Свинцовая воля Шарапов Валерий

Глава 4

Георгий Веретенников по прозвищу Жорик-Веретено и его закадычный корефан, известный в криминальных кругах по кличке Лиходей (что для законопослушных граждан было равносильно человеку особо опасному), а в миру имевший самое обычное безобидное имя Коля Коноплев, уже битых четыре часа безрезультатно околачивались на вокзале. Они стояли у двери и каждого вышедшего из зала пассажира незаметно провожали пристальными взглядами, стараясь определить среди них залетного простака, которого без труда можно развести на «башли» или разжиться у него более-менее ценным барахлишком.

Веретено стоял, с беззаботным видом привалившись плечом к серой стене мрачного приземистого здания, форсисто скрестив ноги в желтых штиблетах, и с беспечной ловкостью закидывал в обслюнявленный губастый рот жареные семечки; звучно разгрызал их и бесцеремонно сплевывал шелуху перед собой на асфальт. Образовывавшуюся под ногами шуршащую кучу он время от времени небрежно раздвигал носком штиблета, словно выставлял его напоказ, красуясь перед проходившими мимо пассажирками.

Из-за столь вызывающе наглого поведения у него полчаса назад произошел небольшой инцидент с пожилой дворничихой, которая по своей женской аккуратности легкомысленно решила парня по-человечески пристыдить.

– Ты не борзей, карга, – с пренебрежительной ухмылкой ответил Веретено и демонстративно сплюнул вязкую слюну на асфальт. – Не то твои мягкие булки мигом почикаю.

И чтобы рассеять у чистоплотной дворничихи всякие сомнения относительно того, что он не шутит, устрашающе показал ей из-под полы пиджака острый выкидной нож.

– Цыц, мымра!

Проворно подхватив ведро для мусора и березовую метлу, женщина поспешно ушла, поминутно с испугом оглядываясь на дурковатого парня.

Лиходей, стоявший неподалеку с независимо засунутыми в карманы брюк руками и куривший папиросу, нервно гоняя ее языком с одного уголка рта в другой, одобрительно оскалился, продолжая злобно присматриваться к пассажирам. В какой-то момент его глаза вспыхнули алчным огнем, он быстро выплюнул изжеванную папиросу и кивком, незаметно для окружающих, указал на молодого военного, одетого в вылинявшую на солнце и от долгого ношения суконную форму.

– Ништяк, – почти не разжимая губ с налипшей на них шелухой, негромко произнес Жорик.

Он ладонью стремительно вытер рот и принялся быстро озираться, выискивая кого-то на многолюдном перроне глазами, вдруг ставшими темными от едва сдерживаемого гнева. Заметив возле толстой торговки с семечками конопатого мальчишку лет семи-восьми, который, судя по его поведению, целился украсть у нее из оттопырившегося кармана кофты деньги, Веретено негромко свистнул. Мальчишка, раздосадованный тем, что его отвлекли, с неохотой оглянулся, состроив недовольную мину на худощавом испачканном в мазуте лице.

– Эй, Шкет, – окликнул его Жорик, – подь сюда!

Он отчаянно замахал рукой, следя боковым зрением за военным, который остановился от них в нескольких шагах, поставил фанерный чемодан у ног и полез в карман галифе за сигаретами, собираясь закурить.

Мальчишка окинул торговку сожалеющим взглядом, быстро смазал тылом ладони под курносым носом, где висела зеленая сопля, потом тщательно вытер руку о коричневые штаны, на одних каблуках стоптанных ботинок круто развернулся и резво побежал к Жорику, придерживая полы куценького пиджака.

– Чего тебе, Веретено? – спросил он, застыв перед известным в городе вокзальным вором, глядя на него лихими глазами. – Работенка намечается?

Не отвечая на его слова, Жорик по-отечески положил свою влажную от пота ладонь ему на затылок. Чувствуя смуглой от загара, без единого намека на мозоли кожей жесткие, спутанные волосы мальчишки, он силком повернул его голову в сторону военного, который стоял у края перрона и с удовольствием курил, с интересом рассматривая кирпичную водонапорную башню.

– Видишь вон того летеху? – вполголоса поинтересовался Веретено. – С чемоданом?

