Волков. Гимназия №6 Пылаев Валерий
Пролог
Утро не задалось с самого начала. Сперва выбило автоматы во всем доме, потом забарахлил газовый котел, и даже кофемашина попыталась взбунтоваться, выдавая в кружку вместо привычного ароматного напитка что-то невразумительное. По отдельности все это вполне могло и не значить ничего особенного, но вместе… Я уже давным-давно научился чувствовать крупные неприятности заранее – но пока еще не утратил умения надеяться, что все непременно закончится хорошо. Что на этот раз точно пронесет – а там уж как-нибудь наладится…
Нет. Точно не наладится: к обеду признаки надвигающегося пушистого зверька достигли такого размаха, что их почувствовал бы любой, даже самый обычный человек. Воздух пах озоном, как после грозы, – только на небе уже вторые сутки не было ни облачка.
А после обеда сработали сторожевые чары на периметре. Я даже не стал смотреть на индикаторы, почувствовал и так. Сначала едва уловимую вибрацию в эфире, а потом и кое-что посильнее: чужое присутствие. Да еще какое – незваные гости не прятались, будто возвращались в свой собственный дом, а не приперлись без приглашения. Поэтому я и вычислил их почти сразу, еще от шлагбаума. Даже до того, как вдалеке послышался шум мотора и над соснами с карканьем взлетела стая ворон.
Еще километр-полтора по извилистой грунтовой дороге – на такой не очень-то разгонишься. Вполне достаточно времени, чтобы удрать… или приготовиться драться.
Впрочем, зачем? Не то чтобы я был так уж рад нежданно-негаданно нагрянувшей компании – но все-таки через лес к дому ехали те, кто вряд ли желал мне зла. Не друзья, конечно. Уже очень, очень давно не друзья.
Но и не враги.
Здоровенный черный джип – похоже, «Ленд Крузер» какой-то из свежих моделей – остановился у гаража рядом с моей «Нивой». Ровно, аккуратно, почти бампер в бампер – можно сказать, вежливо. Водитель распахнул дверь и выбрался наружу. Негромко выругался, попытался стряхнуть грязь с ботинок, но потом махнул рукой и зашагал к дому. Двое остались в машине. Я не мог разглядеть их – просто знал, что они там, внутри, прячутся за тонированными стеклами. Младший, кажется, даже попытался сообразить что-то вроде заговора для отвода глаз.
Дилетанты.
Не то чтобы мой бывший шеф всюду таскался со своей… компанией. И вряд ли он так уж опасался встретиться со мной в одиночку, но отчаянное положение требовало отчаянных мер – видимо, «группа поддержки» понадобилась для чего-то особенного. На лестнице раздались тяжелые шаги, и я запоздало подумал, что надо было встретить гостей внизу, а не ждать, пока они натащат в дом грязи. Или хотя бы усесться за стол. Или…
Ничего не успел – когда дверь распахнулась, я так и стоял посреди кабинета с недопитой чашкой кофе в руках.
– Здравствуйте, Илья Иванович.
– Ну здравствуй, Сережа. – Шеф огляделся по сторонам. – Вижу, обжился уже… Обставился.
Дурацкое начало. Для любого разговора – и уж тем более для серьезного. Дорога от Москвы до моей глуши занимает часа полтора, не меньше, даже если гнать. Времени было достаточно, но шеф так и не придумал ничего лучше, чем назвать меня именем, которым я не пользовался уже лет тридцать – с тех самых пор, как наши дорожки разошлись окончательно.
И до чего же ему было неуютно… и неудобно – и в ситуации, и в кабинете, и даже в собственном костюме. Впрочем, в этом я его как раз понимал: за неполную сотню лет вполне можно научиться носить двойку или тройку и правильно подбирать рубашку, галстук и даже носки, но вот привыкнуть – вряд ли.
Чужое оно для нас, и своим не будет, видимо уже никогда. Шеф давно стригся в модных московских салонах, брился чуть ли не до зеркального блеска и всячески пытался подчеркнуть собственную современность – иногда даже удачно. Но стоило чему-то пойти не так, и весь напускной лоск последних десятилетий тут же слетал с него, как шелуха.
Когда шеф принялся теребить ворот, я не выдержал и все-таки пришел на помощь:
– Давайте сразу к делу, Илья Иванович. Насколько все плохо? В смысле – если уж вы решили обратиться ко мне…
Шеф недобро зыркнул из-под кустистых бровей, но ответил спокойно, без злобы. Явно уже сообразил, что шила в мешке не утаишь – все равно придется достать его наружу и совместными усилиями сообразить, что тут можно сделать.
Если вообще можно.
– Насколько… Настолько, Сережа, – вздохнул он. – Ты будто новости не смотришь.
– Даже соцсети читаю, Илья Иванович. – Я попытался сострить, но вышло, похоже, так себе. – А если конкретнее?
– Если конкретнее – самолеты уже в воздухе. Время подлета до границы – сорок пять минут.
Выходит, кофемашина-то не зря бунтовала…
На мгновение проняло даже меня, да так, что все внутренности скрутило узлом, а небо где-то высоко над крышей чуть ли не в прямом смысле сжалось в овчинку – и застыло намертво. Ослепительно-синим ломтиком привычного бытия, которому осталось всего ничего.
Сорок пять минут.
– Вашу ж… – Я едва удержался, чтобы не прибавить чего покрепче. – Могли бы и пораньше сказать, Илья Иванович!
– Могли, – тоскливо отозвался шеф. – Но еще надеялись, что успеем, что получится…
– И в итоге поехали ко мне, когда просрали все на свете.
– Просрали… Ты, Сережа, говори, да не заговаривайся!
