Последний день лета Подшибякин Андрей

91

Тремя неделями ранее

— Лех, мне с собакой еще погулять надо. И я на тренировке ушатался. Прем домой, — блеял малой.

— Завали, короче. Сиди на жопе ровно, я скоро, еще на Хрюшу со Степашкой успеешь.

Леха оскалился, бросил «тэтэшку» брату на колени и полез из машины. Улыбка с его лица сразу сошла: разговор с Фармацевтом предстоял неприятный, но оттягивать его было уже никак нельзя. Если вообще уже не поздно — на этот расклад намекали мусорские автомобили, припаркованные у дома главного городского бандита.

Ладно, че.

Еще на пороге стало очевидно, что пьянка принимает свою финальную, окончательную форму: курили прямо в доме, чего хозяин обычно не позволял (пока сам не забывал о своих принципах и не щелкал зажигалкой); пасло горелым мясом (вторую-третью партию шашлыка по обыкновению забыли на мангале); доносились визгливые вопли и плач чьей-то боевой подруги, вдруг вспомнившей о данном ей кавалером обещании уйти из семьи. В последнее время у Фармацевта так газовали нечасто: людьми все уже были серьезными, к бычьим развлечениям подостыли, да и возраст у большинства был уже не детский, — неизбежное завтрашнее похмелье было больше не мелким неудобством, а гарантией просранного дня. А то и двух.

Как показалось малопьющему Лехе, сегодняшний газ-квас носил какой-то нездоровый, истерический оттенок — как будто не отдыхали, а специально себя накручивали. Он прошел в зал, обнял нескольких знакомых пацанов, нехотя пожал руку невесть откуда взявшемуся тут Амелу (которому явно рановато было светить жалом на таких высокоуровневых мероприятиях) и кивнул в сторону отдельно кучковавшихся на углу стола незнакомых мужчин.

Погонов на них не было, но Леха давно научился определять мусоров по выражениям лиц, разговору и манере себя держать.

Ладно, че.

Фармацевт вылез из глубин своего огромного, собранного на заказ дивана, где он обжимался с хихикающей телкой, споткнулся о ножку стула, чуть не упал и повис на Шамане, пьяно хохоча.

На спектакль уставились все — даже те, кто до этого момента не обращал на Леху внимания.

— Какие люди без охраны, — сказал ему на ухо Коля Фармацевт абсолютно трезвым голосом.

Шаман вдруг понял, что из этого гостеприимного дома он живым может и не выйти.

Да нет, что за глупости.

Свои же, бригада.

— Николай Ильич, по-быстрому не при всех надо, — спокойно ответил он на странное приветствие.

Фармацевт перестал валять дурака, дернул щекой и зашагал в сторону своего кабинета. Леха двинул следом. Телка что-то вякнула им в спины и попыталась выбраться из диванной бездны, но на нее зашикали со всех сторон — дура, мол, что ли? Сиди где сидишь.

— Че за кипеш, брат? — бандит плотно закрыл дверь, прекрасно зная, что зайти без приглашения всё равно никто не посмеет. — Армяне по рынку борзеют опять?

Кабинет Коли Фармацевта отвечал всем пацанским представлениям о ставке верховного главнокомандующего. Огромный стол с резными ножками и письменным прибором (Шаман, которого до сего момента в святая святых не допускали, чуть в голос не засмеялся при виде хрустальной чернильницы: он готов был поспорить на что угодно, что Фармацевт не знал, как ей пользоваться). Чучело почему-то медведя, которые в Ростовской области не водятся. Огромный, в половину человеческого роста глобус, который мог быть антикварным, а мог и быть сделан месяц назад в Нахичевани «под старину, брат». Единственным предметом обстановки, которым явно пользовались часто и по назначению, был сейф: Фармацевт не доверял, как он это называл, «кнопочной хуйне» и заказал через знакомых карточных шулеров из Германии мощный стальной куб с поворотной ручкой.

— Шаман, блять, — хозяин в нетерпении щелкнул пальцами перед Лехиным носом. — Ты на экскурсию пришел или я не понял?

— А, — вскинулся тот. — Николай Ильич, когда замес на Центральном рынке был, ты сказал мусарню подпалить.

— Так ты и подпалил, молодец.

