Дело бога Плутоса АНОНИМУС

* * *

Пролог
Мадемуазель ажан

У капитана парижской полиции мадемуазель Ирэн Белью имелась одна маленькая слабость. Впрочем, точнее было бы назвать эту слабость не слабостью, а хобби или, если обойтись без английских слов, которые справедливо не любят во Франции, просто увлечением.

Увлечение это могло показаться не слишком экзотическим, однако немного старомодным. В то время, как французская молодежь жизни своей не мыслила без футбольных матчей, компьютерных игр, социальных сетей и бесконечных сэлфи, Ирэн больше всего любила посещать блошиные рынки или, говоря попросту, барахолки. Понятно, что барахолка барахолке рознь. Если на одной легко можно найти, скажем, подлинный трон Луи Четырнадцатого, который он когда-то завещал своим марокканским родственникам, чьи потомки теперь торгуют этими тронами оптом и в розницу, то на другой барахолке ничем, кроме десятка особенно кусачих блох, и не разживешься.

Но Ирэн, как истая парижанка, знала истинную цену всем столичным барахолкам. Она исходила их вдоль и поперек, от самой крупной Марше о пюс дё Сент-Уан[1] с ее бесконечными просторами, где на одном рынке располагаются сразу несколько, до блуждающих передвижных, на которые натыкаешься почти случайно.

Однако наибольшую любовь она испытывала к блошиному рынку дё Ванв: здесь был большой выбор старинных монет, книг и виниловых пластинок. Каждые выходные сотни продавцов со всей Франции выходили туда, как рыбаки на морской промысел, выкладывали на лотках редкие, старинные или просто любопытные вещи и на них, словно на живца, шел покупатель.

Покупатель, разумеется, был разный. Встречались такие, которые просто проходили мимо, и вдруг взгляд их падал на какую-нибудь незамысловатую, потемневшую от времени серебряную безделушку – и тут уж не зевай, продавец, успевай подсечь глупую рыбешку. Имелись, конечно, и более-менее постоянные клиенты – таких на кривой кобыле не объедешь: чтобы им что-то всучить, надо как следует поработать. И, наконец, существовал третий сорт покупателей – люди понимающие, разбиравшиеся в предмете не хуже, а то и лучше самих продавцов.

Мадемуазель Белью дрейфовала где-то между второй и третьей категорией. Чтобы окончательно прибиться к понимающим, ей не хватало свободного времени, а в идеале – и свободных средств. Полицейские во Франции зарабатывают недурно, грех жаловаться, однако для настоящего коллекционера этих денег все-таки маловато.

Свернув на авеню Жорж Лафенестр, она не торопясь двинулась вперед. Было свое очарование в том, чтобы оттянуть миг свидания с любимым местом. Удовольствие усиливалось тем, что только вчера Ирэн вышла в отпуск. Ощущение свободы сладко смешивалось с предвкушением грядущих находок на лотках дё Ванв, воображение подкидывало ей картины одна другой привлекательнее.

Однако в этот раз все пошло не совсем так, как ей думалось. Или, точнее, совсем не так.

Не дойдя до рынка совсем немного, она вдруг услышала за спиной гортанные крики, и в ту же секунду на нее налетела компания чернокожих подростков. Они весело толкали друг друга, кричали, дергали за одежду – словом, наслаждались жизнью в той мере, в какой позволял им скромный социальный статус. Человек неопытный решил бы, что его в этой неразберихе сейчас просто собьют с ног, но капитан Белью отлично знала, что тут ее подстерегает опасность другого рода – и мгновенно вцепилась в сумочку.

Однако, как ни быстро она действовала, мальчишки оказались быстрее. Расстегнутый ридикюль зиял огорчительной пустотой, из него исчезли кошелек и косметичка. А подростки уже с гиканьем и хохотом неслись прочь. Бежать за ними бесполезно – все равно не догонишь, а если и догонишь, скорее всего, просто схлопочешь по физиономии, на тебе же не написано, что ты – флик[2].

На счастье, одного из подростков – самого маленького из всех, на вид лет двенадцати – затолкали его приятели, и он чуть-чуть замешкался, восстанавливая равновесие. Ирэн немедленно этим воспользовалась: схватила его за тощую руку и выкрутила ее за спину, поближе к лопаткам – так, чтобы и дернуться не смог.

– Стоять, – проговорила она, – французская полиция!

И с удовольствием сунула ему в нос удостоверение, которое, по счастью, хранила не в сумочке, а во внутреннем кармане зимней куртки.

– За что, мадам? – заныл негритенок. – Что я вам сделал?!

– Сейчас узнаешь, – пообещала Ирэн. – А теперь вперед, нас ждет полицейское отделение.

И слегка подтолкнула его в спину. Но мальчишка, вместо того, чтобы идти туда, куда она его подталкивала, вдруг завопил, как резаный.

– Спасите, – голосил малолетний воришка, – она меня убивает! Нацистская сволочь убивает черного ребенка!

На крик стали оглядываться прохожие. Возмущение обывателей следовало пресечь в корне, и потому Ирэн помахала в воздухе удостоверением. При этом она чувствительно надавила на кисть малолетнему бандиту.

– Еще хоть слово вякнешь – прощайся с рукой, – прошептала она и, не отпуская паренька, быстро повела его вперед.

