Пока играет скрипач Бусырев Вадим

– Это ничего, это нормально. Привыкнешь. Да, вчера с утра был уже один. Такой же, как ты. Макаренков.

Я поддержал разговор:

– Знаю его. С горного факультета. Нас двоих направили сюда. А он родом из Апатит.

Подтвердил полковник. И меня обрадовал:

– Так. Его я отрядил сюда. В Мурманск. При штабе дивизии. В отдельный зенитно-пулемётный взвод. Ты не успе-е-ел…

Вот так. Кадровик уже что-то писал, печать шлёпал. Продолжил самое главное для меня:

– А ты у нас поедешь в Печенгу. Севернее, да не совсем. Есть ещё новая Земля. Так что – не боись. В отдельный зенитный дивизион поступаешь. Нормальный ход!

Три львовских [29] рейсовых автобуса. С площади у железнодорожного вокзала. На Печенгу – Заполярный – Никель. В семнадцать тридцать вечера. Такая же связка была утром.

И погнали. Назад, мимо аэропорта, а точнее – на север. Вокруг – сопки, метель, мгла.

Уже рано темнело. А львовские гнали – чертям тошно. В их удали мне предстояло убедиться, обливаясь потом от ужаса. В недалёком будущем.

Печенга. Семнадцатый километр. Остановка у КПП. Воинская часть номер 81471. Дивизион. Все местные гражданские это знали. Подсказали мне в автобусе. Прибыл.

И было моё представление Дьяку наутро. И стал я впереди ремонта любого в дивизионе. Отвечать должен был и за кривые стволы, и размороженные двигатели, и порванные гусеницы тягачей… Сперва испугался я сильно. Такой ответственности. Но быстро понял: чем больше на тебя навешано – легче отмазываться. От этой ответственности. И усваивать начал я это через пару часов. После кратенького знакомства с частью и сослуживцами. Бывалыми и такими же новобранцами-лейтенантами, как я сам.

Поставили на довольствие. Обедать пошли в офицерскую столовую. Это не очень большой зальчик при кухне и солдатской столовой. Меню – почти неотличимое. Одинаковый суп, гарнир и компот. Кусок сала офицерам – постнее. Что было – то было. Может и стыдно, но что поделаешь? А про рыбу так же можно было петь: «уже пять метров съели мы селёдки…».

В столовке познакомился с Мальским. Вчера тоже прибыл. Немного пораньше. Шустро освоился. Меня за собой увлёк:

– Через пару часиков идём переоденемся. На вещевой склад. Со старшиной Шарифом я уже. Он мне и шинельку обещал подобрать.

– Генеральскую, что ли? – для поддержания разговора интересуюсь.

– Ну, может и не совсем, а намекнул. Я среагировал, – с характерным западно-залежным выговором балагурил Малец. Неунывающий, общительный вырисовывался хлопец. Командир взвода радиолокационной разведки.

– А сейчас – пойдём, глянем в соседнем домике комнатушку. У начпрода, Файзульнина что ли? Он пока один. Ты у Дмитрия ночевал. Я знаю. День-два покантуемся у Файзулы. Потом ведь на сборы. Ты под Ленинград. Знаю. А я – в Петрозаводск. Твоих двое уже уехали. Мне говорили, я знаю. А я – локаторщик. Разведка! Без нас вы точно все хромовые сапоги на воздух пустите. Я один на сборы… – немного прервался разведчик изо Львова. Остановился прикурить.

Позднее, в процессе службы, пообвыкнув, многие из нас изыскивали свои способы тормозить Мальца.

Мишутка, став штабной крысой, получив доступ к бумажкам, долго не фантазировал. Говорил строго:

– Товарищ лейтенант! Пришла с фельдпочтой сугубо для службы РЛС вводная за номером… сейчас скажу, – начинал открывать неизменную папку, как бы искал, отворачивался в сторону.

Всё. Можно через секунду поворачиваться. Мальский испарился – горизонт чист.

Кстати о неизменной папке. Мишка мне поведал потаённый смысл этого великого человеческого изобретения. Ему перешёл по наследству. От отца.

Делился со мной – тогда не профессор, не декан, но уже душевед и людознатец:

«Батя мой много повидал. И послужил, и потрудился. На Дальнем Востоке – свой человек. Ему один из ссыльных умников разъяснил. Начальству без нужды на глаза не попадайся. Уж если припёрло, то руки должны быть заняты. Хватай чего угодно и тащи. Тащишь, а сам шустро смекаешь: чего начальнику трендеть будешь. Мол, чего и куда. Хорошо всегда на примете иметь такую вещь: не броскую в глаза и не тяжёлую. Это на природе, на производстве. А в конторе-то оно куда проще. Папка с бумагами под мышкой – и всех делов. Но! Обязательно с утра, заранее не доклад начальнику подготовить, а продумать один-два вопросика, от которых его, как от зубной боли. Скособочит всю рожу ему. И высший пилотаж – это придумать, как разрулить проблему. А если совсем ничего нет подходящего под рукой, подойдёт: ой, помогите Пал Михалыч, как наиболее образованный, тут какая буковка, «а», или «х», я что-то не пойму».

