Год 1976, Незаметный разворот Маркова Юлия
– А потому, товарищ Сталин, что воевали по-другому, – кротко глядя на Виссарионыча, ответил «просто Лёня», – не числом, а умением и качественным превосходством на решающих направлениях. И дураков в высоких чинах, любивших поколотить в бетонную стену растопыренными пальцами, там вы четко определили: кого в овраг и расстрелять, кого в глубокий тыл на вещевом складе подштанники пересчитывать. Это, если что, я о товарище Тимошенко, кидавшем красноармейцев с винтовками на насыщенную пулеметами и артиллерией полевую оборону германской пехоты. Месяц таких атак – и новенькие, только что сформированные по мобилизации, стрелковые дивизии стачивались наполовину, при полном отсутствии выполнения задачи. Духовщинская операция была от меня далеко, а так называемые контрудары в полосе Южного фронта я наблюдал собственными глазами. Бить во вражескую оборону следует не растопыренными пальцами и даже не голым кулаком, а тяжелым ломом гаубичной артиллерии РГК, уплотненной до показателя двести орудий на километр фронта прорыва, или, в крайнем случае, «адским жупелом»…
– Чем-чем? – переспросил ошарашенный лучший друг советских физкультурников. – Каким еще адским жупелом?
– Это, товарищ Сталин, – ответил чрезвычайно довольный Брежнев, – такая наша отечественная система вооружения, основанная на применении сверхтяжелых реактивных снарядов залпового огня. В первом залпе к цели прибывает большое количество реактивных снарядов, снаряженных прямогонным бензином, и по команде американских радиовзрывателей, инициирующих вышибные заряды, распыляют свою начинку на высоте от пяти до восьми метров. Получается единое бензовоздушное облако высотой десять-двенадцать и шириной двести-триста метров, протяженность которого определяется только количеством установок, вытянутых вдоль линии фронта. Во втором залпе, плотность которого может быть значительно меньше, к цели прибывают обычные осколочно-фугасные снаряды, детонирующие адскую смесь. Ба-бах! И германская дивизия, или как минимум пара полков, отправляются оформлять проездные документы прямо до ада. А в эпицентре взрыва даже хоронить потом нечего, потому что тела там превращаются в фарш, и даже минные поля на подступах к вражеским позициям детонируют безотказно. И вот тогда, пока еще не осела пыль, по центру прорыва стоит вводить механизированные части, а на флангах кавалерию, и неудержимо двигаться вперед, пока враг не опомнился и не начал стягивать к месту прорыва все доступные резервы.
Сталин посмотрел на меня и спросил:
– Товарищ Серегин, а вы что скажете?
– То, что товарищ Брежнев называет «жупелом», – ответил я, – это импровизированный боеприпас объемного взрыва, наскоро слепленный на коленке из доступных в ваше время компонентов и материалов по схеме «голь на выдумки хитра», но при этом обладающий просто запредельной мощностью. Разумеется, применение такого оружия требует длительной и трудоемкой подготовки, которую необходимо скрывать от противника, а также определенных климатических условий. Но в случае успеха результат будет выше всяких похвал – внезапный, в считанные минуты, прорыв фронта с выходом в дивизионные и армейские тылы, что называется, «шах и мат». А дальше весь вопрос в конечной цели операции, которая должна быть достойна применения подобных вооружений и вводимых в прорыв первоклассных подвижных соединений.
– Но, как мы понимаем, – хмыкнул в усы Сталин, – одним жупелом войну в два года не выиграть…
– На самом деле, – серьезно сказал Брежнев, – Германия вступила в эту войну, уже имея предельное мобилизационное напряжение и безвозвратные потери свыше полумиллиона солдат в год ей категорически противопоказаны. Каждая наступательная операция Красной Армии должны вырывать из тела вермахта клок живой силы таким образом, чтобы ни один враг не мог вырваться из котла к своим. Отрезал – съел, отрезал – съел. При этом необходимо сделать так, чтобы враг не мог догадаться, какая из двух-трех локальных операций, проводимых на разных участках фронта, является предвестником большого прорыва, а какая так и останется локальной. А для этого требуются как маскировка и сохранение секретности, так и самая беспардонная дезинформация врага, чтобы он видел то, чего нет, но не замечал реального сосредоточения наших войск. К началу зимы вам необходимо безвозвратно вывести из строя не меньше полутора миллионов немецких солдат и офицеров, и примерно столько же следует положить в ходе зимних контрнаступлений. И вот тогда к весне Гитлер окажется гол как сокол и пойдет с шапкой по союзникам и сателлитам, с просьбой подать хоть какие-то контингенты на Восточный фронт. А для этого в Красной Армии в первую очередь требуется хорошая подготовка и слаженность – как самих войск, так и их командиров. Без нее даже самое новое и совершенное вооружение оказывается обычным металлическим хламом. Разного рода генералов-засранцев, перед началом операции не успевающих развернуть на позициях приданную артиллерию, а потому посылающих бойцов в атаку без артподготовки с одними винтовками, следует немедленно снимать с должности и отдавать под трибунал. А потом решать, кого понизить в звании и использовать в качестве взводного или ротного, кого отправить в штрафной батальон, а кого и попросту расстрелять, ибо человек этот неисправим никакими нелетальными методами.
