Три мира Ксении Белкиной. Часть 2. Домина Плен Александра

Глава 1

Звонок в дверь прозвучал, когда я уже потеряла надежду получить свою пиццу. Курьер изрядно опаздывал. Сообщение «Заказ в пути» пришло час назад, и с того времени мой желудок не переставал гневно рычать. В глазок, естественно, я не посмотрела, хотя… если бы и посмотрела, то ничего сделать бы не смогла.

На пороге стоял Горцев, и выражение его лица не сулило ничего хорошего, скажу больше – клятвенно обещало большие неприятности. Дергаться, прятаться или убегать было бессмысленно, поэтому я не сдвинулась с места.

– Ну, привет, Ксения Игоревна, – произнес он и шагнул вперед.

Мне удавалось скрываться почти полгода. Не скажу, что я наслаждалась этим временем. Нет ничего хорошего в том, чтобы постоянно менять квартиры, районы, города. Прятаться, одеваться в нелепые одежки, носить медицинские маски и кепки, закрывая лицо, использовать одну наличку, которую привозили родственники. Естественно, ни о какой учебе, работе или развлечениях речи не шло. Меня обеспечивали родители и, если честно, мне уже поднадоела подобная жизнь.

Тогда, на Родосе, все казалось простым и понятным. Я в своем мире, скоро прилетит мама или папа, заберет меня домой, и опять все будет хорошо. Единственное, что сообразила, когда зарядила телефон в кафе, – позвонила маминой коллеге, а не маме, тем и дала себе фору в полгода. Как потом оказалось, не напрасно: за нашим домом следили, телефоны родителей прослушивались.

Мама по своим каким-то дальним каналам нашла знакомую знакомой, отдыхавшую в тот момент в Греции. Пятнадцать евро дали мне возможность прожить кое-как два дня, питаясь кофе с булочками и ночуя на пляже, пока та не приехала ко мне в Монолитос. Как меня вывозили из Греции – отдельная эпопея. Сначала в Турцию, потом в Белоруссию, из нее уже в Москву. Точнее, не в Москву – отправили в деревню к двоюродной бабушке по маме. Понадеялись, что на таких дальних родственников слежка не распространяется.

– Вскоре, думаю, совсем снимут, – произнес папа, когда мы всей семьей собрались под одной крышей, – после твоего исчезновения прошло три месяца. Раньше они даже на работу провожали, а сейчас оставили одну машину у подъезда. Мы даже не уверены, прослушиваются ли еще телефоны. Если поначалу мы явно слышали щелчки при разговорах, то сейчас ничего такого.

– Но если я где-нибудь появлюсь со своим паспортом, они сразу же обнаружат. – Я была так рада видеть маму, папу, брата, дедушек и бабушек, что не могла усидеть на месте. Постоянно перемещалась по комнате: то к маме прижмусь, то брату волосы взлохмачу, по поцелую бабушку в щеку.

– Значит, будешь работать по-серому, а пока попутешествуешь по европейской части России.

Первую квартиру мне сняли в Калуге, затем я переехала в Подольск, а следующим местом жительства стала Рязань. Снимали жилье на имя подруг мамы или друзей папы.

Пришлось рассказать все. И про другие миры, и про доминов, и про пари. Почему-то возможность забеременеть от родственника императора родителей не испугала, гораздо больше испугала моя будущая слепота. Наверное, из двух зол они выбрали меньшее. А мама вообще заявила:

– Нужно было остаться и делать операцию. Ребенок, даже от нелюбимого человека, – это радость. Где раз в неделю, там и два, и три. Мозги у тебя есть, ты умная и хитрая. Выкрутилась бы.

Спасибо, мамуля. Я была малость поражена ее цинизмом. Я рвалась домой, а родители, узнав, что в левом мире могут вылечить мои глаза, попеняли, что ушла оттуда. И еще… Я никогда не считала себя умной и хитрой. Правда, всегда добивалась своего. Иногда капризами в детстве, иногда лестью, а иногда… Вот черт!

В детском саду у меня была любимая кукла. Проблема в том, что она была любимой не только у меня. Чтобы оградить от поползновений других девочек, я сказала им, что ночью кукла оживает и приходит во сне к тому, кто с ней играет. Сама видела – у нее вырастают длинные клыки и когти. Надо ли говорить, что охочих играть с ней поубавилось.

А в десятом классе мы с Ленкой, моей одноклассницей, боролись за право вести школьный блог. Обе были отличницами и активистками, нас хвалили учителя, они и предложили соревнование: чья статья наберет больше лайков, тот и будет главным редактором. До статей дело не дошло – подвернулся путь легче.

Однажды я увидела Лену подкуривающей сигарету на заднем дворе между мусорными баками. Я не стала игнорировать такой жирный кусок шантажа, который сам приплыл в руки.

– А как же твоя чудесная статья о вреде курения, за которую ты получила высший балл по литературе? – медовым голоском поинтересовалась я, предварительно щелкнув телефоном. Моя соперница побледнела до синевы. Сигарета выпала из ослабевших пальцев.

– Давай ты снимешь свою кандидатуру, а я никому не покажу двуличную курящую отличницу? – насмешливо предложила, помахав айфоном.

Первая проба шантажа была удачной, тогда у меня не возникло ни угрызений совести, ни стыда, ни чувства вины. Сейчас я, наверное, постаралась бы победить честно, но в подростковом возрасте я лезла напролом, как бронированный танк.

Стоп… А не об этом ли мама говорила?

Еще, что меня реально беспокоило, – это что я так и не смогла закончить универ. И уже не закончу. Обидно. Чтобы совсем не сойти с ума от скуки, я начала вести небольшой бложек и давать вредные женские советы: как безболезненно расстаться/помириться/поругаться с парнем, ликвидировать соперниц, избавиться от токсичных подруг. Подписывалась «Умудренной опытом». Подписчиков было немного, да я и не стремилась прославиться – просто тренировалась, чтобы не забыть наработки по журналистике.

А однажды ко мне приехала мама и осталась ночевать. Она привезла кучку евро по двадцатке, дорогущую золотую брошь девятнадцатого века, усыпанную изумрудами, которая в нашем роду передавалась из поколения в поколение, и серьезный разговор, затянувшийся до глубокой ночи.

