Божья коровка. Книга 2 Дроздов Анатолий
1
Летним днем 1969 года в сквере, что напротив Белорусской консерватории, было необычно многолюдно. Девушки в нарядных платьях, юноши в костюмах группами стояли у скамеек и деревьев, перекрыв проходы по дорожкам. Студенты – а они все являлись ими – гомонили, шутили и смеялись. Учебный год закончился. Сессия с ее экзаменами и волнениями осталась позади, впереди каникулы. Руководство вуза проведет собрание, огласит итоги, пожурит, похвалит и распустит по домам. До начала сбора осталось полчаса. Отчего не провести их не в стенах здания, а в сквере, на чистом воздухе? День-то выдался хороший…
К группке щебетавших у скамейки девушек подошла приехавшая на автобусе студентка – стройная, красивая, с длинными ногами. Ее милое лицо с острым подбородком светилось торжеством. Подойдя к подругам, она вступила в круг и обвела всех многообещающим взглядом.
– Зинка прибыла! – воскликнула кругленькая конопатая студентка, сидевшая на скамейке. – Ну, разведала?
– Разумеется, – хмыкнула прибывшая. – Или ты меня плохо знаешь, Галя?
– Не томи! – взмолилась конопатая.
– Значит, так, – начала Зина. – Борис Михайлович Коровка. 1949 года рождения…
– Всего двадцать лет? – удивилась Галя.
– Девятнадцать, – уточнила Зина. – Двадцать будет первого июля.
– Мне он показался старше…
– И мне тоже, – подключилась симпатичная студентка в платье в голубой горошек. – Взрослый и солидный парень, а не то, что наши.
– Ну, так сколько пережил, – развела руками Зина. – Воевал, был ранен.
– И поет-то так! – вздохнула Галя. – Прямо в душу западает.
– Точно! Правда! – зашумели остальные.
– Мне продолжить или вам достаточно? – спросила Зина, недовольная тем, что ее перебили.
– Говори, конечно! – поспешила Галя. – Что еще узнала?
– Он минчанин, сирота, проживает в однокомнатной квартире на улице Седых. Не женат. Адрес, телефон имеются, – Зина помахала извлеченной из сумочки бумажкой.
– Как смогла? – изумилась Галя.
– Что тут трудного? – усмехнулась Зина. – Для начала в справочном бюро узнала адрес. Имя, отчество, фамилию Бориса нам сказали перед его выступлением в консерватории. Год рождения, понятно, не назвали, но прикинуть можно было. Только не понадобилось – у него фамилия довольно редкая. С таким именем и отчеством в Минске он единственный. Зная адрес, по «09» раздобыла телефон в квартире, но звонить ему не стала. Неизвестно, что ответил бы. Позвонила в ЖЭК и представилась сотрудницей паспортного стола.[1]
– Ну, даешь! – покачала головой девушка в платье в голубой горошек. – Вдруг узнают?
– Каким образом? – ответила ей Зина. – Не думаю, что в жэке номер телефона паспортного стола есть.[2] Я им сказала, что сверяю данные в учетной карточке. Вот они и сообщили: месяц, день и год рождения, а еще – семейное положение, кто прописан на его жилплощади. Рассказали, что он признан инвалидом и пока что не работает. А квартира, кстати, ничего. Я сказала: однокомнатная, но на деле-то – полуторка. Зал и спальня без окна. Нет балкона, к сожалению. Но жених завидный, в Минске поискать такого, чтобы без родителей в квартире. Да еще Герой Советского Союза!
– А тебе бы только выгода, – укорила Галя и вздохнула. – Он красивый и талантливый.
– А глазищи-то какие! – поддержала девушка в платье в голубой горошек. – Васильковые, ресницы словно крылья. Глянет – сердце замирает.
– По чужим квартирам поскитаешься – про красоту забудешь, – усмехнулась Зина. – Нет, девчонки, у мужчины должно быть жилье. А еще – зарплата, должность, положение. Вот тогда – жених. А иначе…
– Для тебя тогда он не подходит, – усмехнулась Галя. – Есть квартира, зато нет зарплаты с должностью.
– Это ненадолго, – покачала Зина головой. – Для него найдут и должность, и зарплату. В Минске все Герои старые – на войне награды получили, а молодой всего один. В сентябре сами все увидите – он учиться будет с нами.
– Правда? – ахнула студентка в платье в голубой горошек.
– Информация из первых уст, – покровительственно усмехнулась Зина. – Ректор лично предложил Коровке поступить в консерваторию. Как Героя его примут без экзаменов, не считая творческого испытания. Ну, так с ним проблем не будет: сами слышали, как играет и поет. Еще песни сочиняет… Я вам более скажу: быть Борису нашим комсомольским вожаком. Ему это тоже предложили. А теперь представьте перспективы. К окончанию консерватории он вступит в партию. Не задастся с музыкой – по партийной линии пойдет. Для начала в комсомоле поработает, а потом – в райкоме партии или министерстве. Для Героя двери распахнут везде. Все понятно? Замечательный жених!
– Меркантильная ты, Зинка, – укорила ее Галя. – Наверное, уже планы строишь, как Бориса охмурить.
– Я не строю, – улыбнулась Зина. – Я добьюсь! Или кто-то в этом сомневается?
Она снисходительно взглянула на подруг.
– Это еще как сказать! – возразила собеседница в платье в голубой горошек. – Выбирать-то будет он.
– Думаешь, тобой заинтересуется, Оля? – спросила Зина. – Ну, давай, попробуй. Потом все вместе посмеемся.
– Ты красивая, конечно, – согласилась Ольга. – Парни с тебя глаз не сводят, но не все, заметь. Помнишь, как поэт сказал? И она продекламировала:
- А если это так, то что есть красота,
- И почему её обожествляют люди?
