Последний день лета Подшибякин Андрей

106

Не дыша, Новенький потащил ствол из сумки. ТТ лез нехотя, рывками, — его, кажется, опутали брошенные Шаманом бинты.

— Батя как лучше хотел. Научил тебя. И меня. Многих бы научил, да не успел. Я неученый был, когда зарезал его. Но я лучше учитель! Заслуженный учитель! Ха! Всех научу. И сучонка. И друзей его. И невест буду учить. Пусть уму-разуму набираются.

«Нива» подпрыгивала, пробираясь по неровной дороге.

Рукоятка пистолета ласково, как там всегда и была, лежала в ладони. У Степы были длинные пальцы — мама говорила, что артистические, и всё собиралась отдать его в музыкальную школу, да что-то всё время мешало: то переезды, то проблемы на работе, то его, Степины, яростные протесты. Всегда что-то мешает — до тех пор, пока не становится поздно.

Новенький не то чтобы отгонял от себя мысли о том, что случилось с бабой Галей и с Машкой, — нет, эти мысли просто не помещались в голове, не могли проскользнуть через черные крылья боли. Он понимал, что рано или поздно эти мысли прорвутся через любую преграду, захватят его полностью и унесут в такие бездны, о существовании которых он раньше даже не догадывался. Ад, в котором он жил в последние месяцы, покажется по-своему неплохой жизнью по сравнению с тем, что его ждет.

Это, конечно, если Шварц его раньше не убьет, — вряд ли они просто едут покататься.

Выход был только один.

Рукоятка ТТ согрелась в его ладони и казалась не частью боевого оружия, а чем-то уютным и домашним, как резиновая игрушка с пищалкой.

Несмотря на боль и подступающий ад, Степа улыбнулся в потемках багажника «Нивы». Он впервые обладал властью и полным контролем над своей жизнью. Он точно знал, что агония, горе, мука скоро закончатся — потому что он так решил и потому что он готов поставить во всём этом точку.

Всё, что оставалось сделать, — это поднять руку с пистолетом к виску и нажать спусковой крючок.

Степа вспомнил слова демона, сказанные сквозь улыбку Бычихи — про жертвоприношение и помощь друзьям. Вот и прекрасно! Одним выстрелом он убьет двух зайцев: закончит кошмар, в который превратилась его жизнь, и отдаст свое последнее дыхание демону, чтобы тот оберегал Пуха, Крюгера и Шамана от кошмара, в который рано или поздно, так или иначе превратятся уже их жизни.

Новенький лучше их всех знал, как остры зубы голодного мира.

107

— Да пиздит он, понял, — Крюгер злобно вытер влажную щеку, не обращая внимания на отозвавшийся болью синяк. — Как дышит!

— Зачем ему врать-то, — Пух старался не смотреть в сторону валявшегося в луже мертвеца.

— Ты не понял еще, дебил?! Он всё время врет! Он на постой что-то, сука, вынимает из нас! Ему нравится втравливать нас в блудняки, понял! Он этим питается!

— Вить, послушай…

— Да пошел ты в сраку, — огрызнулся Крюгер и рванул вниз по темной 5-й линии, не разбирая дороги.

Хлопнуло чье-то окно.

— А ну завалили там, сучата, — рыкнул мужской голос. — Четвертый час ночи, еб вашу Машу!

Аркаша не успел решить, гнаться ему за Крюгером или просто забиться в подкатывающей истерике, — из-за кривого поворота на улицу 12 февраля (Пуху всегда было интересно, что же такого произошло 12 февраля, — но не настолько интересно, чтобы пытаться это выяснить) выдвинулась железная тень со включенными габаритными огнями.

Водитель был явно местным: по Нахаловке с фарами ночью ездили только мусора и заблудившиеся. Первые без крайней необходимости старались в этих краях не показываться, а вторые быстро выясняли, что машина им, в сущности, совершенно не нужна — жизнь и здоровье гораздо ценнее.

Пух замер, парализованный страхом.