Несколько секунд мальчишка только мелко семенил впереди нее и хватал губами воздух, как рыба, выброшенная на берег. Потом загундосил:

– Не имеете права, я несовершеннолетний…

– Ничего, – отвечала она, не замедляя шага. – Для таких умников есть ювенальная юстиция. Слышал, что такое воспитательные меры?

– Да что я сделал-то? – в отчаянии возопил мальчишка.

– В составе банды ограбил работника полиции – вот что ты сделал.

– Да не брал я ваш кошелек! – возмутился воришка. – Я вообще мимо шел.

– Раскололся, дурачок, – усмехнулась мадемуазель Белью. – Если не крал, откуда знаешь, что увели кошелек? Имей в виду, организованное нападение считается отягчающим вину обстоятельством. За такое можно и в тюрьму загреметь, никто на твой возраст смотреть не станет.

– Ладно, – пробурчал подросток, поняв, что запираться выйдет себе дороже. – А если подгоню лопатник обратно, отпустите?

– Ты мне условий не ставь, – сурово сказала Ирэн. – Сначала верни, потом будем разговаривать.

К ее удивлению, негритенок повел ее прямо на Марше о пюс дё Ванв. По дороге она выяснила, что зовут его Венсан, фамилия Ретель. Мадемуазель Белью только головой покачала: ну, конечно, Венсан Ретель! Красиво, черт побери, аристократично! А почему уж сразу не Валуа или Бурбон[3]? Каких только имен не берут себе простые африканские иммигранты!

Спустя пару минут, пройдя мимо нескольких лотков, они остановились перед полной чернокожей торговкой, сиявшей, словно начищенный таз. Сияли белки ее глаз, сияла черно-коричневая кожа на лице, сияли белоснежные зубы во рту, который безостановочно улыбался; сияла даже теплая красная куртка, плотно охватывавшая дородное тело. Казалось, дама заполоняла своим сиянием все окружающее пространство, и если бы на улице стояла ночь, рядом с ней вполне можно было бы обойтись без фонарей.

Женщины этой на рынке дё Ванв Ирэн раньше не видела. Она окинула быстрым взглядом ее лоток. Набор товаров чрезвычайно пестрый – от носовых платков до потертых фотоальбомов. Может быть, она бандерша, и лоток – лишь место сбыта вещей, которые удалось раздобыть шайке малолетних бандитов?

Мадемуазель Белью перевела взгляд на лицо чернокожей дамы. Если с крестиком, то, скорее всего, звать ее Мари. Если без крестика, то, вероятно, Фатима. Именно два этих имени почему-то очень популярны среди выходцев с африканского континента. Марией себя обычно называют чернокожие, принявшие христианство, те же, кто в вечном историческом споре взял сторону ислама, предпочитают зваться Фатимой или как-то в этом роде.

Дама тем временем, наконец, заметила и Ирэн, и мальчишку. Окружавшее ее сияние тут же угасло, глаза нехорошо сощурились.

– Мам, – угрюмо сказал негритенок, – ей нужен кошелек!

И выразительно кивнул на Ирэн.

– Кошелек? – протянула мадам Ретель. – Кошелки у нас есть, на любой выбор.

И она вытащила из-под лотка целую коробку с разноцветными бисерными кошельками. Три евро штука, на десять евро – пять штук.

– Нет, благодарю, – холодно сказала Ирэн. – Мне нужен мой кошелек.

Глаза у чернокожей мадам широко открылись и удивленно заморгали. Боже мой, откуда же у нее может быть кошелек мадемуазель?

– Мам, она флик, – уныло проговорил мальчишка.

Чернокожая дама нахмурилась: нехорошо говорить флик, это обидное прозвище. Следует говорить мадам ажан. Ирэн, услышав такое, поморщилась – ей это цирк был слишком хорошо знаком.

– Вот что, мадам Ретель, – сказала она решительно. – Я – офицер полиции, а ваш сын – член уличной банды. Он с подельниками напал на меня и украл мой кошелек. Это ограбление с отягчающими обстоятельствами, выводы можете сделать сами.

Мамаша Венсана посмотрела на нее с ужасом. Боже мой, что такое говорит мадам? Ее сын – послушный мальчик, он не мог состоять ни в какой банде, это все наветы злых людей, которые ненавидят бедных чернокожих.

– Все понятно, – кивнула Ирэн. – Я забираю мальчика с собой, а вы пока свяжитесь с адвокатом, он вам очень понадобится…

И она решительно дернула за собой Венсана. Тот скроил паническую физиономию.

– Стойте, – торопливо заговорила мадам Ретель, – подождите. Вы знаете, я на все готова ради сына, но что, если он не виноват? Что, если вы сами что-то перепутали? Может быть, вы не заметили кошелек, а он так и лежит в вашей сумке?

– Это плохая шутка, – сурово отвечала Ирэн.

– И все же посмотрите. Если его там нет, забирайте Венсана с собой, слова не скажу против.

Ирэн внимательно поглядела на мамашу. Все понятно. Видимо, пока она стояла тут, кто-то из подельников мальчишки подбросил кошелек обратно ей в сумку.

– Посмотрите, прошу вас… – мадам Ретель просто источала елей.

Не сомневаясь, что кошелек уже подбросили в сумку, мадемуазель ажан открыла ридикюль. Однако, к величайшему ее удивлению, кошелька там не было.

