Прайд Саблезуба Щепетов Сергей

Глава 8. Знакомство

Приближаясь к берегу, где стоял вигвам, Семен ощутил некоторое беспокойство и подумал, что пора бы ему уже научиться жить по правилам. То, что дневная норма приключений на сегодня выполнена и перевыполнена, еще ни о чем не говорит — неприятности любят сбиваться в стаи. Опять же, этот странный ночной гость…

Примерно в сотне метров от лагеря Семен сбросил тушу на траву, взял в руки посох и стал… ну, не то чтобы красться, а двигаться с осторожностью. Когда он выбрался из зарослей, то обнаружил, что предчувствие его не обмануло — на глинистой площадке, загороженной вигвамом, шевелилось нечто крупное.

«Этого еще не хватало! — в бессильной злобе подумал Семен. — Нам каждый гость выходит боком, какой бы ни был он земли! Кто там может быть? Медведь? И опять я сам виноват: надо было все-таки развести костер и продымить территорию — ни один нормальный зверь дыма не любит. А теперь что делать? Сесть в сторонке и ждать, когда уйдет? А вот фигушки! Волк я или не Волк?! Тигр или не Тигр?! Гнать, только гнать — в шею! Почему-то мне кажется, что это не хищник…»

Приняв такое решение, Семен стал настраиваться на ментальный контакт неведомо с кем: «Я огромен, свиреп и совершенно непобедим! От меня надо немедленно спасаться!» При этом он размахивал посохом и воображал, будто лупит по бокам средних размеров медведя — не пещерного, конечно. Разминка в общем прошла по плану, только сквозь зыбкий туман самовнушения все время пробивалась мысль, что на самом деле он хочет есть, а не воевать с кем-нибудь.

В конце концов он занял исходную позицию метрах в двадцати от вигвама на границе кустов. Еще раз всмотрелся, почесался, матерно ругнулся, выдохнул, изгоняя из организма остатки страха, вновь набрал в грудь воздуха и, взмахнув посохом, с ревом устремился на штурм собственного лагеря.

Как он успел заметить на бегу, медведей на площадке оказалось не один, а целых два. Только они были какие-то тощие и длиннолапые, и передвигались почему-то на задних. Один метнулся к берегу и исчез — в воду спрыгнул, наверное. Другой кинулся в противоположную сторону, налетел на вигвам и… свалил его!

Тяжело дыша, с занесенным для удара посохом Семен стоял и смотрел, как существо копошится в руинах его жилища. Тренога, вообще-то, конструкция довольно устойчивая, а в данном случае «ног» было не три, а целых шесть, так что существу, чтобы свалить все это, пришлось сломать одну стойку и изрядно порвать покрышку. Больше всего оно напоминало огромную обезьяну мужского пола, только двигалось как-то странно, и никак не удавалось рассмотреть его голову. Семен почувствовал, что существо боится — дико боится, — и решил «поддать жару»: грозно заорал что-то матерное. Существо дернулось туда-сюда, встало на четвереньки и… исчезло.

В полной растерянности Семен опустил посох, протер глаза, посмотрел по сторонам — никого и ничего, только сваленный вигвам.

Раздался глухой стон, Семен вздрогнул, опустил глаза — существо было на месте. Оно пыталось ползти по скомканной покрышке. Вот теперь, наконец, удалось разглядеть его голову. Когда Семен понял, что именно он видит, то оторопел окончательно.

То есть обалдел настолько, что опустился на корточки и начал скрести ногтями собственный затылок.

Дело в том, что вместо головы у существа был горшок.

Любимый Семенов горшок — толстый, кривобокий и закопченный.

Через некоторое время хозяин стоянки сообразил, что горшок все-таки голову не заменяет, а помещается на ней.

Между тем существо сползло с кожаных руин и двинулось в сторону почти отвесного склона, ограждающего площадку с одной стороны. «И куда же, интересно, ты направляешься?» — мысленно поинтересовался Семен. Страха он почему-то не испытывал, хотя существо было, как минимум, вдвое крупнее его.

Как будто прочитав чужие мысли, гость сменил курс и, щупая перед собой дорогу, двинулся в сторону берега. Семен ему не мешал и вскоре понял, что никуда он не денется, поскольку все время забирает вправо от генерального курса — в общем, идет по кругу.

Никакого особого разгрома в лагере не наблюдалось. Возможно потому, что и громить-то было нечего: ну, валяется посуда, но, слава богу, ничего не разбито. Зато всюду на мокром суглинке видны следы — те самые, 62-го размера. Судя по форме безволосых коричневых стоп горшкоголового пришельца, большинство отпечатков ему и принадлежали. Были здесь и другие — в общем-то, похожие, но чуть поуже и покороче. Семен отошел в сторонку и стал наблюдать за перемещениями гостя. «Когда-то в юности была у нас игра: на ровной площадке участники встают по стойке смирно, а тот, кто водит, ходит между ними на четвереньках и с важным видом повторяет: „Я — Луноход-1, я — Луноход-1“. Кто не выдержит и засмеется, сам становится на четвереньки и начинает ползать со словами: „Я — Луноход-2, я — Луноход-2“. Выигрывает тот, кто удержится от смеха дольше всех. Хорошая игра, интеллектуальная, но надеть горшок на голову еще никто не додумывался».

В конце концов существо, кажется, осознало бесплодность своих попыток, распласталось на земле и с глухими стонами стало тыкаться горшком в глину.

— А вот этого — не надо, — сказал Семен. — Если разобьешь посудину, убью на месте!

Мысленный посыл был, вероятно, достаточно сильным, а существо восприимчивым — дергаться оно перестало. Семен подошел, опустился возле него на корточки и попытался снять горшок — ничего не получилось.

— Застрял, — констатировал Семен. — Чего и следовало ожидать. Что делать будем: бить горшок или голову отрезать? Ее потом можно будет сварить и, когда хрящи размякнут, вытащить по частям. А вот новый горшок мне не сделать — в чем еду-то готовить? Так что придется резать.

Ответом был глухой стон. Семен вздохнул и при помощи мата, пинков и тычков начал приводить существо в сидячее положение. Когда это удалось, он вновь занялся посудиной. Однако сколько он ее ни крутил, горшок не снимался. «Где-то в литературе такой сюжет уже встречался, но, хоть убей, не вспомню, чем дело кончилось. Думать, однако, надо».

Думал он довольно долго, а потом отправился к лодке. Она уже не стояла носом на берегу, а плавала на привязи в небольшой заводи, поскольку вода успела изрядно подняться. Среди мусора и воды, накопившихся на дне, он разыскал маленький горшочек с «герметиком» — топленым салом, смешанным с глиной. Тратить ценный продукт не хотелось, но выхода, похоже, не было.

Пропихивая палец между челюстью гостя и краем посудины, Семен кое-как намазал салом соприкасающиеся поверхности. После чего, упершись коленом в волосатое плечо пришельца, принялся тянуть горшок вверх и поворачивать вокруг вертикальной оси. Полного успеха это не принесло, однако удалось найти такое положение, в котором кости черепа наиболее полно соответствовали форме сосуда. Семен вздохнул, зажмурился и рванул…

— У-у-ой! — сказало существо.

Голова его была свободна — на Семена смотрели налитые кровью круглые, близко посаженные глазки. «Впрочем, все по порядку, — сказал сам себе Семен. — Составим описание для потомков. С чего положено начинать? С габаритов, наверное. Рост: похоже, до двух метров не дотягивает. Впрочем, стоячим и распрямленным я его еще не видел. Вес: значительно больше центнера — точно оценивать „на глаз“ таких тяжеловесов я не умею. Тело покрыто шерстью — серовато-бурой, довольно густой, но, кажется, без подшерстка. Волос нет на стопах, ладонях и коленях — там грубая коричневая кожа. Плечи и руки полностью покрыты волосами, но густота их уменьшается к кисти. На шее тоже волосы, но на лице их нет, там просто подвижная темная кожа. Впрочем, над верхней губой что-то растет, образуя некое подобие усов. Глаза темные, с обычными человеческими зрачками. Когда скалится, видно, что зубы очень крупные, желтоватого цвета, ровные, без сильно выступающих клыков — признак травоядности или всеядности. Над глазами мощные выступы — куда там неандертальцам! Скулы выступают сильно, нос приплюснутый с глубоко вдавленной переносицей. Уши почти безволосые, немного заострены кверху. Лба почти не видно — вместо него массивные надбровные дуги, за которыми немного кожи, а дальше уже растут волосы. Голова как бы заострена на затылке, а шея толстая, с мощными затылочными мышцами. Ну, и самый главный признак — нижняя челюсть очень массивная, но скошенная назад — того, что у людей называют подбородком, нет и в помине. Широкая мускулистая грудь, да и вообще мышц навалом, а жировая прослойка под кожей если и есть, то распределена равномерно и жировых складок не образует. А член… В общем, не маленький, скорее совсем наоборот».

