Даймон Валентинов Андрей

Подумал Алеша, подумал, то и это прикинул – и решил взорвать бомбу. Сразу же легче стало, потому как некая ясность обозначилась. Правда, иные вопросы возникли. Скажем, какой именно объект подвзорвать следует, чтобы не жалко и с пользой. Опять же: откуда бомбу взять? Купить? Извините, где? Самому сделать? В принципе можно, только вот как?

Ну, это не самое главное. Решение принято, цель поставлена. Уже легче.

Взрываем, значит, бомбу.

ИЗ ПРИВАТНОЙ ПЕРЕПИСКИ-1.

Скормите Бориса Моисеева голодным свиньям. И что? Цена на его, извините, «творчество» немедленно вырастет, мерзость же, им пропагандируемая, получит ореол трагизма и даже мученичества. Не лучше ли для начала поработать с его продюсерами? Диверсии на радиостанции, равно как показательные экзекуции в отношении деятелей дегенеративного искусства, все-таки считаю излишними.

Впрочем, по порядку.

Что бы мы с Вами не обсуждали, любая тема с фатальной неизбежностью приводит к одной из наших вечных проблем:

1. Создание Всемирного Правительства.

2. Ход и результаты Великой Антинаучной революции.

3. Борьба с глобализмом, либерализмом и прочими проявлениями, прости господи, всепланетной экспансии известных нам сил.

Настало время внести ясность.

Вопрос о Всемирном Правительстве резервирую для дальнейшего обсуждения. Сейчас он не представляется актуальным. Любая компания из трех человек может устроиться на диване и объявить себя оным Всемирным, провозгласив самую завлекательную программу действий. Скажем, обвешать все деревья на земле китайскими колокольчиками. Подует ветер, а колокольчики – дзинь, дзинь, дзинь! Красота – и полное душ благорастворение. Осталось лишь завершить установление контроля над территорией (начиная с дивана) и приступить к полной колоколизации Земшара.

Как Вы думаете, сколько таких Всемирных Правительств уже существует?

Посему коснусь, уже всерьез, вопроса куда более актуального – о Великой Антинаучной революции.

Столь пугающим, душераздирающим даже термином мы обязаны не ученым, а попам, конкретно – Академии наук Ватикана. Именно на сессии этого почтенного учреждения 15 октября 1998 г прозвучал термин «Антинаучная революция» и были названы ее основные критерии. Сессии предшествовало распространение энциклики Иоанна Павла II. Понтифик писал «Сам Бог заложил в сердце человека желание познать истину и, в конечном итоге, сущность Его, чтобы тот, познавая и любя Его, мог достигнуть понимания истины в самом себе».

Честно говоря, весьма подозрительно, когда Церковь, по определению не заинтересованная в успехах науки (не люблю попов!), начинает о ней заботиться. Однако, «данайский дар» был принят с восторгом, и господа высоколобые охотно подхватили ор об «Антинаучной». Свою лепту вдовицы внесли российские академики. 16 марта 1999 этому вопросу был посвящен специальный пленум РАН, на котором был выработан критерий «антинаучности». Таковым была признана «некомпетентность». Масло масляное…

В чем же беда?

Если обратиться ad fonts, мы получим следующий перечень симптомов:

– Снижения общего темпа научно-технического прогресса.

– Закрытие многих перспективных научных направлений.

– Снижения престижности и оплаты научной работы.

– Упрощение среднего и высшего образования.

– Пропаганда лженаучных представлений и взглядов.

– Игнорирование научного потенциала ряда стран (Россия, Куба, арабский мир) или использование его наукоемкой продукции на кабальных условиях.

Как видим, грешное смешано с праведным. Если же поскрести глубже, обнаружим самое элементарное. Один остроумный человек называл корень бед просто: «Фантомасов на всех не напасешься». Если помните любимый фильм нашего детства, то легко догадаетесь: речь идет все о том же ФИНАНСИРОВАНИИ науки. Мсье Фантомас не только злодейски похищал известных ученых, но и (руководствуясь своим злодейскими интересами) неплохо их субсидировал.

К концу ХХ века поумневшие государственные мужи перестали кидать бюджетные деньги налево и направо, прежде всего на не слишком актуальные для рядового налогоплательщика «фундаментальные исследования». Отсюда и вой господ академиков.

Вместе с тем, каждый разговор о «борьбе с Антинаучной революцией» сопровождается обязательными проклятиями в адрес «некомпетентных» конурентов. В российском варианте в качестве главного жупела использован страшный негодяй Фоменко, но под раздачу попали также уфология и безвинная биолокация.

В США и Великобритании нашлись свои Фоменки для битья, каковыми оказались «ревизионисты», то есть отрицатели Холокоста. Как же иначе! Но наряду с «жидоедами» проклятию были преданы (внимание!) такие направление, как движение DP-watchers («Наблюдающих сны о Прошлом»), работы Джека Саргати, посвященные Q-реальности, и исследования феномена сна, начатые несколько лет назад Джеймсом Грантом.