– Кошелька нет, – проговорила она, поднимая глаза на мадам Ретель.

– Конечно, – та улыбнулась во весь рот, обнажив белые зубы. – Конечно, его там нет. И быть не может. Потому что вы сами уронили его только что на землю.

И она показала пальцем вниз. Там, прямо перед лотком, лежал золотистый кошелек от Диора. Похоже, хитрая мадам Ретель все-таки обвела ее вокруг пальца.

Чертыхнувшись, Ирэн подняла кошелек и открыла его. Банковские карты, водительское удостоверение и даже наличные – все было на месте. Видимо, малолетние грабители притаскивали все ворованное мадам Ретель, а она уже решала, что с этим делать дальше. Пока Ирэн рылась в своей сумочке, мамаша Венсана ловко подбросила кошелек прямо ей под ноги. Высокая квалификация, ничего не скажешь.

– Надеюсь, все в порядке? – мадам Ретель снова сияла, как начищенный медный таз. – У вас больше нет к нам никаких претензий?

– Нет, – процедила Ирэн. – Претензий нет. Желаю удачи.

И совсем было повернулась, чтобы идти прочь. Но тут вдруг что-то царапнуло ее глаз. Что-то маленькое, но хлесткое, как, бывает, случайно ударит по глазу пролетающая мимо мошка.

Она снова повернулась к лотку мадам Венсан и опустила взгляд. В ту же секунду трепещущее ощущение необыкновенной удачи сжало ей сердце. На лотке лежал старинный, открытый на первой странице фотоальбом, с которого глядела на нее бровастая усатая женщина в короткой юбочке. Стараясь не спугнуть удачу, мадемуазель Белью небрежно подтянула к себе альбом, перекинула страницу, и на следующей увидела еще одну пышную красавицу, чуть менее усатую, но такую же бровастую, и в такой же неприлично короткой юбочке. Та сидела, поджав ноги по-турецки, и хмуро смотрела куда-то вдаль. Еще одна страница – и Ирэн окончательно поняла, что не ошиблась. Со старинной пожелтевшей фотографии в полном воинском облачении и очень довольный собой глядел на нее усатый повелитель Ирана Насер ад-Дин шах Каджар.

«Боже мой, – подумала она, – да ведь это фотографии, украденные из архива шахиншаха. Их считали безвозвратно утерянными. Впрочем, Орест, кажется, говорил, что Загорскому удалось найти часть архива. Но откуда же они взялись тут, в Париже?»

– Странные фотки, – сказала она, небрежно бросая альбом на лоток. – Откуда они и кто на них изображен?

Мадам Ретель отвечала, что она не знает, кто все эти дамы, но ей известно, что это очень старинные и очень ценные фотографии, им, может быть, три или четыре века.

– Три или четыре века! – хмыкнула Ирэн. – Да само искусство фотографии существует меньше двухсот лет…

Но мадам Ретель настаивала: фото может быть, и не такие древние, но все равно очень ценные.

– Были бы они ценные, давно бы хранились в музее Лувра, а не валялись на барахолке, – отвечала мадемуазель ажан и, демонстрируя полное отсутствие интереса к фотоальбому, взяла с лотка первое, что попалось ей в руки.

Это была старая ученическая тетрадка, и Ирэн небрежно раскрыла ее на первой странице. Но если при взгляде на фотоальбом у нее забилось сердце, то теперь у нее потемнело в глазах. На нее смотрели неразборчивые, но страшно знакомые выцветшие строки, записанные шифрованной скорописью. Этот почерк и эту скоропись она уже видела раньше, когда приезжала в Россию, и генерал Воронцов, проникшийся к ней необыкновенной симпатией, решился показать ей дневники Нестора Васильевича Загорского.

Она все еще чувствовала на себе испытующий взгляд мадам Ретель, и у нее хватило выдержки успокоить дыхание и изобразить на лице недоуменную гримасу.

– А это что такое?

– Это исторические записки на древнем мертвом языке, – не обинуясь, соврала мамаша Венсана.

Ирэн хмыкнула: то у вас фотографиям четыреста лет, то записки на мертвом языке в ученической тетради. Торговка защищалась, говоря, что тетрадь ведь очень старая, почему бы там не писать вымершим народам на мертвом языке?

– Тетрадке этой от силы лет пятьдесят, – Ирэн нарочно снизила возраст тетради, чтобы окончательно спустить мадам Ретель с небес на землю. – У моей тетки таких полно, я хоть завтра заполню их каракулями и буду говорить, что это древний язык. У вас, поди, не одна такая есть, верно? Одну продаете, другую вытаскиваете…

Мадам Ретель потупилась и созналась, что тетрадей, действительно, целая коробка. Но если мадам ажан купит у нее альбом с фотографиями, то коробку с тетрадями она отдаст ей за полцены.

Мадам ажан мысленно возликовала, но внешне на лице ее не дрогнул ни единый мускул, она лишь плечами пожала: и зачем ей нужен старинный альбом с усатыми тетками, если таких теперь и в реальности полным-полно? А, впрочем, сколько она там хотела за то и другое вместе?

Мадам Ретель назвала цену величиной в половину месячного оклада Ирэн. Соблазн был необыкновенно велик, но неужели она даже не поторгуется? В конце концов, ажан она или не ажан?

– Мы вот как поступим, – сказала Ирэн, поразмыслив несколько секунд. – У вас есть документы, доказывающие, что эти вещи принадлежат вам?

