Закон сохранения Токарева Виктория

– Это ваше? – спросил Гия.

– Журнал мой, – сказал красавец, – и собака моя. А машина и женщина чужие.

– Потрясающая собака! – похвалил Гия. – Вы довольны?

– Собакой?

– Успехом.

– А каким успехом?

Разговор не получался.

– Своим, – растолковал Гия.

– Понимаете… – Парень достал из кармана белую зажигалку. – Успех интересен как результат чего-то. А у меня этого «чего-то» нет. Один только результат. Как картофельная ботва без картошки.

Гия чувствовал, что ему следует возразить, но не мог придумать – что именно.

– Я ходил по сцене, потому что я красивый. А на карликов все смотрят потому, что они карлики. Ну и что?

– Но вы посмотрели чужие города! Я, например, всю жизнь мечтал побывать в Японии. Там, говорят, турецкие бани есть.

– Был я в турецких банях. Подумаешь! – Красавец махнул рукой. – Все это интересно посмотреть для того, чтобы потом вернуться и рассказать. Главное в этом вопросе – чтобы было кому рассказать.

Гия догадался, что рассказать некому. Это был несчастливый красавец.

– Хотите мне рассказать?

Может, он пришел именно за этим? Но красавец покачал головой – он пришел не за этим.

– Что мне делать? – спросил он и поднял глаза на Гию. Брови у него были высокие.

– Живите, как все.

– Но я уже не могу, как все…

– Тогда я не знаю…

В конце дня в кабинет № 88 позвонил Вахлаков.

– Приезжай!.. – коротко распорядился Вахлаков. – Ты должен сказать, что я – это я. Меня в ресторан не пускают.

– Мне не хочется ехать, – извинился Гия. – У меня плохое настроение.

– А у меня, думаешь, хорошее? С пяти часов хожу от одной рожи к другой. Никто не верит.

– Вы покажите им удостоверение.

– Так я же на удостоверении старый.

Гия ничего не сказал.

– Ты меня слышишь? – заорал Вахлаков.

– Слышу, – спокойно сказал Гия.

– Возьми паспорт, – продолжал орать Вахлаков. – Сначала объяснишь, что ты – это ты, а потом, что я – это я!

В ресторане было тихо – гораздо тише, чем в других московских ресторанах. Когда кто-нибудь шел по проходу, все оборачивались и смотрели, кто идет. Все знали друг друга.

Если появлялась красивая женщина, все опять оборачивались и смотрели сначала на женщину, а потом на того, с кем она пришла.

Когда вошли Гия и Вахлаков, на них никто не обратил внимания. Вахлакова не узнавали. Он стал худой, пиджак на нем висел, как на вешалке, шея вытянулась, и нос вытянулся. В профиль он походил на ощипанного орла.

Гия и Вахлаков сели за столик возле деревянной лестницы. За соседним столиком сидела красивая женщина и слушала своего собеседника, который ругал Вахлакова.

– Банкет, – рассказывал собеседник, – человек на сорок. А в конце ужина он встает и произносит заключительную речь: «У нас в государстве все равны, поэтому платит каждый за себя».

– Неправда, – вмешался Вахлаков. – Совсем другая была речь.

– А вы откуда знаете? – высокомерно спросил собеседник. – Вы что, там были?

Вахлаков промолчал и посмотрел на девушку.

– Странно, – сказала девушка, – за меня он всегда платил.

– Пойдем отсюда, – сказал Вахлаков Семечкину. – Здесь кухней пахнет.

Они встали и перешли в самый дальний угол.

Отворилась дверь, в ресторан вошел высокий парень в длинном двубортном пиджаке, похожем на гимназический сюртук. Он помахал Вахлакову рукой и подошел к столику.

– Папа, – сказал парень, – зачем ты опять надел мою рубашку?

– Тебе что, жалко для отца рубашку?

– Не жалко, а я не люблю, когда мои вещи надевают.

– Как ты разговариваешь со старшими? – обиделся Вахлаков и посмотрел на Гию. Ему было неудобно перед подчиненным.

– Мама попросила передать тебе… – Сын Вахлакова протянул деньги. – Ни в коем случае не пей вина, пей коньяк.

– А почему нельзя вино? – удивился Гия.

– У него от вина аллергия, – объяснил сын Вахлакова. – А от коньяка ничего.