– Вы, товарищ Брежнев, говорите с полным знанием дела, – произнес Верховный. – Теперь видно, что вы совсем не тот человек, о котором мы читали в книгах, а нечто большее. Теперь осталось выяснить, намерены вы помочь нам в борьбе, так сказать, материально и непосредственным участием или останетесь сторонним наблюдателем, подающим добрые советы…
Брежнев вздохнул и ответил:
– Сторонним наблюдателем, товарищ Сталин, я остаться никак не могу, и в то же время, прежде чем я пообещаю вам что-то конкретное, мне необходимо по-настоящему взять власть в свои руки. Политбюро, там, в семьдесят шестом году, привыкло воспринимать моего реципиента как безвольную куклу, которой манипулирует его ближайшее окружение, и мне еще предстоит доказать, что это не так. А еще мне придется как-то объяснять исчезновение председателя КГБ товарища Андропова и главного идеолога Советского Союза товарища Суслова…
– Андропов, – сказал я, – является организатором и главным выгодополучателем заговора по захвату контроля над верхушкой советского руководства. Всю жизнь он шел к должности Генерального секретаря, при помощи интриг и преступлений убирая всех мало-мальски способных конкурентов, добился своего и помер через год с небольшим в должности Генерального секретаря, но созданный им клан продолжал свою разрушительную работу. Именно его протеже, поднявшиеся на высшие должности в партийно-государственной иерархии Советского Союза, и стали могильщиками и коммунистической партии, и созданного Лениным первого в мире государства трудящихся. В результате все, что было нажито непосильным трудом советского народа, ушло жадным выжигам[5], новым нуворишам, проросшим через развалины павшей страны будто вездесущий репей. Второй человек значительно мельче и примитивнее по своей сути, но именно он превратил коммунистическую идеологию в образчик слепого догматизма и пропитал все сферы советской действительности ложью и приукрашиваниями, в результате чего граждане напрочь перестали верить официальным сообщениям, предпочитая пробавляться «самой правдивой» пропагандой западных радиоголосов и циркулирующим повсюду слухам. Кому еще можно было верить, если все кругом врут и с высоких трибун и со страниц советских газет? И эта повсеместная и повседневная ложь тоже была ключевым фактором, приведшим к крушению советской системы.
Сталин выслушал меня достаточно спокойно, карандашей во время рассказа не ломал и по-грузински вслух не ругался, а когда я закончил, с эдаким специфическим интересом спросил:
– И как вы, товарищ Серегин, поступили с этими деятелями?
– Андропова приняла в разработку товарищ Бригитта Бергман, – сказал я, – и там, судя по всему, уже вырисовываются контуры наполеоновского заговора с целью захвата личной власти через насыщение Политбюро и ЦК партии «своими» людьми. О том, что он может однажды помереть и эти «свои», больше не сдерживаемые компроматом, начнут действовать каждый сам по себе и в личных интересах, фигурант даже не предполагал. Одним словом, если это не ежовщина, то что-то достаточно классово близкое. Беспринципный карьерист, возмечтавший о высшей власти – явление, к несчастью, распространенное достаточно широко. Дополнительная опасность заключается в том, что этот человек довольно давно является председателем КГБ и уже успел насытить руководство советской госбезопасности своими выдвиженцами. Нам вместе с дорогим Леонидом Ильичом еще предстоит подобрать самую правильную кандидатуру нового руководителя этого ведомства, чтобы тот вычистил все Андроповское наследие до белых костей. Что касается бывшего товарища Суслова, то в силу примитивности этого человека разрабатывать там нечего. Пустышка, она и есть пустышка. Резиновое изделие со вкусом марксизма. Насмотрелся я на таких в свое время. Поэтому гражданин Суслов занял свое законное место в галерее политических уродов между Николаем Бухариным и Адольфом Йоффе. Вот и все, как говорится, об этом человеке, до особого распоряжения. Если будет надо, то мы его разморозим и поспрашиваем, а пока это излишне.
– Через день, – сказал Брежнев, – у вас тут будет шестнадцатое число, состоится первое заседание Политбюро под моим обновленным руководством, на котором мне надо будет брать вожжи в руки и начинать процесс разворота советской страны на новый курс.
– Полностью этот процесс займет около двух месяцев, до завершения двадцать пятого съезда КПСС, после которого ничего уже не будет как прежде, – пояснил я. – Только на съезде, и никак иначе, можно будет реабилитировать честное имя товарища Сталина и его соратников, а также окончательно осудить хрущевщину, отнявшую у Советского Союза два десятилетия поступательного развития. И это решение тоже может принять только съезд. И только съезд партии может взять курс на примирение с компартиями Албании и Китая. С Югославией мириться бессмысленно, потому что тамошняя власть носит вождистский, а не идейный характер. Кончится Иосип Броз Тито – и через некоторое время после него закончится и созданная им страна. Только съезд может объявить самую широкую чистку партийных рядов от примазавшихся карьеристов, тайных и явных троцкистов, а также правых оппортунистов, сиречь низкопоклонцев перед Западом. И это тоже неизбежное явление, ибо если в эту комнату двадцать лет не будет заходить уборщица с веником и шваброй, то ее состояние станет напоминать свалку. Просто те, кто займется уборкой, в священном раже не должны хватать и выбрасывать пусть неудобных, но еще нужных людей. А прежде такое было сплошь и рядом.
– Два месяца в наших условиях – это очень долго, – сказал Сталин. – За это время немцы снова соберутся с силами, чтобы попробовать нас на прочность хотя бы на московском направлении. Товарищ Жуков, конечно, талантливый генерал, то у него еще нет того боевого опыта, как у того Жукова, который штурмовал Берлин, да и кондиции войск не в самом лучшем состоянии.
– О двух месяцах до начала поступления помощи речь не идет, – ответил я. – Первые партии устаревшей техники с хранения, под которую у вас тут найдутся боеприпасы, могут поступить уже в ближайшее время. Советское государство – оно запасливое, никогда ничего не выбрасывает, а потом не знает, что со всеми этими запасами делать. Вот оседлает товарищ Брежнев Политбюро, натянет вожжи – тогда мы с ним и погоним Клячу Истории по неторному, но самому правильному пути, начав с малого, то есть с поставок техники на ключевые участки фронта и постепенно расширяя эту помощь.
– Да, товарищ Сталин, – сказал Ильич Второй, – так и будет. Дайте только разобраться в текущей действительности, а то мой родной семьдесят шестой год отличается от того, где мне теперь жить, довольно существенно.
Я подумал и добавил:
– Вам, товарищ Сталин, тоже предстоит немалая организационная работа, ибо в своем нынешнем состоянии Красная Армия просто неспособна эффективно употребить эту помощь. Надо будет использовать оплаченный кровью опыт Основного Потока, опыт того мира, из которого происходит товарищ Брежнев, а также те дополнительные возможности, которые вам дает союз со мной. Не забывайте, что я имею возможность немедленно получать сведения обо всем, что происходит и на нашей, и на немецкой стороне фронта, так что для вас не будет неожиданностью ни подготовка очередного германского наступления, ни глупость и благодушие советских генералов. Все они у меня как на ладони.
– Ну, в таком случае, товарищ Серегин, возражения снимаются, – сказал лучший друг советских физкультурников.