- Сосуд она, в котором пустота,
- Или огонь, мерцающий в сосуде?[3]
– Считаешь, я пустышка? – хмыкнула Зина. – Ну, ну. Кто лучшая скрипачка курса? Кто член комитета комсомола консерватории? Кто отличница и любимица преподавателей? У кого конспекты просите посмотреть перед экзаменами? Дальше продолжать?
– Не злись, Зинка! – поспешила Галя. – Ольга не со зла. Ты – все про квартиру с должностью, ну а мы хотим любви. Чтоб большая, настоящая, как о ней в романах пишут. Ты ж в нее не веришь.
– Почему? – не согласилась Зина. – Думаешь, Борис мне не запал? Еще как, подруги! Я с ним рядышком стояла, когда он петь закончил и сошел со сцены. Глянул он, – и я как будто воспарила. У него глаза, как луч гиперболоида,[4] прожигают до души. Сам красивый, даже шрам на лбу его не портит! В девятнадцать не пацан – мужчина. Жизнь с таким связать – большое счастье. А квартира с должностью его упрочит. Так я думаю. Ладно, – она посмотрела на наручные часы. – Поспешим, подруги, через пять минут начнется.
Девушки вспорхнули с лавки, словно птички, и цветною стайкой потянулись через улицу к консерватории. Впереди шагали и другие студенты. Плотною толпой поднимались на крыльцо с колоннами, заходили в широко распахнутые двери здания. Зина и ее подруги и представить не могли, что их сегодняшний разговор окажется пустышкой. Что запавший в сердца многих молодой Герой не придет к ним осенью учиться. Помешают непредвиденные обстоятельства.
Конец июня в Минске выдался дождливым: гремели грозы и хлестали ливни. Но июль, как будто специально ко дню рождения Бориса, разогнал на небе тучи. День обещал быть солнечным и теплым. Только этот дар природы именинник оценил потом. Его сорвала с постели трель телефонного звонка. Как был, в трусах, Борис добежал до аппарата и подхватил пластмассовую трубку.
– Алло? – промолвил сонно.
– Что, дрых? – в трубке раздался смех. – Отвык от дисциплины, старшина? Расслабился ты, Боря, на гражданке.
– Привет, Сергей, – Борис вздохнул. – Вчера немного зачитался, спать лег после полуночи. Могу себе позволить: отвоевались мы с тобой. Подъемы больше не для нас.
– Я в семь встаю как штык, – сказал Сергей. – Потом сижу, грызу гранит науки. Экзамены в университет не за горами, а я на службе почти все забыл. Учебники достали до печенки. Тебе завидую – сдавать не надо. Ладно, Боря, я чего звоню? Хочу поздравить с днем рождения. Теперь ты взрослый парень – целых двадцать лет.
– Сказал старик, которому полтинник, – Борис невольно засмеялся. – Сам-то когда двадцатилетие отметил?
– Три месяца назад, – сказал Сергей. – Как ни крути, но я постарше. Здоровья тебе, Боря и успехов, большого счастья в личной жизни. Красивого и доброго. Ты его достоин.
– Спасибо, – поблагодарил Борис. – А сам-то как? Подругу не нашел?
– Какие тут подруги? – вздохнул Сергей. – Родители следят, чтоб я зубрил, всех посторонних отгоняют, словно мух от меда. Как в тюрьме сижу.
– Ко мне отметить день рожденья отпустят?
– Сказали, чтобы ехал к нам. Так и велели передать.
– Отмечать свой день рожденья в гостях? Вы стол накроете, а я прибуду на готовое – дескать, поздравляйте? Волюнтаризм какой-то.
– Ты нехорошими словами не ругайся, – хохотнул Сергей. – Есть ряд причин. Во-первых, нам ты не чужой. Мать тебя родным считает – дескать, сына спас от смерти. Еще ты сирота, и стол приличный не накроешь, – так она сказала. Предложишь гостю водку с плавленым сырком, – друг снова засмеялся. – Но главное не в этом, Боря. Я стер культяшку до крови. Вчера гулять пошел, да так увлекся, что забыл: ноги-то нет. Домой вернулся, снял протез, а носок-то весь в крови. Мать увидала – хвать за сердце. Попричитала для начала, а потом пилила. В гости не отпустит, так что ждем тебя к шести. Придешь?
– Раз так, конечно.
– Ну, тогда до встречи.
В трубке запиликали короткие гудки. Борис положил ее на рычаги и занялся собой. Сложил постель в диван, оделся и умылся. Едва поставил чайник на плиту, как затрещал дверной звонок. Он побежал в прихожую. За дверью обнаружилась директор гастронома, Валентина Алексеевна, с заведующими отделами. В руке она держала тяжелый сверток, упакованный в бумагу.
– Здравствуй, Боря! – улыбнулась имениннику. – Принимай гостей.
– Проходите, – Борис отступил в сторону.
Директор с подчиненными прошли в зал и развернулись.
– С днем рождения тебя, Борис! – сказала Алексеевна и вручила ему сверток. – С двадцатилетием! Мы тобой гордимся: Героя воспитали. Здоровья и успехов, счастья в личной жизни. Прими от нас подарок, – она протянула ему сверток.
Борис взял его и развернул. В свертке оказались коробка шоколадных конфет и бутылка молдавского «КВВК», что означало «Коньяк выдержанный высшего качества». Это подтверждали напечатанные ниже цифры: «10 лет».
– Спасибо, – поблагодарил Борис, сгрузив подарки на стол. – Будем пить за именинника? – он щелкнул ногтем по бутылке.
– Что ты! – засмеялась Алексеевна. – С утра? Нам работать нужно.
– Тогда чаю?
– Это можно, – согласилась Алексеевна. – Но недолго, – дел полно.