Существо раздувало ноздри и шумно дышало. Семен, вглядываясь в светлеющие глазки (краснота белков быстро исчезала), попытался установить ментальный контакт. Ничего не получилось — в шоке, кажется, были оба. Тогда Семен придумал другой вариант начала знакомства: пошарил в кармане рубахи и протянул на ладони пару луковиц болотной осоки:

— На, ешь!

Существо воровато-испуганно зыркнуло глазами вправо-влево, подняло руку и… Ну, прямо как птица клювом: раз-два, и оба корешка оказались во рту. Три-четыре движения нижней челюстью, глоток — все. «Есть контакт», — мысленно усмехнулся Семен и извлек из кармана оставшиеся луковицы. Существо смелО их с тем же проворством. Потом потянулось обеими руками к голове Семена. Кисти, кстати, были с противопоставленным большим пальцем — у обезьян он расположен совсем не так. Сами же лапки у существа были еще тех размеров — такими только подковы гнуть и пятаки ломать, однако Семен, при всем старании, опасности не почувствовал и склонил голову. Чужие толстые пальцы начали перебирать его длинные спутанные волосы, почесывать кожу.

Семен уже забыл, когда в последний раз мыл голову, а причесывался давно уже исключительно с помощью собственной пятерни. Дело в том, что налобная повязка воина-лоурина, помимо ритуального, имеет и вполне практическое значение — не дает волосам лезть в глаза. Ну, а коли они жить не мешают, то можно на них внимания не обращать — зеркал здесь нет. И вот теперь этот человекоподобный амбал перебирал его волосы… а Семен мучился, пытаясь вспомнить мудреное словечко. Наконец вспомнил, и все стало ясно: груминг! Да-да, способ коммуникации и улаживания конфликтов у человекообразных обезьян! Это когда они подолгу вылавливают блох друг у друга. Только эта операция если и гигиеническая, то в последнюю очередь: главное — общение. Кажется, есть даже версия, что звуковая речь возникла, когда сообщества гоминидов усложнились настолько, что груминг оказался недостаточным для поддержания внутреннего равновесия в группах.

— Ну, ладно, — прервал он в общем-то приятную процедуру, — считай, что мир уже заключен. Мне, конечно, интересно, зачем ты сюда приперся и как умудрился надеть горшок на голову. Но мое научное любопытство пересиливает вполне банальное чувство — есть я хочу, понимаешь? Ням-ням давно нету. Так что пошли!

Семен встал и сделал приглашающий жест — топай, дескать, за мной. Пришелец, как это ни странно, охотно подчинился.

Проблема заключалась в том, что Семен нарушил вековечный обычай — не наелся возле свежей добычи. Сначала он действовал по правилам: вырезал теплую печень, поднес ко рту, собрался уже прихватить зубами и отрезать кусочек, но остановился: «А кого это, собственно, я собрался есть? Это ведь свинья — чуть ли не самое популярное домашнее животное в моем мире. Здесь, правда, оно дикое, но от этого свиньей быть не перестает. А в памяти плавают три-четыре истории о том, как люди, поев сырой свиной печенки, потом имели… гм… скажем так, много проблем. Вплоть до летального исхода. В ней, якобы, иногда заводится некий паразит, который, оказавшись в организме человека, оказывает на него очень „благотворное“ действие. В данном случае свинья дикая, и век нынче примерно минус сто пятидесятый — все вокруг экологически чистое. Это с одной стороны. А с другой… Помнится, когда бледнолицые заинтересовались здоровьем южноамериканских индейцев, то обнаружили, что некоторые прибрежные племена больны все поголовно, причем из поколения в поколение — они так всегда жили. И никто их не заражал — они цепляли паразитов из каких-то моллюсков, которыми питались. Другой пример, уже из XX века: туристы и приезжие, посещавшие бассейн одной большой северной реки, регулярно и тяжело болели. Долго врачи не могли понять почему. Потом разобрались — дело в местном деликатесе, который готовится из сырой рыбы. А в ней, оказывается, содержится… Но тут загадка: местные-то люди (тоже белые, кстати) ее едят веками и — ничего! Как так?! А все оказалось просто: местное население так и живет с глистами — с детства. Просто они привыкли и страдают от этого не сильно. А если вспомнить, как Фарли Моуэт изучал паразитов у карибу в „Людях оленьего края“, то вообще ничего в сыром виде есть не сможешь». В общем, было не очень понятно, чем дикий кабанчик хуже других животных, но история о свиной печенке и прочие воспоминания напрочь отбили у Семена желание ставить на себе эксперименты: «Этак наешься, а потом будешь день за днем прислушиваться к собственному организму: завелось в нем что-нибудь или нет. Уж лучше потерпеть пару часов до лагеря, до костра».

Добыча оказалась на месте — никуда не делась. Семен собрался уже взвалить тушу на плечи, но передумал и решил поставить научный эксперимент:

— Бери и неси! — голосом и жестом приказал он человекоподобному. — Туда неси!

Удивительно, но команду существо поняло и выполнило, правда, взваливать на плечи не стало, а понесло тушу перед собой, держа за ноги. Наверное, с такими мышцами это было нетрудно.

Возле порушенного вигвама туша была опущена на землю. Семен немного подумал, а потом взрезал шкуру на задней ноге, отпластал кусок мяса с ладонь размером и протянул своему помощнику. Тот схватил, лизнул, а потом расправился с ним в два приема: оторвал половину, проглотил и тут же отправил следом остаток. И сморщил морду в гримасе, которая, вероятно, означала полнейшее удовольствие.

— Ладно, — сказал Семен, — нужно срочно организовать костер и сварить мясо — сделать «трехминутку».

Он имел в виду блюдо быстрого приготовления: когда в кипяток засыпается тонко нарезанная мякоть и извлекается оттуда сразу же после повторного закипания. Гостя своего он оставил стоять столбом посреди лагеря, а сам занялся заготовкой дров по окрестным кустам. Вскоре, однако, оказалось, что волосатый абориген делает то же самое — таскает и складывает в кучу ветки и палки. Семен хотел уже порадоваться такой подмоге, но быстро сообразил, что гоминид занимается имитацией — просто повторяет его действия, не понимая их смысла. Он таскает все подряд — сухие, сырые, гнилые и такие коряги, которые в качестве дров вообще не годятся. Тем не менее Семен сказал помощнику «вери велл!» и похлопал его по волосатому плечу.

Процесс высекания искр при помощи двух кусков кварцита, насыщенных мелкими кристалликами сульфидов, а также раздувание трута вызвали у существа живейший интерес: оно стояло рядом на четвереньках, тянулось мордой и фыркало, когда в ноздри попадал дым, — огня оно явно не боялось.

Пока закипала вода в горшке, Семен резал мясо, и ему было не до размышлений. Их время настало после того, как в желудок переместилось добрых килограмма полтора мякоти. Мясо еще осталось, и нужно было решить фундаментальный вопрос: делиться или не делиться? Существо сидело напротив и пускало слюни в буквальном смысле слова.

«С одной стороны, я добрый и еды мне не жалко. Но с другой стороны, и глупый, потому что жалеть ее нужно — слишком тяжело достается. Кто это вообще такой? В палеоантропологии я, увы, дуб дубом. Это, конечно, не обезьяна, но и на человека… гм… Впрочем, если принять эволюционную теорию, то с какого места существу уже можно присваивать это „гордое“ имя? Скорее всего, данная особь представляет собой какую-нибудь тупиковую ветвь, происшедшую от Homo erectus. Кажется, их же называют „питекантропами“ и еще как-то. Некоторые считают, что они были предками неандертальцев, и еще… В общем, много чего можно вспомнить, но надо извлечь из памяти что-нибудь полезное. Значит, так: раньше кроманьонцев появились неандертальцы, а раньше неандертальцев вот эти самые „эректусы“ — прямоходящие, значит. И вымерли они, кажется, не так уж и давно — примерно 100 тысяч лет назад. Существует мнение, что небольшие популяции этих существ могли сохраниться и до нашего времени — лешие, русалки, снежные человеки и им подобные. Правда, некоторые считают, что все это не „эректусы“, а ушедшие в подполье и деградировавшие неандертальцы.