– Ну… – ответил мальчишка и тотчас, независимо отставив ногу, взглянул снизу вверх на Жорика. Жмуря в рыжую крапинку плутоватые глазенки, напомнил: – Веретено, в прошлый раз ты мне зажигалку немецкую обещал… Но так и не отдал, зажилил… Не дело это.

– Не борзей, Шкет, – опешил от подобной наглости Жорик. – Сказал, отдам, значит, отдам.

– Отвечаешь?

Глядя на ухмыляющуюся физиономию Лиходея, Веретено, которому было очень жаль расставаться с красивой зажигалкой американской фирмы Zippo, с видимой неохотой ответил:

– Век воли не видать, – и чуть подумав, зло чиркнул себя выпуклым ногтем большого пальца по кончику темного от чифиря переднего зуба, – зуб даю!

– Другой разговор, – сказал мальчишка и деловитой походкой озабоченного неотложными делами хозяйственного человека направился в сторону военного.

Подойдя со спины к Журавлеву, который теперь смотрел на приближающийся слабосильный паровоз, тянувший за собой десяток вагонов с демобилизованными солдатами, малолетний подельник старших воров остановился поблизости. Нарочито задрав голову, как бы разглядывая плывущие по небу облака, на самом деле он тоже посматривал на паровоз, с нетерпением дожидаясь, когда тот подойдет. Как только тупое рыло, пышущее маслянистым жаром и обжигающим паром, с ним поравнялось, проворный мальчишка внезапно схватил чемодан двумя руками и бросился наутек, практически под колеса паровоза.

В самый последний момент, прежде чем паровоз успел проехать мимо, юный преступник оказался уже по другую сторону движущихся вагонов. Неловко ступая по шпалам и продолжая держать чемодан двумя руками перед собой, он поволок его в закутки разбомбленных пакгаузов с сохранившимися кое-где остовами кирпичных стен.

– Вот Шкет дает! – воскликнул всегда сдержанный Лиходей, несказанно восхищенный его отчаянным поступком, с ухмылкой провожая мальчишку прищуренными глазами.

Машинист дал пронзительный гудок, но заметив, что хулиган не пострадал, вновь стал набирать скорость, погрозив ему из окна грязным кулаком с навечно въевшимся в кожу техническим маслом.

Журавлев метнулся было следом за мальчишкой, но видя, что не успеет, перебегать пути перед паровозом не решился. Он остановился на краю перрона, стараясь разглядеть воришку между мелькавшими вагонами. Пока поезд, стуча на стыках колесными парами, двигался вдоль вытянутого здания железнодорожного вокзала, шустрый мальчишка успел скрыться в развалинах.

– Басурманин! – в сердцах пробормотал Журавлев, от волнения переступая с ноги на ногу, дожидаясь, когда пройдет последний вагон с ликующими от того, что живыми возвращаются домой, солдатами. – Как пацана, вокруг пальца обвел!

Он нетерпеливо соскочил на полотно. Перепрыгивая через рельсы и сразу через несколько шпал, большими прыжками понесся к видневшимся впереди пакгаузам, запомнив место, где в последний раз видел воришку.

Веретено и Лиходей быстро переглянулись и, не сговариваясь, одновременно бросились следом за ним, стараясь все же держаться на почтительном расстоянии. Без жалости выбросив по дороге горсть каленых семечек, Жорик на бегу вынул из кармана пружинный нож, выкинул лезвие и, крепко зажав рукоятку в руке, предупредительно спрятал острое жало в рукаве распахнутого пиджака. Не отставая от своего кореша, Лиходей тоже достал из кармана суконных брюк оружие – кастет с острыми шипами и на ходу надел на правую кисть. Угрожающе размахивая в воздухе увесистой свинчаткой, Лиходей ускорил бег, по-настоящему переживая за дальнейшую судьбу своего юного подельника, если того вдруг заметет за кражу милиция.

Касаясь коленками блестящих головок рельсов, Илья на корточках пролез под черной вонючей цистерной с мазутом. Поспешно выбравшись с другой стороны, он едва не попал под маневровый паровоз, успев за секунду до столкновения проскочить перед ним на расстоянии каких-то нескольких сантиметров, на миг скрывшись в облаках белесого влажного пара.

– Мудила! – обозвал его грязный от копоти машинист, высунувшись по пояс из окна. – Жить надоело? А еще фронтовик!