Торговка выпучила глаза и заморгала. Мадам ажан, какие тут могут быть документы, она ведь сама их купила у одного собирателя древностей!

– Значит, нет документов, – припечатала мадемуазель Белью. – В таком случае, мне придется изъять это все и отправить на экспертизу. Возможно, поступали заявления о пропаже всех этих предметов.

И она широким жестом обвела лоток мадам Ретель. Конечно, она не имела никаких оснований изымать чужое имущество, но мамаша Венсана, похоже, этого не знала. Более того, она посерела от ужаса и замахала руками: хорошо-хорошо, она готова сбросить еще пятьдесят евро – но исключительно для мадам ажан!

– Куплю все вместе за пятьсот евро, – не моргнув глазом, отвечала Ирэн.

В конце концов, сговорились на тысяче. Мадам Ретель была так любезна, что лично упаковала и альбом, и коробку с дневниками, и еще долго махала вслед мадам ажан, которая, ухватив покупки, устремилась прочь так быстро, словно боялась, что торговка вдруг опомнится и потребует все купленное назад.

Не успела, впрочем, она добраться до метро, как зазвонил мобильный. Рингтоном у Ирэн на телефоне стоял Клод Дебюсси – ноктюрн «Лунный свет». Но сейчас любимый композитор звучал навязчиво и даже раздражающе. Она хотела отклонить вызов, но увидела, что определился номер Ореста Волина. Потрясающее совпадение, неужели Волин что-то почувствовал?!

Ирэн приняла вызов.

– Ты не поверишь, что я нашла! – прокричала она в трубку, поставив покупки на землю и крепко придерживая их ногой, на случай, если очередной подросток захочет на них покуситься. – Как там у вас говорят: ты стоишь? Если стоишь, то сядь, если сидишь, то ляг…

– Иришка, я и сяду, и лягу, но не сейчас, а чуть попозже, – отвечал он нетерпеливо, и голос Волина показался ей крайне хмурым. – У нас тут беда: Сергей Сергеевич попал в Коммунарку.

Сергей Сергеевич – это был тот самый генерал Воронцов, а что такое Коммунарка, этого она не знала.

– Коммунарка – это ковидный госпиталь, – объяснил Волин. – Угораздило старого черта подхватить корону на самом излете пандемии…

Сегодня он выражался как-то особенно непонятно, наверное, потому, что очень волновался. Впрочем, догадаться о чем именно он говорит, было несложно.

– Ситуация крайне хреновая, – продолжал старший следователь, – генерал лежит под ИВЛ.

И, не дожидаясь, вопроса, расшифровал: ИВЛ – это аппарат искусственной вентиляции легких.

– Да, это очень хреново, – вынуждена была согласиться Ирэн или, как звал ее Волин, Иришка. – Какие перспективы?

– Перспективы хуже некуда, – мрачно отвечал старший следователь. – Человеку девяносто лет в обед, у него коронавирус, на пятьдесят процентов поражены легкие и лежит под ИВЛ – какие, по-твоему, могут быть у него перспективы?

– И никакой надежды? – упавшим голосом спросила Иришка. Ей очень нравился Сергей Сергеевич, хотя он и был пенсионером Комитета государственной безопасности, к которому на Западе отношение было традиционно неприязненным. Но одно дело – Комитет, к тому же почивший в бозе, и совсем другое – конкретный Сергей Сергеевич, который самому Оресту был чем-то вроде дедушки.

Волин отвечал, что надежда есть, хотя и призрачная. Доктора в Коммунарке говорят, что на Западе недавно появился очень хороший препарат для лечения коронавируса, с минимальными побочными действиями, что в их случае очень важно. Но есть одна проблема – у них в России этот препарат пока не зарегистрирован, так что взять его неоткуда.

– Ты хочешь, чтобы я его купила здесь и отослала в Москву? – догадалась Иришка.

– Не отослала, а привезла, – отвечал старший следователь. – Или, если не можешь сама, перешли с кем-нибудь. Но обязательно сегодня. Принять его нужно в первые четыре дня от начала болезни, тогда он будет по-настоящему эффективен. А четыре дня истекают сегодня вечером.

Иришка ахнула: почему же он раньше не позвонил? Да потому что он только сегодня обнаружил, что Воронцов слег. Тот до последнего не хотел к врачам обращаться, аспирином лечился. Ну, и долечился до того, что стал сознание терять. Хорошо, ему Волин позвонил. Подхватил генерала и тепленького доставил в Коммунарку. А уже там его к ИВЛ подключили. И там же врачи Волину рассказали про лекарство. Одним словом, надо успеть купить препарат и сегодня к вечеру быть в Москве. Иначе их дорогой генерал отбросит свои старческие копыта.

– Хорошо, я попробую успеть, – проговорила Иришка, думая о том, как ей повезло, что у нее как раз начался отпуск. И тут же поправилась. – Нет, я успею, конечно, успею…

Увы, она не успела. В российской столице разыгралась метель, и борт Париж-Москва откладывался, и откладывался, и никак не мог вылететь вовремя. А когда он все-таки вылетел и спустя четыре часа приземлился, в Москве было уже хмурое зимнее утро – такое же хмурое, как и старший следователь Волин, встречавший ее в международном аэропорту Шереметьево.

