Наблюдатель Линк Шарлотта

3

По крайней мере, ее перестало трясти.

Питер Филдер, инспектор штаб-квартиры английского полицейского ведомства, более известной как Скотланд-Ярд, совсем не был уверен в том, что свидетельница вообще вменяема. Но время было дорого. Судя по всему, мертвая Карла Робертс пролежала в своей квартире больше недели, прежде чем дочь ее обнаружила, что уже дало убийце хорошую фору. Нужно действовать, даже если до сих пор молодая женщина только дрожала как осиновый лист, прижимая к себе ребенка, и заплакала, как только сотрудница полиции попыталась взять его на руки.

Вчера вечером патрульная машина отвезла Киру Джонс в больницу, где она приняла лекарства и осталась на ночь. Утром ее вернули домой, в Брэкнелл. Сопровождавшие свидетельницу полицейские сообщили по мобильному, что Кире Джонс полегчало. И вот сейчас инспектор пьет минеральную воду в уютно обставленной, теплой гостиной, а напротив сидит Кира Джонс, белая как мел и все-таки более спокойная, чем вчера.

Ее муж Грег Джонс тоже здесь. Накануне появления Филдера он покормил и уложил спать ребенка и теперь стоял у окна, скрестив на груди руки, выражая тем самым скорее желание защититься от инспектора, нежели принять его защиту. Очевидно, Грег Джонс был потрясен случившимся, но из последних сил старался оставаться спокойным и сосредоточенным.

– Миссис Джонс, – осторожно начал Филдер. – Понимаю, что это для вас нелегко, и мне очень неловко беспокоить вас в такой час, но, к сожалению, у нас мало времени. По предварительной оценке судмедэксперта, ваша мать пролежала мертвой около десяти дней, то есть была обнаружена довольно поздно…

Кира прикрыла глаза и кивнула.

– У нас маленький сын, инспектор, и сейчас он тоже переживает тяжелый период, – ответил за нее Грег Джонс. – Последние месяцы моя жена выбивается из сил. Я целый день на работе и мало чем могу ей помочь. Теща жаловалась на недостаток внимания со стороны Киры, и я…

– Грег, – вымученно прошептала Кира, – она не просто так жаловалась. Я действительно бросила ее.

– Бога ради, Кира. Я много работаю. У нас маленький сын. Ты не могла постоянно ездить в Хакни и утешать ее.

– Я могла бы звонить ей почаще…

– Когда вы звонили ей последний раз? – перебил Киру Филдер. – Или так: когда вы в последний раз общались с матерью в какой бы то ни было форме?

На какой-то момент Кира задумалась.

– Это было… ах, ну да, в позапрошлое воскресенье! То есть больше недели тому назад. Она позвонила мне поздно вечером, что-то около десяти.

– И после этого вы с ней не разговаривали?

– Нет.

Филдер быстро подсчитал:

– В воскресенье, стало быть, двадцать второго ноября. Сегодня второе декабря. То есть, по всей видимости, ваша мать позвонила вам незадолго до того, как подверглась нападению.

– Незадолго до того, как была убита, – шепотом поправила Кира.

Филдер кивнул:

– Совершенно верно.

– Это ужасно, – сказал Грег Джонс, – действительно ужасно. Но кто мог знать…

Филдер посмотрел в окно. Чистый, ухоженный дворик с качелями, песочницей и детской горкой. И все такое красивое, веселое, с любовью сооруженное отцом для подрастающего сына… С Джонсами, похоже, всё в порядке. Ни Кира, ни Грег не оставляют впечатления бессердечных эгоистов. Просто так сошлось. У него работа, она с ребенком, а путь до Хакни неблизкий и трудный, особенно с малышом. Карла Робертс, похоже, умела нажать на больное место, взывала к совести дочери, но Кира так и не придумала способа интегрировать престарелую мать в свою жизнь. Что ж, так оно во многих семьях.

– Ваша мать была разведена? – задал следующий вопрос Филдер.