Не обращая внимания на продолжавшие раздаваться за спиной грозные матерные окрики, Илья быстро преодолел два десятка шагов, разделявшие его от каменной стены. Сходу влетев под низкие чудом сохранившиеся своды крайнего пакгауза, за которым виднелись полуразрушенные лабиринты кирпичных перегородок, он в растерянности остановился и стал настороженно озираться вокруг. Паровозные гудки и привокзальный шум снаружи сюда доходили приглушенными, зато бетонный пол, усыпанный цементной крошкой, ощутимо дрожал от проходивших мимо тяжелых товарных составов.

– Эй, пацан, – негромко окликнул Журавлев, чутко прислушиваясь к гулкому эху, – выходи! Ведь все равно найду. Если сам вернешь чемодан, тебе ничего не будет. В противном случае в милицию сдам. А вначале самолично по шее накостыляю, – чуть подумав, припугнул он. – Давай, выходи. Не играй на моих и без того расстроенных нервах. Считаю до пяти. Ра-аз, – начал он отсчет, – два-а…

Не услышав ни малейшего звука, ни после пятого, ни после шестого отсчета, Илья, выходя из себя, сердито крикнул:

– Сам напросился!

Журавлев слыл на фронте неплохим разведчиком и имел от командования не одну награду за проведение военных операций в глубоком тылу противника. Он поправил фуражку, чтобы она не свалилась с головы, низко наклонился и осторожно двинулся вперед, зорко высматривая под ногами приметы, оставленные в спешке малолетним преступником. Илья передвигался с настолько кошачьей грациозностью, что даже мелкие хрупкие камешки, густо усеявшие пол после фашистских бомбардировок станции в войну, не хрустнули под подошвами его тяжелых кирзовых сапог. Определить, куда несколько минут назад направился мальчишка, ему не составило особого труда.

Воришку Илья разыскал минут через пять. Он сидел в глубокой пыльной норе, образованной обвалившимся бетонным перекрытием и кирпичной аркой. Вжавшись изо всех силенок спиной в прохладную стену, мальчишка тяжело дышал, вздымая худенькие плечики, испуганно таращил блестевшие в полумраке глазенки и крепко зажимал двумя руками нос, чтобы случайно не чихнуть.

– Вылезай, постреленок, – обратился к нему Журавлев непривычно ласковым для себя голосом, стараясь еще больше не напугать и без того несчастного мальчишку. – Вылезай на свет божий.

Но тот отрицательно замотал головой на тонкой хрупкой шее, да с такой отчаянной решимостью, что того и гляди она у него оторвется; свернулся в крошечный комочек и еще сильнее вжался в стену, подобрав худые ноги в рваных на острых коленках штанишках.

С невыносимой болью в душе, глядя на грязное тело, видневшееся в прореху, Илья по-доброму предложил:

– Вылезай, брат, не бойся, я тебя в обиду не дам. Пошутил я насчет милиции…

Мальчишка надул губы и вдруг навзрыд заплакал, выдувая слюнявые пузыри, мелко-мелко качая отрицательно головой.

– Ну, брат, это не дело, – поморщился Журавлев, с тяжелым вздохом протянул руку, цепко ухватил мальчишку за костлявое плечо. – Говорю тебе, что ничего не будет… – уже сердясь, сказал он и стал насильно вытягивать воришку наружу из его убежища, будто зверька из норки.

– Дяденька, – внезапно звонким голосом заверещал мальчишка, – не бейте меня, я больше не буду. Простите меня-а-а!

– Ты чего? – опешил Илья и ослабил захват. – Я же, наоборот, хочу тебе помочь. Вылезай, говорю…

И тут мальчишка, изловчившись, больно укусил Журавлева за указательный палец.

– Вот негодяй, – отдернул руку Илья, рассматривая отметины от острых зубов и выступившую капельку крови. – А ну вылезай, – потребовал он, придя к окончательному для себя выводу, что мальчишка просто так не сдастся, – не тот характер.

– Убиваю-у-ут! Карау-у-ул! – совсем нечеловеческим голосом завизжал хитрый воришка, отбрыкиваясь ногами и руками от протянутых пальцев Журавлева, что со стороны можно было и вправду подумать, что его режут заживо. – Помогие-е, кто може-е-ет!

– Что ж ты за человек такой! – воскликнул с досадой Илья, и в этот самый момент что-то холодное и тяжелое обрушилось на его потный затылок, с которого в пылу борьбы с малолетним преступником свалилась военная фуражка; в ту же секунду острая невыносимая боль пронзила мозг, и Илья потерял сознание.