– Прости, – шептала Иришка, обнимая Волина, – пожалуйста, прости…

На самом деле, она, конечно, была ни в чем не виновата, просто где-то в небесной канцелярии решили, что метель разыграется, и борт не вылетит вовремя, и уж точно вовремя не приземлится.

– Ладно, – сказал Волин, лицо которого за долгие часы ожидания в аэропорту сделалось черным. – Ты тут вообще не при чем. Препарат при тебе? Поехали в Коммунарку, может спасем кого-нибудь еще…

И они сели в такси, и поехали в Коммунарку, и ехали еще долгих два часа. Хотя снегопад уже кончился, в силу вступили утренние московские пробки. Это была самая томительная поездка в жизни Иришки, и в жизни Волина, наверное, тоже. Он до последнего наделся, что, может, Воронцов еще жив, что лекарство пригодится именно генералу, а не неизвестному больному – и она тоже больше всего на свете на это наделась. Но надежда таяла с каждой минутой, а когда они все-таки вошли в «зеленую зону» Коммунарки, она растаяла окончательно.

Вышедший к ним лечащий врач с красными от бессонницы глазами несколько секунд смотрел на Волина, не узнавая, потом спросил: что?

– Мы вот, – сказал старший следователь хмуро, – к Воронцову с лекарством. Аэропорт не принимал, опоздали…

Тут Иришка не выдержала и горько заплакала. Она плакала и плакала, и не могла остановиться. Все-таки это испытание – иметь русскую кровь. Разве стала бы французский ажан Ирэн Белью рыдать над малознакомым стариком, которого она видела пару раз в жизни? Нет, никогда. А русская Иришка Белова плакала и не могла остановиться.

Врач перевел взгляд с Волина на нее, потом снова на Волина – и в глазах у него зажглась какая-то мысль.

– А, – сказал он, как будто что-то вспомнив, – вы к генералу! Давайте лекарство, начнем терапию.

– Так он жив? – перестав плакать, немеющими губами спросила Иришка.

– Жив, курилка, что ему сделается… Лежит под ИВЛ. Старой закалки человек, такие в огне не горят, а в воде – тем более.

Тут Иришка опять заплакала – теперь уже от радости. Волин поднял брови.

– Но вы же сказали, что надо уложиться в четыре дня…

– Ну, это в идеале, – проговорил врач несколько нетерпеливо. – Всегда лучше начать лечить раньше, чем позже. Давайте лекарство и начнем уже…

* * *

Кабинет «Гобелены» в московском ресторане «Турандот» сдержанно гудел. Электрическим солнцем сияла хрустальная люстра, паря над накрытым столом, за которым расположились сейчас полтора десятка человек самого разнокалиберного вида. Высокие и маленькие, лысые и седые, курносые и просто носатые – почти всех их объединяла только служба в органах, да еще, пожалуй, возраст: самому молодому было хорошо за семьдесят.

Солидно посверкивали под люстрой фарфоровые тарелки и серебряные приборы, так же солидно блестели лысины. Гобелены на стенах поражали разнообразием сюжетов; изображенные на них предметы, а также реальные и мифические животные вроде сов, фениксов и орлов символически обещали изобилие, богатство, победу и другие приятные для любого почти человека вещи.

Однако главным героем банкета в ресторане «Турандот» был не любой и всякий, а совершенно конкретный генерал КГБ в отставке Сергей Сергеевич Воронцов. Сегодня здесь отмечалось девяностолетие отважного разведчика…

– И контрразведчика тоже, между нами говоря, – добавил полномочный представитель Федеральной службы безопасности, пятидесятилетний полковник Андрейкин, возвышавшийся сейчас над остальными гостями с бокалом в руке. Среди сослуживцев Воронцова, иссушенных возрастом старых одров, румяный плотный полковник смотрелся почти мальчишкой.

– Возможно, не все присутствующие знают, – тут полковник обратил игривый взор на мадемуазель Белью, которая вместе со старшим следователем Волиным сидела по правую руку от генерала, восседавшего, как и положено, во главе стола, – да, так вот, возможно, не все знают, что Сергей Сергеевич Воронцов – подлинный универсал нашего дела и успел поработать и в разведке, и в контрразведке. Ордена и медали, которые по скромности своей он не надел, ограничившись лишь орденскими планками, ясно говорят о том огромном вкладе, которые генерал внес в дело защиты и процветания нашей родины.

Суровые ветераны важно закивали, подтверждая слова полковника, который им с высоты их возраста казался просто молокососом – уж внес так внес, тут ни убавить, ни прибавить.

– Сергей Сергеевич, – продолжал Андрейкин, – есть подлинный стратег нашего великого дела. Потому что лишь подлинный стратег может не только идеально выполнять свои служебные обязанности, но и дожить при этом до столь почтенного возраста. Хотя, когда я смотрю на генерала Воронцова, я думаю: к черту возраст! Как верно заметил классик: разведчики – и контрразведчики тоже – бывшими не бывают! Это значит, что случись чего, наш дорогой Сергей Сергеевич, как и в прежние годы, встанет на защиту интересов отчизны и от врагов наших только пух полетит…

– И перья, – неожиданно добавил генерал, который до этого сидел так неподвижно, что можно было принять его за восковую фигуру, которую почему-то забыл в Москве выездной музей мадам Тюссо.