Кира уже говорила об этом во время беглого допроса на месте преступления, но инспектору хотелось знать подробности.

– Да, – ответила Кира. – Десять лет, как разведена.

– Вы поддерживаете связь с отцом? Ваша мать с ним контактировала?

– Нет, – Кира покачала головой. – Мы даже не знаем, где он сейчас. Он занимался стройматериалами, возглавлял свою фирму. Мы жили в достатке и думали, что все хорошо. Но потом оказалось, что отец по уши в долгах. Сразу все рухнуло, и он как будто сбежал за границу от кредиторов.

– Но ведь ваши родители развелись раньше?

– Все правильно. Когда банкротство стало очевидным фактом, открылся его роман с одной молодой сотрудницей, и мама сразу подала на развод.

– То есть вы не уверены в том, что ваш отец сейчас не в Англии?

– Нет. Это не более чем наше предположение.

– И при этом утверждаете, что он не поддерживал контакт с вашей матерью?

– Да. Иначе она рассказала бы мне об этом.

Филдер сделал пометку.

– Мы попробуем разыскать вашего отца. Может, знаете имя или адрес его тогдашней возлюбленной?

Кира покачала головой.

– Кларисса, кажется… Фамилии не помню. В то время я уже не жила с родителями, училась в Суонси. Честно говоря, не особенно вникала в детали этой истории… – Тут Кира Джонс снова ударилась в слезы. – Мама часто звонила мне. Она была в отчаянии, ее жизнь рухнула как карточный домик. Мой отец изменял ей с другой женщиной, а потом вдруг не стало денег и дом конфисковали. Ей пришлось очень тяжело, а я отмахнулась… Не хотела иметь ничего общего со всем этим… – И Кира разрыдалась еще сильнее.

Грег подошел и неловким движением погладил ее по волосам.

– Успокойся… Не вини себя так. Ты училась в колледже, у тебя была своя жизнь… Да и чем бы ты могла ей помочь?

– Я должна была быть рядом с ней. Тогда и сейчас. Она больше недели пролежала мертвая в своей квартире, а мы ничего не заметили… Этому нет оправдания.

В этот момент заплакал ребенок, и Грег с явным облегчением на лице покинул комнату.

«Они на пределе, – подумал Филдер. – Но это неудивительно. То, что случилось, слишком ужасно. Джонсы никогда не оправятся от этого».

Кира потянулась за сумочкой, достала бумажный платок, высморкалась.

– Он никогда особенно не стремился поддерживать с ней связь, – кивнула она вслед Грегу. – Слишком много работы, отдых только на выходные. Видите ли, моя мать была довольно тяжелым человеком. Слишком много ныла – из-за развода, банкротства и так далее… Общение с ней очень напрягало. Думаю, поэтому ей так и не удалось завести подруг. Редко кому под силу долго такое выносить… Это ужасно, то, что я говорю, да? Я не должна говорить о ней плохо. И потом, какой бы она ни была… она не заслужила такой смерти.

Филдер сочувственно посмотрел на Киру. Он видел мертвую Карлу Робертс. Она лежала в гостиной, связанная по рукам и ногам клейкой упаковочной лентой. Убийца затолкал ей в горло скомканный кусок ткани, на поверку оказавшийся клетчатым кухонным полотенцем. Карлу Робертс, с большой вероятностью, вырвало, и она всеми силами пыталась выдавить из себя кляп.

– Что ей, по-видимому, все-таки удалось, – предположил судмедэксперт еще на месте преступления. – Но потом злоумышленник так глубоко затолкал в нее эту тряпку, что женщина захлебнулась собственной рвотой. Ужасная, должно быть, была агония…

Филдер в очередной раз понадеялся, что Кира Джонс не станет расспрашивать его об этих деталях.

– Миссис Джонс, – снова начал он. – Вчера вы сказали, что открыли дверь квартиры матери собственным ключом, поскольку на ваши звонки она не реагировала. Как вы попадали в ее дом до того? У вас есть ключ и от подъезда тоже?