И снова все элементарно. Кто-то очень умный (уж не наше с Вами Всемирное правительство?) под крики о «защите Науки» рубит под корень наиболее перспективные исследовании в сфере информации – то, что и двигает Человечество вперед. А это уже опасно. Рискну напомнить: в 1950-е гг. СССР был мировым лидером в области информатики. Советские ЭВМ того периода, например, БЭСМ-6, много лет оставались лучшими в мире. В 1960-е гг. под руководством академика Виктора Михайловича Глушкова был разработан прообраз современного Интернета – по тогдашней терминологии Единая Система (ЕС). Но развитие соответствующих технологий в СССР было искусственно (якобы по идеологическим соображениям) заторможено – с известным результатом.

Сейчас речь идет даже не о судьбе страны, а о проблемах более глобальных. Поэтому со всеми известными Вам оговорками я согласен продолжить работу в рамках Проекта.

Это, пожалуй, главное. Третий вопрос – о борьбе с глобализмом – тоже рискну оставить на потом. Могу пока отрапортовать, что борьбу веду регулярно и успешно, нанося удары по самому больному месту мировой буржуазии – по кошельку. Конкретно это заключается в скачивании пиратских мр-3-файлов, из коих собираю музыкальную коллекцию. Записал уже пять дисков, которые регулярно кручу, получая двойное удовольствие – эстетическое и политическое. Под славную музыку Прошлого (когда и вода была мокрее, и солнце ярче) лучше думается и работается. Не слушать же наше паршивое радио!

CD-ДИСК 1. «ТОСКА ПО РОДИНЕ».

Дорожка 1. «Тоска по Родине». Марш (авторы музыки: С. Трофимов, Л. Дунаев). 2`53.

Исполнение самое обычное, впрочем, марш в любом случае хорош. Найти легко, лежит сразу на нескольких сайтах

Суббота, 2 августа 1851 AD. Восход солнца – 7.56, заход – 16.52. Луна –Iфаза, возраст в полдень – 5, 4 дня.

Река Чобе кишит гиппопотамами. Зрелище привычное, но сегодня животных было так много, что мы не рискнули даже спустить лодку. Зима в этом году выдалась теплая, на радость всем тварям Божьим, включая, само собой, бегемотов. Вначале я настаивал (хотелось проплыть несколько миль вниз по течению, где, как рассказывают, находятся некие «загадочные руины»), но Мбомо, немного постояв у воды, возразил настолько решительно, что я смирился. Как выяснилось вскоре, не зря. Уже через час молодой негр-макололо, решивший войти в воду, чтобы достать застрявшую среди коряг сеть, едва не погиб, отделавшись глубокой раной на бедре.

Гиппопотамы по общему мнению – наиболее опасные создания здешних мест, куда опаснее львов и даже носорогов. Особенно свирепы старые особи. Гиппопотамов-самцов часто изгоняют из стада, после чего они становятся истинным бедствием, среди прочего, нападая на каждую встреченную ими лодку. В свое время мы с доктором Ливингстоном наблюдали местную пирогу, вдребезги разбитую ударом задней ноги одного такого бродяги-мизантропа. В случае нападения гиппопотама на лодку выход один – прыгать за борт и нырять на дно, пережидая буйство злобного животного.

Мы с моим Мбомо долго стояли на берегу наблюдая за гиппопотамами. Поистине картина для настоящего философа! Невольно вспомнилась виденное мною много лет назад зрелище, хоть и несколько иное, но сходное. Небольшое озеро на востоке Дамарленда было (по случаю изрядно жаркого дня) буквально оккупировано дикими буйволами. Среди зеленой растительности там и сям торчали рогатые головы, навевая, уж не знаю отчего, самые языческие мысли. Взгляд так и блуждал по берегу в поисках капища с рогатой каменной головой у алтаря.

Теперь мне кажется, что именно после Озера Буйволов я решил остаться в Африке. Если рассуждать аллегорически, здешняя земля весьма подобна тому озеру, равно как реке с бегемотами. Неистовое буйство малознакомой жизни, опасное, даже страшное, но необыкновенно привлекательное.

Пользуя тем, что отправление каравана задерживается (Зубейр Рахама третий день ведет таинственные переговоры со здешним вождем), мы с Мбомой произвели основательную ревизию нашего имущества. К счастью, оно все цело, и, прежде всего, запасы коленкора. Мбомо, не доверяя моим математическим способностями, дважды пересчитал наши тюки, после чего вновь запер двери сарая, привалив их для верности большим бревном.

Именно о коленкоре шла речь в последнюю нашу встречу с доктором Ливингстоном. Мы оба готовились к дальней дороге (я – чуть раньше, он – вслед за мною), поэтому вопрос о том, что именно и сколько из вещей брать с собою, чрезвычайно интересовал обоих. Ливингстон, соглашаясь с тем, что из продуктов следует ограничиться самым необходимым (чай, кофе, сахар), считал возможным все прочее добывать охотой. Он даже продемонстрировал свой грозный арсенал (три старых мушкета, непристрелянный карабин (!) и двуствольное ружье какой-то сомнительной североамериканской фирмы). Насколько я помню, доктор охотился один раз в жизни – и умудрился попасть в буквальном смысле слова в львиные челюсти.