Наблюденные факты наталкивают на мысль о снежном человеке, он же большеног (бигфут), сасквоч, волосатик, йети, алмасты и так далее. То есть существует ли он — не ясно, но проблема имеет место быть. И суть ее, кажется, заключается в том, что эти йети контактируют с человеком чуть ли не всю его историю, в том или ином виде они присутствуют в легендах и преданиях, кажется, всех народов. Они попадаются на глаза, оставляют следы, утаскивают в плен мужчин и женщин, вступают с ними в интимную связь, сами попадают в плен, подвергаются сексуальному насилию и даже рожают детей-метисов. Непротиворечивых свидетельств накопились тысячи, если не десятки тысяч, а количество сомнительных вообще учету не поддается. В общем, всего этого навалом, нет только самого йети. Снежный человек — и живой, и мертвый — умудряется исчезать на подступах к тому рубежу, за которым начинается наука, то есть относительно точное, позитивное знание. И трупы, и скелеты, не говоря уж о живых особях, даются в руки исключительно дилетантам или, скажем так, непрофессионалам. При приближении „науки“ живые сбегают, а трупы выбрасываются или хоронятся неизвестно где. „Наука“ на это обижается и отказывается признавать существование йети. А ведь и надо-то всего ничего — хотя бы обломок челюсти.

Почему же они так плохо ловятся? Есть гипотеза, что они умеют „отводить глаза“ — исчезать на месте. Точнее, сами-то они никуда не деваются, но человек как бы перестает их воспринимать в качестве материального объекта. Кстати, похоже, нечто подобное со мной случилось и в тот, и в этот раз. Куда деваются трупы и кости, эта гипотеза не объясняет.

И еще одна странность. В этом мире я появился не вчера, имел дело с оленями, волками, мамонтами, саблезубами. И всякий раз при первом „ментальном“ контакте чувствовал, что жизнь моя даже не на волоске — она вообще ни на чем не висит. А вот с этим чудиком все по-другому: нет чувства опасности. Нет, и все! Этот мужик может свернуть мне шею одним легким движением — а мне не страшно! Явная ненормальность! И потом, Семхон, конечно, известный приколист, но с чего бы это я попер на них с палкой?! Что должно отключиться в мозгах, чтобы я решил, будто такое деяние окажется безнаказанным? Нет, как-то все это странно… И исчезают они… Может, и правда, внушение? Суггестия, по-научному? А почему нет ментального контакта? Потому что нет страха, нет напряжения? Странно…

Так что же делать? Если по уму, то парня надо просто прогнать — это, наверное, получится. Если же начать его кормить, то я быстро останусь без мяса, а он, чего доброго, приручится. Ну зачем мне ручной питекантроп?! Совершенно незачем!»

Приняв такое решение, Семен посмотрел на гостя, вздохнул и… подвинул ему миску с остатками мяса:

— Ешь!

— Гмрл! — сглотнул слюну сасквоч, оскалил зубы (улыбнулся?) и потянулся к еде. Первая его реакция была вполне ожидаемой, а вот потом…

Потом гоминид начал торопливо пихать кусочки мяса за щеки. Когда его морду безобразно раздуло с обеих сторон, немного мяса еще оставалось в миске. Он смотрел на эти остатки буквально со слезой во взоре, но в рот больше ничего не лезло. Тогда он коротко глянул на Семена, встал и… убежал в кусты. Тот остался сидеть, растерянно глядя ему вслед. Вообще-то, он был не прочь на этом и прекратить знакомство, но почему-то чувствовал, что надеяться на такое не стоит.

Семен уже начал резать мясо для второй порции, когда сасквоч вернулся: зрелище он являл собой, прямо скажем, фантастическое.

— М-да-а, парень! Эта штука у тебя, оказывается, не только висеть может. В боевом положении полметра в ней, конечно, не будет, но к тому близко… Это ж какое надо иметь влагалище, чтобы… В общем, имя тебе я придумал: «Эрек». Может, ты и не относишься к виду Homo erectus, но эрекция у тебя будь здоров. Короче: тащи сюда свою бабу — не бойся, не отниму!

Получивший имя гоминид смотрел на него непонимающе. Тогда Семен повторил требование, сопровождая его жестами: указал на кусты, на кучку нарезанного мяса, обозначил руками женскую грудь (должны же быть у его подруги молочные железы?), изобразил процесс жевания и глотания. Теперь Эрек понял и, оскальзываясь на размокшей глине, кинулся к зарослям. Семен же мысленно застонал: «Господи, что я творю?! Зачем?! Уже стрелять почти нечем — где я добуду еще мяса?! Недаром же говорится, что доброта хуже воровства…» Но дело было сделано, и вскоре возле костра появилась юная леди.

Почему юная? А черт его знает — такое впечатление. Она оказалась чуть помельче своего приятеля — примерно на полголовы выше Семена, но значительно шире его в плечах. Волосяной покров у нее был таким же сплошным, как и у Эрека, но чуть отличался по масти — с рыжеватым оттенком. Волосатые груди производили внушительное впечатление, но нельзя было сказать, что они болтаются, как полупустые мешки. А лицо… В общем, лицо не напоминало ни Софи Лорен, ни Мерилин Монро.

— Как же мне тебя-то назвать? — озаботился Семен. Красотка издала невнятный мычащий звук — она явно робела. В мозгах Семена немедленно возникла ассоциация с героиней популярной когда-то песенки в исполнении знаменитой певицы.

— Я буду звать вас Мери, — заявил он. — А я просто Семхон по кличке Длинная Лапа. Не изволите ли мясца?

Она изволила. Эрек ей помог. Семен изображал радушного хозяина, и в итоге туша кабанчика уменьшилась на добрую треть. Впрочем, гости съели бы, наверное, гораздо больше, но трогать мясо самостоятельно они стеснялись, так что пришлось довольствоваться выданной порцией. Такая покладистость Семена немного порадовала, но, честно говоря, мяса все равно было жалко до слез. Создавалось впечатление, что эти существа на самом деле не такие уж и голодные, просто мясо для них лакомство, от которого невозможно оторваться. Надо было решать, что делать дальше.

Между тем новоназванная парочка, уразумев, что больше им ничего не дадут, перебралась на десяток метров в сторонку, поближе к кустам — уселась прямо на мокрую травку, принялась тихо ворковать и перебирать шерсть друг на друге. Семен же решил заняться восстановлением вигвама — вид руин производил на него гнетущее впечатление. Он возился не меньше получаса, прежде чем понял, что жилище надо не восстанавливать, а строить заново: снять покрышку, развязать и заново собрать слеги… Кое-где шкуру придется зашивать, но лучше это делать, когда она будет в натянутом состоянии. Он начал уже развязывать крепежные ремни, когда вспомнил, что оставил в лесу арбалет. Дождь в ближайшее время может начаться, а может и не начаться, но оставлять в лесу единственное настоящее оружие в высшей степени легкомысленно. Конечно, в первую очередь нужно за ним сходить, но… Но не сожрут ли в его отсутствие эти ребята остатки мяса? Вот будет обидно! Но и арбалет оставлять нельзя! Мокнуть ему совершенно ни к чему… Спрятать мясо? А куда его тут спрячешь?!

В конце концов он решил воззвать к разуму своих гостей, но… Но не смог сделать этого сразу — пришлось подождать, пока они закончат заниматься… Чем? Ну, назовем это соитием. Занимались они им вполне по-человечески — лежа лицом к лицу. Ждать, впрочем, пришлось недолго.

— Вот это — не трогать! — грозно сказал Семен, показывая на тушу. — Это — не трогать! Это — нельзя! А то самих на мясо пущу! Ясно?

Что уж им стало ясно, уловить было трудно, но заурчали в ответ они вполне согласно и даже слегка испуганно. Вероятно, на большее рассчитывать не стоило, и Семен, захватив посох, отправился в лес.

Он очень торопился и, разумеется, результат оказался обратным. Срезанный через заросли путь привел его в очень похожее место. Вроде бы все здесь так и было, только отсутствовало дерево, на сук которого он повесил арбалет. В общем, пришлось возвращаться и идти старой дорогой. Его беспокойство и раздражение почти исчезли, когда он, подходя к лагерю, увидел, что его вигвам стоит на месте, как и раньше. «Надо же, какие молодцы! — подумал он. — Может, они и покрышку успели зашить?» Разочарование было полным: ситуация оказалась повторением истории с дровами — чистой воды имитация. Причем имитация не результата, а процесса деятельности, без всякого понимания цели и смысла. «В общем, конструкцию придется разбирать, они только еще больше все перепутали и перемазали глиной. Зато мясо не тронули — и на том спасибо! А это что такое?!»

Было чему удивиться: возле кострища прямо на земле лежал приличный ворох стеблей водного растения, которым местами зарос берег. Толстые трубчатые стебли были не сорваны, а как бы выдернуты из узлов-сочленений и имели на концах мягкую «зону прироста». Судя по всему, эти окончания полагалось употреблять в пищу. Но самое смешное было даже не это: на остывших углях костра лежала рыба! Да-да, три колючих шипастых бычка вместе с головами и внутренностями!