– Да, но дверь в подъезд все равно была открыта. Я звонила в домофон, ждала, потом поднялась на лифте. Снова звонила, в дверь ее квартиры. Наконец отперла своим ключом.

– Вы уже тогда заподозрили неладное?

Кира затрясла головой.

– Нет. Я ведь не предупреждала, что приду. Мамы могло просто не оказаться дома. Она ведь иногда гуляла, ходила в магазин… Я думала дождаться ее в квартире.

– У кого-нибудь, кроме вас, есть ключи от этой квартиры?

– Нет, насколько мне известно.

– Судя по всему, – продолжал Филдер, – ваша мать сама впустила убийцу. Не обнаружено никаких следов взлома. Конечно, пока рано делать окончательные выводы, но вполне возможно, что ваша мать его знала.

Глаза Киры наполнились ужасом.

– Она… его знала?

– Что вы можете сказать о ее знакомых?

Филдер заметил, что на глаза Киры снова навернулись слезы, которые ей на этот раз удалось сдержать.

– Собственно… у нее их не было. В этом и состояла проблема. Мама жила в полной изоляции. В тот вечер, когда мы в последний раз говорили с ней, я упрекала маму в этом. Что она не заводит подруг… ничего не делает для того, чтобы они у нее были. Мама терпеливо выслушала, но у меня не сложилось впечатления, что что-то изменится.

Филдер кивнул. Это вполне вписывалось в общую картину. Если у человека есть друзья или знакомые, его десятидневное отсутствие вряд ли останется незамеченным.

– Как давно ваша мать вышла на пенсию?

– Пять лет назад. После развода она устроилась на работу в аптеку, но там ей не очень нравилось. В конце концов в шестьдесят лет она вышла на пенсию. К счастью, до того мама не устраивалась куда попало, поэтому и зарабатывала неплохо. Иначе на пенсии оказалась бы в сложном финансовом положении. А так ей все-таки удавалось сводить концы с концами.

– В аптеке у нее бывали конфликты с другими сотрудниками?

– Нет, она ладила со всеми, и все с ней. Но связи оборвались, как только она уволилась. Не думаю, чтобы она общалась с кем-нибудь из бывших коллег.

– А кроме них? Разве у нее не было какого-нибудь увлечения, хобби? Иногда люди сходятся на этой почве…

– Нет. Ничего такого.

– А в доме? Разве она не общалась с соседями?

– Тоже нет. Там, похоже, каждый жил сам по себе, и соседи не знали друг друга. Моя мать не из тех, кто может подойти познакомиться первым. Для этого она была слишком застенчива. Но она никому плохого не делала. Мама была хорошим, дружелюбным человеком. Уму непостижимо, как она могла спровоцировать в ком-то такую ненависть… это просто не укладывается у меня в голове.

Филдеру пришли на ум жестокие подробности убийства. Очень может быть, преступник ничего не имел против Карлы Робертс – дружелюбной, застенчивой, несколько жалостливой по отношению к себе пенсионерки. У него могли быть проблемы с женщинами в целом. Садист, психопат, извращенец – именно так все это до сих пор выглядело.

– Больше ничего не хотите добавить? – спросил инспектор.

Кира задумалась.

– Нет, как будто… Или… не знаю, насколько это может быть важно, но в тот вечер, когда мы разговаривали с мамой в последний раз, она упомянула об одной странности… По крайней мере, ей это казалось странным. Она заметила, что в последнее время слишком часто случается, что лифт поднимается на ее этаж, но из него никто не выходит.

– Никто не выходит? Она была уверена в этом?

– Да, судя по всему. Иначе она бы слышала шаги. Все это тем более странно, что на восьмом этаже мама жила одна.

– И как долго это продолжалось? Она что-нибудь говорила об этом?

– Неделю или две, так она сказала. До того ничего подобного не было. Я еще ответила, что, может, система так устроена, что лифт останавливается на каждом этаже через равные промежутки времени. Но мы не успели углубиться в эту тему. Мама поняла, что у меня нет возможности продолжать разговор.

