Крокодил из страны Шарлотты Хмелевская Иоанна

– Могу себе представить. Будешь возвращаться темным лесом и получишь от бандитов по кумполу.

– Ты хочешь сказать, что перед тем я выиграю? Иначе зачем им травмировать мой кумпол? – оживилась я.

– Пути хулиганья неисповедимы, – вздохнула Алиция и примерила правую туфлю. – Хороши, ничего не скажешь… – Потом примерила левую и опять вздохнула.

– Это только начало, – задумчиво протянула я. – Чувствую, еще не то будет. Крокодил слегка лишь вынырнул.

– Не хочу быть назойливой, но как бы этот крокодил не слопал тебя с потрохами. Брось дурить, пока не поздно.

– Отстань. Отказаться от чуда? И не подумаю!

Соблазн перевесил – сколько Алиция ни вразумляла меня, все уговоры отскакивали как от стенки горох.

Но чудо на то и чудо, чтобы не повторяться. Возлюбленные мои лошадки вели себя до невозможности капризно, а уж с их номерами так и вовсе была настоящая чехарда. Форменное издевательство – если мы ставили на четверку, первым приходил четырнадцатый номер, если на одиннадцать – финишировала единица, и так далее в том же роде. Мы ставили на самые неожиданные пары, но они приходили хоть на полголовы, да в обратном порядке. В нас словно бес вселился, порок торжествовал сатанинскую победу, моими же собственными руками выставив на комод доказательство неограниченных своих возможностей – сверкающие черным лаком туфли из крокодила. Неотразимым соблазном ослепляли они нас, все вверх дном перевернув в наших высокоморальных душах.

– Если ты думаешь, что я на этом успокоюсь, то глубоко ошибаешься, – зловеще предупредила я Михала.

– И что же у тебя на очереди? Бриллиантовое колье?

– Чихала я на колье. Теперь я присмотрела себе зеленый «вольво-144» и несессер из крокодила. А к нему, естественно, набор сумочек, я люблю, чтобы в комплекте.

– И правильно, куда это годится, садишься в «вольво» – и без крокодила! Все должно быть в полном ажуре. И во сколько комплект обойдется?

– Недорого. За все про все двадцать кусков. Сумочки стоят от восьмисот до трех тысяч крон, но я за дорогими не гоняюсь. Вполне сойдут за полторы.

– Озверела баба, – резюмировал Михал и, подумав, добавил: – Стрелять таких надо. – Потом еще подумал и добавил: – А я бы кой-куда съездил. Меня интересует Бразилия. И Гималаи.

– Размахнулся! Может, удовлетворишься Альпами?

– В Альпы заверну по дороге. Но под мостами ночевать не собираюсь, и в скверах на лавках тоже. Люблю умываться теплой водой.

– Озверел мужик. Видать, не только я гожусь для отстрела. Тут парным не обойдемся, придется сорвать вифайф.

– За чем же дело стало?

Увы – вифайф все-таки превышал наши возможности. Уж проще было сорвать в Служевце польский тройной. Ну мыслимо ли отгадать первых пять лошадей в пяти очередных заездах, со второго по шестой!

В довершение всего мы не могли как следует сосредоточиться, на носу был отъезд Алиции. Недели за две началось светопреставление, означающее, что Алиция собирает вещи. В один из таких апокалиптических дней она мне сказала:

– Слушай, кофр я оставляю.

– Ага, – тупо буркнула я в ответ – как тут не отупеть, когда живешь в таком невообразимом бардаке, урывая на сон по три часа в сутки!

Зато Алиция была как огурчик, по ней никто бы не сказал, что ложимся мы где-то под утро, а потом мчимся сломя голову на работу, стараясь если уж опаздывать, то в меру приличий, Я переносила все эти тяготы намного хуже. Наверно, чтобы окончательно меня уморить, она запретила мне возвращаться домой пораньше – отвлекаю ее, видите ли, от процесса. Пришлось обойти с визитом всех, каких только удалось, знакомых, просмотреть все французские фильмы, а под конец, исчерпав французский репертуар, переключиться на английский кинематограф, который маловразумительными датскими субтитрами доконал меня окончательно…

– Пускай себе там стоит. С благодетелями я договорилась.

– Не беспокойся, передвигать эту махину я не собираюсь. А что в ней?

– Не знаю, не могу открыть.

– Вот те раз! – От удивления у меня даже в голове слегка прояснилось. – Не знаешь, что в твоем же кофре? А вдруг что-то нужное?

– Все нужное при мне, а открыть не могу, ключ посеяла. Там какие-то старые бумаги, пусть лежат.

– Как знаешь, – равнодушно пожала я плечами.

– В той большой коробке и в той, что рядом с нею, всякое барахло. Старое и не очень. Его я тоже оставляю, все равно вернусь. Если не вернусь, перешлешь мне потом. А часть отправишь Лауре.

Я со всем согласилась, записав на всякий случай лишь отдельные поручения и имена добрых людей, отдавших нам кое-какие вещи во временное пользование, с возвратом. Заодно записала, что и кому выслать, поскольку в таком состоянии у меня в одно ухо влетало, а в другое вылетало.

Лишь единственный раз ей удалось высечь искру в моем сумеречном сознании. Переходя от занавесок Гуннара к чайнику благодетелей, она неожиданно сделала паузу и внимательно посмотрела на меня.

– Послушай, – голос ее звучал нерешительно. – Может, ты все-таки покончишь с этим Шарлоттенлундом?

– Еще чего, – вежливо и в полном рассудке отрезала я. – Меня там крокодил ждет. Нельзя обижать зверушку.

– Лечиться тебе надо, – поставила короткий диагноз Алиция и больше к этой теме не возвращалась.

Все в этом преходящем мире имеет свой конец, и сборы тоже, и вот однажды, ранним туманным утром, Алиция от нас уехала. Мы сидели нахохлившись в доме на площади Святой Анны, уткнувшись носами в кипу беговых программок и отрываясь лишь затем, чтобы железякой неизвестного назначения наколоть орехов на бетонном пороге прачечной. Уже несколько недель немилостивая судьба показывала нам только спину. В последнее воскресенье у нас в вифайфе вышли все пять попаданий, увы – на трех разных жетонах. Мы уже обменялись нелицеприятными друг о друге мнениями, совместно проанализировали их, сошлись, учитывая возраст и не мудрствуя лукаво, на сопливом кретине и старой дуре и теперь дружно напрягали свои умственные способности, решив во что бы то ни стало компенсировать нашу идиотскую промашку.

– В Польше я играла под Толстуху, – задумчиво пробормотала я.

Михал оторвал голову от листков и недовольно посмотрел на меня.

– Что еще за толстуха?

– Да одна такая. Угадывала почти каждый парный, в конце концов я обратила на нее внимание. Стала следить, на что она ставит. Угнаться за ней было трудно, играла по-крупному, но кое-что мне от нее перепадало. Считай, единственная полоса в моей жизни, когда я играла с положительным сальдо. А потом она куда-то пропала, наверно, уехала.

– Может, она в Копенгагене? – оживился Михал.

– Может.

– Так ты приглядись вокруг.

– Да я ее в лицо не запомнила. Все время моталась следом, видела только со спины. Если, не дай бог, похудела, то и не узнаю.

Михал смерил меня скорбным взглядом и, присев на пороге, стукнул железякой по ореху. Воспоминание о Толстухе слегка меня взбодрило. А что, неплохая мысль, пусть и нет Толстухи, но кто нам мешает играть под кого-то другого? Да хоть под лысого недомерка в шляпе!

С лысым недомерком в шляпе я познакомилась в продуктовом магазине напротив своей конторы – там я всегда закупала еду. Однажды в понедельник он сам меня зацепил – заговорил о прошедшем воскресенье, да так, словно мы с ним давно были на короткой ноге.

– You are from Poland? – спросил он. – I have the family in Poland.[1]

Потом похвалился, что вчера ему выпал удачный день, чем меня порядком расстроил. Я в свою очередь решила досадить Михалу и при первой же оказии поставила его в пример.

– А как он выглядит? – заинтересовался Михал. – Вдруг тот самый, с которым мой приятель обделывал какое-то дело?

– Маленький, лысый, с носом и черными волосами.

– Так все-таки лысый или с волосами?

– Лысый, а вокруг плеши черный венчик.

– Покажешь мне его, а я скажу тебе, тот ли.

В воскресенье не я, а Михал показал мне этого типа.

– Вон тот лысый, у которого с моим приятелем какие-то дела. Он?

Я попыталась рассмотреть, потом пожала плечами.

– Не знаю. Вижу, что в шляпе, а что под шляпой, не вижу. Может, тот, а может, и нет.

– Если он, то у него недалеко от твоей работы художественный салон. Наверно, поэтому вы ходите за продуктами в один магазин. Промышляет реалистами, абстракцию на дух не переносит.

Лысый недомерок сам развеял мои сомнения – радостно кинулся ко мне, размахивая жетоном, на котором черным по белому была записана пара аутсайдеров, только что финишировавших. Сияя самодовольством, он совал жетон под нос каждому встречному, и вскоре уже половина публики толпилась вокруг него, желая поглазеть на счастливчика.

– Лысый недомерок в шляпе попал на десять – одиннадцать, – сухо сообщила я Михалу. – Разыграл комбинацию на сотню. Кажется, ему это окупилось с лихвой.

– Тихо, – шикнул на меня Михал. Музыка из транслятора оборвалась, и разнеслось какое-то карканье. – Точно, два куска чистоганом.

А вскоре я стала свидетелем того, как лысый недомерок сорвал куш на фаворите десятком жетонов и выиграл за вифайф семнадцать тысяч. При этом он мне самолично признался, что ему всю жизнь везет на деньги. Вдруг он нас выведет на золотую жилу?..

Я поделилась ценной мыслью с Михалом. Тот высыпал на стол орехи и сказал:

– В этом что-то есть. Можно попытаться, чем черт не шутит. Вот только не обанкротиться бы раньше времени, он играет с размахом.

– Толстуха тоже играла с размахом.

Стояла уже весна, и лесок в Шарлоттенлунде ласкал глаз неотразимым очарованием. А если вспомнить, что прямо за лесом плещется море, к которому я всегда питала слабость, то очарование становилось еще неотразимей. Твердое убеждение, что в Стране Шарлотты нас что-то ждет, не покидало меня; сверкая черной крокодиловой кожей, это «что-то» неотступно маячило передо мной. У меня уже развилась настоящая мания на почве этой дубленой рептилии.

Приняв решение заменить Толстуху лысым недомерком в шляпе, мы с первого же заезда не спускали с него глаз. Установили за ним попеременное наблюдение, но пока безрезультатно – лысый недомерок поставил на вифайф и пять очередных заездов вообще пропустил. После шестого, выяснив, что вифайф он проиграл, недомерок двинул к кассе – должно быть, решил отыграться на парных. И сделал это, к сожалению, в последнюю минуту, когда мы уже отчаялись и сыграли на свой страх и риск.

– Черт бы его побрал, – раздраженно пожаловалась я Михалу. – Поставил уже после меня. Но как-то странно, может, нам тоже так сыграть?

– А у тебя есть лишние деньги? – съехидничал Михал. – На что поставил?

– На единицу, двойку и одиннадцать – в комбинации, а еще на тридцатку.

Михал пожал плечами.

– Только единица еще подает кой-какие надежды. Решил рискнуть на аутсайдерах. Подожди, увидим.

Ждали мы недолго. Пришли одиннадцать – один, и лысый недомерок в шляпе получил свои трудовые 835 крон. А нас чуть удар не хватил.

– Я на все готов! – в беспамятстве шипел Михал. – Если он сейчас выложит тысячу, я тоже ставлю тысячу!

– Опомнись, у нас на двоих столько не наберется! Михал скользнул по мне невменяемым взглядом и кинулся разыскивать лысого недомерка. Я понеслась его догонять, потому как лысый недомерок стоял за углом, а Михал разогнался аккурат в противоположную сторону. Жутко нервничая, мы топтались за углом, выжидая, пока недомерок не втолкует что-то субъекту с примечательным носом и не направит свои стопы к кассе. Как только он их направил, Михал шмыгнул следом.

– На что лысый сыграл? – нетерпеливо вцепилась я в Михала, когда тот вернулся.

– На парный. Четырнадцать – один.

Я ушам своим не поверила.

– И ты тоже?

– Ну да!

– С ума сошел! Ведь участников всего тринадцать!

Михал взглянул на меня так, словно только что очнулся от гипноза, и лихорадочно стал искать по карманам жетон. Посмотрел на него, потом на табло, где аршинными цифрами светилось всего тринадцать номеров, а потом снова на меня, уже с ужасом.

– Это твой недомерок с ума сошел!

– Кто-то из вас уж точно! Господи, выходят на старт! Беги, поставь на что-нибудь нормальное! Ведь последний розыгрыш!

Подталкивая друг друга, мы стремглав бросились к кассе. Михал назвал первые попавшиеся номера, я сгребла жетоны в сумку вместе с идиотским жетоном на четырнадцать – один. Не успели мы прийти в себя, как лошади, сделав два круга, вышли на финишную прямую.

– Семь – четыре! У нас, по-моему, такой есть? – спросила я, в который уже раз испытав потрясение: вдруг взять и с бухты-барахты выиграть – это что-то новенькое!

– Проверь, я и сам не помню. И не радуйся заранее, еще только первый заезд.

– Положим, второй. Первый был с Дубль Рексом. И то хорошо, может, сотню дадут.

– Неизвестно, скорей всего, полсотни. Вот если бы ты не упустила недомерка в первом заезде, получила бы больше.

– Кто бы говорил. Как будто ты его не упустил.

– Прикажешь отвечать за бзики всяких лысых полудурков?

– Можешь хотя бы за одного, волосатого? Которого каждый день в зеркале видишь!

Вот так ни с того ни с сего мы с Михалом поцапались. А ведь счастье еще, что успели поставить на фаворитов! День, можно сказать, окупился, но какой это был мизер по сравнению с упущенной первой парой!

Разозлившись на Михала, я решила в ожидании выплаты поужинать наверху в баре. Михал сначала отказался, потом, когда я почти управилась с ужином, тоже заявился, в результате мы еще сидели за столом, когда объявили наш выигрыш – 96 крон.

– Оно и лучше, не придется стоять в очереди, – сказала я.

– Придется. Весь ипподром там выстроился.

– Тогда не спеши так. Кто тебя гонит?

– Поневоле давишься, когда такая змея на тебя смотрит.

– Не попадалась тебе еще змея настоящая. Вот повзрослеешь – сам убедишься, – наставительно изрекла я, хоть и понимала, что подливаю масла в огонь.

Сошли мы вниз злые и надутые, уже и вовсе друг с другом не разговаривая. Около касс толкались остатки очередей. Пусто было только у одной, и я, не утруждая себя чтением таблички, направилась прямиком к ней. Михал сделал какой-то жест, словно хотел что-то сказать, да передумал. Поколебавшись, он потащился следом за мной.

Я вынула из сумки жетон, который у меня предусмотрительно был засунут в кармашек, и подала кассиру. И тут случилось такое, чему я при всем своем желании не могла поверить, хоть и случилось это не с кем-нибудь, а именно со мной.

Кассир взял жетон, быстро, но внимательно осмотрел его, сунул себе в верхний карман пиджака, пошарил глазами по сторонам и вытащил деньги. Я машинально тоже огляделась вокруг, но поблизости стоял только Михал, да и то демонстративно отвернувшись.

Я перевела взгляд на кассира и обалдела. Мне причиталось ровно 96 крон, а тут передо мной высилась гора денег, исключительно пятисотенными, и всю эту кипу кассир с явным нетерпением придвигал ко мне.

В голове у меня было пусто, хоть шаром покати. Впрочем, не совсем пусто – туманным облачком всплыло ощущение, что мне подсовывают эти деньги, чтобы я зачем-то их рассмотрела. Я невольно взяла тяжеленную пачку в руки, и тут кассир сделал жест, словно отгонял меня от окошка, и при этом что-то пробормотал – я разобрала только «квик», означавшее «быстро». Я попыталась запротестовать – зачем же мне отходить, да еще быстро, да еще с чужими деньгами в руках, в ответ он тоже запротестовал – тихо и злобно. В этот момент ко мне подошел Михал – спиной, что ли, почуял неладное. Лицо кассира перекосилось, он молниеносно спустил стекло и выскочил за дверь, а я осталась стоять с чудовищной суммой в руках и чудовищной пустотой в голове.

– Что все это значит? – спросил Михал, с изумлением глядя то на меня, то на лелеемое мною в ладошках богатство.

– Не знаю, – ответила я с не меньшим изумлением. – Всучил и скрылся.

Мы тупо смотрели друг на друга.

– Интересно, сколько тут? – подал наконец голос Михал и вдруг опомнился. – О господи, да он что, обмишурился?!

– Похоже на то, ох, надо же вернуть! Вот олух, ведь платил всего-то за парный, таких выплат еще свет не видывал!

– Спрячь, – решительно приказал Михал. – Ни за какой парный он не платил. И мотаем отсюда сию же секунду, потом я тебе все объясню. Дело нечисто. Давай, ноги в руки и смываемся, нас тут не было!

Публика почти разошлась, и мы без труда нашли такси. Нельзя же было возвращаться на станцию через темный лес пешком – с такой-то уймой денег! От Остерпорта мы тоже ехали на такси и, пока не очутились дома, ни разу рта не раскрыли. Покорно и все еще в каком-то отупении ждала я от Михала обещанных мне объяснений.

– Прими к сведению, – сказал он, когда мы уже вошли в мои апартаменты и закрыли дверь, – что тебя понесло получать за парный к кассе, которая оплачивает исключительно вифайфы.

– Как это?

– Да вот так. Там же написано аршинными буквами, и у окошечка, как ты сама наверняка заметила, было пусто.

– Потому-то я туда и пошла!

– И что ты ему показала?

– Жетон на парный с последнего заезда. Не спутал же он парный с вифайфом, жетоны небось совсем разные!..

Тут меня кольнуло что-то вроде предчувствия, я схватилась за сумку и заглянула в нее. В отдельном кармашке торчал последний, выигравший жетон: семь – четыре. Не говоря ни слова, я протянула его Михалу, и мы, онемев, уставились друг на друга.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил он меня наконец.

– Так что я ему дала? – пробормотала я, чувствуя, что отупела уже сверх всякой меры.

– А что ты ему вообще могла дать?

– Ну не паспорт же! Что-то от последнего заезда, остальное я выкинула, разозлившись на этого недомерка. Вспомни, какие номера ты называл тогда кассиру. Давай сверим, чего не хватает!

Михал поднапряг память, потом мы все сверили. Не хватало жетона на идиотскую комбинацию четырнадцать – один.

– Какая-то липа, – сказал Михал. – Ясно только, что кассир обмишурился. По-моему, тут явное жульничество, не зря же при виде меня он так струхнул. Небось принял за переодетого легавого.

– А при чем здесь лысый недомерок в шляпе? Почему он поставил на четырнадцать – один? Шифр у них такой?

– Холера их знает. Сколько там в пачке?

Мы сосчитали загадочные банкноты, оказалась очень даже приличная сумма – 35 тысяч крон. Слишком много, чтобы оставить себе.

– Если тут какая-то уголовщина, а он дал промашку, то его сейчас кореши по головке гладят, – предположил Михал. – Надо вернуть хотя бы из соображений гуманности. С другой стороны, пусть бы уж лучше нечестные деньги послужили честным людям. По-моему, так даже справедливей.

– Конечно, справедливей, о чем речь. Любой здравомыслящий человек оставил бы себе и не высовывался. Но я сильно сомневаюсь в нашем здравомыслии, оно у нас в эмбриональном состоянии. Впрочем, еще неизвестно, как он отнесется к нашему благородству, вдруг станет открещиваться – знать, мол, ничего не знаю.

– Откровенно говоря, я очень на это надеюсь. Как-то глупо, понимаешь… Не пожалеть бы потом. Слушай, если там будут ошиваться легавые, я на пушечный выстрел не подойду. С полицией связываться не собираюсь.

– Уголовщиной тут явно попахивает, – сказала я, припомнив недавнюю умопомрачительную сцену. – Он эти деньги вытащил откуда-то из-под кассового стола. И подгонял меня, чтобы я побыстрей забирала и сматывалась.

– А какая роль во всем этом лысого недомерка в шляпе?

– Вот-вот! Ты его не заметил у кассы?

– Нет, он куда-то пропал еще перед заездом. Может, тебе к нему в салон заглянуть?

– Ну да, сейчас побегу. Дурак он, что ли, признаваться, если и вправду замешан? А я, значит, еще дурее – признаюсь, что мне о его художествах известно? Блестящая мысль!

– Не нравится мне тот тип, с которым он трепался. За одну только рожу я б ему влепил пожизненный срок.

– Нет возражений. Мне он тоже не глянулся, случалось видеть профили и покрасивше. А все-таки – в чем тут, по-твоему, дело?

– Может, жульничают на бегах, – подумав, предположил Михал. – Какие-то махинации с беспардонным налогом на сборы.

– Исключено! Чтоб датчане?!

– Смотря о каких суммах речь. Если свыше ста тысяч – это уже не жульничество, а бизнес. Я бы не удивился, ведь такой налог – форменная обдираловка. По ошибке они выплатили навар не сообщникам, а нам. Впрочем, не знаю. Остается только гадать.

– Ну хорошо, а как быть с настоящим жетоном, семь – четыре?

– Можно получить по нему в среду, но мне как-то боязно.

– Мне тоже боязно, но потерять и то и другое – это уж слишком. Ладно уж 35 тысяч, они нам с неба свалились, но свои кровные 96 крон?.. Никогда!

Мы сидели погруженные в свои думы, а между нами лежала куча денег. Можно было, конечно, принять их как дар свыше, но, увы, по виду они ничем не напоминали манну небесную. Беспризорных денег не бывает, беспризорными бывают только собаки. Кому-то эти деньги принадлежат, кто-то глупо попал впросак, передав их нам, а теперь обнаружил, что дал маху, и локти себе кусает. А уж преступник он или нет – не нам решать. Деваться некуда, надо вернуть.

Не знаю, что там думал Михал, а лично я вдруг увидела глазами души экзотическую картину. Стада черных лакированных крокодилов клубились на берегу Нила, которого я, правда, в жизни не видела, но легко могла себе представить. Черные твари выползали из воды, брали в кольцо темно-зеленый «вольво-144», били хвостами по бамперам. И зеленый кузов, и лакированные шкуры ослепительно лоснились. Я очнулась от своих грез лишь тогда, когда одна из тварей влезла в машину и взгромоздилась за руль. Очнулась в самый раз, еще секунда – и машина бы тронулась…

– Надо вернуть, – сокрушенно промямлила я.

– Надо, – подтвердил Михал с горестным вздохом. Наверное, он сейчас с трудом заставил себя спуститься с вершины Монблана, а то и с Гималаев. Сколько я его помню, он всегда страдал чем-то вроде высокогорной мании.

В среду мы с тяжелым сердцем и 35 тысячами крон, красиво упакованными в оберточную бумагу, отправились в Шарлоттенлунд. С наступлением весны бега проходили дважды в неделю, так что до воскресенья ждать не пришлось. В этом смысле нам повезло – еще немного, и нервы бы у нас сдали окончательно.

Первым делом мы, собрав остатки решимости, стребовали свои законные 96 крон. Никто нам не чинил препятствий, никто не обращал на нас внимания. Затем мы направились к подозрительной кассе.

Касса не работала, того типа нигде не было. Мы обошли все другие окошки, заглянули во все, в какие только удалось, помещения, осмотрели здание вокруг – безрезультатно.

– Надо о нем спросить, – неуверенно предложила я. – Иди ты.

– И не подумаю, – отрезал Михал. – Он меня принял за легавого, сразу спрячется. Иди сама.

Мне было не по себе, но я пошла. На невразумительном английском спросила соседнего кассира, где тот тип, который в воскресенье сидел с ним рядом. Кое-как он понял. Датчане на удивление нелюбознательный народ – предпочитают не задавать лишних вопросов. Вдобавок моя грамматика не располагала к непринужденному разговору, так что собеседник даже не поинтересовался, зачем мне тот нужен. Только любезно сказал, что не знает. Видя, что от меня так просто не отделаться, он пошел наконец спросить у коллег, спросил у одного, другого, тыча пальцем в мою сторону, отчего я чуть не дала деру.

– I don't know, – сказал он, вернувшись. – Nobody does not know.[2] – При этом лишь вежливо улыбался, не проявляя никакого подозрительного интереса. Я поблагодарила и пошла к Михалу, который ждал меня за колонной.

– Исчез с концами, – сообщила я. – Никто ничего не знает. Черти его взяли.

– Может, его пришили? – забеспокоился Михал. – Как хочешь, долг долгом, а объявление в газету я давать не собираюсь.

– Успокойся, я тоже. Значит, деньги ему не очень-то нужны, иначе сидел бы тут сиднем и ждал нас. У датчан мания насчет честности, ему и в голову не могло прийти, что мы не вернем. Раз не сидит, значит, есть причины.

– А если он работает только по воскресеньям? По средам не все кассы открыты.

– Небось ты бы на его месте, из-за такой-то суммы, и в среду явился. Разве что нервы у него покрепче твоего.

– Я бы вообще тут дневал и ночевал.

– Подождем до воскресенья. Но спрашивать я больше не буду, боюсь.

В воскресенье его тоже не было, как сквозь землю провалился. На ипподроме царило столпотворение, все пришли поглядеть на Кима Пайна, датскую национальную святыню. Если бы его владелец объявил, что Ким Пайн не выйдет на дорожку, а то копыта испачкает, клянусь, половина публики кинулась бы предлагать свои носовые платки. Последние три дня мы с Михалом все спорили, удастся ли Киму Пайну взять приз. В результате вообще на него не поставили, а он финишировал первым, да еще с таким отрывом, словно остальные топтались на месте. Динамо-машина, а не конь!

– Идет так ровно, будто Йенс Йенсен узду держит, лишь бы руки чем-то занять. По-моему, он еще никогда в жизни не сбоил! – сказал Михал.

Не сумев разыскать кассира, мы решили помозолить глаза лысому недомерку в шляпе. Посмотреть, как он на нас реагирует. А он никак не реагировал, он нас не замечал. Один раз только спросил у меня, как дела, бросил на ходу, что у него тоже не ахти, и растворился в толпе.

– Может, сходить в дирекцию? – неуверенно спросил Михал.

– Ты что, белены объелся? И что ты им скажешь?

– Не знаю.

– То-то и оно. Даже с этим кассиром, по-моему, лучше не объясняться. Просто молчком сунуть деньги – и ходу.

– Вот только сунуть бы тому, кому надо.

В течение двух недель мы приглядывались ко всем кассирам в окошках. В конце концов все они стали для нас на одно лицо. Попадись тот, наш, наверняка бы не узнали.

– Вот парадокс, – возмущался Михал. – Человек хочет быть честным, а ему не дают. Мне все это уже осточертело.

– Мне, может, тоже, – разозлилась я. – Сколько уже ношусь с этими деньгами! Как еще до сих пор не ограбили, как сама не потеряла – давно пора забыть их в электричке. Ну ничего, я жду-жду, но уж только пойму, что они наконец мои, в тот же день вдрызг все истрачу, и привет!

– Мудрые речи, откуда что и взялось. Какой же ты срок себе положила? До конца сезона?

– До следующего воскресенья. И баста!

В следующее воскресенье я докатилась до того, что стала приставать с расспросами к персоналу ипподрома, но, по-моему, они ни черта не поняли. Потом мне стукнуло в голову, что он мог сломать ногу и лежит теперь в гипсе. Мы решили переждать до снятия гипса, дав ему семь недель на срастание конечности. Накинули еще на сотрясение мозга, переждали и эту напасть. Наконец терпение наше лопнуло, и мы сошлись на том, что этот тип – редкостный мерзавец, раз Господь наслал на него все казни египетские.

И вот в один из воскресных вечеров мы взялись за раздел состояния, в результате чего каждому досталось семнадцать с половиной кусков. А далее при пламени свечей, двух тонких и одной толстой, поклялись друг другу хранить молчание до гробовой доски.

По счастливому стечению обстоятельств в одну из отведенных на ожидание недель случился вифайф с выплатой в тридцать с лишком тысяч, достаточный, чтобы внезапное обогащение списать на законный выигрыш. А вскоре после этого я приобрела себе кое-что из крокодиловой кожи и зеленый «вольво-144».

Я сошла с автобуса у отеля САС, оставила свой чемодан в регистратуре, отправилась на площадь Ратуши и купила программку бегов на послезавтра. Потом уселась с нею на лавочку и стала решать, что мне делать дальше.

Был конец августа, и по Копенгагену слонялись несметные толпища туристов. Рядом со мной сидела с одной стороны какая-то девица в тиковом мини-мешке, босая и с вульгарным перстнем на пальце левой ноги. Бородатый парень с буйными до плеч локонами принес ей мороженое. С другой стороны восседал юнец из той же породы, вот только локонов и прыщей у него было побольше, а борода покороче. Для меня всегда оставалось загадкой, почему это в Дании у девушек такая потрясающе красивая кожа, а у парней такие потрясающие прыщи. В предыдущий раз я до самого своего отъезда питала надежду, что здешняя привлекательность слабого пола передастся и мне, – увы, питала тщетно.

Я сидела и думала о том, что при таком наплыве туристов у меня нет ни малейшего шанса найти подходящее жилье. Неужели придется платить по 200 крон за номер в «Англетере»? Наши прежние апартаменты на площади Святой Анны давно уже не существовали – благодетели перестраивали верхний этаж, и я съехала оттуда еще весной. Мое последнее пристанище наверняка тоже не пустует, уже при мне на него стояла очередь. Ситуация безнадежная.

Я просмотрела программку, с огорчением убедилась, что бега нынче проходят не в Шарлоттенлунде, а на Амагере, потом вспомнила, что в Шарлоттенлунд их переносят с первого сентября, немного утешилась и решила во втором забеге поставить на Кивитока. Пора бы ему выигрывать. Приняв наконец хоть какое-то решение, я встала и направилась в офис, где раньше работала.

Офис был во всех смыслах замечательный – состоял он из двух отделений, центрального и филиала, а последний состоял, кроме основного помещения, из двух кухонь и ванной. Но самым замечательным был персонал, и особенно милейшая девушка Инга, которая каким-то непостижимым образом понимала мою дикую тарабарщину и помогала со всеми моими проблемами. Оставалось надеяться только на нее.

– Разве что Оле? – подумав, предложила Инга, когда я одолела наконец вступительную тираду, состоявшую из приветственных возгласов и вранья насчет цели своего приезда. – У него две комнаты, а Петер сейчас на каникулах. Оле тоже едет отдыхать, правда через неделю, но, я думаю, пустит тебя пожить.

В растрепанных чувствах я понеслась на Кёбмагергаде, где размещался филиал нашего офиса и где, в том же здании, на том же этаже, жил Бородатый. Квартиру с ним делил из соображений экономии юный его коллега Петер, студент архитектуры. Для меня это, конечно, подходящий вариант: во-первых, в самом центре, во-вторых – рядом с офисом, а в-третьих – в доме два входа, это могло мне пригодиться. Но имелась тут одна закавыка. Бородатый числился в офисе самым симпатичным мужчиной. В профиль вылитый Конрад Мазовецкий.[3] Я, правда, лично не видела Конрада Мазовецкого и, насколько мне известно, Матейко[4] тоже, но это не помешало славному художнику запечатлеть его образ, с тех пор и пошло – Конрад должен выглядеть только так. Короче, Бородатый напоминал профилем этого самого Конрада, анфас же был попросту красавцем, хотя и с бородой, в связи с чем меня беспокоила мысль о Дьяволе – как бы чего не вышло.

Но не забивать же себе голову всякими глупостями, она мне потребуется совсем для другого, и, когда Бородатый под двусмысленные смешки персонала выразил согласие, я недолго думая отправилась за чемоданом. Главное – поскорее устроиться и заняться делом.

На площади Святой Анны царили тишь да благодать. Подходя к калитке, я огляделась по сторонам, но ничего подозрительного не заметила. Вот только в сквере на лавочке сидел босой парень. Ботинки стояли рядом – ноги, что ли, натер. Как ни странно, бороды на нем не было, зато была дамская блузка – распашонкой, в цветочек, с застежкой на спине, со стойкой и широченными рукавами. Последний крик. Я сама купила две такого фасона, разве что подлиннее. Судя по выражению лица, он вполне мог оказаться клиентом интересующей меня организации.

Попридержав калитку, чтобы не хлопнула, я на цыпочках прошла через двор и так же на цыпочках поднялась на знакомую лестничную площадку.

Мансарда уже была готова к ремонту. Котел в прачечной демонтирован, из двух наших комнат вынесена мебель и вообще все, что поддавалось выносу, даже старый паркет в одной из них сорвали, зато кофр стоял там, куда Алиция его задвинула, – в прачечной под стеной. У меня прямо сердце зашлось. Я стояла, можно сказать, у врат тайны.

Но врата тайны оказались под семью замками. Да еще так завалены рухлядью, что и не подступиться, разве что проползти весь путь к вожделенной цели на четвереньках. От скошенного потолка до пола было в том месте от силы восемьдесят сантиметров, и о том, чтобы передвигаться в подобающей человеку прямостоящей позе, не могло быть и речи. Я по-пластунски перелезла через разные ящики и столики и устроилась на спинке дивана, сиротливо валявшейся на полу. И тут же взялась за работу.

У меня с собой имелось сорок восемь ключей, запасенных еще в Варшаве, плюс шесть, которые я прихватила из квартиры Бородатого. На сорок восьмом я засомневалась, на пятьдесят третьем пала духом, а пятьдесят четвертый сломался.

Я закурила сигарету и призадумалась. Спинка дивана оказалась почти удобной и даже благоприятствовала размышлениям. Легко было Алиции давать указания! «Подобрать ключ». Ключ не проблема, если есть с чего изготовить дубликат. Ну а тут как выйти из положения? Я что-то слышала о восковых отпечатках, с их помощью всякие нехорошие люди вроде бы подделывают для своих гнусных целей ключи, и когда-то даже считала, что воск при этом запихивают в замочную скважину, но с годами поумнела. Слава богу, а то бы и сейчас затыкала дырки в кофре воском.

Ключа у меня, следовательно, не было, а передо мной высился устрашающих размеров рундук, старомодный, обитый железом, с одной стороны на петлях, а с трех остальных – на недоступных мне четырех замках. И вот эту громадину требовалось открыть.

Чего я только не перебрала в уме! Комплект отмычек, о которых не подумала в Польше и о которых здесь, в этой до умопомрачения добродетельной стране, наверняка и слыхом не слыхивали. Костер… его можно развести на бетонном полу прачечной, деревянный короб рундука выгорит, и тогда я получу доступ к содержимому. Да, но содержимое тоже выгорит. Дорожный каток… им можно раздавить эту махину в лепешку. Вертолет… вот он поднимает кофр в заоблачные выси и сбрасывает на камни. Чем черт не шутит, вдруг расколется?.. Потом я вдруг вспомнила о своем техническом образовании. Кое-как раздвинула наваленные вещи и осмотрела кофр со всех сторон. В конце концов, это же не монолитная глыба, можно его разобрать на части…

А потом мне пришла в голову народная мудрость: работа дураков любит. Пословица не в бровь, а в глаз, если понимать ее буквально: сколько себя помню, всегда я находила выход как раз из ситуаций, требующих каторжного труда. Кофр был обит тремя полосками, одна скрепляла его вдоль, а две поперек. В эти опояски были вмонтированы и петли, и замки. Для того чтобы отделить крышку от корпуса, надо отвинтить все железяки. Подходящее занятие для пожизненного узника.

Но раз уж я ступила на стезю, предопределенную техническим моим образованием, сдаваться негоже. Да и ничего другого не оставалось, так что я засучила рукава. Только под вечер мне удалось-таки сломать пилочку для ногтей, единственное мое орудие труда, и тут уж я позволила себе взять до завтра тайм-аут.

Свежий ветерок с моря настолько меня отрезвил, что я наконец задумалась над проблемой инструментария, более пригодного для моих целей, нежели маникюрный.

Я знала здесь двух человек, у которых имелись прилично оборудованные столярные мастерские. Одним из них был Гуннар, а другим – Генрих, муж Аниты.

У Гуннара телефон не отзывался, что меня даже обрадовало, поскольку особой симпатии он у меня последнее время не вызывал, и я с легким сердцем позвонила Аните. Не успела я слова сказать, как тут же получила приглашение на ужин – до нее дошли слухи о таинственной смерти Алиции и она жаждала подробностей. Приглашение оказалось для меня очень кстати.

Уже темнело, так что со станции я взяла такси и всю дорогу предавалась по сему поводу скорбным раздумьям. Неужто мне так и не суждено когда-нибудь добраться к Аните по-человечески, то есть автобусом? Она жила у черта на куличках в Видовре, такси стоило бешеных денег, и я всякий раз мечтала о более привычном транспорте. К сожалению, автобус там ездил по кольцевому маршруту, и, садясь в него, я никогда не знала, в какую сторону еду и где мне сходить. Окрестности распознаванию, хоть убей, не поддавались, все мне казалось ужасно похожим. Везде на километры тянулись либо живые изгороди, либо однообразные поля. Дважды я искушала судьбу и дважды объезжала кольцо, так и не высмотрев нужной остановки, причем во второй раз взмокла как курица, когда, вернувшись на то самое место, где садилась, невесть сколько еще гонялась за такси. А поймав, вдруг сообразила, что у меня только одна купюра в 500 крон, после чего сбилась с ног, пытаясь ее разменять. Тем временем такси отъехало, и, когда удалось поймать следующее, все человеческое было мне уже чуждо. Даже сейчас, вспомнив про свои мытарства, я заскрежетала зубами.

Возможно, мой усиленный интерес к Генриху, который я проявила, не успев переступить порог, выглядел довольно бестактным, но за привезенными мною новостями это как-то сошло мне с рук.