Много позже я, во всю ивановскую, вынужден был использовать этот метод. Во ВНИИ Океанологии. Диссерт накропал. Рецензентов, оппонентов один год ждал. Проверка, подтверждение, в ВАК-е год мариновали, другой год шёл. За столом, особенно после обеда, сидеть невмоготу, можно заснуть, упасть, шею сломать. Беру папку, по длиннющим коридорам, из одного здания в другое, туда-сюда, час-другой… Через месяц приметил. Несколько аналогичных сотрудников, с такими же озабоченными рожами, занимаются тем же делом, что и я. И всё так серьёзно. Только с одним, по прошествии времени, не выдержали, расхохотались, поняли друг друга, пошли в «щель» [30] . Не буду его называть. Мужик свойский. Брат его весьма известен. В сфере киношной.

А вот Белый Ус к Мальскому спешил навстречу всегда. И «бутафорил» на ходу:

– А скажите-ка мне, любезный корифей локаторов. Наша что-то батарейная РЛС при подаче высокого напряжения на излучающую антенну, а это при том, что колёса-то у «Урала» резиновые, это значит утечка ввиду заземления агрегатов и личного состава…

Мальцу надоедало первому. А у Белоуса таких вопросов была туча. Я подозреваю, что это он научил хитрющего умнющего морского геофизика-волчару, проеврейской ориентации, Борю Хаита, гениальному вопросу. Надо быстро на него отвечать: «Что больше: 15 процентов от 17-ти или 17 процентов от 15-ти?» [31] А может это принёс нам позднее в «Севморгео» Череменский-младший? Не суть. Все мы были когда-то из одного гнезда – Ленинградского Горного.

Радикальней всех приветствовал Малька Пахомов. Тоже наш, горняк. Едва завидев, орал первым:

– Лейтенант Мальский! Больше выпить не дам. Рано блевать изволили-с. Кругом! Шагом арш от меня на х…

Вид он имел зверский. Чёрная волосатая морда с тяжёлой челюстью. При весьма скромных общих габаритах. Был отзывчив и добр. Сам частенько был «не в форме». В эти моменты желал кому-нибудь «поставить». Хоть полюбоваться как «употребляет» ближний.

Увлёк меня Малёк к Шарифу. Получили офицерской формы и обувки – уйму. Шапки взяли – полтора оклада. С длинными ушами. В два захода со склада таскали. И это было не всё. Шинельку Мальку взаправду сержант-сверхсрочник маленько получше откуда-то вытащил. Сукно помягче. Вроде бы. А может, и нет. А размеры у нас были одинаковые.

Пошли в жилище к Файзуле. Подгонять всё ещё надо. Уйма работы. Одних погон пришивать – обалдеть можно. Дело уже к вечеру. Хозяин со службы пришёл. Пузырь принёс. Знакомились.

Шинели были длинноваты. Подрезать не помешало бы. И ему, и мне. Были мы одинаковы по росту. Мальский, оживлённый «грамулькой», принялся искать линейку и мел. Вычертить новую границу на шинели. Нижнюю.

Я вспомнил отцовскую школу. Он всю жизнь получал готовое обмундирование. Не шил никогда. Стандартная фигура позволяла. А шить на заказ – накладно. И погоны видал я, как он прилаживал, и шинель укорачивал. Вразумляю Мальца:

– Остынь, бандеровец.

Всё же разведчик наш был незлобливый парень. И не лишён нормального восприятия нашего бытия. Шутливое моё обращение могло быть чревато. С Павлючиной вот так бы язык не повернулся. А вот Меняйла, начальник Мальца, сам любил себя назвать при случае этой нарицательной кликухой. Чудны дела небесных контрольных органов, ох чудны.

– Как новоявленный артремонтник счас окажу техпомощь радиолока-торной ищейке. Секи приход. Берём лишь ножницы. Начинаем с любого подола. Отрезать, сколько желаем. И закручиваем излишнюю ленту в рулончик. Демонстрируем на моей шинельке.