Сын Вахлакова поклонился и ушел за другой столик.

– Стесняется, – сказал Вахлаков. – Стесняется родного отца.

Он щелкнул в воздухе двумя пальцами, подошла официантка.

– Риточка, принесите нам коньяку и все остальное, вы знаете мой вкус.

– Ничего я не знаю, – сухо сказала Риточка.

– Я не буду пить, Павел Петрович, – отказался Гия. – Мне завтра на работу.

– Не называй меня по имени-отчеству.

– Хорошо. Скажите, а страшно было прыгать?

– Первый раз страшно, а второй и третий ничего. Такое впечатление, будто желудок к горлу подходит. Там, где я прыгнул, вмятина в асфальте осталась. О! – Вахлаков вдруг оживился. – Ты только погляди, какая походка! Лучшая походка в Москве. Это манекенщица. Валя! – позвал он.

Валя оглянулась, посмотрела на Вахлакова и пошла дальше. Он выбрался из-за столика и побежал следом, но скоро вернулся.

– Дура, – обиженно сказал Вахлаков и выпил стопку сразу, одним духом. – Послушай, – сказал он, – как ты думаешь, зачем я тебя позвал сюда?

– Чтобы я вас провел, – сказал Гия.

– Ну, это ерунда… – Вахлаков забыл, как он с пяти до одиннадцати ходил от одной рожи к другой. – Это ерунда. У меня к тебе дело.

– Я слушаю, – обреченно сказал Гия и посмотрел на свою наполненную рюмку.

– Знаешь, как мы с женой познакомились? – вдруг спросил Вахлаков.

– Нет.

– Я был начинающий поэт, а она машинистка. Никто меня не печатал, кроме нее. Она печатала и говорила, что я гений.

Гия кивнул. Он осознавал, как это важно, когда в тебя верят.

– Потом я стал печататься, выпускал сборники. У нас были деньги, и жена не работала.

Гия кивнул. Если бы у него были деньги, он тоже перестал бы работать в редакции, а уехал на Северный полюс на метеорологическую станцию. Там мало людей и никому ничего не надо. У всех все есть.

– А теперь у нас нет ни копейки. Жена опять машинистка, а сын меня стесняется.

– Почему? – Гия не ожидал такого оборота.

– Не печатают, – шепотом сказал Вахлаков. – Говорят: «Идите домой и работайте над собой. Может быть, из вас когда-нибудь что-нибудь получится». А я пишу нисколько не хуже, чем полгода назад.

– Неприятно, – согласился Гия.

– Это еще не все, – предупредил Вахлаков. – Жена меня от своих знакомых прячет, в ванную запирает. А там сидеть не на чем и душно. Бывает, по три часа на ногах простаиваю.

– А воспитательница? – напомнил Гия.

– Она меня бросила, – сознался Вахлаков. – Зачем я ей без имени, без денег. У меня, говорит, молодых и без тебя пол-Москвы.

– Нахалка… – возмутился Гия.

– А ты знаешь, что такое воспитательница в детском саду? – грустно возразил Вахлаков. – Тридцать шесть пар валенок, тридцать шесть пальто, тридцать шесть шапок – это утро. Потом тридцать шесть тарелок, тридцать шесть ложек, тридцать шесть кружек – это обед. Потом опять тридцать шесть пар валенок, тридцать шесть пальто, тридцать шесть шапок – это прогулка. Она рассчитывала, что я как-то переменю ее жизнь.

– Ее можно понять, – согласился Гия.

– А меня? – с надеждой спросил Вахлаков.

– И вас тоже можно понять.

Гия сидел без беретика, но в бархатной куртке, и рубашка была белоснежной. Он походил на принца в домашней обстановке.

– Сделай так, чтобы я снова стал старый, – тихо попросил Вахлаков.

– А как я это сделаю? – изумился Гия.

– Может быть, еще раз прыгнуть? Черт с ним!

– Если вы прыгнете еще раз, вам будет не тридцать, а двадцать.

– А как же теперь?

– Никак.

Вахлаков долго молчал, в его глазах жила немолодая тоска.

– Друзей у меня нет, – поделился он, – теперешние тридцатилетние мне чужды. Старым друзьям по шестьдесят – им со мной неинтересно. Семья меня стесняется. Она бросила. И дела, считай, тоже нет.