Удар был такой силы, что легковесный Лиходей перелетел через грузно опрокинувшееся тело Журавлева и едва устоял на ногах. Прижимая подрагивающую руку с кастетом к тщедушной волосатой груди с синими наколками, на которой была распахнута рубашка, он быстро восстановил устойчивость, развернулся всем корпусом и вновь подскочил к военному. Замахнувшись в очередной раз, чтобы ударить его в висок, Лиходей вдруг увидел, как из-под головы лейтенанта медленным бугристым валом выползает темная густая кровь.

– Готов, – сказал он, злобно ворочая налившимися дурной кровью глазами. Пнув носком ботинка в бок лежавшего на бетонном полу парня, Лиходей пренебрежительно сплюнул в сторону, обернулся к пацану и глухо спросил: – Ну как ты, Шкет? Все ништяк?

Мальчишка, который минуту назад размазывал по смуглому лицу горькие слезы и зеленые липкие сопли, теперь был на удивление спокоен. Он задом наперед выбрался из своего убежища, вытягивая двумя руками за крепкие бельевые веревки, туго перетягивающие крест-накрест пухлый чемодан, украденную им крупную добычу, из-за которой претерпел столько лишений. Опасливо косясь на распростертое тело военного, он брякнул чемодан под ноги Жорки-Веретена.

– Ну, малой, ты сегодня и отличился. Век воли не видать, – поощрительно заметил Веретено, с неохотой вынул из бокового кармана пиджака блестящую лакированными частями зажигалку и протянул своему юному подельнику. – Бери, заслужил.

– Мне бы еще сигареточку, – попросил мальчишка, заметно гордясь своим преступным ремеслом и по-блатному, как давеча Лиходей, цвиркнул сквозь зубы слюной на грязный пол. – А то ухи опухли без курева, – сказал он, как видно, подражая кому-то из взрослых.

Через минуту он уже умело курил, ловко пуская колечки дыма, все ж время от времени с беспокойством поглядывая на Илью, очевидно, не совсем еще уверенный, что военный теперь для него совсем не опасен.

Разрезав ножом веревки, Жорик, предвкушая богатый улов, торжественно откинул крышку. Увидев содержимое чемодана, он разочарованно присвистнул, а его лохматые брови от удивления взметнулись под самый козырек ношеной кепки.

– Из Германии… трофеи… часы… золотишко, – четко отделяя каждое слово, со сдержанной яростью в голосе произнес он, передразнивая Лиходея. – Бодягу мне разводил тут. Баки забивал. А тут голяк чистый. Даже башлями не разжились.

– Кто ж знал, – виновато развел руками Лиходей, исподлобья, настороженным взглядом ловя каждое движение своего подельника, державшего в руках выкидной нож. В споре с противником перо было особо действенным аргументом, и на его памяти оно еще ни разу не подводило своего дурковатого хозяина: особенно в Мордовских лагерях, где они и скорешились. – Теперь-то чего базланить об этом.

Веретено вывалил поношенные, но зато аккуратно починенные и выстиранные вещи военного на бетонный пыльный пол, брезгливо поворошил лезвием ножа, сказал, злобно ощерив желтые прокуренные зубы:

– Парень не с фронта возвращался, а должно быть, из деревни приехал… Может, к родственникам, а может, и на работу устраиваться…

– Теперь-то чего зря базланить, – вновь повторил Лиходей и перевел хмурый взгляд на Илью, с затаенной надеждой, но, как видно, сильно сомневаясь, что они смогут в этот раз чем-то разжиться, вяло пробормотал: – Карманы не мешало бы обшарить… Вдруг да подфартило нам…

– Ты и обшаривай, – злым донельзя голосом ответил Веретено и, кивнув на ворох бесполезных в хозяйстве вещей, осклабился: – Мне какие есть башли, а тебе кальсоны.