Сделали. Нормально вышло. Файзула храпел. Мы ещё по грамму «приняли». Малёк оживился весьма. Курил «Беломор». А вообще – всё употреблял. Понёс дальше без остановки:

– Домик среди этих всех я уже присмотрел, да. Замок повешу завтра. Со сборов вернёмся, ремонт наведём. Думаю радиофицировать. Всё! Время даром я терять не намерен, я погляжу ещё. Пойду в Академию, а что? Это им из училищ трудно, а я за раз, да. У меня все замки в дому будут электронные, стерео, не моно, светомузыка, да. Может, и останусь в кадрах. У меня дядька был в этих самых, специальных…

Малец прервался. Начал и прикуривать, и опорожнённый пузырь проверять. Забегал по комнатухе:

– Эй, Файзу. Это… добавить не худо бы. Для первого дня службы, ну, второго, ещё важнее, нету? А где? Счас я сбегаю.

Меня в сон тянуло. Неимоверно. Малёк испарился. И надолго. Я отключился.

Утром глаза открываю – Малёк сидит. Курит. Странно задумчивый и молчаливый.

– Ну что, удалось вчера? Добыл?

Малёк изрекает, погодя, чего-то в головке взвешивая:

– Найти – не проблема. Я уже всё тут в округе разведал. Не пойму что-то одного. Мы чью шинельку начали первой кромсать? Как ты меня, ремонтник долбаный, науськал.

– Чью-чью! Твою, конечно. У тебя натура горела. Желала иметь короткий гусарский ментик [32] . А не длинную шинель Феликса Эдмундовича. А хотя он ведь из твоих мест-то, а? – отвечаю я Мальку, ещё ни о чём не подозревая. И тут же, немного проснувшись, вспоминаю по-иному:

– Не-е-а! Резать начать должны были мою. Чтоб потренироваться. Руку набить чтобы.

– Во-во, – архигрустно застонал Малёк, – Не руку, а морду тебе набить бы надо. Учитель! Да сил нету у меня с такого позаранку.

– Я бы попросил вас, поручик. Второй день в полк у — и уже дуэль? Рановато, мальский ты мой. Разобъясни, – искренне заинтересовался я. А куда денешься? Наплевать бы на его похождения-переживания, да…

– Вчера я добыл, чтоб добавить. У твоего начальника, Дмитрича, моего земляка. Мы с ним оба, кстати, русофобы [33] . Это вот Павлючина – бандеровщина. У него есть, я знаю, а не дал. Дмитриеву я сказал, что очень надо. Ты, сказал, выпил совсем малость, даже слишком, поэтому передумал ты. Передумал стать во главе ремонта. Надо тебе быстренько долить, да. И всё будет, я сказал, тип-топ. Ты, гляди, Дмитричу подтверди. Всё подтверди.

– Ну, и нехай! Как у вас на самостийной, гутарят. Подтвержу. Об чём речь-то? – Действительно не спорил я с Мальком.

А он прямо захныкал дальше:

– Не даёшь ты мне досказать. Ну, прямо рот затыкаешь. Я вернулся – ты дрыхнешь. Пить не желаешь. Я – чуть-чуть. И решил себе шинелку укоротить…

До меня стало доходить:

– И укоротил?

Грустно Мальский подтвердил:

– Укоротил.

Так и служил он весь срок в кокетливой мини-шинелке. А я, не знаю уж из каких побуждений, в шинели-миди. Когда об этой первой «ремонтной» операции моей прослышал Белоус, позволило это ему лишний раз констатировать:

– Не только в ручонки твои шаловливые попадаться вредно, но и рядом оказываться.

В правильном направлении мыслил Мишаня, да всю жизнь от меня уберечься не мог. Не удавалось.

А попавший позже всех на наш театр, воистину полевых военных действий, Полещук Серёга частенько сам приставал к Мальку:

– Слышь-ка, Мальский, слышь! Ты где такую клёвую шинель отчебучил? Сам шил? С кем, с Вадькой? А, ну, тогда понятно. Своей Натахе скажу. Ты-то к нам старайся не заходить. Ей нельзя волноваться. Понял, да? – Лещ скоро собирался отправлять свою половину домой. Разрешаться от бремени. От радости терял ориентиры. Шутил неосторожно.

Сделав двойное обрезание Мальскому (шинели) и оставив девственной мою, разбежались мы из части на сборы. Офицерские. На месяц. Дорогой теперь железной ехали. За командирским опытом.

Посёлок Сортавала, ленинградская область, Карелия. Сосны, озёра. Сентябрь. Красота.

Я прибыл последним. Кое-кто уже по году после Горного отработал. И загремел. Ой, нужны были зенитные стволы и мы к ним в довесок в те времена! Причём в разных точках голубой планеты Земля. И словосочетание это: «голубая планета», вызывало тогда нормальное человеческое чувство. Не то, что теперь.

