Их двое Зайцева Мария

Дедова берданка

Он настолько здоровенный, что не помещается в проем, приходится немного сгибаться. Ему.

А мне – невольно отступать.

Это чисто инстинктивное желание жертвы, слабой и небольшой в размерах, убраться с пути крупного сильного хищного зверя. Не факт, что захочет употребить, но лучше не рисковать. Целее будешь.

Я ловлю себя, практически, в полете. Одна нога уже шагнула назад, тело уже отклонилось, повинуясь пещерным звериным инстинктам…

Но все же человеческого во мне больше.

Потому и успеваю затормозить.

Делаю вид, что этот идиотский недо-танец – чисто моя инициатива, а не потребность убраться подальше от него, резко вскидываю подбородок и без страха встречаю темный взгляд прищуренных в вечном гневе глаз.

Чего ж ты такой злой-то, извращенец?

– Стучаться не умеем, как я понимаю? – сухо комментирую его хамское появление.

– Не успел, – коротко информирует меня Егерь и нахально заваливается в комнату.

Делать это ему приходится, пригибаясь, а потому движения все больше напоминают медвежьи. Обманчиво медлительные и неуклюжие. И опасные.

Черт, похоже, я все-таки подсознательно очень сильно боюсь этих извратов. Оно и понятно, конечно, учитывая их историю, но все же я думала, что этот период уже отступил…

Но нифига, судя по тому, что нахождение в одной комнате с Котом мне показалось очень опасным…

А уж про ситуацию, которая сейчас, вообще молчу.

Дрожь такая, что как только умудряюсь себя контролировать, чтоб руки не тряслись, фиг его знает…

– Что тебе?.. – голос у меня предсказуемо хрипит, потому замолкаю и сглатываю, ощущая сухость в горле, дикую и дерущую.

Егерь молчит, рассматривает меня…

Взгляд его не скользит, как до этого, медленно и тягуче, а, как упирается в одну точку, так там и застревает. В районе моих голых плеч и груди. И это уже в край неприлично!

Я вспоминаю, что стою – в майке, и майка у меня – тонкая, а лифчик по привычке не надела, потому как нечего туда особо класть…

Хотя, судя по дикому взгляду Егеря, вполне есть чего.

Осознав, на что он пялится, отшагиваю все же в сторону, тянусь к свитеру. Плевать, что подумает! Главное, укрыться от этого похотливого разглядывания!

– Ты охренел? – комментирую свои действия, поспешно прикрывая грудь свитером. Надевать его пока не собираюсь, справедливо опасаясь даже на секунду отвести взгляд от хищника. Мало ли, чего ему в голову… Уже взбрело? – Какого фига так пялишься?

Егерь удивленно смаргивает, кажется, только в эту секунду осознавая, что действительно смотрел, переводит взгляд на мое возмущенное лицо… А затем глаза его становятся еще более злыми, а скулы – каменными, он мгновенно надувается своей привычной яростью а затем гневно выдает:

– Размечталась, бля. Нужна ты мне, селедка сушеная!

И, пока я перевариваю оскорбление, вытягивает вперед руку…

– Вот, Кот говорил, что ты по этой рухляди плакала, забери.

В его лапе дедова берданка смотрится игрушечной.

Как я ее раньше не заметила?

Торопливо выхватываю оружие из здоровенной ладони, прижимаю к себе. Потом спохватываюсь, осматриваю, а то мало ли, что эти придурки могли с ней сделать… Сняли же зачем-то со стены. Она там двадцать лет висела, никому не мешала…

При беглом осмотре становится понятно, что придурки определенно с моей берданочкой что-то сделали…

– Вы что с ней сотворили, извращенцы? – хриплю я, разглядывая изрядно посветлевший приклад. И блестит она как-то… Неправильно. Неправильно, что вообще блестит! Должна быть тусклой! И темной! А тут… Приклад-то, оказывается, из светлого дерева…

– Почистили, – грохочет сверху, словно камнями присыпает по металлу моего мозга, сволочь, – смазали… Вообще, нельзя так с оружием обращаться. Она же могла в руках разорваться при первом использовании… Техника безопасности должна же быть хоть какая-то…

– Техника… – эхом повторяю я глупые слова, – безопасности…

А затем до мозга доходит вся абсурдность ситуации. Эти твари пришли в МОЙ дом, зашли в МОЮ комнату, сняли со стены МОЮ берданку и ПОЧИСТИЛИ ее!!!