С участком этим история была такая: Фармацевт долго налаживал и наконец почти наладил взаимовыгодные связи с ОБЭП, УВД на транспорте и другими подобными учреждениями. Рамс из-за рынка и особенно пылающий милицейский участок, на первый взгляд, этим процессам на пользу не шли: мусорскому начальству гарантированно должно было прилететь по жбану из Москвы за бандитский беспредел в центре города-героя Ростова-на-Дону. Но Фармацевта такой расклад прекрасно устраивал: ментовске были бы заняты прикрытием собственных жоп и не лезли бы слишком активно в его дела. Суммы ежемесячных заносов, конечно, должны были вырасти — в Москве генералы ведь тоже любят водку, икру, блядей и баню (хоть москвичи и предпочитают ездить за всем вышеперечисленным в Ростов, как всегда считали местные), но эти расходы Фармацевт воспринимал как долгосрочную инвестицию. Николай Ильич давно понял про себя, что максимально эффективно действует именно в условиях хаоса, — и с определенного момента начал прикладывать осознанные усилия для того, чтобы этот хаос вокруг себя создавать. Сгоревшая в разгар рамса мусарня прекрасно вписывалась в эту стратегическую концепцию.

Ничего этого, разумеется, Шаманову знать было не надо.

Он и не знал. Сделал как сказали. Людей там не было — часа три ночи, вся милиция спит давно.

Было там, правда, ко-что другое.

— Николай Ильич, там бумаги были. Я в замесе не разглядел особо, но там был приказ об этой, бля, оперативной разработке. На тебя точно, на Хасима точно. Больше не знаю, спалил всё нахуй.

— Да я по курсам, брат, — весело сказал Фармацевт, внутри которого всё словно в секунду затянуло лютым сибирским льдом. Ни по каким курсам он не был. — В ЦК, понял, не дураки сидят. Ты думаешь, че я это…

Мысль виляла, терялась. Надо было срочно обдумать ситуацию, желательно в одно лицо.

— А, ну заебись, — с облегчением оскалился Шаман. Считывать мимические нюансы босса он не умел — Леха был, по правде сказать, парнем бесхитростным. — Всё тогда, пойду. Брательник там…

Он не договорил, полез обнять Фармацевта на прощание, остановился на середине движения и быстрым шагом пошел на выход. Мучавший его последние недели груз Леха, вроде бы, с души скинул, но внутри всё равно ворочалось что-то неприятное. Хотелось поскорее на воздух. На воздушок, как смешно говорила в детстве мама.

— Иди, да, — сказал Фармацевт закрывшейся двери. — Брательник, значит…

Он опустился на угол стола и обхватил голову руками. Мусора открыли на него дело?! А с чего?..

Все, кто мог открыть, тут сидят, «Абсолют» хуярят. Все свои, все при свежих котлетах денег (его, Фармацевта, денег) на кармане. Или не все?..

А если Шаман что-то недопонял? Да нет, он не этот, как его, Эйнштейн, по-любому, но пацан сообразительный. Сто пудов какая-то мутка.

Или Шаман сам эту хуйню придумал, чтобы его с мусорами стравить? А это может быть. Никогда нельзя никого недооценивать. Он, Коля Фармацевт, может, и сам такую тему бы прокрутил, если бы помоложе был. Сколько там Шаману лет? Да неважно, по-любому самый возраст для того, чтобы подниматься. Или он с мусорами заодно, внимание отвлекает от реальной подставы? Блять…

В дверь требовательно стукнули.

— Колян, — пьяно сказал кто-то мусорским голосом, — дрочишь там, что ли? Выходи, студентки скучают.

— Есть, товарищ подполковник, — фальшиво бодро ответил бандит, не поднимая головы. — Разрешите штаны застегнуть!

— От юморист!.. — загоготали снаружи.

Ладно, че.

Фармацевт встал и хрустнул костяшками — этим жестом он всегда неосознанно обозначал принятое решение. Шамана надо аккуратно в расход. Аккуратно — потому что если он по натуре мусорской, то там будут нервничать, а товарищам милиционерам вредно волноваться. Про шаманского брата надо справки навести — скорее всего, тоже в землю ляжет, чисто чтобы спокойно было. Мусоров необходимо аккуратно прощупать — и не этих, блять, полканов с моржовыми усами, а кого-то позлее и поактивнее, типа Паши Азаркина. Он, кстати, обещнулся сегодня приехать, надо по паре стаканов засадить, потереть с ним аккуратно…

Хаос был родной стихией Коли Фармацевта.

