Синдром отката Стивенсон Нил

Хьюстон

Ближе к Новому Орлеану Виллем и Жюль свернули на запад, на Десятую магистраль. Теперь они ехали параллельно пути, по которому прошел ураган. Несколько часов дорога вполне соответствовала предсказаниям навигационной системы. А потом Виллем едва не угробил и себя, и пассажира: не заметил, что шоссе впереди перекрыто, и лишь в последний миг ударил по тормозам.

После этого за руль сел Жюль. Формально водить арендованный автомобиль имел право лишь тот, кто взял его в аренду, однако Виллем полагал, что с этим разобраться будет проще, чем с последствиями крушения самолета. И свежий человек за рулем определенно безопаснее. Виллем пересел на пассажирское сиденье и уснул под тихий аккомпанемент кантри по радио.

Когда он проснулся, уже светало. Жюль ехал всю ночь – в основном тащился по пробкам. С наглухо забитой магистрали он давно уже съехал и теперь пробирался через юго-восточную часть Техаса по двухколейкам, следуя указаниям, которые слал ему из своих легковушек, пикапов, фургонов и с лодок многочисленный клан Боски.

Большую часть дня они пытались обогнуть Большой Хьюстон и с караваном состыковались лишь под вечер, остановившись рядом с государственным парком на реке Бразос милях в семидесяти от города. Здесь вся группа должна была собраться и с первыми лучами солнца отправиться в затопленный город. Ураган перешел в тропическую депрессию, которая на пару дней зависла к югу от Хьюстона и все там обильно залила дождем. Бразос, в основном текущая к северу от Хьюстона, избежала разлива, но вода в реке стояла высоко.

Первым делом они связались с Руфусом: тот, как обычно, на своем пикапе с прицепленным трейлером, ехал впереди остальных. С ним Виллем и Жюль встретились в маленьком городке с аккуратными белыми домиками, а затем проехали следом несколько миль по проселочной дороге. Приблизившись к конечной точке маршрута, он свернул на обочину и запустил дрон, чтобы разведать, что творится в парке. Согласно интернет-картам, на этой поросшей редким лесом территории находилось несколько кемпингов, соединенных извилистыми дорогами. В обычное время можно было бы расположиться здесь. Но в этом году «муравьиные беженцы» заполонили парк еще задолго до того, как по Десятой магистрали хлынули на запад сотни тысяч беглецов, сорванных с места ураганом. Парк превратился во временный город. В каждом официальном кемпинге, обозначенном на карте, расположилось не меньше сотни фургонов, машин, палаток. Кочевники выплеснулись далеко за пределы простенькой сетки парковых дорог, колонизировали зеленую территорию между ними и правый, южный берег Бразос. Тоненькая полоска общественных земель на северном берегу на расстоянии выглядела словно линия, проведенная мелом – белая от яхт и катеров, должно быть прибывших сюда из Хьюстона. Дальше на север, на частной земле, тоже нашли себе приют группки фургонов и палаток.

На колесах все это было легко объехать. Но водному транспорту приходилось пробираться по запруженной реке. Вопрос был в том, где тем, кто плывет по воде, удастся сойти на берег и встретиться с теми, кто катит по суше. Руфус разрешил эту проблему, связавшись с одним из владельцев земельных участков на северном берегу. Собственники земли в эти дни ставили у въездов на свою территорию шлагбаумы и брали с беженцев плату за возможность проехать и разбить на их участке лагерь. Плата была порядочная, однако Руфус и другие члены каравана в деньгах не нуждались: Виллем привез с собой большой запас наличных. Уезжая повидать отца, он отдал большую часть денег Амелии, однако и у себя оставил достаточно, чтобы теперь хватило заплатить хозяину ранчо и еще осталось. Так что деньги перешли из рук в руки, и, когда сгустились сумерки, флотилия лодок и караван автомобилей наконец встретились на северном берегу реки. Они оказались ниже по течению, чем большинство лагерей, – о чем свидетельствовал запах, исходящий от воды. Прошло то время, когда легко было освежиться, побрызгав на себя речной водой или просто прыгнув в реку: здесь сама мысль вызывала тошноту.

Лагерь на берегу Бразос

Саския, чье положение в глазах публики оправдывала прежде всего возможность заниматься филантропией, повидала в жизни немало трущоб третьего мира. Чаще всего они выглядели древними. Редко-редко в трущобе можно встретить новый дом. Но здесь все фургоны были чистенькие, с отлично надутыми шинами, готовые при первой же возможности разъехаться по домам. Палатки тоже новые, ярких веселых цветов. И настроение в лагере скорее праздничное: такое возникает, когда пережитые вместе трудности помогают людям ощутить свое единство. Но что случится, если все эти люди так и не смогут вернуться домой? Палатки потускнеют, покроются пятнами, на них появятся прорехи, залатанные клейкой лентой или брезентом. Сдуются шины у фургонов – придется снять колеса и поставить их на бетонные блоки. Наладить здесь канализацию так и не удастся. Вонь никуда не уйдет – люди просто научатся ее не замечать. Ни у кого из беженцев нет законных прав на землю, где они расположились, – значит, в любой момент их могут изгнать отсюда законные хозяева или вытеснить более крепкие соперники. Без корней, без уверенности в завтрашнем дне невозможно строить быт, – значит, временные дома будут ветшать и разрушаться, не зная ни улучшений, ни ремонта – кроме самого необходимого и неряшливого латания дыр. Эти люди не будут платить налоги, – значит, у них не будет школ, поликлиник, прививок, соцработников. Только кажется, что это долгий процесс: нет ничего более постоянного, чем временное, и глазом не успеешь моргнуть, как временный город на колесах превратится в вековую трущобу. Ее происхождение канет во мраке времен и останется загадкой даже для историков. Откуда взялась трущоба? Да всегда здесь была.

Верно, Саския не думала всерьез, что здесь произойдет нечто подобное. Наводнение схлынет, и люди разъедутся по домам. Если придется, землевладельцы на северном берегу выставят беженцев силой. За тем, чтобы кемпинги на южном берегу вернулись в нормальное состояние, присмотрит полиция. Мочу, фекалии, отбросы и мусор, которые беженцы сливают и выкидывают в реку, волны Бразос отнесут в Мексиканский залив, и сама Бразос вновь станет такой же чистой (или почти такой же), какой была прежде. Но Саския могла побиться об заклад, что в других местах в часе езды от Хьюстона лагеря беженцев за эти несколько дней – разумеется, неведомо для своих обитателей – пустили корни и продержатся годы, если только их существование не прервет какой-нибудь безжалостный погром. Именно так обычно происходит по всему миру, и Техас – не исключение. Впрочем, не только Техас. Чем Нидерланды лучше?

Лотта, ее дочь, начинала писать матери сообщения, когда в Нидерландах была уже ночь, а здесь ранний вечер. В это время каджуны особенно часто готовят еду. Саския, обожающая готовить, за последнюю пару дней легко приняла этот ритм: писала сообщения, отправляла селфи, говорила с Лоттой по телефону (в наушниках), одновременно нарезая лук или выполняя еще какие-нибудь кулинарные задачи.

В первый день своего приключения Саския говорила с дочерью сухо и резковато. Дело в том, что та страшно переживала из-за какой-то подростковой ерунды, на взгляд Саскии, совершенно несопоставимой с крушением самолета, бегством от полиции и расстрелом в упор стада кабанов-людоедов.

Лотта написала в ответ:

> Надеюсь, в Техасе запасешься витамином D. Авось улучшит тебе настроение!

