни слышали стрельбу и стоны. К ним в вагон впихнули троих «новеньких», и сразу же стало невероятно тесно. Одним из «новичков» оказалась женщина. Уткнувшись лицом в ладони, она рыдала в углу. Михей слушал рев несчастной, и в душе вновь заворочалась тоска.

К сумеркам погода испортилась. Ветер нагнал полчища туч, и небо гигантским прессом нависло над местностью, будто желало раздавить землю. По крыше забарабанили первые капли, в вагоне стало зябко и промозгло. Поезд то медленно и натужно взбирался на гору, то снова сползал вниз, в долину. Михей вдохнул стылый воздух, закашлялся. Сегодня вечером не дали даже гнилых сухарей. В животе урчало, но нечем было утолить проклятый голод.

Охранники у себя топили буржуйку. Сквозь стук колес Михей слышал, как весело потрескивают дрова. Представлял, что те ужинают, глотал тягучую слюну, пытаясь обуздать мысли о еде. Напрасно. Ему чудились бабкины пироги, наваристые мясные щи из печи и картошка, пышущая жаром. В ноздри лез запах призрачной еды, и парень злился на себя за эти думы, но ничего поделать не мог.

С темнотой дали ненавистную команду, и они снова нацепили «слоников». Михей опять шумно сопел, задыхаясь и проклиная все на свете. В эту ночь он спал без снов. Часто просыпался, стуча зубами от холода, желудок сводило, а в голову лезли совсем уж нехорошие мысли. Парень так отсидел себе ноги, что не мог встать. Одеревенелые конечности стали будто в два раза тяжелее, и даже повернуться получалось с трудом.

Ночью Ромка с Михеем снова жались друг к другу в тщетных попытках согреться. Хлестал по стенам теплушки дождь, и вроде бы где-то далеко, за горными хребтами басовито негодовал гром. Неровно дышал вагон, беспокойная тишина перемежалась стонами и сопением.

– Замерз как цуцик! – жаловался Ромка, стуча зубами. – Околеем тут на фиг!

– Ничего, братишка, потерпи! – подбадривал Михей товарища, хотя холод донимал и его. Казалось, будто ночью весь мир сжался до размеров их тесного вагончика. Когда-то мужики в деревне говорили, что живут они словно в тюрьме – вокруг зараженные радиацией земли и мертвые города. Захочешь – не сбежишь. Но теперь парень понимал, что на самом деле чувствуют узники.

Медленно тащился в неведомое поезд, ползла следом за ними угрюмая ночь. Лезла настырно в душу тоска, глодала нутро, будто оголодавшая дворняга – свиную кость. Михей не выдержал и стянул противогаз. Хоть на полминутки – вдохнуть полной грудью ночного воздуха. Залетела через смотровую щель одинокая капелька дождя, легла точно под глазом. Или это его слеза застыла на щеке?

Уже и не разберешь.

В обед следующего дня Ромка не поделил сухарь с одним наглым крепышом, обитавшим по соседству с товарищами, около двери. Михею с первого дня он пришелся не по душе – постоянно ворчал, несколько раз даже бросил в их адрес что-то обидное. Тогда обошлось словесной перепалкой, но неприятный осадок и злоба в душе остались. А в этот раз все случилось стремительно и непредсказуемо.

Друг зазевался, ушлый парень вырвал сухарь у него из рук, и хлеб мгновенно исчез в полах плаща ОЗК. От неожиданности Ромка вскрикнул, рванул вперед и повалился на кого-то в темноте. Полилась отборная брань, и товарища с размаху двинули кулаком в скулу. Тот ойкнул и откатился к стене. Но в сумраке вагона Михей все-таки сумел разглядеть черты лица дерзкого. Бросившись на обидчика, он саданул что есть мочи. Противник заревел, вцепился Мишке в волосы на затылке, задрав резину противогаза. Из глаз брызнули слезы, и сильные руки придавили парня лицом к полу. Он замычал, пытаясь вырваться.

– Коооозееел! – яростно зашипела темнота. Казалось, что человек совсем обезумел. В горле у него клокотало, вся злость словно обернулась недюжинной силой, и мужчина остервенело тыкал Михея противогазным фильтром в доски пола. Наконец парень извернулся, и руки вцепились в шею драчуна. Колено Михея натолкнулось на что-то мягкое, и противник отчаянно засипел.

– Хорош! – крикнул кто-то. – Разнимай их!

– Убью, тварь! – хрипело над ухом. И вдруг в вагоне стало светлее. Вертухай передернул затвор, видимо, желая угомонить дерущихся, но в этот момент Михея толкнули, и вместе с охранником он вывалился из душной «темницы» наружу.