Мама принялась уговаривать меня уехать. Не в другой город или страну, а уйти навсегда в левый мир. Я догадывалась, чего стоило родителям решиться на такое. Мама смотрела в сторону и поджимала губы, как делала обычно, когда сдерживала слезы. Папу вообще оставила дома, так как в нашей семье он был слабым звеном – мог и расплакаться.

– Пока сможешь, будешь отправлять нам письма, – я догадалась, зачем она привезла евро, – но при первой же возможности сделай операцию. Я бы сказала, что можно жить и слепой, иметь семью, детей, работу. Но это будет ущербная жизнь, давай говорить честно. – Голос мамы задребезжал. Она глубоко вздохнула, выпрямилась и продолжила: – Больше всего на свете я хочу, чтобы ты осталась с нами. Хочу радоваться твоим успехам, первой работе, зарплате. Хочу организовать твою свадьбу, выбрать самое красивое платье, вести тебя к алтарю. Хочу стать бабушкой, свекровью, ворчать на твоего мужа, забирать внуков на выходные. Хочу всю жизнь с тобой, моя любимая девочка…

Какой бы ни была мама железной леди, все-таки не удержалась – из ее глаз потекли слезы. Я же давно не сдерживала их, футболку на груди можно было выжимать.

Первым чувством, которое охватило меня после ее слов, было неприятие. Нет! Никогда я не покину свой мир. Останусь до конца, и плевать на все. Скажу родителям, что проход не открылся ни разу за все время…

– Птенец должен вылететь из гнезда, иначе он не взлетит…

– Вот только не нужно твоих психологических приемчиков… – всхлипнула я.

Мама ласково улыбнулась. Я всегда ею восхищалась, она была сильной, уверенной в себе, знала ответы на все вопросы, даже блефовала убедительно. Я видела, как ей сейчас больно и тяжело, от этого тяжело становилось мне.

– Ксюш, родители хотят, чтобы их ребенок был здоров и счастлив, это естественно. Ты не сможешь быть счастливой слепой, я тебя знаю.

– Смогу, – произнесла дрожащим голосом. Мама отмахнулась от моего нытья.

– Если будет нужно – рожай, – голос родительницы стал твердым и властным. – Дети – это прекрасно. А по поводу семьи, брака или еще чего… Все в твоих силах. Миром правит рука, качающая колыбель. Если захочешь, перевернешь его вверх дном, но будешь со своим ребенком. Я верю в тебя…

На некоторое время я зависла, переваривая мамины слова. Нет, я еще слишком молода, чтобы осознать такую глубокую мудрость. Мы еще о многом говорили в тот вечер. Мама словно наверстывала упущенное или, наоборот, спешила дать советы на будущее.

Утром она уехала, а я опять погрузилась в уныние, мутное бездонное болото ничегонеделания. Ни работы, ни учебы, ни друзей, ни развлечений. Лишь чтение и бесконечные размышления о жизни. Я не собиралась уходить в левый мир, но иногда предательские мысли зудели на подкорке и заставляли рассуждать.

Во-первых, медицина. Вдруг получится сделать операцию? Во-вторых, там реально интересно. Я многого не видела, ни Рима, ни Афин, даже Колосса не посетила. Техника более развита, космические корабли летают на Марс, как в другую провинцию. Плюс сакс… Очень интересно на него глянуть. А в-третьих, если я буду осторожна и внимательна, не буду соглашаться с предложениями доминов посетить острова и их закрытые поместья, то Лукреции меня не достанут. А договор? Выкручусь как-нибудь. Заверять его нужно в парме при свидетелях. Вот они и узнают, что я подписала под принуждением.

Странно, но ни о Растусе, ни о Фабии я почти не вспоминала. Но подсознательно сравнивала с доминами всех мужчин. Я не успела за полгода повстречаться с кем-нибудь серьезно. Пару раз сходила в кино с соседом, он снимал квартиру напротив. Дима хотел продолжения, но я отказала и вскоре переехала в другой город. С Антоном познакомилась в супермаркете, он весело поинтересовался, почему я до сих пор в маске, если пандемия давно закончилась. Этот был более настойчивым, даже, можно сказать, наглым: на первом же свидании попытался залезть под юбку, начал преследовать, караулил у подъезда, и мне пришлось переехать раньше, чем планировала. Увы, любой из них в сравнении с доминами выглядел как блеклая старая фотография против качественного снимка дорогой камеры с высоким разрешением.

Глава 2

Везли меня в Москву под конвоем, словно преступницу. В железном фургоне без окон, с решетками поперек проходов. Не дали даже толком собрать вещи. Я лишь успела ухватить самое необходимое – телефон, деньги, брошь. Зато, пока ехала, кое-как продумала легенду.

Допрос, учиненный Горцевым в кабинете, состоялся по всем правилам судебного искусства. Наконец я поняла разницу между нашим первым разговором и теперешним, о котором он предупреждал, если удастся его разозлить. Мне, видимо, удалось. Нет, он не заламывал руки, не загонял под ногти иголки и не светил в глаза фонарем. Но разница тона и угроз была колоссальна.

Я пыталась огрызаться. Ну что они со мной могут сделать? Убить не могут, я полезна живая. Даже посадить в клетку не могут – я должна ездить по миру, значит, нужна свобода передвижений. Приставят круглосуточную охрану? Скорее всего. Но и охрана ничего не сможет сделать, если проход откроется на расстоянии вытянутой руки.

Оказывается, я была слишком наивной.

– Ваш брат еще школьник?

Я напряглась мгновенно, за долю секунды, кровь отхлынула от лица.

– Посещает секции по баскетболу и плаванью? А в спорте часто бывают травмы… Иногда серьезные.

– Э-э-э…

Не успела я даже выдавить из себя чего-то путного, как он сразу невозмутимо продолжил:

– Отец ездит на десятилетнем «Форде»? На дороге есть много разных идиотов, которые не соблюдают правила, а машина старая.

– Стоп. Я расскажу все.

Наконец, я собралась с мыслями. Его угрозы… Они будут вечным крючком, на который меня повесят. До самой слепоты. Но ничего сделать не могла – для меня семья всегда была на первом месте. Естественно, ни о каком проходе между мирами я говорить не собиралась. Пока. Оставлю его на крайний случай, если не будет другого выхода.

– Когда я убежала гулять по ночному Парижу, то встретила парня, – начала говорить я, стараясь, чтобы мой рассказ выглядел как можно более романтическим. – Люк дал свой телефон и пригласил в гости. Вот эти три месяца я с ним и провела. Хотела перед слепотой оторваться, а получилось, что влюбилась, как кошка.

