На темной стороне Луны Вайнер Георгий

— Кража у Анарбая Маджидова из райпотребсоюза…

— Да. Мне помнится, шприцы, «дурь» — не по его части…

— Абсолютно. Но на всякий случай лучше убедиться, — Какаджан подошел к шкафу с выдвижными ящиками — картотеке МУРа, как их называли, Мубекского уголовного розыска. — Минуту… Уммат… — Непесов быстро отыскал карточку. — Судимости… Связи… Ничего такого — с душком. Квартирный вор. Это все.

Халматов договорился встретиться с Силовым на проспекте, напротив чайханы Сувона. Окно закута, где унылый юнец, ученик чайханщика, мыл в тазу пиалушки и кормил мух, было незавешено. Через дорогу было видно, что ковер висел на стене, на своем месте.

— Эй, ты, подозреваемый, тебя зачем вызывал следователь? — услышал Тура, оглянулся и увидел, что Силач бесшумно — на выключенном двигателе — подъехал к нему.

— Я дал подписку о неразглашении, — усмехнулся Тура, усаживаясь в его тачку.

Они проехали по Великой Транспортной развязке, заканчивающейся у гостиницы «Мубек», свернули с шоссе.

Улица выглядела пустой, пыльной. К вечеру, когда жара спадала, городу возвращался обычный чуть белесый серый цвет выжженной земли, отступавшей Голодной степи.

— Дома бесполезно красить, — сказал Тура. — У них, как у людей, у каждого свой — данный ему от рождения цвет…

— Наверное, возможно, — рассеянно заметил Силач. — Когда свадьба у Алишера?

— В эту субботу.

— В ресторане?

— В кишлаке. Хочешь — поедем вместе, — предложил Тура.

— Хочу, — сразу согласился Силач. — Я большой любитель погулять на халяву. Интересно, закупили ли родственники Алишера марочный коньяк.

— А ты простой, не марочный, не пьешь теперь?

— Ни за что! Язва не позволяет. Бушует и спрашивает — откуда все-таки бутылка у Сабирджона Артыкова?

— Я думал, ты забыл о ней давно, — удивился Тура, упомянувший один раз вскользь в разговоре, что найти место, где Артыков купил коньяк, так и не удалось.

— Я о таких вещах не забываю, — засмеялся Силач. — Дело в том, что у нас с тобой не профессия — это диагноз. А чего все-таки хотел от тебя следователь?

— Мне кажется, он полагает… — развел руками Тура. — Нет, не утверждает! Он не уверен. И вообще, тысяча разных версий! Не исключает, что я могу быть причастным к убийству Корейца.

— Потрясающая версия!

— Заодно он считает, что уголовное дело по обвинению меня и милиционера-водителя в том, что мы принудили Мубекирмонтаж отдать нам новый двигатель, должно расследоваться отдельно.

— Тоже дельная мысль. Что полагаешь?

— Идиотизм, порожденный паникой, безрукостью и желанием быстрее отчитаться, что виновные наказаны…

— Ну нет!

Силач резко и точно затормозил. Крыша Автомотрисы оказалась в тени старого раскидистого тутовника.

— Нет и еще раз нет! Разве ты не видишь, что происходит?

— А что происходит, Силач? — Как можно спокойнее спросил Тура — ему было мало своего профессионального опыта, он знал, что ни один врач себя не лечит, просто было необходимо услышать от Силача подтверждение своей оценки ситуации. Или опровержения. Или совета.

— По-моему, ты недооцениваешь хищное быстромыслие этих злобных скотов, — покачал головой Силач.

— А в чем оно проявляется?

— Да вообще-то в пустяках. Сначала вас с Паком подставили. Затем в вас стреляли. Потом выгнали. Сейчас ты и оглянуться не успеешь, как тебя посадят!

— Побереги себя, Силач. Тебя предупредил главный хирург?! С этим не шутят!