«Это мне, что ли? — изумился Семен. — Однако… Да как же они бычков поймать исхитрились?! В такой-то воде?! Сейчас и удочку закидывать бесполезно! А почему на углях лежат? А-а, знаю! Это тоже имитация! Они, наверное, давно за мной следили, подсмотрели, как я пеку рыбу, и теперь воспроизвели ситуацию. Забавно… Надо, наверное, их поблагодарить. Или не надо? Между прочим, вопрос непростой. Он может повлиять на взаимоотношения в „группе“. Вот, к примеру, если наша Танечка наберет текст моей статьи, то я, конечно, скажу ей спасибо, но это будет игра в вежливость, поскольку мы оба прекрасно понимаем, что благодарить ее я не должен — она за это зарплату получает. А вот если то же самое проделает, допустим, жена, то благодарить надо обязательно, поскольку с ее стороны это будет любезность, услуга, оказывать которую она совершенно не обязана. Некоторые обезьяны живут группами, в которых ярко выражен элемент доминирования, то есть имеется самый главный самец. Большинство человеческих сообществ тоже имеют иерархическую структуру. Этим ребятам вряд ли знакомо чувство благодарности, зато они, наверное, четко представляют взаимоотношения с доминирующей особью, которой меня почему-то считают. Еда, несомненно, предназначена мне, но что она собой представляет: всю добычу полностью, которой я должен с ними поделиться, или просто мою долю, которую нужно съесть? Как поступить? Что опаснее: показаться „злым начальником“ или снизить в их глазах свой статус? Н-ну, с учетом того, что на дворе у нас каменный век… В общем, надо им выразить одобрение, но не благодарить. Рыбу съесть самому, а травой поделиться. Где, кстати, они?»

Эрека и Мери Семен обнаружил все там же — на травке возле кустов. Ничего выразить он им не смог, поскольку они опять были заняты. На сей раз в позе, которую называют «по-собачьи».

«Верный подход, — одобрил Семен. — В этом деле позиций должно быть много и разных».

Погода никак не налаживалась, но и без нее все шло к тому, что Семен застрял, причем капитально. Он обследовал русло километров на пять вверх по течению: воды, конечно, значительно больше нормы, но окружающий рельеф оставляет мало надежды, что удастся двигаться вверх, даже когда она спадет: «Похоже, в малую воду тут будут сплошные перекаты или пороги, разделенные небольшими спокойными участками. Будь лодка надувной, можно было бы попытаться если и не пройти руслом, то обнести трудное место по суше. Но, во-первых, совсем не факт, что там, вдали, будет лучше. Почти равнинная река в верховьях превращается в горную — что в этом особенного? В общем, похоже, приплыл…»

Друзья-питекантропы никуда не делись. Время от времени, особенно когда шел дождь, они надолго исчезали в зарослях, но потом возвращались. Поскольку продолжения плавания в обозримом будущем не предвиделось, Семен с помощью Эрека вытащил лодку на берег к самому лагерю (чтоб была на виду) и перевернул ее кверху днищем. Потом он решил переместить под нее часть снаряжения, чтобы освободить в вигваме место для костра, однако успел лишь подпереть палками борт, как начался очередной ливень. Семен его переждал, а когда вылез наружу, то, к немалому своему изумлению, обнаружил, что Эрек и Мери не сбежали, как обычно, в лес, а сидят под лодкой с весьма довольным видом. Семен выгонять их не стал, и парочка, похоже, решила свить там гнездышко. Однако уже на другой день приключился эксцесс: похоже, они там решили позаниматься своим любимым делом, вошли в раж и… В общем, подпорки вывалились, и лодка накрыла их в самый неподходящий момент.

Изнутри послышался испуганный визг, и Семену пришлось срочно решать, что делать: хохотать или спасать? А если спасать, то волосатых любовников или лодку? Сами они поднять ее почему-то не могли…

Судно свое Семен отвалил и обнаружил, что ничего смешного, на самом деле, в ситуации нет. Оказавшись внезапно в темноте, Мери перепугалась, у нее произошло рефлекторное сокращение мышц — в том числе и тех, управлять которыми большинство особей женского пола не умеют. А мышцы эти совсем не слабые. В общем, произошло то, что в медицине называют «ущемлением». В итоге ее партнер оказался… м-м-м… сильно ограничен в свободе передвижения. Ему не то что лодку поднять, ему, похоже, и шевелиться было больно. Кроме того, он явно не понимал, что случилось, и был в ужасе. Что прикажете делать в такой ситуации?

Впрочем, паниковал Семен недолго. Его медицинских знаний хватило, чтобы найти выход — все тот же груминг. Сначала он рыкнул на незадачливых любовников, приказав им не двигаться. Потом сел рядом на корточки, начал говорить всякую чушь ласковым голосом, чесать и гладить их шерсть. Это подействовало — минут через 30—40 они смогли расцепиться. Эрек долго с удивлением разглядывал свое пострадавшее орудие.

Шок от случившегося, вероятно, был так силен, что парень целые сутки провел в режиме полового воздержания. Если учесть, что обычно они с Мери только днем успевали позаниматься не менее 3—4 раз, то ему можно было от души посочувствовать. Постепенно все наладилось, в дождь и на ночь парочка по-прежнему забиралась под лодку, но своими любовными играми занималась уже исключительно под открытым небом.

Проблему с мясом Семен решил следующим образом: стал делить его поровну. В том смысле, что сколько себе, столько и им. На двоих, конечно. Эреку и Мери это было на один укус, но кормить их по-настоящему Семен и не собирался. То ли в благодарность за лакомство, то ли из каких-то иных соображений, ребята охапками таскали в лагерь какие-то съедобные растения. Семен их пробовал и старался запомнить понравившиеся. Из всего ассортимента самыми вкусными оказались те самые корешки, которыми лакомились кабаны. Правда, быстро выяснилось, что в сыром виде они обладают некоторым слабительным действием. Рыба тоже иногда появлялась «на столе», но довольно редко. Зато Семен наконец отведал черепашьего мяса — очень даже неплохо, жаль только, что черепахи здесь совсем не гигантские.

В общем, новые знакомые начинали Семену даже нравиться. Делать в непогоду все равно было нечего, а наблюдения над ними отвлекали его от горестных мыслей. Кроме всего прочего, они оказались весьма чистоплотными существами — у них был странный инстинкт устранения следов своего пребывания. Немногочисленные огрызки и объедки на землю они не бросали, а старались закинуть подальше в воду. В нее же они отправляли естественные надобности организма, уходя для этого далеко вниз по течению. Кроме того, они прекрасно плавали и очень любили купаться — температура воды, похоже, значения для них не имела.

Были ли они разумны? Однозначно этот вопрос не решался. Из всех существ, с которыми пришлось общаться Семену в этом мире, легче всего, как это ни странно, контакт получался с волками. Не считая людей, конечно. Впрочем, хвастаться ПОЛНЫМ взаимопониманием, пожалуй, ни с кем не приходилось. Так вот, эти питекантропы были, безусловно, ближе к людям, чем те же волки, но гораздо дальше, чем неандертальцы. Ментальный контакт никак не налаживался. При этом звуковую речь Семена, сопровождаемую незатейливыми мысленными посылами, они понимали, и чем дальше, тем лучше. А вот он их…

Какая-то речь у них все-таки была, но она скорее осложняла взаимопонимание, чем облегчала. Семен вспомнил «язык пекинских синантропов» из повести Елены и Александра Марковых — похоже, авторы почти ни в чем не ошиблись, но что с этим делать?! Он насчитал не больше десятка отдельных звуков или звуковых фраз, которые использовались в различных ситуациях и означали не всегда одно и то же. Точнее, у каждого «слова» было очень много смыслов, и угадать, какой именно имеется в виду в каждом конкретном случае, обычно не представлялось возможным. Например, звукосочетание «таа» или «тхаа» — это зубы, когти, нож, палка, хищный зверь, а также Эрек, Семен, мужские половые органы и многое другое. Сочетание «маа» или «мхаа» обозначает Мери, лодку, еду, воду, радость, сытость, лес и так далее. Просто звук «аа» — птица (летящая, но не сидящая!), ветер, ночь, темнота, огонь, желание, размышление и, похоже, еще с дюжину абстрактных понятий — ну, как тут разговаривать?! Тем не менее питекантропы как-то общались друг с другом и с Семеном. У них было даже нечто похожее на зачатки юмора.