– Я слышала разговор Латова и Николая Ильича о том, что ослепну через пару лет, – добавила в свой рассказ правды. На лекциях по журналистике нам говорили, что лучше всего ложь воспринимается, если ее перемешать с правдой.

– А как же другой мир, о котором вы написали в письме?

– Вы шутите? Какой мир? – я весело рассмеялась. – Просто придумала сказочку родителям, чтобы не волновались. Они у меня строгих правил – ни за что бы не разрешили жить с парнем, с которым знакома несколько часов. А телефон не включала, потому что не хотела, чтобы меня нашли.

– И как вы оказались в Греции? – по глазам было видно, что он мне не верит.

– Люк был неформалом, не признавал документов, – я хихикнула, закатив глаза, – смесь битника, люмпена и хиппи. Мы кочевали по Евросоюзу, воровали еду, одежду… Иногда просили милостыню. Эх, веселые были денечки…

– Ближе к теме! – рявкнул надсмотрщик. Я испуганно сглотнула.

– В Евросоюзе же не нужны документы, чтобы путешествовать. Мы пешком пересекали границу, прятались от властей с такими же неформалами. Лето решили провести в Греции. Переплыли пролив вместе с беженцами. И там он нашел другую – блондинку, англичанку, – мои губы задрожали, и я с трудом, но выдавила слезинку.

– И тогда, впервые за три месяца, вы решили включить телефон и позвонить родителям? – сарказм Горцева можно было грести лопатой.

– Деньги кончились, – я пожала плечами, – да и нагулялась уже.

Майор пристально меня разглядывал. Я чувствовала пятой точкой, что он не верит ни единому моему слову. Но пусть попробует проверить. Путешествие по Евросоюзу с неформалами, пешком, без документов и телефонов вряд ли получится отследить даже у такой серьезной организации.

– Ладно, пока этого достаточно, Ксения Игоревна, – произнес Горцев через некоторое время. – Доверия к вам нет, вы сами виноваты. С вами будет круглосуточно находиться охрана, это раз. Любые встречи, как и выходные, исключены, это два. И уже завтра мы улетаем в Краснодар, к тому заводу, о котором вы говорили ранее. Будем приступать к серьезным исследованиям. И так потеряли много времени.

– Я не сделаю ни шага, пока мне не разрешат встретиться с родителями!

И, видя, что Горцев собирается возразить, воскликнула нервно:

– Один раз! Они будут волноваться! Я исчезла из квартиры, они не знают, где я. Разрешите, – у меня слезы потекли из глаз, – пожалуйста… Ведь у вас тоже есть папа и мама…

Горцев пожевал губами и выдавил неохотно:

– Ладно. Один раз. Завтра утром.

Маму, папу и брата привезли в бизнес-центр. Мы встретились наверху, в одной из пустых безликих комнат на десятом этаже. Я жила на двенадцатом. Скорее всего, в комнате стояла прослушка, плюс двое охранников так и не оставили нас наедине, а десятый этаж исключал любую возможность побега через окно.

Говорили мы мало, в основном обнимались и плакали. Все вчетвером. Я прижималась к ним сильно, отчаянно, как в последний раз. Хотела забрать с собой частичку тепла их тел, их слезы, любовь, спрятать внутри себя и хранить до самого конца. Я уже понимала, что вскоре уйду – будущее, которое мне нарисовал Горцев, было слишком уж мрачным. Толку жить в родном мире, если я даже не буду видеться с родными. Лучше уж там…

– Вам пора, – охранник подал голос.

Сцепленные в одно целое мы вчетвером побрели к двери. И уже у входа я решилась. Поцеловала маму в щеку и прошептала тихо:

– Я подумала над твоими словами… – В ее глазах мелькнуло понимание вперемешку с грустью. Мама кивнула и вышла за дверь.

Через час я уже была в аэропорту. Николай Ильич встретил меня тепло и радостно, словно я и не сбегала. Также с нами летели Елена Владимировна с вечным диктофоном в руках, трое научных работников, представленных как инженеры-проектировщики, – они должны будут разобраться в технической документации, которую мне предстоит найти и перерисовать, – и двое безликих охранников с каменными физиономиями.

Я угрюмо смотрела на проплывающие под нами облака. Настроение было мрачным. Вчера перед сном я смотрела телевизор, и вдруг миры перед глазами расплылись до неясного мерцания. Я не могла обрести четкость пару минут, моргала, терла глаза, массировала веки и не знала, что делать. Жутко испугалась.

Почему в жизни приходится делать выбор? Иногда неподъемный. Почему нельзя подстелить соломки? Почему бывают такие ситуации, когда нет однозначного решения, и куда не повернешь – везде задница? И какое решение я бы ни приняла – осталась бы здесь или ушла в другой мир, – полного счастья не будет. Мама права, я не смогу быть счастливой слепой, но также верно, что не смогу нормально жить без своих близких.

Как же хорошо было в детстве! Любящие мама с папой, бабушки с дедушками, престижная школа, победы на олимпиадах, пансионаты в Подмосковье на каникулах, пляжный волейбол, теннис, внимание парней, поцелуи под звездами… Каждый день – новые приключения, новые свидания, радостные события. Жизнь была простой, легкой и счастливой. И никакого выбора.

Глава 3

Электростанция левого мира стояла частично на месте парка, что, несомненно, радовало, и частично на территории жилого комплекса, что радовало не особо. Конструкция была сложной и громоздкой. Как я поняла, сначала гравиволны усиливали, а потом прогоняли через огромную трубу, типа трубы МРТ, только в тысячу раз больше. Сегменты трубы в три человеческих роста хаотично крутились, гипнотизируя чуждой мощью. Скрывать было нечего, я подробно все рассказывала. Что как стоит, двигается, искрит и замедляется.

Но главное, конечно, было не в визуальных зарисовках, главное было в первоисточниках – чертежах, формулах и так далее. Где их брать, я не знала. Бродила по комнатам в надежде увидеть что-то на столе. Скорее всего, документация, если и была, находилась в папках, в сейфах или ящиках. Увы, протянуть руку и открыть их я не могла, оставалось лишь ждать, пока кому-нибудь из работников понадобится что-нибудь посмотреть.