По кабинету будто вихрь пробежал – бумаги полетели со стола на пол, стекла задрожали, и даже матовая поверхность кофе в чашке зарябила, расходясь кружочками. Только что передо мной стоял успешный делец, хозяин жизни – то ли крупный бизнесмен, то ли чиновник примерно того же калибра. Дядечка лет этак пятидесяти с хвостиком, среднего роста и крепкий, разве что самую малость раздавшийся в талии от избытка сидячей работы. Усталый, серьезный – но при этом вполне благожелательный.
И вдруг оболочка треснула, и на мгновение я снова увидел шефа в прежнем облике: могучего великана с окладистой бородой, подпирающего потолок кабинета островерхим шлемом с кольчужной сеткой. Огромного, сурового – и все же способного внушать не только страх, но и граничащие с исступлением восторг и почитание. На него даже стало больно смотреть: пластины лат на широкой груди заискрились, расходясь во все стороны лучами яркого света.
На кого-то другого это, пожалуй, действительно произвело бы впечатление.
– А вот и не напугаете, Илья Иванович. – Я улыбнулся, поставил чашку на стол и демонстративно сложил руки на груди. – Да и потом – какое теперь мне дело?
– Это твоя работа, майор! – рявкнул шеф.
– Не-а. Так не годится. Я больше не на службе. – Я пожал плечами. – По вашей, между прочим, милости.
Странно, но мои слова будто отрезвили шефа. Не поставили на место, даже голову не остудили – зато, похоже, заставили задуматься. Хоть немного.
– Мы всегда на службе, Сережа, – уже без злобы проговорил он. – Но дело даже не в этом. Просто скажи: ты можешь?..
Игра в гляделки продлилась недолго: в конце концов, ответ мы уже знали. И пусть шефу пришлось засунуть свою гордость куда подальше, чтобы приехать сюда, а я не слишком-то этому обрадовался – никакого выбора на самом деле не было у обоих.
Звания, звездочки на погонах, контора, старая дружба… и соперничество – еще старше. Все это изрядно меркло перед тем, что ожидало нас всех в течение ближайших суток. Шеф мог сколько угодно ошибаться в своих решениях, но в одном он все-таки был прав: мы выбрали работу, с которой не уходят.
И выбрали так давно, что менять ее, пожалуй, уже поздно.
– Могу, – вздохнул я. – Ну, или думаю, что могу.
– Отлично! – В глазах шефа зажглись нетерпеливые огоньки. – Сколько времени нужно для подготовки ритуала?
– Минут десять. – Я на мгновение задумался. – Может, чуть больше. Если не сработает – как раз успеем налить по стакану, выйти на балкон и посмотреть, как этот несчастный мир…
– Тьфу! Да иди ты, Сережа, – проворчал шеф. – Помощь нужна?
– Лишней не будет. – Я шагнул к двери. – Спускайтесь в подвал, Илья Иванович. И тех двоих тоже по пути прихватите.
Все вдруг стало каким-то легким, чуть ли не воздушным. Теперь, когда дороги назад уже не было, оторопь отступила – и осталось только любопытство. Чистый, дистиллированный интерес, щедро разбавленный чем-то вроде радостного предвкушения.
В самом деле, почти семьдесят лет, с самого октября шестьдесят второго, держать под рукой волшебную кнопку – и не иметь морального права нажать. Слишком большой риск, и слишком велика цена ошибки…
Была – до этого дня. И если уж мир катится в тартарары – самое время изящно исправить все чуть ли не в одиночку, провернув то, о чем даже величайшие из умов (и прошлого, и современности) могли только мечтать.
Что может быть круче?
– Проходите, господа. – Я не глядя щелкнул выключателем, зажигая свет в подвале. – И становитесь вокруг стола.
– Круг Силы?.. – пробормотал шеф. – Я думал, ритуал не настолько затратный.
– Он действительно не настолько затратный. И даже не нуждается в каких-либо… спецэффектах. – Я достал из нагрудного кармана самый обычный маркер и принялся чертить символы прямо на столешнице. – Вы сами знаете, что точка приложения энергии куда важнее ее значения. Особенно в таких делах.
– Тогда зачем?..
– Просто посмотреть, – улыбнулся я. – Должны же вы трое хоть чему-то научиться, верно?
Шеф нахмурился, но промолчал. Его зам стоял напротив с неподвижным лицом – будто высеченный из камня. И только в младшем, похоже, осталось еще хоть что-то человеческое: он скривился, шумно выдохнул через нос и одними губами прошептал: «Козел».
Мы никогда друг другу не нравились.
– Быстро-то как все, Сережа… – Шеф с недоверием посмотрел на буквально вылетавшие из-под моей руки символы. – А ты уверен?
– Конечно же, Илья Иванович, – усмехнулся я. – Конечно же, нет. Чтобы точно рассчитать такие операции, нужна минимум докторская по физике – а я даже институт не закончил. Но в общих чертах… – Я закончил чертить и отшвырнул маркер в сторону. – Короче говоря – должно сработать. Я откачусь обратно на месяц – может быть, на полтора. Или чуть меньше – на три недели… Этого хватит?
– Должно хватить. – Шеф сложил на груди здоровенные ручищи. – Как… как доберешься – сразу же ко мне, Сережа. Бегом.
– Если доберусь, – поправил я. – Одна ошибка – и меня в буквальном смысле размажет по эфиру, как маргарин «Рама» по хлебной корке.
Я достал из ножен прихваченный когда-то с «Варяга» кортик и осторожно ткнул себя острием в палец. Для символов и контура сгодился бы и мел, и самый обычный карандаш – но завершать полагалось кровью. Личной подписью, этаким финальным оператором, который запускал сложнейший алгоритм ритуала… Ну – должен был запустить.
– Что ж, господа. Момент истины, – проговорил я, протягивая руку к столу.