И как раз в этот момент через приоткрытое по летнему времени окно до нас донесся звук молотящих по воздуху винтов проникшего в местное воздушное пространство вертолета. Как я понимаю, это к нам на переговоры прибыл пан Милевский. Весьма, надо сказать, вовремя.
Генерал Милевский вошел в кабинет командующего, пожал мне руку и замер, будто пораженный заклинанием стасиса: прямо напротив него сидели и гоняли чаи Иосиф Виссарионович Сталин и Леонид Ильич Брежнев – зрелище, невероятное для любого из миров Основного Потока. И вид у этих двоих при этом был такой, будто так и надо.
«Просто Леня», похохатывая, рассказывал советскому вождю разные курьезные случаи из своей прошлой жизни, в том числе о том, как у них один ухарь-майор из будущего во время ночного разгрома штаба семнадцатой германской армии начисто «потерял» генерала Гота.
– … Ага, и не было того ни у нас, ни у немцев, ни среди живых, ни среди мертвых, вообще нигде сыскать не могли. А тот майор, с позывным «Слон», только пожимает плечами и оправдывается: «Бегали там разные в одном исподнем по огородам, ну когда мне их сортировать было, кто простой топтун, а кто генерал»…
А я подумал, не загремел ли часом генерал Гот впереди всех прочих тевтонов в мир Подвалов, в качестве одноразового любовника мадам Кибелы? И ведь не спросишь у богини: вопрос личный, даже интимный. Был, мол, генерал Гот, да сплыл, а есть очередная перворожденная дочь, которая, если посчитать на пальцах, вполне и сама уже может быть бабушкой.
Наконец большое начальство соизволило заметить новоприбывшего.
– Здравствуйте, товарищ Милевский, – доброжелательно поприветствовал его Виссарионович, – проходите и садитесь.
– Да, пан Мирослав, – подтвердил Ильич Второй, – проходите и садитесь. Поговорим о том, как нам жить дальше в связи с вновь открывшимися обстоятельствами.
– Здравствуйте, товарищи… – с сильным польским акцентом ответил генерал Милевский, – я, собственно, прибыл для разговора с паном Серегиным по поводу того, что он знает о будущем нашей Польши в двадцать первом веке…
– Так уж получилось, – пожал я плечами, – что разговаривать вам придется со всеми нами сразу. Меня, например, прямо сейчас больше всего интересует сиюминутный вопрос охраны вновь образовавшейся границы между мирами, а то в данный момент любой дурак на вертолете или легкомоторном самолете способен слетать туда и обратно. Необходимо как можно скорее установить в Белостоке и его окрестностях бесполетную зону, так как любой несанкционированный посетитель останется тут навсегда – неважно, живым или мертвым. И это не обсуждается.
– Это само собой разумеется, – сказал наш гость, – соответственный приказ мною уже отдан. Белостокский аэроклуб закрыт на неопределенный срок, летчикам пограничной вертолетной эскадрильи запрещено залетать на вашу сторону, а они люди ответственные. Только хотелось бы знать, каким образом мы будем договариваться о санкционированных визитах…
– Через Врата такие визиты совершаться больше не будут, этот был первым, и он же последний, – сказал я, доставая из кармана свой «портрет». – Для подобных вещей у меня имеются другие методы. Чтобы выйти со мной на связь, достаточно провести пальцем по изображению – и, если нужно, я открою к вам локальный проход. Одна нога здесь, а другая уже там. Тихо пришли, поговорили, так же тихо ушли, и никто не будет знать, где вы были…
Пан Мирослав посмотрел сначала на «портрет», потом на меня, и хрипло спросил:
– Кто же вы, черт возьми, такой на самом деле?
– Не поминайте имени нечистого всуе! – сказал я, подвыдернув меч из ножен, отчего с лезвия полыхнула магниевая вспышка. – Он от меня прячется, потому что рога и прочие висящие атрибуты ему дороже такой нематериальной вещи, как гордость. Да и нет у Князя Зла гордости, как и совести. Ради того, чтобы добиться своей цели он готов на любую подлость и любое унижение, и то же самое можно сказать и об одержимых им людях. Теперь ответ на ваш главный вопрос. Помимо изначального звания капитана Сил Специального Назначения ГРУ ГШ Вооруженных Сил Российской Федерации из две тысячи шестнадцатого года, у меня имеются и другие титулы и должности. Первый из них – бог-полководец священной русской оборонительной войны и Патрон воинского Единства, состоящего из людей, принесших мне страшную встречную клятву верности. Туда же можно отнести должности защитника земли русской и всего населяющего ее народа, а также иных православных славянских народов, сербов и болгар. Второй титул-должность – это младший архангел, Адепт Порядка и Бич Божий, предназначенный для наказания всяческих негодяев. Иных я бью до вразумления, а иных сразу насмерть, чтобы не было их нигде и никак. Третий мой титул и одновременно должность – это самовластный князь Великой Артании, государства Восточных славян, расположенного в Нижнем Поднепровье шестого века нашей эры. Как человек, избранный народом на царство, я обладаю легитимностью и по монархическим, и по демократическим понятиям, и потому, как выразился однажды Владимир Ульянов-Ленин, вхож в любой дом. Заключая договоры, я строго придерживаюсь их ровно до того момента, когда то же самое делает другая сторона, а в случае отказа от соглашения не стесняюсь решить вопрос при помощи грубой вооруженной силы. До тех пор, пока Польша является частью России или хотя бы находится с ней в союзе, поляки, как и все прочие российские или советские граждане, находятся под моей защитой. В противном случае, после того, как Польша станет России врагом, я не обещаю обитателям вашей земли ничего, кроме разрушения, смерти, горя и слез. Воевать с разъяренным Бичом Божьим – это удовольствие на любителя-мазохиста.