92

Крюгер жил как во сне — противном, болезненном сне, который бывает на исходе гриппа.

Друзья куда-то исчезли. Долго находиться на улице было невозможно: ладно еще, что холодно (хотя было жопа как холодно), — хуже то, что Витя не соображал, куда идет и что вокруг него происходит. Дважды он приходил в себя от визга тормозов и мата — и понимал, что находится посреди проезжей части. В первый раз, на углу Подбельского и Текучева, он испугался. Во второй, посреди Буденновского у парка Строителей, поймал себя на мысли, что оно, может, было бы и к лучшему. Только, конечно, не под колесами чьей-нибудь раздроченной «шохи» — так еще калекой на всю жизнь останешься.

Крюгер мысль отогнал — хотя чувствовал, что насовсем она не ушла и крутится где-то близко, дожидается своего часа. Пошел к дереву, в кроне которого летом свил себе гнездо. Книги у него с собой не было, да и читать не получалось и не хотелось. Листья, к тому же, опали — в голых ветвях он выглядел бы, наверное, странно и подозрительно. Это было неважно. Витя хотел вернуться в ощущение нормальности — относительной, конечно, но такой, в которой не было бы подполковника Жигловатого, древней срани из Танаиса, ненавистного Шварца и покалеченного папы.

На подступах к дереву Крюгера выдернуло из полусна: донеслись чьи-то гортанные вопли и звук как будто бы лодочного мотора.

Нет.

Нет, думал Крюгер.

Пожалуйста, нет.

Бензопила вгрызалась в перетянутое веревками дерево.

Витя замер.

На его глазах рабочие, повинуясь выкрикам бригадира, переместились правее. Тот, что был с бензопилой, снова впился в ствол, словно никак не желавший умирать. Внутренности дерева издали протяжный высокий треск; оно наконец сдалось — и медленно, как во сне, начало заваливаться на газон.

…Как он оказался дома, Витя не помнил. Там, к счастью, никого не было.

Он открыл ящик рядом с плитой, вынул нож для мяса и проверил его остроту на подушечке пальца. Не вскрикнул и не изменился в лице, когда лезвие оставило за собой кровавую ниточку (хозяйственный подполковник наточил все ножи в доме до бритвенной остроты).

Крюгер разместил левое запястье на столешнице и перехватил половчее нож.

93

Разговор с демоном, вселившимся в Бычиху, из головы у Новенького никак не шел. После того вечера Баба Галя почти перестала просыпаться: на пару часов в день приоткрывала невидящие глаза, но не двигалась и не разговаривала. Степа кормил ее из ложечки жидкой гречневой кашей (ее припер в дом еще Шаман), протирал губкой и переворачивал — бабушка была легкой, как (скелет) перышко. Иногда Степа выходил подышать воздухом, бездумно доходил до угла 5-й линии с улицей 12 февраля и шел обратно. Спал он урывками, в случайное время и неглубоко; через три дня такой жизни реальность начала распадаться на части. На периферии зрения постоянно мелькали какие-то тени, в ушах звенело, желудок словно набили стекловатой.

Нужно было найти друзей — Степа на глубоком, иррациональном уровне чувствовал, что с ними всё плохо. Может, это демон связал их разумы своей невидимой паутиной. Может, это ощущение прилагалось к дружбе — этого Степа не знал, потому что раньше ни с кем никогда не дружил.

Начать надо было, наверное, с Пуха — тот точно сидел дома, переживая свое фиаско с отжиманиями. Аркаша сто процентов знает, что с Крюгером. А там и Шамана найдем!..

Новенький даже постучался в ворота Быка — хотел попросить соседку присмотреть за бабушкой, пока он ненадолго отлучится, — но дома никого не было, их хоромы стояли пустыми.

Он вернулся, сел на бабушкину кровать и поискал глазами Машку — та в последнее время пряталась под кроватью, отказывалась есть и теряла клочья шерсти.

Кошки в пределах видимости не было, но снизу донесся тонкий, страдальческий всхлип.

Степа где-то читал, что собаки умеют издавать не более десяти разных звуков, а кошки — больше сотни. Ими они могут выражать огромный диапазон эмоций — от радости до боли.

Тоски.

Отчаяния.

Предчувствия конца.

В Новеньком что-то сломалось — без надрыва и истерики, а тихо, словно лопнула последняя ниточка, удерживающая его над пропастью.

Он осознал, что бабушка вот-вот умрет.

Что мамина кошка вот-вот умрет.

Что ему самому больше некуда идти и незачем жить.

Осознав это, Степа успокоился — теперь он знал, чт делать дальше. Пока Баба Галя с Машкой живы, он будет рядом с ними. Когда их не станет, он прыгнет с Ворошиловского моста в Дон — пусть демон получит свое жертвоприношение. Пусть спасет Шамана, Пуха и Крюгера. Ему, Новенькому, всё равно больше ничего не поможет.

Он встал, накинул ветровку и пошел на улицу: нужно было купить куриных потрохов и сварить их Машке, а бабушке сделать бульон.

Кошка продолжала плакать.

Степа выскочил на улицу и быстрым шагом пошел в направлении «Маяка» — магазин был далековато, аж напротив Дома быта, но нигде ближе курятину точно не продавали. Ладно, он быстро. Одна нога здесь, другая там.

Шварц дождался, когда Новенький скроется за поворотом, вышел из-за ржавого гаража-ракушки и направился к полусгоревшему дому.

94

Лезвие соприкоснулось с запястьем Крюера и вдавилось в кожу, пустив первую капельку крови.

В двери зашурудел ключ.

Витя очень не хотел, чтобы всё случилось на глазах у мамы. Придется подождать, пока все лягут спать или куда-нибудь уйдут.

Он проворно отскочил от стола, бросил нож в ящик и повернулся к коридору.

Подполковник Жигловатый был слегка пьян, весел и почему-то запачкан помадой совершенно не маминого цвета.

— Че, Витюха, уроки сделал, на? — он шутливо погрозил Крюгеру пальцем. — Ты там это, смотри. Отставить безобразничать! Чтобы одни пятерки там, вот эта хуйня вся.

Витя не смог совладать со своей мимикой, да и не видел смысла — теперь — этого делать. Он презрительно скривился.

Жигловатый чуть нагнулся, оперевшись на колени, и в упор уставился ему в лицо. Пахнуло коньяком, теплом и женскими духами.

У мамы таких духов не было.

— Ты мне рожу-то не криви, — гораздо менее благодушно отчеканил подполковник. — Дядя Гена мужика из тебя сам сделает, на, раз Светка со своим недоноском не справились.

Витя не понял, что пришло быстрее: понимание, что речь идет о его папе, или ощущение подполковничьей щеки под кулаком.

Бить он не умел, и был килограмм на пятьдесят легче оппонента, но почти не почувствовавший боли Жигловатый от неожиданности отшатнулся и чуть не упал на задницу.

Следующее, что почувствовал Витя, — страшный удар в скулу, отправивший его на кухонный пол. Бамбуковые шторы в панике заверещали.

— А я тебя, сучонка, предупреждал, на. Е-ди-но-на-ча-ли-е! — по слогам повторял свое любимое слово подполковник, потирая отбитый кулак. — Уважал бы старших, слушался бы дядю Гену, — так и пизды не надо было бы получать. Ничего-о-о, я из тебя сделаю отличника боевой и политической подготовки, на. И не таких обучали основам воинской дисциплины, на. Ты еще лыбиссься?! Отставить!

Глаза Жигловатого сверкнули бешеными огоньками, хорошо знакомыми многим младшим по званию. Он снова сжал кулак и отвел руку для удара.

Глаз начал заплывать, вся правая половина лица болела, но утонувший в розовой вате Крюгер ничего этого уже не чувствовал.

Подполковник так и не понял, как оказался на полу. Светкин выблядок, еще секунду назад трясшийся посреди кухни и готовый обоссаться, больше не трясся — а, напротив, навис над распластанным на спине подполковником, улыбаясь неестественной улыбкой. Его колени больно упирались в грудную клетку.

Разделочный нож, который Витя держал в руке, замер в миллиметре от правого глазного яблока замначальника военной кафедры Совпартшколы.

— Тс-с-с! — сказал подросток паучьим голосом и прижал палец свободной руки к губам.

Острие ножа не сдвинулось с места — его словно зафиксировали тисками.

Подполковник забыл, как дышать. Моргать он тоже боялся — существовала серьезная вероятность повредить веко.

— А я знаю, о чем думает дядя Гена, — сказал выблядок сквозь улыбку. — И для этого мне даже не надо красть у дяди Гены его разум!

Крюгер хихикнул.

Лезвие не пошевелилось.

— Вить… — одними губами начал Жигловатый, одновременно едва заметно пошевеливший пальцами прижатых к полу рук.

На долю секунды острие пропало из поля зрения, но тут же вернулось на свое место в миллиметре от глазного яблока.

Сначала подполковник почувствовал, что кровь начинает заливать ему глаза.

Боль из глубокого пореза на лбу пришла уже потом.

— А думает дядя Гена о том, — как ни в чем не бывало продолжал выблядок, — что дядя Гена очень большой и сильный. И сейчас дядя Гена улучит момент, скинет с себя зазевавшегося мальчика и отберет у него нож.

Именно это, по правде говоря, подполковник еще секунду назад и думал. Затем он бы покалечил сучонка так, что тот всю жизнь ходил бы с палочкой или, что еще лучше, был бы прикован к кровати и ссался под себя. Светка, конечно, распиздится, но, во-первых, он хорошо умел ее по-мужски успокаивать, а во-вторых, ничего страшного — она не старая, еще родит. Может, со второго раза лучше получится. Родина, как говорится, требует героев — пизда рождает дураков!

Второй надрез Крюгер сделал за подполковничьим ухом.

Жигловатый дернулся.

Острие вернулось на прежнее место.

Глаза подполковника впервые приняли испуганное и умоляющее выражение.

Сидевший на его груди подросток сказал самые непонятные и самые кошмарные слова, слышанные Жигловатым в жизни:

— Не знаю, способен ли Витя отрезать дяде Гене лицо, надеть его на себя как маску и в таком виде встретить маму с работы, — но с удовольствием это выясню, если дядя Гена пошевелится или скажет хоть слово.

Дядя Гена не шевелился, слов не говорил и старался не дышать.

Крюгер, вся правая часть лица которого начала превращаться в огромный фингал, с улыбкой кивнул.

— А теперь дядя Гена будет слушать меня очень внимательно. Когда Витя разрешит, дядя Гена встанет, вытрет с пола кровь и соберет свои вещи. После этого дядя Гена уйдет и больше никогда не придет. А если дядя Гена когда-нибудь увидит маму Свету, он сделает вид, что они незнакомы. Дядя Гена хорошо меня понял?

Подполковник не понимал, как выразить полное согласие с такой постановкой вопроса, поэтому чуть шевельнул залитыми кровью из пореза на лбу веками. По правде говоря, Светка и так начала ему надоедать — с энтузиазмом у нее было всё в порядке, но вот увядшие телеса… Да и выблядок, как выяснилось, был слишком напряжным прицепом. Ничего-ничего, подумал успокаивающийся Жигловатый. Дядя Гена не злопамятный, просто злой и память у него хорошая. За это унижение сучонок еще заплатит так, что Светка будет жалеть, что аборт не сделала. Но не сразу, не сразу. Пусть выблядок очухается, подзабудет свою мудацкую выходку, подумает, что всё уже позади…

Витя наклонился вплотную к подполковничьему лицу и сквозь улыбку сказал:

— А если дядя Гена примет хоть одно необдуманное решение, то я сведу с ума и убью всех его родственников, всех его друзей и всех его близких и дальних знакомых. А когда все эти люди будут разлагаться в земле, я приду за дядей Геной.

Подполковник посмотрел на своего мучителя в упор — и понял, что выблядка раньше особо не разглядывал: глаза, вроде, у него были темные, а так и хер с ним, и без него было, на кого посмотреть.

Сейчас из горящих бешеным весельем глаз подростка его звала могила.

Было в этих глазах и что-то еще.

Они были словно ширмой, за которой прячется кто-то бесконечно древний, жестокий и

очень

очень

очень

страшный.

Выблядок дернул носом и захихикал.

— Дядя Гена обкакался!

Розовая вата рассеялась, оставив Крюгера на первом этаже, у самой подъездной двери. Голова трещала, правый глаз ничего не видел. Сверху, через несколько лестничных пролетов, доносился матерный рев подполковника Жигловатого.

Витя толкнул дверь и побежал.

95

Вынырнув из розовой ваты, Пух обнаружил себя над бездной ночного двора, на кромке крыши девятиэтажного дома, где он жил. Носки его перемазанных грязью ботинок нависали над тридцатью метрами пустоты.

Аркаша прерывисто выдохнул и попятился.

Фух.