И все заверте…
Глава 1
Когда тьма вокруг рассеялась, я летел вперед. Не через какой-то пространственный или временной тоннель, а в самом прямом смысле. Точнее, падал: глупо и неуклюже, обогнав головой и плечами ноги – так, что уже не мог удержать равновесие. Пол коварно прыгнул навстречу, и я едва успел подставить руку.
Какую-то странную, будто чужую… С бледными тонкими пальцами, торчащими из-под рукава с парой блестящих пуговиц. На моей флиске таких определенно не было… да и вообще никаких не было, если уж на то пошло.
Знакомый подвал исчез. Я оказался в длинном коридоре с окнами по одну сторону и дверью с номером – по другую. Каменный пол сменился видавшим виды паркетом, а стол с колдовскими письменами куда-то испарился.
Остались только люди… точнее – их количество. Обступившая меня троица в темно-синих кителях с серебряными пуговицами выглядела куда моложе бывших сослуживцев – и уж точно не так внушительно. Зато настрой, похоже, имела самый что ни на есть боевой.
Все-таки у летящего в челюсть ботинка есть один несомненный плюс: он моментально разделяет любые текущие задачи и вопросы на важные – и все остальные. Заставляет действовать без лишних раздумий.
В общем, тонизирует.
Я еще не успел толком сообразить, какого лешего вообще происходит, а тело уже действовало само, резво вспоминая все то, что когда-то намертво забивалось в мышцы бесконечными тренировками. Я завалился чуть набок, уходя от удара, поймал нападавшего за пятку – и дернул вверх. Раньше такое запросто опрокинуло бы на пол даже шефа, но сейчас силенок почему-то не хватило. Долговязый тощий парень неуклюже взмахнул руками, отступил на пару шагов, но на ногах все-таки удержался.
А я уже получил от следующего. Прямо по ребрам чем-то увесистым, зато, на мое счастье, не слишком твердым. Били коряво и вскользь – в самый раз, чтобы успеть подняться, не словив еще пару пинков.
Я крутанулся на месте, вскакивая, – и тут же метнулся к стене, чтобы хоть как-то прикрыть тылы. Впрочем, это оказалось без особой надобности: вместо того чтобы окружить и навалиться со всех сторон, мои противники ринулись в лоб, чуть ли не строем. Подраться они явно любили, а вот умели от силы на троечку.
С жирнющим таким минусом. Я без особого труда свалил первого, кто сунулся, – того самого, что чуть не влепил мне по голове ботинком. Просто швырнул лицом в стену, пропустив мимо, и на всякий случай еще добавил локтем в поясницу. Второй, полноватый коротышка с поросячьим рылом, снова попытался ударить меня. И не кулаком, а кожаным портфелем – то ли побоялся подойти ближе, то ли не слишком-то рассчитывал на собственные силенки. Его я срезал еще на размахе: пнул ногой в мягкий живот и отправил на паркет.
А вот с третьим пришлось повозиться: он не только двигался поувереннее своих сотоварищей, но и выглядел куда основательнее. Здоровенный – на полголовы выше меня и тяжелее раза в полтора. Бритая круглая башка будто росла прямо из плеч, а шеи не было вовсе – парень явно любил побаловаться гирями. Или просто целыми днями поднимал тяжести на какой-то нелегкой работе. Силища в нем оказалась звериная.
Хорошо хоть, умение подвело.
Я прикрыл подбородок плечом, но могучий удар все равно отбросил меня – чуть ли не протащил по полу подошвами, и от второго я предпочел уклониться. Поднырнул под неуклюжую размашистую «закидуху» и впечатал кулак в торс. Будто в стену – каменную, разве что кое-как прикрытую сверху слоем податливой человеческой плоти. Здоровяк даже не хмыкнул, а вот моя рука онемела чуть ли не по локоть. Зато осталась вторая, и ею я зарядил в челюсть.
Четко и мощно, с переносом веса, вложившись всем корпусом. Прямо как на показательных выступлениях: не кулаком, чтобы не сломать костяшки, а предплечьем, ровно по линии от подбородка под ухо, заодно зацепив сгибом большого пальца болевую точку. Любого нормального человека такой удар отправил бы в нокаут – ну, или хотя бы уронил.
Но этот бугай разве что пошатнулся. Я не стал дожидаться, пока он очухается или пока на меня снова прыгнет кто-нибудь из его товарищей. Дальше демонстрировать свои бойцовские навыки и калечить парней в мои планы определенно не входило, как и рисковать огрести от превосходящих втрое сил врага. Так что я напоследок добавил носком ботинка здоровяку под колено, развернулся…
И едва не налетел на невесть откуда взявшегося усатого мужика в форме. Вроде той, что носили мои недруги, только чуть темнее, с какими-то значками на лацканах и наплечными знаками с золотым шитьем.
– А ну стой!!!
От сердитого окрика мои преследователи замерли – их будто к полу приморозило. Да и я сам вдруг с предельной ясностью осознал: удирать будет чревато последствиями. Не смертельными, конечно, но теми, которых любой разумный человек предпочел бы избежать.
– Что вы тут устроили?!
Голос у моего нежданного спасителя оказался командирский – зычный и могучий, разве что чуть охрипший от крика. А вот внешность до такой луженой глотки явно не дотягивала: ростом мужик был заметно ниже меня, да и богатырским сложением не отличался. Красноватый и опухший рыхлый нос выдавал в нем любителя заложить за воротник, а рыжеватые прокуренные усы, почти сросшиеся с бакенбардами, при ближайшем рассмотрении оказались наполовину седыми, хоть их обладатель наверняка еще не разменял и шестого десятка. Потасканный облик дополняла огромная блестящая плешь – да и в целом местный блюститель порядка выглядел скорее забавным, чем грозным.