Я тоже не охотник. Мои далекие предки-горцы никогда не убивали ради развлечения (животных, людей – по всякому). Но дело не в личных традициях и привычках. Надеяться на охоту в Африке – все равно, что рассчитывать пройти всю Британию с севера на юг, постреливая куропаток. То есть, теоретически осуществимо, но не более.

Я имел иное мнение, вполне совпадающее с точкой зрения «истинных джентльменов»: в поездку следует брать только одно – деньги, причем как можно больше. В глубинах Африки самая надежная валюта – отрезы коленкора, ткани, столь недорого ценимой в цивилизованных странах. К нашему счастью, путешествие с караваном мистера Зубейра, при всем его риске, позволило сберечь наше богатство. Оно еще, надеюсь, очень пригодится.

Путешествие по Африке, впрочем, вопрос отдельный и весьма непростой. Озеро Буйволов, тем более реку с гиппопотамами, вброд без боя не перейти, иногда приходится и браться за оружие. Увы, в этом случае арсенал доктора Ливингстона едва ли спасет. Требуется нечто более серьезное.

Я вовсе не считаю негров особо воинственными и жестокими. В этом отношении они ничуть не лучше и не хуже нас, белых. Каннибалов, которыми пугают новичков, ни разу еще не встречал (думаю, в Африке людоедов не больше, чем в Европе), но к войне большинство здешних народов относится очень серьезно. Надежнее всего об этом говорит их язык. Скажем, в неплохо знакомом мне наречии макарака слово «копье» имеет более двадцати соответствий:

Тяжелые копья разных видов: понги, акаталла, ундуга, голо, бодди, нангия, келеполо, бонду, сагбоди (и еще полдюжины).

Специальные копья для охоты на слонов: моне.

Копья с четырьмя зубцами под заостренным наконечником: минанде, амбира.

То же, но с тремя зубцами: анзага.

Et cetera, et cetera.

Впрочем, ни воинственность здешних народов, ни огромные расстояния, ни климат, к коему невозможно привыкнуть, ни даже пугающие всех колдуны – не самое страшное. По крайней мере, для моей скромной персоны.

Увы, лихорадка не оставляющая меня уже вторую неделю, в последнее время заметно усилилась. Чувствую, что идти больше не смогу. Мистер Зубейр обещает предоставить мне носилки, но дело не в способе передвижения. Лихорадка эта, не описанная пока что серьезной медициной, мне хорошо известна. Никто из белых, ею болевших, не прожил более двух месяцев.

Это – факт. Можно считать, вполне научный.

Сегодня я вновь очень внимательно перечитал путевые записи и проглядел нарисованную мною карту. Даже ежели очень постараться, я не успею вернуться к побережью, где есть надежда на нормальное лечение. Оставаться тут, на берегах Чобе, среди чужого, малознакомого народа, тоже не имеет смысла. Остается одно – следовать дальше. Настолько далеко, настолько смогу.

Слабость и боли во всем теле – не самое неприятное. Страшнее всего, когда перестаешь верить собственному разуму.

Даймон, о котором я не решался писать в дневнике, вновь здесь, со мною.

Дорожка 2. Вика Врадий «Украина рок-н-рол». (3`52).

Песня достаточно редкая. Вика написала ее перед отъездом в США, нечто вроде прощального поклона стране. «Моя Украина з горя почорнила…»

Думали, ругаться будут – или кликнут невозмутимый патруль, с утра скучавший неподалеку от закрытых дверей телецентра. Не стали – переглянулись и вперед двинули.

Без звука.

Умные сообразили сразу – пятиться начали, а после, вообще, в бега ударились, бросая бесполезные плакаты. Кто посмелее, бежать не стал, но от дверей отошел – подальше, подальше.

Алеша не двинулся с места. Не от избытка смелости, не от ступора даже, просто. То ли из законного любопытства, то ли хотелось по гололеду скользить. Остался, где стоял – и всё, как и был, с самодельным плакатом: «Руки прочь!». Десантники призыву не вняли – сначала забрали плакат, разодрали с треском , растоптали на грязном снегу. А после Алеша сообразил, что на снегу лежит он сам, а его от всей души лупят ногами.

Очень больно!

Что делать, если тебе двадцать лет, у тебя русская фамилия, а живешь ты и учишься в большом украинском городе?

Ясное дело, демократию защищать!

Алеша Лебедев, студент четвертого курса истфака университета, рассуждал именно так. Не то, чтобы его общечеловеческие права как то особо, по изуверски, нарушались (не считая нескольких несправедливых "В" и "С" на экзаменах), но есть еще принципы. А поскольку учился Алеша неплохо, то мог эти принципы не только прочувствовать, но и сформулировать. Скажем, вопрос о русском языке или проблема свободы информации, не говоря уже о правах личности, так сказать, вообще.