Посидели, попили чаю с шоколадными конфетами, но не задержались – у людей работа. Проводив гостей, Борис прошел на кухню, сел на табуретку и задумался. Прошло всего два года, как его сознание погибшего в Попасной офицера переместилось в тело юного дебила в Минске. Но сколько же событий вместилось в этот небольшой, в общем-то, срок! Он перестал быть инвалидом по рождению, сдал экзамены за десять классов средней школы, поработал грузчиком у Алексеевны. Был призван в пограничные войска, где пережил два боя на Даманском. Там был тяжело ранен и три дня лежал в беспамятстве. Но все ж очнулся и встал на ноги. Из армии его комиссовали – левая рука теперь короче – и дали инвалидность, но это ненадолго. На ВТЭК сказали, что скоро снимут. Это не существенно – учиться в вузе не мешает. Таскать мешки и ящики он более не будет – Герою не к лицу.[5] Осталось выбрать вуз: Героя везде примут без экзаменов. Его зовут в консерваторию и Суриковский институт[6]. Куда пойти?
Еще недавно он бы ответил, что хочет стать художником: хорошо рисует. Талант достался по наследству от юного дебила, в которого вселился офицер – верней, его душа. А музыкой он заинтересовался сам: играет на гитаре и поет. В консерватории кричали «Браво!» – им понравилось. И сам Борис (когда-то Николай) почувствовал, какой это восторг – петь для большого зала! Когда тебе внимают, затаив дыхание, ты управляешь слушателями, пробуждая в них желанные тебе эмоции. Теперь он понимал, почему многие в его прошедшей жизни так стремились на эстраду. Желали славы, денег? Разумеется. Но что, к примеру, подвигло стать певицей дочку олигарха? Прежде чем пробиться на сцену, она работала как вол, – за деньги популярности не купишь. Так что ее вело? Не это ль единение с огромным залом, где ты становишься объектом обожания? Словами этих чувств не передать.
Вздохнув, Борис решил оставить думы и заняться другим. Звонок Сергея поломал ему все планы. Он собирался посидеть с другом в ресторане, выпить, хорошо поесть, потанцевать с девчатами. Но Сергей натер культю и ходить не может – не то что танцевать. Позвал к себе. Ситуация довольно неудобная: явиться в гости просто так неловко, с собою нужно что-то принести. Ну, хорошо, возьмет бутылку коньяка – подарок Алексеевны и ее заведующих. Но это для Сергея и его отца. А матери его, а сестре? Купить конфет? Что ж можно, но как-то мало…
Почесав в затылке, Борис переместился в зал, где положил на стол альбом с карандашами. Он подарит им рисунки. Но не банальные портреты, а другое, к чему здесь не привыкли. На заставе он рисовал боевые листки, вот этот подход и возьмет на вооружение.
Сюжеты в голове рождались сами. Павла Леонидовича, отца Сергея, Борис изобразил в профессорской мантии и академической шапочке-ермолке с квадратной доской сверху. В СССР такие облачения не носят, но заведующий кафедрой поймет. Щербаченя-старший стоял в окружении студентов и указывал им на дорогу, по которой брели каторжники в полосатых робах. В пузыре, вылетавшем изо рта профессора, написаны слова: «Они не чтили Уголовный Кодекс». На другом рисунке Тамара Николаевна, жена профессора, несла большой поднос с горою снеди. Жареные куры, окорок и кольца колбасы – ее куски свисают по краям. На лице женщины – радушная улыбка, в пузыре слова: «Немножко перекусим, а?» Кормить гостей мать Сергея просто обожает… Сам друг сидел перед книгой, высеченной из камня, с надписью «История» на обложке и надкушенным немного уголком. Лицо тоскливое, а снизу подпись: «Грызу гранит науки». А вот как изобразить сестру Сергея – подростка, школьницу? Она болтушка еще та. Подумав, Борис нарисовал ее вещающей перед семьей. Отец, мать и брат давно уснули на диване, но в пузыре у Светы подпись: «А вот еще был случай…». Лица у всех изображенных на рисунках гротескно увеличены, но в то же время симпатичные.
Борис не подозревал, что только что нарисовал четыре шаржа, но он не знал такого слова. Теорию рисунка он не пытался изучать, разумно полагая, что всему обучат в институте, а постигать ее самостоятельно – напрасно тратить время. К тому же он пока не определился с вузом. Консерватория или художественный институт в Москве? А, может, что другое? Везде Героя примут без экзаменов. Временами он завидовал санитарке Вере, с которой познакомился в госпитале, где лежал после ранения. Она-то точно знала, куда ей поступать, и зарабатывала медицинский стаж. А вот Борис пока в сомнениях…
Отложив готовые рисунки, он отправился на кухню, где доел сваренный вчера рассольник. Помыл посуду, надел рубашку, брюки и отправился гулять. День выдался на редкость ясный. Светило солнце, но не припекало, дышать было легко. Хлеставшие два дня ливни насытили атмосферу влагой, но она не уплотняла воздух, как перед дождем, а делала его свежим. Борис добрел до киоска «Союзпечать», где купил местные газеты – московские все разобрали, кроме «Правды». Еще купил журнал «Техника – молодежи». Его только-только завезли в киоск, иначе бы не досталось. Довольный, Борис отправился к себе, где и засел за чтение. Газеты просто пролистал, а вот к журналу буквально прилип. Читать было безумно интересно. В июньском номере нашлась статья об американском проекте «Аполлон». В другой интересно писали о разведении китов. Очерки об абхазских неграх (офигеть!) и о добыче нефти. Борис увлекся так, что едва не прозевал время выдвигаться. Подхватившись, он надел костюм, взял рисунки и бутылку коньяка. Поместив их в сумку из джинсовой ткани – ее он сшил сам, – вышел из квартиры. Заглянул в знакомый гастроном, прикупил конфет и пошел к трамвайной остановке…
Его рисунки вызвали восторг. Павел Леонидович хохотал, Тамара Николаевна смеялась, демонстрируя симпатичные ямочки на щеках, Сергей улыбался, и лишь Светлана поначалу дулась, но затем и она подключилась к общему веселью. Подобного здесь не дарили, по крайней мере – семье Сергея.