Из темноты так же стремительно, как только что в ней скрылся, появился Крюгер: волосы дыбом, стиснутые кулаки, горящие решимостью глаза; даже заплывший правый. Его ярость и отчаяние срочно требовали выхода — кто приближался к разоренному дому Новенького, значения не имело. Витя был готов к бою — даже к своему последнему бою. Еще и лучше, чтобы к последнему.

Хлопнула дверь припарковавшегося рядом «крузака».

— Блять, это вы что ли, пиздюки, Гогу ушатали? — удивленно, без зла, спросил знакомый голос, который друзья сто раз слышали из соседнего дома, когда навещали Новенького, — он отвечал матюками на вопли другого голоса, визгливого женского.

Бык зажег карманный фонарик и посветил на замерших в тонком желтом луче Крюгера и Пуха.

— Нормальная смена растет, отлично, нихуя себе! — хмыкнул степин сосед.

Мстить за своего… кого? Друга? Подельника? Кем бы ни была последняя жертва спавшего под курганами, мстить за него Бык явно не собирался — в первую очередь потому, что был конкретно пьян. Теплый водочный дух добивал за несколько метров — и как-то даже, как с удивлением подумал Аркаша, успокаивал.

Бык был по-синему общителен, хотя пацаны так и не сказали ни слова.

— А я не могу в этом ебаном Дивноморском, — объяснил он, словно продолжая ранее начатый разговор. — Людка мозга делает, дети орут, холодно — жопа, скучно. Сказал, за мясом сгоняю, а сам сюда, Гогу проведать, поняли?!

Сосед Новенького запрокинул голову и заржал. Из Дивноморского он ехал часов семь, останавливаясь в придорожных кабаках и выпивая там по стакану-два, — за мяском съездил, называется!.. Почему-то это выражение, даже произносимое мысленно, Быка страшно веселило.

Снова хлопнуло окно.

— Я выйду сейчас, пиздец вам!

— Ниче не перепутал, курица, блять? — уже без смеха сказал Бык в сторону окна, маякнув туда фонариком.

— Я извиняюсь, — буркнули оттуда и затихли.

— Помогите нам, — вдруг сказал Пух.

— Это не мы… Ну… Друга вашего убили, — добавил Крюгер и тут же заткнулся, ужаснувшись собственным словам.

— Гогу-то?.. Да я по курсам, что не вы. Гогу, малой, было кому завалить. Судьба, значит, такая.

— Помогите нам, — громче повторил Аркаша срывающимся голосом.

— Вы хули ночью по Нахаловке шароебитесь? — вдруг сообразил стремительно трезвеющий Бык. — Обидел кто-то? По домам закинуть?

— Нам в Танаис надо, — сказал Пух. — Очень срочно. Иначе…

Он осекся. Конечно, этот медведеобразный мужчина сейчас начнет нести обычную взрослую чушь про милицию и родителей, задавать не имеющие отношения к делу вопросы и никуда их не повезет — про Танаис Аркаша сказал наугад. Он, в отличие от Крюгера, почему-то был твердо уверен, что демон помогает им спасти друга.

— Поехали, хули стоять, — бодро отозвался Бык. Он был готов к любым приключениям, лишь бы не торчать в четырех стенах с женой и гиперактивными толстыми детьми.

Крюгер вылупился на цеховика с отвисшей челюстью.

— А… — сдавленно вякнул Пух.

— Едем-нет? — Бык уже лез на водительское сиденье своего семилетнего «лэнд крузера». — Я в дом не пойду, там сто пудов либо мусора, либо Фармацевта люди, либо еще хуйня какая-нибудь. В Дивноморское это ебаное обратно по-любому не поеду. В Танаис прокатимся, базаров ноль. Куда там конкретно?

Друзья переглянулись и бросились к автомобилю.

— В Недвиговку, — сказал Крюгер.

— К Мертвому Донцу, — пропыхтел Пух.

108

Фармацевт попал Саше в бедро — тот упал, прежде чем успел понять, что произошло. Мысли плавали в остатках розовой ваты, разум готов был отключиться от боли, поэтому включились инстинкты: младший Шаман пополз под верстак, на котором пытали его брата.