Генерал Милевский отступил на шаг и посмотрел куда-то поверх моей головы, где, судя по чесотке на темечке, засиял нимб, после чего непроизвольно перекрестился слева-направо и пробормотал короткую молитву. Энергооболочка тут же пояснила, что пан Мирослав воспитывался в религиозной семье провинциальных интеллигентов. В пятнадцать лет, когда немецкие оккупанты взяли в заложники и убили его родителей, остался круглым сиротой и прибился к просоветским партизанам. С момента освобождения территории Польши от германских войск, несмотря на молодость, стал сотрудником коммунистических служб безопасности и принимал участие в разгроме подразделений пробританского националистического подполья – так называемой «Армии Крайовой». Дело то было кровавое, и не жалели тогда ни своих, ни чужих, но юноша Мирослав выжил, возмужал и за тридцать лет дослужился почти до вершины своей карьеры. Впереди у него – только должность министра внутренних дел, после чего отставка, совместившаяся с крахом дела всей его жизни, то есть Народной Польши. Но тут мы еще посмотрим, что и у кого разрушится и как закончат свои никчемные жизни Лех Валенса и братья Качиньские, а также бесчисленное количество их сподвижников. На войне как на войне, панове, а тираннозавры на африканском континенте в мире Содома всегда голодны.
– Значит, так, пан Мирослав, – сказал я, – мы знаем, что вы в своей партии представляете самое вменяемое политическое течение, удерживающееся между Сциллой красного национализма и Харибдой еврооппортунизма. И, как говорит мой Патрон, это хорошо, потому что, если ничего не предпринимать, то будущее Польши выглядит мрачным и печальным. Сначала оппортунисты, которые на фоне внешних трудностей возьмут вверх во внутрипартийной борьбе, капитулируют перед внутренней контрреволюцией и агентами иностранных разведок, а уже те, вернув к жизни европейскую гиену времен Пилсудского, приведут вашу страну в ряды сателлитов Соединенных Штатов Америки и Великобритании. А англосаксам, привыкшим соблюдать только свои интересы, ваша страна нужна будет лишь с одной целью – сначала ограбить, лишив собственной промышленности, ориентированной преимущественно на поставки в Советский Союз, а потом сжечь остатки Польши дотла в войне на Восточном фронте, самим оставшись от этого дела в стороне. Случится это далеко не сразу, но в две тысячи шестнадцатом году перспектива такого исхода проглядывалась уже невооруженным взглядом. Очередной поход двунадесяти языков на Восток был не за горами. Предотвратить такое развитие событий и можно, и нужно. И лучше всего, если мы будем это делать при содействии здоровых сил в самой Польше.
– Ээ, пан Серегин… – неуверенно произнес генерал Милевский, – неужели все так серьезно?
– Да, – подтвердил я, – дело такое, что серьезнее не бывает. Крупно проиграв советскому блоку во Вьетнаме, американцы задумали реванш на другом направлении и другими средствами. Не получилось победить вооруженной силой – значит, надо пустить в ход деньги и коварство. При этом ваша Польша выбрана ими как самое слабое звено, ибо в ее правящей партии с хрущевских времен глубже всего укрепился оппортунизм, а население частично лояльно не только собственному государству, но и внешней относительно него римской католической церкви. А это тот еще клубок антикоммунистических скорпионов и русофобских ехидн. Было дело, в мире четырнадцатого года я представил своему Патрону одного католического епископа, правда, австрийского, а не польского происхождения – так Творца от него чуть не стошнило, настолько тот был пропитан предубеждениями, спесивой гордыней и прочими смертными грехами. В дальнейшем Небесный Отче просил таких персонажей ему больше не показывать, а утилизировать установленным порядком прямо на месте. Вам в Польше даже иностранной шпионской сети не требуется, достаточно только ксендзов в костелах, читающих проповеди и принимающих исповедь. И служат они не Богу, а Папе Римскому, а через него – американской мамоне. Потом когда-нибудь эти люди поймут, во что вляпались, ибо Силам Зла нельзя служить немножко или понарошку, но будет уже поздно, потому что они уже сами наденут на шею ярмо. Старую истину о том, что если увяз один коготок, то пропадать всей птичке, еще никто не отменял. Впрочем, раньше ксендзов о своей уступчивости пожалеют ваши партийные оппортунисты, но и их будет никому не жалко.
– Да, это так, – подтвердил пришедший в себя пан Мирослав, – оппортунисты в партии и ксендзы – это две наши самые большие беды. Но что же нам делать?
– Относиться ко всему предельно серьезно, – ответил я. – Вопрос стоит так, что или мы ведем их в светлое будущее, или они ведут нас всех в ад. Третьего не дано. Поступиться малым, чтобы сохранить основное, не получится. Основная работа будет проходить в Москве, но и у вас все должно быть нормально. Если чего-то не хватает, например, продовольствия, то обращайтесь напрямую к товарищу Брежневу. Лучше сократить продовольственную помощь разным странам Африки, чем ослабить позиции соцлагеря на ключевом, западном направлении.
– Да, – подтвердил мои слова Брежнев, – западное направление сейчас для нас действительно ключевое, так что обращайтесь, поможем. И с оппортунистами надо решать быстро и бесповоротно – сначала у нас в Москве, а потом и в других местах. Так что будьте готовы, товарищ Милевский, и к новой должности, и к связанной с ней ответственной работе.
– Как я понимаю, – сказал польский чекист, переводя взгляд с меня на Брежнева, потом на Сталина, – у нас тут намечается крутой сталинистский разворот?
– Да, намечается, товарищ Милевский, – подтвердил, расправив грудь, Ильич Второй, – и еще какой! Впрочем, это надо было сделать еще двенадцать лет назад. Ведь этот Хрущев, пес смердящий, облевал не только товарища Сталина, но и всю советскую идею всеобщей справедливости. Какая же может быть справедливость, если позору и поношению подвергли человека, который выстроил это систему от начала и до конца по кирпичику, в должности Верховного Главнокомандующего выиграл самую главную в нашей истории войну с германским фашизмом, а потом направил Советский Союз по пути одной из двух сущих мировых сверхдержав? Сейчас наша задача – отбросить весь тот мусор, который натащили в наш дом мелочные и суетливые троцкисты и оппортунисты, а затем твердой рукой продолжить дело строителей справедливого общества и победителей германского фашизма. Нет в этом мире таких задач, которые были бы не по плечу настоящим большевикам. И страны народной демократии тоже будут в этом общем светлом будущем вместе с нами, все будут жить одинаково хорошо, как и завещал нам Великий Ленин.