Саския ответила, что погода здесь солнечная и витамина D более чем достаточно, даже солнцезащитные кремы вряд ли от него спасут. На это Лотта ответила смайликом с закатанными глазами и кратким «LOL».

Саския ничего не поняла. На всякий случай отправила ей фото солнцезащитного крема: на тюбике сообщалось, что продукция «натуральная», «экологичная» и для морских форм жизни не ядовита. Дочь была помешана на экологии, и Саския решила, что это ее смягчит.

Но чуть позже она сообразила, что D – не что иное, как сокращение от «dick», то есть «пениса»! Лотта попросту намекнула, что маме стоит воспользоваться обстоятельствами и в далеком Техасе, вдали от папарацци и среди новых друзей, поискать себе пару! Что от этого она станет счастливее – и, возможно, перестанет кидаться на дочь.

Это что-то новенькое! Разумеется, еще несколько лет назад Саския провела с дочерью все необходимые разговоры об этом. Но ее не покидало ощущение, что Лотту это страшно смущает, что та едва удерживается, чтобы не броситься вон из комнаты. Так что больше Саския эту тему не поднимала – до сегодняшнего дня, когда услышала от дочери шуточку о «витамине D». Никогда прежде Лотта не решалась заговорить о сексуальной жизни матери (которой, впрочем, и не было), не говоря уж о том, чтобы давать ей советы.

Так что во время путешествия вниз по Бразос Саскии не давали покоя мысли о том, как понимать такой заход со стороны дочери.

Она овдовела, когда муж, работавший волонтером в больнице, подхватил ковид. С тех пор у нее ни с кем не было секса. Таблоиды вечно сватали ее то каким-то техномагнатам, то отпрыскам европейских королевских домов из тех, что поплоше, – но все это была чистая кликбейтная чушь. И сейчас ее глубоко поразило, что Лотта, услыхав, что мама едва не разбилась на самолете и бежала с места происшествия на лодке каджунских охотников за крокодилами, первым делом подумала: о, хороший случай потрахаться! Сидя у борта и глядя, как мимо несет свои волны Бразос, Саския размышляла о том, что это значит для нее и для Лотты.

Довольно часто – не в первые пару лет вдовства, но позже – она задавалась теоретическим вопросом, будет ли у нее еще какая-то личная жизнь. Собственно говоря, почему бы и нет? Даже если это всплывет, в Нидерландах к таким вещам относятся очень либерально. И самые рьяные фундаменталисты из числа ее подданных просто подожмут губы и отведут взгляд. А многие, возможно, даже испытают облегчение, увидев, что и у королевы все как у людей. Просто Саския решила не заморачиваться с сексом, от которого слишком много сложностей. Ей и без того забот хватает. Личную жизнь она для себя полностью отнесла на какое-то неопределенное будущее. В последние месяцы она замечала в себе изменения, похожие на приближение менопаузы, и задавалась вопросом, как будет чувствовать себя после – сохранится ли у нее желание и интерес к какой-нибудь романтике.

А теперь ей вдруг пришло в голову, что долгое воздержание может вызывать больше внимания и сплетен, чем нормальная сексуальная жизнь. Люди вокруг – Виллем, Фенна, Амелия – представились ей в новом свете. Не как потенциальные партнеры, разумеется. Но Саския вдруг спросила себя: сидя рядом в салоне самолета или выпивая вместе после работы, не обсуждают ли они ее одиночество? Не гадают ли, когда же она наконец кого-нибудь найдет? А прояви она к кому-то интерес, они придут в ужас (именно так ей всегда казалось) – или (а вот это совершенно новая мысль!) вздохнут с облегчением?

Что же касается Лотты, с памятного разговора об этом прошло несколько лет. Для Саскии – одно мгновение, для девочки-подростка – вечность. Лотта, будущая королева, должно быть, задумывалась, не предстоит ли и ей провести жизнь, дав обет целомудрия во славу Нидерландов. Дочь совсем не интересуется ни самолетами, ни более классическими увлечениями королей и королев – такими как верховая езда. Зато, несомненно, интересуется мальчиками. И, как любой нормальный человек, не очень-то жаждет принимать на себя бремя власти. Саския знала, что Лотта с интересом посматривает на пример принца Гарри и его американской жены Меган, которые просто отказались от титулов, переехали на Западное побережье и живут там как обычные люди. Видя, что после смерти папы мама погрузилась в вечный траур, Лотта наверняка спрашивает себя, не ждут ли «подданные» такого же поведения и от нее?

В любой миг династия может прерваться и монархия – отойти в историю. Такое решение вполне может принять и Лотта. Так может, Саскии пора с кем-то переспать – так сказать, принести себя в жертву Оранскому Дому? Не для того, чтобы произвести на свет наследника – это она уже исполнила, – а чтобы наследница не сорвалась с крючка?

Да. Вот это правильно. Если Саския даст Лотте понять, что с кем-то переспала и этим довольна – сделает это не потому, что истосковалась без секса (хотя она, по правде сказать, истосковалась), а из чувства долга перед своей династией и служением, которому посвятила жизнь.

А важнее всего то, что это, возможно, начнет окупаться задолго до того, как в самом деле что-то произойдет. Шуточка Лотты прозвучала как попытка установить с матерью новую связь – связь женщины с женщиной. Не так уж много у них точек пересечения. Разумеется, они – мать и дочь, этого ничто не изменит. Но если спросить, что у них общего, о чем они могут поговорить так, что обеим будет интересно, – найдется не так уж много тем. Например, Саския не знает, есть ли какая-то сексуальная жизнь у Лотты. Надеется, что нет. Очень постаралась убедить себя, что нет. Но вообще-то девушки ее возраста во все времена уже заводили романы. Если прямо об этом спросить – что, если у Саскии и Лотты найдется здесь кое-что общее, хотя бы тема для разговора? О политике в этом смысле и думать нечего: услышав, зачем мать летит в Техас, Лотта пришла в ужас и ярость. Но там, где захлопнулась одна дверь, быть может, откроется другая?

> Отдыхаю и радуюсь жизни,

– написала она на второй вечер плавания по Бразос. И, подумав, добавила:

> Подходящего D пока не нашла.

Пауза длиною в несколько минут: Лотта набирала какой-то текст, стирала и набирала снова. Наконец на экране появился вопрос:

> А что там вокруг?

Саския едва не рассмеялась вслух.

> Ну, если оглядеться…

Так она и сделала – претендентов на лодке действительно не оказалось. Разве что Аластер – одинокий и явно гетеросексуальный. Но это создаст массу сложностей; к тому же, откровенно говоря, он ей совсем не нравится.

> Природа здесь теплая и щедрая, но не совсем в моем вкусе…

– начала она печатать, но затем покраснела и все стерла. В любом случае Лотта решила сменить тему:

> Скажи техасцам: если перестанут беспрерывно жечь нефть, может, ураганы оставят их в покое!

Саския вздохнула: эта тема показалась ей куда скучнее.

На следующий день к вечеру они в последний раз встали лагерем на берегу Бразос и здесь встретились с Виллемом. Он познакомил Саскию с Жюлем. Молодой человек оказался красавчиком, словно с картинки – таким ходячим идеалом мужской красоты, что при взгляде на него Саския едва не рассмеялась. Она, в свою очередь, представила Жюля другим членам команды, в том числе и Фенне – и та немедленно заулыбалась ему, словно старому другу. На миг Саскии показалось даже, что эти двое уже где-то встречались.

Но нет – сегодня они встретились впервые. Их просто потянуло друг к другу, как магнитом, и уже через пять минут они забыли о существовании всего остального человечества.