– Так мы можем ждать месяцами, – буркнула я раздраженно, два дня просидев на лавочке в парке в нашем мире, а в левом – в кабинете какого-то начальника (уж очень он был просторным и роскошно обставленным). За все время сам инженер в нем побывал несколько раз по десять минут. Никаких ящиков не открывал, документацию на столе не раскладывал.

Решили пока ограничиться наружным наблюдением. Я залезала внутрь турбин, описывала досконально их наполнение, а наши лаборанты делали зарисовки по моим словам.

– Вы только представьте! – не мог успокоиться Николай Ильич. Мы ехали в фургоне в гостиницу. У меня после дня говорильни распух язык и болело горло, все время хотелось пить и спать, а профессор был полон сил и энергии. – Перемещение электричества на расстоянии! Это даже не Нобелевская премия, это переворот во всей энергетике!

– Но там совсем другой принцип, – возразил один из инженеров. – У нас – заряженные частицы, у них – магнитные волны. Нужен первоисточник, работы того, кто открыл первый усилитель-магнит.

– Библиотека должна помочь. – Профессор повернулся ко мне: – Ксюш, ты говорила, что в этом городе она есть, и университет тоже.

Я угукнула с закрытыми глазами. Скорее бы уже в гостиницу и спать.

– Как это может быть использовано в плане оружия? – перебил Николая Ильича Горцев.

– Оружие – это не ко мне, – мягко ответил профессор.

Я вообще, пока была в левом мире, ни разу не видела что-либо похожее. Лишь однажды, когда в Раста стреляли ампулой с транквилизатором. Если оружие и было в империи, то на границе или за ее пределами. А для этого нужно ехать в Африку или Китай.

– Хорошо, тогда начнем с гравитационных волн, дальше посмотрим. – Горцеву обязательно нужно было последнему поставить точку в разговоре.

Прогресс за две недели был незначительным. Однажды я увидела что-то похожее на формулу в мундорете-планшете инженера, но даже не успела ее осознать, как экран схлопнулся. Горцев злился, Николай Ильич успокаивал начальника тем, что процесс потребует месяцы, а то и годы. Тот парировал, что у нас нет этих лет, бросая на меня недовольные взгляды, словно я была виновата в том, что мое зрение ухудшается. Врач, который обследовал меня в очередной раз, сделал неутешительный вывод: атрофия нерва прогрессирует. Пока это меня не слишком беспокоило – иногда в глазах появлялась рябь, изображение на несколько секунд словно расплывалось, делалось нечетким. Но потом опять выравнивалось.

– Пойдем прогуляемся… – обратился ко мне Николай Ильич после ужина. Я удивленно подняла голову. – У меня есть кое-какие мысли, как нам разнообразить свою работу.

Я пожала плечами и встала из-за стола. Гулять я всегда любила. Мы жили в очередном закрытом пансионате на окраине Краснодара, природа вокруг была замечательной, только у меня не хватало времени ее оценить. Двухэтажные коттеджи окружал лиственный низкорослый лес, а в конце улицы находилось большое круглое озеро, к которому мы сейчас и направлялись. Теплый вечер благоухал насыщенным ароматом конца осени. Не свежим и легким, как весной, а плотным, душистым букетом увядающей зрелости.

За нами увязались два охранника. Без них никуда. Они шли на расстоянии двадцати шагов от нас, но Николай Ильич все равно разговаривал чуть приглушенно.

– Мне было двадцать восемь, когда я согласился работать на правительство, – начал он издалека – Молодой, подающий надежды инженер, кандидат физико-математических наук, гордость Политехнического университета. Сначала было интересно и увлекательно, мы с командой ездили по стране, разрабатывали сложные процессы, описывали формулами природные явления, прогнозировали будущее. Времени постоянно не хватало, а на семью и детей и подавно.

Я вопросительно приподняла бровь. Профессор улыбнулся.

– Прости, я уже стар, и поговорить – одно из немногих удовольствий, которые остались. Но ближе к теме, – его голос стал еще на полтона ниже. – Я вижу, что все это не твое, ты здесь как в клетке. Тебя тяготит и эта работа, и жизнь по правилам…

– Очень, – хрипло подтвердила я.

– Если хочешь сбежать – я помогу, – почти прошептал он, – я уже стар, моя жизнь прожита, а у тебя еще есть немного времени, чтобы потратить его с пользой. Я скопил достаточно денег, и близких родственников у меня нет…

Я прервала профессора, взяв за локоть. Выглядело так, словно я оступилась и повисла на мужчине.

– Я могу вам доверять? – прошептала тихо.

– Абсолютно, – ответил он серьезно.

– Мне не нужны деньги. Я сбегу без помощи кого-либо. Знаете, где я была три месяца, когда исчезла? В левом мире. Я вижу проходы между мирами. Они открываются хаотично и постоянно. В прошлый раз открылся на расстоянии четвертого этажа от земли сразу после нашего разговора в Париже. Когда-нибудь я уйду, а вас прошу: после моего исчезновения объясните Горцеву, куда я делась. В левом мире медицина развита до такой степени, что мне могут пересадить новый глазной нерв. Я сделаю операцию и перестану видеть миры. Не нужно мстить моим родным, это бесполезно, я не вернусь. Если смогу – переправлю до операции какую-нибудь литературу по гравиволнам. На этом все.

Глаза у профессора загорелись. Он все-таки был в первую очередь ученым-исследователем, и то, что я рассказала, вызвало у него жгучий интерес.

– Как бы я хотел узнать обо всем, что ты там видела! – он едва сдерживался, чтобы не закричать от восторга. – Все, что ты просишь, я сделаю, но пожалуйста, расскажи хоть что-то… Это же… Ох, у меня мурашки по коже…

Я улыбнулась. Шестидесятилетний мужчина выглядел как маленький мальчик, получивший на день рождения радиоуправляемый квадрокоптер.

– Что успею – расскажу, – произнесла я тихо, – но я могу исчезнуть в любой момент. Телефоны моих родных вы, думаю, знаете…

Он кивнул.

– Итак… Я вышла из портала на крышу одного дома в Лютеции, там жила семья Просперусов…

Успела я немного. За те полчаса, которые у нас были, я лишь немного рассказала о хозяевах империи, о техническом прогрессе, тамошних машинах, планшетах, кривом интернете. Профессор был согласен со мной, что узлом разделения миров, скорее всего, был Иисус. Что такое сакс, он тоже не знал, но предположил, что какой-то метеорит или камень, обструганный определенным способом.

