Личное задание Донской Сергей
– Тапочек подай, тварь безмозглая! Тапочек!
Обеими руками он вцепился в уши ротвейлера, выкручивая их с пьяной жестокостью.
– Вау! – Рокки пошире расставил лапы и напружинился, сопротивляясь нажиму.
Убедившись, что теперь пригнуть собачью башку к полу невозможно, хозяин изо всех сил пнул его под ребра и злобно выругался, прогоняя прочь. Рокки с недоверчивой внимательностью заглянул в его мутные глаза: неужели?
– Вон! – подтвердил окрик. – Пшел вон, болван!
Вмиг скиснув, Рокки понуро поплелся во двор, забился под хозяйский джип и стал ждать, когда его позовут обратно, чтобы извиниться. Но про него забыли. Возились наверху, гомонили, орали в три зычные глотки: «Тага-а-а-анка!», пугая притихший в ночи поселок. Потом все уснули, а Рокки остался в гордом одиночестве, голодный и злой.
Из открытых настежь окон дома в душную влажную тьму струились отвратительные запахи, один другого хуже. Рокки негодующе крутил носом, когда до его ноздрей доносились все новые и новые оттенки вони: кислый пот… подгнившие зубы… давно не мытые задницы. Еще никогда пес не ощущал несовершенство людей так болезненно, так остро. И никогда прежде он не относился к хозяину просто как к одному из представителей человеческого племени.
– Ах-х-х…
Рокки собрал кожу на лбу в скорбную гармошку и поудобнее умостил морду на вытянутых вперед лапах. Стоило ему сомкнуть глаза, как он тут же просыпался, вздрагивая так, словно ему снова и снова кричали на ухо требовательное: «Тпчк!» Пришлось отказаться от надежды забыться в дреме. Тяжело вздыхая, Рокки уставился в темноту, переваривая обиду и вынашивая планы мести. Не хозяину – это было бы чересчур. Окружающий мир – вот против кого была направлена глухая злоба черного зверя, слившегося с непроглядным мраком.
Эта злоба, от которой сводило челюсти, к рассвету разрослась до размеров тучи, окутавшей собачий мозг. И предрассветная мгла казалась естественным продолжением этой тучи.
Когда на небе всплыло солнце, Рокки все так же неподвижно лежал на брюхе, с виду не более опасный, чем куча угля. Но он внимательно, очень внимательно следил за узкой улочкой, тянувшейся мимо хозяйских владений. Он знал, что по утрам там часто снуют люди, несущие в ведрах восхитительно свежую воду. Рокки судорожно сглотнул набежавшую слюну. Ему никто не догадался принести хотя бы миску воды, не говоря уже о еде.
Ага! Вдали раздались неспешные уверенные шаги, заставив собачьи уши настороженно встрепенуться. Рокки безошибочно угадал, что по улочке идет мужчина, и, завидев его, приподнял голову. Ворота, пропустившие вчера во двор обе машины, так и остались распахнутыми настежь, что позволяло добраться до раннего прохожего в несколько прыжков. И все же эти прыжки не были сделаны. Прислушавшись к голосу благоразумия, Рокки остался на месте.
Мужчина в джинсах, шагавший по направлению к водопою, беспечно помахивая на ходу ведром, принадлежал к той редкой человеческой породе, против которой Рокки всегда ощущал себя жалким щенком. Подобные мужчины возникали в пределах его досягаемости раз или два в жизни. Они не излучали ни одной из знакомых собакам эмоций, ни агрессии, ни робости, ни доброты, ни жестокости. Они просто существовали. Непостижимые, как пустота, и такие же недосягаемые. Рокки понятия не имел, что скрывается за этой пустотой, но не стремился узнать. Он даже скосил глаза в сторону, чтобы человек, проходя мимо, не почувствовал на себе его взгляд и не обратил на него внимания.
Оправдывая свою внезапную робость, Рокки вспомнил, что пускать зубы в ход против людей без хозяйской команды строго-настрого воспрещено. Да! Пусть хозяина не всегда получается любить. Но слушаться его необходимо. Даже если он распространяет вокруг себя волны безумия, дышит ядом и бьет. Тпчк!
Негодующе чихнув, Рокки отворил чемоданообразную пасть и часто задышал, роняя с языка горечь обиды. Это помогло лишь отчасти. Он предпочел бы сорвать гнев на шкуре какой-нибудь шелудивой шавки, опрометчиво забредшей в его владения. Кошек Рокки не трогал, опасаясь лишиться глаз. А вот всякая собачья мелюзга, готовая при его приближении брякнуться на землю, подставляя брюхо в знак капитуляции, его вполне бы устроила. Подставленное брюхо – это хорошо. Оно такое мягкое и податливое!
Постанывая от нетерпения, Рокки подобрал лапы так, чтобы можно было мгновенно выскочить из засады. Чужие собаки не являлись табу. Если Рокки выпускал из них дух, хозяин кричал на него при посторонних и даже притворно стегал поводком, но они оба знали цену этому наказанию. Просто еще одна традиционная забава. Разорвав чужую шавку, следовало лишь притвориться виноватым, подыгрывая хозяину, изображавшему праведный гнев.
И черный зверь по кличке Рокки с нетерпением дожидался, когда ему доведется поиграть в любимую игру снова.
«Оп-ля, – вкрадчиво произнес узкоглазый бритоголовый человек, оседлавший маленькую лохматую лошадку. – Оп-ляааа!» В руке он сжимал длинное кривое копье, на острие которого была насажена чья-то знакомая голова. Чья именно? Сообразить это мешал леденящий ужас. А бритоголовый, наслаждаясь оцепенением зрительницы, завертелся вместе со своей лошадкой волчком, тоненько повизгивая все громче, громче, громче…
Семилетняя Эллочка проснулась, с облегчением узнавая привычный будничный мир, приветствовавший ее призывным скулежом Тошки. Просясь на улицу по неотложным утренним делам, пуделек, похожий на миниатюрного белого ягненка, беспрестанно скреб коготками по полу и громко жаловался на нестерпимую тяжесть в маленьком мочевом пузыре.
Девочка посмотрела в окно, чтобы страшный сон поскорее испарился в лучах утреннего солнца. Там все было настоящим, реальным и успокаивающим: резко прорисованные кроны деревьев, яркое небо, выпуклые облака. Теперь можно было заняться Тошкой, который всем своим видом изображал нетерпение. Вздохнув, девочка строго спросила:
– А подождать никак нельзя?
Тошка быстро-быстро завилял куцым хвостиком, напрочь отметая такое предположение. Пришлось натягивать маечку, шорты, совать ноги в шлепки и тащиться вниз. Когда девочка поставила ногу на первую ступеньку узкой лестницы, мать оторвала растрепанную голову от подушки и ехидно бросила ей вслед:
– Ну как, еще не жалеешь, что завела щенка? Шесть утра, между прочим. Могла бы преспокойно спать…
– Я-то не жалею, – откликнулась Эллочка. – А ты не жалеешь, что завела меня? – Она ехидно передразнила мать: – Шесть утра, между прочим.