Примерно на пятый-шестой день знакомства можно было подвести кое-какие итоги. Эти существа в общем-то всеядны, как люди, но, в отличие от последних, предпочитают растительную пищу. Значительную часть времени бодрствования они тратят на ее добычу и употребление — вокруг оказалась масса съедобных растений, о существовании которых Семен и не подозревал. А вот их реакция на опасность или угрозу… Экспериментировать было непросто, но Семен удержаться, конечно, не смог. При проявлении им гнева или угрозы применения силы (почему-то они считали, что она у него есть) реакция была однозначной — бегство, увеличение дистанции. Если бегство затруднено или невозможно, то агрессору направляется мощный, почти неодолимый посыл: «Я ничтожен, незначителен, никакого интереса не представляю, меня тут вообще почти нет, тебе не на что смотреть!» И действует этот посыл безотказно: воспринять огромного испуганного питекантропа в качестве врага или добычи совершенно невозможно. При этом в критический момент жертва нападения… ну, как бы перестает быть объективной реальностью, что ли… В общем, чтобы разобраться со всем этим, Семен решился на жестокий эксперимент с использованием своих ментальных способностей.

Он долго и тщательно вспоминал звуковые и психические эффекты атаки махайрода, даже, оставшись в одиночестве, немного потренировался. Правда, он больше рассчитывал на силу внушения, чем на звукоподражание, но решил, что и от этого отказываться не стоит, благо громкие звуки издавать он умеет.

Был один из редких в последние дни моментов, когда в просвет между тучами выглянуло солнце. Мир сразу стал красивым и радостным. Пользуясь случаем, Эрек и Мери сидели на площадке у основания склона, грелись на солнце и что-то выискивали в шерсти друг друга. Нарушать эту идиллию было жалко, но Семен решился — слишком удобный расклад. Он сделал вид, что уходит в лес, но, отойдя на несколько десятков метров, вернулся в лагерь, двигаясь так, чтобы между ним и волосатой парочкой располагался вигвам — они его не видели, а шуршать и хрустеть под ногами было нечему.

Загородившись покрышкой жилища, Семен некоторое время стоял, концентрируя мысли и волю, пытаясь представить себя огромным саблезубом, а потом…

До питекантропов было метров семь-восемь. Основная жестокость эксперимента заключалась в том, что они были лишены возможности выполнить свою инстинктивную программу — немедленно увеличить дистанцию между собой и опасностью. Они были как бы прижаты к склону, и чтобы убежать, нужно было сделать два-три шага не прочь от угрозы, а почти ей навстречу.

Спектакль удался — Семен чуть не захлебнулся ответной волной ужаса. Питекантропы исчезли — перестали быть видны на фоне светлого склона. А через пару секунд из кустов слева донеслись звуки, которые обычно издают убегающие в панике крупные животные.

Семен подошел и осмотрел место — решительно ничего особенного, а впечатление… Материальный объект раствориться в воздухе не может — чудес не бывает. Это что-то с восприятием. Все продолжалось какие-то доли секунды: Эрек и Мери вздрогнули, оторвались друг от друга и разом повернулись к опасности, одновременно начали вставать на ноги. Они встали-таки или нет? То есть когда начали — были тут, были видны. А когда распрямились — вроде бы уже и нет. Но запомнились их глаза, когда они дернулись вправо-влево, ища путь к спасению, значит, все-таки они были еще видны. Как бы. А как бы — уже и нет. «Блин, — мучился Семен, — ни описать, ни сформулировать толком невозможно — наваждение, морок какой-то. Но здорово — вот бы так научиться! И что же я наделал?! Из чистого любопытства обидел ни в чем не повинных ребят. Они, наверное, больше не вернутся, а я к ним привык. Вот же ж старый дурак!»

Они вернулись. Всю ночь шел дождь, и утром Семен обнаружил Эрека и Мери под перевернутой лодкой. Правда, как только дождь прекратился, питекантропы исчезли из лагеря, но у Семена отлегло от сердца — никуда они не денутся, и мы помиримся. В конце концов так и случилось. Это, наверное, было излишеством, но Семен, пытаясь избавиться от угрызений совести, скормил им двойную порцию мяса, чем изрядно приблизил свой переход на вегетарианскую диету.

Ответа на вопрос: «Как это у вас получается?», он, конечно, не получил. Точнее, ответ был отрицательным: «Не понимаем, о чем речь. Просто было очень страшно». Пришлось поверить: похоже, они действовали неосознанно, этой их невидимости для них не существует — сами-то себя они видеть не перестают.

«Что ж, — размышлял Семен, — наверное, все логично. Эти существа занимают какое-то промежуточное положение между хищниками и травоядными. Те и другие узко специализированы и хорошо приспособлены. Гоминиды узкой специализации не имеют, в частных случаях проигрывают тем и другим, но „по итогам“ борьбы за существование выигрывают за счет всяких хитростей. Одни виды (или подвиды?) пошли по пути орудийной деятельности, усложнения своей социальной организации. А вот эти, вероятно, принадлежат к тем, кто избрал иной путь — падальщиков-собирателей, которые выживают за счет способности уклоняться от контактов с потенциальными врагами. Соответственно, им пришлось отказаться и от активной охоты, чтобы не конкурировать с хищниками. Что за существо может получиться в результате нескольких сотен тысяч (миллионов?) лет естественного отбора на способность к внушению, к незаметности, а то и к невидимости? Уж не наш ли друг — йети-бигфут-сасквоч? Можно пойти еще дальше — до наших чертей, домовых, запечников, овинников и прочей живности, которую разные народы называют по-разному. Куда же они все деваются с приходом цивилизации? А вымирают. По мере того как народ становится менее „темным“, менее суеверным и более грамотным, он все с большим трудом поддается внушению, все сильнее начинает сопротивляться. Мировые религии объявляют людям, что все это — нечисть, ее не подкармливать нужно, а всячески изгонять. В итоге экологическая ниша „невидимок“ стремительно сужается или вообще схлопывается. А уж с внедрением в народные массы позитивного научного знания этой живности вообще наступает хана. Впрочем, время от времени и в цивилизованных странах то полтергейст приключится, то какой-нибудь барабашка в женском общежитии вылезет — реликты, блин…

Впрочем, все это лирика и фантазии. Литературные данные и собственный опыт свидетельствуют о том, что способность к внушению — суггестии — с речевым общением почти не совмещается. А если нет речи, нет и интеллекта — в человеческом понимании, конечно. Об этом, кажется, еще профессор Поршнев писал. То есть стать по-настоящему человеком разумным природный суггестор не может. А жаль».

Тем не менее самого себя Семен считал в полной мере разумным и к тому же изрядным суггестором. Предпринимать какие-либо практические действия в такую погоду он не желал, да, честно говоря, и не знал, что ему делать дальше. Поэтому он решил заняться тренировкой — трудно даже перечислить все преимущества, которые может дать воину способность исчезать на ровном месте. Правда, в своем мире он о таких умельцах слышал лишь весьма сомнительные легенды и, кроме того, имел не очень достоверные сведения, что путем длительных медитаций йоги и тибетские монахи могут достигать состояния невидимости. В общем, он начал регулярно медитировать. На второй день занятий ему показалось, что успех налицо, но это лицо решительно некому показать, разве что парочке питекантропов. Объяснить, что от них требуется, Семен не смог и поэтому просто время от времени пытался у них на глазах войти в состояние «вы меня не видите». При этом он выбрал непроторенный путь, то есть минуя состояние ужаса или панического испуга. Довольно долго решительно ничего не происходило — Эрек и Мери никак не реагировали на замершего в сосредоточенной неподвижности Семена.

Успех пришел неожиданно. Семен заел трехсотграммовый кусочек мяса добрым килограммом незнакомых корешков, по вкусу сильно напоминающих хозяйственное мыло, и стал ждать реакции организма. Реакция не наступала, и он погрузился в очередную «медитацию»: представил себя сидящим за роскошным праздничным столом в окружении множества гостей обоего пола. Люди исключительно солидные — знакомые и малознакомые, но очень уважаемые. Все они чествуют за что-то его — Семена Васильева, то есть он находится в центре внимания. Наступает торжественный момент, за столом воцаряется тишина — «именинник» должен сказать тост. Семен поднимается с бокалом в руке и… громко протяжно пукает. Никакой двусмысленности — этот звук произвел ОН. Обращенные к нему лица замирают в растерянности. В глазах читается разное… Это позор, от которого не отмыться всю оставшуюся жизнь. Авторитет, карьера — все, что он имел две секунды назад, летит к черту. «Нужно немедленно исчезнуть! Любой ценой провалиться сквозь землю! Меня тут нет!! И никогда не было!!! НЕТ МЕНЯ!!!»

Мери с подвыванием бросилась к кустам. Эрек устремился за ней следом.

— Стойте! Куда вы?! — заорал пришедший в себя Семен. — Что случилось-то?

Питекантропы вернулись, но внятного ответа, конечно, дать не смогли. Общий итог проведенных расспросов можно было сформулировать так: «Ты изменился».

«М-да-а, — задумчиво почесал затылок Семен, — я прямо суперменом тут становлюсь. Или инвалидом. Впрочем, одно другого, кажется, не исключает, скорее наоборот».