Нет, все-таки, даже в этом Ильиче виден кондовый замполит, который ссылками на Маркса и Ленина обоснует все что угодно. Но это и к лучшему: теперь я уверен, что, освоившись в местной окружающей среде, он справится и со своим первым Политбюро, и с предсъездовским Пленумом ЦК, и с сами двадцать пятым Съездом, который, скорее всего, войдет в историю с эпитетом «Судьбоносный». Мне в таком плане остается только немного подрасчистить «поляну» и время от времени давать Ильичу методические советы, а со всем остальным он справится сам.
Кстати, товарищ Милевский воспринял выступление советского лидера как должное. Очевидно, до инсультов бывали случаи, когда товарищ Брежнев говорил вот так, экспромтом, а не по бумажке. Единственный вопрос, возникший у него – мол, почему молчит товарищ Сталин?
– А что мне тут говорить, товарищ Милевский, – ответил тот, – это ваш мир с товарищем Брежневым, и вам решать его судьбу, а я только могу смотреть на вас и учиться на ваших ошибках, чтобы не повторить их у себя. Вот и все. Другого мнения тут быть не может.
– И вот что еще, – сказал я, когда наш гость уже собирался уходить, – если в поле зрения вашей службы попадет мутящий воду оппозиционный деятель, то не надо бить его по голове тяжелым предметом, а потом ждать, пока сторонники найдут его труп и подымут скандал, очерняющий вашу власть. Вместо того вы выходите со мной на связь через «портрет», сливаете координаты смутьяна и умываете руки. После этого данный персонаж исчезает абсолютно бесследно, и совесть у вас остается чистой. У меня предостаточно мест для складирования отработанного человеческого материала без его предварительного умерщвления. Другие миры – они такие: иди ты оттуда хоть тысячи лет, все равно никуда не придешь. А вы тут своим будете объяснять: мол, убежал гад на Запад, и поймать нам его не удалось.
– Хорошо, пан Серегин, так мы и будем делать, – немного подумав, ответил мой польский гость и вышел.
– Ну вот и все, товарищи Генеральные секретари, это дело сделано, – сказал я, когда шаги генерала Милевского затихли в конце коридора. – А сейчас я официально приглашаю товарища Сталина быть моим гостем в Тридесятом царстве, чтобы увидеть своими глазами и потрогать руками то, о чем ему прежде доводилось только читать в отчетах товарища Здорного.
Виссарионыч огладил усы и ответил:
– Я принимаю ваше предложение, товарищ Серегин. Говорят, что быть вашим гостем – это очень поучительное и познавательное занятие.
– А еще это полезно для здоровья, – добавил я. – Ну ладно, сейчас забираем товарища Громыко и отправляемся.
В моем кабинете даже не совещание, а, скорее, круглый стол. С моей стороны, помимо меня самого, присутствуют два моих пажа-адъютанта, Дима-Колдун, неизменная Кобра, подполковник Седов, а также действующие замполиты танкового полка капитан Юрченко и старший лейтенант Антонов. Со стороны семьдесят шестого года – товарищи Брежнев, Громыко, Устинов и Чазов. Со стороны сорок первого года – товарищ Сталин. Я предложил пригласить Молотова с Шапошниковым, но лучший друг советских физкультурников ответил, что это преждевременно. На этом этапе он сам, как председатель Государственного Комитета Обороны, един во всех лицах.
Первым выступил Дима-Колдун – он коротко сообщил, что постоянные Врата, при наложении заклинания Мобилизации нечаянно проломленные нами из мира Иосифа Сталина в мир Леонида Брежнева, закрыть теперь никак не получится. Эти два верхних мира уже вступили между собой в контакт, срослись своими энергооболочками-ноосферами и превратились в тесную пару. Нет у нас, мол, под рукой такой мощности, чтобы разорвать связывающую их пуповину. Более того, временные порталы между этими двумя мирами не торопятся схлопываться при отключении энергетической накачки, а нуждаются в принудительном закрытии. Сейчас прогнозировать ничего нельзя, но при углублении процесса межмировой интеграции возможны самые неожиданные варианты…
– И что это для нас значит? – совершенно серьезно, как у взрослого, спросил у Колдуна Сталин.
Уж он-то своим Истинным Взглядом видел, что этот мальчик давно уже не только лишь мальчик, в то время как у младших членов делегации из семьдесят шестого года морды были кислые и скептические. Впрочем, сам Ильич Второй вел себя гораздо адекватнее своих приближенных: лица не кривил и слушал внимательно. Скорее всего, это сказалась школа товарища Бережного, в силу чего он понимал, что у нас, Старших братьев, все до предела серьезно.
– Ваши миры, товарищ Сталин, – ответил тем временем Колдун, – теперь существуют не сами по себе, а составляют тесную пару, похожую на систему сообщающихся сосудов. Нет у вас теперь отдельных своих и чужих проблем, радостей и печалей, а вместо того они все общие. Да и люди вы друг другу тоже не чужие. Это только в плохой семье случаются конфликты отцов и детей, а в хорошей семье сыновья горой стоят за отца, а отец за сыновей.
– И что, такой случай в вашей практике уникален? – спросил советский Вождь.
– В нашей практике такое впервые, – сказал я, – но в общем этот случай совсем не уникален. Когда мы проводили операцию в Брестской крепости, боец Колдун обследовал ауру того места и обнаружил на ней тень, отброшенную ожесточенным встречным сражением, которое могло произойти только в результате образования такой тесной пары миров. С одной стороны, там был такой же, как у вас, мир сорок первого года, который сейчас уже ушел далеко вперед и вбок, с другой стороны – мир начала двадцать первого века, похожий на тот, из которого происходим мы сами. Нападение Германии там не было внезапным. Его ждали, к нему готовились, подтягивали войска, рыли окопы и ставили заграждения. А ровно в четыре часа утра двадцать второго июня, в ответ на первые выстрелы с германской стороны, тихий до того восток взревел вдруг голосом тысяч артиллерийский орудий и сотен реактивных установок, и немецкая кровь рекой потекла по земле. И вместе с уроженцами того мира с врагом во встречном сражении схватились их внуки и правнуки. Это были жестокие, циничные, хорошо вооруженные по стандартам своего времени бойцы, которые всю жизнь мечтали попасть на эту войну – и вдруг оно сбылось. И было их так много, что боец Колдун сразу заподозрил, что это не случайная группа попаданцев-пропаданцев, а организованное вторжение через порталы регулярных армейских частей, на что способно только государство. Но самое главное – он не обнаружил там ни малейшего присутствия магии. Все было насквозь исконно-посконно и материалистично, потому что порталы между мирами открывали не архимаги, адепты первозданных сил, демоны или младшие архангелы, а весьма несовершенные технические устройства, чей КПД, по мнению нашего главного специалиста в магических вопросах, не превышал двадцати процентов…
– А какой КПД у вас, товарищи волшебники? – с интересом спросил меня «просто Лёня».