Кира закусила губу. Филдер перегнулся через стол. Он искренне жалел молодую женщину. Потерять мать ужасно, тем более при таких обстоятельствах. Но отныне Кира обречена жить с чувством вины, мучиться, ежедневно и ежечасно, сознанием того, как бессердечно пренебрегала матерью, отмахивалась от ее проблем. И это для миссис Джонс должно оказаться самым невыносимым. Инспектор был почти уверен в этом.

– Миссис Джонс, – снова начал он, – у вас не создалось впечатления, что ваша мать почувствовала угрозу?

Глаза Киры наполнились слезами.

– Да, – выдавила из себя она, – мама была чем-то напугана. Она чувствовала угрозу, да. Но я отмахнулась от нее и на этот раз…

Кира ткнулась лицом в колени и пронзительно закричала.

4

Мама Дарси пекла маффины.

«Почему сейчас все мамы пекут маффины? – подумала Джиллиан. – Кому-то ведь приходится все это съедать?» Эта мысль отозвалась в голове ноющей болью.

Диана, мать Дарси, вычерпывала тесто из большой керамической миски в формочки. На кухне пахло шоколадом, маслом и миндалем. На столе стояли красные свечи, чайник с ванильным чаем и миска с леденцами.

– Наливай чай, – сказала мама Дарси.

Она была стройная, привлекательная блондинка. Хорошо играла в теннис и гольф. Фантастически готовила и умела создать в доме уют и красоту. Дочери любили ее. Диана часто вызывалась оформлять школьные вечера и с удовольствием участвовала в экскурсионных поездках в качестве сопровождающего лица. За это ее любили и учителя тоже.

И еще она пекла маффины. Правда, на этот раз мысли Дианы были далеки от теплой кухонной атмосферы. Она думала об убийстве одинокой пожилой женщины, всколыхнувшем весь Лондон. Одну Джиллиан, похоже, это не затронуло.

Бекки хотела отнести больной Дарси домашнее задание, и мать взялась ее сопровождать, поскольку не хотела, чтобы дочь одна разгуливала по темноте. Когда девочки уединились в комнате Дарси, Диана предложила Джиллиан выпить чаю. Джиллиан только что вернулась из лондонского офиса и очень устала. В другой день при подобных обстоятельствах она, конечно, отказалась бы от такого предложения, но мама Дарси еще в дверях набросилась на нее с расспросами:

– Ну и что ты думаешь об этом ужасном преступлении?

Джиллиан, в полном недоумении, попросила разъяснить, о чем речь, и это решило ее судьбу. Словоохотливая Диана затащила соседку на кухню, где выложила все, что знала со всеми возможными подробностями.

– Говорят, бедняжка пролежала в квартире больше недели и никто ее не хватился. Представляешь, какой ужас! Это насколько же одинокой надо быть…

– Ужаснее всего, как мне кажется, то, что она была убита в собственной квартире, – ответила Джиллиан. – Как преступник вообще проник к ней? Об этом что-нибудь известно?

– Следов взлома нет. Выходит, она сама его впустила. Так что, вполне возможно, убийца – кто-то из ее знакомых. Не могла же она открыть неизвестно кому, только потому, что тот позвонил в дверь. Не могу поверить, что на свете бывают такие легкомысленные люди.

Тут Диана снова занялась тестом для кексов, а Джиллиан, попивая чай, размышляла об ужасном убийстве и идеальных матерях и в то же время пыталась расслабиться, потому что где-то на фоне мыслей все еще маячила головная боль.

Наполнив все формочки, Диана поставила их в духовку и установила нужную температуру.

– У нее как будто осталась взрослая дочь, – сказала она, присаживаясь за стол и наливая себе чаю, – она и обнаружила тело.

– Какой кошмар, – искренне ужаснулась Джиллиан.

– То есть до того дочь не замечала, что от матери вот уже десять дней как ни слуху ни духу, – подхватила Диана. – Странно, по меньшей мере. Надеюсь, мои дочери не такие.