— Я тебе не до конца передал его мысль. Он сказал, что есть два способа лечения двенадцатиперстной. Не вспоминать, как тебе плюнули в лицо, и успокоиться. Или попробовать голову им оторвать…

— А ты не боишься, что, как только ты шевельнешься, тебе самому оторвут голову? — серьезно спросил Тура.

— Боюсь, конечно. Ничего не боятся только психически ненормальные. Но я решил. Теперь решай ты. Я в твоем распоряжении. Не может быть, что два таких хромых батыра не уконтропупили Назраткулова вместе с Равшаном!

— А почему с Чингизидом?

— Кто был начальником горотдела, когда меня уничтожали? Равшан Гапуров. Кто сейчас стал начальником областного уголовного розыска? Чингизид! Тебя отправили на пенсию, потому что решили твое место отдать ему. Пак убит, ты на пенсии — чем-то вы сильно насолили… Это всех устраивает.

— Что ты предлагаешь?

— Дать им бой по всем правилам! Нам надеяться не на кого. Придется защищать себя самим. Как у тебя с Равшаном?

— Меня вышибли с такой скоростью, что я не успел с ним поговорить. А разговор есть. Как раз сегодня я говорил об этом с Какаджаном.

— А что там?

— Квартирная кража в Урчашме. На месте преступления вор оставил шприц со следами наркотика. Кровавый кусок бинта. В краже признался Уммат, несколько раз судимый. Он возместил ущерб. Четыре тысячи.

— При чем здесь Гапуров?

— Сдается мне, Уммат кражи не совершал. Все дело в этом шприце. Ни Уммат, ни потерпевший Маджидов — не из тех, кто сидит на игле, я снова проверил по картотеке.

— Зачем же ему возмещать ущерб?! А главное, откуда взял деньги?!

— В этом все дело. Деньги, возвращенные Умматом, вручал сам Равшан.

— Любопытно, — протянул Силач. — Когда тебя вызывает следователь?

— Завтра в девять.

— Может, попробуешь с ним поговорить?

— Да брось ты! Жалобное блеяние двух выгнанных раздолбаев! К тому же — с подозрительными на чистоту руками…

— Вот-вот! — Силач выжал сцепление. — Все правильно сказали, товарищ бывший начальник! Остается одно…

Он не договорил.

— Да, — кивнул Тура. — Надо самим найти убийцу Корейца.

Нарижняк допрашивал Халматова в том же кабинете. Окна были закупорены, работал кондиционер. В помещении казалось прохладно.

«Допрос возобновлен в 9 часов 12 минут…» — «Важняк» сделал отметку в протоколе, аккуратно положил на стол китайскую, с золотым пером ручку, удобно откинулся к спинке кресла.

Халматов снова обратил внимание на его загорелое лицо, худые, высоко открытые руки.

«Хорошо выглядит. Наверное, лет на двадцать моложе своих лет, — подумал Тура. — Он, видимо, лет на десять старше меня, а выглядит на добрый десяток моложе». Старая профессиональная привычка точно определять возраст собеседника жила уже за пределами служебной необходимости.

Хотя Нарижняк накануне и предупредил Туру, что дело о вымогательстве двигателя ведет другой следователь, а допрос все-таки начал именно с этого эпизода.

«Он на меня давит, — подумал Халматов. — Он меня не уважает».

— Ваш водитель признался, что в разговоре с начальником треста Мубекирмонтаж намекнул ему — либо он передаст новый двигатель на вашу служебную машину, либо весь автотранспорт хозрасчетного участка милиция осмотрит с пристрастием. И тогда…

— Пусть ваш коллега спросит водителя — знал ли я что-либо о двигателе вообще? Кроме того, я никогда не видел, не говорил и не знаком с начальником треста.