Так. Торможу. Теперь не время. Тему мужчин и женщин, в разных перестановках, теребить в другой главе как-нибудь сподобимся. Только теоретически, видимо. Такая тема тяжеловата для меня будет. Туды её в качель.

Из нашего дивизиона двое ранее прибыли. С порога Гришка-Гарбузятина меня заботливо приветствовал:

– Старичок ты наш! С Печенги, да? Как там замполит Коробов, капитан, мне не передавал ничего? Я отсюда ему уже письмо послал лично, заказное. Приеду – квитанцию покажу. Подробно описал я. Присматриваюсь к работе местного комсорга. Замечаю плюсы и минусы. Силы в себе начинаю чувствовать. Подниму на должный уровень.

Борька Попов здесь тоже был. На койке валялся. Заржал:

– Ага. Поднимешь, естественно. На уровень груди. С нечеловеческой силой. Звериной. С Шайдой, вон, «зверобоя», принявши.

Толстый благодушный Шайда с шахтостроя заржал ещё веселее:

– С опозданьицем, лейтенант. Штрафную тебе. Лейтенант Шайда я, с Кандалакши. Завтра накачу. А ты, Поповщина, опять кругом не прав. Не «зверобой» это. Хоть и написано, а не гуманно и не умно. Это пиво с быком, – и показывал на собраньице небольшое пустых бутылок.

Гришутка отводил в сторону чёрные блестящие глаза, тёр грудь, вздыхал:

– Простуда, ох простуда, старичок, гуляет во мне. Бык этот не помогает. Компресс мне нужен, на всё тело.

Шайда забулькал смехом:

– Из комсомолки тебе его собрать бы, да? Нельзя тебя в наши кадровые закрома пускать. Надо написать твоему замполиту. Коллективно. Хотя, чего это мы? Откуда у вас там активистки-комсомолки? Ставишь завтра нам пузырь и пишем в часть, что ты, Гарбузятина, лучший вожак.

Попович задумчиво добавил:

– И достоин ты Гришутка поехать с нашими АЗП на ближний Восток. По сионистам стрелять.

Гарбузёнок скосил слезой сверкнувший глаз на Борьку и проникновенно отверг это сырое предложение:

– Папашка мой, Исаак Григорьевич, почти всю войну прошёл. Ногу потерял. И, в принципе, твоё предложение бы горячо поддержал. Да и я не против.

Шайда к этому моменту со всех пустых «Зверобоев» слил на треть стакашки. Они с Гарбузёнком споловинили. Гришка крякнул и продолжил:

– Но! Но, ребятишки, не могу я в те Палестины ехать. Папашке, как ветерану, дали только что «Запор». А водить он – ну никак не может. Он вообще без ста грамм близко к нашему автолюбителю подойти не в силах. Я должен рулить. Покинуть папашку и «Запор» права не имею.

Сборы товарищей офицеров шли своим чередом, но идея запорхала в воздухе.

Заведовал нами майор из местного дивизиона. Классный наставник. Фамилия от Василия. Дядька Васька, стало быть. Весьма нормальный мужик. Своего родителя не позорил. Нас выводил гуськом глядеть, как солдатики с пушками возятся. Особо ничем не докучал. На выходные позволял уматывать. Но чтоб один дежурил. Для отмазки. Кормили-поили и проезд бесплатный. Сапоги хромовые, портупея, а ещё парадная форма впереди. О будущем задуматься имело смысл.

Савва здесь тоже повышал уровень. Для крепости в центре города Выборга. Он и принёс нам информацию. Да-да. К размышлению. О той идее, что витала в нашем воздухе. Обычно он и сам где-то вечно витает. А потом, раз… И выдаёт чего-то неожиданное.

И в тот момент то ли мы в электричке в город катили, то ли в казарме сухого пузырь раскатывали. Не помню. Только Савва индеферентно так:

– Прослышал я. Двое или трое, кто сюда прибыл первыми, отозваны были. Срочно. В ЗГВ.

Мы сперва не въехали.

Шайда промычал:

– А это кто такой будет? КВД знаю, ЗГВ – нет.

Я знал. Меня Белоусик просветил. Когда я свои шансы в военкомате упустил. Проделал он это приблизительно так:

– И не на территорию царей Пушки и Колокола мог бы ты, Вадя, протискиваться. И не в Таманский эскадрон. Там ведь на лошадях скакать надо. А ты сам мне жаловался, что в Таджикистане с неё упал. Вон, на рыле до сих пор след виден [34] . Мог бы ты, чучело, пролезть в ЗГВ. Но то, что не попал туда – и хорошо. Что-нибудь там вокруг тебя стряслось непременно. В ЗГВ поеду, пожалуй, я. И от тебя подальше. Целее буду. Потом расскажу. Сувенир тебе привезу.