Когда наступила ночь и температура упала на несколько градусов, все расселись под тентами, за длинным рядом составленных вместе складных столов. Какая-то дальняя родня Боски наловила к столу раков: они дергались и извивались в сетчатых мешках. Раков сварили, с пылу с жару выложили на стол: их хватило на ужин и двум десяткам людей в караване, и нескольким гостям из соседних лагерей, заглянувшим на огонек. Теперь столы со всех сторон окружали мусорные пакеты, полные пустых банок из-под пива и раковых панцирей.

Вокруг шел разговор о том, куда направятся и чем займутся каджуны завтра. Из того, что слышала, Саския понимала меньше половины – очень мешал каджунский выговор, – но основной смысл до нее дошел. Они намерены обойти город по реке с юга и направиться в округ Галвестон, особенно пострадавший от наводнения, чтобы помогать там пострадавшим.

Ей нравилось думать, что вплоть до сего дня она со своей командой не была обузой для каджунов. Напротив: они – прежде всего Виллем со своей кассой – даже немного помогали. Но ясно, что совместное путешествие подошло к концу. Им предстоит разделиться и двинуться дальше своим путем, создав как можно меньше неудобств для гостеприимных хозяев. Пока за столом обсуждали, как это лучше сделать, Саския достала телефон и связалась по секретному защищенному каналу с Т. Р.

– Мой друг в Хьюстоне, – объявила она, подняв глаза от экрана, – предлагает встретиться завтра в месте под названием Шугарленд, если это не слишком неудобно для всех вас.

Аластер искоса ей улыбнулся, и Саския подмигнула ему. Улыбка относилась к выражению «все вы» вместо «вы»: за время пребывания в Техасе Саския начала употреблять его с поистине автохтонной легкостью, однако пока не овладела истинно техасским произношением, в котором два слова – «все» и «вы» – сливаются в одно.

За столом закивали. Саския продолжала:

– Не знаю, что такое Шугарленд, но…

– Пригород к юго-западу от Хьюстона, – объяснил Руфус. И, криво усмехнувшись, добавил: – У нас его чаще зовут Чертовой Дырой, но название Шугарленд[32] звучит привлекательнее для инвесторов.

– А почему это Чертова Дыра?

– Пригород строили заключенные. После Гражданской они заменили рабов. Сахарные плантации – такой ад, что по своей воле там никто работать не станет.

– А что там сейчас?

– Жилые кварталы. И Бразос ровно посредине. Можем добраться туда на лодке, можем на машине.

Тут взял слово мужчина с густым каджунским выговором, и добрую минуту Саския ничего не понимала. Виллем тем временем включил ноутбук и открыл на нем карту. Вместе с Саскией они пытались сопоставить населенные пункты на карте с теми названиями, что удавалось выудить из этого словесного гумбо[33]. Севернее Шугарленда, в западных предместьях Хьюстона, карта показывала крупные водоемы, судя по их правильной многоугольной форме, искусственные. Они были обозначены как «резервуары». Но на фото со спутника они выглядели как леса, испещренные кемпингами и турбазами. Какие-то места-оборотни: днем – точь-в-точь лес, а ночью уходят под воду. Руфус и каджуны тем временем говорили об Энергетическом коридоре и Буффало-Байю. Виллем нашел на карте и их: оба шли с востока к центру города. Энергетический коридор представлял собой улицу с рядом офисных комплексов, и в их числе как минимум одно здание «Шелл». Буффало-Байю – «бычья протока» – естественный ручей, по-видимому регулярно осушающий территории «резервуаров» и превращающий их в лесопарковую зону.

Обсуждение клонилось к тому, чтобы Руфус – первый техасец, встретивший нидерландцев на техасской земле и принявший их под крылышко после драматического прибытия в Новый Свет, – взял на себя ответственность за их доставку на рандеву с Т. Р., а каджуны спокойно поплыли бы по своим делам дальше на юг. После этого, покончив не только с охотой на Пятачка, но и с обязанностями гостеприимного хозяина, Руфус совершенно свободен: сможет, если захочет, присоединиться к каджунам или заняться чем угодно.

Самый простой способ попасть в Шугарленд – завтра с утра отплыть вниз по реке на подходящем судне (не на медленном понтоне) и поискать место, где можно высадиться и, поднявшись вверх по берегу, выбраться на то, что в данный момент сходит за сухую землю. Альтернативное предложение, поддержанное и Руфусом: ехать на колесах. Но тут завязался горячий спор. Можно ли сейчас попасть в Шугарленд посуху? Мнения на этот счет разошлись. Саския понимала каджунскую речь с пятого на десятое; все, что ей оставалось, – следить за ходом спора с интересом антрополога или даже исследователя приматов. Все в точности как на любом другом собрании, будь то брюссельская конференция бюрократов из ЕС или встреча членов нидерландской королевской семьи: иначе говоря, речь не столько о пикапах и лодках, сколько о том, кто здесь главный и кого слушаться. Те, кто не любит играть в такие игры, извиняются, отодвигают стулья и растворяются в сумеречном мире соцсетей. Другие втягиваются в спор, безукоризненно вежливый и доброжелательный, – но все же именно спор, даже схватку, в которой кто-то должен победить, а кто-то обречен проиграть. Руфус спокойно, но твердо и не без иронии доказывал, что водный транспорт – не начало и конец всему. Каджуны – по крайней мере, некоторые – занимали позицию упертых лодочных фундаменталистов. Саския, королева одной из самых «водоплавающих» стран, невольно видела в этом метафору глобального потепления. Каджуны, переселившись из французской Канады, четверть тысячелетия обживали здешние болота и плавали по протокам – укромным местам, на которые обитатели суши, любители небоскребов из стали и бетона, смотрели свысока или вовсе их не замечали. Так было раньше; но теперь все изменилось. На сушу стремительно наступает вода. Настало время обитателей болот. Их даже почти не раздражает упорство, с каким Руфус доказывает, что автомобили вовсе не отошли в прошлое из-за пары дождей, его терпеливые напоминания, что Хьюстон пересекает во всех направлениях множество автострад, поднятых над землей на сваях, и заявление, что он так смонтировал шноркель на своем пикапе, что теперь может ехать по грудь в воде, не боясь, что заглохнет мотор.

В конечном итоге все разрешилось так, как только и можно разрешить подобный спор без потери лица для всех участников: своего рода состязанием. Завтра четверо нидерландцев и один гость из Шотландии поплывут в Хьюстон по реке, а Руфус поедет в ту же сторону на пикапе, держась параллельно Бразос и Десятой магистрали, и повезет на себе их багаж. Трейлер Руфуса Боски попозже возьмут на буксир и перевезут в безопасное место – их следующий лагерь. Когда иностранцы будут доставлены в Шугарленд, Руфус заберет свой трейлер, а затем спокойно поразмыслит, на что потратить остаток жизни. Последний вопрос, как видно, составлял предмет неотступной тревоги для Мэри Боски. Они с Саскией без особых обсуждений пришли к пониманию, что за Руфусом кому-то стоит приглядывать: покончив с Пятачком и оставшись без цели в жизни, он запросто может пуститься во все тяжкие.

> А ЧТО ТАМ ЗА КРАСАВЧИК?!!

Такой вопрос прислала Лотта после того, как Саския отправила ей селфи на фоне груды раков. Саския прокрутила сообщения назад, еще раз взглянула на селфи – и обнаружила на заднем плане Жюля, строящего глазки Фенне.

> Он занят.

> Ну воооот!

> Он с Фенной.

> КРУТО!

И еще через несколько селфи:

> OMG, тот суринамец слева! Кажется, твой ровесник.

Саския недоуменно взглянула на фото, но тут же поняла, о ком речь.

> Не суринамец. Они здесь не живут.

> Для своего возраста выглядит очень неплохо!

> Хочешь сказать, для старой развалины вроде меня?

За этим последовал поток смайликов, выражающих смущение и желание извиниться.

– Моя дочь приняла вас за суринамца, – сказала Саския Руфусу чуть позже.

Ему, несомненному интроверту, в компании шумных и говорливых Боски было явно не по себе. Саския обменялась взглядом с Мэри – и та улыбнулась, довольная тем, что Руфус нашел себе компанию.

Кто такие суринамцы, он не знал.

– Амелия из Суринама, – пояснила Саския, кивнув в сторону своей нынешней охранницы.

Бедная Амелия, как обычно, висела на телефоне и напряженно что-то выясняла, бросая частые беспокойные взгляды в сторону Саскии. Потом поманила к себе Виллема, и они принялись что-то выяснять вдвоем.

Руфус кивнул.

– Что-то не так? Или у нее просто такая работа?

– Да нет, ничего особенного. Просто на том конце провода много нервных людей. Она старается их всех успокоить.

– Им не понравилось, что вы вот так сплавились по реке?

– Им вообще вся эта история не нравится.

Руфус кивнул.

– Значит, дочка ваша считает, что я на нее похож? Вот это комплимент!

– Рада, что вы так думаете, – улыбнулась Саския. – По-моему, Амелия просто красавица, хоть по нидерландским стандартам у нее и необычная внешность.

Руфус перевел взгляд на Саскию:

– А большинство нидерландцев выглядит как вы?

– Да.

– Что ж, тоже неплохо.

Саския сглотнула.

– А во мне каких только кровей не намешано, – снова заговорил Руфус. – Черный я такой из-за прапрадедушки Хопвелла, африканца. Он был рабом у индейцев чикасо.

– У индейцев тоже были рабы?

Руфус кивнул.

– Еще как, мэм. Полно. Чикасо – одно из пяти так называемых цивилизованных племен, живших на юго-востоке. Они старались жить как белые. А у белых бывают рабы. Вот и они завели у себя рабство. Позднее эти Пять племен оттеснили на запад, через Миссисипи в Оклахому, – в те времена эти места называли Индейской территорией. Рабов взяли с собой. Хопвелл родился в рабстве году этак в 1860-м. Когда началась Гражданская, многие в Пяти цивилизованных племенах поддержали Конфедерацию – они хотели, чтобы все осталось как было. Когда наступил День освобождения, семья Хопвелла взяла фамилию Грант.

– В честь генерала?[34]

Руфус улыбнулся и кивнул.

– Так что это и моя фамилия. Руфус Грант. Я ведь так толком и не представился.

– Ясно. Что ж, рада наконец толком познакомиться.

– И я. Так вот: моя семья осталась жить с чикасо. И это оказалось ошибкой. Дело в том, что из всех Пяти цивилизованных племен чикасо жили западнее всех, на самом краю нынешней Оклахомы. Их территория граничила с Команчерией – землями команчей, самого мощного и воинственного индейского племени. Их боялись больше всех остальных. В то время команчи жили как всегда: нападали и грабили фермы и ранчо белых или Пяти племен. Однажды, в 1868 году, они напали на чикасо, все сожгли, угнали лошадей. Насчет пленных у них была, можно сказать, своя политика. Маленьких детей, с которыми возни больше, чем прибытка, просто убивали. Взрослых убивали медленно. Но детей в определенном возрасте, примерно от семи до двенадцати, уводили с собой и принимали в племя.

– А Хопвеллу Гранту было восемь лет.

Руфус кивнул.

– Восемь. И он умел обращаться с лошадьми, а для команчей это был ценный навык. Так что они взяли его в плен, а позже продали квахади.

– Квахади?

– Еще одно племя команчей. Самое свирепое, дикое, свободолюбивое. Они сдались последними. Хотя в конце концов тоже сдались. Так что в 1875 году Хопвелл оказался в Форт-Силле. Это Оклахома. Не так уж далеко от территории чикасо, где родился. Разумеется, всю его семью вырезали при том налете, а сам он к тому времени сделался настоящим команчем.

– Только… только чернокожим, – заметила Саския.

Руфус покачал головой.

– А это им было неважно. Команчи – не раса, а образ жизни. Бывали и белые команчи, и команчи-мексиканцы, и черные, и команчи, прежде бывшие каддо или шейеннами. Какие угодно.

– Так вы говорите, он оказался в Форт-Силле…

– Там их держали некоторое время, вроде как в плену. Это так и называется: период пленения. А когда все успокоилось, то кончилось тем, что кое-какую землю команчам оставили. Выделили им наделы площадью по сто шестьдесят акров. Многие сдавали свои наделы в аренду белым ранчерам, другие разводили скот и всякое такое. Хопвелл пошел в ковбои. Около 1900 года женился на женщине моложе себя: точно не знаем, но думаем, она была наполовину из команчей, наполовину белой. У них родился сын. Мой прадед. Он вырос на ранчо, а когда началась Первая мировая, завербовался в армию. Там тоже нужны были люди, знающие, как обращаться с лошадьми. Вернувшись, женился на женщине, с виду на него похожей, – мы думаем, она была мексиканка… ну и так далее. Дед воевал во Второй мировой. Вернулся целехоньким, в эпоху бумеров обзавелся семьей. У него родился мой отец. Как-то так. Вплоть до Второй мировой мы занимались лошадьми, но дальше времена изменились – кавалерия сменилась танками. Я в армии стал механиком. Чинил танки, БТРы и всякое такое. – Он усмехнулся. – Там мясо и шкура, тут железо – а суть одна.

Хьюстон

Гонки до Шугарленда, открытые на следующее утро, обернулись самым дружественным чемпионатом: таким, в котором всем весело и никто не чувствует себя побежденным. Поначалу казалось, что «лодочники» разобьют Руфуса наголову. До самого Шугарленда русло Бразос было свободно – даже свободнее, чем обычно. Шкипер по имени Митч гордился своей быстроходной моторкой, и расход бензина его совершенно не тревожил. Даже при нынешней жаркой и влажной погоде для охлаждения хватало свежего ветра, дующего в лицо; на большой скорости пассажирам приходилось даже прятаться от ветра – всем, кроме Аластера, который впервые после крушения самолета выглядел совершенно живым. С его прической – рыжеватой щетиной с проблесками седины, сквозь которую кое-где просвечивал голый череп, – ветра можно было не бояться, да и кровососущие насекомые не застревали у него в волосах. Бразос здесь текла напрямик, почти без излучин, – и, за исключением редких мест, где ее пересекали мосты, напоминала какую-нибудь субтропическую реку, привольно текущую по краю, где не ступала нога человека.

Пожалуй, это больше всего удивляло Саскию в Техасе. Она прекрасно знала, что за густой завесой зелени, окружающей реку с обоих берегов, скрывается вполне современный ландшафт: фермы, дороги, электростанции, нефтеперерабатывающие заводы. Это мог подтвердить и Виллем со своей картой: открываешь – и видишь со всех сторон фермы и небольшие городки, постепенно переходящие в пригороды Хьюстона. Однако глазам их представала та же экосистема, что окружала их с самого приземления в Уэйко: деревья, оплетенные лозами и диким плющом, таким густым, что на расстоянии он смотрелся как изумрудный войлочный чехол на мебели. Именно так выглядели берега везде, кроме самых крутых и открытых участков, где зелень уступала место голой красной глине. Минуя поворот за поворотом, следя, как стрелочка на карте Виллема приближается к Шугарленду, королева все ждала, когда же зелень отступит и они окажутся среди городского ландшафта. Но этого так и не произошло.

Митч, следуя собственной электронной карте, приглушил мотор и направил лодку к правому берегу. Там все было залито стоячей водой. Митч нажал какую-то кнопку, и винт моторки поднялся из воды под углом, вперед и вверх; затем шкипер подался назад и включил боковой двигатель, предназначенный для маневров на мелководье и среди множества препятствий.

Несколько минут лодка тыкалась туда-сюда на затопленном берегу – и вдруг они увидели Руфуса: он стоял по колено в воде, закатав штанины (и все равно весь мокрый), выразительно поглядывая на воображаемые часы. Амелия бросила ему фалинь; Руфус его поймал, перекинул через плечо и отбуксировал лодку на несколько метров, к месту, где земля наконец-то взялась за ум и решила показаться из воды. Саския и прочие давно уже выработали привычку не снимать обувь, пригодную для хождения по дну; теперь все они попрыгали за борт и, прошлепав несколько шагов по воде, выбрались, образно выражаясь, «на сушу».

Они забыли как следует поблагодарить Митча и с ним попрощаться, пока сидели в лодке, и теперь пытались исправить свою ошибку, дружно махая ему руками и посылая воздушные поцелуи. Он взобрался на переднюю палубу, снял бейсболку и отвесил глубокий поклон, напугав Саскию: на миг она заподозрила, что он знает, кто она. Но, скорее всего, Митч просто так проявлял вежливость. Руфус едва не превратил эту галантную сцену в фарс, оттолкнув лодку от берега. Но для носителя огромного пивного пуза Митч на удивление ловко удержал равновесие. С Руфусом он попрощался, подняв руку (хлопнуть ладонью о ладонь им бы не удалось – для Руфуса было слишком высоко, для Митча слишком низко) и как-то сложно подвигав и пощелкав пальцами. Затем повернулся к ним спиной и включил свой боковой двигатель.

Время уже близилось к полудню, небеса очистились, ярко светило солнце – и за те несколько минут, что потребовались, чтобы сойти на берег и попрощаться, все успели вспотеть и изнемочь от жары. Руфус, возглавив команду, повел ее в чащу. Саския уже приготовилась к долгому тяжелому переходу – особенно тяжелому, поскольку, рассчитывая сразу оказаться в Хьюстоне, в каком-нибудь помещении с кондиционером, они упаковали геокостюмы и были сейчас в самой обычной одежде, без охлаждения.

Однако пройти пришлось буквально шагов десять. Ровно настолько протянулся густой лес, оплетенный лозами и диким плющом; через десяток шагов он уступил место пригороду. Точнее, пригородному парку – но уже совсем не походившему на чащу, в нескольких сотнях метров от которого виднелось шоссе, и вдоль него аккуратные одинаковые домики. В паре шагов на гравийной подъездной дороге скучал припаркованный пикап. Аластер и Амелия заняли места в кузове, на сумках, а Виллем и Фенна сели на задние сиденья. Саския устроилась на «месте смертника».

– Вас ждут, – сказал Руфус, садясь за руль и включая мотор.

По гравийной дороге он ехал не больше тридцати секунд; затем дорога пошла под уклон к затопленной парковке. Прямо перед парковкой, на сухом клочке земли, стоял блестящий, как черное зеркало, внедорожник размером с четыре типичные нидерландские машины, составленные вместе. Капли конденсата, стекающие вниз по стеклам, свидетельствовали, что в салоне у него работает мощный кондиционер.

Разница в высоте между затопленной парковкой и дорогой, куда Руфус выехал, обогнув парковку по дуге, составляла, должно быть, побольше метра, но поменьше двух. Где-то в человеческий рост. Но эта разница меняла все. Размещение дороги – точнее сказать, высота насыпи, на которой располагалась дорога, – несомненно, было рассчитано сознательно. Выше этой линии люди жили спокойно, разъезжали на автомобилях, не боясь заглохнуть посреди лужи, и могли всю жизнь прожить, так и не узнав, что по их душу (в глобальном смысле) явилось море. Тех же, кто находился лишь на один человеческий рост ближе к центру Земли, затапливало при любом капризе погоды, так что им оставалось либо бежать во временные лагеря, что постепенно превращаются в постоянные, либо, подобно каджунам, переходить на образ жизни амфибий.

Обитатели внедорожника – чернокожий шофер и латиноамериканец на соседнем сиденье – не спешили открывать двери, пока Руфус не припарковался рядом и не поставил пикап на стояночный тормоз. Оба были крепкими, словно футболисты, оба в свободных брюках цвета хаки и рубашках навыпуск. Саския, навидавшаяся в жизни охранников, в том числе носящих оружие скрытно, сразу поняла, что за люди перед ней. Переговоры с ними она предоставила Амелии, их коллеге. Стороны обменялись верительными грамотами, после чего охранники принялись перетаскивать багаж в кузов джипа. Водитель обошел пикап, открыл дверь и, протянув руку Саскии, помог ей спуститься на мокрую подножку.

– Ваше величество, доктор Шмидт приветствует вас в своем родном городе.

Саския на мгновение растерялась. С того момента, как села за штурвал самолета – еще в Нидерландах, – она перестала быть королевой. Сама почти забыла о том, кто она такая! Но, как видно, мир о ней не забыл.

– Очень рада, – вот все, что ей удалось выдавить.

– Доктор Шмидт приносит свои извинения за то, что не смог прибыть лично, однако полагает, что вы и сопровождающие вас лица сперва захотите освежиться после долгих приключений.

Саския взглянула вниз, на свои грязные ноги в шлепанцах, купленных Виллемом в «Уолмарте».

– Очень любезно со стороны Т. Р., – искренне ответила она.

Доктор Теодор Рузвельт Шмидт-младший: таково было настоящее имя человека, в телевизионных роликах и на рекламных щитах по всему Югу прославленного как Т. Р. Мак-Хулиган, полувымышленный основатель и владелец неимоверно успешной региональной сети заправок – магазинов – семейных ресторанов.

– Мне поручено проводить ваше величество и сопровождающих вас лиц в его особняк, если только вы не выразите каких-либо иных пожеланий.

– Отлично, благодарю вас. Особняк вполне подойдет.

– И позвольте узнать, чтобы мы могли заранее все подготовить: с вами еще пять человек?

Саския задумалась на несколько секунд, а затем ответила:

– Шесть.

Слегка удивившись, водитель проверил список на экране планшета.

– Ваше величество, Виллем Кастелейн, Фенна Энкхёйс, капитан Амелия Леефланг, доктор Аластер Томпсон – и?.. – Взгляд его метнулся к единственному кандидату на право быть шестым в этой компании.

– Руфус, – подсказала Саския, кивнув ему. – Мистер Руфус Грант, эсквайр. Возможно, есть воинское звание. Я забыла передать эту информацию.

Водитель кивнул и вбил в список имя Руфуса.

– Думаю, он поедет на собственной машине. Он наш специалист по… по логистике.

– Хорошо, мэм.

Первая часть пути проходила по районам классической американской городской застройки. Огромное шоссе (дороги шире Саския видела только в Китае) вело их на восток, а за окном сменяли друг друга офисные здания, высотные и средней этажности, многие из которых украшали названия нефтяных компаний. Это был еще далеко не центр города; вдалеке виднелись настоящие небоскребы. Внутренний GPS Саскии, настроенный на Бенилюкс, твердил, что они едут то ли из Амстердама в Роттердам, то ли из Роттердама в Антверпен; разумеется, они просто перемещались между разными районами Хьюстона – мегаполиса, со всеми своими пригородами по размерам не уступающего Бельгии.

Не доехав нескольких миль до центра с небоскребами, караван свернул с шоссе и нырнул в долину реки, пересекающей центр города и излучинами уходящей вправо. Реку защищал от солнца шатер раскидистых старых деревьев; под ними виднелись дорогие и хорошо защищенные дома. Буффало-Байю – так именовалась река – сейчас, разумеется, тоже разлилась. Многие улицы были перекрыты, так что каравану пришлось двигаться в объезд. Саския не возражала: ей нравились элегантные особняки, выстроенные богатыми техасскими семействами.

Пунктом назначения оказался отель со спа-комплексом, занимающий несколько прилегающих друг к другу участков. Когда-то, должно быть, это был фамильный дом какой-нибудь знаменитой техасской династии. Пара крыльев, доходящих до опушки леса, явно была пристроена к нему позже, но очень аккуратно – крылья совсем не выбивались из общего стиля.

Резиденция Т. Р. находилась так близко, что казалась продолжением этого комплекса; и в самом деле, кто-то из охранников упомянул, что в сухой сезон от дома до отеля можно дойти пешком по лесной тропе. Сейчас, разумеется, для этого требовалось каноэ.

Из четырех «почетных гостей», приглашенных Т. Р., если расположить их в соответствии со схемами в старинных учебниках этикета, Фредерика Матильда Луиза Саския обладала высочайшим рангом. Ей, как личной гостье, была предоставлена комната у него в доме, остальные отправлены в отель. Аластер и Руфус, чье присутствие не было необходимо Саскии, уехали, а Виллем, Фенна и Амелия остались в машине и вместе с Саскией через минуту вышли у крыльца особняка. По дороге джипу пришлось форсировать гигантские лужи стоячей воды, и в первый раз Саския поняла на деле, что нелепая привязанность американцев к гигантским джипам на высоченных колесах, в сущности, вполне обоснована и практична.

Резиденция Т. Р. высилась над водами Буффало-Байю, словно своего рода рукотворный холм: он убрал из-под старинных зданий их «родные» фундаменты, поставил на новые основания и заполнил все кругом особой водонепроницаемой породой, так называемой плотинной глиной. Дом представлял собой особняк в стиле Тюдоровского возрождения, и позади него гостевой домик с семью спальнями и таким же количеством ванных. Здесь Саския и прочие могли наконец сделать то, что им не удавалось уже почти неделю, с самого отъезда из Хёйс-тен-Бос: хорошенько отдохнуть.

Учитывая все, что произошло с ними в пути, быть может, разумнее всего было бы запереться на замок и отдыхать всю следующую неделю! По счастью, хозяевам хватило такта их не беспокоить: Т. Р. Шмидт и его жена Вероника Шмидт прислали написанные от руки записки, в которых сожалели, что не могут поздороваться с гостями лично, и оставили их на попечение слуг, явно сознающих, что в описание их рабочих обязанностей входит «ненавязчивость». Быть может, из-за этой политики невмешательства Саския восстановилась с поразительной быстротой: двадцать минут отмокнув в ванной, смыв с себя бразосскую грязь и смазав кремом укусы насекомых, она поняла, что готова переодеться и пойти в отель чего-нибудь выпить. Тем более что в расписании мероприятий сейчас значилось опциональное «время для общения».

После крушения уцелело около половины ее багажа. Виллем и Фенна уже договорились о том, чтобы из дома отправили сюда экспрессом дополнительную одежду. Саския позвала Фенну, кажется вырвав ее из глубокого сна – неудивительно, если вспомнить, что прошлую ночь они с Жюлем явно глаз не сомкнули. Фенна, завернутая в пушистый терракотовый халат с вышитым на груди семейным гербом Т. Р., вплыла в комнату Саскии, словно сомнамбула на коньках, абсолютно расслабленная и довольная жизнью. Если после крушения у нее и оставалась какая-то нервозность, Жюль ее полностью излечил.

– Думаю, Номер Один, – предложила Саския.

Фенна открыла косметичку и принялась накладывать Лицо Номер Один: схему, более всего подходящую к выбранному Саскией наряду – синим джинсам, симпатичной блузке и безрукавке сверху: куда проще, чем люди обычно ждут от королевы, но и достаточно нарядно, чтобы они не чувствовали себя разочарованными. По правде сказать, Лицо Номер Один Саския могла бы нарисовать и сама; однако ее волосы пострадали от солнца и воды, и теперь им требовалась химическая и механическая забота. Довольно скоро Фенна смогла вернуться к себе, рухнуть на кровать и снова погрузиться в сладкие сны о Жюле – а Саския, всем своим видом воплощающая нормальную, современную, без претензий царственную особу, встретилась в фойе с Амелией и Виллемом и вместе с ними поехала обратно в отель.

Там, во вместительном баре, уже царило оживление. Т. Р. выкупил весь отель и расставил по периметру охрану, так что посторонних здесь не было и быть не могло. Все, кто собрался в баре, имели какое-то отношение к мероприятию. Напитки предлагались бесплатно. Для Саскии и ее спутников был уже зарезервирован столик. Они опустились в глубокие мягкие кресла и на диваны, ради кожаной обивки которых пожертвовало жизнью немало техасского скота. Череп одного длиннорогого смотрел на них со своего места над камином, таким огромным, что в нем мог бы припарковаться джип. Амелия заказала содовую, Виллем – «манхэттен», Саския – бокал красного вина. С наслаждением сделав первый глоток, огляделась вокруг.

Всего сутки назад, на берегу Бразос, она обитала в мире, где микрочипы и продукты нефтехимии не стоят практически ничего, где за несколько часов из груды мусорных мешков, брезента и пластиковых стяжек можно возвести город. Не город мечты, конечно, – но и не ад на земле. И даже если в обеденном меню этого отеля значится суп гумбо – Саския сильно сомневалась, что он окажется вкуснее того, сваренного на плитке и разлитого в одноразовые тарелки, что ела она вчера под открытым небом.

Однако в этом месте ощущалась долговечность. Долговечность и уникальность. Каждое украшение интерьера – будь оно из полированного дерева, из кованого железа или из мрамора – изготовлено вручную, в единственном экземпляре. Там, где требуются картины, висят подлинники, там, где требуются букеты, стоят живые, совсем недавно срезанные цветы. В каждой детали чувствуется людская изобретательность и труд. Даже салфетки сложены вручную и как-то по-особенному, даже апельсиновые и лимонные дольки, что подаются с коктейлями, вырезаны хитрым оригами.

Человеческий труд дорог: лучший способ продемонстрировать богатство – или наслаждаться богатством – это создать обстановку, которую можно поддерживать лишь неустанными усилиями людей. И Саския, со всеми своими помощниками и слугами, повинна в этом грехе не менее прочих – лишь склонна об этом забывать, пока какой-нибудь случай, вроде путешествия вниз по реке, не напоминает о том, чем ее жизнь отличается от настоящей.

В подготовку мероприятия были вплетены тесты на заразные заболевания для всех приглашенных гостей. Каждый, кто сидел сейчас в холле отеля, успешно прошел проверку; так что все они находились в одном эпидемическом «пузыре», не требующем ни масок, ни соблюдения социальной дистанции. В гуле голосов, помимо очевидного техасского акцента, Саския различала британский, итальянский и китайский. Хотя, по правде сказать, многих гостей азиатского вида по разговору было не отличить от образованных англичан. Саския предположила, что они из Гонконга, но Виллем, приглядевшись к именным табличкам на лацканах, поправил: из Сингапура. Что касается итальянцев – они, скорее всего, прибыли из северной части страны: визуально ничем не отличались от прочих европейцев, разве что уделяли чуть больше внимания своей внешности. Как обычно, на Саскию посматривали украдкой, а кое-кто и откровенно пялился: так бывало везде, где ее узнавали. О составе списка гостей персонал Т. Р. упорно молчал, так что Саския не знала, кто другие почетные гости, – и имела основания полагать, что и о ее присутствии никто не был предупрежден заранее.

Вошли Руфус и Аластер – можно ли представить более непохожую пару? – и нерешительно покосились в ее сторону. Саския отправила к ним Виллема, чтобы он пригласил их за ее стол. Тот так и сделал, и оба подошли к ней с явным облегчением. Ни тот ни другой определенно не были любителями светской болтовни за коктейлями.

– Единственное чистое, что нашлось, – признался Руфус, показывая на свою футболку и оглядываясь на других гостей в строгих костюмах.

– Я королева, – твердо ответила Саския. – Обычно я стараюсь не делать из этого шума. Не помню об этом каждый день и каждую минуту. Стараюсь быть нормальной. Не включаю босса, как у вас говорят. Но в таких случаях, как сейчас, я настоящий тиран. Вы со мной, Рэд. И футболка на вас отличная. Потому что я так сказала.

Руфуса эта речь явно обрадовала – впервые Саския увидела на его лице нечто, отдаленно напоминающее улыбку. Виллем куда-то пропал. Оглянувшись, королева обнаружила, что его остановил сингапурец и тепло приветствует на каком-то из китайских диалектов. Виллем бросил взгляд в ее сторону, она кивнула, и он ответил на приветствие и начал оживленно говорить с сингапурцем.

Амелия встала, уступая место Руфусу и Аластеру. Заметив это, оба смутились и подвинулись, чтобы могла сесть и она; но Амелия покачала головой и принялась бродить по холлу. Не сказать, что ей здесь было чем заняться. Охрану здания обеспечивал Т. Р., а ее основная задача состояла в том, чтобы опознавать секьюрити – и Т. Р., и других гостей – и им не мешать. Охранники, расположившиеся по периферии холла, отличались в основном тем, что ни с кем не разговаривали. Впрочем, от группы британцев отделился один, подошел к Амелии и представился. Их разговора Саския не слышала, но мужчина очень походил на бывшего военного, из тех, что после отставки пополняют ряды британских охранных агентств.

Вдруг оба повернули головы к мужчине и женщине, вошедшим из соседнего холла. Не сразу Саския сообразила, что перед ней сам Т. Р., а женщина, должно быть, его жена Вероника. В сравнении с Т. Р. Мак-Хулиганом, персонажем из рекламных роликов, Т. Р. Шмидт был (разумеется!) постарше, поменьше ростом и держался с куда большим достоинством. Но и в жизни в нем ощущалась та же неистощимая энергия и задор. Вероника, верная помощница своего мужа, выглядела безупречной светской дамой. Едва пара вошла в бар, перед ними возник официант, что-то сказал вполголоса – и Вероника тут же отделилась от мужа и двинулась к Фредерике Матильде Луизе Саскии с целеустремленностью, с какой бордер-колли бросается за фрисби. Саския поднялась ей навстречу; они обменялись приветствиями и светскими любезностями – искусство, предназначенное Саскии самой судьбой, которым она овладела в совершенстве и смысл которого состоит в первую очередь в том, чтобы помочь собеседнику расслабиться и почувствовать себя уверенно, при этом не сближаясь чересчур торопливо и не скатываясь в фамильярность.

Вероника тоже свое дело знала, так что все шло без сучка, без задоринки. Она, например, прекрасно поняла, что хотела сказать миру Саския своими джинсами. Сама она тоже сделала нечто подобное – только ее послание: «Я обычный человек» передавалось через пару стильных ковбойских сапог. Вполне может быть, что благодаря камерам – ведь здесь, должно быть, повсюду камеры – она заранее узнала, как оденется Саския, и подобрала для себя аналогичный наряд.

Процедура длилась минуту или две, затем подошел Т. Р. и остановился рядом с женой – а та, словно вдруг сообразив свое упущение, представила их друг другу. Итак, с этим покончено. Протокол требовал от хозяина и хозяйки без особых промедлений обойти всех гостей и поздороваться с каждым, и Саския дала им возможность уйти, но сначала представила свою команду. К чести Вероники, она и глазом не моргнула при виде Руфуса Рэда Гранта в футболке и со стаканом пива; стакан он переложил в другую руку, вытер ладонь о штаны и поздоровался с ней за руку. Т. Р. сумел даже вставить что-то вроде «спасибо вам за службу». Это означало, что за примерно шесть часов, протекшие с той минуты, когда Саския импульсивно включила Руфуса в свою команду, люди Т. Р. проверили его бэкграунд, раскопали армейское прошлое и доложили об этом хозяину.

– Мы с вами еще потолкуем о свиньях! – сказал напоследок Т. Р., обернувшись к Руфусу. – У меня на ранчо Коталла от них спасу нет!

– Это ненадолго, – пообещал Руфус.

Т. Р. качнулся на высоких каблуках своих ковбойских сапог из страусиной кожи, тут же наставил на Руфуса палец, словно шестизарядный револьвер, и воскликнул:

– Отлично! Вас понял!

– Заметано, сэр!

– Мы им покажем!

– С меня оружие!

– А с меня вертолет! – закончил Т. Р., но тут жена поволокла его дальше, и он едва успел бросить на ходу указания, к кому из его людей Руфус должен обратиться, чтобы все организовать.

Как ни застенчив был Руфус, сейчас у него на лице читалась откровенная гордость от того, что сам Т. Р. Мак-Хулиган знает, кто он и чем занимается. А Т. Р., прежде чем уйти, бросил на Саскию быстрый взгляд, проверяя, слышала ли она этот диалог, поняла ли? «Мы с моей командой знаем все: в штате Одинокой Звезды[35] и муха не пролетит, и воробей с дерева не упадет, и стервятник задавленного машиной броненосца не сожрет без моего ведома!» Саския, со своей стороны, не стала заострять на этом внимание и просто порадовалась, что есть на свете страна, где двое мужчин, у которых так мало общего, могут так искренне радоваться мысли о том, чтобы отправиться на вертолете в какую-то глухомань и пострелять там с воздуха диких свиней.

Смысл всей этой тусовки в баре был в том, чтобы представить всех заранее, чтобы в ходе официальной программы, которая начнется завтра утром, все присутствующие знали, кто есть кто, и не заморачивались протоколом. Саския решила стиснуть зубы и просто перетерпеть. Чтобы хоть чем-то рассеять скуку – с такой проблемой королевы сталкиваются часто и достигают в борьбе со скукой большой изобретательности, – она решила посмотреть на это собрание с точки зрения Лотты, любящей дочки, лелеющей в сердце надежду, что мама наконец кого-нибудь здесь найдет. Первый шаг – бесстрастно оценить всех гетеросексуальных мужчин в этом зале по двум независимым критериям: первый – доступность, второй – то, что Лотта, пожалуй, с истинно голландской прямотой назвала бы «факабильностью», но для чего Саския предпочитала более изысканное выражение. Критерии оценки парней, верой и правдой служившие ей в подростковом возрасте, здесь явно не работали. Она решила подойти к вопросу так же, как оценивала бы аэродинамические качества самолетного крыла: соотношение подъемной силы и лобового сопротивления.

У Т. Р. подъемная сила впечатляет: как ни странно, в жизни он куда привлекательнее, чем в рекламе. Но чересчур высоко сопротивление – он женат. И Вероника, при всей своей аристократичности, очень похожа на женщину, способную пристрелить из двустволки неверного мужа вместе с любовницей.

Аластер: низкое сопротивление (доступен), но недостаточная подъемная сила (совсем ей не нравится).

Руфус: сопротивление низкое, а вот подъемная сила… странно сказать, но чем больше на него смотришь, тем лучше замечаешь, что с подъемной силой у него ОЧЕНЬ хорошо! Вот только ему, бедняге, такое в жизни в голову не придет. Разве что подсыпать в пиво транквилизатор, а потом уж бросаться в объятия.

Приняв такой подход за основу для сегодняшнего общения, Саския перешла к остальным гостям. Из высокопоставленных особ ее ранга присутствовали только двое: итальянец и сингапурец. Третий, британец, оказался старым знакомым: это был лорд-мэр лондонского Сити. Однако он почти сразу откланялся – то ли из-за неотложных дел, то ли просто чтобы отоспаться после перелета.

Доктору Сильвестру Лину, с которым Виллем зацепился языком, было за пятьдесят. Если не считать странноватого выбора западного имени, он точь-в-точь соответствовал тому, чего можно ожидать от официального представителя правительства Сингапура на секретной международной конференции. На нем был черный костюм, синий галстук, очки без оправы, из аксессуаров – только простые наручные часы. Этикетом он владел в совершенстве. Представляясь королеве, произнес наверняка тщательно отрепетированную фразу о «долгих добрососедских отношениях между нашими странами по обе стороны Пролива». Его сопровождали трое пожилых советников, представляющих национальные меньшинства страны – малайзийцев, тамилов и белых, и при каждом молодой помощник, иногда и не один. Сильвестр засвидетельствовал королеве свое почтение, выдержал ровно шестьдесят секунд вежливой беседы ни о чем, затем извинился и отошел – но прежде сказал Виллему какую-то любезность на фучжоу, а затем перевел ее на тяжеловесный английский для Саскии. Та мысленно сделала себе заметку: поинтересоваться историей Сингапура, уточнить, как он связан с голландской Ост-Индией.

Вердикт: Сильвестр Лин – высокое сопротивление, низкая подъемная сила.

После ныряльщика Жюля глава итальянской делегации был, пожалуй, самым красивым мужчиной из тех, кого здесь встретила Саския. Лет сорока, самоуверенный и элегантный, со светлыми волнистыми волосами до плеч, вроде бы растрепанными, но каким-то загадочным образом никогда не падающими на лицо. Он здесь представлял Венецию. Венецианца звали Микьель (именно так, с мягким «кь»), и к его имени не прибавлялись титулы, способные указать на профессию или положение в обществе: «доктор», «профессор», «граф», «преподобный» или еще что-нибудь такое. Было смутное ощущение, что Саския должна знать, кто он такой, – но она не знала. В доковидные времена он поцеловал бы ей руку. Теперь – изобразил поцелуй руки на расстоянии двух метров. В ответ Саския с теплой улыбкой накрыла руку ладонью.

– Мне следовало догадаться, что здесь непременно будет кто-то из вашего города, – сказала она.

Микьель кивнул.

– Как известно вашему величеству, Венеция возведена на болоте, ибо у гуннов не было кораблей. Со времен готского вождя Алариха мы строили дома на сваях. – Он обвел взглядом зал. – А здесь ту же технологию приняли после урагана «Харви»[36].

История Венецианской республики, долгая и славная, сверкающая золотом и пахнущая кровью, была Саскии хорошо известна. Долгая история – и бесславный конец в Наполеоновскую эпоху, когда республика, насчитывавшая одиннадцать столетий, попросту растворилась, сперва подпав под австрийское господство, а через несколько десятков лет сделавшись одной из областей объединенной Италии. В последние десятилетия о Венеции снова заговорили – из-за изменений климата и подъема уровня моря, для нее особенно грозного. Вроде бы венецианцы пытались выстроить защитный барьер, но из этого ничего не вышло…

– Если наведете справки – а вам, правительнице страны, расположенной ниже уровня моря, следует знать о таких вещах, – немедленно услышите печальную историю проекта MOSE[37], – подсказал ей Микьель.

А итальянец не промах – умело преподнес ей недостающие сведения и тут же поднял деликатную тему.

– Ситуация у вас и в самом деле непростая, – ответила она. – Все эти каналы, болота… От Адриатики просто невозможно отгородиться так же, как мы отгородились от Северного моря.

Микьель кивнул.

– Строить стены бессмысленно – в лучшем случае лишь поможет выиграть время. Необходимо остановить подъем уровня моря. Иначе наш город погибнет.

Саския подняла брови и улыбнулась, показывая, что готова счесть это за шутку и пропустить мимо ушей. Для вечеринки с коктейлями разговор пошел слишком уж прямой и откровенный. Невозможно «остановить подъем уровня моря» в одном-единственном месте – он везде одинаков. Либо уровень моря поднимается, либо нет. Чтобы его остановить, нужно изменить климат во всем мире. Мышление такого типа – давайте, мол, изменим климат на всей планете, чтобы нашему городу стало хорошо, – было вполне естественно для Венеции века этак двенадцатого, но в наше время несколько режет слух.

Он с обезоруживающей улыбкой пожал плечами.

– Прошу прощения, – сказал он, – разве нас не для этого здесь собрали?

– А вам известно, кто приглашен? – спросила Саския.

– Узнал только четверть часа назад. Лондон, Сингапур, Венеция, Нидерланды – и, разумеется, Хьюстон. Что у них общего?

– Кроме очевидного? Того, что всем им подъем уровня моря грозит гибелью?

– То же верно и для Бангладеша. И для Маршалловых Островов. Но их здесь нет.

– Деньги, – ответила Саския, не сводя глаз с ряда сверкающих запонок на рукаве одного представителя лондонской делегации. Разумеется, сделаны на заказ: одна, чуть больше остальных, перекликается с массивными наручными часами. Вот почему еще выгодно быть королевой: можно даже не притворяться, что подобные вещи производят на тебя впечатление.

– Чтобы вступить в клуб, – подхватил Микьель, обводя комнату сдержанным жестом, – по-видимому, необходимо испытывать серьезную угрозу со стороны моря, а кроме того, иметь достаточно денег и, я бы сказал, достаточно технократический менталитет, чтобы быть готовыми с ней бороться.

Саския сделала мысленную заметку: поручить Амелии выяснить, не связан ли итальянец с фашистами.

– А Венеция отвечает этим требованиям? – спросила Саския. Пусть видит, что она тоже умеет говорить напрямик.

– Формально? Нет. Безусловно, она под угрозой. Но это просто еще один современный город, весьма стесненный в средствах. Часть страны, в которой климатическая ортодоксия считается пустой болтовней. Как и в Нидерландах.

Не было нужды спрашивать, что понимает Микьель под «климатической ортодоксией». Даже не будь она главой страны с традиционно сильной партией «зеленых», ей по уши хватило бы почти ежедневных экологических лекций от Лотты.

– И все же… будь вы здесь в каком-то официальном качестве, думаю, вы бы чуть больше рассказали о себе, – заметила она.