Извращенцы!

Уроды!

Да кто им позволил???

Сложно сказать, почему я так завелась именно из-за берданки, возможно, это просто стало последней каплей, откатом в череде тупых событий последних дней…

Но факт остается фактом. Возмущение мое вылилось в действия. Неконтролируемые.

Берданка резко откидывается на кровать, а я, не заметив, как тревожно дергается к ней Егерь, начинаю наступать на него и шипеть по змеиному прямо в мерзкую небритую рожу:

– Да как у вас, извращенцев поганых, хватило наглости хватать мою вещь? Это – дедова берданка! Он – последний к ней прикасался! Его память! А вы ее… почистили??? Да кто вы такие, вашу мать, чтоб приходить сюда, трогать мои вещи и издеваться над ними??? Да вы – хуже насильников! Вы – уроды моральные!

Я шиплю это все, не выбирая выражений и не думая о последствиях, полностью увлеченная своими эмоциями, и не замечаю, что Егерь, вначале выглядящий немного удивленным и обескураженным моей реакцией, все больше темнеет взглядом и каменеет лицом…

А затем молча хватает меня за плечи…

Я замолкаю так же резко, как и заговорила до этого.

Егерь, и без того находящийся слишком близко, непозволительно просто близко, неожиданно оказывается буквально прижатым ко мне.

И не просто прижатым!

Он держит меня! Держит так сильно, что не могу шевельнуться!

Замираю, как была, в полу-моменте, раскрыв рот, смотрю в его темные жуткие глаза, запрокинув голову. Руки мои, судорожно сжимающие ткань свитера, оказываются зажатыми между нами и шевельнуть ими невозможно.

И тут Егерь, ни слова не говоря, рывком, словно игрушку, или ребенка маленького, поднимает меня над полом!

Ощущаю, как ноги теряют опору, и вместе с ней уходит мое боевое настроение. Остается только страх и ощущение того, что доигралась. Додразнила хищника…

– Ты, зараза мелкая, охерела вкрай, – рычит он, словно мой «патрик» на низких оборотах, когда еле тянет и вот-вот сорвется к чертям собачьим, – я тебе доброе дело сделал, херовину эту древнюю в порядок привел, а ты мне тут выебываешься? А не много ты на себя берешь, овца? Я ведь могу тебя просто запереть в чулане, а филькиной грамотой твоей подтереться! Поняла, сучка? Поняла?

Последнее слово он рычит уже практически нечленораздельно. И очень. Очень страшно.

Мои ступни тупо болтаются в воздухе, мои руки прижаты к каменной груди, сердце замирает на какой-то очень высокой, пронзительной ноте… И взгляда оторвать от бешеных глаз этого зверюги невозможно.

– Дура бестолковая… – неожиданно переходит он с рыка на шепот… Я не успеваю ничего понять, среагировать на такую внезапную перемену в настроении хищника…

Егерь еще мгновение разглядывает мое запрокинутое лицо, обхватывает сильнее… И, рывком подтянув еще выше, провезя по себе до самого лица, прижимается к моим губам в диком, жадном и совершенно неожиданном поцелуе…

И это – ах! – невероятно!

Я настолько обескуражена, настолько испугана, что не понимаю даже, что происходит. В самом деле не понимаю!

Только что я была полна ярости, кричала, возмущалась и была готова растерзать этих гадов за насилие над дедовой памятью, а сейчас словно в ступоре, в каком-то дурацком вакууме нахожусь… Он не целует меня.

Хищники не умеют целовать.

Он меня… ПОГЛОЩАЕТ.

Берет. Силой.

Я просто пошевелиться не могу, абсолютно недоступны любые средства борьбы: ни шевельнуться, ни крикнуть. Ни укусить.

Хотя, последнее я могу, конечно, но… не могу.

Голова словно в диком, безумно дурмане, кружится и совершенно не соображает. Его губы жадные и абсолютно неласковые, этому зверю не требуется обратной связи, моей реакции на его действия. Он просто делает то, что ему хочется сейчас, в чем нуждается.