Джиллиан вспомнила утро и ненависть в глазах Бекки. Насколько оправданы подобные надежды в отношении ее ребенка? И вообще, может ли нечто подобное когда-нибудь случиться с Джиллиан?

– И как ее… убили? – спросила она.

– Об этом полицейские не особенно распространяются, – с сожалением ответила Диана. – Тайны следствия и тому подобное… Разглашение, видишь ли, может повлечь подражательные преступления и ложные признания. Так написано в газете. Но, похоже, убийство совершено самым зверским способом.

– Наверное, какой-нибудь психопат, – Джиллиан поморщилась.

– Или кто-то с патологической ненавистью к женщинам.

– Как можно так ненавидеть? В любом случае это ненормально. Надеюсь, его скоро поймают.

– Я тоже надеюсь на это, – подхватила Диана.

Некоторое время обе женщины молчали, а потом Диана вдруг сменила тему:

– Ты пойдешь на рождественский вечер в гандбольный клуб?

– Я ничего об этом не знала. Вечер, говоришь?

– Разве Бекки тебе не сказала? Уже в эту пятницу.

– Может, она и говорила, да я пропустила мимо ушей, – ответила Джиллиан, хотя и знала, что ничего такого не было. Она всегда внимательно ловила каждое слово дочери. Но Бекки никогда ничем с ней не делилась, и в этом была проблема.

– Так ты идешь? – повторила вопрос Диана. – Каждый приносит что-нибудь к чаю – ну, печенье или что-то вроде того… Уверена, будет весело.

– Да, конечно.

Так вот зачем эти дурацкие кексы… Ничего, переживем и это.

Лишь четверть часа спустя Джиллиан удалось вырваться – под предлогом, что скоро вернется Том и нужно готовить ужин. Оказавшись с Бекки на темной улице, Джиллиан с облегчением подставила лицо холодному ветру. На какой-то момент она возненавидела и украшенную к Рождеству кухню, и запах выпечки, и безупречную во всех отношениях Диану.

– Почему ты не сказала мне о рождественском вечере в гандбольном клубе? – спросила Джиллиан дочь.

– Просто не возникло такого желания, – пробормотала Бекки.

– Какого такого желания? Говорить со мной об этом или идти на вечер?

– Говорить.

– Почему?

Бекки молча ступила на подъездную дорожку. Машина Тома стояла перед гаражом. Обычно он уезжал в Лондон раньше Джиллиан и позже возвращался. Джиллиан приходилось приспосабливать свой график под Бекки и домашнее хозяйство, поэтому в офис они с Томом ездили порознь.

Джиллиан схватила дочь за руку:

– Я жду ответа!

– Какого ответа? – как будто удивилась Бекки.

– На мой вопрос. Почему ты не сказала про вечер в гандбольном клубе?

– Я хочу, наконец, отдельное подключение к интернету.

– Это не ответ.

– Все в нашем классе…

– Чушь! Ни за что не поверю, что у каждого в вашем классе отдельное подключение к интернету. Интернет – это…

– …очень опасно. Там за каждым кустом прячутся извращенцы, которые заманивают невинных девочек в чаты, а потом…

– К сожалению, есть и такое, – вздохнула Джиллиан. – Но это полбеды. Просто ты еще недостаточно взрослая, чтобы самостоятельно разгуливать по интернету. Это не пойдет тебе на пользу.

– Но почему? – почти закричала Бекки.

– Потому что сейчас для тебя куда важнее учиться, делать домашние задания, общаться с друзьями, заниматься спортом…

Бекки закатила глаза.

– Мне уже двенадцать, а ты обращаешься со мной как с пятилетним ребенком.

– Это не так.

– Это так. Даже когда я просто хочу пойти к Дарси, ты увязываешься со мной, потому что боишься, что по дороге что-нибудь может случиться. Ты так ненавидишь общаться с ее матерью… Почему бы тебе не отпустить меня одну?

– Потому что уже поздно. Потому что…

– Почему ты мне не доверяешь?