Чтобы не утратить квалификацию, Семен возобновил свои упражнения с посохом. Первая же тренировка принесла ему массу положительных эмоций — Эрек взялся подражать! Наверное, это было замечательное зрелище: на лесной полянке посреди девственной природы седой лохматый мужичок в меховом балахоне прыгает, шагает, крутится, уклоняется, наносит удары невидимому противнику своей тяжелой палкой. Чуть в стороне огромный волосатый питекантроп старательно повторяет его движения, только в лапах у него не палка, а ствол дерева приличной толщины и веса. Получается у него в общем-то неплохо, но… Сделать из Эрека спарринг-партнера Семен так и не смог. Он подозревал, что «пустить в дело» свою огромную дубину парень, наверное, может лишь в положении «крысы, загнанной в угол». Во всех остальных (наверное?) ситуациях малейшая угроза нападения немедленно обращает его в бегство. Нанести, даже «шутя», удар Семену — доминирующей особи — для него совершенно немыслимо. Создавалось впечатление, что он вообще не в состоянии проявить агрессию по отношению хоть к кому-нибудь. По логике Семена, такого в природе быть не должно, но как спровоцировать Эрека на атаку (и остаться целым) или хотя бы на активную оборону, придумать он не смог.

Сколько ни тужился Семен, а внятного объяснения отсутствию полноценного контакта с такими относительно высокоразвитыми существами придумать не мог. Самое большее, на что он сподобился, это было нечто вроде гипотезы: «Данные гоминиды живут группами, в которых имеются доминирующие особи. Если я „вожака“ понимаю, а он меня нет, то это дает мне хоть какое-то преимущество, какую-то степень свободы, ставит между нами барьер, проницаемый в одну сторону. Примерно так поступает любое мало-мальски оформленное человеческое сообщество — от уголовников до филателистов — вырабатывает свой сленг, собственный конфессиональный язык. Здесь же все на уровне инстинктов: они просто не понимают, ЗАЧЕМ мне — доминирующей особи — понимать ИХ, если они ведут себя правильно. А правильность определяется отсутствием гнева и подачками с моей стороны».

Тем не менее информация была нужна, и Семен упорно занимался «допросами». Кое-чего добиться ему все-таки удалось:

— Да, раньше жили в некоем сообществе.

— Почему оказались вне его?

— Изгнаны. Точнее, изгнан Эрек, а Мери ушла вслед за ним.

— Почему изгнан?

— Конфликт с «доминантом».

— Почему ушла?

— Так захотела (Свобода воли, однако! — удивленно прокомментировал Семен).

— Почему находитесь возле меня?

— Имеешь некоторые признаки родственности нам. А так же признаки «доминантной» особи. Не проявляешь агрессивности, точнее, проявляешь в терпимых пределах.

— Где находится ваше сообщество?

— Там.

— Хотите вернуться?

— Хотим, но боимся.

— Есть ли здесь, в пределах вашей «ойкумены», существа, похожие на меня?

Тут следует сбой и непонимание этой самой «похожести». То есть существа подобной формы и размеров вроде бы в наличии имеются, но всем остальным они отличаются. Чем это «всем остальным»? Ну, например, множественностью (в одиночку не бывают) и агрессивностью. Впрочем, в данном случае имелась в виду не способность нанести ущерб, а как бы формула абсолютной опасности. Подобрать аналог этому трудно, ближе всего, наверное, взаимоотношения «кошка — мышь», переданные в восприятии последней.

В общем, все это было загадочно, интересно, но не очень понятно. На всякий случай Семен нарисовал в воображении образ огромных птиц с неподвижными крыльями, парящих в небе, и попытался передать его собеседникам, сопроводив вопросом: «Бывает?» Ответ неоднозначный и эмоционально никак не окрашенный: скорее «да», чем «нет»; указанный объект вроде бы и существует, но не представляет никакого интереса.

«Негусто, — подвел итог Семен, — но и за это спасибо».

Глава 9. Поселок

«…Уж небо осенью дышало, уж реже солнышко блистало…» — цитировал Семен каждое утро великого русского поэта и матерно ругался при этом. Было отчего злиться: день ото дня окружающий пейзаж становился все более пестрым — медленно, но верно, листва желтела и краснела, правда, опадать по-настоящему пока не собиралась. А дожди шли и шли. Точнее, в основном это были даже и не дожди, а какая-то мерзкая морось: вроде бы ничего на тебя сверху не льется, а через полчаса становишься весь мокрый. В лес же вообще лучше не заходить. Семен уже начал думать, что здесь так будет всегда: он находится в районе подножья горного хребта, который задерживает воздушные потоки с севера. Они тут тормозятся и разгружаются от влаги — то-то растительность вокруг такая буйная.

Мясо кончилось, и Семен перешел-таки на растительную диету, которую разбавлял грибами. Рыба ловилась плохо — бычки и еще какая-то мелочь непонятной породы. Предпринимать дальние охотничьи вылазки по лесам — по горам Семен не решался: слишком мокро, а надежды на успех почти никакой. Он дважды пытался устроить засаду возле кабаньей тропы. В первый раз через несколько часов промок, замерз и плюнул на это дело, так никого и не дождавшись. Во второй раз решил быть умнее и притащил с собой оленью шкуру. Сидеть, завернувшись в нее, было так тепло и уютно, что Семен благополучно заснул. Предпринимать третью попытку он не стал, решил, что сидение в засаде — занятие не для него — не тот склад психики.

Однажды Семен шутки ради предложил друзьям-питекантропам вернуться вместе с ним к сородичам. А если, мол, вас там будут обижать, то я всем покажу, кто в тундре хозяин! Когда Эрек и Мери поняли, о чем идет речь, восторгу их не было предела. Они буквально завалили Семена съедобной растительностью, причем неоднократно пытались запихивать ее ему в рот или жевать для него. Он теперь постоянно ловил на себе радостно-выжидательные взгляды (ну, когда же, а?) и горько жалел о своей легкомысленности: объяснить им, что такое «шутка», не было никакой возможности. Впрочем, через день-другой эта затея перестала казаться Семену глупой: «А что, собственно, делать? Избу тут на зиму строить?»

В поход Семен решил взять вторую меховую рубаху, которую собирался использовать в качестве спального мешка, запасную пару мокасин (больше у него не было), все оставшиеся арбалетные болты, глиняную миску и, конечно, сам арбалет и посох. Все остальное он свалил в вигвам, покрышку которого привалил камнями — таскать их пришлось издалека. Перевернутую лодку просто оставил лежать на месте.

То, что их путь окончен, Семен понял не сразу: Эрек и Мери растерянно бродили по траве, залезали в кусты и обменивались невнятными репликами, в которых сквозило горе на грани отчаяния.

Они шли сюда почти два дня, постоянно набирая высоту. Погода все это время была приличной, даже солнце иногда светило, так что Семен смог определить, что двигаются они, в целом, в юго-западном направлении, постепенно удаляясь от реки и забираясь все выше в горы. Насколько выше, понять было трудно, но создавалось впечатление, что они почти миновали пояс лесов и оказались в зоне альпийских лугов или где-то на ее границе. Здесь начиналось нечто вроде плато, но не ровное, а с небольшими возвышенностями, имеющими в основном плоские вершины. Вот на склоне одной из них они и остановились.

Склон был покрыт высокой густой травой и завершался пяти-шестиметровым обрывчиком, который, вероятно, окаймлял всю возвышенность — это был выход так называемого бронирующего пласта каких-то известковистых горных пород. Его основание скрывали кусты. Довольно густые заросли тянулись и внизу, вдоль русла небольшого ручья. В общем, место было вполне идиллическое, только не хватало какой-нибудь пасущейся травоядной живности. Впрочем, каких-то коз или баранов Семен уже не раз замечал вдали на склонах. Он и теперь высматривал в основном их, а Эрек и Мери с жалобными стонами бегали от верхних кустов к нижним и что-то искали в траве. Семен, наконец, почувствовал их отчаяние и решил на всякий случай зарядить арбалет. Потом взял его на изготовку и сам приступил к исследованию территории. Как вскоре выяснилось, оружие он заряжал напрасно.

Участок склона примерно сто на сто метров явно был «жилым» — в траве отчетливо просматривалось некое подобие тропинок, ориентированных как вдоль, так и поперек склона. При этом никаких кострищ или иных признаков жилья не наблюдалось. В «нижних» кустах обнаружилось несколько проходов к воде явно искусственного происхождения — мешающие ветки, похоже, регулярно обламывались. Больше ничего интересного здесь не было, и Семен направился к «верхним» кустам. Первая находка ждала его уже на подходе…

В траве возле тропинки лежал труп. Вряд ли ему было много дней — разлагаться по-настоящему еще не начал, но птицы и грызуны уже поработали. Запах исходил сильный, и Семен удивился, почему не почувствовал его раньше. Впрочем, ветер в основном дул ему в спину. Понять, кто это такой, было нетрудно — женщина-питекантроп. Кажется, немолодая.