Но парни в форме, похоже, изрядно его побаивались.
– Ничего, ваше благородие, – проворчал здоровяк, потирая ушибленную мною челюсть. – Столкнулись… нечаянно.
– Я вам устрою – нечаянно! – Усатый погрозил костлявым кулаком. – А еще гимназисты называются… При Александре Николаевиче вас бы уже сто раз выперли за такие выкрутасы, остолопов.
– Иван Павлович, мы не…
– Молчать! Молчать, когда я говорю. – Тот, кого назвали Иваном Павловичем, шагнул вперед и ухватил здоровяка за пуговицу на кителе. – Слушай сюда, Кудеяров, внимательно слушай: еще раз начнешь кулаками махать – вылетишь с волчьим билетом. Понял?!
– Да как же не понять, ваше благородие.
Здоровяк едва заметно улыбнулся – но тут же снова подобрался, старательно изображая испуг. Видимо, он уже не раз попадался на подобных потасовках и теперь всерьез рисковал огрести по полной. А его товарищи и вовсе успели то ли удрать по коридору, то ли спрятаться – и избежать праведного гнева…
Воспитателя? Или как его тут называют?
– Пошел вон отсюда. – Иван Павлович отпустил насупившегося Кудеярова и развернулся ко мне. – А ты, Волков, – марш в уборную! Не хватало еще с таким рылом на улице показаться.
Волков?..
В виновники потасовки меня вроде бы не записали, но на этом благосклонность Ивана Павловича закончилась. Он схватил меня под локоть, с неожиданной для своей комплекции силой проволок по коридору и буквально швырнул за дверь к видавшему виды умывальнику с латунным краном.
Прямо над ними висело зеркало – небольшое, с отколотым куском в углу, мутное и явно давно не мытое. И из него на меня удивленно таращился худой темноволосый пацан лет семнадцати-восемнадцати, облаченный точно в такой же китель со стоячим воротником, как и те, кто только что пытались отметелить…
Его? Меня?.. Нас?
Я поднял руку – и парень за стеклом повторил движение. Осторожно коснулся пальцами разбитого носа, покачал головой и снова уставился прямо на меня.
Может, я и правда выглядел примерно так – целую вечность назад. Так давно, что при всем желании не вспомнил бы. Впрочем, едва ли ритуал мог иметь такой… побочный эффект. События принимали весьма занятный оборот, и все больше напоминали какую-то фантасмагорию, однако вывод напрашивался сам собой: меня переместило не только во времени и пространстве – но еще и зашвырнуло в чье-то тело. И если…
– Долго тут рассусоливать будешь? – сердито буркнул за моей спиной Иван Павлович. – Как на девку пялишься… Мойся давай – и иди уже!
Я не стал спорить: открутил кран, сполоснул лицо, осторожно пощупал нос – кажется, не сломан – и даже кое-как привел в порядок одежду. Эти нехитрые операции не только окончательно привели меня в чувство, но и позволили хоть немного выдохнуть и подумать…
Нет – подумать как раз таки не получилось, хоть я и отчаянно пытался. Вопросы с жужжанием роились в голове, и с каждым мгновением их количество увеличивалось примерно вдвое. Даже срочных и самых-самых важных оказалось столько, что они принялись расталкивать друг друга, буквально встали колом где-то между ушей – и только вяло трепыхались, пока меня в конце концов не вытолкали из уборной, так и не дав как следует оттереть мокрой ладонью брюки.
– Вот, держи свое богатство.
Иван Павлович протянул мне изрядно помятую синюю фуражку и портфель, примерно такой же, как тот, что прошелся по моим ребрам. Видимо, подобрал где-то неподалеку, пока я мылся.
Там, где их обронил этот самый… Волков.
– Чего смотришь? Ступай уже домой.
– Домой?.. – переспросил я.
– Ты что, головой ударился? – Иван Павлович озабоченно нахмурился, но тут же ухмыльнулся и погрозил мне пальцем. – Паясничать вздумал? Так я тебя быстро отучу.
Вот тебе и воспитатель-наставник. Помощи тут точно не дождешься – да и не очень-то и надо!
Я уже успел сообразить, что если этот старый хрен кому-то и сочувствовал, то только себе – за необходимость возиться с бестолковыми гимназистами. Впрочем, лишние расспросы вряд ли принесли бы хоть какую-то пользу, а вот вред – запросто. Я пока еще понятия не имел, что собираюсь делать, но уж точно не собирался жаловаться на потерю памяти и закончить сегодняшний вечер в больнице для умалишенных.
Ничего, как-нибудь разберусь.
Спускаясь по лестнице, я изучил содержимое собственных карманов. Улов оказалось невелик: перочинный нож, пара позеленевших латунных ключей на проволоке, несколько медных монет, одна серебряная и крохотный черный переплет. Мягкий, «под кожу».
Паспорт. Точнее, паспортная книжка, судя по надписи под обложкой. Без фотографии, зато имя знакомое, видимо мое… теперь. Волков Владимир Петрович. В графе «Звание» – вполне ожидаемое «гимназист» с номером учебного заведения. А вот дальше…
Нет, я уже успел сообразить, что дело нечисто, хотя бы по знакомому, но непривычному языку с обилием ятей и еров на концах слов. И все равно никак не мог поверить, пока не добрался до строчки «Время рождения».
14 января 1892 года.
Приехали. Что я там говорил, пока чертил письмена на столе? Месяц, от силы полтора?
Ну-ну.
Глава 2
– Дай пройти! Встал тут, как этот самый…
Похожая на сердитый шарик бабуся с авоськой оттеснила меня богатырским плечом и с видом победителя плюхнулась на скамейку у окна. Мест в трамвае оставалось еще с дюжину, но ей почему-то хотелось занять именно это.