Лиходей недобро покосился на него, но предусмотрительно промолчал, чтобы не вызвать у своего кореша очередного приступа ярости, когда ожидать от него можно все что угодно. Он стянул с напряженных бледных пальцев кастет, сунул его в карман. Пошевелив затекшими пальцами правой руки, на полусогнутых ногах приблизился к Илье. Присев на корточки, осторожно, стараясь не испачкаться кровью, которая уже лужей растеклась вокруг бездыханного тела, принялся обшаривать одежду военного. Нащупав в нагрудном кармане несколько сложенных пополам шуршащих банкнот, Лиходей стал лихорадочно вывертывать карман наизнанку: у него даже потухшие было глаза и те алчно заблестели от непредвиденной удачи, а на лице возникла довольная улыбка.

– Башли, – обрадованно сказал он. – Жорик, ты не поверишь, но кое-что нам перепало.

– Ништяк, – отозвался Веретено хриплым, но уже более мягким голосом. – Сколько?

Но ответить Лиходей не успел, потому что в эту минуту Илья неожиданно застонал и сильно ухватил его за руку окровавленными пальцами. Не ожидавший подобного бандит испуганно отпрянул назад и опрокинулся на спину. Не подавая виду, что в этот момент неслабо струсил, Лиходей быстро вскочил и стал вытаскивать из кармана кастет, как назло зацепившийся за подкладку.

– Не тронь, – распорядился Веретено.

Илья с трудом поднялся, упираясь руками в пол, сел, облокотившись на согнутые колени, обхватил свою голову ладонями. Морщась от невыносимой боли в голове и от непрекращающегося звона в ушах, он невнятно произнес спекшимися от кровавой корки губами:

– Что ж вы, сволочи, делаете?

– Ты кто? – в свою очередь спросил Веретено. – Что-то не похоже, что ты с фронта возвращаешься?

Сквозь кровавую пелену в глазах Илья обвел присутствующих бандитов рассеянным взглядом, задержав его на мальчишке.

– Как же я сразу не догадался, – сказал он и, несмотря на то что ему сильно досталось, и во всем теле ощущалась непреходящая слабость, и по-прежнему кружилась разбитая голова, слабая улыбка тронула его губы, потому что, по всему видно, как раз и настал тот самый момент, ради которого он и прибыл сюда: самое время начать внедряться в местную банду. – А ведь Симыч предупреждал… что в Ярославле надо ухо держать востро.

Веретено и Лиходей многозначительно переглянулись. От внимательных глаз боевого разведчика это не ускользнуло, и Илья решил, что интуитивно выбрал правильную позицию поведения.

– Симыч… это кто? – осторожно осведомился Веретено, испытующе вглядываясь прищуренными глазами в его лицо с как-то сразу ввалившимися щеками, заросшими жесткой щетиной.

– Старинный друг моего брательника, – ответил Илья. – Знатным вором он был. Но это долго рассказывать.

– Знавал я одного вора по кличке Симыч, – раздумчиво произнес Жорик-Веретено. – Вместе отбывали срок в Мордовских лагерях. Потом я откинулся, а он по этапу отправился… в Воркуту. Уж больно непокорный был.

– А брат твой кто? – спросил Лиходей, начиная непонятно с чего нервничать. – Тоже сиделец?

С облегчением отметив про себя, что находится на верном пути, Илья с нарочитым деревенским простодушием ответил:

– Не-а, он был Герой Советского Союза, капитан бронетанковых войск. У нас в Тамбове он имел птичью кличку Филин. Может, слыхали о таком?

– Это который банду организовал? – с недоверием спросил Веретено. – А потом под расстрельную статью попал?

– Он самый, – со вздохом признался Илья. – Из-за него мне в деревне и жизни не стало, всякий человек норовит обидеть… Как будто я в чем-то виноват. Вот и решил к вам сбежать на шинный завод… Жить-то надо как-то, – морщась сильнее обычного, чтобы показать, насколько ему больно, он ощупал свой затылок, произнес с обидой: – А тут вы чуток меня на тот свет не отправили, – и немного помолчав, попросил: – Возьмите меня в свою банду, парни. Глядишь, и я пригожусь. Опыт фронтовой имеется. А? – Он перевел умоляющий взгляд с одного на другого, потом на мальчишку, и вдруг, подмигнув ему, с жалостливой улыбкой сказал: – Подельник ваш, думаю, не против? Мы с ним уже успели близко познакомиться. Да и кое с кем из вас тоже, – Илья отнял руку от головы и показал озадаченным бандитам свою окровавленную ладонь. – Уж вы не бросайте меня… калеченного.