– Ученные давно подтвердили, что даже обычные египетские пирамиды оказывают определенное воздействие на человека, – возбужденно шептал он на обратном пути. – Поле пирамиды влияет на кровеносную и лимфатическую системы. Доказано, что влиянием поля является увеличение биоэнергетики организма. Но в наших пирамидах оно очень слабое.

– Значит, сакс делает то же самое, что египетские пирамиды, но мощнее в тысячи раз? – предположила я.

– Возможно, – Николай Ильич потер руки, – как жаль, что тебе не удалось к нему приблизиться…

Я скривилась. И так едва успела свинтить, чуть не заимев ребенка. А уж разыскивать сакс и вовсе заняло бы кучу времени и сил. Мы попрощались у дверей моего номера. Профессор поцеловал меня в щеку, шепнув, чтобы я не беспокоилась о родных, он сделает все, что в его силах. На глаза навернулись слезы. Что-то в последнее время меня преследует дурацкая карма – заранее прощаться с близкими людьми.

Глава 4

Проход я увидела утром, когда собиралась идти на завтрак. Хорошо, что успела полностью одеться и привести себя в порядок. А евро с брошкой давно были вшиты в лифчик, благо на размер груди никогда не жаловалась, место было. Я быстро схватила сумку, лежащую в коридоре на тумбочке, сдернула с вешалки всю одежду, что там была, и шагнула в неизвестность.

На этот раз дверь открылась в правый мир. Что ж, посмотрим на него ближе. Не то чтобы я горела желанием – напрягали два ощутимых минуса. Во-первых, язык я знала плохо, выучила лишь самые простые бытовые слова. Во-вторых, то, что я успела увидеть, не впечатлило. Мир был слишком религиозным. И пусть в последнее время я изменила мнение и о вере, и о верующих, но постоянное преклонение коленей с поводом и без повода, огромное количество на улицах белых ряс монахов и священнослужителей не могло не напрягать. Плюс низкий технический прогресс, мало городов и почти что натуральное хозяйство.

Я вышла, точнее, выпала, так как была на втором этаже коттеджа, во двор какого-то дома. Упала очень удачно – ушибла бок и растянула лодыжку, всего-то. А могла что-нибудь и сломать. Стиснув зубы, я замотала ногу крест-накрест случайно оказавшимся в руке шарфом, который утащила с вешалки, и встала, поворачиваясь к дому.

Он был одноэтажным, с большим чердаком и высоким цоколем. Почти вплотную к нему примыкали многочисленные хозяйственные пристройки, занимавшие большую часть огороженного двора. Мне повезло упасть на подстилку из сена, по-видимому, остатки стога, который убрали под крышу от осенней непогоды. Обоняние не обмануло – скотины в сараях было предостаточно. По звукам – коровы, козы, куры. Может, кто-то еще.

Оглядываясь, я наткнулась взглядом на стоящую у двери сарая женщину с корытом. Она пялилась на меня круглыми от шока глазами. Женщина была одета в длинный сарафан в пол, на который был наброшен тонкий тулуп до колен. Я же стояла в неизменных джинсах и толстовке, прижимая к себе сумку и ворох одежды.

– Привет! – улыбнулась я, не сразу сообразив, что здороваюсь по-русски.

– Йасу, – поправилась, вспомнив, как «здравствуйте» звучит по-гречески.

Видимо, вышло не очень, так как женщина нахмурилась и двинулась в мою сторону.

– Неве совьян… – пропела она мелодично. Я с трудом соединила в мозгу два понятия. Перевела как «да пребудет…» или «пусть будет…», может, как-то иначе. Женщина шла ко мне и громко быстро говорила, помогая жестикуляцией. Я почти ничего не понимала, зато понимала, что общаться с людьми в этом мире предстоит мне с большими трудностями.

Так и вышло. В разговоре, который состоялся позже, я мешала все – слова из арабского, греческого, частично арамейские, что помнила. Помогала руками, описывая, как я попала в этот мир. Выходило и смешно и печально одновременно. Через пару дней я кое-как приспособилась, успокоилась и вспомнила, чему меня учила Нина Петровна, преподаватель арамейского. Да и хозяева старались – использовали в речи только простые односложные фразы.

Семья женщины, а ее звали Табита, была небольшой. У нее было двое детей – шестимесячная девочка и четырехлетний мальчик, принявший появление меня в их доме с восторгом и ужасом. Муж Табиты – Иона – целый день работал, как я поняла, в Храме. Все взрослые мужчины и женщины должны были отдать некоторую часть своего времени и, увы, денег на нужды церкви. Табита год как избегала этой участи, пока не подрастет дочка.

Эта обязанность для меня не была нова. Я читала, что раньше и в нашем мире часть доходов, отдаваемых церкви, сначала была добровольным приношением, а потом обязательным. Десятина, так ее называли. Даже сейчас, в двадцать первом веке, в некоторых странах существует обязательный церковный налог. Но это касается только тех, кто состоит в какой-либо религиозной конфессии. Здесь же в ней состояли все.

Хозяева радушно меня приняли. Жили они не бедно, но и не богато. У них был хороший крепкий дом – Табита объяснила, что дома новым семьям строят поселенцы все вместе и бесплатно. Каждый несет, что может: кто дерево, камень, кто – живность или одеяла. Под навесом стояли знакомые механические приспособления для обработки сада и огорода. Я заметила что-то похожее на небольшой трактор и культиватор. В доме было газовое освещение и плита, работающая на нем же. В общем и целом, конец девятнадцатого века.

Их родители уже «ушли». Я подумала, что умерли, но это было не так. Оказалось, что они ушли то ли в Храм, то ли в монастырь, не поняла точно. Служить Богу, молиться, благодарить или поминать… Выбирай любое понятие.

Еда была не слишком разнообразной. Много молочных продуктов, овощей, хлеба. Мяса почему-то не было. Не то чтобы я была жутким мясоедом, но за несколько дней в этом мире я так и не съела ни одной котлетки или колбаски. Хотя в хлеву, а я усиленно помогала Табите в домашних делах, пытаясь отплатить за гостеприимство, находились две коровы, несколько коз, десяток овец и почти сотня кур. Но все, что семья от них получала, – это молоко, шерсть, яйца. Свиней не было; это было логичным, так как их мясо употреблять в пищу в иудаизме было запрещено.