– Наш КПД близок к ста процентам, – ответил я, – но при этом мы используем уже готовую магическую энергию, не занимаясь ее преобразованием из силы ветра, напора текущей воды, светового потока, жара извергающейся магмы или банального электричества. Механический генератор магии, обслуживающий этот дворец, собран на элементной базе цивилизации пятого уровня и имеет КПД порядка восьмидесяти процентов – примерно столько же, сколько и прыжковый генератор тяжелого истребителя, на основе конструкции которого он был создан.
– А меня, – сказал лучший друг советских физкультурников, – больше всего интересуют сами технические устройства для создания этих самых порталов. Неужели такое тоже возможно, без всяких, так сказать, дополнительных возможностей?
– Запертую дверь можно аккуратно открыть ключом или отмычкой, а можно высадить плечом или при помощи тарана, – пояснил Колдун. – Но в последнем случае никто не должен обижаться, если по стенам дома пойдут трещины, особенно если проем расширяют до таких размеров, чтобы через него мог пройти танк. Низкий КПД как раз и объясняется тем, что большая часть энергии Хаоса[6], выделившейся в ходе процесса, расходуется не на создание прохода между мирами, а на размягчение и разрушение самой структуры Мироздания.
– И чем нам это грозит? – спросил Сталин.
– Вам – ничем, – ответил Колдун, – по крайней мере, пока. Между вашим миром и тем на линии Основного Потока находились еще два промежуточных мира, и все негативные последствия от такой бурной деятельности достались на их долю, а то, что докатилось до вас, может почувствовать только высокоранговый маг-исследователь вроде меня. Сергей Сергеевич, по поводу того мира, который посетил корабль Галактической империи, я обращался за консультацией к товарищу Лазареву и искину Бенедикту, и выяснил, что с большой долей вероятности это был легкий разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис», безвестно пропавший после выполнения боевого задания четверть века назад по их счету. Это серьезный инструмент в местной планетарной политике, но слишком слабое средство для противостояния всей цивилизации эйджел. Но мир Новой Галактической империи расположен ближе к нашему миру сорок первого года, чем к той двойной системе с техногенными порталами. Второй мир – тот, что находится ближе всего к эпицентру разрушительного воздействия мира рукотворных порталов – на середину июля сорок первого года находился еще в русле Основного Потока, но это только временное явление. Из-за отдаленности я чувствую этот мир не очень хорошо, но могу сказать, что сгустки энергии Хаоса накапливаются в его ауре-ноосфере довольно быстрыми темпами, так что прорыв ее внешней оболочки, вроде того, что мы имели здесь, там тоже не за горами.
– А как же мир, из которого турнули наших тевтонов? – спросил я.
– Тот мир должен предшествовать миру с рукотворными порталами, а не следовать за ним, – ответил Колдун. – Но непосредственно сейчас мы его тени не наблюдаем, потому что, как мы уже знаем, инвазия туда состоялась только в первых числах января сорок второго года. Больше ничего на эту тему я сказать не могу.
Я обвел сидящих за столом людей внимательным Истинным Взглядом и произнес:
– Думаю, этого достаточно. Еще Марк Аврелий сказал: «Делай что должно, и пусть случиться что суждено». Вот и нам тоже необходимо решать проблемы по мере их поступления. Пара миров с рукотворными порталами очень интересна, но в данный момент недоступна, потому что, по мнению нашего Патрона, это преждевременно. Из текущих проблем сейчас меня больше всего интересует, чем Советский Союз из мира семьдесят шестого года, не ослабляя своей собственной обороноспособности, может помочь на первом этапе сражающейся в сорок первом году Красной Армии. Слово по этому вопросу имеет товарищ Устинов.
– Э-э-э, товарищи, – сказал Устинов, – первой на ум приходит артиллерия. На складах хранения имеются по нескольку тысяч единиц 57-мм противотанковых пушек ЗиС-2, 76-мм пушек ЗиС-3, 85-мм пушек Д-44 и Д-48, 100-мм корпусных пушек БС-3, 122-мм гаубиц М-30, 152-мм гаубиц Д-1, а также 122 и 152-мм пушек-гаубиц А-19 и МЛ-20. Также на хранении имеются минометы калибров 82, 120 и 160 миллиметров. Точнее я смогу сказать после того, как на мобилизационных складах министерства обороны пройдет инвентаризация и я получу самые актуальные данные по поводу того, сколько из этих орудий еще годны в дело.
– В советских условиях, – жестко сказал я, – потребность в инвентаризации означает, что начальство не владеет вопросом даже в общих чертах. Должен заметить, что при товарище Сталине за такое расстреливали.
– Да, товарищ Серегин, – подтвердил Вождь, – расстреливали. И поделом. Я вижу, что за последние двадцать лет своей жизни товарищ Устинов разучился работать самым правильным образом, когда он был готов дать нам ответ на любой интересующий вопрос в тот же момент. Если товарищ Устинов лучший кадр того времени, то каковы же тогда худшие?
– Лучше не спрашивайте, товарищ Сталин, – махнул я рукой, – чтобы убрать витающий там повсюду запах тления, нашему общему другу понадобятся просто нечеловеческие усилия.