– Веретено, – вдруг обратился мальчишка к Жорику (чего Илья никак от него не ожидал), хмуро глядя на старшего исподлобья, – ты это… возьми его… к нам. Чего тебе стоит?

Парнишка, по всему видно, чувствовал свою вину перед незнакомым парнем, который вроде как оказался на поверку своим, потому что в следующую минуту подошел к Илье и неуверенно протянул ему свою грязную ладошку.

– Меня здесь все Шкетом кличут, – сказал он смущенно. – А мама Павликом называла… Только она умерла у меня… Под бомбежку попала в войну.

Было заметно, что это признание мальчишке далось с невероятным трудом, и он, чтобы не расплакаться от воспоминаний о матери, неожиданно грубо по-мужски выругался и яростно сплюнул на пол.

Веретено на это ничего юному подельнику не ответил, лишь несколько раз ловко прокрутил в пальцах выкидной нож, наглядно продемонстрировав Журавлеву искусное владение «пером». Лиходей вопросительно уставился на своего корефана, на всякий случай сунул руку в карман, стараясь на ощупь надеть свинцовый кастет на влажные от пота пальцы.

Глава 5

Река непрестанно трудилась, день и ночь величественно несла свои воды, держа на плаву военные катера, гражданские пароходы и огромные серые баржи, груженные песком, кирпичом и другими строительными материалами, предназначенными для восстановления разрушенного в годы войны древнего русского города Ярославля. Волны равномерно набегали на пологий берег, с шорохом плескались, и зыбкая поверхность обширного водного пространства ярко играла зеркальными бликами. Высокое жаркое солнце, неподвижно висевшее по ту сторону Волги, сияло с голубого, без единого облака неба пронзительно желтым расплавленным медом.

От прекрасного вида широко раскинувшихся просторов, от обостренного чувства сопричастности к долгожданной Великой Победе у находившихся на набережной людей лучились глаза, светлые улыбки не сходили с одухотворенных лиц, и лишь у одного Леонтия Семенова на душе было хмуро, как в пасмурный день.

Надвинув на глаза светлую кепку, держа сжатые в кулаки руки глубоко в карманах широких льняных брюк, он размашисто шагал по еще неустроенной набережной, угрюмо глядя прямо перед собой. По его осунувшемуся лицу текли струйки пота, но не от духоты, а от напряженного мыслительного процесса. Мысли его были до того нерадостные, что впору было утопиться: взять да и прыгнуть прямо сейчас с высокого мола в воду. Семенов даже на минуту приостановился, окинул взглядом отдыхающих и снова двинулся дальше, ухмыляясь от нерадостной перспективы быть похороненным с вздутым животом и синим лицом, какие обычно бывают у всех утопленников.

С того дня, как Илья Журавлев отправился в Ярославль, минуло больше недели, а от него не было ни слуху ни духу: человек как будто сквозь землю провалился. Семенов уже голову сломал, прикидывая и так и этак, желая понять, куда занесло прикомандированного тамбовского оперативника: прибыл он на место или потерялся в пути? А ведь перед отъездом они не просто договаривались между собой, как старинные приятели, а Леонтий Семенов настоятельно требовал, даже приказывал, как старший группы, курирующий внедрение офицера НКВД Журавлева в местную банду, что как только Илья определится с работой и подыщет себе подходящую квартиру, он обязательно должен выйти на связь. Но даже если и устроиться не удастся, он все равно должен был выйти на связь в течение трех, максимум четырех суток. А в случае каких-то уж совсем непредвиденных обстоятельств дополнительно давалось еще пару дней. Но срок давно вышел, а известий от Ильи как не было, так до сих пор и нет.

Место для тайника, куда Журавлев должен был спрятать послание, было выбрано не абы как, а с умом. С таким расчетом, чтобы к нему всегда можно было подойти, не вызывая у окружающих подозрения и лишних вопросов.

Таким местом Семенов, как уже опытный в таких делах сотрудник, к тому же хорошо знающий местные обычаи, выбрал бетонную скульптуру на Волжской набережной. Еще с довоенной поры там, в импровизированном парке в окружении лип и вязов, на высоком квадратном постаменте стояла известная на весь Советский Союз спортивная композиция «Девушка с веслом». На крутобедрую стройную девушку приходили любоваться не только парни, но и солидные мужчины, чьи вторые половинки до того раздобрели на домашних харчах, что кроме жалости у своих мужей иных чувств не вызывали. Поэтому ничего странного в том, что неженатый парень мог сюда периодически приходить, не было и вряд ли могло вызвать по этому поводу какие-либо сомнения у праздношатающихся по набережной горожан.