— Что за хуйня?! — Хасим выключил дрель и непонимающе вертел головой. Он не слышал сам себя: выстрел в замкнутом помещении до сих пор звенел между ушами. Стоило на минуту отвлечься!.. Сися валяется в углу бездыханной переломанной грудой; недобитый Шаманенок ползет, оставляя за собой кровавый след; Николай Ильич судорожно зевает, пытаясь справиться с заложенными ушами. Как можно работать в таких условиях, совершенно непонятно!

Леха застонал и попытался посмотреть в сторону брата, но зажатая в тисках голова позволяла только скосить глаза.

— Сука, — раздраженно сказал Фармацевт. — Нахуй ты этого торчка сюда притащил?! Нахуй ему ствол дал?! А если бы…

Он не успел договорить.

— Всем оставаться на своих местах! Милиция!

В подвале вдруг стало очень тесно из-за космонавтов в бронежилетах.

Узбек аккуратно положил дрель на верстак, опустился на четвереньки, уперся лбом в пол и закрыл голову руками.

Фармацевт, впрочем, был спокоен — несмотря на дула пяти направленных на него автоматов. Он лениво поднял руки на высоту плеч и хмыкнул.

— Пашка, это чего за номера еще? — спросил бандит, заглядывая за спины СОБРовцам. — Тебе в конверт недокладывают? Так позвонил бы, спросил по-людски. Вот вы, конечно, ментовске…

Забыв об осторожности, взбешенный фамильярным обращением и взволнованный близостью финального гамбита, Азаркин выломался из-за спин растерявшихся СОБРовцев и подскочил к ненавистному бандиту.

— Закрой пасть! — взревел он, уперев ствол табельного Фармацевту в подбородок.

— Закрыл, закрыл, — примирительно ответил тот сквозь сжатые челюсти. — Я так понимаю, договоренности будем пересматривать?

— Не было у меня с тобой, мразью, никаких договоренностей! — Азаркина трясло.

— Всё, хорош, — подал голос Кошак. — Товарищ майор, с линии огня съебался. Мы тут не базарить приехали.

Фармацевт посмотрел через плечо низкорослого Азаркина на нового собеседника.

— А то можем и пообщаться. Ты, я вижу, человек военный, при понятиях. С Пашкой-то, сам видишь, дела не будет — то истерика, то не в настроении, как баба. Чисто сопли вытирать, успокаивать и подарки дарить, чтобы не плакал.

Котиков хмыкнул из-за бликующего плексигласа забрала. Бандос-то, кажется, неплохо знал майора Азаркина.

— С-с-сука, — зашипел тот — и осекся.

Фармацевт во второй раз за несколько минут увидел на расстоянии вытянутой руки кошмарную улыбку — но теперь она располовинивала лицо не Шаманенка, а майора Павла Азаркина.

Оболочка милиционера повернула голову в сторону братьев Шамановых и сказала:

— Прощайте. Теперь точно всё.

Отреагировать на этот неожиданный поворот событий никто из присутствующих не успел.

Тонущий в боли и теряющий сознание от потери крови Саша спокойно подумал, что у него начались предсмертные галлюцинации.

Улыбающийся майор Азаркин неуловимым для глаз движением развернулся, приставил ПМ к забралу шлема Котикова и дважды выстрелил в упор.

109

Оказалось, что в тесном пространстве багажника двухдверной «Нивы» невозможно не то что поднести пистолет к собственной голове, но и вообще пошевелиться. Новенького накрыла паника. Он чувствовал, что ад вот-вот его захлестнет — начнется истерика и его услышит похититель.

Умирать было совсем не страшно.

Кошмарное бормотание с водительского сиденья, к которому пленник старался не прислушиваться, вдруг прекратилось.

«Нива» сбавила ход.

Степу накрыла паника: слишком долго возился!..

Машина остановилась. Хлопнула водительская дверь.

Щелкнул замок багажника — Шварц, несмотря на свое состояние, не забыл запереть его на ключ.

Новенький, не разжимая руки на рукояти пистолета, попытался сделать вид, что всё еще без сознания, — лежал не шевелясь и не открывая глаз.

— Не умеешь — не берись, — проскрипел Шварц и ударил его по лицу.

Степа вскрикнул. Притворяться смысла больше не было.

— Вылазь.

Было всё еще темно; эта ночь и не думала заканчиваться.

«А вдруг так всегда теперь и будет?» — отрешенно подумал Новенький, выкарабкиваясь из автомобиля. Никакого больше света, никакой весны, никаких летних каникул — только бесконечная стылая тьма, пахнущая прелыми листьями и истоптанной грязью. Для него-то всё давно уже стало нескончаемой ночью, так пусть теперь и для всех остальных тоже.

Он ойкнул и недоуменно посмотрел на рукав своей грязной куртки — там откуда-то взялся тонкий надрез, быстро набрякающий кровью.

Шварц опустил руку с ножом, посмотрел в пространство над левым плечом пленника и сказал:

— Я не буду спешить. Я понял. Он не научится так. Хорошо. Хорошо.

Он вдруг дал сам себе пощечину.

Степа впервые рассмотрел вблизи убийцу бабы Гали: низкорослого, кривого парня, одетого в грязный кожан на два размера больше. Нос, превратившийся в кривой отросток посреди лица (Степа этого, конечно, не знал, но нос пятилетнему Шварцу, тогда еще не бывшему Шварцем, раздробил молотком батя — это был один из первых важных уроков). Клочья седых волос на неровном черепе. Вонь, ужасная вонь от ботинок, изо рта, из подмышек, изнутри. Страшнее всего были глаза: ничего не выражающие, как пуговицы.

— Пошли.

Похититель толкнул Степу в направлении Мертвого Донца — в потемках непонятно было, где конкретно находится река, но ориентироваться можно было по штыну прелых водорослей.

— …Раков ловить, — сказал вдруг Шварц. — Кошку убить, в мешок и в реку. Они на нее сползаются, едят. Батя научил.

Кошку убить… Новенький заплакал, вспомнив Машку. Последняя ниточка, связывавшая его с мамой. Никому ничего плохого не сделавший зверек… Она даже мух не ловила, боялась их. А мышей у них с бабой Галей и так не было; нечего им, мышам, было есть.

— Пошел. Че стоишь.

Лезвие ножа сверкнуло в лунном свете, на секунду пробившемся из-за затянувших небо туч.

Новенький отскочил, выхватил из оставшейся в багажнике сумки ствол и поднес его к своему виску.

Шварц недоуменно захлопал глазами.

— Отдай! Нельзя, грех! Так ничему не научишься! Я тебя сам научу.

Новенькому показалось, что он слышит приближающийся шум автомобильного мотора, но значения это уже не имело.

Палец напрягся на спусковом крючке.

Наконец-то всё закончится.

— Как там тебя зовут, — спокойно сказал Степа в пустоту. — Демон, не знаю. Это тебе. Забери меня. Помоги пацанам.

Справившийся с оторопью Шварц взревел и бросился к пленнику, подняв руку с ножом. Мать металась и визжала в его разуме, как пойманная на приманку для раков дворовая кошка.

110

Бык так толком и не понял, чего от него хотят пацаны, но быстро вошел в синеватый азарт погони. Он выжимал из «крузака» все его немалые лошадиные силы, пролетал мигающие желтым по случаю ночного времени светофоры, не снимал ногу с газа даже на поворотах. Пух с Витей повизгивали и мотались по заднему сиденью. Расстояние от города до Танаиса они преодолели за какие-то четверть часа — Аркаша успел подумать, что это, наверное, новый мировой рекорд.

— Че там, куда? — рыкнул Бык, влетая на единственную недвиговскую улицу.

Справа пронесся дом Амела, куда всего несколько недель назад ломился Крюгер. Ни одно окно в доме не горело.

— К реке, — выдавил Пух. — Там дороги нет, мы так дойдем.

— Кому всрались дороги!

Бык не зря покупал именно «Land Cruiser» — к другим внедорожникам он относился с нескрываемым презрением, считая их бандитскими выебонами. Вот на «крузаке» по необходимости можно было и грязь помесить, и сгонять в хутора за свежей бараниной, и красиво подъехать к ресторану «У борца» на Западном. Универсальная машина, епта! Каждая копейка отбилась!

«Крузак» затрясся крупной дрожью на прибрежных выбоинах, завозил задними колесами в лужах, но ходу не сбавил.

— Это че там, ваши? — Бык вглядывался через грязное лобовое стекло в какую-то движуху прямо по курсу. Там стояла, по ходу действия, «Нива», у которой были заметны два силуэта.

— Газу, газу! — заорал Крюгер, перегибаясь вперед через пассажирское сиденье.

111

Оболочка Азаркина убила отряд СОБРа за двадцать две секунды.

Еще до того, как труп Котикова коснулся земли, улыбающийся Азаркин одним движением раскрошил шейные позвонки одного СОБРовца.

Выхватил «калашников» из рук второго и приставил его снизу к подбородку третьего.

Выстрел.

Отшвырнул оружие в сторону, голыми руками разорвал бронежилет на груди четвертого и толкнул его в сторону второго, поднимающего ПМ трясущимися руками.

Выстрел.

Последний уцелевший милиционер отбросил пистолет и понял руки.

— Майор, оказывается, был способен на многое. Практически на всё, — сказала ему оболочка паучьим голосом и одним страшным ударом проломила и забрало шлема, и лицевые кости.

Азаркин перестал улыбаться и непонимающе уставился на свой окровавленный раздробленный кулак. На лежащий прямо перед ним труп в камуфляже. На облачка порохового дыма, поднимавшиеся к подвальному потолку. На выпучившего глаза Фармацевта, выглядывающего из-за офисного кресла.

Майор сначала тихо, а потом в голос завыл.

Перед тем как уплыть в беспамятство, Саша ощутил то, что потом сформулировал как «отсутствие присутствия», — пропало ощущение, что кто-то невидимый стоит прямо за его спиной, не покидавшее Шамана с самого ебучего Танаиса. Пришло облегчение — и вместе с ним почему-то ощущение потери. Сгустилась пустота. Он потерял сознание.

Отвыкший от физических нагрузок Азаркин вдруг задохнулся кашлем — его словно разрывало на части рвущееся изнутри чудовище. Майор упал на колени, содрогаясь в конвульсиях.

Фармацевт довольно быстро, с учетом обстоятельств, взял себя в руки. Он не понимал, чт нашло на борзого, но плюгавого Азаркина, и понимать этого не хотел — тот явно только что избавил его от серьезных непоняток, а скорее всего, и от пули в жбан.

Он выпрямился, с неудовольствием потер прилетевшие на рукав замшевой куртки капли чьей-то крови («блять, выбросить придется — кровищу хер отстираешь») и приблизился к захлебывающемуся кашлем милиционеру. Постоял рядом. Присел на корточки.

— Паш, на меня посмотри.

Азаркин мотал головой — у него не получалось вздохнуть, внутренности горели, горло раздирало, как когтями. Из уголка майорского рта протянулась ниточка слюны. Фармацевт поцокал языком с фальшивым сочувствием.

— Ну что ж ты, Пашка, так себя не уважаешь. Курить в нашем возрасте — то дело такое. Как там, знаешь, в тридцон у организма гарантия заканчивается, дальше уже чинить дорого.

Николай Ильич хмыкнул собственной шутке, которую услышал от каких-то болтливых транспортных мусоров в сауне — вот она, шутка, к своим-то и вернулась.

Азаркин раздирал ногтями собственное горло. Его кашель превратился в низкий вой, прерываемый булькающими звуками откуда-то изнутри, из легких. Фармацевт брезгливо взял его за подбородок, поднял майорское лицо к своему и посмотрел в красные слезящиеся глаза.

— Ты ж всю дорогу под меня рыл, да? — кажется, с искренним удивлением спросил он. — По мусорским темам не получилось, Леха твои цидульки спалил. Напрямую у тебя очко жим-жим со мной закуситься. И ты решил по беспределу завалить, да? Как там это у вас называется, при попытке сопротивления аресту? Ох, Пашка-Пашка… До седых мудей дожил, а такой еблан. У вас же самые беспредельщики там в мусарне. Тебя б тоже тут оставили, чтоб не пиздел много, так ты первый подсуетился. Да толку от этого не будет.

Майор попытался мотнуть головой, но сил хватило только на то, чтобы давиться кашлем и сипеть.

Фармацевт, не выпуская подбородка, чуть отстранился — человеком он был брезгливым; не дай бог хоть капля слюны этого мудака долетит.

— Тебе ж, Пашка, пиздец теперь. Был бы поумнее — застрелился бы нахуй. Я тебя год буду на куски резать.

Только сейчас Азаркин понял, чт он сделал. Только сейчас начал догадываться, какая ниточка протянулась между лыбящимся малолетним придурком в обезьяннике и пятью мертвыми телами, усеивающими подвал. Надо было застрелить его тогда, в гаражах, — а сам потом как-нибудь бы выкрутился, в первый раз, что ли…

Майор решил, что он способен напугать того, кого боялся даже Монгол. Майору надо было бежать.

Бежать было больше некуда.

В левой части майорской груди словно лопнула туго натянутая струна. Он умоляюще посмотрел на Фармацевта снизу вверх. Захрипел. Попробовал вдохнуть. Не смог: тело сжимали железные обручи. В последний раз дернулся.

Его подбородок выскользнул из ладони бандита.

Голова соприкоснулась с полом с гулким звуком (шлем он потерял где-то между гибелью второго и четвертого СОБРовца).

Майор Азаркин умер.

— Тьфу, блять, да что за день такой сегодня, — Фармацевт выпрямился и брезгливо вытер ладони о штанины своих черных джинсов «Wrangler». — Всё через жопу. Хоть с этого бы спросил, так нет… Хасим! Ты хоть живой там?

— Живой, живой… — пропыхтел осторожный Узбек, только сейчас осмелившийся выпрямиться. — Живее всех живых.

— Валить надо отсюда. И из города, по-резкому, — сказал бандит. — Тут всё, жизни не будет нам больше. Отряд мусоров в минусе, никто разбираться не будет, кто да что. Нас стопудняк закроют, еще и намотают там из висяков своих, чтобы до смерти не вышли. А в Москве медали получат, суки. И грамоты почетные.

— А на мне ничего нет, — обиженно ответил Хасим. — Меня-то за что закрывать? Они ж сами тут беспредельничать начали, сами друг друга и положили.

— В пресс-хате найдут, за что тебя закрыть, — огрызнулся босс.

Хасим обиженно забормотал, но упрямиться не стал. Он поднял с пола дрель, рукавом вытер сверло от крови и начал аккуратно сматывать провод — вещь-то хорошая, пригодится еще. Задел жирным локтем прикованного к верстаку Леху, сказал, как будто только что вспомнив:

— А с этим что?

— Я, честно, хуй знает. — Фармацевт подошел к Шаману, побарабанил пальцами по краю железного стола и задумчиво продолжил: — Пашка-то покойный, видишь, мразью напрягающей оказался — подвел пацана под замес. Не по-людски мы с тобой, Хасим, поступаем.

Хасим домотал провод на ручку дрели, положил инструмент на верстак и без выражения уставился на Фармацевта.

— А с другой стороны, — сказал бандит, — нам с тобой сейчас лишние свидетели нахуй не вперлись, и так ситуация косяковая. Так что давай, доделывай по-быстрому — и по съебам.

Узбек пожал плечами (наше дело, мол, татарское — эту неприличную поговорку он очень любил, хоть татарином и не был), переместился в изголовье верстака и положил ладонь на рычаг тисков, в которые была зажата голова Лехи.

— Николай Ильич, — промычал старший Шаманов. — Я никому… Ничего… Отпустите.

— Ну Лех, — как бы с сожалением ответил Фармацевт. — Я ж всё понимаю. Без обид, по-братски. Ты бы на моем месте так же поступил, а то потом всю жизнь ходить оглядываться — нахуй оно надо. У меня и так головняков теперь пиздец сколько, сам понимаешь. Всё, Хасим, давай.

Пухлая рука крутанула рычаг.

112

Новенький вдруг увидел всё происходящее со стороны — как будто он висел в воздухе чуть выше собственного правого плеча. Оскаленные коричневые зубы рванувшего к нему Шварца. Фары откуда-то взявшегося джипа, несущегося по берегу в их сторону. Чуть посветлевшее черное небо, предвещающее скорый рассвет. Его рука с найденным в сумке пистолетом.

Степа медленно, как в рапиде, убрал руку с оружием от своего виска и направил ствол на Шварца.

113

Вместо того чтобы раздавить голову Лехи Шаманова в своих железных челюстях, тиски ослабили хватку.

Фармацевт не сразу сообразил, что палач крутанул ручку против часовой стрелки, — а когда сообразил, было уже поздно.

— А ты мне когда собирался сказать, что под мусоров лег? — мягко спросил Хасим, по рукоять погружая охотничий нож ВОРСМА ВФ-2 между вторым и третьим нижними ребрами Фармацевта.

Нож был неброский, без выебонов, но острый и надежнй; Узбек перепробовал много разных, но у местных новоделов была ломучая, плохая сталь, а импортные выглядели слишком вычурно: с гардами, зазубринами, кровостоками и прочей беспонтовой херней. Ножевой завод «Октябрь» в городе Ворсма Горьковской области выпускал вещи минималистичные, по-хорошему простецкие, с одним предназначением — резать плоть.

Фармацевт всхлипнул и недоуменно посмотрел на расцветающий на замшевой куртке алый цветок.

— И не только сам лег, но и меня подложил.

ВФ-2 ужалил бандита чуть выше, между третьим и четвертым ребром.

— Не спросил, не предупредил. А я, может быть, с мусорами принципиально на одном поле срать не сажусь.

Хасим с неожиданной для его тучного тела быстротой выдернул нож и вонзил его снизу вверх под подбородок Фармацевта, пригвоздив язык бандита к нёбу и вогнав острие в мозг.

— Не по-пацански, Коля, получилось, — грустно сказал Узбек вслед оседающему на пол телу. Непонятно было, что он имеет в виду: сучий заход покойного босса или то, что он с боссом только что сделал.

Хасим с кряхтением нагнулся, выбрал не перемазанную кровью часть замшевой куртки и тщательно вытер ВФ-2. Встретился глазами с полумертвым от страха и кровопотери Лехой. Помолчал, раздумывая.

— Не ссы, Шаман. Я ж не такая гнида беспредельная, как этот был, — сказал наконец Узбек. — У меня понятия, уважение.

Он отомкнул одну из цепей, сковывавших Леху, и вложил ключ от второго амбарного замка в его освободившуюся руку.

— Дальше сам справишься. Мне еще по лестнице этой ебаной корячиться.

— Хасим… Слушай… Спасибо, — выдавил Шаманов вслед удаляющейся жирной спине, обтянутой безразмерным «Адидасом».

Леха плакал.

Узбек, уже поставивший ногу на первую ступеньку, обернулся, словно что-то вспомнив.

— Ты, Лех, по жизни лучше другим чем-то займись. Не твоя это тема, по ходу. И, слышишь, ты меня не ищи потом, оно тебе же, вася, хуже обернется.

Старший Шаманов яростно замотал вынутой из тисков головой.

— Или ищи, мне похую, — хрюкнул палач и заскрипел ступеньками.

Леха, отомкнувший второй замок и кинувшийся приводить в чувство брата, не услышал, как в дальнем углу подвала застонал искалеченный совместными усилиями Саши и демона Сися.

114

Степа вспомнил мамину улыбку.

Папину вечную небритость.

Бабушкин айвовый компот.