– Да, и перья! – в восторге воскликнул полковник. – Именно перья! Как верно выразился другой классик: полетят клочки по закоулочкам. Этот слоган следовало бы взять в качестве девиза нашей замечательной организации. Впрочем, как говорил третий классик, какие наши годы, мы свое еще возьмем!

Воронцов, который еще не вполне оправился после ковида, устало смежил очи и снова превратился в восковую фигуру. Иришка и Волин обменялись быстрыми беспокойными взглядами – по их мнению, Сергей Сергеевич совершенно напрасно затеял всю эту помпу с юбилеем. Нужно было отложить банкет хотя бы на пару недель и восстановиться немного, и только потом уже разводить всяческие юбилеи…

– Что будет потом, никто не знает, – ворчливо отвечал им Воронцов. – В моем возрасте до «потом» дело вообще может не дойти. Кто сегодня юбилей не отпраздновал, завтра отпразднует похороны. Как говорилось в «Приключениях Шурика»: в твоем доме будет играть музыка, но ты ее не услышишь! Так что даже не отговаривайте.

Они и не отговаривали, однако между собой условились внимательно приглядывать за генералом и в случае чего немедленно прервать эту, как выразился Волин, вакханалию. Впрочем, с полным основанием называть воронцовский юбилей вакханалией язык не повернулся бы даже у директора ФСБ. На вакханку тут тянула одна Иришка, но она вела себя крайне скромно и даже ничего не пила, только пригубливала вино из бокала при очередном тосте в честь юбиляра. Древние же сослуживцы Воронцова, составлявшие на банкете квалифицированное большинство, и подавно не похожи были на сладострастных сатиров, без которых, как известно, не обходится ни одна приличная вакханалия.

Выпив за здоровье и процветание юбиляра, полковник предложил второй тост за прекрасных дам и маслено улыбнулся Иришке. Но мадемуазель французский ажан неожиданно воспротивилась.

– Тост за прекрасных дам – это очень прекрасно, – сказала она решительно. – Но я думаю, что второй тост надо поднять за еще более прекрасных сослуживцев генерала!

И, действительно, подняла свой бокал с вином – багровым, словно кровь, только что пущенная из жил.

Дряхлые воронцовские сослуживцы, услышав, что их называет прекрасными такая очаровательная юная барышня, необыкновенно оживились. После выхода на пенсию и утери административного влияния они подобных эпитетов не удостаивались вовсе. Самое лучшее, что мог услышать в свой адрес вышедший в тираж служака, так это неласковое прозвище «старый таракан», пущенное в обиход артистом эстрады Аркадием Райкиным.

А между тем всякий человек, пусть даже и трижды пенсионер, хочет думать, что он все еще молод и прекрасен. Вот поэтому предложение Иришки было принято с воодушевлением и даже с восторгом, и сопровождалось бодрыми старческими восклицаниями: «За Комитет!»

Впрочем, здравицы и тосты были на банкете делом второстепенным. Все с нетерпением ждали, какая же награда будет вручена юбиляру от любезной его сердцу конторы, которой отдал он всю свою жизнь.

Поняв это, Андрейкин решил не томить почтеннейшую публику. Черт его знает, в каком состоянии наш юбиляр, если судить по виду – то совсем вялый. Может, он через пять минут и вовсе ласты склеит, куда, скажите, потом награду девать?

Полковник снова поднялся из-за стола и жестом попросил внимания. Пчелиное гудение в кабинете тут же стихло. Лицо полковника сделалось серьезным и торжественным.

– Я не зря вспомнил сегодня, что наш дорогой Сергей Сергеевич – одновременно и разведчик, и контрразведчик. Есть у нас такая медаль: «За заслуги в разведке». Есть у нас также и медаль «За заслуги в контрразведке». Мы тут с руководством долго думали, в какой из областей он проявил себя в большей степени и какую их двух медалей выбрать, чтобы вручить нашему юбиляру. И, знаете, так и не определились. И там, там заслуги его огромны. Поэтому давать любую из этих медалей было бы неправильно…

– Так что же – без медали генерала оставите? – маленький лысый ветеран лет восьмидесяти так рассердился, что стукнул кулаком по столу, испуганно задребезжали вилки.

Андрейкин поднял руку: минутку терпения, друзья!

– Итак, давать любую из этих медалей было бы неправильно, – повторил он со значением. – Точнее сказать, неправильно было бы давать одну из этих медалей. Поэтому руководство решило наградить генерал-майора Воронцова Сергей Сергеича сразу двумя памятными медалями – «За заслуги в разведке» и «За заслуги в контрразведке»!

Он вытащил из кармана пиджака две коробочки. Генерал Воронцов поднялся со стула, и Андрейкин под аплодисменты собравшейся публики прикрепил ему на грудь обе медали…

* * *

– Медаль – это, конечно, хорошо, а две медали – в два раза лучше, – говорил Волин, вспоминая торжественное окончание банкета. – Вот, правда, время сейчас неспокойное, так что лучший подарок юбиляру – именной пистолет с полной коробкой патронов к нему.

– Во-первых, пистолет у меня уже есть, – проворчал Сергей Сергеевич. – Во-вторых, по нынешним временам надо не пистолет дарить, а гранатомет или даже реактивную систему залпового огня «Град». А лучше всего – межконтинентальную ракету.