— Я знаю. Достаточно того, что водитель разговаривал от вашего имени. Это и повлекло известные последствия — изъятие нового двигателя с электроагрегата АБ-17… — Нарижняк что-то поискал в нагрудном кармашке. Тура понял, что он отнюдь не спешит. — Это уже злоупотребление служебным положением. Преступление.

«Вот и произнесено это слово, — подумал Тура. — Сколько раз и я им легко пользовался. Оно, оказывается, как клинок с односторонней заточкой — нехорошо тому, с чьей стороны острие».

— …Но сейчас поговорим о другом. Какого рода разговор состоялся у вас с Паком накануне его поездки в кафе «Чиройли»?

— Если можно, я предпочел бы закончить с Мубекирмонтажем. Как быстро вы собираетесь разобраться с этим делом?

— С перестановкой двигателя на служебную машину? Очень скоро. Я в этом сам заинтересован. Может быть, больше, чем вы. — Нарижняк как-то легко рассмеялся, и от этой легкости Халматову стало не по себе. Ему было ясно, что следователь имеет о нем уже сложившееся впечатление.

— Мне будет предъявлено обвинение?

Следователь ответил не сразу, снова что-то поискал в нагрудном кармашке.

— Скорее всего да. Не будем, однако, опережать события. Всякому овощу свое время…

Из газет

Дорожки к пьедесталу

…На поле Большой арены Лужников, заботливо укрытом искусственным ковром, идет репетиция торжественного открытия Олимпиады. В огромной чаше стадиона гулко звучит музыка, и добрые, не без юмора комментарии главного режиссера И. Туманова повелевают великолепными перестроениями сотен участников предстоящего праздника…

Было уже темно, когда они добрались до кишлака, где Алишер праздновал свадьбу. Повсюду вдоль заборов виднелись припаркованные «Москвичи» и «Жигули». По обе стороны дороги скользили быстрые тени. Кишлак был полон людей — по обычаю съехались на свадьбу сотни гостей.

Время от времени старший брат Алишера — Джурабай, показывавший дорогу, останавливался, знакомил с соседями и просто уважаемыми людьми. Халматов почти никого не запомнил, а Силач и не пытался это сделать.

Шли довольно долго, пока у небольшой чайханы под старым тутовником не блеснули очертания новеньких черных лимузинов; рядом с патрульной машиной райотдела толпились дружинники.

— Сюда, — Джурабай оказался уже позади гостей. — Просим!

За темной чертой забора звучала мелодия. Тура часто слышал ее по радио. Тот же знакомый женский голос страстно вел ее сейчас в душной черноте южной ночи. Было совсем тихо, лишь время от времени в невидимые деревья за стеной словно бросало с размаха мощные порывы ветра, и сразу открывалось, какая огромная аудитория собралась во дворе!

У входа, загораживая путь, стояло несколько мужчин. Туру и Силача Джурабай познакомил с каждым, после чего передали они свой подарок — электрогриль. Родственники Алишера степенно поблагодарили, подарок понравился, но, по обычаю, вроде бы не придали ему большого значения:

— Стоило тратить деньги! Спасибо, что смогли приехать! Такая радость для нас всех!..

Тура и Силач попали за общий стол не сразу — сначала их приняли несколько ближайших родственников жениха, подчеркнув этим уважение.

На полу в большой комнате, убранной коврами, каждому предложили традиционный набор сластей, быстро раскупорили бутылку французского коньяка «Камю».

— Как поживаете? Как доехали? — наливая в пиалу Туре «Камю», обратился седой коренастый старик, сидевший напротив.

— Спасибо, — поблагодарил Халматов. — Все хорошо. Как вы?

«Лично я предпочел бы французскому коньяку марочный грузинский „KB“. — подумал Тура. — Надо будет при случае осмотреть место, где хранится спиртное… Перекинуться словечком-другим с раисом или виночерпием. В нашем деле никогда не знаешь, где найдешь…»

— Как настроение? — Старик напротив дотронулся до пиалы с коньяком.

— Спасибо, — Тура повторил жест.