– В рамочку вставлю и на кафедре повешу, – сказал Павел Леонидович, любуясь своим шаржем. – Пусть завидуют. Никому такого не рисуют! И студентам покажу: пусть знают, что ждет тех, кто не знает уголовного права. Угодил, Борис. У тебя талант! Я ничего подобного не видел.
– И я, – подтвердила Тамара Николаевна. – В школу отнесу подругам показать.
– А вот я видел, – хмыкнул Сергей. – Борис на заставе боевые листки рисовал. Не такие, как этот, – он потряс рисунком, – но ребятам очень нравились.
– Не удивлен, – сообщил Павел Леонидович. – А сейчас прошу всех за стол. Тамара постаралась, – он плотоядно потер руки.
Посидели, выпили, поболтали. Борису вручили подарок – транзисторный приемник «Спидола-10». Целых 10 транзисторов! На его робкое замечание, что подарок чересчур дорогой[7], Павел Леонидович лишь рукой махнул:
– Ерунда! Не бедствуем. Мы тебе более обязаны – ты нам сына сохранил.
После ужина Сергей попросил сестру подать гитару – натерев культю, он ходил на костылях. Инструмент вручил Борису.
– Спой! Что-нибудь новенькое, а то мой репертуар всем надоел.
– Да, да, – поддержала Тамара Николаевна. – У тебя, Борис, душевно получается.
Что на него нашло, Борис не мог сказать – наверное, выпитый коньяк сказался. Не стоило этого петь, тем более, при девочке-подростке. Но он взял гитару, подстроил струны и начал:
- На горе, на горушке стоит колоколенка,
- А с нее по полюшку лупит пулемет,
- И лежит на полюшке сапогами к солнышку
- С растакой-то матерью наш геройский взвод.
- Мы землицу лапаем скуренными пальцами,
- Пули, как воробушки, плещутся в пыли…
- Митрия Горохова да сержанта Мохова
- Эти вот воробушки взяли да нашли…
Борис не заметил, как благодушное выражение слетело с лица отца Сергея, а сам он подался вперед.
- Я к своей винтовочке крепко штык прилаживал,
- За сапог засовывал старенький наган.
- "Славу" третьей степени да медаль отважную
- С левой клал сторонушки глубоко в карман…
- А на колоколенке сукин кот занервничал,
- Стал меня выцеливать, чтоб наверняка.
- Да, видать, сориночка, малая песчиночка
- В глаз попала лютому – дрогнула рука…
- Горочки-пригорочки, башни-колоколенки…
- Что кому назначено? Чей теперь черед?
- Рана не зажитая, память неубитая —
- Солнышко, да полюшко, да геройский взвод…
Борис умолк и поразился наступившей в комнате тишине. Он поднял голову. По щекам отца Сергея слезы прочертили влажные дорожки.
– Павел Леонидович?!
– Не обращай внимания, – Щербаченя-старший вытер лицо ладонью. – Просто вспомнилось. Мы вот точно так лежали, только этот сукин кот бил не с колоколенки, а с водонапорной башни. Полвзвода положил, пока наш танк не подъехал и не сковырнул его снарядом. Там меня и ранило.
– Ты не рассказывал, пап! – удивился Сергей.
– А чего там рассказывать? – махнул рукой Сергей Леонидович. – Меньше месяца воевал. Как наш Бегомль в сорок четвертом освободили, меня полевой военкомат в армию призвал. Мне шестнадцать было, но по внешнему виду восемнадцать записали. Метрика моя сгорела, когда немцы наши хаты жгли, ну, и я не возражал – бить хотел фашистов. Ничему особо не учили – винтовку в руки и воюй. Ну, мы, хлопцы молодые, и старались. В первый раз отлично получилось: в траншею быстро заскочили, немцев постреляли, покололи. А потом нарвались… В госпитале выяснилось, что мне шестнадцать. Отправили запрос, а из архива подтвердили. Наш, Бегомльский, как оказалось, уцелел – вывезти успели. Для меня война закончилась, и поехал я домой. А дружки мои, Колька Довнар и Сережка Кончиц, с фронта не вернулись – в том бою и полегли. Как их мамки плакали, когда я возвратился! Так-то вот, сынок. Нет у меня ни медали отважной, ни, тем более, ордена. Это ты нас у нас герой, – он взъерошил сыну волосы и повернулся к Борису: – Сам песню сочинил?
– Нет. Леонид Сергеев.
– Он воевал?
– Не знаю.
– Думаю, что воевал, – вздохнул Павел Леонидович. – Такое не придумаешь, это пережить нужно.
– Извините, – сказал Борис. – Не хотел вас расстроить.
– Ты не расстроил, – покачал головой отец Сергея. – Ты напомнил. Иногда стоит. Только я не думал-не гадал, когда с фронта возвратился, что моему сыну доведется воевать. Мы тогда считали, что теперь мир надолго наступил. Кто бы мог подумать, что китайцы – коммунисты, как и мы… – Он махнул рукой. – Спой еще, Борис! Что-нибудь душевное, не о войне.
- Борис пробежался пальцами по струнам.
- Отчего так в России березы шумят?
- Отчего белоствольные все понимают?
- У дорог, прислонившись, по ветру стоят
- И листву так печально кидают…
- Я пойду по дороге – простору я рад.
- Может это лишь все, что я в жизни узнаю,
- Отчего так печальные листья летят,
- Под рубахою душу лаская…[8]
– Да, талант! – сказал Павел Леонидович, когда Борис смолк. – И рисуешь замечательно, и поешь не хуже.