Воронцов, Иришка и Волин сидели в старых плетеных креслах на даче у генерала, за окном сгустилась непроглядная зимняя ночь. Камин перед ними потрескивал дровами и отбрасывал желтые всполохи в темноту гостиной, придавая всей обстановке нечто совершенно новогоднее, то есть сказочное и удивительное.

– Вы как себя чувствуете? – спросил Волин, озабоченно поглядывая на генерала. – Может, вам валерьянки накапать?

– Нормально я себя чувствую, – ворчливо отвечал Воронцов, – даже взбодрился малость.

– Это очень хорошо, что взбодрился, – проговорила Иришка, загадочно улыбаясь. – Потому что у меня для вас тоже есть подарок.

– Да ты уж сделала подарок, жизнь мне спасла, – отвечал Воронцов, но, тем не менее, поглядел на барышню с любопытством.

– Это Волин вам спас, – сказала мадемуазель ажан, – а у меня отдельный подарок. Не ракета, конечно, и не граната даже, но тоже ничего.

С этими словами она вышла на минутку из гостиной в прихожую, а когда вернулась, в руках у нее была коробка, украшенная золотисто-зеленым новогодним бантом. Поставив ее на журнальный столик перед генералом, мадемуазель Белью скромно отступила назад.

– Что там? – спросил генерал, посматривая на Волина.

– Открывайте, – улыбнулся Волин.

Непослушными пальцами генерал развязал бант, разорвал упаковку. Снял крышку и замер. Из коробки на него смотрели знакомые ученические тетради. Несколько секунд он молчал, потом взял верхнюю тетрадь в руки, осторожно открыл. Погладил пальцами первую страницу – желтую, обветшавшую.

– Не может быть… – проговорил он тихо. – Откуда у тебя это?

Тут Иришке пришлось рассказать всю историю с мадам Ретель. Генерал только кивал, слушая ее.

– Что ж, – сказал он наконец, – чего только не бывает на свете. А фотографии ты дома оставила?

– Да, в Париже, – отвечала Иришка, – боялась, что на таможне конфискуют.

Старший следователь заметил, что ему одно непонятно: каким образом, фотографии из архива шахиншаха и дневники Загорского всплыли во Франции?

– Это как раз объяснить проще всего, – отвечал Сергей Сергеевич. – Очевидно, Загорский отыскал часть похищенного у шаха Насер ад-Дина фотоархива и хранил его на своей финской даче в Куоккале. Помните,он писал о ней в дневнике «Хроники преисподней»?

Волин и Иришка переглянулись – несмотря на возраст и болезнь, память у генерала оставалась необыкновенно ясной и цепкой.

– Туда же, в Куоккалу, скорее всего, отправил он и часть своих дневников, – продолжал Воронцов. – Какое-то время после революции дом стоял бесхозный и Загорский, вероятно, почел за лучшее его продать. Сам он попасть в Финляндию в то время не мог, и, возможно, попросил, чтобы его японская жена…

– Жена? – переспросила Иришка, которая по понятным обстоятельствам знала дневники Загорского хуже, чем генерал.

– Да, жена, – нетерпеливо повторил Сергей Сергеевич, – он про нее писал в своем японском дневнике. Так вот, Загорский, скорее всего, попросил свою жену, чтобы она вывезла все наиболее ценное – в первую очередь архив и дневники – к себе во Францию. После ее смерти наследники или просто люди, которым попал в руки архив, не понимая его ценности, поспешили от него избавиться. И вот теперь архив всплыл на блошином рынке и волею судеб его приобрела наша дорогая Ирина.

Он снова бережно коснулся тетрадного листа пальцами, положил тетрадь в коробку, откинулся в кресле и закрыл глаза. С минуту все молчали.

– У меня тоже для вас небольшой сюрприз, – проговорил генерал, не открывая глаз. – Я расшифровал последнюю тетрадь Загорского… Последнюю из тех, которая была у меня, – поправился он. – Хотите взглянуть?

Волин и Иришка переглянулись: что за вопрос? Конечно, они хотят.

Воронцов кивнул.

– В спальне на столе лежит синяя папка, – проговорил он. – Почитайте, а я пока отдохну немного. Что-то я сильно устал за последние дни…

Глава первая
Секрет государственной важности

«Старый дворецкий Артур Иванович Киршнер, не один год служивший у действительного статского советника Загорского, был человек бывалый и многое в жизни повидал. Строго говоря, был он не таким уж и старым, лет на десять моложе хозяина…»

– Не лет на десять, а ровно на десять лет, – обычно поправлял педантичный Артур Иванович, если уж речь о возрасте заходила в его присутствии. – Десять лет без одного месяца и трех дней, в этом деле, милостивые государи, не может быть никакой приблизительности.

Итак, несмотря на сравнительную молодость, Артур Иванович был человек бывалый и многое в жизни повидал.

– По-другому никак, – благосклонно объяснял он за чаепитием нестарой еще и весьма миловидной кухарке Варваре. – Его превосходительство – дипломат. То Париж, то Мадрид, а то и вовсе какая-нибудь Япония, не к ночи будь помянута; одним словом, вся жизнь как на качелях. Ну, а я – самый близкий ему человек и, значит, должен быть готов к любому повороту судьбы.