— За ваше здоровье! Долгих лет!

— За молодых!

Как и положено по правилам гостеприимства, хозяева готовы были просидеть с уважаемыми гостями всю ночь, но прибыла другая группа таких же почтенных гостей, и в сопровождении Джурабая Халматов и Силач спустились с крыльца.

Огромный, под открытым небом, освещенный гирляндами огней сад вмещал несколько сот человек, сидевших рядами вокруг грубо сколоченных длинных столов. В центре, рядом с помостом для наиболее почетных гостей, помещалась эстрада с микрофоном, там выступала певица. Малика Истамбаева! Тура вспомнил ее имя. Как только стихли аплодисменты, певицу сменил красавец киноартист — с микрофоном в руке он шел вдоль столов, исполняя обязанности тамады. Отпускаемые артистом в микрофон анекдоты и соленые шутки вызывали взрывы оглушительного хохота.

Места Туры и Силача оказались поблизости от помоста, наискосок от жениха и его полностью закрытой фатой невесты.

— Видишь, и здесь социальный прогресс подвинул традиции, — шепнул Силач.

Жестким обычаям на этот раз было сделано послабление — невеста никогда не появлялась на свадьбе в доме жениха, как и женщины вообще.

Алишер увидел Туру, поклонился, показал рукой на столы, изобильно уставленные едой. Дежурные с нарукавными повязками разносили яства, наблюдали, чтобы тарелки перед гостями не пустовали. Вереницы дежурных непрерывно, муравьиной цепочкой, двигались от котлов к столам.

Тура осмотрелся. В центре почетных гостей на помосте красовался величественный всесильный Рахматулла Юлдашев, бессменный директор облобщепита, прямой родственник Отца-Сына-Вдохновителя, еще крепкий, зорко поглядывавший вокруг старик. Здесь же, в непосредственной близости от него, восседали генерал Эргашев, Назраткулов, двое проверяющих, прибывших с комиссией, преемник Туры — Равшан Гапуров, еще более важный, с неподвижной шеей, косивший черным красивым глазом. Здесь же сидело несколько человек в обычных партикулярных костюмах, но с депутатскими значками. Председатель облпотребсоюза, управляющий торгово-закупочной базой, директор ресторана «Москва» Яхъяев, сын которого первым принес маленькому Улугбеку новость об изгнании Туры со службы…

Начальник управления торговли, директор хлопкоперерабатывающего завода, зав. горкоммунхозом, руководство бытового обслуживания, управляющий «Водоканалом», несть им числа…

— Ну что ж, можно заодно провести сессию облисполкома, — сказал Тура Силачу. — Это что, друзья Равшана?

Силач засмеялся негромко. В любой компании мгновенно находивший собеседников, он уже пошептался с соседом.

— Алишер-то, знаешь, на ком женится? — спросил он Халматова вполголоса. — Кто там сидит под белым покрывалом, знаешь?

— Нет пока.

— Это внучатая племянница Рахматуллы Юлдашева. Вот тебе и твой Алишер, скромница!

— Н-да, — покачал головой Тура. — Действительно сюрприз!

Усиленный динамиком голос тамады произнес:

— Я передаю микрофон одному из наших самых почетных гостей — многоуважаемому полковнику Назраткулову…

— Пусть живут молодые тысячу лет, как чинары… — зычно начал Назраткулов. — Молодые люди — это крона. Она зелена и здорова, если крепки и здоровы корни, если тянутся корни, переплетаясь, далеко на всех уровнях, добывая влагу из плодородной, но засушливой земли. — Голос его больше и больше набирал силу. — Пусть будет вечно здоров, счастлив наш дорогой Учитель — наш Отец…

— …Мудрость, доброта и справедливость — вот закон, по которому он живет и велит всем остальным жить так же! Его закон не в мятых книжечках, а в его огромном любящем сердце и светозарном уме. Если все его добрые дела прорастут одной травинкой, то он умрет через сто лет в цветущем саду, название которому — рай на Земле!