Итак, защищать! Времени хватало. Предметы на четвертом курсе оказались не слишком сложными, спецкурсы главным образом, курсовую же он в основном написал еще осенью, только и осталось текст подчистить и выкатать.

Демократию защищать в последнее время стало модно. Как историк, пусть и начинающий, Алеша мог констатировать: изменения произошли года два назад. Прежде, когда поступил в университет, студенты не интересовались политикой напрочь, не слишком даже задумываясь, в какой стране живут. Зачем, собственно? Безобразия в парламенте и очередная отрезанная голова неосторожного журналюги казались куда менее актуальными по сравнению с предстоящим переходом на письменные экзамены и заменой столь привычных «хор» и «отл» на безликие латинские буквы. И сама студенческая жизнь была прекрасна. Gaudeamus igitur, не нами придумано.

Кое-что изменилось перед президентскими выборами. Уже после Алеше приходила в голову странная мысль: вся политика в их обычно спокойном городе проистекала из соперничества двух факультетов университета, филологического и исторического. Филфак защищал украинский, как государственный, и заодно демократию. Истфак был за демократию и два государственных, включая русский. А когда Десант на улицы вышел, еще интереснее стало. Алеша все понять не мог, какой факультет за Десантом прятался, в спину подталкивал. Получалось, либо философский – либо мехмат, больше некому.

Это теория, на практике все разнообразнее выходило. И веселее. Тут вам не дурацкие дискотеки для умственно отсталых – и не менее дурацкие ночные клубы, на которые у Алеши все равно денег не хватало (особенно «Черчилль», где настоящий джаз играют). Демократию защищать было интересно, особенно когда палаточный городок разбили и за справедливые выборы мерзли. И с народом общаться можно, и журналисты рядом крутятся. Суета, а приятно. Опасности же, честно говоря, ни малейшей, меньше, чем на дискотеке.

Справедливые выборы состоялись, и на радостях Алеша чуть не завалил сессию. Тогда и появились в зачетке глобалистские "B" и "C". Был повод призадуматься: тот, который "C" поставил, как раз с философского.

Десанта поначалу не боялись. Думали, так, «зарница» для умственно отсталых, пыльным мешком ударенных. Контуженные «афганцы» чад своих муштруют, дабы от наркотиков навлечь. «Налево!», «направо!», повязки нарукавные с советскими «крылышками», строевые песни, речёвки для личностей с низким IQ. «Ни ума и ни таланта – становись в ряды Десанта!». Поначалу особо продвинутые, фильмов исторических насмотревшиеся, Десант с отрядами СА сравнивали (и ветераны, и маршируют, и за порядок), чуть ли не в колокола били. Мол, звериная харя фашизма, скалится уже. Только не получалось с фашизмом. Во-первых, именовались десантники не как-нибудь, а «Антифашистским движением Украины», а во-вторых, никаких Ремов и тем более Шикльгруберов среди них не наблюдалось. Ну, маршировали, ну, ездили летом в тренировочные лагеря. Забеги-пробеги, нормы ГТО… Даже после того, как несколько раз лоб в лоб столкнулись, внимания особого не обратили. Бывает! Те, с которыми драться пришлось, не местные, а из Донецка. В Донецке же, всем известно, урла на урле сидит, урлой погоняет.

Так что было о чем подумать Алеше Лебедеву, защитнику демократии, пока его ногами лупили. Только не думалось особо. Это лишь в боевичках с яркими обложками, герой вначале старается сгруппироваться, затем умудряется извернуться, вывернуться, подсечкой врагам ответить. На практике всего и получилось, что перепугаться. Не за себя даже – за очки. Минус четыре, один глаз такой, другой этакий, не в каждой «Оптике» стекла закажешь. Разобьют – ходи, словно в тумане по болоту. Из-за очков и белый билет получил. Другие радовались бы, от казармы «откосив», Алеша же обидно стало. И так – ни росту, ни плеч неохватных, ни красы особой, теперь и вовсе неполноценный. Защищай, значит, Родину дистанционно. Таких не берут в космонавты!

В Десант, впрочем, тоже.

А потом даже об очках думать не смог – когда по виску попало.

– Отставить! Отставить! Совсем спятили?! Приказа не слышали?!

– Так, Хорст… Они же… Они же сами!..

– Сами? Что – сами? Ладно, на базе поговорим. Реально! И о том, что такое приказ, и о том… Нашатырь у кого-нибудь есть?

– Не надо. Очухался, либераст паршивый! Пошли, Хорст, менты уже интересуются.

– Ага. Сейчас его, значит, в больницу отвезут, шум, пресса, адвокатишки поганые. Этого хотите? Очередной подвиг Десанта: очкарика отметелили! Кретины…

– Так чего делать-то, Хорст?

– Делать… Женя, твоя машина далеко?

Дорожка 3. «Take No Prisoner (Cannibalistic)».