Все произошло в мгновение ока. Вертухай впечатал ногу в грудь Михея, и тот отлетел к стенке. Верзила вырос над ним и ткнул стволом в лоб. Парень зажмурился, мысленно прощаясь с жизнью. Холод металла он почувствовал даже через резину. Время растянулось, даже колеса вагона стали стучать будто бы реже и тише.

– Отставить! – раздалось над ухом. – Колпак, выдохни. Этот финт крепкий, в хозяйстве сгодится. Пристрелить его всегда успеешь.

Холодный ствол нехотя отодвинулся. Смерть коснулась ледяными губами, но вдруг передумала, помиловала. Михей медленно открыл глаза, но тут же получил зуботычину, и властный голос приказал «метнуться в стойло». Распахнулась дверь, и вертухай ткнул парня в спину стволом. Миша плюхнулся на пол рядом с Ромкой. Он тяжело дышал, перед глазами все маячил вороненый ствол автомата и яростный взгляд охранника. Парень толком даже не успел осознать, что случилось. Рядом смерть прошла, разминулся всего в паре шагов с костлявой.

– Хватит собачиться! – бросил кто-то из темноты. – Жить хотите или нет? И правда – как зверье. Скоро глотки друг другу грызть начнем.

– Не лезь лучше, – шепнул кто-то сбоку Михею. – Целее будешь. С голыми пятками против автомата не попрешь.

Тот в ответ только невнятно угукнул. Перекипела злоба, и Михей принялся постепенно остывать. Дыхание выровнялось, глаза стали привыкать к темноте.

– Спасибо, братишка, – Ромка стиснул ладонь друга. – Ты только не лезь больше на рожон. Не хочу, чтобы эти твари тебя в расход пустили.

– Не пустят, – усмехнулся Михей. – Погоди, еще отомстим этим гадам.

– Отомстим! – подтвердил Ромка и крепче сжал его руку.

Проковылял, словно дряхлый старик, еще один день. Колыхающаяся людская масса выдохнула, успокоилась. К вечеру снова посвежело, и узники готовились к долгой и холодной ночи. Смолкли проклятия, иссякли стоны и вздохи.

В желудке урчало, и Михей опять грезил щами и пирогами. Зря надеялись на ужин – видимо, сегодня вечером опять никто не собирался их кормить. Осталось тешить себя надеждами на завтрашний скудный «обед».

Михей старался больше дремать – да и чем можно было занять себя в вонючем, тесном вагоне? Но как только он закрывал глаза, в голову настырно лезли мысли о родной деревне. Они бередили душу, не давали покоя. Как ни повернись – все равно неудобно. Это не дома, на мягкой кровати. Поспит ли он когда-нибудь еще в своей постели?

Поезд натужно пер в гору. Фырчал локомотив, скрипели стальные сцепки, и Михею казалось, что это жуткое путешествие никогда не кончится. Вечно будут стучать колеса, а они – медленно гнить, пока смерть не возьмет свое.

Ночь черной птицей упала на землю, принесла промозглый холод. И парень понял, как он дико измотался. Усталость наконец взяла свое, и он провалился в сон, точно в глубокий колодец. И не мог из него выбраться до самого утра.

На исходе четвертого дня поезд все чаще стал сбавлять ход. Похоже, они прибывали в пункт назначения. За стенами вагона проплывали сопки, покрытые тайгой. Один раз, изучая в «глазок» окрестности, парень увидел большое озеро да какие-то полустанки – заброшенные, поросшие мелятником[2] и бурьяном. Он чувствовал – скоро их путешествие завершится.

Еще с самого утра в вагон ввалился караульный и велел снимать «резину». Ближайший к выходу мужик забубнил было что-то про радиацию, но тут же получил пинка в грудь и первым принялся стягивать ОЗК. Примеру последовали и остальные. Михей снял осточертевший противогаз, подавляя желание швырнуть маску в наглое лицо вертухая. Намордники покидали все в мешок, и охранник утащил его.

Все путешествие Миша с Ромкой гадали, куда же закинет их судьба. Ведь за это время проклятый поезд мог увезти их на самый край необъятной родины. Что ожидает их на новом месте – рабство или другая жизнь? Хотя в последнем Михей здорово сомневался. Да и чего хорошего можно ждать от людей-зверей с автоматами?

Поезд еле тащился, будто истратил все силы за четыре дня пути и теперь полз на последнем дыхании. Мишке казалось, что сердце стало колотиться чаще. Напряглись и остальные – стихли разговоры, словно люди молча готовились к чему-то. Наконец локомотив дал долгий гудок, завизжал металл, заскрипели железные сцепки. Состав дрогнул и замер, по вагонам прошла дрожь. Оживились за стенкой караульные.

– Кажись, приехали, – пробубнил кто-то в темноте.

– Куда нас привезли?

– Знать бы.

– Эх, была не была. Все равно пропадать!