Семен разрядил оружие и стал бродить по склону. Он не ошибся: вскоре наткнулся еще на один труп, и еще, и еще… Женщины, дети, подростки…

Он знал, что криминалист из него никудышный, находиться рядом с трупами было тяжко, но Семен крепился и упорно осматривал их, пытаясь понять, что здесь произошло.

Покойников он обнаружил больше десятка. Судя по их состоянию, питекантропы умерли примерно в одно время. Явных признаков насильственной смерти не обнаруживалось, но Семена не покидало ощущение, что они именно убиты, а не умерли своей смертью. В конце концов подтверждение этому нашлось: среди слипшейся шерсти на бедре одной из покойниц Семен разглядел обломок тонкой палочки. Он ухватил его двумя пальцами и, содрогаясь от отвращения, потянул на себя. То, что в итоге удалось извлечь из раны, могло быть только древком стрелы.

С трудом подавляя приступы тошноты, Семен еще раз осмотрел трупы и обнаружил еще два похожих обломка. Один из них сидел в ране не глубоко, и его удалось извлечь вместе с наконечником. Последний был выполнен из полой кости, а его острие имело довольно странную форму — таких Семен еще не встречал.

Он отошел в сторону, чтобы не чувствовать запах, и попытался сосредоточиться: «Да, несомненно, все они убиты. Пока Эрек и Мери странствовали, их родное сообщество было уничтожено. Но вот как? Допустим, их расстреляли из луков. Стрелы, которые не были обломаны, как водится, повыдергивали и унесли. Но что это за стрелы?! Законы баллистики никто не отменял — убить такими штуками крупное животное почти невозможно, если только птицу или зайца, да и то с небольшого расстояния. И раны, кажется, неглубокие — от таких не умирают. Кроме того, на трупах нет следов вырезания наконечников. Обычно их стараются из ран извлекать — такие считаются удачными и ценятся значительно выше, чем „не пробовавшие“ крови жертвы. И форма острия странная — что-то напоминает…»

Семен, в конце концов, понял, что напоминает форма наконечника. А когда понял, то бросил его и побежал к ручью мыть руки. Потом, правда, вернулся и долго искал его в траве — не дай бог кто-нибудь наступит босой ногой.

«Да, в питекантропов стреляли из луков. Легкими стрелами. С острыми костяными наконечниками, похожими формой на кончик медицинской иглы для инъекций. Косой пришлифованный срез открывает крохотную полость. Такая стрела не может вонзиться глубоко, да этого и не требуется — в этой полости, в этом углублении находится яд. Другого объяснения быть не может. И тогда все становится на свои места. Кроме одного: где мужчины? Какими бы примитивными и робкими ни были эти существа, я не верю, что они могли оставить на смерть своих детей, женщин и просто разбежаться».

Хотелось уйти отсюда как можно быстрее и как можно дальше. Однако Семен превозмог себя и решил закончить расследование — слишком велика была вероятность, что от его результатов зависит и его собственная жизнь.

Большинство троп на склоне вело к кустам под обрывом наверху. Они не образовывали сплошных зарослей, и Семен без труда пробрался на неширокую площадку, тянущуюся за ними. Он почти догадался, что здесь увидит, и не ошибся: основание известнякового пласта было рыхлым, и в нем образовалось множество ниш различной высоты и глубины. Некоторые были так велики, что их вполне можно было назвать скальными навесами, а в одном месте темнело широкое отверстие, похожее на вход в грот или пещеру.

Большинство этих ниш, вероятно, и являлись жилищами питекантропов. Причем, похоже, долговременными, если не постоянными — их полы были устланы толстым слоем травы и веток, явно не предназначенными для одноразового использования. Вероятно, эти подстилки постоянно наращивали, по мере их уплотнения. Кое-где под стенками были сложены кучки засохших съедобных растений.

Таких жилых ниш и навесов было довольно много, и Семен решил начать осмотр не с них, а с грота. Он оказался совсем не глубоким — метра три-четыре, потом пол резко понижался, образуя нечто вроде большой ступеньки, далее, за выступом стены, вероятно, был еще один вход не меньшего размера, так что рассмотреть содержимое этой ямы или котловины в полу можно было без особого труда. Впрочем, для диагностики хватило бы и одного запаха…

В общем, Семен сразу понял, почему в округе не встречаются ни мусор, ни объедки, ни экскременты — трудно представить долговременное жилье без всего этого. Так вот, похоже, все продукты жизнедеятельности находились именно здесь. Причем, вероятно, копились тут годами, если не столетиями. Судя по костям, сюда сбрасывались и трупы умерших сородичей. В общем, сортир, помойка и кладбище — все в одном… скажем так, месте.

На осмотр хватило пары минут — в гроте была естественная вентиляция, но дышать там все равно было трудно. «Ну, вот, — мрачно усмехнулся Семен, — а я-то думал, где взять селитру для пороха. Да ее здесь лопатой грести можно. Только делать порох мне что-то расхотелось…»

Труп мужчины-питекантропа Семен все-таки нашел. И сильно пожалел об этом. Он лежал на полу под скальным навесом. Прямо посредине.

Руки и ноги его были растянуты в виде буквы Х и привязаны к палкам. Привязаны экономно и ловко — за большие пальцы. Никаких ран на нем не было. Зато была удавка. Нет, не на шее…

Когда Семен понял, от чего и как умирало это существо, его стошнило.

В юности он долго не мог понять, как может женщина или женщины изнасиловать мужчину. Да еще и с летальным исходом! Знакомый медик объяснил как. Теперь Семен увидел это своими глазами…

Этот день был теплым и солнечным. Таких мрачных и темных дней в жизни Семена было не много.

Уходить от места, где они жили раньше, Эрек и Мери отказались. Впрочем, они, скорее всего, подчинились бы, но заставлять их у Семена не хватило ни воли, ни желания. Оказалось, что судьба остальных мужчин для них не является секретом:

— Увели.

— Кто?

— Существа, похожие на тебя.

— Куда? Вы знаете?

— Знаем.

— Пойти за ними: освободить — выручить — спасти?

Сначала непонимание, потом ужас — лучше умереть сразу.

— Тогда я пойду один, — сказал Семен. — Мне кажется, что я знаю, куда надо идти. И даже догадываюсь, что там увижу.

Он, конечно, не знал, а если о чем и догадывался, то очень смутно. Надежду давало лишь примерное представление о географии этого нагорья, а еще… Еще у Семена почему-то была уверенность, что люди, для которых охота — основной источник пропитания, не станут пользоваться отравленными стрелами. Кроме того, в охотничьих сообществах женщины никогда не берут в руки оружие, никогда не доминируют, не становятся вождями или воинами. Направление, которое указал ему Эрек, в общем, совпадало с тем, которое он выбрал бы сам…

Весь следующий день он шел по «альпийским» лугам и к вечеру превратил свои мокасины в лохмотья.

Проснувшись утром, он увидел на соседнем склоне, всего в полусотне метров от себя группу странных безрогих животных. Выстрел оказался удачным. Убитое животное Семен определил как дикую ослицу. Он не стал даже потрошить тушу — снял камус для изготовления обуви и набил мешок кусками мякоти.

Придерживаясь заданного направления, Семен, естественно, выбирал удобный путь — наиболее низкие перевалы, ровные склоны, свободные от зарослей пространства. Читать следы на траве он не пытался, но оказалось, что этой дорогой он идет не первый. Труп мужчины-питекантропа был «оформлен» так же, как и тот — под скальным навесом…

На третий день появились признаки присутствия людей. В один такой признак он просто уперся — не заметить его было трудно, понять назначение — легко.

«У нас на отрогах Сунтар-Хаята такие сооружения назывались „дарпиры“. Их строили оленеводческие хозяйства для ограничения передвижения оленей. По сути, это забор или загородка, которая ставится из чего попало — что рядом растет — без всякого крепежа. Стволы цепляются друг за друга сучьями. Две треноги, между ними несколько тонких стволов горизонтально, потом еще тренога, еще и так — на десятки километров. Эти заборы разной степени ветхости встречаются в самых неожиданных местах — поперек долины или вдоль склона, а то и вовсе на равнине, поросшей редким лесом. Где они начинаются и где кончаются, никто из нас никогда не видел. Вообще-то, пролезть через такой забор или перелезть через него нетрудно, но животные обычно препятствия не штурмуют, а обходят. Строить же его, при наличии материала, наверное, быстро. Это если имеются хорошие стальные топоры. А если их нет?! Это ж сколько сил надо потратить?! Причем вот эта изгородь явно не от людей, а от животных — крупных травоядных. И что же она ограждает?»