Мишаня Белый Ус, конечно, был не прав. Ежели б я туда попал, то стеночка ихняя берлинская раньше рухнула. Не ждала б пришествия Михаила Сергеевича второго [35] . А так ещё простоял. Наш блок. Советский. В том прямая заслуга Мишани.

Когда об этом всём рассказал Мишутке Иванову – он сперва с жалостью на меня поглядел. А потом, тщательно подумав, меня успокоил и возвысил. В моих глазах. Сказал мне Миха:

– Это заслуживает серьёзного осмысливания. Но уже ясно. Тебя, Вадя, можно в музее показывать. У Куприна, кажется, есть рассказ. О мещанине городка какого-то Чугуева. Он спас Царя-батюшку. Не попал случайно на его приезд в городок. А то б в первых рядах был встречающих. Лошади б у царя «понесли». И царь бы разбился. Так и ты, Вадя. В ЗГВ не поехал и спас. И ГДР, и весь блок. Варшавский. С тебя – стакан.

«Стакан, стакан», – закричали все мы. Это уже Савве мы закричали, чтоб он нам пояснил, как в ЗГВ попадают и вообще, что оно такое есть.

– Шайба ведь где-то недалёк от истины. ЗГВ действительно похож на диспансер. Санитарная зона. Кордон. Из братских республик. Но служить там не пыльно. Пояснять не надо? – переполненный гордостью от приватных знаний известил нам Савва. Продолжил, но уже более туманно:

– Попадают туда и архипроверенные, и достойно-соответствующие. Так сказать, рекомендованные. Кому рекомендуется попасть в эту санитарную зону. Ну, а бывает и по самому дурацкому случаю. Вдруг там внезапно образовалась недостача. Личного состава, естественно, не денег же. Вот кого-то из наших молниеносно туда и кинули, – закончил политинформацию Савва.

– ЗГВ эта ближе будет, чем сектора Газа, – раздумчиво бубнил Гарбузёнок, – туда, может быть, и смогу…

– За границей нет комсомольских ячеек, – авторитетно изрёк Попович.

– Это как это, как это? – всполошился идеёный вожак молодого поколения.

– И партии нет, – добавил Борька, – Нельзя там политикой заниматься. Заграница!

– Да какая, на х…, там заграница! – заорал Шайба, – Курица не птица, ГДР не заграница. У нас в Кандалакше на вокзале в туалете на стенке это дерьмом написано. Кто-то, видать, в это ЗГВ отправлялся.

Спорим. К единому мнению не пришли. Только Гарбузик не соглашался. Выдвинул последний довод. Политически весьма не зрелый, нам показалось:

– А Клара Цеткина с Тельманом, что? Забыли? Они ж самые и придумали всех. И пионеров, и всех. Даже 8-е марта – это они.

Савва гордо отмалчивался. На вопрос о партработе на территории ЗГВ загадочно ещё больше напустил туману:

– Данные не разглашаются.

И тут Попович брякнул:

– Давайте мы сами напишем прошение. Что хотим свой долг священный исполнить, непосредственно охраняя Берлинскую стену.

– Гы-гы-гы, – заржал Шайба, – Коллективную челобитную.

– Каждый может подать рапорт. По команде, – показал действительное осведомление Савва.

– И это, и куда его? На почту? – заволновался Гарбузёнок.

– Нет, отдадим дядьке Ваське. Он уж дальше сам знает.

– Можно дать Лукьяну. Он с дядькой Васькой уже на «Вась-Вась», – предложил вроде бы и конструктивно Попович.

Лукьян – один из нас. С горно-электромеха, что ли. Оставался служить здесь, в Сортавале.

На том и порешили. До понедельника.

Небольшим коллективчиком написали мы рапорта. Каждый за себя. Но по единому сценарию. Хочу, мол, нести службу во Вьетнаме или на Ближнем Востоке. Вот так, бля. И ещё что-то там про интернациональный долг. Или желание этот долг получить? Не помню точно.

И позвали Лукьяна. И ему осветили проблему. Чтоб дядьке Ваське передал. С протекцией. О дальнейшем движении.

– О чём речь? – оживился Лукьян, – Нет никаких камней подводных. Один лишь пузырь. И делов-то.

– Эт-то кому? Васька не пьёт. И он выше этого, – осадил Лукьяшу Шайба.

Редко, но факт. Бывает. Дядька Васька не пил. По крайней мере, нами не был замечен.

– А при чём здесь майор? Мой будущий начальник и сослуживец? – справедливо возник Лука, – Я употреблю. Нервы успокою. За вас, непутёвых.