Песня людоедов, взята с сайта ethnic.ru. Ударные хороши!

Запах бензина Алеше всегда нравился. Настолько, что одна из мимолетных подруг всерьез заподозрила его в токсикомании. Напрасно, конечно. Просто бензин, его резкий октановый дух, сразу же заставлял вспомнить детство. Они жили тогда в Днепропетровске, и покойный дед, железный ветеран-танкист, возил семью к морю на стареньких «Жигулях». Модель была даже не знаменитая «копейка» – «нулевая», пробной итальянской серии. Видом точно, как младшие сестры, только не ломалась. И дед, конечно, старался – за руль еще в войну сел, опыта хватало. Так что и запах был Алеше по душе, и автомобильная тряска ничуть не смущала, напротив. Почти как в давние годы, когда все было хорошо, когда дед был жив, и бабушка жива, и мама не болела…

На этот раз трясло не слишком, и запах бензиновый еле ощутим. К тому же знакомый дух октана был смешан с чем-то иным, резким, непривычным – и очень сладким. Нечто очень восточное и явно не автомобильное. Точнее определить нельзя – глаза Алеша предпочитал из разумной предосторожности пока не открывать. Мало ли?

Главное и так ясно. Сначала побили, после в плен взяли. А теперь везут неведомо куда. Пытать что ли?

От подобной мысли Алексея передернуло. И о таком болтали. Не слишком всерьез, конечно, и не о местном Десанте, а опять-таки о донецком. Там всеми отрядами верховодил Федор Березин, отставной капитан, правда, не десантник, а ракетчик. Это в Донецке, а у них в городе… Недавно в «Слободе» была статья…

Не вспоминалось – слишком голова болела. Ребрам тоже досталось, но дышать было можно, значит, ничего не сломано. Куртка спасла, не иначе. А вот черепушке, защищенной всего лишь старой шапочкой-"подшлемником", досталось круче. Ой, болит! Ай, болит!

И еще кровь из носу. На губы натекло, солоно, противно.

Голова не кружится? Нет, вроде. Не сотрясение, и то ладно.

– Эй, либераст, ты как там?

Это уже его. Здоровьем, значит, интересуются. Голос, кажется, того самого, Хорста. Ну и имя, самое подходящее! Или кличка, но все равно подходит.

И как ответить? Может, промолчать?

– Сам ты… «Die Fahne hoch, die Reihen fest geschlossen…»

– Ух, ты!

Сразу в два голоса. Один тот же – Хорста, который Die Fahne Hoch, другой, слева – вроде женский. Да, они поминали какую-то Женю.

Женя… Машина… Восточный благовонный запах… Все понятно.

– Тебе тоже нацистские марши нравятся?

Алеша так удивился, что открыл глаза.

Искомая Женя обнаружилась, как и следовало ожидать, ошуюю. Вначале проявились очки, после… После – ничего, потому как собственные очки нуждались в серьезной протирке.

Зато не потерялись и не разбились. Повезло!

Мысль о том, что не придется блуждать в серой полутьме и тратить остатки денег на новые стекляшки, обрадовала до невероятия, и Алеша не только отреагировал на провокационную реплику («тоже»!), но и ответил со всей серьезностью, без привычной иронии.

– Нравятся. Только наши – больше. Немецкие они… Одинаковые какие-то. Три подряд послушаешь – уже скучно.

– Реально мыслишь, – одобрил голос Хорста Die Fahne Hoch. – Мне наши тоже по душе. Правильные!

Самого Хорста разглядеть не удалось. Он был за рулем, впереди, Алеша же вместе с Женей, любительницей нацистского мелоса, на заднем сиденье. Разве что затылок, и то как в тумане. Шея крепкая, стрижка короткая, словно в фильмах про 30-е годы.

– Правильные! – та, которая Женя, презрительно фыркнула. – «Клюнул в ухо жареный петух!»

– А тебе что из нашего больше нравится? Из старого?

Вопрос Хорста предназначался явно не девушке. Поэтому Алеша вновь задумался.

– «Суоми-красавица», – наконец, решил он. – Виноградов поет.

– Молодец! – одобрили из-за руля. – Рубишь!

Защитник демократии чуть было не возгордился, но вовремя вспомнил, что он, как ни крути, в плену. Более того, противник, кажется, начал его «колоть», причем весьма успешно.

…Ой, голова!

Боль, засевшая возле уха (куда жареный петух клюнул) заставила вновь закрыть глаза, на время забыв обо всем: и допросе, и о любви к демократии, и о том, что в сочетании запаха бензина с восточными благовониями что-то есть. Даже когда машина затормозила, Алеша не сразу сообразил, и только почувствовав чью-то руку на плече, попытался встать.

Получилось. И выйти из машины получилось. Только глаза никак не хотели открываться.

– Если что, зайду к соседям. Там все врачи, сообразят. Но, думаю, обойдемся… Так… Нам на второй этаж, дойдешь?