– Но я не являюсь министром обороны, в сфере ответственности которого находятся склады мобхранения, – возмущенно заявил Устинов, – я всего лишь секретарь ЦК по промышленности[7]. Своим вопросом я владею в достаточной мере, и могу сказать, что советские заводы работают с полным напряжением сил, и вряд смогут произвести хоть какую-нибудь сверхплановую продукцию…
– Если партия и правительство потребуют, – начальственным басом неожиданно рявкнул Дорогой Леонид Ильич, – то вы у меня будете работать в три смены, как в войну, и давать столько сверхплановой продукции, сколько будет нужно для сражающейся Красной Армии! Хоть государства у нас разные, но Родина, несмотря на это, все же одна на всех, и биться за нее следует самым настоящим образом – хоть в сорок первом, хоть в семьдесят шестом году, а не отговариваться объективными трудностями и всякими неприятными случайностями! Если чего-то нужного на складах нет, необходимо это нужное произвести и поставить Красной Армии. А то, понимаешь, расслабились, пока я болел, привыкли чувствовать себя главными жеребцами на конюшне. Ну ничего, я вас всех в трусах по подоконникам застрою и научу любить Родину самым настоящим образом!
Эта внезапная вспышка начальственного гнева ошеломила членов советской делегации из семьдесят шестого года, однако товарищ Сталин лишь усмехнулся в усы. Да уж, с таким Леонидом Брежневым дело иметь можно…
– В первую очередь, – сказал он, – Красная Армия сейчас нуждается в простой в управлении, надежной и мощной автомобильной и гусеничной технике, способной в плохих погодных условиях буксировать по бездорожью нашу тяжелую артиллерию, а также осуществлять другие транспортные потребности. Сами пушки тоже, конечно, лишними не будут, но средства буксировки важнее всего. Также на линии фронта остро требуются мобильные и простые в использовании средства противотанковой и противовоздушной обороны. Товарищ Серегин своими средствами изрядно подсократил германские танковые войска и авиацию, но, независимо от этого, Красная Армия должна иметь собственные средства для противостояния ударным элементам германской военной машины.
– Значит так, товарищ Устинов, – сказал я, – что касается противотанковой обороны, то, помимо пушек ЗиС-2 и ЗиС-3, пригодных для буксировки доступной гужевой тягой, на складах хранения в семьдесят шестом году должны иметься значительные запасы ручных противотанковых гранатометов РПГ-2. Там, у вас, бронепробиваемость в двести миллиметров при стометровой дальности – совсем ни о чем, а тут эти гранатометы поделаются ужасом панцерваффе. В качестве компактного и надежного средства ПВО, которое, если что, может пострелять и по танкам, можно взять «рогатку», сиречь ЗУ-23-2, использующую боеприпасы от авиационной пушки ВЯ. Можно передать Красной Армии и некоторое количество ПЗРК Стрела-2, да только массовым это оружие на поле боя быть не может. Также для формирования танковых бригад нового типа было бы невредно передать некоторое количество все еще имеющихся на хранении Т-34-85 и Т-44. Что касается авиации, то самолеты, в отличие от бронетехники и артиллерии, на хранении под открытым небом, увы, долго не живут. Весь послевоенный задел поршневой авиации, скорее всего, за тридцать лет полностью сгнил и ушел на слом. И, как мне подсказывают, из реактивных самолетов летчики сорок первого года относительно несложно смогут переучиться только на МиГ-15, МиГ-17 и Ил-28.
– Некоторое количество истребителей Миг-17 и даже МиГ-15 в строевых частях еще имеется, – подтвердил Устинов, приободрившись. – Бомбардировщики Ил-28 сняты с вооружения и в основном используются в качестве натурных мишеней при тренировках ракетчиков ПВО, в составе летных училищ и как буксировщики конусов при воздушных стрельбах. Тут, прежде чем говорить точно, тоже предварительно следует посчитать, что и откуда можно взять. Задачу мы поняли, и в недельный срок представим товарищу Брежневу сводную ведомость, какое устаревшее для нашего времени вооружение мы можем поставить Красной Армии в сорок первом году без ущерба для собственной боеспособности, с разбивкой на три категории, от первой (прямо сейчас в бой) до третьей (нуждается в заводском ремонте).
– Очень хорошо, Дмитрий Федорович, – кивнул «просто Лёня», – вот теперь я узнаю в вас прежнего товарища Устинова, который с легкостью брался за исполнение любого дела и не знал слова «невозможно». Но я хочу сказать еще об одном аспекте нашего взаимодействия с Советским Союзом сорок первого года. Среди солдат и офицеров строевых частей Красной Армии, а также среди военнослужащих запаса младших возрастов необходимо провести набор добровольцев, вроде того, какой товарищ Сталин делал для отправки контингентов на Гражданскую войну в Испании. Чует мое сердце, что тихо все это дело в итоге не кончится, и кадровый состав с боевым опытом Советской армии в наше время тоже не помещает.
– Что верно, то верно, – хмыкнула Кобра, – едва только до пиндосов дойдет слух о пришествии в ваш мир нашего Бати со всей королевской ратью, они, несмотря на поражение во Вьетнаме, забегают у себя в Вашингтоне ошпаренными тараканами. В связи со всеми этими соображениями, я предложила бы перебазировать «Неумолимый» на то же место, но не в сорок первый, а в семьдесят шестой год…
– А мне кажется, Кобра, что такое решение преждевременно, – сказал я. – Ведь хочется же там, в мире семьдесят шестого года, проделать все тихо и незаметно, будто все случилось как бы само собой. И ветра не было, а Америка загнулась, и разогнуться никак не может. Но в то же время я не могу и не признать правоту товарища Брежнева. Костяк бойцов и командиров с боевым опытом не повредит ни одной армии, а таких людей в связи со старением ветеранов в рядах Советской армии к настоящему моменту почти не осталось. Из этого и будем исходить на начальном этапе операции.
– А у меня вот какой вопрос, – произнес Громыко. – Как я понимаю, товарищ Суслов к исполнению своих обязанностей больше не вернется. Так кто же теперь будет заведовать всей советской идеологией и председательствовать на Секретариате ЦК в случае отсутствия товарища Брежнева?
– Вы и будете, – ответил я, – как член ЦК Партии с дореволюционным стажем, вношу предложение о назначении товарища Громыко на должность секретаря ЦК по идеологии. Я знаю, что этот человек так неуступчив переговорах с нашими за западными партнерами потому, что в такие моменты он слышит в ушах бесплотный голос погибших на войне бойцов и командиров: «Не отдавай это им, Андрей Андреевич, ведь оно не твое, а наше, оплаченное кровью и самой жизнью!». Я считаю, что в настоящий момент это свойство – главное для нашего идеолога, а там мы с Леонидом Ильичом и Иосифом Виссарионовичем разберемся с сутью вопроса и дадим стране тот самый единственно верный идеологический рецепт. А если не справимся мы, то на помощь придут два товарища Ленина и все-таки решат вопрос с социалистическим светлым будущим.