Но самое жуткое в ситуации совсем не это.

Совсем другое.

Самое жуткое, что я реагирую на происходящее совсем не так, как надо!

Это чудовищно, но… Меня тоже это ПОГЛОЩАЕТ…

Совместная ненависть

Меня никогда так не целовали, никогда не трогали так. И, наверно, только этим, своей неподготовленностью к ситуации, к необычности ощущений, я могу оправдать свое бездействие.

Ну и еще тем, что как-либо действовать чисто физически нереально.

Егерь держит так, что не дернешься. И целует так, что не остановишь.

И в итоге я не останавливаю. Подчиняюсь стихии.

Он что-то рычит мне в рот, реально, словно дикий зверь, его язык нахально проникает так глубоко, что начинаю задыхаться. И, наверно, от нехватки воздуха, голова еще больше кружится, и пусто там, пусто, словно в мячике для занятий фитнесом!

Еще никогда не ощущала я такой беспомощности в сочетании с дико стучащим сердцем, которое ломит в грудную клетку и заставляет, кажется, все тело пульсировать.

Егерь меня целует, лишая воздуха, сил, головы, а я ощущаю себя не человеком уже – какой-то бессмысленной субстанцией, которая бьется в такт его движениям и тянется к нему, к своему захватчику…

Один шаг – и я стою уже на краю низкой кровати, сравниваясь в росте с Егерем, и, вроде как, твердая основа под ногами должна придать уверенности, но уверенность получает только этот захватчик. Ему теперь проще держать меня, легче распускать лапы, отправляя их в вольный выгул по моему дрожащему от неожиданности и напряжения телу.

Я ощущаю это все смазано, словно в бреду, длительном и сладком. И не могу ничего сообразить, даже когда он перестает терзать мои губы… И переключается на шею и плечи.

И здесь тоже в полной мере проявляются звериные замашки. Он не целует: лижет, кусает, рычит что-то сквозь зубы, матерно и гневно, словно обвиняет меня в происходящем, словно это я его заставляю, а не он! Не он сам!

Удивительно, кстати, что это все вообще понимается сквозь толщу обрушившегося на меня безумия.

Как проблеск солнечного света на глубине. Единственный, кстати.

Потому что в остальном ничего не меняется.

Руки мои по-прежнему нелепо сжимают края свитера, в глупой попытке прикрыть то, что уже смысла не имеет прикрывать, потому что Егерь всю шею облизал-искусал, все плечи, ключицы… И только вопрос времени, когда доберется до груди…

От осознания, что это обязательно случится, ощущаю, как начинает ныть и наливаться тяжестью все внутри, как собираются соски, становятся чувствительными – тронь – и больно будет!

Раскрываю рот в тщетной попытке глотнуть воздуха, потому что, хоть Егерь и занят сейчас другими частями моего тела, кислород в легкие не поступает. Там – словно сжиженный азот, рвет на части, сводит с ума, дышать нечем и незачем.

– Сучка сладкая, – рычит уже вполне различаемо Егерь, неожиданно отрываясь от облизывания моей кожи, вскидывает голову, смотрит в глаза… И я в очередной раз поражаюсь холодному безумию его глаз, черному, затягивающему… Он же абсолютный зверь… Что он делает со мной? Как смеет? Как я так позволяю? Я что, дура безвольная?

– Ненавижу таких, – сообщает между тем Егерь… И опять прижимается к моим губам. С явной такой, очень впечатляющей ненавистью.

А я… Я ему отвечаю. Тоже с ненавистью, естественно.

Он ощущает всю степень этого совместного для нас чувства, рычит сдавленно, сжимает пальцы на моем затылке, крепче втискивая в себя, а второй рукой дергает майку сзади, да так, что лямки трещат. Я в ответ наконец-то оставляю в покое свитер и злобно царапаю дубленую кожу на шее. Это почему-то не тормозит его, а заводит еще сильнее.

Егерь усиливает напор, уже двумя руками раздирая на мне остатки майки, а затем отстраняется, чтоб убрать с груди все, что мешает обзору. И тактильным ощущениям.

Замирает, разглядывая острые соски, и я впервые совершенно не стесняюсь своей полторашки. Потому что невозможно стесняться того, на что смотрят с таким голодом.

Егерь шумно втягивает воздух, словно здоровенный бык, ноздрями дрожащими, затем смотрит мне в глаза и говорит тихо и жутко:

– Выебу тебя сейчас так, что визжать будешь, стерва мелкая.

Я не оставляю этот манифест без резолюции, с размаху фигачу ногтями по наглой морде.

Он дергает щекой, словно его не ударили со всей силы, а, например, комар куснул, усмехается… И срывается опять в дикий, бешеный поцелуй!

И в этот раз я – полноценный участник событий, а не жертва! Не дождется, скотина!

Я кусаюсь, толкаю, царапаю его… И отвечаю на каждое движение ненасытных губ.

Рычание зверя становится все яростнее, мои действия – все безумнее, и вполне понятно, до чего бы нас это довело, в итоге…

Если бы в пылу разборки мы не упустили один важный нюанс…

В конфликте есть третья сторона…

– Егерь! – раздавшееся от дверей рычание вообще не похоже на предварительно слышанное мною ласковое мурлыканье. Сейчас там ревет зверюга, вообще не уступающий тому, что уже несколько минут (а по ощущениям – часов) терзает меня своими наглыми губами.

Егерь тормозит, не оглядываясь назад, тяжело дышит, ноздри его ходуном ходят, пальцы на моей талии сжимаются, кажется еще сильнее. Переломит меня сейчас, словно спичку, монстр!

– Кот, пошел нахер! – рычит он, даже не делая попытки прекратить то безобразие, что сейчас творит. И, судя по тому, что приятеля отправляет в пешее эротическое, твердо намерен продолжить.

– Да бля! Мы еще из прежнего говна не выплыли! – С досадой и яростью отвечает Кот, шагает к нам, торопливо осматривает меня, почему-то уделяя особое внимание голой груди, вижу, как на секунду расширяются его зрачки и тут же сужаются. Реально, словно у кота! – Анастасия, он к вам пристает?

– Нет, помощь первую оказывает, чтоб его! – Возмущаюсь я постановке вопроса. Хорошо, что к этому моменту удается сделать глоток воздуха, не отравленного вездесущей похотью Егеря, и мозг немного включается. Я осознаю произошедшее, краснею от ужаса и досады. Ну и злюсь заодно, хотя и весьма запоздало, на свою тупую реакцию… Стыдно, черт! Так стыдно! И потому все это дело требуется скрыть! А как можно скрыть стыд? Только грамотным переведением стрелок, естественно! – Отпусти меня, немедленно! Зверь! Варвар! Гад!

С каждым оскорблением я с огромным удовольствием луплю по небритой морде, рискуя стесать ладони о щетину. Егерь не отвечает и вообще, кажется, никак не реагирует на мое показательное выступление.

И смотрит… э-э-э… ниже глаз. Значительно.

До меня только в этот момент доходит, что, скорее всего, при каждом моем ударе подпрыгивает и трясется грудь, хотя чему там, ко всем чертям, трястись?

Самое дурацкое в этой и без того идиотской ситуации то, что Кот тоже смотрит… Туда.

Ловлю его внимательный взгляд и бешусь еще сильнее.

Да что за бред, в конце концов?

И эти люди будут меня уверять, что интернет издания все врут про их маньячность?

Да тут, пожалуй, ситуация обратная!

Приукрашивают нелестную действительность!

– Прекратите пялиться! И выйдите прочь из комнаты!

– Нихрена! – рычит опомнившийся от сиськогипноза Егерь, – Кот уйдет, а я – останусь! Ты сама хотела!

В доказательство своих слов он стискивает меня еще сильнее, так, что дыхание перекрывает полностью!

Я нахожу в себе силы взвизгнуть и двинуть его ногой. Куда-то там.

Егерь ругается, расцепляет немного лапы, и я тут же отпрыгиваю на противоположный конец комнаты. По пути умудряюсь прихватить остатки майки и закрыться ими.

Забиваюсь в угол и шиплю оттуда, как кошка:

– Пошли вон! Оба! И из дома моего – вон!!!