Да и пожалуйста – у меня определенно хватало проблем и без всяких там старых… перечниц.
Впрочем, время в их число явно не входило: его-то как раз имелось предостаточно. Каким бы корявым на поверку ни оказался мой ритуал, сработал он крепко – и до беды, которую притащил с собой шеф, теперь уже было лет сто, не меньше. Так что я не придумал ничего умнее, чем отправиться домой – ну то есть по адресу, указанному в паспортной книжке. До революции за пропиской в Петербурге следили строже некуда, так что вряд ли я… то есть Володя Волков, мог жить где-то еще.
Погода на улице оказалась теплая, и я без особой спешки прогулялся полкилометра от гимназии до Садовой. Спросил у городового на перекрестке, который из трамваев едет на Васильевский остров, забрался внутрь, заплатил строгому кондуктору в форменном кителе положенные три копейки – и поехал.
Не так уж я и плохо помнил город, судя по тому, как быстро отыскал дорогу от Ломоносовской – то есть от Чернышёвой площади, как ее тут называли. Самым разумным сейчас было бы устроиться куда-нибудь в свободный угол, подальше от ворчливой старушенции, и пораскинуть мозгами: составить план действий, понять, где же я так здорово прокололся с расчетами и куда (точнее, в какой именно год) меня закинуло.
Но я так и не заставил себя даже сесть. Стоял, вцепившись в поручень, и пялился в окно. Трамвай катился по рельсам не слишком быстро, и я без особого труда мог разглядеть проплывающие мимо в вечернем полумраке улицы.
Знакомые – и одновременно чужие. И не только из-за громадных вывесок частично на английском или французском языках, но по большей части – русских, с все теми же ятями и ерами. За мутным стеклом степенно проехала библиотека, два модных магазина, ресторан, какая-то адвокатская контора с труднопроизосимой фамилией владельца – и снова ресторан. Когда глаза понемногу привыкли к мельтешению гигантских надписей, все снова стало привычным, разве что чуть забытым.
А потом из-за угла здания на Сенной площади вдруг вынырнул храм. Огромный, златоглавый – ничего похожего тут отродясь не стояло. Прямо напротив метро… точнее, того места, где оно будет: станцию построили только в начале шестидесятых. Тогда она еще называлась площадь Мира – Сенной стала только в девяносто первом.
Вроде бы все то же самое – но не совсем. Чуть иначе загибаются повороты, по-другому разбегаются в стороны знакомые переулки. Мариинский театр на своем месте, только выкрашен почему-то в желтый, а не в положенный бледно-зеленый. Благовещенский мост, по которому трамвай не спеша перебрался на Васильевский остров, раньше был метров на триста ближе к Дворцовому, а не выходил прямиком на Восьмую линию… Да и сама линия основательно «раздулась», стала раза в полтора шире.
И трамвайных путей на ней никогда не было… вроде бы. Как и на Малом проспекте, куда мы свернули вместо Среднего на полкилометра позже положенного. Рельсы в этом чужом Петербурге явно прокладывали иначе – неизвестно почему.
Блин, да какой сейчас вообще год? Володе Волкову вряд ли больше восемнадцати, так что…
Я изловчился и заглянул через плечо солидному господину в шляпе – он как раз читал газету, удачно раскрыв ее на первом развороте. «Санкт-Петербургские ведомости», и наверняка сегодняшнего дня, от силы вчерашнего. Дата тоже имелась: двадцать третье апреля одна тысяча девятьсот девятого года. Прямо под «шапкой» красовался здоровенный заголовок:
Не время для либерального курса!
И чуть ниже начинался абзац:
«На вчерашнем заседании совета министров Его Императорское Величество Самодержец Всероссийский…»
На крупной черно-белой фотографии вместо положенного по дате Николая Второго расположился его родитель – судя по всему, и ныне здравствующий вместо того, чтобы преставиться в Ливадийском дворце в Крыму лет этак пятнадцать назад… Однако.
На седьмом десятке постаревший Александр лишился остатков волос на голове, зато бороду отрастил роскошнее некуда: поседевшую, но все еще густую, окладистую – она закрывала чуть ли не половину орденов на широкой груди. Да и в целом монарх выглядел если не пышущим свежестью и силой, то уж точно еще весьма крепким.
Ну, как говорится, дай бог здоровья. Случалось мне и лично общаться с Александром Александровичем – и беседа вышла не слишком-то приятной. Непростой мужик был император, ох непростой… Но, как говорится, о покойниках либо хорошо, либо ничего.
Впрочем, здесь-то он как раз живее всех живых.
Так это что же получается? Я мог запамятовать расположение пары улиц и напрочь забыть трамвайные маршруты начала двадцатого столетия. Мог даже перепутать цвет стен Мариинки или не вспомнить про взорванный в лихие революционные годы храм на Сенной площади. Но промахнуться с датой смерти Александра Третьего я не мог никак.
Хотя бы потому, что лично присутствовал на похоронах в ноябре одна тысяча восемьсот девяносто четвертого.
Значит, меня забросило не просто на сотню с лишним лет назад в чужое тело – а еще и в какой-то другой мир. Знакомый, понятный, похожий на наш – но все-таки не идентичный полностью. Конечно, мне не раз приходилось слышать про теорию мультивселенных и прочий научпоп, и все же поверить в реальность происходящего оказалось не так уж и просто. Глаза будто сами искали подвох, норовя представить изменившийся город вокруг какой-то декорацией, картонным фасадом, натянутым поверх того, что было на самом деле.