Людмила рассмеялась, падая обратно на подушку:
– Но тебя не нужно выгуливать. Я могу валяться в постели хоть целый день.
– Некоторые, – саркастически сказала девочка, спускаясь по лестнице, – некоторые только и думают, как бы поваляться подольше, вместо того чтобы встать и заняться каким-нибудь полезным делом.
– Ах ты, малявка! – с веселым возмущением крикнула мать, но дверь уже успела закрыться за дочерью.
Очутившись на свободе, Тошка пулей метнулся во двор, а Эллочка немного постояла на крылечке. Сад-огород с узенькими тропками казался неприветливо-мокрым, несмотря на поднимавшееся солнце. Очень не хотелось тащиться в дальний конец участка через всю эту сырость, но совсем уже взрослой девочке было негоже моститься под ближайшим кустиком, как какому-то неразумному шестимесячному пудельку. Вздрагивая при каждом соприкосновении голых ног с мокрыми растениями, она направилась к кабинке уборной.
Проводив маленькую хозяйку взглядом, Тошка раскорячился на зябко дрожащих лапках под своей любимой яблоней, стараясь не касаться задком холодной земли. Поднатужился – кучка. Еще разок – другая. А вот на третьей дело застопорилось. Тревожный спазм желудка втянул заготовленную колбаску обратно. Приподняв уши, Тошка повернулся в том направлении, откуда до него донесся низкий рокочущий рык большого зверя.
Подстегиваемый паническим трепыханием сердечка, Тошка едва не пустился наутек, но тут же почти успокоился. Здоровенный черный черт оказался не таким страшным, каким успело намалевать его воображение. Кого пугает далекая опасность? А рычащий пес находился в соседнем дворе, за ржавой металлической сеткой. Он был слишком легок, чтобы прошибить изгородь своим мощным корпусом, но слишком тяжел, чтобы перемахнуть через нее прыжком.
Тьфу! Пренебрежительно фыркнув, пуделек демонстративно соорудил на земле третью кучку, отряхнулся, собрался с духом и звонко затявкал, рекомендуя черному чужаку не разевать пасть на чужую территорию.
От возмущения громадный пес захлебнулся слюной. Не отрывая от щенка подернутых кровавым туманом глаз, он молча бросился на сетку. Тошка на всякий случай отпрянул, но, как он и предвидел, черного пса попросту отбросило назад, да еще в придачу оцарапало колючей железной бахромой.
– Съел? Съел? Съел? – торжествовал Тошка.
– Гад! – коротко откликнулся чужак, приглушая звук, чтобы не привлекать внимание лишних свидетелей. Мрачно взглянув на щенка, он неожиданно сорвался с места и припустил прочь, затерявшись вскоре среди кустов крыжовника и смородины.
Обратив забияку в бегство, Тошка изменил тон своего тявканья на победоносно-издевательский. Хозяйка уже шла к нему, и было приятно показать ей свою преданность и отвагу…
Тем временем черный пес по кличке Рокки злорадно осклабился на бегу. Он не стал попусту рычать, лаять и атаковать железную паутину, отделявшую его от нахального комочка мяса и шерсти. Он принял другое решение, и на его клыках уже ощущался вкус чужой крови, а в ушах звенело предсмертное верещание маленького засранца.
Вымахнув на улицу, Рокки неуклюже проехался на лапах, вздымая пыль и камешки, затормозил, повернул налево и поспешил туда, где соседский двор был обнесен оградой лишь наполовину. Перейдя на крадущуюся рысь, он черной тенью скользнул вдоль стены чужого дома и притаился за углом. Голосистый засранец семенил прямо навстречу, ведя за собой такое же хилое, хотя и двуногое существо. Неважная защита для пудельков, нарывающихся на неприятности! Рокки угрожающе пригнул башку к земле и шагнул вперед, обнаруживая свое присутствие. Это был сюрприз, доставивший удовольствие лишь ему одному.
Когда Рокки позволил вырваться наружу яростному хрипу, так долго клокотавшему в глотке, пуделек замер, словно наткнулся на невидимую преграду, и визгливо оповестил хозяйку о наглом вторжении чужака. Затем, с чувством исполненного долга, он метнулся назад, вверяя свою судьбу в руки семилетней девочки.
Чтобы преодолеть три метра, щенку пришлось оттолкнуться от земли несколько раз. Ротвейлер покрыл почти такое же расстояние одним прыжком. Тошка еще только тормозил всеми четырьмя лапками у Эллочкиных ног, когда преследователь взвился в воздух вторично, готовясь обрушиться на жертву всеми своими килограммами мышц и влажными от нетерпеливой слюны клыками.
Прыжок Рокки был скомкан возгласом «фу!», по-детски тоненьким, но достаточно громким и повелительным, чтобы обжечь пса подобно удару хлыста. Автоматически перегруппировавшись в полете, Рокки приземлился раньше, чем собирался, едва не кувыркнувшись при этом через голову. Увлекаемый стыдом и инерцией, он промчался мимо девочки, на руках у которой примостился проклятый щенок. Для служебной собаки это была совершенно недосягаемая высота.
Обескураженно вывалив розовый язык, черный пес сидел и смотрел, как девочка шествует к своему дому, унося добычу, делавшую вид, что рвется из хозяйских рук в бой. Эти притворные телодвижения сопровождались истеричным лаем.
Вздорная собачонка, смахивающая на белого кудлатого ягненка, ускользала из-под самого носа черного зверя.
Эллочка не оборачивалась. Пять шагов… Восемь… Десять… Немигающий взгляд Рокки, устремленный в спину девочки, уже был готов блудливо ускользнуть в сторону, когда она неловко оступилась и замешкалась у крыльца. Опустив пуделька на верхнюю ступеньку, девочка произнесла слова, которые не следовало говорить в присутствии злопамятного ротвейлера:
– Не бойся, Тошка. Я сейчас. Только тапочек подберу.
Тпчк! Невинное словечко прозвучало для Рокки как провокационный вызов. Если вчера он молча снес все издевательства от господина, то это совсем не означало, что то же самое может позволить себе какая-то пигалица с тоненькими ручками, ножками и шейкой. Главная собачья заповедь – «не убий человеческого детеныша» – мгновенно померкла в мозгу ротвейлера под наплывом ярких вчерашних воспоминаний, и он молча бросился на девочку, посмевшую насмехаться над ним.
Это была молниеносная атака, составленная из трех размашистых скачков. Третий, по расчетам Рокки, должен был стать последним – для девочки. Голосистый щенок его уже не интересовал. Взвившись над землей, Рокки метил лапами в тщедушную грудь обидчицы, а клыками – сразу в ее беззащитное горло.
Но и этот прыжок был прерван в полете! Вместо того, чтобы сбить с ног жертву, Рокки сам рухнул наземь, столкнувшись в воздухе с тяжелым металлическим снарядом, который врезался прямо в собачью башку. Вообще-то это было обычное оцинкованное ведро, наполовину наполненное холодной водой. Хотя ротвейлер воспринял его как карающую десницу, обрушившуюся на него за греховную попытку растерзать человеческого детеныша.
Это сногсшибательное чудо каким-то непостижимым образом сотворил человек, явившийся с улицы следом за Рокки и приближавшийся теперь к нему.
Тот самый, носивший в себе пустоту! Словно порыв ветра тронул черную шерсть Рокки, прижал его уши к голове и толкнул в грудь, заставив попятиться, оседая на подгибающихся задних лапах. Мужчина в джинсах гнал перед собой волну энергии – не злой и не доброй, но от этого особенно мощной.
Девочка с щенком успели улизнуть в дом. Мужчина и громадный черный пес остались во дворе один на один.
Холодный душ вполне остудил бойцовский пыл Рокки, но он все равно ощерился, подчиняясь древнему инстинкту, повелевающему встречать противника в клыки. Неубедительно рявкнул. Никаких более радикальных решений в его гудящей башке не возникло.
– Пасть – закрой, – спокойно посоветовал мужчина, остановившись рядом.
Взгляд Рокки, помимо его воли, был притянут необычайно светлыми глазами незнакомца. Захотелось заскулить, а еще лучше – завыть, протяжно и тоскливо. Человеческие глаза напоминали дневной свет в сильную стужу. А их выражение… Так отстраненно смотрит зимнее небо на околевающих от холода собак. Свысока. Равнодушно.
Рокки поспешно спрятал клыки и понурил голову. Неумолимая воля, излучаемая этими странными глазами, не позволяла выдерживать их взгляд слишком долго. Страдальчески наморщив широкий лоб, пес ожидал пинка, заранее зная, что не посмеет даже огрызнуться в ответ. Но вместо удара до него долетело миролюбивое:
– Домой иди, вояка.
Почему-то от этого голоса сердце пса сжалось, а вокруг него в груди, наоборот, образовалось очень много горячего пространства. Вот какой повелитель был нужен Рокки с щенячьего возраста. Но собаки не выбирают хозяев. Как люди – своих богов.
И Рокки поспешил к своему личному господу, с каждым скачком освобождаясь от чужой власти, под которую опасался попасть навсегда и бесповоротно.
Людмила вспомнила о необходимости дышать, только когда внизу хлопнула дверь и зазвучали торопливые шаги по лестнице, сопровождаемые цокотом Тошкиных коготков. Истерика, которую закатил пуделек, подняла женщину и погнала ее к распахнутому окну. Похолодев от ужаса, она успела увидеть, как соседский кобель ринулся на ее дочь, а потом откуда ни возьмись прилетело ведро, оставляя за собой сверкающую водную дугу, и оглушило зверюгу.
– Господи, – обессилено прошептала Людмила, а потом повторила чуть громче: – Господи, боже мой! – Она обняла подбежавшую дочь, прижала ее к себе и опять выглянула в окно, словно опасаясь, что черный пес может попытаться проникнуть в дом.
– Все в порядке, мамочка. Нам не страшен серый волк. – Эллочка высвободилась из удушающих объятий и тоже высунулась наружу.
Ротвейлер уже исчез. Прогнавший его незнакомец в линялых джинсах и синей рубахе поднял ведро и стоял спиной к дому. И женщина, и девочка одновременно обратили внимание на ширину его плеч, но лишь искушенные возрастом глаза оценили по достоинству также узкие бедра мужчины и его поджарый зад.
– Ты его знаешь, мам? – тихо спросила Эллочка. – Он кто?
«Очень бы я хотела знать, кто он такой и откуда взялся», – подумала Людмила, хотя вслух произнесла совсем другое:
– Не знаю. Но даже незнакомому человеку принято говорить «спасибо».
– Ой, и правда! – опомнилась Эллочка.
Она уже приготовилась окликнуть мужчину, но вместо благодарности тому было суждено услышать совсем другие слова:
– Э, ты! Очумел, что ли, к-ка-зел? Знаешь, сколько эта псина стоит, которую ты покалечил? Да за такие бабки десяток уродов вроде тебя в землю закопать можно! Живьем!
Девочка озадаченно захлопнула рот и перегнулась через подоконник, чтобы хорошенько разглядеть опередившего ее грубияна, слегка гнусавящего и растягивающего гласные, как некоторые мальчишки в школе, мечтающие о бандитской карьере.
Последовала ее примеру и Людмила. Касаясь подбородком дочкиных волос, она высмотрела на соседском участке молодого нахала в изумрудном спортивном костюме и огромных грязных кроссовках.
Он был одним из двух телохранителей молодого бизнесмена Максима Мамотина. Зеленый спортивный костюм парня постоянно маячил у Людмилы на виду. Всякий раз, когда она замечала этот костюм, расхаживающий по прилегающему участку, у нее моментально портилось настроение. Нет, верзила не обидел ее ни единым словом и жеребячьими заигрываниями не докучал. Напротив, он совершенно не замечал соседку и ее маленькую дочку. В подтверждение этого он всегда был готов непринужденно извлечь из штанов внушительный розовый шланг и помочиться у всех на глазах. Плевал он на людей. Клал на всех с прибором и не скрывал этого.
Вчера парень предавался своему любимому занятию особенно часто. В доме Мамотина шумно гуляли и орали песни. Судя по всему, парень тоже не остался в стороне от застолья и теперь испытывал тяжелое похмелье и беспричинную ненависть к окружающему миру. К тому же за ссадину или шишку на башке хозяйской собаки он рисковал заработать точно такое же украшение.
– Оглох? – заорал парень, обозленный тем, что его слова остались без внимания. – Я к тебе обращаюсь, ур-род! Ты зачем собачку обидел?
На этот раз мужчина в джинсах соизволил повернуться на голос защитника животных. Его четкий профиль приятно удивил Людмилу. На нем, наспех покрытом свежим красноватым загаром, выделялись симпатичные белые лучики, протянувшиеся от уголка глаза к виску. Будто кто-то острыми коготками провел по гладкой поверхности.
Выдержав паузу, мужчина неохотно разнял плотно сжатые губы и коротко бросил, как плюнул:
– Пасть – закрой!
Эту же фразу он недавно адресовал ротвейлеру, но теперь, обращенная к гнусавому гуманисту из соседнего двора, она прозвучала в совершенно иной, неприязненной тональности.
Похоже, похмельный спортсмен даже обрадовался перспективе утренней разминки.
– За пасть ответишь, – пообещал он, гнусавя с особым чувством. – За Рокки – тоже. Ур-род!
– Рокки – это кто? – скучно осведомился мужчина. – Кобель твой? А ты, значит, псарь при нем? Почему тогда без поводка и намордника?
– Тебя колышет, почему он без намордника?
– Это как раз меня не колышет. Речь идет не о собаке, а о тебе, – уточнил мужчина, разглядывая собеседника с холодным любопытством.
– Обо мне, значит? Ну-ну!..
Парню явно не понравилось, что его приравнивают к псу, пусть даже к породистому, с солидной родословной. Шумно дыша, он ухватился за ограду и тряхнул ее так яростно, словно намеревался сорвать сетку с бетонных столбов или пробовал на прочность, прежде чем попытаться прорвать ее с разбега. Он не подозревал, что в этот момент в точности копирует тактику Рокки, напоминая его даже выражением физиономии. Убедившись, что преграда перед ним стоит непреодолимая, парень высказался по этому поводу столь витиевато, что обе зрительницы одновременно покраснели. Самым цензурным в этой тираде было предложение отсосать. Заинтригованная Эллочка бросила взгляд на мать, собираясь что-то спросить, но та сделала вид, что целиком поглощена происходящим внизу.
Невозмутимо выслушав оратора, мужчина хмыкнул:
– Бесплатный совет на будущее. Держи на привязи собак. Не распускай язык. Будешь жить долго и счастливо, без вавок в голове.
– Вавок?.. – Выдав новую порцию мата, парень еще раз тряхнул сетку, сплюнул и направился к выходу на улицу, снова повторяя маневр Рокки.
Мужчина досадливо пожал плечами и тоже пошел прочь со двора, но, почувствовав на себе скрещенные взгляды зрительниц, стремительно поднял голову. Эллочка вздрогнула, словно ее окатили ледяной водой, а Людмила, только теперь вспомнив, что она полураздета, прикрыла грудь молитвенно воздетыми руками и отпрянула в глубь комнаты. Ей показалось, что она зарделась от макушки до кончиков пальцев на ногах. Или похолодела? Дивясь своему внезапному смущению, острому, как в давно забытом девичестве, она схватила со спинки кровати футболку и метнулась к противоположному окну, выходящему на улицу.
– Он же его убьет, просто убьет, – пробормотала она, туманя стекло своим участившимся дыханием.
– Кто кого? – деловито поинтересовалась Эллочка, отвоевывая себе место у подоконника для обзора поля боя.
Вместо ответа Людмила рывком рванула на себя створки рамы, разом вспоров многолетний слой бумажных полос и впустив в комнату посторонние звуки вперемешку с легким сквознячком.
Мужчина уже стоял на узкой улочке и задумчиво помахивал ведром, как бы размышляя, стоит ли возвращаться к колонке за свежей водой. На приближающийся липовый «адидас» зеленого цвета он если и поглядывал, то мельком. Зато парень в спортивном костюме явно требовал самого пристального внимания к своей крупногабаритной персоне. Удостоверившись, что обидчик не убегает, не прячется, а стоит себе, скучает, парень медленно надвигался на него, явно обдумывая: куда врезать противнику в первую очередь? Каждый шаг его кроссовок сопровождался хищным хрустом гравия под подошвами.
– Есть примета: мужчина с пустым ведром – к несчастью, – предостерег его невыразительный голос.
– Баклань, баклань, – разрешил парень. Он был на голову выше и на четверть центнера тяжелее мужчины, а потому мог позволить себе некоторое великодушие.
В унисон вскрикнув, зрительницы увидели, как парень поднял согнутую ногу и с силой распрямил ее, метя противнику в живот. Удар получился мощный и очень эффектный. Восторженно грюкнуло подставленное под него пустое ведро и с тарахтением закувыркалось по улице. Провожающий его взглядом парень сильно смахивал на обескураженного футболиста, случайно отправившего мяч далеко за пределы поля. В этот момент мужчина коротко, без замаха, смазал кулаком по его расслабленно отвисшей челюсти. Едва поспевая за получившим ускорение туловищем, ноги парня бойко понесли его в заданном направлении.
Людмила видела такое только по телевизору, когда ее новый муж упивался боксерскими чемпионатами. Кажется, это называлось нокдауном. Боксеры, пропустившие сильный удар в голову, очень похоже семенили по рингу. Налетев на препятствие, они приходили в себя, отталкивались от канатов и возвращались в боевую стойку, готовые дать сдачи.
Ничего подобного у рыжего парня не получилось. Видимо, металлическая сетка оказалась неважной заменой эластичному ограждению ринга. Парень не отпрянул от ограды. Он всем корпусом ударился о нее и, шурша спортивным нарядом, неграциозно сполз вниз, в бурьян. Выбирался он на дорогу тоже некрасиво – на карачках.
– Сидел бы себе тихонечко, – предложил мужчина. – А я за водой. Никак не умоюсь с утра. Сначала собака бешеная, теперь ты.
Опять это нелестное сравнение с псом!
– Умоешься, – пообещал парень, принимая вертикальное положение. – Кровянкой!
– Наш победит, – авторитетно заявила Эллочка.
Людмила бросила на дочь быстрый косой взгляд. Наш? Маленькая-маленькая, а туда же. Собственнические инстинкты просыпаются в женщинах еще раньше материнских.
Когда она опять перенесла внимание на поле боя, горе-боксер шел на противника, на этот раз умело прикрывая руками лицо и корпус. Людмила не сразу поняла, почему правая рука парня не сжата в кулак, а заканчивается выпяченной ладонью, чем-то напоминая кобру, раздувшую капюшон перед броском. Людмила представила себе, как, сжимаясь на ходу в крепкий большущий кулак, ручища парня метнется вперед и всем весом врежется в голову незнакомца, а голова эта, такая независимая и симпатичная, слетит с плеч долой.
Но нет. Снова с ударом у парня вышла промашка. Его противник гибко качнулся в сторону, замахнулся правой, но ударил левой – очень сильно и хлестко.
Знакомая сцена повторилась – с той лишь разницей, что на этот раз ходячий спортивный снаряд отлетел на другую сторону улицы, где бурьян был еще гуще – настоящие тропические джунгли в миниатюре. Там парень и сгинул, оставив на память о себе лишь треск и шелест. Ненадолго сорные заросли утихомирились, а затем опять пришли в движение, оповещая зрителей, что кто-то в их гуще ворочается, пытаясь сориентироваться в пространстве.
Мужчина в джинсах с ленцой приблизился к зарослям.
– Доволен?
Верхушки бурьяна заколебались. Они не знали правильного ответа. Мужчина слегка нахмурился:
– Может быть, ударить тебя еще разок? С прицелом на будущее, так сказать, м-м?
На этот раз сразу все растения отрицательно мотнулись из стороны в сторону. Парня не устраивало будущее, в котором его будут прицельно лупить по лицу. Наверняка у него имелись какие-то другие, более приятные планы. Мужчина выждал несколько секунд, понимающе кивнул и, подхватив свое многострадальное ведро, удалился ровной походкой.
Людмила смотрела ему вслед. Ей ужасно хотелось, чтобы он обернулся и наградил ее еще одним изучающим взглядом. Она так и не разобрала – холодный он или обжигающий, этот взгляд?
Глава 4
Все явное становится тайным
Тем же утром, в начале недели, далеко-далеко от дачного поселка с его чудо-окунями и черными зверями, рыскающими в поисках жертв, в большом городе с полуторамиллионным населением решалась судьба этого патриархального мирка, возведенного в конце двадцатого века на зыбком кооперативном фундаменте.
Не было ни торжественных речей, ни фанфар. Звучало лишь сдавленное покряхтывание молодого человека, тужащегося так сильно, словно он горы сдвигал на пути к поставленной цели. Что тут поделаешь? В начале славных дел Боря Губерман, поставленный у штурвала АОЗТ «Самсон», как правило, подолгу маялся на унитазе, поскольку в голове его бурлили свежие идеи, а в желудке все лежало многодневным мертвым грузом.
Твердый стул – он надежнее жидкого, но сидеть на таком безвылазно – сплошное мучение. Вынашивая эту горькую истину, Губерман все чаще задавал бесполезную работу сливному бачку, надеясь хоть отчасти заглушить громкие стенания своего измученного организма.
Если бы все процессы происходили так же гладко, как мыслительные! Сел на унитаз, сделал свое дело, и – свободен как ветер в поле. Лег на жену, исполнил свой долг, и – отдыхай. Так нет же! Тонкие губы Губермана сложились в скорбную улыбку много выстрадавшего человека. Он, столь ценивший свое время, был вынужден убивать его часами то на испанском унитазе, то на отечественной супруге. Самое обидное заключалось в том, что нередко эти усилия затрачивались впустую. А ведь Губерман, как всякий человек, любил радоваться плодам своего труда, привык гордиться ими. Привстав, он заглянул под себя и понял, что нынешний одинокий сморщенный плод не стоит и десятой доли тех стараний, которые на него ушли.
– Псу под хвост, – прокомментировал Губерман с желчной миной.
Это выражение сохранялось на его лице на протяжении всего утреннего туалета. Лишь дымчатые очки, наконец оседлавшие переносицу, слегка просветлили угрюмый облик. Точно солнышко сквозь тучи проглянуло. Вся хитрость заключалась в настоящей золотой (а не золоченой, как полагали многие) оправе. Подумаешь, оправа! Денег у Губермана и на целый золотой унитаз хватило бы, вздумай он потакать своей упрямой заднице. Хоть жри их, деньги, этим самым местом.
Миновав анфиладу комнат, Губерман вошел в обширную кухню, напичканную чудесами техники и напоминавшую рубку межпланетного корабля. «Деньги, выброшенные на ветер», – сердито подумал он. Две дуры, в ведении которых находились эти сверкающие агрегаты, справлялись кое-как лишь с тостером, плитой и мойкой. На большее ума у них не хватало. Первая дура числилась законной супругой Губермана, а вторая ходила в домохозяйках. Вперевалочку ходила. Уткой. Он относился к обеим примерно с одинаковым презрением, хотя домохозяйка была еще тупее жены. Зато она не донимала Губермана сексуальными претензиями и поила его по утрам кофе, а более умная дура – его жена – привыкла дрыхнуть до полудня, чтобы потом ночью изображать из себя ненасытную жрицу любви.
Утренняя чашечка кофе одиноко дымилась на необъятном резном столе цвета яичного желтка.
– Покушаете, Борис Яковлевич? – заученно спросила служанка, наперед зная ответ.
Ответ всегда был отрицательный, но этим утром он прозвучал на пределе возможностей человеческих голосовых связок:
– Нет, нет и еще раз нет! Я тебе сто раз говорил, что я никогда не завтракаю, ни-ког-да! Неужели так трудно запомнить? Это же не инструкция по эксплуатации соковыжималки! Не описание микроволновой печи!
– Духовку я уже освоила, – робко вставила служанка.
Если она рассчитывала на благодарность, то очень даже зря. Потому что новая хозяйская тирада была выдержана в прежнем раздраженном духе.
– Голову свою бестолковую суши теперь в духовке! А меня оставь в покое! Дай мне возможность спокойно выпить кофе, а сама иди отсюда на… хм… В общем, займись чем-нибудь там… – Губерман неопределенно пошевелил пальцами.
Дождавшись, когда дура номер два пулей вылетит из кухни, Губерман окунул ехидно улыбающиеся губы в кофе. Утром в понедельник было заведено выдавать служанке деньги на хозяйство, а он не любил давать их – никому и никогда. Кроме того, Губерман прекрасно знал, что прислуга всегда ворует по мелочам, не может не воровать – он и сам поступал точно так же, только с другим размахом. Вот пусть сегодня и выкручивается как знает, когда дура номер один составит меню на обед и ужин. Сколько сунула себе в карман на прошлой неделе, столько оттуда и выложит.
Настроение помаленьку улучшилось. Потягивая ароматный кофе, Губерман взглянул на окостеневшего, усохшего окуня, валявшегося в уголке третьей по счету дуры – жирной персидской кошки, нареченной женой Синди Кроуфорд. Вчера в припадке благодушия он прихватил домой окуня и предложил его Синди. Та посмотрела на него с укором и потащила брюхо по полу к хозяйке – жаловаться. Четвероногая тварь не признавала никакой другой пищи, кроме свежайшей мясной вырезки, и жрала ее килограммами, игнорируя тот научный факт, что киски любят «Вискас».
А вот Губерман был не прочь побаловаться рыбкой… хи-хи-хи… с тем же господином Кацем, к примеру. В итоге лупоглазый окунь принес фирме 2 500 000 долларов. Не кисло, очень даже не кисло. Потом, окрыленный успехом, Губерман спросил пацанов: где взяли золотую рыбку? На шоссе? А дачные участки в округе наблюдались? Да? Отлично! Летите-ка, соколы, орлами, разузнайте у сторожей, что это за поселок, какому садово-огородному кооперативу принадлежит, кто председатель и как его найти.
Это было интуитивное, а следовательно, абсолютно верное решение. Как многие прирожденные коммерсанты, Губерман имел свои маленькие суеверные причуды и обряды. Специальная ручка для подписания контрактов. Особое присловье перед дальней дорогой. Тайное словечко на пороге нужного кабинета. Шепоток в спину… А хоть даже и заговоренная пуля в затылок.
Сам Губерман никогда на спусковой крючок не нажимал, за язык никого не тянул, руки никому не выкручивал. Этим занимались совсем другие люди. И не его вина, что богатые тоже плачут. Плачут и платят. Например, за не существующие в природе особняки.
Губерман встал из-за стола, но, прежде чем выйти из кухни, не удержался и потрогал рыбу носком туфли. Почин сделан. Самая грандиозная в его карьере афера будет построена на берегу безымянного ставка, в котором водятся такие великолепные окуни. На всех хватит.
В 8.00, садясь в поданную к подъезду машину, Губерман отключился от всех бытовых проблем, настроившись на важную, интересную работу. Прибыв в грандиозный офис, обустроенный когда-то Рудневым по последнему слову бизнеса, он не стал подниматься в кабинет, а спустился в подвальные недра, чтобы поинтересоваться самочувствием и настроением господина Каца. И то и другое оказалось паршивым, но Губерман только лучезарно улыбнулся и выложил перед пленником обещанный контракт. Полный ненависти взгляд, уловленный спиной на выходе, он отмел безразличным пожатием плеч. Чужие обиды его не затрагивали. Он нисколько не интересовался переживаниями племени «обиженных», насрать ему было на них, если бы только не проклятые запоры.
Прежде чем отправиться в «белый дом», где предстояло отчитаться перед Рудневым, Губерман заглянул в райисполком, в котором был зарегистрирован интересующий его кооператив, захватил там копии учредительных документов и по дороге просмотрел их наметанным глазом, помечая розовым маркером особо важные пункты. Листы бумаги после этой процедуры казались забрызганными кровью, но Губерман не обращал внимания на подобные пустяки. Он работал.
Ну-ка, ну-ка, судари и сударыни с тяпками и лейками, какие там у вас имеются права и обязанности? Право одно – владеть своими хибарами да убогими наделами. Пока не отнимут. А среди обязанностей есть очень даже любопытные. Например, каждый владелец участка должен и посадки необходимые сделать, и какие-то таинственные агротехнические мероприятия произвести, и за прилегающей дорогой следить. Причем не забывая своевременно оплачивать коммунальные услуги… Один пункт Губермана умилил особенно: «Соблюдать правила внутреннего распорядка, не допускать совершения деяний, нарушающих нормальную работу и отдых граждан на прилегающих участках». Ну просто песня! Выходило, что, прибрав кооператив к рукам, можно любого обвинить в несоблюдении обязанностей и вышвырнуть к чертовой матери.
Вот, кстати, и перечень поводов, по которым бери любого за шкирку и выводи из дружного садоводческого товарищества. Каждый абзац устава – готовый пункт обвинения. Не уплатил своевременно за воду и электричество? Под зад! Игнорируешь, мерзавец, агротехнические мероприятия? По шее! Мешаешь окружающим мирно трудиться и отдыхать? В мешок, и – в воду! Ах, не хочешь в воду? Тогда получи свои целевые взносы взад и шагай отсюда, покуда цел. Вот и весь разговор. Короткий.
Обдумывая прочитанное, глава АОЗТ «Самсон» выбрался из машины, затесавшейся среди прочих толстозадых иномарок, осадивших здание обладминистрации, и, прижимая папочку к бедру, двинулся к монументальному входу, весь из себя скромный коммерческий муравьишко, едва заметный под сенью громады исполнительной власти. Ровно в девять часов он проник в главную приемную области и, не испрашивая позволения секретарши, толкнул дверь, которую многие, очень многие мечтали хотя бы разок открыть столь же непринужденно. Ибо даже мелкие рыночные коробейники Курганска зависели от большого человека, сидевшего в этом кабинете. Ни в чем ни разу не уличенный, зато по маковку облеченный властью, в своей области он был недосягаем и всемогущ, как бог и царь в одном лице.
Это лицо медленно обратилось к вошедшему и слегка обозначило щель рта, чтобы ответить на приветствие, предложить присаживаться и, наконец, сдержанно полюбопытствовать:
– Ну, что там у тебя за клиент появился? Давай хвастайся.
Губерман сдержанно похвастался, плавно переходя от колоритного описания окуня к результатам переговоров с Кацем. В заключение он поделился с благожелательным слушателем своими соображениями о механизме перечисления денег из-за границы и коротенько обрисовал будущность кооператива «Рассвет».
– «Рассвет», надо же. – Руднев хмыкнул. – Звучит, конечно, заманчиво. Просто сказка… – Задумчиво огладив крутой подбородок, он завершил свою мысль: – Только сказка скоро сказывается, а дело?
Губерман поерзал на стуле.
– Дело проще пареной репы, Александр Сергеевич. Главное – оперативно переоформить на нас землевладения и перерегистрировать кооператив. Например, включить его после смены правления в состав нашего акционерного общества. Был «Рассвет», станет «Закат». – Губерман позволил себе заговорщицкий смешок.
– Грамотно мыслишь, масштабно, – одобрил Руднев. – Но, думаю, тебе интересно и мое мнение услышать, а?
– Конечно, Александр Сергеевич. – Губерман весь подобрался. – За этим я и пришел.
Он никак не мог приноровиться к новому стилю общения, диктуемому хозяином. Прежнее прозвище – черт с ним. Итальянец все равно стоял слишком высоко над своими подданными, чтобы кто-нибудь осмеливался обращаться к нему по кличке. Было принято ограничиваться коротенькими односложными словами: «вы», «шеф», «босс». За спиной же Руднева ласково именовали Папой. Папа велел… Папа сказал… Родной отец криминального народца. Глава некогда дружной, сплоченной «семьи».
Интересно, размышлял Губерман, а долго ли еще уважаемому Александру Сергеевичу Рудневу удастся сохранять контроль над невидимой империей, находясь за ее пределами? Прежде он довольно удачно балансировал сразу на двух стульях, сидя днем в кресле высокопоставленного слуги народа, а ночью – на троне некоронованного вора в законе. Теперь, когда Папа окончательно предпочел карьеру политического, а не криминального авторитета, его рейтинг в определенных кругах начал падать. Неужели это его не беспокоит? Неужели он всецело доверяет Губерману, позволив тому сосредоточить в своих руках почти все бразды правления, начиная от деликатных кукловодных ниточек и заканчивая жесткой уздой, в которой полагалось держать разношерстный сброд, именуемый по старой памяти итальянской командой?
Вздор. Быть этого не может. Губерман, прирожденный делец и финансовый гений, не пользовался уважением даже среди «своих» бригадиров и совсем уж низко котировался на межгруппировочной арене. Обычный еврейский барыга. Кто с таким станет считаться всерьез? Тогда зачем этот бал-маскарад? Что за подлянку ты затеял, уважаемый Александр Сергеевич Руднев? Какой гнилой расклад готовишь, тасуя свою крапленую колоду?
Силясь разгадать этот ребус, Губерман терпеливо слушал своего наставника, и руки его были чинно сложены на столе, как у примерного ученика. Стекляшки очков не отражали ничего, кроме преданности и исполнительности.
Однако истинные мысли и чувства умел скрывать не только он один. Руднев совсем не испытывал к Губерману тех отеческих чувств, которые умело изображал тоном и взглядом. Вовремя прикупить карту, а в нужный момент от нее избавиться – это было одним из главных правил его игры. Самой жестокой и самой азартной игры на свете. Закладываешь себя с потрохами правящей верхушке. За это тебя допускают к игорному столу площадью 203,7 тысячи квадратных километров. На кону один из 89 субъектов Российской Федерации – Курганская область. Карты сданы. Ставки сделаны, господа.
Председатель АОЗТ «Самсон» был в этой партии даже не шестеркой, а так, случайной козявкой на игровом поле. Руднев вовсе не ценил своего головастого подручного. Оценивал – да. Этим он, собственно говоря, и занимался в настоящее время.
Если разом выдоить разбухшее акционерное общество «Самсон», набежит не так уж и много – восемь, ну десять миллионов долларов. Основные деньги в обороте, в товаре, в недвижимости, а быстро распродать империю c молотка невозможно – в ситуации, когда на сто продавцов приходится один покупатель. Эти замороженные капиталы не дают ничего, кроме капающих процентов прибыли. К тому же юридически Руднев не имел к собственности АОЗТ «Самсон» ни малейшего отношения. Итак, от силы десяток зеленых лимонов мог собрать он на неблагодатной почве отечественного бизнеса. Этого было мало, катастрофически мало.
Высокий покровитель Руднева, заседавший на почетном месте при государственной кормушке, недавно назвал точную цену своей любви и дружбы. Всего восемь циферок: 25 000 000 баксов. Почти четверть тонны денег. Без этого взноса в губернаторское кресло не сядешь. Никакие демократические выборы не помогут, хотя народные голоса нынче стоили дешево – по бутылке водки в зубы и пламенные речи в качестве тостов: пейте за мое здоровье, голосуйте за меня, всегда будете сытые и пьяные. Да только без одного-единственного вкрадчивого голоса президентского наместника весь сводный хор избирателей ни хрена не значил. Потому и стоил этот голос в миллионы раз дороже. Солист, микрофон ему в глотку по самую стойку! Паваротти, мать его так!
Всякий раз, когда гнев начинал душить Руднева, он слегка ослаблял узел галстука и водил головой из стороны в сторону, заставляя себя не кипятиться. В принципе затраты с лихвой окупались за полгода, а все остальное время Рудневу светил один лишь чистый доход. Такая игра стоила свеч. Но где взять начальный капитал для того, чтобы поставить его на кон?
Личных сбережений на иностранных счетах у Руднева в полтора раза больше, чем запросил столичный выскочка, но было бы полнейшим безрассудством рисковать своими кровными деньгами. Требуемые 25 миллионов Руднев рассчитывал найти прямо у себя под ногами, на государственной земле. На земле, которая запросто выдержит десяток особняков, продаваемых «самсоновцами» всем желающим… желающим избежать нечеловеческой боли или собачьей смерти. Занимая губернаторское кресло, Руднев запросто мог покрывать темные махинации фирмы.
Держа эти стратегические замыслы при себе, Руднев излагал коммерсанту тактику, поправляя, уточняя, напоминая и расставляя главные акценты. Он был, например, категорически против того, чтобы акционерное общество «Самсон» ограничилось легким косметическим ремонтом существующих дачных халуп, выдавая их за новостройки. Ни в коем случае! На месте хаотичного поселка следовало возвести новый, реальный и конкретный. Чтобы комар носа не подточил, и прокурор тоже, когда власть сменится.
– А деньги? – рассудительно спросил Губерман. – Настоящий особняк обойдется тысяч в двести пятьдесят. Брать из предоплаты?
– Предоплату не трогать, – твердо ответил Руднев. – Перечислять всю, до копейки, туда, куда я скажу. А деньги на строительство помаленьку вытягивай из оборота, я разрешаю.
– Значит, все-таки строить? – Губерман помаленьку скисал, как вчерашнее молоко, оставленное на солнцепеке.
Руднев наклонил голову и веско сказал:
– Строить, Боря. Береженого бог бережет. На днях подгоню тебе подрядчика – очень солидная турецкая фирма, работает от первого рабочего чертежа до последнего гвоздика. Бумаги чтобы с ними были оформлены чисто, без выкрутасов. Чистота, она – залог здоровья. – Руднев усмехнулся и немного полюбовался своими отполированными ногтями, прежде чем спросить: – Надеюсь, тебя не надо учить, как потом добавить к сумме сметы лишний нолик?
– Надеюсь, нет, – слабо улыбнулся Губерман. Он чувствовал бы себя гораздо увереннее, если бы Папа перешел на прежний человеческий язык. Вот сейчас подмигнет и по-свойски скажет: не ссы в компот, Боря, все будет чики-пики, я за тебя в случае чего всегда подпишусь. Так бывало раньше, но теперь Руднев вместо того, чтобы подбодрить партнера, демонстративно взглянул на часы и отрывисто спросил:
– Что еще? У меня через пятнадцать минут совещание.
– Я бы попросил вас переговорить с председателем кооператива «Рассвет». – Губерман поправил очки, неуверенно сидящие на взмокшей переносице. – Человек старой закваски. Взятки берет только при поощрении свыше. Нужно, чтобы он хорошенько проникся ответственностью.
– Ладно, – безмятежно соврал Руднев. – Переговорю. А пока просто дай ему на лапу.
– Так вы прямо сейчас и переговорите, – настойчиво гнул свое Губерман. – Я еще вчера распорядился, чтобы в 9.30 его доставили в вашу приемную.
Руднев посмотрел на него внимательно, очень внимательно. Почему-то вспомнился ему покойный начальник охраны, вбивший себе в голову, что у него есть право предвосхищать хозяйские желания. Где теперь эта голова?
– Жопу свою прикрываешь? – зловеще спросил он, сверля стекляшки губерманских очков таким тяжелым взглядом, что они только чудом не полопались. – Свидетеля со стороны решил привлечь? Чтобы губернатор у тебя в подельщиках ходил, так?
– И в мыслях подобного не было, Александр Сергеевич… Откуда такое недоверие, не понимаю…
Так ответил, обиженно шмыгнув носом, Губерман. Но Папа – вот же бестия! – угадал его намерения точно.
Пафнутьев тревожно встрепенулся, когда в приемной прозвучал властный голос:
– Дашенька… Там этот… председатель кооператива «Рассвет» наблюдается?
– Ждет, Александр Сергеевич.
– Приглашай.
Секретарша с удовольствием спровадила со своей территории непрезентабельного дядьку пенсионного возраста. Почти полчаса ей пришлось любоваться красноречивыми прожилками на его отечном лице. Настоящая карта венозных сосудов и капилляров. Совершенно никчемная и жалкая фигура, перебивающаяся от бутылки к бутылке. Судя по внешнему виду председателя, промежутки никогда не бывали достаточно продолжительными.
Пока секретарша опрыскивала приемную дезодорантом, Пафнутьев робко застыл на пороге, через который ему еще никогда не доводилось переступать:
– Здрас-сс… Вызывали?
– Добрый день, – обласкал его баритоном хозяин кабинета. – Почему вызывали? Пригласили для разговора. Проходите, присаживайтесь… Вот, знакомьтесь, прямо перед вами председатель правлении АОЗТ «Самсон», Губерман Борис Яковлевич…
Контактики в проспиртованном мозгу Пафнутьева успели изрядно поизноситься за последние годы, срабатывали через раз, причудливо искажая получаемую информацию. Вот и теперь из услышанного в ячейках памяти отложились лишь маловразумительные отрывки… Какой-то азот… Почему-то «Самсунг»… Плюс Кальман… Все это были смутно знакомые Пафнутьеву слова, но увязать их воедино он не брался. Плохо ориентирующийся в современной эпохе, он даже «стингер» от «сникерса» не отличал на слух. Зато прекрасно отдавал себе отчет, где находится и с кем разговаривает. Если председатель облисполкома знакомит тебя с человеком, то будь перед тобой хоть Кальман, хоть сам Розенбаум, изволь вежливо пожать ему руку и представиться:
– Пафнутьев, кху… Степан Степаныч, другими словами, кху-кху…
Руднев церемонией знакомства был вполне удовлетворен. Ему трудно было запоминать имена и отчества всех этих никчемных старперов, давно свое отвоевавших и отживших. А тут… э-э… Семен Степанович – легко и просто. С ним все ясно, с Семеном Семеновичем Пафнутьевым. Он, Степан Семенович, нынче побудет курочкой, от которой требуется только одно: поскорее снести золотое яичко. Так и подмывало прикрикнуть: «Рожай давай, бумажки, старый хрыч, несись поскорее и брысь отсюда!» Но речь Руднева текла плавно и величаво, как река Волга, которой он никогда в глаза не видел:
– Познакомились? Вот и отлично… Для справки: фирма «Самсон», можно сказать, является флагманом рыночной экономики нашего региона. Тот самый золотник, который мал, да дорог… – Полный значительности взгляд поочередно затронул собравшихся в кабинете. – Я собрал вас вместе, чтобы обсудить ряд интересных предложений, высказанных господином Губерманом по поводу реорганизации садово-огородного товарищества, имеющего юридический статус кооператива «Рассвет». В городе масса кооперативов такого типа. А сколько жилищно-строительных? Их с гулькин нос, их просто кот наплакал. Надо исправлять положение. Впрочем, Борис Яковлевич объяснит суть своей идеи гораздо доходчивее. Профессиональным, так сказать, языком…
На протяжении этого вступления Пафнутьев ужасно волновался и потел. Во-первых: зачем опохмелялся? Могут унюхать, неприятностей потом не оберешься. Во-вторых, он, как на грех, не знал профессионального языка, ни одного. И теперь боялся, что вообще ни хрена не поймет, а так и будет сидеть, хлопая глазами. Что втолковывал ему хозяин кабинета только что? Кооператив ликвидируют, что ли? С пафнутьевского носа упала мутная капля пота. В огромном кабинете, подавляющем своим размахом, в обществе двух лощеных наодеколоненных мужчин он ощущал себя забредшим на банкетный стол тараканом. Заманили, и – шлеп! За что? Повод всегда найдется. За то, что все еще ползает…
Однако Пафнутьева не зашибли, отнеслись к нему с полным уважением.
Часто поправляя на носу золотую оправу дымчатых очков, молодой коммерсант (Борман? Гурман?), фамилию которого Пафнутьев напрочь забыл, подчеркнуто вежливо и доходчиво стал излагать суть своих предложений по реорганизации кооператива. Он даже снизошел до того, что попытался объяснить собеседнику, почему должно быть так, а не иначе. Красивые обтекаемые фразы проплывали в мозгу Пафнутьева, иногда даже откладываясь там… Экологическое оздоровление промышленного мегаполиса, каковым является Курганск… Создание курортной зоны… Частичное решение жилищной проблемы… Проект постановления исполкома… Письмо землеустроителей…
Становилось все понятнее и понятнее, яснее и яснее, а потом – оп! – сделалось совсем уж предельно ясно и понятно. В обмен на документацию кооператива и несколько автографов Пафнутьева ему прямо сегодня были готовы выдать кругленькую сумму в долларах, что составляло целую кучу настоящих, привычных денег, с которыми ходят в магазин. Кадык Пафнутьева дернулся так, что едва не прорвал изнутри тонкую кожицу куриной шеи. Если ежедневно брать по две бутылки водки с закуской, то этого должно хватить на целых три года! Живут ли так долго в столь сказочной роскоши? При норме – литр в день? Пафнутьев даже подумал, что ослышался, что опять в голове шарики с роликами барахлят.
– Долларов, кху? – переспросил он, едва не подавившись собственным удушливым кашлем.
– Именно, – подтвердил молодой коммерсант, нежно тронув пальчиком дужку очков. – Американских.
– А можно в рублях? – почти прошептал Пафнутьев, обмирая при одной только мысли, что сейчас сказочный мираж рассеется, обернется фигой под носом.
– Можно! – легко согласился очкарик. – Для вас хоть луну с неба… Семьдесят пять тысяч вас устроят?
– Стоп! – протестуще воздел руки хозяин кабинета. – Борис Яковлевич! Так дела не делаются! Финансовые вопросы вы уж обсуждайте сами, без меня. Организационная сторона дела вас устраивает, Семен Семенович?
Пафнутьев выразил утвердительным сипением полное согласие, даже с тем, что он из Степана превратился в Семена.
Хозяин кабинета собрал брови в одну линию:
– Тогда не смею вас больше задерживать, господа предприниматели. Мне, честно говоря, сейчас совсем не до коммерции. Задолженность по выплатам пенсий в области достигла критического уровня, – доверительно говорил он, мягко подталкивая ветерана кооперативного движения к выходу. – Вот, собрал людей, будем думать-гадать, как помочь нашим старикам… Нужно ведь помогать, Семен Сергеевич, как считаете?
– Да, – откликнулся Пафнутьев, – без пенсии никак.
Да только не пенсией были заняты его мысли, забродившие на вчерашней хмельной закваске. Допустим, лихорадочно размышлял он, брать самую дешевую водку, по двадцатке. Получается сорок рублей в сутки. На червонец – жратвы. Итого полтинник. Пятьдесят перемножить на триста шестьдесят пять…
Не дали сосчитать. Вежливо повели прочь из кабинета, помогли спуститься вниз по лестнице, потом в машину усадили, потом высадили, и снова – ступеньки, теперь уже ведущие вверх.
Пятью триста – будет полторы тысячи, соображал Пафнутьев. Ежели добавить нолик, а потом еще приплюсовать три сто, то в год выйдет…Что за наваждение? Он с недоумением уставился на драную обивку собственной двери, к которой его доставили безымянные дюжие молодцы, назначенные в провожатые коммерсантом в золоченых очечках. Документики, дядя, напомнили ему. Мы за документиками приехали.
Только и успел Пафнутьев, что опрокинуть по-походному стопочку на кухне, как опять подхватили его вместе с картонкой с кооперативными бумагами, опять усадили в машину, опять повезли.
Читать бесплатно другие книги:
