Последний день лета Подшибякин Андрей

97

Пух не смог.

Он остановился на краю крыши, набрал в грудь воздуха, покрепче зажмурился и…

Отскочил назад, захлебываясь слезами. Колодец ночного двора по-прежнему нашептывал что-то неслышное и влекущее, но внутри Аркаши на этот зов больше ничего не отзывалось. Вдруг невыносимо захотелось к себе в комнату, накрыться с головой одеялом и сидеть в этой теплой темноте до тех пор, пока всё снова не станет как раньше. Как было до преображения профессора Худородова в Горлума. До появления подземного демона. До экскурсии в проклятый Танаис.

Пух не помнил, как дошел до торчавшей посреди крыши будки, как спустился по темной лестнице и остановился перед дверями своей квартиры, давясь слезами и всхлипывая. Дело было на этот раз не в розовой вате (а жаль, отозвалось в сознании), — Аркашу захлестнула первая в его жизни настоящая истерика.

Возвращаться домой в таком состоянии было нельзя — в покое бы его всё равно не оставили. Пух чувствовал, как внутри снова сжимается чуть ослабленная слезами пружина: каждое мамино причитание, каждый звук папиного голоса закрутят эту пружину еще туже, после чего… Нет. Нет-нет-нет.

Он прерывисто выдохнул и, стараясь не топать, пошел по лестнице вниз — нужно выйти во двор, попробовать отдышаться и понять, что делать дальше.

Пух едва увернулся от распахнувшейся ему навстречу подъездной двери.

Крюгер ворвался в клубах собственного дыхания и в сопровождении порыва стылого воздуха.

Оба замерли и молча уставились друг на друга: Аркаша — на заплывший глаз Крюгера, а тот — на перепачканного грязью, кровищей и соплями Аркашу.

Крюгер выдохнул и без сил опустился на ступеньку. Было очевидно, что с обоими случилась какая-то непоправимая жопа.

— А теперь что? — спросил Аркаша, севший рядом.

Ответа на этот вопрос не было ни у кого.

Кроме спавшего под курганами.

— Бежать, — сказала оболочка Крюгера сквозь улыбку.

— Бежать, — через секунду повторила оболочка Пуха.

Демон словно метался между их сознаниями, торопясь донести свою мысль.

— Степан.

— Новенький.

— Смерть.

— Я слишком слаб.

— Сломанный разум.

— Слишком поздно.

98

Пакет с куриными потрошками выпал из ослабевшей руки Новенького и с чавканьем приземлился на пол.

Свет в их с бабушкой доме не горел, но в окно заглядывал чудом не разбитый уличный фонарь. В его желтых, болезненных лучах пятна крови на одеяле казались черными.

Бабушкина рука, лежавшая на одеяле, была тонкой и бледной, будто куриная лапка.

Баба Галя не дышала.

В ее ногах лежала Машка: безжизненный комок с шеей, выгнутой под неестественным углом.

Степа зажмурился.

Кислый, медный запах откуда-то из-за спины Новенький ощутил на долю секунды раньше, чем на его затылке сомкнулись пальцы.

— Сучонок… Научу… Не учишься… Двоечник…

Шварц больше не мог говорить связными предложениями. Он честно пытался, но мысли словно выходили из него пропущенными через мясорубку.

Новенький дернулся — уголки его губ поползли в стороны, превращаясь в улыбку, а глаза распахнулись, наполняясь злой радостью.

— Мать… Помоги… Сучонок…

Шварц ударил пленника в затылок.

Степа обмяк.

Еще один удар. Еще и еще.

Когда Новенький без сознания повалился на пол, перестав улыбаться страшной улыбкой, Шварц огляделся по сторонам и задумался — он не мог вспомнить, зачем вернулся в полусгоревшую хибару и почему просто не перерезал сучонку горло. Его сознание мерцало, норовя провалиться в уютную розовую бездну. Нет. Нет! Шварц замотал головой и глухо зарычал.

Бездна отступила.

А, ну да: после того, как он научил бабку, Шварц споткнулся о спортивную сумку — в ней, как показал беглый осмотр, лежало довольно много денег. Это было очень хорошо — пришлось, правда, вспомнить (не без усилий), зачем нужны деньги и как ими пользоваться. Он забрал сумку, закинул ее в багажник «Нивы» и вернулся за сучонком, которого ждал важный урок. Наверное, самый важный в его жизни. И уж точно последний.

Мысли путались, вязли в забивших голову клочках розовой ваты. Откуда взялась «Нива»? Она же размоталась по проселочной дороге на выезде из Танаиса! А, ржавый гараж-ракушка. Шварц подломил его, заглянул внутрь и обрадовался знакомым очертаниям стоящего внутри автомобиля. Это знак! Чего конкретно это знак, было понятно не очень, но тут помогла мать: вся херня, случившаяся за последнее время, началась с Танаиса и с этого малолетки — его кровь отравила землю и испортила ему, Шварцу, жизнь. А значит, именно в Танаисе всё это должно было закончиться! Только теперь сучонка надо было доучить до конца. На том же самом месте. Пусть вся его кровь уйдет в землю. Совсем вся, до последней капли. Это будет долго, но ничего страшного. Терпенье и труд всё перетрут! Зато потом всё снова станет хорошо и даже еще лучше!

Шварц взвалил вырубленного малолетку на плечо, донес до «Нивы» и сгрузил в нишу между задним сиденьем и крышкой багажника, рядом с сумкой.

Голос в голове требовал начать резать сучонка прямо сейчас, но Шварц отмахнулся — не иносказательно, а по-настоящему отогнал взмахом руки нависшую над плечом мать. Учеба не терпела спешки!

Крюгер с Аркашей опоздали на несколько минут. Будь они чуть менее загнанными, чуть более быстрыми, в чуть меньшей панике, — их жизни оборвались бы прямо тогда и там, на грязной и безлюдной 5-й линии в самом сердце Шанхая.

99

Амел отдернулся от Лехи, как от прокаженного. Думать о том, с чего он вдруг наклонился к пленнику, бандит не стал — мало ли, с последними нервяками еще не такая хуйня может приключиться…

Он привел малого Шамана в дом, кивнул незнакомому физкультурнику в прихожей (после того, как в бригаде случилась междоусобица, Фармацевт привез каких-то отморозков из Краснодарского края; знакомиться с ними Амел не собирался: во-первых, много чести, а во-вторых, он почему-то не сомневался в том, что качки на этом свете долго не заживутся, — а значит, морочиться и запоминать их имена и погоняла никакого смысла не было) и завертел башкой в поисках подходящего кресла. Оно в пределах видимости обнаружилось одно — и именно на нем сидел вася, приставленный смотреть за дверью.

— Стул дай, — буркнул Амел, не отпуская загривка Шаманенка. Тот поначалу пыжился, но теперь, по ходу, смирился с неизбежным, обмяк и покорно брел, куда вели.

— А? — сказал вася.

— Хуй на, — Амел пнул его в колено и сделал нетерпеливое движение подбородком.

На круглом лопоухом лице васи отразилась гамма эмоций: он явно не хотел позволять так с собой обращаться (как было известно любому, хоть краем соприкасавшемуся с криминалами, — как ты себя держишь, такой ты по жизни и есть), но в то же время понимал, что у этого незнакомого быка по-любому есть основания так дерзко себя вести в пыточном доме Николая Ильича. Победил разум — точнее, по правде сказать, легкая природная трусоватость уроженца села Текос. Вася для порядка посидел еще пару секунд, после чего встал и с безразличным выражением лица пошел к выходу — с понтом, покурить.

— Пидор, — ощерился Амел. О том, что вася его услышит, он не беспокоился. Даже, по правде сказать, на это немного надеялся, — очень хотелось кого-нибудь от души ебнуть. Прям чтоб с копыт на жопу, как кирпичом.

Он на секунду залип, пытаясь сообразить, как лучше поступить: вторая пара наручников была во внутреннем кармане кожана, рядом с плеткой, но непонятно было, как катить тяжелый стул с прикованным к нему Шаманенком — в подвал надо было спускаться через три лестничных пролета. Решение пришло быстро: сам пусть катит.

— Слышь, Санек, не в падлу сделай.

Он указал свободной рукой на офисное кресло.

Шаман как-то сразу понял, чего от него хотят и к чему всё это идет, но не нашел в себе сил противиться. Он покорно взял стул за спинку и, понукаемый Амелом, покатил его в глубину дома.

Изнутри чалтырьский особняк выглядел нежилым: мебели в комнатах почти не было, а та, что была, выглядела временной и разношерстной, словно припертой чьим-то хозяйственным дедом с помойки. Пара продавленных диванов, накрытых нечистыми одеялами. Стол, подозрительно похожий на поставленную на две треноги деревянную дверь. Ящики с хламом. Чей-то грязный порванный лифчик. Полупустые пивные бутылки и пустые — от спирта «Рояль» и водки «Распутин». «Когда вы смотрите, я вам подмигиваю», — зачем-то вспомнил Саша навязчивый рекламный слоган; имелась в виду голографическая наклейка, якобы отличающая паленого «Распутина» от настоящего. Еще несколько недель назад Амел непременно бы пошутил, что разницы между паленым и настоящим особо не было («Шо то хуйня, шо это»); сегодня Амел молча вел его сквозь темные комнаты к подвалу, откуда мало кто выходил живым.

Лестница далась младшему Шаманову тяжело — кресло норовило вырваться из скованных рук и ушуршать вниз. Каждая ступенька была пыткой.

Из недр подвала донесся стон. Ничего членораздельного в нем не было, но Шаману было достаточно услышать этот тембр, эту интонацию.

Леха.

Он собирался отшвырнуть кресло и рвануть вниз, но Амел снова ухватил его за затылок и для верности ударил в висок.

Голова пошла кругом.

Саша опустился в офисное кресло. В ушах звенело. Перед глазами суетились светящиеся точки.

Амел отработанным движением расщелкнул наручники и приковал левое запястье пленника к подлокотнику, вынул из кармана вторую пару и проделал то же самое с правым запястьем и правым подлокотником. Запыхтел, медленно перекатывая кресло через последние ступеньки — еще не хватало, чтобы Шаманенок невзначай свернул себе шею; Фармацевт тогда точно запытает его, Амела, рядом с Лехой.

Он не знал и не хотел знать, чт не поделил Николай Ильич с Шамановыми — меньше знаешь, крепче спишь. Хуй с ними. Главное, что он, Амел, жив, здоров, регулярно ходит в качалочку, при бабле и при бабах — с Анькой на весну намечена свадьба, а Нинка, Дианка и Наська были и будут просто так, для здоровья. Кстати, сделал себе мысленную пометку Амел, надо будет перед свадьбой порешать про курник — пацаны говорили, что стоит он не дохуя, а после него гости так сыты, что на мясо можно уже особо и не тратиться. Чистая экономия!

Первое, что увидел прикованный к креслу Саша после того, как мучительное путешествие на дно подвала завершилось, был Леха.

Брат лежал на верстаке.

Его запястья и щиколотки были стиснуты в металлических кольцах — специально, видимо, для таких надобностей приваренных к поверхности верстака.

Хасим Узбек был занят тем, что зажимал голову Лехи Шамана в тиски.

Суетившегося на периферии зрения Сисю Саша даже не заметил.

100

Крюгер вышел из обгорелого дома, сделал неопределенный жест рукой и сложился пополам. Пока его рвало в стылую грязь, Пух зажмурился, сжал кулаки и несколько раз сильно ударил себя по щекам. Насколько всё было бы лучше, если бы полчаса назад он не испугался и шагнул с крыши в бездну двора!.. Дурак, сраный тупой идиот, ссыкло!..

Витя выпрямился, вытирая рукавом текущую по подбородку желчь — он не помнил, когда и что в последний раз ел.

— Новый не там, — хрипло сказал он.

Пуха накрыла волна облегчения — но через секунду схлынула, когда он включил голову. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы по реакции Крюгера всё понять. Степиной бабушки в живых больше нет — и забрала ее не болезнь и не старость.

— Что делать-то, а?.. — услышал Пух свой голос, тонкий и жалкий.

Оба подскочили, когда в железных воротах соседнего дома со скрипом открылась калитка.

Гога Штаны улыбался хорошо знакомой улыбкой.

— Вы меня не послушали, — сказал он.

— А сосед где? — вдруг ляпнул Крюгер. — Там другой же кто-то жил.

Пух несильно стукнул его в плечо и на всякий случай отступил на шаг назад — лысый мужчина в трениках и майке-алкашке выглядел нехорошо, по-злому. Дело было даже не в демоне — Аркаше не хотелось себе в этом признаваться, но к бестелесному существу из Танаиса он успел привыкнуть и даже как-то привязаться. Нет, сосед Новенького сам по себе излучал угрозу. Хотя, может, дело было в чуть размытых синих татуировках — Пух не считал себя трусом, но старался переходить на другую сторону улицы, когда замечал неподалеку обладателя зэковских чернил. Это, правда, было давно, в прошлой жизни, до того, как всё полетело псу под хвост…

Додумать эту мысль и как следует пожалеть себя Аркаша не успел.

— Где Новый?! — рявкнул Витя.

Оболочка Гоги, не переставая улыбаться, села по-турецки прямо в ледяную лужу, даже не вздрогнув.

— Ваши друзья в смертельной опасности. Вы не послушались меня, уцепившись за свои жизни и позволив мне ослабеть. Помочь я могу только одному из них. Вам нужно выбрать. И выбрать быстро.

Пух с Крюгеро переглянулись.

«Степа», — мелькнула у Пуха предательская мыслишка. Шамана он знал мало, до конца так и не перестал относиться к нему с опаской, а Новенький столько пережил, что…

— Пошел в сраку! — крикнул Крюгер сидящему в луже демону. — Или всех спасай, или никого! Или скажи, где они, я сам всё порешаю!

Аркаше стало ужасно стыдно.

— Да! — вякнул он. — Один за всех — и все за одного!

— Это тоже возможно.

Гога Штаны залез в карман своих треников, вынул нож-бабочку, с которым никогда не расставался, почти незаметным движением кисти раскрыл его и протянул перед собой рукоятью вперед.

— Если не хотите выбирать, кто из ваших друзей умрет, — выбирайте, кто принесет себя в жертву ради их спасения.

101

Степа приоткрыл глаза и снова зажмурился — пульсирующая боль в затылке расправила огромные черные крылья. Вокруг тряслась и дребезжала металлическая тьма. Ныла левая кисть, как будто он неудачно упал. Рассеченная щека опухла и сочилась кровью из пореза — на повороте его, бесчувственного, мотнуло и приложило о металлический каркас сиденья «Нивы».

Он не сразу понял, где находится.

— Корень ученья горек, да плод его сладок, — донесся ровный голос Шварца. — Бабка говорила. Мать, я помню. Без терпенья нет ученья. Он потерпит. Я научу. Человек неученый что нож неточеный. Ха. Ха-ха! Нож. Намучится — научится. Всему научится. Как бабка. Недолго мучилась, старая. Этот молодой. Поучится. Помучится.

Борясь с приступами тошноты, Новенький пошевелил рукой. Бок подпирало что-то матерчатое, странно знакомое наощупь.

Сумка Шамана!

Черные крылья боли норовили окутать его, погрузить в блаженную бездну забвения.

Новенький несколько раз с силой зажмурился и снова открыл глаза. Крылья ненадолго отступили.

Стараясь не прислушиваться к кошмарным заклинаниям убийцы, он запустил руку в приоткрытую сумку. Должно же там быть что-нибудь, ну хоть что-нибудь, кроме пачек бесполезных денег и аккуратно смотанных боксерских бинтов!..

В первую секунду он не понял, чт нащупал в сумке. Чужеродность, неуместность этого предмета никак не хотела помещаться в реальности — даже в той кошмарной реальности, в которой Новенький обнаружил себя этой ночью.

Ребристая рукоятка.

Спокойная прохладная продолговатость ствола.

Пистолет ТТ, который Шаману отдал Слон незадолго до своей гибели.

102

Фармацевт спустился в подвал и широко, с подвыванием, зевнул. Спать хотелось страшно, но суету с Шамановыми надо было поскорее закончить — у старшего выяснить, что он все-таки знал про сгоревшие на базаре документы (с этим поможет Хасим), а про младшего надо еще подумать. Пытать его вроде незачем, пацан совсем. Убивать тоже не хотелось, но по-любому придется: допустить, чтобы Шаманенок вырос и попытался отомстить за брата, было нельзя. Хаос хаосом, но лишние риски всегда нужно пресекать еще до того, как они станут рисками, — иначе потом заебешься расхлебывать.

Коля Фармацевт не просто так стал центровым бандитом Ростова и окрестностей — претендентов на это звание было много, но все они давно лежали в земле. Некоторые — по частям.

— Здоров, Хасим, — он церемонно обнялся с палачом, не обратив внимания на остальных присутствующих. — Как закончим тут, надо по Северному кладбищу перетереть, там Баламутовские борзеют. Сразу не уезжай, быстро побазарим — и расход.

Узбек молча кивнул и вздохнул. К чалтырьскому подвалу у него было двойственное отношение: с одной стороны, здесь он делал свою любимую работу (которая заодно была его любимым занятием в жизни — не каждому, конечно, везет так хорошо устроиться), а с другой — подвальные ступеньки причиняли его слоновьей туше страшные страдания. Сколько Хасим просил Фармацевта либо провести в подвал лифт, либо оборудовать пыточную снаружи, в каком-нибудь сарае, — нет, смеется, отмахивается. Мол, тут звукоизоляция хорошая, снаружи ничего не слышно. Тьфу. Большой человек, уважаемый, а без понимания. Кого в Чалтыре могут смутить человеческие вопли?..

Фармацевт огляделся. Человеком злым и тем более жестоким он себя не считал — в конце концов, личной неприязни к жертвам Хасима он почти никогда не испытывал, — но в чалтырьском подвале без крайней необходимости старался не бывать: влажный спертый воздух с медным привкусом, верстак с глубокими следами от топора, свисающие с низкого потолка цепи портили настроение и мешали сосредоточиться на по-настоящему важных стратегических вопросах. Сегодня, правда, такой вопрос решался как раз здесь: слишком долго (и явно неспроста!) где-то шкерился Шаман — с ним теперь было необходимо побеседовать лично, после чего удостовериться, что он больше никогда ни с кем не побеседует. На расправу с Шаманенком можно уже не оставаться, там вопрос быстрый и несложный — вон он сидит, трясется в шоке, на брата даже смотреть боится. Жалко пацана, конечно, но что ж теперь…

— Николай Ильич, я стул принесу? — встрял Амел. — Тут, по ходу, надолго.

Фармацевта неожиданно и сильно прибесила и дебильная формулировка вопроса, и предположение, что он будет сидеть на стульчике, как в театре, пока из Лехи мотают кишки, и сам факт присутствия здесь этого исполнительного, но тупого бугая.

— Пиздуй отсюда, — буркнул он в ответ. — Давай-давай, сделай так, чтобы я тебя искал.

Амел что-то поначалу извинительно заблекотал, но потом поймал бешеный взгляд босса, развернулся и потопал по ступенькам вверх.

— А это что за калека, блять? — мотнул Фармацевт подбородком в сторону Сиси, обращаясь к возившемуся с каким-то невидимым в полутьме электроприбором Хасиму.

— Этот пусть, — ответил Узбек.

Сися вжал голову в плечи и опасливо заблестел глазами в сторону старших.

«Как дворняга, блять», — с неприязнью подумал Фармацевт. Сходство усиливалось грязной повязкой на раздувшейся кисти, неопрятным спортивным костюмом и характерным запахом торчкового пота.

— Что «пусть»?

— Посмотрит пусть. Ума-разума наберется.

Фармацевт скривился, но спорить не стал: Хасим — ценный специалист; раз решил придержать доходягу при себе, значит, так надо.

— Сань, — вдруг прохрипел с верстака старший Шаманов.

Брат подкинулся в офисном кресле, звякнув двумя парами наручников.

— Упади, — непонятно сказал Леха.

Все, включая Фармацевта, недоуменно на него уставились.

— Голову разбей, — продолжал Шаман. — Об пол. Сильнее. Так быстро отмучаешься. Эти хуже сделают.

Саша дернулся, стиснул зубы и беззвучно заплакал. Бандиты в его сторону даже не посмотрели.

Хасим не без гордости фыркнул, отложил профессиональную электродрель и выковырнул из кармана спортивного костюма катушку черной изоленты.

— Тормози, — Фармацевт подошел к верстаку поближе и наклонился к Лехе. — Ну что ж ты так, братан.

Шаман молча отвел глаза.

— Нормальный парень, сообразительный, — продолжал бандит вполголоса. — И в такие блудняки влез. Дядя Коля, знаешь, не хуй собачий, с дядей Колей поумнее надо. Откуда про бумаги знал, братух?

— Отвечаю, случайно, — выдавил Леха.

Он прекрасно знал, о каких бумагах идет речь, и прекрасно понимал, что правильного ответа на вопросы Фармацевта не существовало. Проклинать себя за то, что не спалил мусарню молча, а полез копаться в столах, было уже поздно. Всё было уже поздно. Шаманов ненавидел себя за недостаточную твердость, за то, что пытался оправдываться вместо того, чтобы в последний раз с чувством послать всех нахуй, — мешало присутствие брата. Последняя отчаянная надежда: а вдруг, если он убедит бандита в том, что произошла случайность, Санька оставят в живых?..

— На барабане сектор «Приз», — пошутил Фармацевт цитатой из капитал-шоу «Поле чудес». — Будете продолжать игру?

Сися из своего угла гыгыкнул.

— Николай Ильич, отвечаю, я не знал…

Хасим Узбек без подсказок включил дрель и вонзил бешено вращающееся сверло в коленную чашечку старшего Шаманова.

Саша забился в офисном кресле и страшно закричал.

103

В уродливый и громоздкий бронежилет 6Б5 Азаркин влез, но от шлема наотрез отказался.

— Не, Кошак, каски сами носите. Я пас.

— Положено, — неприязненно сказал СОБРовский майор. Он-то, как и четверо его бойцов, был одет во всё полагающееся снаряжение (из-за громоздкости которого сотрудников спецподразделения называли «космонавтами»).

— Вам положено, мне хуй положено, — хмыкнул Азаркин, поймал на себе тяжелые взгляды и поспешил объяснить позицию. — Я ж чисто на наблюдении, после вас зайду. Там, Дим, надо, чтобы чисто было. Страшные люди. Сопротивление при аресте практически неизбежно! Даже гарантировано!

— Да я понял, — не по форме ответил Котиков вместо положенного «есть». — Не по твоим, товарищ майор, сомнительным раскладам. А потому, что мне эту мразь бандитскую валить — в удовольствие. Такую страну проебали, суки, на части раздербанили. Отдали вот этим гнидам на растерзание. У них и судьи все куплены, и на тюрьме всё в шоколаде будет…

Азаркин отключился от этого монолога, зажег новую сигарету от бычка только что докуренной и потер покрасневшие глаза свободной рукой. СОБРовцы, явно неоднократно слышавшие выступление начальника про проебанную страну и внесудебное насилие, в нужных местах кивали. Болванчики, блять, — с неожиданной для самого себя злобой подумал майор. Ладно, главное, чтобы отработали по красоте. Нормально всё в итоге сложилось. Все собрались в одном месте, где их сейчас и оставит СОБР. И Леха Шаман, некстати нашедший выписанные им, Азаркиным, ориентировки на оперативную разработку Фармацевта. И сам Фармацевт, который сто процентов не успокоится, пока не докопается, кто, что и зачем выписывал. И фармацевтовские приближенные, без которых бандит в Чалтырь точно не поедет. Всем хана. Всем. А тем, кто придет Фармацевту на замену (что кто-то обязательно придет, Азаркин не сомневался — он был опытным хищником), он уже сразу объяснит, как надо работать и что куда заносить, чтобы твои внутренности потом не собирали патологоанатомы по какому-нибудь подвалу. Или, например, промзоне. Всё будет хорошо. И совсем скоро.

Он вдруг зашелся плохим, мокрым кашлем. Задыхался, складывался пополам. В глазах мелькали желтые проблески.

— Табельное с собой? — невозмутимо спросил Кошак, дождавшись, пока Азаркин отдышится.

— А? — непонимающе посмотрел тот слезящимися глазами.

— Ствол? ПМ? Проверил, смазал? Под рукой держи. Мало ли.

— А, да, — отмахнулся тот, давясь поднявшейся из горла желчью.

Что-что, а про табельное оружие Азаркин никогда не забывал — работа была сложной и нервной, и возможность по необходимости быстро достать ствол играла в ней очень важную роль.

— Не учи ебаться, — Азаркин всё никак не мог продохнуть. — Че там, долго еще?

Окон у фургона УАЗ-452, больше известного как «буханка», не было: СОБР внимания к себе привлекать не любил. Облезлые серые бока, вылупленные в вечном изумлении круглые фары, паутина трещин внизу лобового стекла — по дорогам Ростова и области сновали сотни, если не тысячи этих неприметных машинок.

— Семь минут, — отозвался водитель. Это были, конечно, ростовские «семь минут»: выражение могло означать и «несколько секунд», и «когда доедем, блять, тогда и доедем».

— Почти на месте, — уточнил Котиков. — Выдвигаемся по сигналу, огонь на поражение.

— Есть! — хором гаркнули четверо СОБРовцев, чьих лиц за плексигласовыми забралами шлемов различить было невозможно.

Азаркин и не пытался — детей с ними не крестить.

— Кошак, я все-таки с тобой первым пойду. Там надо, ну, сразу понять, что ровно всё. Особо опасные преступники, хуе-мое. Давай каску.

Не скрывавший торжества («а я сразу говорил!») Котиков хмыкнул, достал из-под сиденья черный шлем СШ-68 и протянул его Азаркину.

— Товарищ майор, а нам «Сферы» когда дадут? Это говно — тяжелое и неудобное, — донеслось из-под чьего-то плексигласа.

Имелся в виду суперсовременный шлем «Сфера», которым оснащался московский ОМОН — предмет зависти всех региональных силовых подразделений.

— Как наворуются там в столице нашей родины городе-герое Москве, так и дадут, блять, — скривился Кошак. — Терпи, казак, атаманом будешь.

— Две минуты готовность, — вклинился водитель.

Азаркин надел шлем (действительно тяжелый и неудобный) и вынул из плечевой кобуры ПМ.

Амелу, курящему на крыльце, и селюку, приставленному к дверям, осталось жить полторы минуты.

104

— Я усну, но когда-нибудь снова проснусь — может быть, через сотни или тысячи лет. А ваши жизни — искорки в бесконечной черноте, которыми вы боитесь даже разжечь костер. Вам проще погаснуть, чем…

— Ой, завали уже, понял, — Крюгер осознал, что терять ему больше нечего, и окончательно осмелел. — Заебал! Давай там, не знаю, засыпай или уебывай. Короче, спокойной ночи, малыши!

Оболочка Гоги, не переставая улыбаться, сложила выкидуху и зашвырнула ее куда-то в стылую нахаловскую тьму.

— Я не встречал никого, похожего на вас, за многие тысячелетия, — ответил спавший под курганами. — От вас исходит свет. Даже то, что вы переживаете за меня, чей вдох равен трем вашим жизням, невероятно. Но мне пора уходить. Куда я теперь? Я перестану быть.

Аркаша, думавший, что слёз в нем больше не осталось, вдруг всхлипнул.

По заплывшей щеке Крюгера прокатилась слеза, которую он с ненавистью вытер кулаком — и ойкнул от неожиданной боли. Он не знал, чт сделал с дядей Геной, пребывая в розовой вате, но чувствовал, что ничего хорошего — от этого даже расплывающийся на половину лица синяк казался правильным и каким-то героическим.

— Прощайте, — сказал демон.

Улыбка, растягивавшая лицо Гоги Штаны, едва заметно померкла.

— Я, наверное, подкреплюсь на дорожку.

Не вставая с земли, Штаны поднял голову к желто-черному небу и захохотал — сначала как бы лениво, а потом истерически, взахлеб. Его глаза заволокли черные катаракты.

Пух отскочил назад, поскользнулся в луже и в очередной раз за последние несколько часов плюхнулся в жидкую грязь.

Крюгер остался стоять на месте, до боли стиснув кулаки. Его трясло.

— У меня есть еще одно дело, — смех Гоги оборвался, а в глазах снова замерцал чужой злобный разум. — А на вашем месте я бы отправился туда, где всё началось.

Штаны снова забился в истерическом хохоте.

Через минуту, показавшуюся пацанам вечностью, бездыханный директор по производству повалился на спину. Нахаловская грязь издала довольный чавкающий звук.

— Танаис! — хором заорали Пух с Крюгером.

105

Заходившийся криком Саша вдруг осекся и широко улыбнулся. Слёзы на его щеках моментально высохли.

Сися, которому было не по себе от кровищи и особенно от профессиональных движений Хасима, обернулся на вдруг образовавшуюся тишину, выпучил глаза и замер.

В груди кольнуло.

К офисному креслу был прикован не Шаманенок, которому оставалось жить минут десять — пятнадцать.

Из офисного кресла лыбилась тварь из «Нивы».

Тварь встретилась с ним глазами, в которых вдруг сверкнуло узнавание. Улыбка стала еще шире. Сверкнуло в глазах и что-то еще: обещание. Предвкушение. Голод.

По Сисиной ноге побежала горячая струйка.

То, что больше не было младшим Шамановым, дотянулось левой рукой до правого наручника и легко, не глядя, разломало его в ладони, как засохший бублик. На левый наручник существо времени не тратило — дернуло запястьем, играючи разорвав цепь.

— Николай Ильич!.. — захрипел, немного очухавшись, Сися. Он пытался расстегнуть свою поясную сумку, где лежал ствол, но дрожащие пальцы не слушались. — Фарма…

Оболочка Шаманенка двигалась с такой нечеловеческой скоростью и била с такой нечеловеческой силой, что Сися потерял сознание еще до того, как соприкоснулся с полом. В этом ему повезло: в противном случае болевой шок от раздробленной в щепки скулы, сломанной в трех местах челюсти, порванной барабанной перепонки и треснувшей лобной кости, скорее всего, убил бы его на месте.Фармацевт сначала увидел улыбку, и только потом — ствол «макарова», смотрящий ему между глаз.

Улыбка была гораздо страшнее.

Держа выхваченный из сумки ушатанного Сиси пистолет, Саша Шаманов сказал:

— Жаль, что у нас так мало времени.

И нажал спусковой крючок.