Последняя фраза любительницы нацистских маршей явно предназначалась Алексею.

– Дойду, – выдохнул он.

А что еще скажешь? Бежать – сил нет, на помощь звать стыдно.

– Хорст, отгони машину… Ну, пошли!

Дошел. Даже ботинки сам снять сподобился.

Очухался Алеша уже в кресле. Не до конца, но глаза раскрыть сумел.

…Цветные гравюры на стене, та, которая слева даже не гравюра – гобелен. Ого! Возле окна стол, компьютер включенный, по экрану картинки плавают…

Сзади, кажется, книжный шкаф. Нет, не шкаф – стенка. Огромная, от двери до подоконника.

Итак, ясности прибавилось. Боль, правда, никуда не делась, даже окрепла, растеклась по всей голове, к шейным позвонкам подобралась.

– Ты что? Ты еще героин уколи!

– Если надо – уколю. Сотрясения нет, кости целы. Сильный ушиб – и шок. Ничего, сейчас…

Все те же: Женя и Хорст Die Fahne Hoch. То ли в коридоре, то ли в соседней комнате.

А вот героина не надо! Анальгина попросить, что ли? Помогает!

– Пей! Сразу, не нюхая!

Нет, уже не в соседней. Тут она, Женя, чашку к самому носу протягивает.

Очки Алеша так и не протер, не до того было. Посему кроме очков же, но Жениных, смог разглядеть лишь нос. Самый обычный, маленький, можно даже сказать, носик.

– Это… Чего?

Нюхать, как и велено, не стал, только запах такой за десять шагов почуешь. Вроде эвкалипта, только не эвкалипт. Еще острее, еще резче.

– «BioGinkgo-27», экстракт из коры гинкго двулопастного. Каменное дерево, если совсем просто. Тебе это что-нибудь говорит? И не надо. Пей – и к компьютеру!

Поднес Алеша чашку к губам. Зажмурился.

– К-куда?!

– А если твой предок пожалует?

– Хорст, я же кажется просила отца так не называть! Сейчас – можно. Поставлю самый обычный диск, релаксационную программу…

– Тебе виднее. Если что, сама с Профессором будешь объясняться. Эй, парень, наушники надел? «Суоми-красавицу» слушать будем. Тебя как зовут-то?

Дорожка 4. «Принимай нас, Суоми-красавица». (Ансамбль Ленинградского военного округа, солист Георгий Виноградов). (2`30).

Эта песня, долгие годы забытая напрочь, ныне стала весьма популярной, по крайней мере в Сети. Есть на многих сайтах – но в единственном варианте, с одной и той же старой пластинки. Необходима работа с файлом, прежде всего, следует слегка «замедлить» исполнение.

Воскресенье, 3 августа 1851AD. Восход солнца – 7.54, заход – 16.54. Луна –Iфаза, возраст в полдень – 6, 5 дня.

Караван отправится завтра. Во всяком случае, мистер Зубейр Рахама мне это твердо обещал и даже с самым серьезным видом предложил дать клятву – хоть на Коране, хоть на Евангелии. Я не менее серьезно напомнил ему соответствующую заповедь весьма уважаемого всеми мусульманами пророка Исы ибн Марьям.

Надеюсь, мы оба поняли, что шутим.

Мистер Зубейр, мой давний и, рискну предположить, хороший знакомый – человек, мягко говоря, неоднозначный. С точки зрения господствующей ныне в Англии (не в моей Шотландии!) пуританской морали, он – чудовище. Работорговец (подчас и разбойник), араб-метис совершенно темного, во всей смыслах, включая цвет кожи, происхождения, да к тому же мусульманин, причем самого предосудительного поведения.

Быть арабом, по мнению англичан, очень некрасиво. Нехорошо. Фи! Шотландцем, впрочем, тоже. Пятую строфу гимна сейчас петь уже перестали – но из текста не вычеркнули. «Боже, покарай шотландца!» Взаимно, джентльмены!

Доктор Ливингстон, скучая в своем африканском Эдеме, вывел теорию, согласно которой в чужих землях национальные различия между европейцами становятся незаметными, все они начинают чувствовать себя «белыми» – в противовес «черным» или «желтым». Обобщать не берусь, но я с большей охотой предпочитаю общаться с работорговцем мистером Зубейром, чем с многими из португальцев – и даже англичан. Зубейр Рахама, потомственный купец и авантюрист, в средние века непременно стал бы великим человеком, истинным Синбадом Мореходом. Он и сейчас значит очень много в этих землях. Рахама силен, смел, в меру честен, в меру циничен, к тому же обладает невероятным оптимизмом. Но главное, пожалуй, то, что мы оба ищем нечто, выходящее за пределы обычных желаний и стремлений. Поэтому с первой же встречи легко нашли общий язык.

Я не идеализирую мистера Зубейра. Он вполне способен выстрелить в спину. Любому, включая, конечно, и меня. Может, уже выстрелил бы – но за моей спиной стоит верный Мбомо.