Ничего интересного за дарпиром не было — просто большая поляна или луг с густой высокой травой. Прежде чем лезть на ту сторону, Семен решил сбросить свой груз и пройтись вдоль изгороди — вдруг будет что-то интересное. По сути, она проходила по опушке, но не леса, а какого-то редколесья. Там, где она натыкалась на деревья, горизонтальные слеги прямо к ним и крепились. Семен прошел с десяток метров и увидел одно такое дерево в изгороди. Точнее, не дерево, а пень метра полтора высотой и толщиной сантиметров тридцать. Сверху на него был надет фрагмент бычьего черепа вместе с рогами. «Это еще что за художественная композиция?» — удивился Семен, но ирония его оказалась напрасной. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это действительно скульптурная композиция, на изготовление которой кто-то затратил немало сил. Дерево, похоже, было не сломано, а срезано (срублено?) на высоте человеческого роста, а пень… В общем, пень превращен в изображение фаллоса, причем не стилизованное, а очень даже натуралистическое. «Та-ак, — почесал затылок Семен, — это, кажется, уже относится к символике раннего неолита».

На протяжении полукилометра он встретил еще две таких скульптуры. Все они были довольно старыми, некоторые заплыли смолой. Оставалось только удивляться трудолюбию авторов — как и чем они все это вырезали? И, главное, зачем?! Скорее всего, это какие-то охранные знаки или символы, освящающие границу. Семен уже подумал, что на этом фантазия скульпторов истощилась, когда увидел еще один пень, но уже не в изгороди, а примерно в метре от нее, с внешней стороны. Рогов на нем не было, и Семен сначала прошел мимо, думая, что это природное образование. Потом все-таки вернулся и рассмотрел внимательнее: пенек венчало изображение толстой сидящей женщины, держащей кого-то на руках или прижимающей к груди. Семен не сомневался, что держит женщина ребенка, но все-таки поковырял ногтем натеки. Оказалось, что ребеночек этот с хвостом и конечности у него растопырены в разные стороны. «Зверь какой-то, — понял Семен. — Женщина со зверем — мотив довольно распространенный. Кажется, в Чатал-Гуюке был чуть ли не культ леопарда. Впрочем, там было много всякого».

Менять курс он не собирался, поэтому просто перебрался через изгородь и двинулся дальше. Через некоторое время он оглянулся — в густой траве отчетливо читался его след. «А вот тут я не прав, — подумал он. — Прямо-таки автограф оставил, как бы заявляя о своем присутствии всем окружающим. Но, черт возьми, как не хочется накручивать лишние километры ради скрытности! Да и какой из меня скрыватель?!» Он машинально сорвал верхушку с ближайшего стебля и, нащупав в колоске что-то плотное, попытался жевать — когда зерна у злаков недозрелые, из них иногда удается выдавить этакое молочко — нечто приятное на вкус. Ничего не выдавилось — вероятно, зерна уже были спелыми. «Хм, — заинтересовался Семен, — так может, попробовать их есть?» Он сорвал еще несколько колосков, покатал их между ладонями — они раскрошились, но зерна оказались в плотных покровных оболочках с длинной остью. «Совершенно бесполезное растение, — отряхнул ладони Семен. — А жаль — шел бы себе и ел потихоньку, совмещая приятное с полезным… С полезным… А, собственно, что это? Уж не… Не пшеница ли? Дикая? Домашнюю я бы, пожалуй, узнал, а это? Если… Тогда и изгородь… Да-а…»

Пшеничные «поля» покрывали склоны неглубоких долин, а вся местность постепенно повышалась в юго-восточном направлении. Собственно говоря, полями это было назвать нельзя — обычный травяной покров, но данный злак в нем почему-то доминирует, как бы подавляя все остальные растения. Собственно говоря, и в степи, и в горах этого мира Семен неоднократно лакомился недозрелыми зернами каких-то злаков, но они встречались лишь изредка среди прочей травы, и колоски были все-таки значительно мельче, хотя и этим до «домашних» было далеко.

К вечеру Семен поднялся на невысокий пологий перевал, осмотрелся и понял, что, пожалуй, пришел. Перед ним раскинулась межгорная котловина, у дальнего края которой отражало лучи заходящего солнца небольшое озеро. Семен подумал, что, вполне возможно, это то самое озеро, из которого берет начало река, по которой он двигался на юг. Если это так, то с противоположной стороны должен быть еще один исток — большого ручья или речки. Глянув на этот пейзаж, горожанин XX века сказал бы, что нога человека здесь никогда не ступала, только Семен больше не был горожанином и, пожалуй, в значительной мере принадлежал веку иному — присутствие людей он определил сразу: «Вон там что-то белеет в основании склона, а вот здесь вроде как дымок. Тот луг возле озера выглядит как-то странно — в косых лучах солнца он становится каким-то полосатым, словно по нему проложено множество параллельных троп, да и вообще, полно всяких мелочей, которые сразу и не объяснишь, но чувствуется, что это дело рук человеческих».

На самом же перевале из травы торчало нечто вроде каменного столбика с округлой верхушкой. Семен решил, что это очередное изображение мужского детородного органа, и ошибся. Рядом в траве лежал большой камень в форме толстой округлой лепешки с вмятиной посередине. Семен мучился минут десять, прежде чем до него дошло, что это просто ступка и пестик. Точнее, изображения того и другого, поскольку по прямому назначению использоваться они не могут: во-первых, пестик слишком большой, а во-вторых, и он, и ступа изготовлены из мягкого камня, который раскрошится от первого же удара.

Семен немного погулял по перевалу и, к немалой своей досаде, вскоре обнаружил довольно внятную тропу — получалось, что, поднимаясь сюда, он двигался параллельно ей.

«Что ж, — размышлял Семен, — это кое-что объясняет. Вполне возможно, что я давным-давно нахожусь на обжитой территории. Просто людям здесь нечем мусорить — ни консервных банок, ни бутылок, ни бумаги у них нет, а след босой ноги не очень-то разглядишь. Кроме того, традиция ходить по одному и тому же маршруту, который превращается в тропу, очень древняя и, наверное, всеобщая — гулять по „целине“ никому и в голову не приходит. В общем, это похоже на историю с одним моим приятелем, приключившуюся на Карельском перешейке. Они с сыном отправились путешествовать на лодке по какому-то водоему и все никак не могли выбрать подходящее место для ночевки. Наконец нашли кусочек настоящего дикого леса на берегу и разбили там лагерь. А утром оказалось, что они находятся на чьем-то дачном участке. Будем надеяться, что местные еще не знают о моем появлении: человек — животное очень опасное. А по сему: на виду не торчать, огня не разжигать — только разведка, только наблюдение!»

Приняв столь мудрое решение, Семен не встал на тропу, не двинулся вперед и вниз, а пошел влево, на ближайший холм, стараясь, чтобы перегиб склона закрывал его от возможных наблюдателей из долины.

В течение следующих пяти дней Семен обследовал большую часть периметра межгорной котловины. Он устал, изголодался и пришел к выводу, что самое лучшее было бы смотаться отсюда побыстрее и подальше. Несколько раз он оказывался почти на грани…

Сначала он беззаботно поднимался на вершины холмов, постепенно приближаясь к обжитой части долины. Потом с ужасом обнаружил, что на нескольких господствующих высотах расположены наблюдательные пункты, и не заметили его до сих пор только по счастливой случайности. Пришлось удвоить осторожность, что, естественно, сильно увеличило трудозатраты и снизило комфорт на ночевках. К тому времени, когда ослиное мясо кончилось, он сумел-таки выяснить много интересного. Оказалось, что тут расположен не крохотный поселок-деревня, а целый… Впрочем, все по порядку.

Близ основания самого крутого юго-западного склона располагалось несколько прилепившихся к скале прямоугольных строений светло-серого, почти белого цвета — их-то Семен и разглядел с противоположного края котловины. Дома лепились друг на друга, образуя как бы неровные ступеньки разного размера. Сколько там отдельных строений, оценить было трудно — они сливались друг с другом, причем внутрь обитатели, кажется, попадали через крышу. Весь этот комплекс в виде уступчатой кособокой пирамиды отнюдь не был грандиозным — от силы метров 50—70 вдоль основания — и поднимался вверх метров на 15—20. От остальной территории его отделяла широкая яма или ров с отвесными стенками, протянувшийся от склона до склона. В самом узком месте через него было переброшено некое подобие моста, длиной метров пять. Оно приводило на небольшую площадку — единственную, находящуюся на одном уровне с противоположным «берегом». В других местах стены домов примыкали непосредственно ко рву. Сначала Семену показалось, что он пуст — в нем даже воды нет, но потом разглядел какое-то движение — похоже, там содержались некие животные. «Ага, — хмыкнул он, — ров со львами — очень романтично».