Разгадка оказалась дикой. Однажды вечером, после ужина, я вызвалась мыть посуду. И вдруг увидела, как по чистой тарелке ползет муха. Жирненькая, наглая, с зеленым отливом. Наверное, залетела из хлева в полуоткрытое окно. Меня передернуло от омерзения. Я быстро взяла мокрую тряпку и прихлопнула эту гадину.

– Стой! Не убивай! Ты что?! – заорала Табита. Я ошарашенно уставилась на женщину.

– В смысле?

– Заповедь «Не убий»!

– Даже насекомых?! Мух, комаров, червяков?

– Никого нельзя. Все живые существа равнозначны, – с ужасом прошептала женщина, бухнулась на колени и принялась истово молиться.

Вот блин, а я думала, почему у них нет мяса на столе… Предполагала, что они веганы, а оказалось – гораздо запущеннее. Я не знала ни одной молитвы, но и она бы мне не помогла. Чтобы загладить вину за убийство, нужно было идти в Храм и молиться лично Богу. Плюс преподнести дар, соответствующий прегрешению.

– Табита, – я умоляюще сложила руки, – никто кроме тебя не видел, что я прихлопнула муху. Давай ты забудешь, и я никуда не пойду?

Женщина побледнела. Подняла руку и пальцем ткнула в потолок.

– Он видит…

Да… Безнадега. Доказывать о глупости и невежестве подобных требований бесполезно. Как говорится, не лезь в чужой монастырь со своим уставом.

– А если бы я придавила муху случайно? Например, не увидела, села на скамейку и – оп…

– Если случайно, то наказание меньше. А если намеренно, как сейчас, то это тяжкое прегрешение.

Дурдом. Абсурд, возведенный в энную степень. Страшно подумать, что грозит настоящему убийце. Или их нет? О войнах мы еще не разговаривали, слишком сложная тема, но, судя по тому, что большая часть «моей» России скудно заселена, городов почти нет, даже поселков мало, плотность населения очень низкая. Куда деваются люди?

Нужно найти библиотеку, так как до планшетов или мундорете в этом мире как до луны. Хотелось бы узнать, из-за чего этот мир стал таким религиозным. Ясно, что разделение случилось две тысячи лет назад. Николай Ильич сразу сказал, что делятся миры одновременно. Что же случилось с Иисусом здесь? Избежал он казни, как в левом мире, или был распят, как у нас?

В доме Табиты и Ионы не было ни одной книги, только какие-то таблички с молитвами. Они висели на стенах вместо картин. Каждый вечер после захода солнца семья становилась на колени и по часовому кругу читала с них молитвы. Точнее, читал Иона, а остальные повторяли.

В правом «моем» мире Горцев с командой закончили меня искать. Несколько дней в пансионате шныряла туда-сюда толпа ищеек с собаками. Не знаю, к каким выводам они пришли, – исчезла-то я из запертой комнаты, – но лицо Горцева с каждым днем становилось все мрачнее.

Глава 5

Храм был прекрасным и величественным. Возвышался над полями и лесами, как невиданное волшебное чудо. Огромный, высокий, белоснежный. При взгляде на это творение замирало сердце. На это и был, видимо, сделан расчет. Даже странно, как при таком слабом развитии технологий люди умудрились создать подобную красоту. Как я поняла еще раньше, все поселения строили вокруг Храма кольцом. Вроде как тот давал свою благодать, силу, дары всем, кто жил рядом. В речи Табиты промелькнуло, что в каждом Храме есть какой-то священный градалис, исцеляющий от любых болезней и выполняющий желания. Я смутно понимала, о чем она говорит, грааль, что ли? Прикоснуться к нему разрешали не всякому. Это стоило огромных, просто немыслимых денег. Некоторые просящие, например, родители умирающего ребенка, отдавали за исцеление все свое имущество и попадали в вечную кабалу к Храму, становясь буквально рабами на всю жизнь.

Каяться отправилась одна. Табита осталась сидеть с детьми, Иона проводил меня до главного входа, проинструктировал и вернулся на работу – копать храмовый пруд.

Мне предстояло преподнести дары, которые дала Табита, и помолиться перед статуей Бога. Неудивительно, что Храм такой роскошный и жрецы живут припеваючи, если за убийство насекомого нужно принести две буханки хлеба, головку сыра, крынку сливок и десяток медных монеток в придачу. Мне было ужасно стыдно, ведь семье, что меня приютила, за мою оплошность пришлось потратиться.

Внутри было еще краше. Мрамор, позолота, хрусталь, огромные окна и барельефы – все было создано для того, чтобы простые люди, попавшие сюда впервые, упали на колени от потрясения. Точнее, от контраста между их домами и «домами» священников. Гигантский арочный зал с колоннами и куполом над головой угнетал. Делал из человека букашку, наглядно демонстрируя превосходство над смертными. Войдя в Храм, я инстинктивно вжала голову в плечи, а потом выпрямилась и внимательно осмотрелась.

По кругу купола бежала нить, похожая на люминесцентную. Она же обводила контуры дверей и окон. Узконаправленные прожекторы освещали фрески и роспись на стенах. А в центре было что-то вроде 3D лазерной установки, проецирующей огромную статую Бога, парящую в высоте. И музыка. Тихая, нежная, льющаяся из маленьких плоских колонок, замаскированных под фрески.

Разрыв шаблона! Внутри храма был как минимум конец двадцатого века, тогда как снаружи царил девятнадцатый.

Справа подошел молодой человек в рясе. Худощавый, безбородый, совсем юный, на вид семнадцать – восемнадцать максимум. Он что-то быстро сказал. Я ничего не разобрала, но логичным было бы предположить, что он поинтересовался, зачем я здесь.

– Пришла покаяться за убийство мухи, – четко отбарабанила фразу. Утром Табита заставила меня заучить несколько ходовых. Одной из них была эта.

Протянула узелок с продуктами и вытащила из кармана десять монет. Священник бросил на меня странный взгляд, кивнул с задержкой, произнес что-то типа «иди» или «идем», я еще плохо разбиралась в склонениях, и направил в комнату для подношений. Я положила котомку на стол, а серебро ссыпала в красивый кувшин с широким горлом, на дне которого заметила блеск монет. Вроде все правильно сделала.

Священник внимательно следил за каждым моим движением, явно что-то подозревая. Или моя внешность роль сыграла, или чудовищный акцент, когда я говорила, а может, ни грамма понимания в глазах, когда говорил он.