– Это я виноват… – расстроился Гия.

– При чем тут ты? – Вахлаков махнул рукой. – Каждый человек имеет ту жизнь, которую он заслужил. Если бы можно было начать все сначала…

– У вас есть внуки? – неожиданно спросил Гия.

– Есть. Мальчик.

– Сколько ему?

– Один год. А что?

– Прыгните еще три раза, – предложил Гия. – Вам станет двадцать, потом десять, потом год. Будете жить сначала. Расти вместе с вашим внуком.

– А три года исполнится, в детский сад отдадут… – задумчиво сказал Вахлаков.

Вахлаков не мог забыть воспитательницу.

Когда Гия возвращался домой, у него в буквальном смысле слова подкашивались коленки. Иногда он останавливался и, подняв голову, смотрел в небо, чтобы сориентироваться – где верх, а где низ. Он смотрел в небо и думал: что же есть счастье? Любовь? Успех? Молодость? Но любовь проходит, к успеху привыкаешь, а о молодости своей человек не знает. Люди бывают молоды, когда не знают об этом. Значит, в работе Гии нет никакого смысла. Жизнь – это только поиск счастья, а самого счастья нет.

Гие не хотелось идти домой, а больше идти было некуда. Он пошел к Паше.

Паша сидел в трусах и в майке, как футболист, клеил магнитофонную ленту.

– Что ты клеишь? – спросил Гия.

– Чайковского. Хорал.

– А что, – удивился Гия, – разве Чайковский для церкви халтурил?

– Почему халтурил? Писал. Халтурят – это когда не верят в то, что делают.

– Я тоже больше не верю в то, что делаю, – сказал Гия. – Я хотел сделать людей счастливыми, а запутал еще больше. Значит, я халтурщик.

– Ты фокусник, – поправил Паша.

– При чем тут одно к другому? Какое это имеет отношение?

– Имеет. Ты берешь ненастоящую любовь, ненастоящий успех и ненастоящую молодость, а хочешь получить настоящее счастье. Берешь пустую корзину и хочешь достать живую курицу. Можно показывать фокусы на сцене, а в жизни показывать фокусы нельзя.

– А что надо делать в жизни?

– Жить.

– Все проходит… – Гия махнул рукой. – И настоящая молодость и настоящая любовь.

– Не проходит, а переходит. Из одной формы в другую. Закон сохранения энергии.

– Ты сам его придумал?

– Нет, не сам. Его Ломоносов придумал.

Паша знал это из программы средней школы. Он перемотал ленту и нажал кнопку. Медленно, без сопровождения запел хор.

Гия и Паша слушали хорал Чайковского. Гия сидел, а Паша стоял, застегивая рубашку. Ему надо было ехать в таксомоторный парк.

Гия вышел на балкон, с Пашиного балкона стал перебираться на свой.

Он стоял на железных перильцах, раскинув руки по кирпичной кладке, и походил на распятие. Стоял над городом, над домами, над людьми. Сверху было только небо, а на небе звезды разной величины.

Гия подвинул правую ногу вправо, привычно слушая серединой ступни железную перекладину. Потом подвинул левую ногу вправо, но ничего не услышал.

Нога ступила в пустоту. Он оторвал руку от кирпичной кладки, сильно и резко взмахнул ею в воздухе, пытаясь удержать равновесие.

Высоко, пестро заплакал хор. Вздрогнули звезды и косо полетели по разным траекториям, как огни от бенгальской свечки.

Прошло еще полгода. Наступила осень. Вахлаков куда-то исчез. Ходили разные слухи, им мало кто верил.

Семечкин тоже исчез. Говорили, что он вернулся в Госконцерт и уехал на Север, на метеорологическую станцию.

Никто не знал, куда девался Семечкин.

А за городом, на даче у начальницы отдела кадров Елены Ивановны, выросли в саду необыкновенные яблоки. Они были крупные: величиной в два кулака, ровные, розово-желтые с постепенным и точным растяжением цвета.

Люди несли со станции в наволочках сахарный песок для варенья, везли на тачках воду из колодца. То и другое тяжело было нести и везти по жаре.

Но когда люди видели яблоки, они останавливались и смотрели долго и молча, не испытывая зависти. Они смотрели и думали о том, что природа, должно быть, разумна, если она создала такое совершенство, которого так не хватало людям.