– Ему в консерватории предложили учиться, – сдал друга Сергей. – У нас, в Минске. Без экзаменов берут.
– Ну, и что ты решил? – заинтересовался Щербаченя-старший.
– Не знаю, – развел Борис руками. – Пока не определился.
– Выбирай в консерваторию! – поспешил Сергей. – В Минске будешь. А не то уедешь в Москву и, наверное, там останешься. Потеряю друга.
– Я не рубль, чтоб меня терять, – возразил Борис.
Но Сергей не согласился, и они чуток поспорили. Атмосферу разрядила Света.
– Не уезжайте, дядя Боря, – заявила важно. – Я, как вырасту, за вас замуж выйду.
Первым хрюкнул Павел Леонидович, следом засмеялась Тамара Николаевна. А спустя секунду хохотали все, в том числе и Светлана.
– Да, губа не дура, – заключил отец Сергея, когда смех затих. – Сам жених с квартирой, да еще Герой. Плюс талант у парня. Ты умеешь выбирать, дочурка.
– Вся в меня, – улыбнулась Тамара Николаевна.
– Ты не счет, – покачал головой Павел Леонидович. – За бедного как мышь студента замуж выходила.
– Ну, и что? Я разве прогадала?
– Нет, пожалуй, – согласился Павел Леонидович.
– То-то, – хмыкнула жена.
«А они ведь рано поженились, – сообразил Борис. – Если отцу Сергея в сорок четвертом было лишь шестнадцать, то сейчас сорок один. Выглядит, конечно, он постарше. Молодые ведь совсем родители Сергея. Мне, когда погиб в Попасной, больше было…»
Возвращался он к себе задумчивым. У Сергея было хорошо: теплая душевная атмосфера, все в семье друг друга любят. Ну, а он один, как дуб, растущий в поле, – всем ветрам открытый и не нужный никому. Как там Отс пел по радио? «Устал я греться у чужого огня, но где же сердце, что полюбит меня»? На его квартиру и геройский статус жадные найдутся – прав отец Сергея, очень даже прав, только что с того Борису? Ему счастья хочется и сердечных отношений – как в семье Сергея. Чтоб с женой друг друга с полувзгляда понимать. В прошлой жизни у него так было…
«Ладно, чего разнылся? – наконец, одернул он себя. – Будет у тебя любовь, непременно будет. Не сейчас, так позже. Помнишь, что монах тебе сказал? Раз Господь с тобою – не страшись! Правда, он еще про клевету с узилищем что-то говорил – знать бы, что имел в виду. Слуги Божьи говорят иносказательно, иногда голову сломаешь, прежде чем поймешь…».
Трамвай подошел к конечной остановке. Бросив рефлексировать, Борис вышел из вагона и затопал к своему дому. Стоял теплый летний вечер. Небо вызвездило так, что оно казалось пологом шатра, на котором кто-то изнутри нацепил сияющие блестки. И они казались очень близкими: стоит подскочить – рукой достанешь. Завтра будет ясный день.
У себя в квартире он прошел на кухню, где включил подаренную ему «Спидолу». Щербаченя-старший позаботился снабдить приемник батарейками. Борис щелкал переключателем диапазонов и крутил верньер настройки в поисках передающих станций. К удивлению, нашел их много – главным образом, на длинных и средних волнах. На коротких их хватало тоже, но приему иностранных станций здорово препятствовал противный вой. Вражеские «голоса» глушили – и довольно эффективно.[9] Тем не менее, Борис сумел поймать и «Би-си-си», и «Немецкую волну», и даже радио из Швеции. Только слушать их не стал: и козе понятно, что клевещут. Он нашел «Маяк» и добавил нужной громкости. Под музыку и новости поставил чайник на плиту, а когда тот закипел, заварил щепотку прямо в чашке. Чай индийский, «Три слона» – удалось разжиться в гастрономе, где он некогда работал. Разумеется, купил посредством Алексеевны. Подождав, пока набухшие чаинки спустятся на дно, он отпил ароматного и терпкого напитка. Благодать! Ударная доза танина и теина привела мозги в порядок. Сполоснув чашку, Борис вернул ее на полку у плиты и потопал в ванную. После водных процедур расстелил постель и залез под одеяло, не забыв приемник взять с собой.
«Завтра буду загорать, – думал, засыпая. – Выберусь к кустам на пустыре и возьму с собой покрывало и приемник. Книгу тоже захвачу. Буду там читать под музыку. Выберу местечко поспокойнее, чтобы не пугать народ своими шрамами. Хотя люди вряд ли будут. День-то будний, все работают, да и взрослым загорать здесь, прямо в городе, не очень принято. Это не на море. Хотя дети будут бегать – у них каникулы».
С этой мыслью он уснул, не забыв перед тем, как провалиться, выключить приемник.
2
Вадим был зол – да что там говорить, просто исходил дерьмом от ярости. Поход к девкам не удался, хотя Витька уверял в обратном.
– Телки молодые, глупые, нам легко дадут, – уверял приятеля. – Пэтэушницы – они распутные. Нужно только хорошенько угостить. Выпьем, потанцуем, а потом – по комнатам. Нам никто не помешает – предки на работе, дом в моем распоряжении. Жарь девок, сколько хочешь! – Витька хохотнул. – Раком, боком, стоя, лежа. В доме два дивана, и они по разным комнатам.
И Вадим купился. Гормональный шторм, терзавший его тело, требовал разрядки. Он спасался рукоблудием, и оно частично помогало, но хотелось, чтоб по-настоящему. Лечь на женское, горячее, оказаться внутри него, а затем неистово толкать туда-сюда, ощущая неземное наслаждение. О таком Вадим мечтал давно. В свои двадцать лет он ни разу не был с женщиной. Среди однокурсниц в вузе давалок не водилось, а найдись такая, ее бы мигом исключили. За моралью в вузе наблюдали строго – члены партии и комсомольцы, кураторы групп и коменданты общежитий. Девушки Вадиму глазки строили, конечно, только их интересовал законный брак. Он жених завидный – минчанин с квартирой и влиятельным отцом. Папа у Вадима – секретарь горкома партии. Пусть не первый, но начальник, и невестку не обидит. Выбьет ей распределение в столице, заодно пропишет на своих просторных метрах. И с квартирой молодым потом поможет.
Сам Вадим все это понимал, потому таких девчонок сторонился. Ему рано сочетаться с кем-то браком, и родители не согласятся. Мать ему однажды заявила:
– Приведешь к нам лярву из провинции – я тебя самого из дома выпишу. Отбывать распределение в деревне будешь – там учителя нужны. В Хойникском районе или в Малорите.[10] Отцу скажу, чтобы так устроил – он мне не откажет.
Это было правдой, и Вадим поверил. Папа был начальником на работе, в доме заправляла мать. Должность у нее была невеликой – Кира Тимофеевна возглавляла детский сад, но зато она была минчанкой по рождению, а отец приехал в Минск учиться из деревни. Здесь окончил институт, здесь и встретил свою Киру. Она жила в частном доме, где ее родители и прописали будущего зятя, благо в частном секторе, в отличие от квартир, никаких ограничений не имелось. Это помогло отцу Вадима закрепиться в Минске. Кира настояла, чтобы муж оставил мысли об учительской карьере, занялся партийной, Константин супруге подчинился. В институте проявил себя активным комсомольцем и сумел пробиться в члены партии. Получив диплом, стал инструктором райкома комсомола, а со временем – его секретарем. Пусть не первым, но зато начальником. Там его заметили. Перспективного, активного коммуниста пригласили на партийную работу. Начинать пришлось опять инструктором, но Константина это не смутило – он попал в номенклатурную обойму. Из нее уже не выпадают – даже если провинишься. В худшем случае понизят, отправив в профсоюзы или на советскую работу – разумеется, начальником.
Этого, однако, с Григоровичем-старшим не случилось – он работал добросовестно. Скрупулезно выполнял порученное дело, был преданным начальству – не подсиживал его, не лез в интриги. Это оценили. Константин стал начальником отдела, а потом – и секретарем горкома партии, что сказалось на благосостоянии семьи. Из полуторки она перебралась в квартиру в центре Минска. Три большие комнаты, паркет, потолки в три метра высотой. Импортная мебель – ее Кира Тимофеевна выбирала лично. Денег у семьи имелось не сказать, чтоб много, но для номенклатуры многое доступно по весьма щадящим ценам – например, продукты. В специальном ателье шьют отличную одежду, и весьма недорого. Для партийного начальства фасоны однотипные – выделяться им нельзя, а вот их супруги могут не стесняться, чем заведующая детским садом активно пользовалась, пробуждая приступы зависти у подчиненных.
Вадим рос в довольстве. У него имелось то, о чем сверстники мечтали. Своя комната в квартире с телевизором и радиолой. Импортная обувь и одежда. Спортивный велосипед «Спутник», а в шестнадцать лет он получил в подарок мотороллер – не какой-то тульский или вятский, а чехословацкую «Чезету», на которой гордо рассекал по городу. К окончанию университета отец обещал подарить ему автомобиль – разумеется, если сын не доставит огорчений. И модель озвучил – «Москвич-412». Его только-только стали выпускать, и автомобиль-красавец с мощным двигателем был мечтой советских граждан. А еще в Тольятти строился завод, и с его конвейера в будущем году потекут в народ бывшие «фиаты» под советской маркой. Может быть, один из них достанется Вадиму. Потому он был примерным сыном и во всем слушался родителей.
Но гормоны в теле бушевали, и Вадим не мог с их зовом справиться. Рассказал об этом Витьке, и приятель предложил помочь:
– Ерунда, – сказал Вадиму. – Баб, готовых дать, полно. У меня таких знакомых много. Я организую.
И Вадим поверил. Витька был из сельских, жил в Зеленом Луге – умирающей деревне на окраине столицы. Город подступил к ней очень близко и грозил снести в ближайшем будущем. А в деревне, как считал Вадим, отношения девчонок и парней более свободны, чем у них в университете. Витька был его клевретом, как сказали бы когда-то. Эту роль себе он выбрал добровольно. Как прилип к Вадиму с первых дней учебы, так уже не отставал. Выполнял любое поручение, взялся и за это. Попросил лишь выдать денег на застолье, и Вадим не поскупился.
Он приехал на трамвае до конечной станции «Зеленый Луг». Прогулялся по типично сельской улице без единого клочка асфальта под переливы собачьего лая из каждого двора.
В избе у Витьки пахло кислым – солениями, наверно. Не важно. Главное – обещанные девушки там уже присутствовали и хлопали глазами, рассматривая студента.
Поначалу шло как должно. Не сказать, чтоб Вадима впечатлили сельские фемины. Невысокие и коротконогие девчонки выглядели простовато. Но зато молоденькие, с аппетитными выпуклостями спереди и сзади. Звали их Нина и Раиса. Познакомились, расселись за столом. Витька скоренько разлил спиртное по стаканам: девушкам – вино, а себе с Вадимом водку. Выпили и закусили, завели застольный разговор. Девушки казались недалекими – говорили, мешая русские и белорусские слова. Сообщили: учатся на швей. О приятелях они немного знали – Витька постарался, в их глазах читалось восхищение. Быть в кампании студентов, да еще университета… И Вадим решил, что дело на мази.
Когда все перекусили, Витька перебрал пластинки и поставил танцевальную мелодию – медленную, разумеется. Пригласил Раису, а Нину, незаметно подмигнув, предложил приятелю. Вадиму было все равно: не жениться ведь на девке. В танце он прижался к Нине потеснее, ощутив, как пробуждается желание. И она не возражала, наперев на кавалера мягкой грудью. Так и танцевали. Вдохновленный обещающим началом, Витька предложил всем снова выпить, и компания расселась за столом, где прикончила вино и водку. У Вадима зашумело в голове. Положив ладонь на бедро девчонки под подолом сарафана, он стал гладить бархатную кожу. Нина словно не заметила. Он повел рукою выше и коснулся ткани трусиков. Никакого возражения. Вадима охватило вожделение, член в штанах напрягся, затвердев до состояния кости. Он поднял глаза на Витьку. Тот мгновенно все просек.
– Мне Раисой нужно пошептаться, – подмигнул приятель и поднялся. – Вы тут не скучайте. Раечка, идем!
Когда оба скрылись за дверями, Вадим облапил Нину и неловко чмокнул ее в губы. Девушка ответила, и с минуту они жарко целовались. А затем он встал и сдернул ее стула.
– Ну, идем! – потащил ее к дивану.
– Не пойду! – Нина стала вырываться. – Не хочу.
– Что ты из себя строишь? – прохрипел Вадим. Вожделение затмило ему разум. – Быстро! – он схватил ее за руку.
– Помогите! – закричала вдруг девчонка.
На ее истошный вопль из соседней комнаты выскочили Витька и Раиса. Сарафан последней находился в беспорядке, и она его поспешно поправляла.
– Вы чаго тут лямантуете? – начала Раиса.
– Причапився, – Нина указала на Вадима. – Больно так схапив. Синяки, наверно, будуть, – потрясла она вырванной у него рукой.
– Што ж вы гэтак? – укорила Рая. – Витя мне казав: вы культурные студенты. Девушек не треба обижать. Сорам[11] вам!
На Вадима накатило. То, чего он так желал, похоже, не случилось, продолжения, скорей всего, не будет. Да еще какая-то деревня будет его упрекать?
– Будешь мне мораль читать? – он шагнул к Раисе и отвесил ей пощечину. – Мокрощелка пэтэушная!
Девушка негромко вскрикнула, а затем, схватив подругу за руку, потащила ее к двери. У порога обернулась.
– Участковому пожалуюсь! – заявила со злостью в голосе. – Ён саставе протокол, и цябе посадят на 15 суток. Будешь улицы мести!
Дверь захлопнулась.
– Надо уходить, – подошел к Вадиму Витька. – Райка – девка вредная, участковому, как обещала, настучит. Будут неприятности. Зря ты ее бил.
– А чего она меня учить морали вздумала? – окрысился Вадим. – А вторая целку стала строить. До трусов долез – и слова не сказала. Целовалась, обжималась, а когда повел к дивану, начала вырываться. Я ей что – игрушка? Продинамила, зараза.
– Ты признался ей любви? – поинтересовался Витька. – Сообщил, что поразила прямо в сердце?
– Нет, – сказал Вадим и удивился. Говорить такое пэтэушнице?
– Без признания никто не даст, – просветил приятель. – Девкам нужно это слышать – от такого они просто тают. Вот тогда снимай с нее трусы.
– Я не думал…
– Ладно, – Витька вдруг засуетился. – Я сейчас немного приберу, после провожу тебя до остановки. Покури пока на улице.
Справился он быстро. Вскоре оба зашагали по деревне и свернули в переулок. Тот привел к нахоженной тропинке сквозь кусты. В отдалении маячили панельные дома. Двум студентам предстояло пересечь пустырь, выбраться на улицу Седых – ну, а там и остановка рядом.
– Участковому, когда придет, про тебя не расскажу, – утешал дорогой Витька. – Сообщу, что познакомились случайно – пили пиво за одним столом в стекляшке. Ты представился Вадимом, но не факт, что имя настоящее. А фамилии не знаю вовсе. Где искать и как? Он побурчит и отцепится. Мне-то что предъявит? Райку я не бил. Девка вредная, конечно, но на парня из своей деревни бочку зря катить не будет. Ей потом прохода не дадут.
Лучше бы Витька промолчал. Злость, притихшая немного, вспыхнула внутри Вадима с новой силой. Подогретая стаканом водки, она требовала выхода, и повод вдруг нашелся.
Миновав кусты, студенты вышли на пустырь. С правой стороны тропинки на расстеленном на травке покрывале загорал какой-то парень. Он уже, похоже, собирался уходить. Надев рубашку, он застегивал пуговицы на манжетах. На газетке перед ним лежали порезанные колбаса и хлеб. Рядом на траве стоял транзисторный приемник, из динамика которого лилась музыка. И Вадим узнал мелодию, под которую он с Ниной танцевал.
На глаза как будто накатила пелена. Подбежав поближе, он с размаху засадил ботинком по приемнику. Брызнула пластмасса, и транзистор замолчал.
– Ты чего творишь? – незнакомый парень подскочил и встал напротив. – Голова больная?
– Счас узнаешь! – осклабился Вадим и ударил его кулаком.
К его удивлению, удар пришелся мимо. А затем под ложечку как будто засадили гирей. Задохнувшись, он согнулся и рухнул на траву. Сзади что-то закричали, а потом вдруг рядом оказался Витька. Он хрипел, держась руками за живот. В отдалении раздалась трель свистка. Наконец, Вадим немного продышался и, кашляя, поднялся на ноги. То, что он увидел, вмиг прогнало хмель из головы.
Его с Витькой окружили люди: двое мужиков с красными повязками на рукавах, третий – в милицейской форме. На его погонах – маленькие звездочки, старший лейтенант. Позади мужчин маячили Раиса с Ниной. На Вадима все смотрели хмуро. Парень, сбивший его с ног, торопливо одевался.
– Что тут было? – спросил милиционер, когда тот закончил.
– Да вот этот… – кивнул парень на Вадима. – Подскочил и пнул ногой приемник. Расхерачил его в хлам. Когда сделал замечание, с кулаками на меня полез. Вот пришлось немного успокоить. Заодно и его дружка. Тоже бить меня пытался.
– Видел, – закивал милиционер. – Как раз вышли из кустов. Этот? – повернулся он к Раисе.
– Он, – сказала пэтэушница. – Бил меня и Нинку лапал.
– Ясно, – старший лейтенант кивнул дружинникам. – Взять обоих. Отведем в опорный пункт, там составим протокол.
– У меня отец… – пытался возразить Вадим, но старший лейтенант не дал закончить.
– Помолчи! – уронил строго. – В пункте скажешь, когда спросят. Вы, товарищ, – повернулся к парню, на которого Вадим напал, – соберите, что осталось от приемника, и возьмите все с собой. Будет как вещественное доказательство.
– Дядя Коля, – внезапно подал голос Витька. – Что нам будет?
– А статья, Витек, – хмыкнул старший лейтенант. – Двести первая[12], часть первая. Или же вторая – как суд решит…
Не успел Пинчук переступить порог отдела внутренних дел, как его окликнул дежурный:
– Товарищ капитан! Начальник велел передать: как появитесь, немедленно к нему.
– Шимко? – уточнил инспектор дознания.
– Он, – подтвердил дежурный.
Пожав плечами, капитан направился к лестнице. Поднимаясь по ступеням, напряженно размышлял. Для чего начальник отдела внутренних дел приказал ему явиться, да еще с раннего утра? Никаких особых провинностей за собой Пинчук не числил. Есть проблемы со сроками по паре заявлений, но это ерунда – до конца недели разберется. В остальном все хорошо – ну, насколько это может быть у милиционера на хлопотной и невысокой должности. Тогда, спрашивается, зачем?
Так и не придя к какому-либо выводу, Пинчук вошел в приемную начальника отдела и поздоровался с секретаршей.
– У себя? – спросил у немолодой женщины.
– Да, – кивнула секретарша. – Заходите. Родион Степанович велел, чтобы сразу.
Вновь пожав плечами, капитан открыл обитую дерматином дверь и вошел в просторный кабинет.
– Здравия желаю, товарищ подполковник! – выпалил с порога. – Вызывали?
– Проходи, Пинчук! – кивнул начальник, поднимаясь из-за письменного стола, украшенного целой батареей телефонов – обычного, внутренней связи и прямого с УВД. Обогнув его, он вышел к подчиненному и пожал ему руку, чем привел того в недоумение. – Присаживайся, капитан. Разговор есть непростой.
Подполковник устроился за столом совещаний, примыкавшим к начальственному, заняв место как бы равное с капитаном. Тем самым подчеркнул: мы сейчас с тобой – коллеги, которым нужно решить сложную проблему сообща.
– Ознакомься.
Дознаватель взял из рук шефа несколько листков под скрепкой и погрузился в чтение. Спустя несколько минут удивленно глянул начальника.
– Участковый мог представить дело как мелкое хулиганство. Этому Григоровичу выписали бы сутки или даже штраф, смотря какое настроение у судьи.
– Но потерпевший написал в заявлении «прошу возбудить уголовное дело», – кивнул Шимко. – Так заявление и зарегистрировано.
– Григорович… – протянул Пинчук. – Знакомая фамилия.
– Сын секретаря столичного горкома, – подтвердил Шимко. – Мне вчера оттуда позвонили, а потом и сам отец приехал. Спать как раз ложился… – он вздохнул. – С ним отправились в отдел, где и отдал ему сына. Заодно второго выпустил, чтобы тот не обижался и болтать не начал. Константин Сергеевич просил меня тихонько все прикрыть. Понимаешь?
– Засада, – догадался капитан. – Для начала участковый пусть перепишет протокол – вот и все дела. Откажу в возбуждении уголовного дела. Спишем на административку.
– Упрямится, – сморщился начальник. – Говорил я с ним. И понять его, конечно, можно: неприятностей боится. Есть свидетели и потерпевший, тот пожаловаться может. Ведь приемник, что ему сломали, стоит 80 рублей. Повторю: меня просили, чтоб без шума. Так что и административки для задержанных нельзя. Потому что судья, выписав штраф, обязан отправить в вуз телегу. Григорович-младший учится в университете.
Из которого его не исключат из-за горкомовского папаши, прикинул капитан. Но телега из суда все равно доставит неприятности. Шимко решил заработать благодарность партийного секретаря, избавив от хлопот вчистую.
– Побывай у этого Коровки, побеседуй с ним душевно, – продолжал подполковник. – Григорович обещал купить ему другой транзистор. Готов хоть импортный «Грундиг» из комиссионного приобрести. Взамен пусть парень напишет заявление, что претензий к фигурантам не имеет – погорячился, мол, и просит их не привлекать.
– А девчонка? – капитан ткнул пальцем в протокол. – Та, которую ударил Григорович?
– С нею проще, – ответил подполковник. – Выпивала с фигурантами, обжимались, наверное. Пригрозить, что сообщим об этом в ПТУ, и она заткнется.
– Прокурорские не придерутся? – спросил Пинчук. – Когда будут отказной проверять?
– Будь спокоен, – хмыкнул подполковник. – С горкомом воевать не станут.
– Хорошо, – кивнул Пинчук.
– И еще: об этом не болтай, – подполковник помолчал. – Сделаешь, как надо – не забуду. Ты просил, чтоб дали комнату в семейном общежитии? С этим трудно, но тебе пойдем навстречу. Как уладишь дело, можешь заселяться.
– Спасибо! – капитан поднялся.