Сейчас Рахама, если я правильно понимаю, подталкивает вождей макололо к войне с южными соседями – матебеле. Вождей матебеле он уже уговорил.

По этому поводу в селении уже третий день царит большое оживление. Еще пару лет назад я исписал бы несколько драгоценных страниц, фиксируя особенности здешних обрядов, танцев, песнопений и военной раскраски. Кажется, именно этого ждут будущие читатели, которыми так искушал меня глубокоуважаемый мистер Вильямс, мой постоянный издатель. К счастью, у меня хватило осторожности заранее не подписывать договор. Боюсь, надежды упомянутых читателей на этот раз будут обмануты. Дело не только в моей болезни, мешающей регулярно вести записи. В последнее время я почувствовал, что африканская «экзотика», весь этот «color locale», стали восприниматься мною, как обычная и привычная данность. Люди, как люди, обычаи, как обычаи – столь же дикие и своеобразные, как и традиции европейцев, не говоря уже об обитателях Северо-Американских Штатов.

Впрочем, одна из песен, слышанных вчера вечером, мне чрезвычайно понравилась. Начинается она так:

Когда наш вождь поднялся на высокую гору,

Он просил о силе и мужестве, чтобы победить врага.

Он сказал: выпьем из чаши мужества, чаши, сделанной из вражьего черепа,

Это чаша боли и скорби, чаша борьбы и победы.

Вероятно, образ Чаши-Судьбы известен всем народом мира. Здешние макололо, само собой, понятия не имеют о Чаше Спасителя в Гефсимании.

Мбомо, сурово блюдущий мои интересы (равно как интересы будущих читателей), требует, дабы я не отвлекался на философские размышления, а занес в дневник нечто более актуальное и понятное. Например, рассказал о здешних дамах. Требование сие отчасти справедливо, посему обещаю коснуться этого важного предмета завтра же.

Пока что мы с Мбомо продолжили разбор и приведения в порядок наших вещей. Самое ценное мое достояние, конечно, инструменты, без коих это путешествие – всего лишь прогулка скучающего провинциального джентльмена. К счастью, все они в целости и сохранности. Прежде всего, это секстант работы знаменитых мастеров Джона Троутона и Майкла Симса с лондонской Флит-стрит. Моя гордость – и предмет черной зависти всех африканских знакомых. Ему в пару, конечно же, хронометр с рычажком для остановки секундной стрелки, сконструированный Дентом из Стренда для Королевского Географического общества. Третьим в этой компании – компас из обсерватории Кэпа.

Термометр, запасной карманный компас, небольшой запас бумаги и две подзорных трубы также полностью готовы к работе. Значит, готов и я. И нечего хандрить!

Вчера я позволил себе запись, достойную разве что юной девы из пансиона. «Даймон, о котором я не решался писать в дневнике»! Лавры лорда Байрона меня никогда не прельщали, посему выражусь менее поэтично, зато куда точнее. Моя болезнь среди всех прочих неприятных следствий имеет еще одно: расстройство рассудка, пока еще в легкой форме. Скрывать сие нелепо – прежде всего, от себя самого.

Уже несколько дней я сталкиваюсь с тем, что ныне принято называть «слуховыми галлюцинациями». Некто на весьма скверном английском (акцент очень странный, мне незнакомый) пытается завязать разговор. Придя в себя после первой «беседы» я с неизбежностью вспомнил Сократа Афинянина с его «даймоном», не принесшим философу ничего доброго.

И как реагировать? В духов и привидений я не верю, разговаривать же с самим собою, точнее, с собственной болезнью, нелепо и опасно. Однако, естествоиспытатель должен оставаться таковым даже в самой безнадежной ситуации. Посему, поразмыслив, я задал моему Даймону самый естественный для путешествующего по Африке вопрос – об истоках Нила. Любопытно было услышать, как я сам (точнее, некая часть моего больного сознания) сумею выкрутиться.

Ответ, признаться, обескуражил. Привожу его дословно, ибо не удержался и попросил Даймона повторить:

«Исток Белого Нила – река Рукарара, впадающая в реку Кагера».

Вновь не сдержавшись, я поинтересовался точными координатами. Мой Даймон несколько замешкался (sic!), но все-таки сообщил следующее: 1°20' и 2° северной широты и 30°30' – 31°10' восточной долготы. Но это не координаты загадочной Рукарары, Даймон их не знает (!), а координаты некоего озера, куда впадает река Кагера. Кроме того, он добавил, что Рукарара считается истоком Нила условно, ибо за такой можно принять любой из притоков Кагеры.

Простите, КЕМ считается?

Мбомо без всяких шуток советует обратиться за разъяснениями к здешнему колдуну.

Вот именно.

Дорожка 5. «NjetMolotoff». Музыка Матти Юрва, слова Тату Пеккаринен, вокал Матти Юрва. (2`34).