Но… нет, никакого подвоха: мир действительно чужой. И, может быть, даже отличается от моего куда сильнее, чем кажется на первый взгляд. Если уж Петербург изменился, если суровый император Александр прожил здесь на полтора десятка лет больше – кто знает, что еще могло случиться… и где.
Может, здесь вообще все иначе – и тот, другой я сейчас вовсе не шагает бок о бок с шефом по персидским пескам, сжимая в руках верную «трехлинейку».
Может, мы оба здесь уже давным-давно умерли. Утонули вместе с «Варягом». Поймали шрапнель из турецкой пушки при штурме Плевны в июле семьдесят седьмого… Или еще раньше. Угодили на шведские штыки под Полтавой, рухнули под кривыми монгольскими саблями на Куликовом поле…
Может, я здесь вообще не родился.
На мгновение меня вдруг охватил… нет, не страх и не тоска – что-то другое. Но такое же пронзительное и щемящее. Будто я снова заглянул за кромку бытия в пустоту, через которую уже один раз прошел в мое нынешнее «здесь».
– Отставить… – пробормотал я, покрепче стискивая поручень.
Холод металла чуть успокоил. Не привел мысли в порядок, конечно же – но все-таки напомнил о насущном. Что бы со мной ни случилось – это уж точно не повод раскисать или жалеть себя.
Работа есть работа – и плевать на обстоятельства.
Хотя они – чего уж там – оказались те еще. Уровень сложности «Ночной Кошмар»: чужое тело, чужой мир. Другой император на троне, не пойми какая политическая обстановка… Хорошо хоть, эпоха знакомая.
Нет! И тут – тоже мимо.
Слишком уж все вокруг… Чисто? Не совсем – мусора хватает. Полностью избавиться от него Петербург не смог даже в начале двадцать первого столетия – чего уж говорить о двадцатом. Огромные вывески на домах были точно такими же, как я их помнил. Люди вокруг выглядели совершенно обыденно, да и костюмы ничем не отличались от городской моды в моем старом мире.
А вот освещение…
Его определенно стало больше. Керосиновые, спиртовые и газовые фонари исчезли, полностью уступив место электрическим. Да и вообще электрификация в Петербурге, похоже, шла полным ходом – одни трамваи чего стоят. Конечно, первые маршруты появились и в «моем» тысяча девятьсот девятом году. Но тогда их было от силы несколько штук – а здесь красные вагоны встречались уже чуть ли не на каждом углу.
Попадались и автобусы – хоть и не слишком часто. Но в целом техники на бензине оказалось чуть ли не втрое больше, чем в том Петербурге, который я кое-как мог вспомнить. Грузовики, таксомоторы характерных белых и синих расцветок – и, конечно же, личный транспорт. Совместными усилиями они не то чтобы полностью вытеснили с улиц экипажи на копытной тяге – и все же лошадей стало заметно меньше.
Как и навоза на дорогах.
Да и сами модели авто смотрелись не на положенную дату, а посолиднее – с вытянутыми блестящими крыльями, широкими колесами и длинными капотами, из-под которых басовито урчали двигатели. Еще простенькие, не нарастившие жирок технологической базы – зато уже набравшие и объема, и какой-никакой мощности. Ни одной машины я так и не узнал, и все же в некоторых определенно проскакивало что-то знакомое. Но не из нулевых годов двадцатого века, а из более поздней эпохи, когда мировой автопром уже начал расти бешеными темпами.
Под стать перешедшим на бензин повозкам изменились и дороги: торцевых мостовых почти не осталось. Они отлично подходили для запряженных лошадьми карет и щадили копыта, но резиновые шины оказались менее капризными, потому плотно подогнанные друг к другу деревянные шестиугольники исчезли. Наверняка не сразу, а постепенно, с самого начала века, но все-таки уступали место привычному мне асфальту.
Странно. Уж не знаю, что и почему тут случилось, но Петербург словно откатился в одна тысяча девятьсот девятый год из будущего – почти как я сам. Только из совсем недалекого: этот город выглядел разве что самую малость современнее того, что я помнил. Буквально лет на пять-десять.
Хотя местами, пожалуй, и на все двадцать. И если…
Мои размышления прервал вой автомобильного клаксона. Вагон трамвая содрогнулся от удара, качнулся и замер – кажется, соскочил с рельсов. Я успел покрепче вцепиться за поручень и удержался на месте, а вот остальным пассажиром повезло меньше: те, кто стоял, дружно попадали. Солидный господин с газетой потерял очки и шляпу, а ворчливая старушенция скользнула по скамейке и через мгновение плюхнулась в проход. От ее визга закладывало уши, но даже он не мог заглушить раздавшийся снаружи рев.
Судя по звукам, где-то там голосило что-то вроде льва или тигра – а может, и какая-нибудь хищная ящерица… только размером немногим меньше трамвая. Поэтому я почти не удивился, когда в темноте зажглись два огромных глаза, а стекло напротив брызнуло мелкой крошкой.
И прямо ко мне через разбитое окно потянулась огромная когтистая лапа.
Глава 3
Чем-то гигантская конечность напоминала человеческую – только раз этак в пять крупнее. Пальцев на ней было всего три, зато каждый заканчивался кривым костяным ножом длиной с мою ладонь. Шерсть – длинная, свалявшаяся и покрытая мутной вязкой жижей – росла не слишком густо, и из-под нее отчетливо поблескивало что-то вроде уродливой чешуи. Полыхающие оранжевым огнем глаза с вертикальным зрачками-щелками запросто могли принадлежать здоровенной змее, а вот пасть на широкой морде под ними скорее напоминала жабью – только усеянную острыми треугольными зубами.
В общем, на моей памяти ничего подобного в Питере не водилось… последние лет этак пятьсот – точно. А если и водилось, то определенно не выползало на Васильевский из своего болота.
Пассажиры хором заверещали и бросились к противоположной стороне вагона – так, что тот со скрипом наклонился. Только сердитая старушенция сохранила хоть какое-то подобие спокойствия – а потом еще и врезала по чешуйчатой лапе авоськой. Неведомая тварь снова взревела и попыталась дотянуться до обидчицы. Но не смогла – и принялась крушить ни в чем не повинный трамвай. Острые когти оставляли на полу и скамейках глубокие борозды и вырывали крепления. С железом они справлялись хуже – и все-таки справлялись: кузов жалобно стонал, но понемногу поддавался.
Тварь навалилась на вагон сверху, примяла и планомерно вскрывала его, как консервную банку: видимо, ей не терпелось поскорее добраться до мясной начинки. Силищи у чуда-юда было предостаточно, а вот интеллект, на наше счастье, хромал – большинство пассажиров уже успели убраться из трамвая и теперь разбегались в разные стороны. Тварь наверняка могла в два прыжка догнать любого – но вместо этого упрямо продолжала ломиться через стену внутрь – туда, где остались только я, вредная бабка и девушка в шляпке и легком темно-синем плащике.
Которую, похоже, самое время было спасать: старушенция с завидной прытью ползла к двери – подальше от страшных когтей, я, видимо, показался твари слишком тощим и костлявым, а вот девчонка влипла. Она забилась в проем между двумя сиденьями и верещала так, что закладывало уши. Неудивительно, что именно на нее и нацелилась пасть с длинным раздвоенным языком.
Тварь ревела, щелкала зубами и понемногу протискивала в вагон гигантское тело – сначала лапу, потом голову с шеей – и, наконец, покрытое шерстью и чешуей второе плечо. Железо еще кое-как удерживало ее – но счет шел буквально на секунды.
Никакого оружия у меня, можно сказать, не было. Перочинный нож в кармане едва ли сможет проткнуть толстенную маслянистую чешую, а кожаный портфель не годится даже для драки с гимназистами, куда уж там колошматить им зверюгу в полторы-две тонны весом. Разве что…
Поручень!
Я обеими руками вцепился в металлическую трубку под потолком вагона – и дернул. Раз, другой, третий… Сил в худосочном теле Володи Волкова было не так уж много, но я не сдавался, и через несколько мгновений упрямство сделало свое дело. Крепления не выдержали, брызнули во все стороны винтами и деревянными щепками, и в моих руках оказался увесистый кусок поручня. Метра в полтора длиной, да еще и удачно обломанный на конце наискосок, с торчащей кромкой.
Не копье, конечно – но сойдет.
Я метнулся через вагон к девчонке, скользнул подошвами по накренившемуся полу, пинком отбил в сторону когтистую лапу – и с размаху вогнал острую железку в прямо в горящий желтым пламенем глаз. На меня тут же брызнула чуть теплая черная жижа. Поручень с чавканьем погрузился в плоть чуть ли не на треть длины, но до мозга, похоже, не достал… если он вообще имелся в покрытой чешуей черепушке. Тварь заверещала, дернулась, вырвав оружие из моих рук, и принялась мотать башкой во все стороны.
Удар ослепил чудище на всю левую сторону морды, и теперь ему приходилось щелкать зубами чуть ли не наугад. Зато силищи в чешуйчатом громадном теле было столько, что вагон снова заходил ходуном, грозясь вот-вот развалиться на части.
– Вставай! – Я перемахнул через сиденье, склонился над скрючившейся на полу точеной фигуркой в синем и протянул руку. – Бежим отсюда!
Кого-то страх заставляет двигаться, буквально удесятеряя силы и прыть. А кого-то, наоборот, примораживает к месту и сковывает по рукам и ногам. Девчонка оказалась из вторых: вместо того, чтобы вскочить и удрать, пока раненая тварь верещала и пыталась избавиться от засевшей в глазнице железки, она все сильнее забивалась в угол. Будто надеялась каким-то магическим образом просочиться сквозь стенку. И уже даже не кричала – только негромко всхлипывала, закрывая лицо ладонями.
Времени на уговоры не оставалось, так что я ухватил страдалицу за ворот плаща и потянул. Изо всех сил, так, что в пояснице что-то хрустнуло – и все-таки выдернул вверх. Кое-как пристроил на деревянную спинку сиденья, подхватил, закинул на плечо – и потащил к выходу. Трамвай уже вовсю дрожал, стонал рвущимся железом и явно собирался завалиться на бок, перекрыв нам путь к отступлению. Но мы все-таки успели: в самый последний момент, за мгновение до того, как тварь опрокинула вагон и пролезла внутрь.
– Беги! – пропыхтел я, отпуская девчонку.
Опасность отчасти миновала, но сил у бедняжки так и не прибавилось: вместо того, чтобы броситься прочь, она едва слышно всхлипнула и уселась прямо на асфальт. Видимо, ноги ее до сих пор не держали. И я уже начал соображать, успею ли добежать до ближайшей подворотни с такой ношей на плечах, когда за спиной загремели выстрелы.
Помощь все-таки подоспела – хоть и чуть позже, чем хотелось бы. Невысокий, но коренастый мужик в белом кителе и фуражке палил по чешуйчатой твари из револьвера, подойдя к трамваю чуть ли не вплотную, шагов на десять. Смелости ему было не занимать, а вот меткость явно оставляла желать лучшего. То ли полицейские чины не слишком часто упражнялись в стрельбе, то ли подводили глаза – судя по седой бороде, городовому было уже лет шестьдесят, не меньше.
Две пули угодили в вагон – я видел, как они выбивали из железа искры. Остальные попали в цель, но особого вреда, похоже, не причинили: для такой туши явно нужен был калибр посолиднее.
«Утёс» бы сюда…
Тварь заревела и снова принялась крушить трамвай – на этот раз чтобы выбраться наружу. Городовой сообразил, что дело пахнет керосином, попятился и запоздало принялся перезаряжать оружие… Нет, слишком медленно. Похоже, руки дрожали: бедняга уронил не только опустевшие гильзы, но и патроны, которые держал в кулаке. Латунные цилиндрики со звоном посыпались на асфальт, а поднимать их было уже некогда.
Тварь снесла переднюю стенку вагона – и оказалась на свободе.
Только сейчас я наконец смог рассмотреть ее целиком. Она действительно больше всего напоминала увеличенную до монструозных размеров уродливую лягушку… или скорее жабу. Не только приплюснутой широкой мордой с расставленными в стороны глазами, но и всей формой тела – бесхвостого, круглого, рыхлого, но скрывающего под чешуей и слоем жира могучие мышцы. Передние лапы хоть и были размером чуть ли не с мое тело, все-таки заметно уступали задним: длинным и мощным.
Тварь одним прыжком махнула на два десятка шагов и ударом тупой морды опрокинула городового на асфальт.
– Эй, образина! – заорал я, бросаясь вперед. – Иди сюда! Кушать подано!
Ноль внимания. Жаба-переросток уже выбрала себе жертву и, похоже, собиралась поужинать: придавила городового передними лапами и раскрыла пасть, в которую он мог поместиться целиком. Бедняга кричал, отбивался руками и ногами, но силы явно были неравны. Он кое-как вытянул из ножен саблю, но не успел даже замахнуться. Тварь щелкнула зубами, снова мотнула головой – и клинок лязгнул об асфальт, отлетев в сторону.
Я сам не понял, как оказался рядом. Адреналин бурлил в крови, заставляя сердце бешено колотиться в ушах и разгоняя тело так, что время будто размазывалось – как в замедленной съемке. Тварь сердито пыхтела, уже совсем рядом, так близко, что я при желании мог бы коснуться рукой грязной чешуи… но вместо этого потянулся к оружию.
Когда мои пальцы сомкнулись на обмотанной кожаными полосками рукояти, мир вокруг вернулся к прежней скорости. Но я уже никуда не торопился: подхватил саблю, крутанул кистью, пробуя клинок, – и остался доволен. Конечно, мне приходилось орудовать образцами и поинтереснее: лучше сбалансированными, из отличной гибкой стали, прочными и острыми как бритва. А оружие городового было просто кое-как заточенным куском стали. Дешевым, неудобным – да еще и слишком длинным и громоздким для Володи Волкова.
Впрочем, какая разница? Мне в руки попала сабля. Пусть не самая крутая, но все же настоящее оружие, а не перочинный ножик и не обломанный кусок трамвайного поручня. Она чуть оттягивала плечо, но эта тяжесть сейчас казалась приятной. Внушала если не спокойствие, то хотя бы уверенность в собственных силах.
Я шагнул вперед и ударил. Снизу вверх, с оттяжкой, целясь не в плечо или ребра, а в круглое брюхо твари. И то ли в тощей руке гимназиста было куда больше сил, чем я думал, то ли чешуя оказалась не такой уж прочной – на меня снова брызнуло темной жижей, а края раны покорно расступились, обнажая беззащитное нутро.
Тварь выпустила городового и с визгом дернулась, разворачиваясь ко мне. Здоровенные задние лапы отлично годились для гигантских прыжков на десятки метров, но движение на месте далось чудищу не без труда. Слишком медленно – когда в воздухе лязгнули зубы, меня там уже не было. Я отступил на пару шагов и снова ударил наотмашь – на этот раз прямо по тупоносой морде. Снова сместился вбок, заходя под ослепший левый глаз, чтобы не дать твари прицелиться и придавить меня гигантской тушей.
Она все-таки прыгнула. Неточно, коряво, зато так проворно, что я увернулся, только перекатившись в сторону. Плечо тут же отозвалось болью: твердая поверхность асфальта явно не слишком подходит для такой акробатики. Но пару секунд я все-таки выиграл, и их оказалось вполне достаточно, чтобы подрубить твари заднюю лапу на сгибе.
Это изрядно поубавило ей прыти – зато злобы, похоже, стало больше. Огромная жабья туша с ревом развернулась и попыталась меня достать. Когти вспороли воздух буквально в волоске от моего лица, но я все-таки успел отпрыгнуть, занес саблю – и ударил. Изо всех сил, почти как топором, обхватив пальцами левой руки гарду снаружи.
Тварь снова заверещала, только теперь скорее жалобно, а не грозно, и, не найдя опоры, завалилась на бок. Отрубленная трехпалая конечность, несколько раз дернувшись на асфальте, затихла. А я шагнул к извивающейся чешуйчатой туше, наступил ботинком на запрокинутую приплюснутую морду, навалился всем весом – и вогнал саблю под челюсть. По самую гарду, снова заливая пальцы липкой черной жижей, пока усталое железо не лопнуло с жалобным звоном. В моих руках остался только эфес с обломком клинка сантиметров в десять-пятнадцать длиной.
Бой закончился: чешуйчатая тварь упокоилась у моих ног. И все стихло. Только где-то далеко на Малом проспекте громыхал по рельсам трамвай. Пожалуй, мне стоило оглядеться, поискать раненых… заодно проведать спасенную девчонку в темно-синем плащике. Или как следует осмотреть самого себя: когти убитой жабы вполне могли если не выпустить мне кишки, то уж точно оставить глубокие царапины – а то и вовсе оказаться ядовитыми. Но вместо этого я продолжал стоять над поверженным врагом, сжимая в руках бесполезный обломок сабли – пока где-то за спиной не раздались крики и сердитое рычание автомобильных моторов.