Мы вошли в соседнюю дверь. Сначала я думала, что за ней кабинка для исповеди, но нет – парень привел меня в полноценную комнату, таких комнат было много, вдоль правой стены я насчитала около десяти сияющих дверей. В центре стояла статуя, предполагаю, Иисуса, так как присутствовал и крест, и «бедняцкая» тога, в которую он был одет, и посох, и характерные «еврейские» черты – длинный тонкий нос, узкое вытянутое лицо, красивые миндалевидные глаза.

Табита заверила, что разговаривать и просить прощения я буду наедине с Богом, поэтому бояться нечего: покаешься своими словами на любом языке – и все, Он услышит. Но любопытный священник не ушел. После того, как я опустилась на колени, встал сзади у выхода и принялся сверлить мою спину пристальным взглядом. И что теперь делать? Можно, конечно, молиться шепотом или вообще про себя, что я и сделала.

– Кто вы? – медленно выговаривая слова, произнес он после того, как я «закончила». – Откуда прибыли в Таргум?

Я молча поднялась и развернулась лицом к юноше, мысленно прикидывая, что сказать, выстраивая в уме фразу из более-менее знакомых слов. А он, оказывается, умный и смышленый. Сразу понял, что я нездешняя. Вдруг глаза церковника изумленно расширились.

– Вы повернулись к Богу спиной?!

Вот это попадалово. Я покосилась на статую, пожала плечами и прошептала виновато в сторону:

– Извините… – Непонятно, кому нужны мои извинения – Богу или его служителю.

– Идите за мной, – парень поклонился в сторону статуи, спиной вышел через дверь и замер, ожидая меня в проеме.

Делать было нечего. Ну не убьют же меня, в самом деле? Не помню, чтобы Табита предупреждала о таком, но, если честно, бесконечные вечерние и утренние наставления утомили, уж слишком их было много. У меня сложилось впечатление, что правил и регламентов в этом мире больше, чем звезд на небе. Неудивительно, что какие-то из них прошли мимо меня.

Утром я еще раз заскочила на пруд проверить бревно, на котором мы сидели с Николаем Ильичом в предпоследний день. Увидев маленькую записку, приколотую булавкой к коре, с надписью «я все сделаю», запрыгала от счастья. Профессор понял, куда я ушла. Одной проблемой меньше.

Священник молча вел длинными запутанными коридорами, иногда коротко оборачиваясь, проверяя, иду ли я за ним. Я тоже молчала. Во-первых, лишний раз открывать рот – себе дороже. Что путного я могла сказать, имея в собственном словаре около тысячи слов? Во-вторых, меня явно вели к вышестоящему руководству, так как коридоры, по которым мы шли, были отделаны деревянными панелями, фресками и мраморными барельефами. Уж точно не похоже на тюремные казематы.

Ждать левита – так его назвал мой спутник – нам пришлось около двух часов. Час в каком-то пустом, холодном каменном мешке без окон и мебели, следующий час непосредственно у двери кабинета. И все это время мы стояли. Вокруг не было ни стульев, ни диванов, ни кресел, ни даже малюсенькой лавочки. Сначала я рассматривала коридор, потом молодого священника, который тоже бросал на меня украдкой любопытные взгляды, а в конце уже просто закрыла глаза, прислонилась к камню и старалась не опуститься на пол, так как ноги дрожали от усталости.

Вдруг дверь кабинета открылась, и из него вышла Табита. В ее глазах дрожали слезы. Она бросила на меня виноватый взгляд и быстро посеменила прочь. От потрясения у меня открылось второе дыхание, я взбодрилась и выпрямила спину. Быстро сориентировались, церковники. Но как? Парень не отходил от меня даже на минуту, только во время «молитвы» я стояла некоторое время спиной и не видела, где он и что делает. Неужели у них есть мобильные телефоны или пейджеры?

– Заходите, – громкий, хорошо поставленный голос прозвучал из глубины. Говорил словно оперный певец. Священник склонил голову, давая мне возможность пройти первой.

Кабинет выглядел так, как бы выглядел кабинет какого-нибудь важного человека в моем мире. Добротная деревянная мебель, в шкафу книги в толстых переплетах, в углу странное приспособление, типа кулера и кофеварки в одном флаконе. И да – электрическое освещение. На столе стояла красивая изогнутая лампа зеленого цвета. Также я заметила непонятную аппаратуру с кнопками. Коммутатор, пишущая машинка или аналог компьютера?

Разговор иссушил меня до донышка. Пришлось рассказать правду. От Табиты они уже знали, что я появилась из ниоткуда, выпав на землю с воздуха, почти не умела говорить, не знала ни одной молитвы и так далее. Мне не дали ни единого шанса что-то утаить. Куда там Горцеву с его прямолинейными угрозами. Левит давал фору и Фабию с его мягкой бархатной тиранией, и даже моей маме с ее психологическими приемчиками.

Со мной он разговаривал медленно, тщательно выговаривая слова, со своим коллегой – бегло, используя такие сложные конструкции, что я понимала лишь предлоги.

За сумасшедшую меня не приняли, это плюс. А минус… Левита очень испугало то, что есть другие миры и что некоторые люди могут их видеть. Так, как бы испугала любой тоталитарный режим возможность инакомыслия.

Больше всего я боялась, что меня сожгут на костре, как ведьму. Читала, что в древности подобным образом решались все непонятные проблемы. Но, оказывается, церкви интересны иномирцы. Левит отдал распоряжение доставить меня в Византий к первосвященнику. Тот и будет решать мою судьбу. Предполагаю, первосвященник – кто-то вроде папы римского у нас. Я порылась в памяти: Византий, Византия… Не Константинополь ли? Точнее, у нас он Стамбул. Далеко ехать придется. А так как в поселке я видела лишь телеги с лошадьми, то представляю, сколько займет дорога.

Переночевать разрешили в доме Табиты и Иакова с условием, что на рассвете я сама приду к воротам Храма. Женщина сокрушалась, но в ее глазах я заметила облегчение. Они были рады избавиться от непонятной и опасной гостьи. Я тоже была рада уехать. Деревня Табиты состояла из полусотни одинаковых домов; вдалеке, на равном удалении от Храма виднелась еще одна такая же. И еще, и еще. Больше ничего интересного вокруг не было. Если бы мне разрешили, я бы лучше занялась исследованием Храма, но внутрь обычных людей не пускали, лишь в комнаты для молитв. Поэтому поездка в столицу стала для меня идеальным выходом. Моей конечной целью был левый мир и операция на глазах, но пока не откроется проход, почему бы не изучить правый мир заодно?