Единственным недостатком скульптуры после бомбардировки пристани немецкой авиацией во время войны стало отсутствие части ее изящной голени, которая сразу обрывалась после колена и дальше уже шла полая стопа, намертво прикрепленная к побеленному постаменту. Вот в эту нишу, скрытую от посторонних глаз, Илья и должен был класть выкуренную папиросу «Норд» со спрятанным в ее полом мундштуке крошечным листком с нужными донесениями.

Вряд ли самый обычный, изжеванный и обслюнявленный окурок вызовет даже у заядлого курильщика желание сунуть папиросу себе в рот, чтобы сделать пару затяжек. На это все и было рассчитано.

«Угробили парня, – сетовал Леонтий, направляясь привычным маршрутом к скульптуре, которая даже без части ноги издали смотрелась красиво и гармонично, похожая на балерину в образе белоснежного лебедя. – Пропал парень не за понюх табаку, – размышлял он и от чувства собственной вины мучительно морщил лицо; потом резко выпростал руку из кармана и принялся указательным пальцем яростно тереть переносицу, как будто этот жест мог ему подсказать, где теперь разыскивать Илью. – Такого парня потеряли! И все из-за этих чертовых бандитов».

И хоть Семенов отлично понимал, что все это издержки их опасной профессии, в душе не мог принять того, что Илья Журавлев вот так бесславно погиб. От невыносимой тоски по жизнерадостному простоватому парню, по его крепкой фигуре, Леонтий заскрипел зубами и, непроизвольно сложив свои короткие пальцы в крепкую дулю, резко выбросил ее перед собой, зло пробурчал, как видно, имея в виду бандитов:

– А хрен вы добьетесь своего!

Две улыбчивые девушки в легких платьицах в горошек, чинно, под ручки прогуливавющиеся по дорожке, поравнявшись, испуганно отпрянули в разные стороны. Для молоденьких подружек это, по всему видно, оказалось очередным приключением, потому что, переглянувшись, одна из них, недоуменно вскинув брови, пожала плечами, а другая многозначительно покрутила пальцем у виска. Они весело прыснули, прикрывая рты ладошками, как бы стыдясь смеяться над неуравновешенным чудаковатым незнакомцем, опять взялись под ручки и с еще большим оживлением направились дальше.

Семенов всего этого уже не видел, так как в это время всецело был занят тем, что наблюдал за не менее странными (если судить с точки зрения девушек по отношению к нему самому) действиями мальчишки. Одетый в мешковатый, просторный для его юного возраста пиджак, в порванные на коленях замызганные брюки и в коричневую болтавшуюся на его маленькой голове кепку, которую оборванец то и дело поправлял, мальчишка торопливо шел со стороны городского пляжа.

Леонтий не знал, что кличка у этого бедолаги была Шкет, он числился в местной банде мелким воришкой и выполнял несложные поручения типа стоять на стреме, чтобы вовремя предупредить старших дружков об опасности во время их противоправных действий.

Неожиданно Шкет приостановился возле скульптуры девушки с веслом, быстро огляделся по сторонам и стремительно запустил свою грязную ладошку в ее полую ступню. Через пару секунд он вынул оттуда окурок от папиросы «Норд».

В последние дни Леонтий настолько был занят мыслями о пропавшем Илье и их тайнике для передачи секретных сведений, что просто не мог ошибиться. Он немедленно ускорил свой шаг, а заметив, что мальчишка, спрятав окурок в карман, собирается лихо спрыгнуть с кручи, которая в этом месте выдавалась над пологим берегом, очевидно, чтобы срезать себе дальний путь, громко окликнул:

– Эй, пацан, погодь!

Леонтий увидел, как мальчишка от его окрика вздрогнул и, передумав прыгать, припустился рысью по направлению к трамвайной остановке, то и дело оглядываясь на бегу. В той стороне находились кирпичные развалины пятиэтажных домов, разбомбленные фашистской авиацией, и если пацан успеет в них скрыться, то найти его будет совсем не просто.

– Стой тебе говорю! – закричал Семенов. – Дело у меня к тебе имеется! Не бойся!