– Согласен, – кивнул Брежнев, – товарищ Громыко будет гораздо лучшим секретарем по идеологии, чем эта козявка Суслов. А сейчас я предлагаю закрыть наше совещание и обратиться непосредственно к практическим вопросам. В первую очередь, нам необходим проект межгосударственного договора между двумя Советскими Союзами, чтобы мне было что представить во время заседания Политбюро в понедельник. Поэтому, товарищ Сталин, нам необходим ваш нарком иностранных дел товарищ Молотов, чтобы они с товарищем Громыко могли сесть и составить документ, на основании которого и будет вестись наше дальнейшее взаимодействие.
– Есть мнение, – кивнул Сталин, – что товарищ Брежнев прав. Настало время переходить от слов к делу – сначала в области дипломатии, а потом и на всех остальных направлениях. Как говорят в таких случаях господа монархи, быть по сему!
Отправив Устинова выполнять поставленную начальством задачу и соединив в одном флаконе Громыко и Молотова, я махнул на все рукой и пригласил своих высокопоставленных гостей Брежнева и Сталина посетить «Неумолимый» – мою главную ударную силу и ценную движимость во всех сущих мирах. При этом я заранее предупредил, что на борту этого корабля (и только там) я не только самовластный князь Великой Артании, но и император Четвертой Русской Галактической империи. Ну что поделать, если псевдоличностям хочется считать меня не только своим военным вождем, но и господином.
И если Брежнев в нашем прошлом в заграничные поездки ездил неоднократно и с удовольствием, то Сталин за пределы СССР выбирался только в сорок третьем году на конференцию в Тегеране (поездка в Потсдам после войны не в счет). Но и он тоже согласился, ибо Истинный Взгляд подсказал этому сверхподозрительному человеку, что мое приглашение преследует только одну цель – обозначить верхнюю границу моих возможностей. Да и учиться чему-то новому товарищ Сталин любит. Ну и космический линкор изготовленный цивилизация пятого уровня сам по себе тот еще музейный экспонат… Только перед отправлением советский вождь спросил, была ли та цивилизация социалистической.
Пришлось ответить, что Неоримская империя была жестокой классовой тиранией и социалистической ее назвать никак нельзя, ибо этот тип государства способен создать и развить только русский народ, а он в том историческом потоке отсутствовал. Однако мой соотечественник и почти современник, которому Отец Небесный вручил такой же линкор новеньким, «в масле», прямо с верфи, с его помощью выстроил среди звезд вполне социалистическую, лишь слегка замаскированную феодальной фразеологией, Русскую Галактическую Империю. Осколок это межзвездной державы, в виде дальнего транспорта снабжения «Новый Тобол», можно пощупать руками в дружественной Аквилонии.
Но сейчас нам туда не надо – это после. Учиться правильно строить государство, многообразное в обществе культуры, но пронизанное единой политической вертикалью и доминантой социальной справедливости, предстоит после того, как удастся не только остановить продвижение германских захватчиков вглубь СССР, но и собственными силами повести войну на перелом, обернув ее вспять. И вот тогда на волне победной эйфории придет время доделывать недоделанное и переделывать то, что было сделано плохо или неправильно. А пока все успехи на фронтах достигнуты не усилиями Красной Армии, а моими жестокими ударами ломом по немецким рукам. Тщательнее надо, ибо задачи создать из нынешних бойцов и командиров РККА будущих солдат-победителей с нас никто не снимал.
Потом я немного подумал, и прямо перед отправлением в своем кабинете наложил на Леонида Ильича закрепленное заклинание Истинного Взгляда. Так-то это нужно было сделать гораздо раньше, но во всей этой мешанине событий я засуетился и упустил из виду тот момент, когда Ильич Второй из темной лошадки превратился в перспективного союзника. А может, это желание возникло у меня только после того, как обновленная инкарнация Брежнева чуть ли не матом наорала на Устинова, когда тот попытался отмазаться от важного правительственного задания? Ну не люблю я чиновных отписок и хамства, ни в каком виде не люблю. Пришлось немного подзадержаться и объяснить пациенту, что я хочу сделать и для чего. Виссарионыч тут же подтвердил, что процедура эта вполне безболезненная, не отнимающая много времени, и к тому же очень полезная в политических целях.
Много времени это и в самом деле не отняло (объяснения длились гораздо дольше), и вот мы втроем шагаем из моего кабинета к флаеру, уже ожидающему на берегу Черной речки. В мире Смуты сейчас самый конец декабря, с моря дует промозглый ветер, так что я и мои гости прикинуты в теплые камуфлированные полушубки, пошитые по моим заказам в мастерских великой Артании. Впрочем, терпеть холод, ветер и промозглую сырость, пришлось недолго, только несколько десятков секунд, пока мы после выхода из портала забирались в прозрачное, как стеклянный стакан, теплое чрево флаера. Волчица на пилотском месте, страшно осклабившись, отдала нам честь, после чего потянула на себя ручку управления – и мы полетели над темными водами Ахтиарской бухты в сторону обозначенной тусклыми габаритными огнями громады «Неумолимого». Когда мы, приблизившись, сделали круг почета над этим убийцей планет, чьи громоздкие контуры угадывались Истинным Взглядом далеко в глубине вод, Брежнев даже выругался – длинно и замысловато. Такого в своей жизни – ни прошлой, ни нынешней, он еще не видел.
Потом, правильно ответив на все запросы системы ближней самообороны и снизившись к самой воде, флаер влетел в ярко освещенный ангар, предназначенный для дипломатических целей. А там уже была готова мизансцена для встречи. Когда мне намекнули, что придется «решать вопросы» в своем собственном мире, гигантский герб на стене снова изменил свой вид – на этот раз, надеюсь, окончательно. Двуглавый орел у меня теперь золотой на ярко-алом фоне, а между его голов – там, где на гербе Российской империи была изображена большая корона – сияет лучами багровая пятиконечная звезда. Клювы голов раскрыты в яростном крике, а лапы сжимают не скипетр и державу, а щит и меч.