Мне хотелось отблагодарить семью Табиты за гостеприимство, но, увы, ни евро, ни айфон не подходили, а брошь было жалко до слез. Она – единственное, что у меня осталось от семьи. В итоге я стянула с запястья часы. Их подарил мне Саша Михеев на день рождения. Выглядели часики отлично, больше как украшение, чем как необходимый аксессуар. Тоненькие, изящные, из серебра, с висюльками на браслете. Я протянула их Табите со словами благодарности. Она запричитала, отпихивая подарок. Скорее всего, посчитала слишком дорогим. Мне же расставаться с подарком бывшего бойфренда было легко. Я насильно натянула их на руку женщины, чмокнула в щеку и вышла за дверь.

Сопровождающим назначили Хаддата, вчерашнего молодого священника. Я искренне удивилась, когда увидела возле ворот что-то наподобие автомобиля – небольшой прямоугольный фургон на шести колесах с полукруглым рулем и сидениями внутри. Машина была очень похожа на наш вездеход. На ее боках были нарисованы купола Храмов, а понизу и вверху шла красивая вязь, видимо, опять какая-то молитва. Хаддат пригласил меня внутрь, сам сел за руль, и мы медленно тронулись.

Табита рассказывала, что светская власть у них тоже существует. Градоправитель, или мэр, по-нашему, следит за налогами, торговлей с другими поселками, ремонтом домов, строительством дорог и так далее. Есть даже король – самый главный над градоправителями, но у храмовников все же больше власти. Такой строй у нас называют теократией, дословно – правление Бога. Строй, когда власть в государстве находится в руках духовенства. Очень давно в нашем мире ушлые царьки сообразили назвать себя помазанниками божьими и перехватить власть у церкви. Видимо, здесь этого сделать не удалось.

Глава 6

Добираться до Византия пришлось почти месяц, объехав по дальнему кругу Черное море, по местному – Яма Де Эсведу. На ночлег останавливались в Храмах, если они были по пути, отдыхали, брали еду, заправляли топливом машину. Если Храмов по пути не было – ночевали в домах крестьян. Священника разместить и накормить было честью, и денег никто за это не брал. Нашу машину было видно издалека. С одной стороны, автомобили вообще были только при Храмах, а с другой – она вся была разукрашена церковными регалиями.

Через неделю я сносно говорила на бытовые темы: привет, спокойной ночи, приятного аппетита, буду вино или воду и так далее. К концу второй недели даже умудрялась вести разговор на более сложные темы. А через месяц почти не испытывала проблем в подборе слов. Конечно, ни о медицине, ни о машиностроении мы не разговаривали.

Хаддат интересовался всем на свете. Сначала робко, несмело, а спустя время уверенно и требовательно выспрашивая меня о других мирах. Оказывается, он был моим ровесником, летом ему исполнилось двадцать три. Но вел себя, как застенчивый подросток, краснел с поводом и без повода. Его отдали в служение Храму в десять лет, как часть долга в уплату отцом искупления за убийство соседа. Непредумышленное: ссора за границу земель переросла в драку, отец оттолкнул обидчика, сосед неудачно упал – налетел головой на камень. Жизнь за жизнь звучит почти как око за око. Таких, как он, было много. Бедные семьи нередко и сами отдавали детей в услужение. В Храмах они хотя бы не будут голодать, смогут подняться по карьерной лестнице, выучиться читать и писать.

Вот я и выяснила одну из причин слабой плотности населения – много народу работают священнослужителями, а те, как в этом мире полагается, соблюдают целибат. Соответственно, детей не рожают. Кстати, девочек тоже отдавали, они учились и работали при монастырях. Храм – вотчина мужчин.

Государство в государстве какое-то.

– А в вашем мире женщины правят? – осторожно поинтересовался Хаддат. Я вспомнила Ангелу Меркель, Маргарет Тэтчер, Елизавету II и с уверенностью заявила:

– И очень успешно. Женщины менее агрессивны, чем мужчины, больше уделяют внимания развитию медицины, образования, искусства, а не развязыванию войн… Их правление часто называют золотым веком.

Я могла разговаривать о своем мире бесконечно, но и спрашивать не забывала.

Здесь абсолютно все было во власти церкви. Она назначала королей и чиновников, обязательная десятина, бесплатный труд и постоянные «покаяния» давали ей несметные богатства. Именно при Храмах существовали библиотеки, собирались научные труды, предметы искусства, археологические находки. Простые люди, живущие в поселках, в своем большинстве даже писать и читать не умели. Да и нечего им было читать – книги были сплошь религиозной тематики.

– А вот в городах, говорят, даже общественные школы есть, – с воодушевлением рассказывал Хаддат.

Крещение, еженедельное исповедование, заключение брака, последний обряд… Бесконечные обязательные ритуалы, стоящие немалых денег. И если люди не могли платить за них, то долги накапливались невероятные. Крестьяне по гроб жизни были обязаны горбатиться. Зато богатые могли попросить церковь через нее обратиться к Богу и что-нибудь пожелать. Я толком не поняла, градалис действительно исполняет желания? Как золотая рыбка из сказки?

Хаддат не смог объяснить внятно. Или моего словарного запаса не хватило, чтобы понять. Вроде как Иисус нашел камень в пустыне, который разделил на осколки и раздал апостолам. Эти осколки и стали сердцами первых Храмов. А чтобы в каждом Храме было по градалису, приходилось их дробить. Только в Византии остался еще тот, самый первый большой осколок.

И вдруг мне в голову пришла мысль – а не сакс ли это случайно? Тот камень, что нашел Иисус?

– Он реально исполняет желания? – скептически поинтересовалась. Слабо верится. Уж я-то знаю, как церковь умеет жонглировать понятиями о чудесах, божественных явлениях, сверхъестественных исцелениях и так далее.

– Конечно! – пылко заверил Хаддат. – Я сам видел! Только в нашем Храме маленький осколок. Чтобы получить что-то великое, нужно ехать в Византий. Людям объяснили, что камень как связь-усилитель с Богом.

«Ага, антенна», – мысленно усмехнулась я.

– Чем больше градалис, тем сильнее связь, тем лучше Он слышит просьбу.