Своеобразный «ответ Чемберлену» по-фински на «Суоми-красавицу», даже время исполнения почти такое же. Запись 1942 года. Матти Юрва музыку, конечно, не писал, а лишь обработал известную песню про ухаря-купца. Получилось очень удачно, особенно по контрасту с советской песней. Веселая ирония – против весьма натужной патетики. В 1942-м финны еще могли смеяться.

– Очки сам протрешь?

Очки?! Алеша, не думая, коснулся металлических дужек. Надо же, и это заметили. Внимательные, однако!

Вопрос решился быстро благодаря подсунутой под руку черной бархотке. Видно стало лучше, понимания, однако, ничуть не прибавилось. Его усадили к компьютеру, по экрану по-прежнему плавают какие-то картинки…

Ага, уже не «какие-то» – фотографии. Знакомый город: улицы, деревья в парке, старые дома в центре, главная площадь. А вот и университет!

За годы учебы Алексей привык – к этим улицам, к домам, к людям. Не впервой – семья кочевала по стране от Мурманска, в котором довелось родиться, до тихого Чернигова, где сейчас жили отец и мать.

Новый город Алеше пришлось осваивать уже самостоятельно. Освоил. Но все равно чувствовал себя не слишком уютно, особенно в шумном центре. Слишком много людей, и все куда-то бегут, бегут, бегут… А тут еще Десант! Интересно, чего с ним делать собрались? Током пытать станут – прямо у монитора?

А голова как болит! У-у-у!

– Чего ты ему поставишь? – Хорст Die Fahne Hoch.

– «Pain Control», само собой. А потом «Cable Car Ride». – Женя, у которой носик.

– Заснет.

– А мы ему Эшера.

На пытку это никак не походило, что, впрочем, не слишком успокаивало. «Pain Control» – в каком смысле? Боль, значит, станут контролировать? Вот спасибо!

Или песня так называется?

– Внимание, Алексей! – снова Хорст. – Сейчас наденешь наушники и станешь слушать музыку. Можешь реально расслабиться – а можешь и не расслабляться, один черт. Чего ждешь? Наушники, давай!

Спорить Алеша не решился. Хорст наклонился над столом (сколько росту у парня? метра два, больше?), диск в дисковод отправил…

И грянуло!

Нет, наоборот совсем. Это Алеше думалось, что грянет – не старым добрым роком, не поганой нынешней попсой, так «Аргонским маршем» – точно. А то и вообще «Вахтой на Рейне». Грянет – молотком по пылающему болью виску. «Es braust ein Ruf wie Donnerhall…» Или «Суоми-красавицей», как и обещано было. Но не грянуло, тихо заиграло. Не марш, не попса, не рок – и не классика. С оркестром, ретро – но точно не наше.

– Чего это? – не удержался.

– «Ad astra» – без особой охоты откликнулась Женя, – Ян Хайз. Не знаешь? И не надо, слушай, не отвлекайся. Там еще много чего будет.

А по монитору – все те же фотографии. Река, мост, костер среди старой травы, желтая листва осенних деревьев. Где это? Кажется…

Красношкольная набережная.

Так это в двух шагах – возле дома и снимали. Странное дело! Ни как ехали, ни куда, Алеша не помнил, а тут все перед глазами встало. Набережная, высокие дома у реки, вдали – громадина Цирка. Не иначе, фотки вспомнить помогли. Красиво снято, с понимание, с любовью даже.

Впрочем, пейзажи, ведуты разные быстро Алеши надоели. «А как же Эшер?» – чуть не поинтересовался вслух. Об Эшере Алексей слыхал, как не слыхать! Сумасшедшие картинки, ни верха, ни низа, одно в другое перетекает. Полное отрицание сразу всего: реализма, материализма, объективизма…

Неведомый Ян Хейз сменился чем-то другим, тоже ретро-оркестровым. Алеша без всякой охоты вслушался. Так себе музычка, не впечатляет. Вспомнился слоган, виденный где-то в Сети: «Ностальгическая революция начинается!» И точно. Не марши, так занудство с полным набором духовых.

Самое время повозмущаться и не просто, а по полной программе. Это чего ж получается? Сначала напали на мирный демократический пикет, потом ногами обработали, права человека нарушили в самой извращенной форме, а теперь «ретрой» накачивают. В конце концов, какого!..

Замер Алеша. Губу закусил.

Какого? Такого!

Голова не болела.

…В тот год они в последний раз втроем поехали на море: мама, папа и он, бывший десятиклассник, будущий первокурсник. Поступление висело на волоске, балл оказался «режущим», но Алешу это совсем не волновало. Не потому, что в армию все равно не возьмут. Тут тоже ясности не было, военкомат греб всех подряд, хромых, слепых, увечных. Но на душе было легко, спокойно и как-то по-особенному радостно. Может, потому, что папа бросил пить и твердо обещал больше не пытаться, а у мамы не болело сердце. Стоял август, штиль сменялся легкими волнами, на дискотеках крутили чудовищную чушь, чуть ли не «Руки вверх», а в маленькой кафешке «Миндаль», прилепившейся под самой горной вершиной, можно было выпить настоящий мускат.