Тут, правду сказать, Артур Иванович немного отклонялся от истины. Если оставить в стороне некоторых дам, к которым у Загорского возникала естественная сердечная привязанность, самым близким Нестору Васильевичу человеком все-таки следовало считать его помощника Ганцзалина, который как раз и сопровождал того в его служебных странствиях по свету.

– Ну, Ганцзалин – особь статья, – не соглашался Киршнер. – Не хотелось бы никого обидеть, конечно, но он – китаец, человек желтой жизни и прищуренной к тому же. А я имею в виду – среди настоящих, то есть русских, православных людей ближе меня к Нестору Васильевичу нет никого…

Здесь, впрочем, тоже выходила путаница. Назвать Киршнера русским и православным не поворачивался язык. Артур Иванович, хоть и родился в России, однако был чистокровным немцем, да к тому же еще и лютеранином. Правда, на это ему никто указывать не решался, а потому так оно и получалось, что, по расчетам самого Киршнера, был он самым близким к действительному статскому советнику человеком.

И вот теперь этот самый близкий стоял на пороге хозяйского кабинета и исправно пучил в академический интерьер свои честные немецкие глаза.

В обустройстве дома Нестор Васильевич проявлял здоровый консерватизм, и обстановка кабинета годами никак почти не менялась: дубовый письменный стол, лампа под шелковым абажуром, на котором вышиты были сцены из китайского эпоса «Троецарствие», чернильница, стакан с остро очиненными карандашами, толстая стопка писчей бумаги и пухлый кожаный блокнот. Тут же стоял бежевый диван, на котором одинаково удобно было как сидеть, так и спать, и пара бежевых же кресел. По стенам уходили в потолок высокие книжные шкафы с бесчисленными томами; чаще всего встречались тут книги на английском и китайском языках. Правда, в последние пару лет в кабинете появился выделенный угол, где располагалась химическая лаборатория – в остальном же все было, как и в прежние годы.

– К его превосходительству посетитель с визитом, – проговорил Киршнер в спину хозяина, который как раз сидел над переводом знаменитого текста «Семь извлечений из облачного книгохранилища». Это был старинный компендиум даосского канона, известного всему миру как «До цзан». Синологи относили «Семь извлечений» к эпохе Сун, и Загорскому показалось соблазнительным поупражняться в освоении трактата, от которого отделяла нас без малого тысяча лет. Накануне Нестор Васильевич был в Императорской публичной библиотеке и своими собственными руками переписал начало книги, чтобы дома спокойно заняться ее переводом.

– Посетитель… Что за посетитель? – рассеянно переспросил действительный статский советник, не отрываясь от толстенного китайско-русского словаря.

– С визитом, – механически повторил Артур Иванович.

Нестор Васильевич поднял, наконец, взгляд от иероглифов и повернулся к дворецкому. Вид у того был такой, как будто это именно его заставили разгадывать многовековую китайскую премудрость – и притом без всякого с его стороны желания.

– Ну, и кто же так жаждет лицезреть мою скромную персону? – нетерпеливо осведомился Загорский.

– Осмелюсь доложить – Ганцзалин, – после некоторой паузы отвечал Киршнер.

Тут настало время удивиться и самому Нестору Васильевичу. Тридцать с лишним лет он не мог научить китайца стучать, прежде чем войти в комнату, а тут вдруг Ганцзалин заранее уведомляет о своем визите через дворецкого.

– Не сошел ли, случаем, с ума наш добрый друг? – озабоченно осведомился действительный статский советник.

Ответить на этот вопрос со всей определенностью Киршнер не мог. С его точки зрения, китайский помощник Загорского был умалишенным от рождения, просто очень ловко это скрывал.

– Ладно, проси, – решил Нестор Васильевич. – Однако на всякий случай держись от него подальше.

Киршнер кивнул и вышел вон. Спустя полминуты раздался размеренный стук каблуков, по звуку несколько похожий на церемониальный шаг, каким на парадах ходят императорские гвардейцы, и в кабинет прошествовал Ганцзалин. Желтая его, словно медом намазанная, физиономия имела вид напыщенный и даже патетический, однако косые глаза хитро сверкали.

– Ну, – проговорил Загорский, – что стряслось? Чего вдруг пришло тебе в голову наносить мне официальные визиты?

Несколько секунд китаец молчал, и было видно, что его прямо распирает от торжественности момента. Потом необыкновенно противным, по мнению Нестора Васильевича, голосом он произнес сакраментальную фразу.

– Пора нам, хозяин, жениться!

Позже помощник заявлял, что голос его был вовсе не противным, а наоборот, величественным – и то был не просто голос, но глас судьбы. Так или иначе, услышав столь своеобразное предложение, Загорский поглядел на китайца с удивлением.

– Что значит – нам пора? Позволь узнать, кому это – нам?

Помощник с охотою объяснил, что «нам» – это значит ему, Загорскому, ну, и Ганцзалину, конечно, тоже. Им ведь уже без малого по шестьдесят лет, а если на двоих посчитать – то и все сто двадцать наберется. Самое выходит время жениться солидным мужчинам. Что касается Ганцзалина, то он уже присмотрел себе хорошую девушку на прогулке в парке…

– И что это за девушка? – с интересом спросил Нестор Васильевич.

Девушка, судя по всему, была горничной в богатом доме.

– Что значит – судя по всему? – перебил помощника хозяин. – Ты что же, не знаешь даже, чем она занимается? Может быть, ты и имени ее не знешь?

Страницы: