Доктор Джонс против Третьего рейха Тюрин Александр
— Какой-такой «памяти»?
— Ну, Памяти предков. Умники из университета, не люблю я их. Чины получили и думают, что теперь чернее свастики.
«Память предков, — пробормотал Джонс. — Память предков…» И вдруг вспомнил.
Аненэрбе![33] Тот самый таинственный институт! Вот, значит, куда его занесло — в один из законспирированных филиалов; вот, значит, кому в действительности принадлежит замок… Он ободряюще похлопал шарфюрера по спине:
— Ты не переживай, приятель, у тебя ведь тоже чин есть. Маленький, но все-таки. Повысят, потом и тебя примут, наберись терпения.
— Они посвящают только тех, у кого есть списки родни до 1648 года. Я такую родословную не могу представить.
— Да, весело живете, — согласился Индиана. — 1648-й, говоришь? Вестфальский мир, конец Тридцатилетней войны… А кого они теперь вспоминают?
Хорхер называл уже совершенно незнакомые имена, на что массовка исправно отвечала: «Здесь, здесь, здесь…»
— Это жертвы «пивного путча», — скорбно сообщил Заукер. — Они всегда с нами.
— Наследники Зигфрида! — сказал Хорхер, форсировав голосовые связки. — Клянемся быть достойными славной памяти предков!
— Клянемся! — рыкнул зал.
— Честь и доблесть! — сказал Хорхер.
— Честь и доблесть!
Наступила пауза. Оратор медленно опустил руку, поправил мантию, слез с возвышения.
— Прячемся, — заспешил Индиана. — Они закончили.
— Еще нет, — отозвался Заукер нервно. — Послушайте, а что вы со мной сделаете после того, как мы дойдем до тюрьмы?
— Поцелую. А потом возьму к себе в ассистенты. Да не бойся ты так, твои зубы на весь зал слышны.
Странный ритуал и в самом деле еще не закончился. Хорхера сменил другой «священник», отличающийся тем, что на голове его громоздился рогатый рыцарский шлем, скрывающий лицо, а на рукаве выделялся шеврон с необычным рисунком. На шевроне был рунический знак, похожий на букву «А», повернутую набок.
— Чем скрепляется рыцарское братство? — очень спокойно, тихо спросил он.
— Кровью! — хором ответили ему.
— Сколько рун «Зиг» в сердце рыцаря?
— Зиг хайль! Зиг хайль!
Вверх взметнулись кинжалы — чистой пробы, гордость СС. В руках у нового оратора появилась ваза, точнее, чаша. Больше речей не было, все дальнейшее происходило без единого слова.
«Стажеры» царапают кинжалами свои левые руки.
«Священник» ставит чашу на надгробие: все присутствующие поочередно подходят и выдавливают в нее из ран по нескольку капель крови…
— Кто это? — спросил Индиана, пораженный до глубины археологической души. — Который в шлеме — это Урбах?
— Урбах не из СС, — покорно ответил Заукер. — Он научный руководитель, просто член партии, имеет право не участвовать в праздниках.
— Тогда — кто?
Шарфюрер до сих пор не предпринимал ни малейших попыток убежать, привлечь внимание или, например, промолчать, спасая служебные тайны от посторонних посягательств. До сих пор он выполнял любой каприз захватившего его в плен незнакомца. Однако сейчас послушание оставило его. Заукер сжался, сморщился, словно бы ссохся, открыл и закрыл рот, затем робким шажком отодвинулся назад к лестнице.
— Меня убьют, если скажу.
Еще немного, и он бы заплакал.
— Тебя обязательно убьют, — подтвердил Джонс. — Но раньше, чем ты думаешь, — он притянул труса к себе и взял его стальными пальцами за подбородок.
— Вы не понимаете… — еле слышно шепнул тот. — Это же Мертвая Голова…
— Кто?
— Я не знаю его имени. И никто не знает. Наверняка Урбах и Вольфганг тоже не знают, и этот, из РСХА, тем более…
— Идиоты, — сказал доктор Джонс. — Язычники проклятые.
Ритуал завершался очень красиво. «Священник» по имени Мертвая Голова обходил строй будущих солдат Памяти и рисовал на лбу каждого кровавую свастику — при помощи маленькой кисточки, смоченной в чаше. Стажеры в ответ пригубляли чашу, пробовали на вкус собранную там жидкость, в результате чего губы у всех присутствующих сделались жуткими, ирреальными, бесформенно красными. После такого причастия логичным выглядел финальный жест жреца — он клал свой кинжал на язык каждого из стажеров. Кинжал вместо облатки — неплохо придумано…
И это был конец ритуала.
Немцы расходились без церемоний, разговаривая свободно и весело. Обнаружив бочонок с пивом, обрадовались, загорланили, дружно обступили неожиданную находку. Индиана так и не успел придумать, куда здесь можно спрятаться, он остался стоять, готовясь принять последний бой, однако никому не было решительно никакого дела до младших товарищей по партии. Возможно, их просто не заметили, приняв за дополнение к интерьеру. Что ж, все логично: раса хозяев естественным образом разделяется на собственно хозяев, разговаривающих с богами, и слуг, недостойных их мимолетного внимания. Так было, есть и будет. «Очень удобно быть ничтожеством», — не столько подумал, сколько почувствовал Индиана, надвинув пилотку до бровей.
Мимо проследовала пара нацистских жрецов. Хорхер и его таинственный шеф удалялись, не обратив высочайшего внимания не только на впечатанных в стену солдата с фельдфебелем-шарфюрером, но и на «посвященных». Они вполголоса беседовали.
«…Искендерон…» — расслышал Индиана, что заставило его вздрогнуть. И еще раз: «…Искендерон…» — от этого слова злое напряжение пошло в мышцы.
Неужели пронюхали? Неужели и до Эльзы добрались? Или снова Маркуса допросили, применив изощренные готические пытки?
Своего нелепого шлема Мертвая Голова так и не снял, поэтому Индиана не увидел его лица, зато разглядел на отвороте красно-черного плаща зловещий значок со стилизованным черепом.
Эсэсовцы между тем уже скрутили у бочонка крышку и, толкаясь, дурачась, припадали к благословенному напитку оскаленными, хохочущими мордами. Кровавый узор на губах сменила белая липкая пена. Как нельзя вовремя здесь оказалось пиво, фантастически вовремя. И пусть никто не отдавал приказа: в такой день можно забыть о формальностях. Рабы из обслуги на то и существуют, чтобы угадать невысказанные желания хозяев. Прихватив бочонок, новоиспеченные рыцари ушли вслед за вождями, оставив только двух скучающих охранников возле надгробия.
Злость в очередной раз помогла доктору археологии. Приветливо улыбаясь, не отпуская от себя проводника Заукера, он спокойно приблизился к охранникам и выключил их в два движения. Затем добил лежащих их же кинжалами. Бесконечный стресс, в котором пребывал шарфюрер, вновь сменился паникой, тоскливым причитанием: «Не меня, умоляю, только не меня…», и доктор Джонс сказал ему:
— Заткнись, свинья.
Трупы были оттащены к стене и спрятаны в нишу, с глаз долой.
Когда поднимались по лестнице на следующий ярус, Джонс бормотал: «Значит, говоришь, дружеская попойка будет? Как обязательное завершение ритуала? Как неотъемлемая часть рыцарского празднества? Ох, язычники, настоящие язычники…» Затем он спросил перепуганного проводника:
— У вас что, все праздники такие?
— Сегодня праздник не большой, — ответил тот, преодолевая пережитый минуту назад ужас. — Вот в конце декабря был День зимнего солнцестояния. Видели бы вы, что тут делалось. Жгли во дворе костры, голыми по снегу бегали, шлюх из Вены навезли.
— День солнцестояния? — в который раз поразился рациональный археолог. — Что за игры в архаику! Я всегда считал, что СС — это всего лишь охранные отряды, жестокие, но очень современные.
— Я не жестокий, нет, вы не думайте, я ведь из хозчасти…
— Пришли, — сказал Джонс. — Стой, куда прешь.
Они поднялись до решетки заграждения.
— Зови своего приятеля, — скомандовал солдат шарфюреру. И встряхнул его для ясности. — Вперед, пехота!
2. НАУКА ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ
Дежурного по имени Курт Коппи не пришлось долго уговаривать, достаточно было показать ему взведенный кольт. Он заглянул в наставленное на него дуло и сразу впал в состояние гипнотического транса — эта типичная для местных сотрудников реакция была уже знакома доктору Джонсу. Точно так же реагировал некоторое время назад и шарфюрер Заукер. Они вообще были друг на друга похожи, два пугливых эсэсовца, даже тряслись с одинаковыми частотой и амплитудой. Что ж, иметь дело с простыми рабочими парнями всегда удобнее, чем с рыцарями, отягощенными вековой спесью. Парни повиновались, не вступая в утомительные споры. Вот с начальником «питомника», окажись он на месте, пришлось бы, наверное, изрядно повозиться, а времени на пропагандистскую деятельность у археолога не было.
Ни о каком Генри Джонсе дежурный не знал, хотя искренне старался вспомнить, подбадриваемый нетерпеливыми движениями револьвера. Он жалобно скулил: мол, среди подопытного материала только представители низших рас: евреи, цыгане, славяне, даже одна турчанка, здесь не может быть никаких англосаксов и других арийцев, — тогда гость, отбросив церемонии, сам пошел вдоль каменных ниш, выкликивая: «Отец!.. Отец!..» В нишах темнели двери с полуовальными завершениями в верхней части.
— Инди! — вдруг отозвалась одна из дверей — звенящим женским голосом.
Археолог остановился, заткнувшись.
— Кто там? — повернулся он к дежурному.
— Не старик, нет, — засуетился тот, — я же говорил, турчанка какая-то…
— Инди! — заголосила женщина, срываясь на знакомый до боли визг. — Боже, Инди! Выпусти меня, Инди!
— Это материал для опытов? — поинтересовался гость и окинул взглядом общество. Как-то нехорошо он поинтересовался, слишком спокойно.
Шарфюрер Заукер взволнованно напомнил:
— Слушайте, я же из хозчасти, я только одежду отсюда забираю…
А шарфюрер Коппи заколыхался на подгибающихся ногах, будто маятник Максвелла, и ответил более развернуто:
— Нет, ничего такого, она просто живет здесь. Даже гулять мы ее выводим, и питается она из столовой для младших офицеров — согласно приказу партайгеноссе Урбаха… — дежурный бормотал и бормотал, не в силах остановиться. — …а я, кстати, давно понял, что она нужна начальству, это ведь странная турчанка, ругается по-английски…
— Открывай, — сказал ему доктор Джонс. — Сейчас я устану ждать.
Ключ не с первого раза попал в замок. Дверь открылась, и на свет шагнула Лилиан Кэмден. «Инди, Инди, Индии», — всхлипывала она, и темные слезы катились по ее лицу.
— Ты как? — спросил доктор Джонс, будто вчера расстались. — Здорова?
— Я ждала тебя! — застонала женщина и впилась в него руками, губами — всем, чем смогла дотянуться. — О, я была уверена, ты за мной придешь!
— Потом, потом… — сказал он, безумно глянув на эсэсовцев. И резко выдрался из ее объятий. — Стоять! — гаркнул он немцам, хотя они и не пытались двигаться, заторможенно слушая малопонятную английскую речь. Вместо них остановилась Лилиан — вдруг успокоилась, только плечи слабо подрагивали.
— Как ты здесь оказалась? — задал Индиана глупый вопрос.
— Сначала меня в Стамбуле держали, все время допрашивали. Сюда перевезли, когда сообразили, что я полный ноль.
— Что им от тебя нужно?
— Как что? «Кулон».
— Ах, да, — вспомнил Индиана. — Часть головного убора бога Ра. Эта безделушка почему-то интересует немцев не меньше, чем Грааль… А где Клопик?
— Клопик удрал. Почти сразу. Мальчишка исключительный, на тебя чем-то похож.
— Кто только на меня не похож… Ладно, позже поговорим, — решил Джонс. — Ты моего отца случайно не видела? Он где-то здесь, в замке.
— Видела, — обрадовалась Лилиан. — Мне с ним очные ставки несколько раз устраивали, про «кулон» и еще про какую-то ерунду из области египтологии. А я давно уже квалификацию потеряла…
— Где видела?
— Чтоб я запомнила! Меня водили через двор — наискосок. А потом поднимались, поднимались…
Индиана представил план замка. От древнего донжона — наискосок через двор. Значит, центральная башня. Прекрасно, путь продолжается… Но как найти отца в огромной центральной башне?
И вдруг его осенило.
— Эй, ты, — обратился он к дежурному по питомнику. — Есть списки заключенных, поставленных на довольствие?
Тот кивнул:
— У шефа есть.
— Сюда их, быстро.
— Так ведь, это… — затрепетал человечек, — В столе. Там заперто…
— Идем, — распорядился Индиана. — Покажешь. — Кольт в его руке напрягся, ожил.
Двух ударов рукояткой хватило, чтобы выбить мебельный замок. Ящик начальского стола был перевернут, всевозможный хлам рассыпался по кожаной обивке.
— Ищите, — приказал доктор Джонс обоим фельдфебелям.
— Между прочим, я и Ренара видела, — сообщила мисс Кэмден. — Помнишь, ты мне рассказывал про такого?
— Ренара? — произнес Джонс и словно поперхнулся этой фамилией. — А этот дурак здесь при чем?
— Его содержат там же, где твоего отца, в той же башне. Только он сломался, в отличие от Генри Джонса, согласился работать на немцев. Меня к нему водили, чтобы он рассказал, как это здорово — служить Третьему рейху, как вкусно за это кормят, а если докажешь свое рвение, то и деньги приличные заплатят.
— Ренар… — повторил Индиана. — Кое-что начинает прояснятся. Обнадеживающий признак.
— Знаешь, — сказала Лилиан внезапно изменившимся голосом. — Я должна тебе признаться… — Она опустила голову.
— Да? — рассеянно спросил он.
— Меня ведь тоже уговаривали сотрудничать с археологической службой СС. Еще в Стамбуле начали.
— Ну, и…
— Уговорили.
— И что от тебя требуется?
— Пока никаких заданий не давали.
— Поздравляю, достойная работа.
— Насмехаешься! — пронзительно крикнула она со страстью человека, жаждущего переложить свой стыд на кого-нибудь, кто поближе. — Да как ты смеешь! Я такое вынесла, такого наслушалась…
— Брось, — поморщился Индиана. — Я не насмехаюсь, мне давно уже не до смеха. Это я так разговариваю. Если бы ты не согласилась, тебя бы просто убрали и бросили в одной из стамбульских канав.
— Меня? — запнулась Лилиан. — Уб… убрали бы?
— А как бы ты на их месте поступила?
Ответа не было. Она вновь изучала шахматный рисунок пола. Ее лицо покрылось красными пятнами — очевидно, так проявлялись сокрытые в хрупком теле эмоции.
Эсэсовцы усердно рылись в бумагах, стараясь угодить дорогому гостю, и очень быстро нашли искомое. Профессор торопливо просмотрел копии бухгалтерских документов, но вдруг расхохотался, в очередной раз напугав публику.
— Конечно! — объяснил он свою реакцию. — Не Джонс, а Орлофф! Не того я здесь искал, не то-го… — он отчеркнул одну из строчек пальцем и указал Лилиан. — Некоему Орлоффу каждый день носят жратву в комнату 511, видишь?
Женщина счастливо улыбнулась ему в ответ — ее настроение менялось, как порывистый ветер над водами Марха.
— Ты знаешь, где комната 511? — спросил Джонс у дежурного.
Тот закивал:
— Так точно!
— Пойдешь с нами, — объявил Джонс и шарфюрер Коппи просиял, переполненный счастьем.
Археолог задумчиво посмотрел на шарфюрера Заукера:
— Что же теперь с тобой делать?
Немца залихорадило. Колени подкосились, он осел на пол, и заскулил, глядя снизу вверх:
— Ой, нет! Ой, нет! — с тоскливой собачьей обидой. В глазах его стояло искреннее непонимание причин такой несправедливости.
— Встань, позорище, — Джонс поднял его за шиворот. — Пойдем. — И потащил за собой.
— Куда?.. — беспрерывно оглядывался тот. — Ой, куда…
Однако ничего страшного не произошло. Его затолкали в камеру, где раньше сидела Лилиан, и заперли ключами, отобранными у дежурного. Иногда он бывал добрым, этот доктор Джонс.
Затем два бравых эсэсовца, деловитый шарфюрер из «питомника» и свирепого вида солдат повели турецкую шпионку на допрос. Кабинет фон Урбаха, оказывается, также располагался в центральной башне, на пятом этаже. Почему бы главному начальнику не захотеть повидаться с завербованной заключенной? Для того, например, чтобы дать, наконец, важное задание? Индиана рассудил, что это лучший способ добраться до комнаты 511, а новый проводник Курт Коппи не рассуждал, мечтая еще пожить. Итак, три человека спустились вниз, на воздух, благополучно преодолели прямоугольный двор со сквериком посередине и вошли в центральную башню.
Замок представлял собой типичный образец позднего ренессанса, с четырьмя башнями по углам, только одна из которых явилась из раннеготических времен. Достаточно было одолеть сотню ярдов открытого пространства, чтобы переместиться на шесть столетий. Путников встретили прямые лестничные марши, украшенные парными пилястрами, просторные лестничные площадки с балюстрадами, высокие кессонированные потолки, росписи и фризы. И нигде никакой охраны — мирная страна за окнами, мирное время, чего бояться мирным феодалам со свастикой на щитах? Шарфюрер Коппи несколько раз поздоровался со встреченными по пути товарищами, пребывавшими либо в полусонном, либо в подвыпившем состоянии, — этим и ограничились препятствия.
Дверь, на которую указал проводник, не имела номерной таблички, точно так же, как и все остальные двери пятого этажа, однако ему можно было верить, поскольку он отвечал за свои слова головой. Более действенной формы ответственности человечество пока не придумало. Кроме того, именно к этой двери была подведена сигнализация. Индиана очень вовремя заметил датчики, а то выдрал бы преграду вместе с петлями — в очередном приступе болезненной грубости.
Ломик, кстати, был у него с собой. Прежде чем покинуть донжон, он прихватил инструмент, заботливо спрятанный возле спуска в подвал. Очень полезная вещь. Без ломика было бы труднее вскрыть дверь, соседствующую с 511-й.
Правда, еще и Коппи попытался встрять:
— Туда нельзя, там же лаборатория…
Но Индиана просто зажал ему рот ладонью. Если вход находится под сигнализацией, а стены — толщиной в половину вытянутой руки, то остается только один способ проникнуть в комнату. Поэтому археолог без колебаний отжал запоры соседнего помещения и ворвался внутрь.
Лаборатория, хоть и была плотно закупорена, отнюдь не пустовала. Люди работали, невзирая на поздний час. Яркий электрический свет пропитывал просторный зал. Свет концентрировался в двух точках: там, где стояли операционные столы, оборудованные специальными лампами с рефлекторами. Очевидно, лаборатория была медицинская.
Столов насчитывалось всего два. Сотрудники в белых халатах вскинулись, подняли удивленные лица. Их также было двое: пожилой и молодой, причем трудились они порознь, каждый за своим верстаком.
— Что вы себе позволяете! — вне себя от гнева крикнул пожилой. — Из-за вас я материал испортил!
Пациент, лежащий перед ним, рванулся вверх, странно выгибаясь, и через мгновение обмяк. Ноги и руки человека были крепко схвачены кожаными петлями, а сам он был гол, абсолютно гол.
— Как это «испорчен»? — Лилиан, скривившись, отвернулась.
— Умер, фройляйн! — возмущался старичок. — Пальцы из-за вас дернулись, и я дал запредельное напряжение!
Область половых органов лежащего на столе мужчины была утыкана большими окровавленными шилами, от которых тянулись многочисленные провода к современного вида электрическому агрегату.
— Может, бедняге пошло это на пользу? — предположил Джонс. В отличие от Лилиан, он не собирался отворачиваться. — Может, бедняге повезло, что он умер?
— Как вам не стыдно, — укоризненно покачал головой хозяин операционной.
— Чем вы, кстати, заняты?
— Мы делом заняты, молодой человек, а вы мешаете.
Мисс Кэмден вдруг затошнило — она зачем-то рассмотрела то, что лежало на противоположном столе. Второй обнаженный мужчина был еще жив. Он отчаянно трепыхался в точно таких же кожаных ремнях, пытаясь высвободиться, он выворачивал голову и смотрел на вошедших безумным взглядом, он в муках выдавливал из себя неразборчивое мычание и пускал изо рта коричневую пену. А по всему его телу торчали, колыхаясь от движений, длинные иглы — похожие на спицы, только с небольшими рукоятками на концах. Никаких проводов здесь не наблюдалось.
— Я спрашиваю, что вы делали с этим парнем? — зловеще осведомился доктор Джонс, указывая на умершего.
Ответил пожилой медик, кипя возмущением:
— Кто вас уполномочил?
— Урбах.
— Не сметь лгать! Райнгольд отбыл сегодня утром в Вену.
— Тогда меня уполномочило вот это, — Индиана показал револьвер. Затем прицелился для наглядности.
— Тему исследований утвердили герр Хорхер и герр Вольфганг, лично, — заволновался ученый. — Что вам угодно?
— Вы хирурги? От чего вы лечите этих людей?
— Я историк, — с достоинством ответил ученый. — Я синаист. Специалист по древнему Китаю профессор фон Ойленбург, к вашим услугам…
— Историк? — удивился археолог. — Неужели коллега?
Времени было мало. Следовало поторапливаться. Доктор Джонс это прекрасно понимал, однако он не мог не задержаться на минуту-другую, чтобы поболтать с неожиданно встреченным коллегой. Тем более, суть проводимых профессором фон Ойленбургом исследований прояснилась очень быстро. Оказывается, тому удалось обнаружить, а затем и расшифровать один из тайных трактатов по чжень-цзю — это область медицины, которая посвящена выявлению биологически активных точек организма и воздействию на них. Именно отсюда вышли иглотерапия, точечный массаж и прочие китайские штучки. Трактат был составлен в монастыре Южного Гуаньчжоу, где занимались выявлением «психических меридианов» человеческого тела. Особенно профессора Ойленбурга заинтересовали сведения о том, что предположительно в районе паха существуют «точки воли», воздействуя на которые можно полностью лишить человека способности сопротивляться — не только физически, но и, самое главное, морально. Древние ученые исследовали эти точки грубо, варварски, и знали небольшое их число. Кроме того, в монастыре не имели возможности пользоваться электричеством. Современный же ученый предположил: если применять электроток разной степени интенсивности, удастся получить более широкий спектр реакций, в том числе и противоположных — то есть невероятное усиление воли. Но, к сожалению, «точки воли» пока не обнаружены, приходится искать их вслепую…
Выстрел прервал короткую и увлекательную беседу. Рассказчик как бы случайно дотронулся до телефонного аппарата, а может, действительно случайно, — так или иначе, доктор Джонс автоматически отреагировал. Историку-китаисту повезло, он умер без мучений, в отличие от его пациента.
— Ой, — Лилиан схватилась руками за щеки. — Сейчас сюда прибегут…
— Спокойно, — сказал Индиана. — Выгляни в коридор. Всем остальным — стоять на местах.
Нет, на случайный выстрел никто не прибежал. Ночь, толстые стены, закупоренные окна — все было, как в хорошем кино.
— Так будет с каждым, кто захочет поиграть в героя, — предупредил Индиана и посмотрел в глаза молодому сотруднику. — Ты тоже профессор, да?
Тот попятился:
— Я ассистент профессора Ойленбурга…
— Твой Ойленбург был шизофреником, а не профессором, — брезгливо бросил Джонс. — В этом замке, по-моему, одни шизофреники собрались. Я вижу, парень, ты тоже исследователь. И какая у тебя «тема»? Ты убедился в моих полномочиях, чтобы ответить?
Ассистент забормотал:
— Под руководством профессора, честное слово… Тот же самый трактат, но мне поручили заняться «болевым меридианом»… Вот, пожалуйста, атлас точек, это я сам составлял… — он попытался взять дрожащими руками какие-то бумажки, но выронил их на пол. — Тема называется: «Исследование порога болевой чувствительности», отдельно по каждой точке. Вот диаграммы… — он рассыпал новую порцию бумажек. — …Замеры времени до наступления шока… относительные характеристики, соотношение значимости точек, комбинации из точек…
— Они не шизофреники, а садисты, — выдохнула Лилиан.
— Нет, фройляйн, мы не какие-нибудь изверги, — с достоинством возразил человек в белом халате. — В других институтах, особенно медицинского профиля, исследования гораздо жестче. Я слышал, там ставят опыты по медленному обескровливанию организма, по переохлаждению, по перенагреванию. Существует какая-то программа «камасутра казни», о которой я ничего, кроме названия, не знаю. А наш институт занимается прикладными вещами — только в применении к древности.
— Ты где учился? — полюбопытствовал доктор Джонс.
— В Оксфорде, Гейдельберге и Сорбонне…
— Сочувствую, — прервал его Джонс. — Лилиан, развяжи наконец несчастного. Вон скальпель лежит. Что он так странно мычит, не понимаю?
Женщина, преодолев тошноту, взяла скальпель и подошла к столу.
— Он не может разговаривать, — подал голос дежурный Коппи. — Это мой клиент. Его вчера забирали, чтобы голосовые связки подрезать.
— Подрезать? — изумился Джонс. Сколько лет занимается прикладной археологией, а до сих пор не потерял способности удивляться.
— Ну, да. Хотя, может, не голосовые связки, кто их разберет, умников. Здесь в лаборатории что-то делают против крика, они же без наркоза работают. А когда летом окна открывали, герру Урбаху все было слышно. Его это сильно раздражало, вот он и приказал принимать меры против шума.
— Встань рядом с операционным столом, — кивнул Джонс шарфюреру. — Нет, с другой стороны, рядом с теоретиком-практиком.
Лилиан уже вспорола ремни, державшие жертву на столе, и вернулась к Индиане. Пациент неуверенно зашевелил освободившимися конечностями. Индиана демонстративно достал парабеллум, — так, чтобы видно было каждое его движение, — освободил предохранитель и дослал патрон. Лица у немцев вдруг обвисли, колени резко ослабли, однако время для кары еще не наступило.
— Держи, — Индиана протянул оружие Лилиан. — Достаточно нажать на спусковой крючок… — Затем обратился к поджавшим мошонки собеседникам: — При малейшем вздохе она вас застрелит, и я не советую сомневаться в моих словах. Эта женщина — просто зверь, женщина-монстр. Гораздо страшнее меня, я сам ее побаиваюсь.
Он снова обратился к Лилиан, уже по-английски:
— Ты, главное, не психуй, я скоро. Держи этих ублюдков на мушке, ни на что не отвлекайся… — и прощальная речь была закончена.
Доктор Джонс открыл окно и без колебаний покинул комнату, встав ногами на наружный подоконник. Из-под его одежды появился на свет верный «Пацифист». Рукоятку удалось закрепить в раме, а веревку доктор взял с собой, постепенно разматывая. За спиной была пропасть высотой ровно с пятиэтажную башню. Он двигался осторожными мелкими шажками — лицом к стене, держась крепкими пальцами за детали орнамента.
На карниз подоконного парапета, в нишу со скульптурой кариатиды, обогнув полуколонну, снова в нишу, теперь со скульптурой герма, снова на карниз и — вот он, наружный подоконник заветного окна… Верхолаз позволил себе пару секунд отдохнуть, ощущая спиной ледяное дыхание Марха. После чего побарабанил пальцами по стеклу.
Рамы открылись мгновенно.
Мгновенно же из тьмы комнаты вынесло руку с зажатой в ней вилкой. Импровизированное оружие было приставлено к горлу Индианы, а недовольный голос спросил:
— Что надо?
Вслед за рукой высунулся призрачный белый рот, обрамленный седой щетиной, который выдал в пространство новый возглас:
— Младший? Это ты?
— Да, сэр, — севшим вдруг голосом откликнулся доктор Джонс.
3. ВСТРЕЧИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ
Столько времени искать эту встречу, заготовить для нее столько справедливых, едких, точных слов, которые следовало бы швырнуть все разом, как колоду засаленных карт в лицо бесчестного шулера, — наслаждаясь и торжествуя, — и не придумать ничего лучшего, чем сказать почтительное: «Да, сэр»! Что это, привычка? Слабохарактерность? Издержки воспитания? Словно сама собой выскочила эта проклятая фраза из мутных глубин несчастливого детства, и точно как в детстве — постыдный трепет пронзил душу.
— Я за тобой, — ненавидя себя, сказал Индиана. — Вылезай, надо уходить.
— Неужели это ты, младший? — с неожиданной нежностью спросил отец. — Не могу поверить.
— Не называй меня «младшим», сколько тебя просить.
Отец недоуменно разглядывал вилку в своих руках, не зная, что с ней делать. Затем бросил вниз, в крону дерева.
— Как ты здесь оказался?
— Шел по запаху. У меня отличный нюх, от нашей овчарки передалось.
Джонс-старший озадачился:
— Что ты имеешь в виду, малыш? Что за запах? Вообще-то меня здесь водили в баню. Или ты шутишь?
Джонс-младший не ответил. Он крепко привязал конец кнутовища к торчащей из ниши ноге каменного герма и только тогда возобновил разговор:
— Иди за мной. Старайся ступать шаг в шаг, держись за веревку.
— Мы же испортим скульптуру, — возразил отец. — Семнадцатый век. Как ты обращаешься с культурными ценностями?
— Вы предпочитаете упасть, сэр? — кротко спросил Индиана.