— А-а-а! А-а-а! А-а-а! — Казалось, взрыв любви и ликования затопил двор, кишлак, область и теплой волной признательности докатился до ушей самого Отца-Сына-Вдохновителя…

Улучив момент, Тура вышел из-за стола.

Во всеобщем веселье наступил небольшой перерыв. Силач сбежал еще раньше, его хрипловатый смех некоторое время еще доносился откуда-то за несколько столов, потом и вовсе пропал. Невесты на месте не было. Алишер с ближайшими родственниками, артистами и почетными гостями тоже на время удалился.

Двор был освещен. Неказистые снаружи жилые постройки тянулись углом, занимая большую часть двора. Внутри, за закрытыми ставнями, шла и сейчас невидимая посторонним жизнь. Хозяева отдавали должное аксакалам, людям постарше и позаслуженнее, которые не обошли вниманием такое радостное событие в их доме.

Тура знал обычаи узбекской свадьбы. На этот случай заранее готовились памятные подарки — от тюбетеек и сорочек до ботинок «Саламандра», пальто и пыжиковых шапок; заранее узнавали вкус «высоких» гостей, их рост и размеры.

Двор был полон людьми, вместо певицы крутилась магнитофонная кассета. С высоты — из динамика, установленного на старом тутовнике в центре двора, доносился голос Артыка Атаджанова.

В дальнем конце двора у огромного казана с пловом хлопотали повара. На мангалах сладко шипела молодая баранина, ароматы лука и свежей зелени носились в воздухе тропическими облаками. Сотни свежих лепешек, выпеченных с утра, лежали покрытые сверху цветными шалями.

Именно лепешки снова напомнили Туре о Корейце. Преступник нес пистолет на лепешке. Под салфеткой. Убийца знал Пака и понимал, что иначе не успеет выхватить оружие — Кореец управится раньше.

Тура и теперь подумал о Паке, как о человеке вооруженном, избравшем войну своей профессией. В этом случае происшедшее с Паком воспринималось как событие, которое рано или поздно могло произойти и с ним самим.

Оно поддавалось анализу. Это был не несчастный случай, не смерть в результате продолжительной долгой болезни, в нем не было неотвратимости — Пак допустил какой-то прокол. Но где? В чем?..

Люди, разносившие выпивку, двигались размеренной чередой, каждый нес в руке по бутылке вина и водки. Начало цепи находилось в хозяйственной постройке под болхоной. Там управлялся со всем один-единственный человек — с гладким жизнерадостным румянцем, какой может быть только у истого трезвенника.

— Что вы хотели, ака? — сразу же вежливо обратился он к Халматову.

Тура пошутил:

— О, волшебник-кравчий! Устроитель радости и веселья! Из-за тебя в магазинах исчез мой любимый коньяк. Весь ушел на сегодняшнюю свадьбу.

— Какой коньяк? — серьезно осведомился виночерпий. Он взглянул куда-то позади себя. — «Дагестанский», «Белый аист»… «Армянский» три, четыре звездочки. «Двин…» — пока он разговаривал, движение носильщиков прекратилось, помощники терпеливо ждали.

— «KB». Грузинский, — сказал Тура.

— «KB» у нас нет, — развел руками руководитель выпивки… — Мы еще с прошлой осени начали запасаться, но «KB» не попадался.

— Ака! — Один из носильщиков, молодой мужчина, по виду такой же трезвенник, как и виночерпий, тронул Халматова за руку. — Вы посмотрите на столах. Один из гостей подарил ящик с «KB». Я только не уверен, тот ли это коньяк, что вы желаете…

— Высокие бутылки. «KB» — большими буквами.

— Он. Его в дом внесли. Целый ящик. Хотите, я узнаю для вас?

— Да нет, спасибо!

— Тура! Ты здесь? Вот уж не думал! — раздался позади голос Силача. Силов был слегка навеселе. При его комплекции это о многом свидетельствовало. — Пойдем, ребята хотят с нами посидеть.

— Какие ребята?

— Ну, наши, из розыска, кто смог приехать. Пол-отдела разъехались по командировкам: Сырдарья, Навои…

Они вернулись к дому. Тура держался ближе к окнам. Кое-где в просветах между створками ставен кое-что можно было увидеть.

— А кто из наших приехал?

— В основном новенькие… Непесов дежурит…

Тура тянул время, давая пройти людям. Перерыв — чтобы дать артистам отдохнуть — заканчивался. Все снова потянулись к столам.

— Секунду! Есть дело… — Когда никого вокруг не было, Халматов заглядывал по очереди в освещенные окна. В узкой длинной комнате на ковре сидели аксакалы, перед старшим стоял заварной чайник с одной-единственной пиалой.

— Что там? — спросил Силач.

— Так. Ничего.

Подаренного ящика с грузинским «KB» не было видно. Тура прошел мимо виноградных корней, поднимавшихся прямо у окон.

— Стоп! — Он рукой подозвал Силача — Смотри!

Против окна сидели трое. Халматов видел их впервые.

Все трое находились в сильном подпитии. На маленьком столике — тохтахоне — стояла недопитая бутылка, вторая такая же — непочатая — стояла ближе к окну на полу.

— «KB», грузинский, — удивился Силач.

Люди, сидевшие за столом, не выглядели ни пожилыми, ни солидными. Предоставленную им хозяевами возможность кейфовать отдельно, в доме, на курпачах, было трудно объяснить.

Тура шепнул:

— Я на секунду придержу дверь, а ты попробуй умыкнуть эту бутылку, у окна.

— Будет две, — ухмыльнулся Силач. — Алишер передал нам «Посольскую», в экспортном исполнении…

Тура взошел на крыльцо, распахнул дверь с пьяным развеселым криком: «Алишер, Алишер, ты тут, что ли?» Три пьяные физиономии обернулись к нему, и Тура увидел, как за их спинами, Силач, словно на скачках, легко, почти до земли, перегнул со двора через подоконник свою семипудовую тушу, выпрямился и исчез в темноте.

Тура прижал руку к груди:

— Извините, друзья… — и закрыл дверь.

В динамиках, развешанных на деревьях, ритмично застучал барабан. На крыльце появилась Малика Истамбаева; с порога, виляя стройными бедрами, ступила крохотными позолоченными туфельками на расстеленный посреди двора огромный ковер. С другой стороны — из под старой шелковицы — показались солисты знаменитого вокально-инструментального ансамбля. Вылетевший из сотен глоток беззвучный вздох шквалом зашевелил ветви деревьев.

— Кого я вижу?! Халматов! — навстречу шел по дорожке директор ресторана Яхъяев. — Ассалом-алейкум! Как дела? Как настроение?

Он радостно улыбался и протягивал ладонь для искреннего дружеского рукопожатия. Тура с интересом рассматривал эту протянутую ладонь, будто нес в ней Яхъяев птицу. А когда сошлись вплотную, Тура, не торопясь, очень спокойно убрал обе руки за спину.

С открытой террасы спускался достопочтенный покровитель невесты — славный Рахматулла Юлдашев с родственниками, они тоже приостановились — все, как на подбор, в новеньких английских «тройках», в строгих галстуках, в туфлях на высоких каблуках. Сзади держался сопровождавший их повсюду — официант-не официант, гулям-не гулям — красивый молодой парень с салфеткой на руке, с подносом, заставленным сосудами и закуской.

— Даже на свадьбе не отдыхаешь… — вздохнул Яхъяев, приблизив к Халматову рыхлое, будто непропеченное лицо. — Все ищешь! Шучу, конечно! Работа твоя привычку родила — узнавать да вынюхивать…

— А я вот смотрю на тебя, шутник гороховый, и думаю — чем же я так тебе помешал? Я ведь не обэхаэсник, я уголовным розыском командовал, воровать тебе не мешал. Где же я тебе дорогу перешел?

— А теперь это уже неважно, потому что ты — никто, — только сейчас Тура рассмотрел, что Яхъяев уже сильно пьян. — Видишь, как получилось, целую жизнь ты шнырял, вынюхивал, ловил, людей по тюрьмам сажал, а потом тебе: «Спасибо, больше не нужны. До свиданья». Но ты не огорчайся, я тебя сейчас рассмешу анекдотом. Один другого спрашивает: «Где должен милиционер носить нож?» А тот отвечает: «В спине…»

Слушатели зашлись от хохота. Подходили новые люди, спрашивали о причине такого бурного веселья, просили пересказать анекдот, слушали и тоже начинали хохотать.

Тура, ковыряя спичкой в зубах, дожидался неторопливо, когда немного утихнет буря веселья. Потом обратился к всемогущему Юлдашеву:

— Мне горько, почтенный Рахматулла-ака, что ваш гость совершил кощунство в доме празднества. Он сглазил свадьбу вашей племянницы. Ее жених — милиционер…

Пала ужасная тишина, мучительная и вязкая, как немота. Тура поклонился и пошел к накрытым столам.

Пиршество продолжалось, но бездумно наслаждаться красочным зрелищем Туре не пришлось. Его перехватил со своим микрофоном раис-ведущий, уже проинструктированный кем-то:

— А сейчас я попрошу сказать несколько слов нашего достопочтенного гостя, который приехал позже других, и мы не успели сразу дать ему слово. А приехал он поздно потому, что у него такая работа… — С лица актера не сходило глуповато-счастливое выражение, которое много лет подряд делало его одним из популярнейших комиков. Стоило ему открыть рот, как слушатели вокруг сразу начинали смеяться, какую бы чушь он ни нес. — А работа у подполковника милиции Туры Халматова, друзья, такая. Он говорит — уважаемые, у вас от забот болит голова. А ну-ка, выкладывайте все лишнее — дачи, машины, золотишко, наличные — все, от чего болит голова. А я вам обеспечу беззаботную жизнь — бесплатное помещение, нары, физический труд и двухразовое питание в сутки на тридцать четыре копейки…

Застолье грохнуло от смеха. Дурацкое кривляние обеспечивало полный успех любой глупости. Глумливо хихикающие морды.

— Но сейчас, ходят слухи, Туре Халматову самому сказали — отдохни, дорогой! Не надо волноваться. Зачем? Жизнь одна и так удивительно хороша, как заметил поэт…

Алишер с ближайшими родственниками проводил его до ворот:

— Вы огорчены, устоз. У вас плохое настроение… Все пройдет! Поверьте!

— Конечно, пройдет, сынок, — согласился Халматов. — И ты тоже устал.

— Вы грустны!

— А грустен я сейчас из-за тебя, — Тура безотчетно симпатизировал младшему Гапурову. — В жизни мы все равно рано или поздно обрастаем пороками. Может быть, в милиции — особенно. И все-таки работник уголовного розыска — это особая статья! Голубая кровь милиции. Кого тянет к богатству, тот у нас не удержится. Пойми! Слишком много соблазнов!..

На обратный путь Равшан Гапуров дал Туре и Силачу патрульную машину, возвращавшуюся в Мубек.

Кроме них и водителя-сержанта, на заднем сиденье в углу дремал второй патрульный — круглолицый, с несколькими волосками на подбородке, не знавшем бритвы.

Усаживаясь, Халматов молча сжал товарищу руку. Силов легонько оттолкнул его:

— Да ладно! Жену учи щи варить…

За всю дорогу никто не проронил ни слова.

Номерной знак патрульной машины был «43–17».

Тура не мог ошибиться — он уже дважды встречался с ней: ночью после разговора с генералом и утром другого дня, когда выходил из чайханы Сувона.

«Как он сказал, этот кретин-конферансье? — вспомнил Тура. — „Отдохни, дорогой. Не надо волноваться. Жизнь одна и так удивительно хороша…“»

Тура сидел на переднем сиденье, опершись спиной на дверцу — развернувшись полностью в сторону водителя.

Пронзительный неслышный звон тревоги переполнял его — беспричинное ощущение опасности властно скручивало его в мощную пружину, готовую в любой момент распрямиться в разящем наповал ударе.

О, это ужасное, мучительное состояние безоружности!

Никаких зримых причин беспокоиться пока не было, но Тура безошибочно и твердо верил своим предчувствиям. Это не была нервозная пугливость, а тренированная интуиция, обостренная реакция охотника на подкрадывающуюся опасность.

Через открытое окно врывался тугой жаркий ветер пустыни, он был сплетен из черноты ночи и теплоты дня.

Ветер ласкал разгоряченную спину, трепал ласково волосы. Вокруг на многие километры не было видно ни одного огонька, и только толстые снопы света от фар таранили перед мчащимся в ночи автомобилем стену темноты, и казалось все время, что, как только машина вламывается в этот пролом, тьма смыкается позади, и ждет лишь, чтобы машина остановилась хоть на миг, и тогда она ее заглотит окончательно.

И Тура думал о том, что, если водитель захочет остановиться в пути, он не даст ему этого сделать — в тесноте кабины Тура и без оружия не даст ему никогда вынуть пистолет. А если они остановятся… Кто его знает, может, действительно, мгла сомкнётся. Как она сомкнулась над Паком.

Но водитель, ни разу не тормознув, гнал через степь, через духоту и ночь «Москвич», и стрелка спидометра мерно покачивалась между «100» и «120».

Въехали в Мубек поздней ночью. Милиционер-водитель не спрашивал у Туры, где он живет, где — Силач. Кратчайшей дорогой, словно возил их всегда, подъехал к дому.

Может, когда-нибудь видел, когда привозил Равшана, или слышал, подумал Тура, выходя из машины. Силач одновременно с ним захлопнул дверцу. Тура наклонился к открытому окошку шофера, сказал:

— Спасибо… Вы, наверное, устали?

У сержанта было запоминающееся лицо — лоб и подбородок выдвинуты вперед, а середина лица, переносье, нос, рот вдавлены, будто однажды на сумасшедшей скорости налетел мордой на шлагбаум и вмял в череп центр физиономии.

Не поворачивая своего раздавленного лица к Туре, водитель сказал:

— Я за баранкой никогда не устаю…

— Тогда спокойной ночи…

Не договариваясь, Тура и Силач поднялись к Халматову. Тура отпер дверь, сбросил в прихожей туфли. Силач тоже остался в носках. Осторожно ступая по вздыхающим половицам, прошли в кухню.

— Ну! — нетерпеливо скомандовал Тура.

Силач вынул оттягивающую ему полу пиджака бутылку, гордо водрузил на стол.

— Я считаю, что, отказавшись от «Посольской», которую нам подарил Алишер, в пользу «KB», я обязал тебя в смысле закуски…

— Безусловно.

— Как я понимаю, нас интересует емкость, в которой находится коньяк… Читаю: «KB». Коньяк марочный, выдержанный. Из высших сортов винограда. Выдержка 10 лет».

— Не могу утверждать, но похоже, бутылка действительно из той же партии, что была у Сабирджона. И мы можем предложить свой вариант: через винный отдел, где ее приобрели на свадьбу, — к Сабирджону.

— Что будем делать? — поинтересовался Силач.

Он взял с окна пистолет Улугбека, подержал его; как человек воспитанный, курок взводить не стал, молча положил игрушку на место.

— Я ставлю чай, — сказал Тура. — Потом мне надо будет позвонить.