Как только он произнес последнее слово, мальчишка подхватился с такой прытью, что Леонтию, чтобы догнать ловкого сорванца, пришлось использовать всю свою физическую подготовку, которой время от времени приходилось заниматься в закрытом спортзале НКВД. Только вряд ли ему и физические упражнения пошли бы на пользу, если бы вовремя не подоспела добровольная помощница в лице расторопной кондукторши трамвая. Она на ходу ловко выпрыгнула из вагона и неожиданно встала на пути пацана, широко раскинув руки.

– Стой, шпанюка, – крикнула она, успев в самый последний момент цепко ухватить его сзади за воротник пиджака, когда мальчишка пытался проскочить у нее под рукой. – Опять чего-нибудь слямзил, паршивец ты этакий!

– Тетенька, – жалобным голоском заныл Шкет, привычный к подобному обхождению со стороны взрослых, старательно выдавливая нарочитые слезы, чтобы избежать неминуемой расплаты, – пустите-е-е… Чего вам всем от меня нужно-то-о?

Подбежал, тяжело дыша, Семенов, ухватил потной рукой мальчишку за рукав, обращаясь к кондукторше осекшимся от бега хриплым голосом:

– Спасибо за службу… Вы свободны.

– А чего он такого сделал-то? – все же не утерпела, чтобы не поинтересоваться, женщина и сама себе ответила: – Видать, чего-нибудь спер! Уж больно за войну много безотцовщины развелось, – тотчас посетовала она со вздохом, губы у нее задрожали, и полное лицо плаксиво сморщилось, она всхлипнула, горестно произнесла: – Сиротинушка ты моя бедненькая. Может, ты голодный?

– Да иди ты, – оттолкнул ее руку Шкет, кровно обиженный своим задержанием. – То ловит, сама не зная зачем, то жалеет. Не нуждаюсь я в твоей бабьей жалости!

– Ты гляди-ка, – возмутилась кондукторша, – ну прям волчонок. Вы с ним построже, – напутствовала она Семенова, уходя, обидчиво поджав губы.

Круто развернулась и неловко побежала к трамваю, водитель которого уже подавал нетерпеливые звонки, чтобы ехать дальше по маршруту.

– Эй, тетка, – загорланил в распахнутую дверь какой-то молоденький солдатик с перевязанной головой, – поехали, некогда нам!

– Да бегу я, – раздраженно отмахнулась от него женщина и, припустив рысью через дорогу, вполголоса про себя бормоча: – Тоже мне умник нашелся… сморчок.

Проводив ее несуразную, одетую в несколько одежд приземистую фигуру взглядом, Семенов сокрушенно мотнул головой и обратился к мальчишке, которому на месте не стоялось: он так и стриг живыми глазами по сторонам, должно быть, еще надеялся сбежать.

– Окурок доставай, – с самым серьезным видом распорядился Леонтий.

– Чиво-о? – озадаченно протянул Шкет и изумленно вытаращил глаза так, что больше уже и некуда.

– Быстро!

– И все? – не поверил мальчишка.

– Все.

Шкет поспешно сунул руку в карман пиджака, принялся там лихорадочно шуровать. Через несколько мгновений он протянул Семенову горсть разнокалиберных мятых и грязных от пепла окурков, ссыпав их в подставленную широкую ладонь.

– Все? – сглотнув слюну, вновь поинтересовался мальчишка, заинтригованный столь невероятным до безумия поступком взрослого человека. – Я могу идти?

– Свободен, – кивнул Семенов, и дал мальчишке легкого подзатыльника, внушительно напутствовав: – И чтобы я больше не видел, что ты куришь.

Шкет стремительно крутанулся на кривых каблуках стоптанных ботинок, на ходу подтянул сползавшие брюки и припустил вдоль улицы, время от времени оглядываясь на странного мужика, который, очевидно, за неимением денег на папиросы, отнимал у слабосильных и безобидных пацанов собранные ими бычки.

Прикрыв горку окурков в своей руке другой ладонью, Семенов заспешил к скамейке, находившейся в нескольких десятках шагов. Сев на скамейку, он высыпал окурки прямо на свои светлые брюки, и с нетерпением принялся их разгребать, выискивая папиросы марки «Норд». Таких нашлось восемь штук, но ни в одном полом мундштуке никаких записок-сообщений, к его глубокому разочарованию, не оказалось.