Дело пошло. Надеялись мы.

Закончились наши офицерские сборы. Разъезжаться пора настала. Никому из нас за кордон справляться не пришлось. Лёгкая «отвальная». Дядька Васька слегка пригубил. Сейчас подадут нам «Урал» с тентом. До станции. Дядька, наш классный наставник, в последнюю минуту нам открылся:

– Потом благодарить будете. Сердца не держите. Выбросил я бумажки. Дуйте по своим частям. А там уж дальше… как Бог даст.

Последний перекрёсток, последнюю возможную смену курса – просквозили. Сердца на дядьку Ваську, не имел и не имею. Так. Любопытно вспомнить. Уж совсем забылось.

Сели на железнодорожный поезд. С Московского вокзала. На Мурманск. Втроём. Борька, Гришка и я. Мы с Бобом на Печенгу, в дивизион. Гришутка – в Кили-Явр. Туда я прибыл со второго подлёта. Одна наша батарея дежурит всё время в Килпах. Сейчас комбата Колаева. Гришкина значит.

Гарбузина опять запереживал:

– Эх! Не ко времени на дежурство мне. Не ко времени. Чует моё сердце, чует. Не дождётся меня замполит Васька Коробов, не дождётся. Займут моё комсоргово место. И вам, мои верные боевые товарищи, не верю я, не верю. Вон, у Вадьки глазёнки хитрые бегают. Быть не может, чтоб с радостью под пушкой лежал два года.

На что говорю я Гришане:

– Идея, конечно, богатая. Без тебя захватить идеологический окопчик. Так бы и поступил. Здоровье не позволяет. Спать с открытыми глазами не могу. На собраниях. Изо всех нас новобранцев – ты один, Гриня, наш маяк.

И Бориска, естественно, успокоил:

– Идём-ка в вагон-ресторан. Зальём-затушим по чуть-чуть твоё горе-горькое. Место твоё, конечно же, займут. Потому что Гришка-артиллерист, больно уж хорошо звучит.

Где-то в кине уже был такой. Похожий. Яшка. А от судьбы и от аналогий – никуда не деться.

Пришли. Сели за столик. Вокруг – половина мундиров и флотских кителей. Официантка подошла и молча поставила перед нами большой пузырь «Солнцедара». И копчёную нототению. Только появившиеся приметы тех годов. Ей и в голову не могло прийти, что три молоденьких литера, не пожелают «Солнцедара». Солнце себе подарить тогда стремились все. Пришлось покориться.

Мы ехали на Печенгу. Прибывали к постоянному месту службы.

6. Цветочки кончились

Обычно в настроении хорошем Попович Борька мог напевать слегка чего-нибудь вроде: «Я спросил тебя, зачем идёте в горы вы…». Или в крайнем случае: «На Дерибасовской открылася пивная». А тут подруливаем на рейсовом автобусе, к нашему уже родному КПП на семнадцатом км, а Боб начинает бормотать: «Ромашки спрятались, поникли лютики».

– Ты, Попович, к чему это? Или на «гражданке» бросил обманутую гражданку? – подозрительно обращаюсь к сослуживцу, по дому будущему двухгодичному сожителю.

– Нет, бесчувственный Вадя. Что-то мне навевает. Будет «служба наша и опасна и трудна», – назидательно известил Боб.

– Как у ментов, что ли?

– Не упрощай примитивно. Парадных маршей не будет. Чую, – продолжал Попович.

На счёт трудностей опасных, с ментовской окраской, ещё не смог я тогда ощутить в полной мере. А вот прохождение парадным строем…

Уже стоял октябрь. Холод – собачий. Малёк прибыл на пару дней раньше. Законно занял в домике «фатеру» поприличнее. У Файзулы обосновался прибывший молоденький кадровый литер. Зампотех Размазов. Мы с Бобом поселились рядом. В разбитой, запущенной. Язык не поворачивался назвать квартирой. Печь и плита дымили. Досыпать под утро пошли в борькину батарею. Не раздевамши.

С утра понедельник начинался. Общее построение, смотр, прохождение парадным строем. Побатарейно. Без оркестра. Его у нас не было. Сердчишко чего-то почуяло неладное…

Плац.

Справо-налево: взвод управления, взвод разведки, связи, артмастерской, батареи, хозвзвод. У меня старшина и два сержанта. Все стоят по стойке «смирно». Дьяк бегает туда-сюда вдоль строя. Вливает свежей крови. Если он в центре – не пошевелиться. На правом, на левом фланге – можно немного потереть нос, уши. Они-то всегда у меня мёрзли отчаянно. Остальные части – терпимо. Сейчас я забыл о морозе. Потом пойму: зря. Тогда мне понимать особо было нечем. С ужасом и отчаянием я ощущаю – мне надо вести строй. Повернуть взвод – совершенно мне незнакомый! – направо. Довести до линии, что идёт мимо трибуны. Повернуть его (взвод!) налево. Ногу всего взвода держать. Подходя к трибуне, чего-то ему скомандовать. Чтоб он и я, «отдавая честь», стройно прошли мимо трибуны.

Из глотки у меня рвётся крик. Вы думаете, ребята, крик нужной команды? Хер там. Я хочу заорать:

– Бля-я! Кафедра военная! Вы там все на этих блядских сборах! Чему вы меня учили? На х… мне эта РЛС и тактика стрельбы по низким целям. Я н-и-к-о-г-д-а! Слышите, никогда не водил строем солдат! Вы это, что? Специально? Вот сейчас я на всю службу вперёд обгажусь. Перед своими солдатиками. С которыми я даже не знаком ещё.

Сверкнула мысль: «Старшина? Где он? «Старшина, Соловей-разбойник, утёк. Покрывшись липким потом, двигаюсь, повторяю, что делают офицерские шинели справа от меня. Взвод что-то делает сам. Я не знаю, смеются ли они сейчас надо мной. Знаю, что буркалы у меня лезут из орбит от ужаса….

Направо повернули. Слышу, сержант мой правофланговый, потом узнаю, что Овчинников, мне очень громко шепчет:

– Тов. лейт-нт. Идите, я пров-ду.

Боже мой! Какая меня разбирает злоба! Почти ору ему:

– Х…я! Сержант. Взвод! Прямо! Марш!

До окончания его службы, сержант Овчинников, был моим лучшим помощником.

Прошли мы со взводом. Я в прострации. Личный состав, если и посмеивался, то слегка. И не на плацу. А потом. По другому поводу.

Уши я отморозил оманденно. Особенно правое. К которому нужно руку прикладывать. Честь отдавать. Это ухо фиолетовой сливой зависло.

– Вы что же, товарищ лейтенант, ухи-то ничем, стало быть, и не помазали, – удивился личный состав в лице ефрейтора Фёдорова. Ушлого полуинтеллигентна из крымских греков.

– Мы тавотом мажем. Приходите в другой раз, – широко предложил механик-водитель Сущенко.

– Или у командира дивизиона попросите гусиного сала, – хитрый грек Фёдоров присоветовал.

– Откуда знаете? – миролюбиво спрашиваю.

– Мы всё-о-о знаим, што надыть, таварища линтинант, – пропел хитрющий Гасюнас.

Для первого раза личный состав меня резко не отверг.

«Слава тебе, Господи!» – сказала, видимо, за меня живая тогда мама.

Лейтенант Дмитриев занимал две должности. Низшую, ремонтную, передал мне. По поводу второй, повыше, начальника артвооружения, сказал мне так:

– В мае демобилизуюсь. Ежели начальству глянешься, то тебе передам.

Интересуюсь витиевато:

– А может, передумаешь. Останешься. Чтоб мне слюни зря не распускать.

– Исключено, лейтенант-карьерист. Львов я свой предпочитаю. Оставлю, пожалуй, Печенгу Вам. Уроженцам Северо-Запада нашей бескрайней, необъятной.

И не понять было, как говаривал Аксёнов в «Коллегах»: «Куда склонялся индифферент его посягательств».

Продолжал я распрашивать уроженца Закарпатья:

– А скажи-ка карьеристу, что делать мне следует, чтоб не больно нравиться, но чтоб и без особой боли это протекало. Мне мой Север, ты прав, ближе, да парадным строем у меня не очень как-то…

– Не знаю, не знаю. Или выпивать нужно систематически. Сию минуту начинать. Или придуривать, как Ципардей. Сам думай.

Уходя, остановился и добавил:

– По акту должен принять у меня все ремонтные машины с оборудованием. Вот тебе повод для первого запоя. Я их принимал у Соловья-разбойника. Еле удержался.

Один «Урал». Четыре «ЗИС»-а. Один ГТТ. Все фургоны. На ходу. Внешне приличные. Все разукомплектованы. Разбойника пытаю:

– А ты мастерскую долго возглавлял?

Всколыхнулся, посмотрел на меня ошалело:

– Дак до Дмитриева. Года два. А ранее не знаю.

– Состояние такое же было?

– Ха! Куды там. Хужее. Я прибрал. Закрепил, завинтил там. Струментик кой-какой поднатаскал. Да. Из дома кой-чего даже.

Ой, вот уж в чём у меня были «сумления». Пытаюсь ещё прояснить глубину бардака:

– А кто проверяет хоть состояние? Ведь будут же меня дрючить! А если чего ремонтировать надо?

– Э-э, – невозмутимо успокаивающе заурчал Соловей, – Ну кто проверять-то будет? Ну, приедет раз в два года артначальник из Петрозаводска. Как на нового заменят. Ну, потрендит. Акт составим, знамо дело, вместях. Пообещаем. Ага. Из дома принесть. Да и киздец.

Разбойник смачно высморкался всторону. Любил это и часто делал. Продолжил растяжно:

– А ремо-о-нт. Ну, чего ремонт. Мы ж только предохранители да лампочки в пультах у пушек менять можем. Всё остальное – не про нас.

– А ствол, не вижу его кстати, кривой? С ним как? – вскинулся я.

Старшина мне назидательно:

– Ствол согнул – даже хорошо. И на железную дорогу нажаловались. Майор Дудник писал. Мастак на такое. И майор Бакатин его в Ленинград отвёз. Сопровождал. Шибко рад был. Он теперь в дивизии. У нас был. Приезжал за стволом. Шлёпнули малость. Говорит, гните ещё. Но не очень часто. Раз в год. И без жертв. Чаще не надо. Жена не поверит. У него она больно стерва. Ревнивая. А он дак с радостью. В командировку чтоб ездить.

– Стоп, старшина. Всё. Чего ещё я должен принять?

Замолчал. Как на столб налетел. Глаза выпучил.

– Так эта… Оружие, значит, противогазы, пулемёт один числится, так он на складе у меня заныкан. А автоматы солдатиков в ружейке. Где они живут. В третьей батарее. Там всё чин-чинарём. Можешь не волноваться.

– Схожу, погляжу. Осмотрюсь, где это, – сам для себя говорю, а какая-то мыслишка в голове скребётся.

– Сходь, сходь. Порядок он и есть. Ну, а за шинели, матрацы потом распишешься. Шариф подкинет бумаженцию. Портянкам не удивляйся. Их немеряно числится. За всеми. Никто не ведает, как их списывать. В уставе не отмечено. Ладныть, пойду я, – засобирался линять разбойник.

– Погодь-ка, старшина.

И я стал на евонном диалекте выражаться.

– А чего ж мы тогда ремонтировать-то в силах? Акромя, как лампочки менять, – что-то вот около этого в голове у меня свербило.

– О! И верно! Дык, как же это я забыл-та? Ой, а вы, товарищ лейтенант, стал быть, меня спытываете? А я и точняк – забыл. Виноват. Как есть. Счас. Организуем, – Соловей вскочил молнией, выглянул из комнатухи-кабинетика, уже ставшей моей мастерской, хрипло заорал в коридор:

– Овчинников! А ну, дуй сюда. Пулей.

Я сидел ошарашенный.

Прибежал сержант. Соловей ему, тыча пальцем здоровенным чуть ли не в глаз:

– Двоих-троих живо. На квартирку к товарищу лейтенанту. Она ж вся разломана. Рядового Вечеркова, чтоб печки смастрячил. Окна, двери, стёкла. Жива! Чтоб полный ажур. Чтоб товарищ лейтенант, хе-хе, ухи боле не морозил.

И уже мне, совершенно обалдевшему:

– Квартирку ту знаю. Цыпардеева. Сиживали у него. Разгромлена малость. Да ничего. Зробим. Вот он и будет наш ремонтник.

Не знал уж я: смеяться иль плакать. Прямо стушевался:

– Спасибо. Ясное дело. И не думал вовсе. Я ж чего хотел спросить, старшина. Майор-то этот. Повёз ствол кривой. В переплавку что ли?

Вот что у меня в башке чесалось. Былая моя слесарная юность. Ну, куда он годен-то? Загнутый. А Соловей мне:

– Зачем плавить? На завод. В Питере. Прямить там будут. И в дело.

Ошалеваю:

– Как прямить? В какое дело?

Соловей со своей разбойничьей ухмылкой:

– Да уж знамо не нам. У Бакатина, слышь ты, баба-то не абы как. Ейный то ли деверь, то ли кум, не разберёшь – в Москве. Сам майор хотел дале пойти служить. Проситься повыше. За кордон. Куды-нибудь к этим. Ну, где евреи. Бесчинствуют. Дак свояк этот шепнул, что – не надо. Мы туда, мол, оружие бэ-у сплавляем. Вот они пока в Мурманске и остались. Переждать. Я так смекаю, и ствол наш туда пойдёт. К евреям. У нас кулибиных-то – хоть этой самой ешь. Выправят.

Разбойничья рожа победно глядела на меня.