Тут Бекки увидела отца, который стоял на пороге дома на фоне ярко освещенной прихожей. Не дожидаясь ответа матери, девочка бросилась к нему в объятия.

Джиллиан медленно последовала за ней.

5

Она вздрогнула, заметив скользнувшую по стене за телевизором световую кеглю, и тут же задумалась, не вообразила ли себе это? Или же свет – просочившийся в реальность отголосок сновидения?

Энн уснула, хотя по телевизору шел интересный детектив, но такое случалось и раньше. Она была жаворонком. Просыпалась в половине пятого утра бодрой и полной сил. А вечером могла лечь и в восемь.

Энн села на стул. Прислушалась, но ничего не услышала. В последнее время так бывало вот уже три или четыре раза. Снаружи подъезжала машина, и по стенам гостиной пробегал отблеск фар. А потом все прекращалось – ни света, ни звука, вообще ничего. Как будто кто-то вдруг выключал и мотор, и фары. Для чего, интересно? Чтобы просто так стоять в темноте?

Энн Уэстли была не из слабонервных. Когда такое случилось в первый раз, она встала с постели и открыла входную дверь. Даже прошла по мощеной дорожке через сад к воротам. Но, как ни вглядывалась, ничего не увидела. Лес почти вплотную подходил к ее забору. Энн знала, что ночная темнота никогда не бывает совершенно непроницаемой для человеческого глаза, но в этом месте она сгущалась почти до абсолютной черноты.

Именно расположение дома и делало поведение машины таким странным. Поблизости не было даже нормальной асфальтированной дороги. Чуть в стороне располагалась полузаброшенная парковка, от которой отходили пешеходные тропки в лес. Летом, особенно по выходным, там еще наблюдалось некоторое оживление, но зимой, тем более ночью… Разве какая-нибудь влюбленная парочка. Только вот зачем им гонять машину?

Энн подошла к окну, но увидела лишь собственное отражение на стекле. Она выключила телевизор и ночник в углу и снова вгляделась в ночь, где смутно угадывались очертания сада – заросли кустарников, высокая трава, ветви плодовых деревьев, теперь совершенно голые.

Каждое лето Энн собирала богатый урожай вишни, яблок и груш и неделями варила желе и джемы. Все это хранилось в банках, под крышками на резиновых кольцах. И на каждой банке была аккуратно подписанная этикетка. Помимо прочего, это память о Шоне. Он больше всего на свете любил этот сад, как и домашнее варенье, которое Энн и варила прежде всего для него. Теперь ей вовек не съесть того, что хранится на полках в подвале и будет безжалостно выброшено на помойку после ее смерти.

Они с Шоном обнаружили этот дом восемь лет тому назад во время прогулки. Тогда они приехали в Танбридж-Уэллс – симпатичное местечко, затерявшееся среди лугов, лесов и полей на западе Кента. Эта местность славилась фруктовыми садами и бесконечными полями хмеля. Лето было жарким и сухим, поскольку дожди шли нечасто, а весной в воздухе висел тяжелый, сладкий аромат цветущих яблонь и груш. Шон и Энн бродили по лесу, где в свежей майской зелени белели колокольчики ландышей и золотилась ветреница, когда их глазам открылось это строение, более всего напоминавшее одинокое пристанище охотника или лесника.

Заброшенный и явно нежилой дом не выглядел особенно привлекательным. Но Шона это не смутило. Он с первого взгляда влюбился в сад и с тех пор говорил только о нем:

– Какой большой участок и столько деревьев! Сирень, лабурнум, жасмин – чего здесь только нет! Это то, о чем я мечтал всю жизнь.

Ей сразу не понравилась его идея. Тогда им обоим было под шестьдесят, и Энн казалось неразумным обременять себя под старость имуществом, требующим тяжелого физического труда. Но Шон убеждал ее в обратном:

– Именно потому, что скоро выйдем на пенсию, мы можем себе это позволить. Тогда нам не нужно будет никуда торопиться. Сама подумай, что ты станешь делать в квартире? Смотреть в окно? Давай, решайся. Почему бы еще раз не попробовать что-то новое?

И они купили этот дом. Это оказалось несложно, потому что больше он никому не был нужен. Дом находился в муниципальной собственности, и от него были рады избавиться. С тех пор все свободное время, каждые выходные и праздники, Шон и Энн проводили в лесу. Медленно, шаг за шагом, отремонтировали дом, и Энн с удивлением обнаружила, что эта кропотливая работа действительно скрасила ее жизнь.

Они отшлифовали старый паркет, выложили плиткой кухню и ванную, покрасили стены и вставили новые окна. Укрупнили комнаты, разрушив внутренние перегородки. Деревянную террасу с южной стороны оградили перилами и снабдили спускавшимися в сад ступеньками. Срубили несколько деревьев, чтобы больше стало света и солнца. На чердаке, под крышей, Энн оборудовала студию. За несколько лет до того она открыла для себя мир живописи, которая с тех пор стала ее страстью.

Она подумывала выйти и посмотреть. Но увидеть припаркованную машину можно было не иначе как проделав путь до самых ворот. Энн поежилась при одной мысли о ночном холоде, поджидавшем снаружи. Не говоря о том, как там темно. Похоже, она все-таки вообразила себе этот скользивший по стене свет. Или же он ей приснился.

Но что-то ведь разбудило ее. Энн попыталась подавить поднимавшуюся изнутри волну панического страха. Она здесь совсем одна. Днем это не доставляло никаких неудобств, но ближе к вечеру приходилось брать себя под контроль, чтобы не предаваться тревожным мыслям.

Энн снова зажгла свет и прошла на кухню – красивую, новую кухню из беленого дерева, с плитой посредине и большим разделочным столом напротив двери, выходящей на террасу, где можно было позавтракать, почитать газету за чашкой кофе. Плеснула в рюмку бренди, выпила. Энн не имела привычки решать проблемы при помощи алкоголя, но на этот раз бренди ее успокоил.

Даже когда умер Шон, Энн не пристрастилась к бутылке и ни у кого не просила помощи. По опыту она знала, что работа – лучший способ справиться с психическими проблемами, поэтому первым делом бросила все силы на сад. Потом много рисовала и так пережила первый, самый ужасный год. С тех пор прошло еще два с половиной года, а у Энн все было под контролем – мысли, чувства и вся ее одинокая жизнь.

Шон умер, когда они уже управились с домом, – в середине лета, спустя пару недель после своего шестидесятилетия. Он вышел на пенсию в июне. Месяц спустя и Энн оставила педиатрическую практику ради заслуженного отдыха. В первых числах июля хотели отпраздновать начало новой жизни в отремонтированном доме, расставили мебель в саду, утопавшем в цветущем жасмине.

Они пригласили восемьдесят человек, и почти все согласились. За день до торжества Шон взобрался на крышу, чтобы развесить вдоль желоба гирлянду с разноцветными лампочками. Спускаясь, пропустил на лестнице первую ступеньку и упал.

Шон сломал шейку бедра, но в остальном поначалу ничто не предвещало трагической развязки. Притом что он попал в больницу и вечеринку пришлось отменить, что повергло Шона в отчаяние. Но самым страшным оказалась пневмония, которая развилась впоследствии и от которой не помогали никакие лекарства. Шон умер месяц спустя, прежде чем Энн успела осознать, что произошло.

После похорон, где-то в ноябре, она сама взобралась на крышу и сняла все еще висевшую там гирлянду, явно не стоившую принесенных ей жертв.

…После второй рюмки Энн окончательно расслабилась и пришла к выводу, что действительно вообразила себе скользнувший по стене свет. А разбудил ее, скорее всего, телевизор. Крики, выстрелы – такое бывает в криминальных фильмах. Тем не менее заперла дверь со всей возможной предосторожностью, использовав предохранительную цепочку, что редко делала. И закрыла ставни на окнах первого этажа.

Хуже, по крайней мере, не будет.

Пятница, 4 декабря