Только отступив от края на пару шагов, он вспомнил, в каких обстоятельствах демон завладел его сознанием. Словно ждав этого, на Пуха со всех сторон обрушилась боль: ныла челюсть, саднила нога, почему-то пылали кисти рук, но сильнее всего болело что-то неощутимое и нематериальное внутри, в области груди. Предательство Аллочки причиняло физические страдания — ничего подобного Аркаша в жизни раньше не испытывал.

Он без сил опустился на покрытую неровным черным рубероидом крышу, не обращая внимания на холодрыгу и лужу, в которую угодил левой ягодицей.

Тихо, без завываний и почти без слез, заплакал.

Поднял руку к лицу, чтобы высморкаться, — людей, которые так делают, Аркаша Худородов презирал, но сейчас его душили сопли, в карманах ничего не было, — да и Аркаши Худородова, строго говоря, тоже больше не было. Аркаша Худородов закончился на полянке в ЦГБ.

Он только сейчас понял, что держит в сжатом кулаке что-то похожее на марлю, которой бабушка накрывала тесто для пирожков.

Приблизил руку к глазам и прищурился, вглядываясь (левый глаз, кажется, заплыл, да и светлее на крыше не становилось).

В его распухшем и перемазанном кровью кулаке была не марля, а клок светлых волос.

Аркаша отшвырнул Аллочкины локоны в сторону, подорвался с места и бросился к краю крыши, где его уже ждала бездна.

96

Предательство соседей, новость про смертельную болезнь отца, неудачный побег из города — всё это выключило Сашу из реальности, превратило в зомби из ужастика «Живые мертвецы-3».

Джип «Чероки» несся по трассе сквозь дождь; в салоне молчали.

На заднем сиденье рядом с Сашей развалился Амел. ПМ в лапище бандита казался игрушкой.

— Слышишь, — Фармацевт повернулся с пассажирского сиденья. — С плеткой не балуйся. Ебнет — оглохнем все. Или глушак наверни.

Амел издал пристыженный звук и вынул из недр своего спортивного костюма глушитель. В потемках было незаметно, как его щёки заливает румянец.

— Сука, пиздец, — Фармацевт не обращался ни к кому конкретно. — Че одни дебилы кругом, а. Шаманчик только умный пацан, да и того замотать придется.

Саша дернулся.

Он только сейчас понял, что его запястья скованы наручниками.

— Тихо сиди, понял, — буркнул Амел, возившийся с оружием.

Шаман сидел тихо.

Полную пустоту в его голове сменила одна, зато всеохватная мысль.

Он выбирал момент для того, чтобы наклониться к водителю «Чероки», обхватить его шею цепью от наручников и ждать один из двух возможных вариантов развития событий. Вариант первый, идеальный: водитель от неожиданности дернет руль, отчего джип на полной скорости улетит в кювет и превратит всех своих пассажиров в фарш. Вариант второй, тоже сойдет: Амел проявит чудеса реакции и выстрелит ему, Шаману, в живот — так что всё, что произойдет дальше, случится без его участия. Интересно, вяло думал Саша, будет ли это считаться самоубийством? Скорее всего, да. Ну и ладно. Надо, наверное, что-то сказать, чтобы невидимая хуйня поняла, что это всё для нее, — пусть хоть пацанам поможет. Или не говорить… Какая уже теперь разница.

Он аккуратно, не привлекая внимания Амела, пошевелил пальцами, разгоняя кровообращение. Сил не было, но в том, что он задумал, силы были особо и не нужны. Надо дождаться поворота и…

«Чероки» сбросил скорость и, проскочив пару темных улиц, въехал в ворота чалтырьского особняка.

Шаман закрыл глаза, выдохнул и откинулся на сиденье. Рыпаться был уже не вариант.

— Николай Ильич, а этого куда? — пропыхтел Амел.

— В подвал веди, пусть с брательником пообщается. Надо ж по-людски как-то. Только, слышишь, там кресло возьми, прищелкни его за обе руки. Туго сделай, чтобы не елозил. Хватит с нас сюрпризов, блять.

Амел выдернул Шамана в холодную ночь, взял за шею сзади железными пальцами и повел в дом, но, сделав пару шагов, споткнулся и замер.

Шаман поднял глаза.

Лицо бандита исказила неестественно широкая улыбка.

Он наклонился к уху пленника и сказал паучьим голосом:

— Я слабею. Меня почти уже нет.