Штрафбат Павла Первого: Штрафбат Его Императорского Величества. Спецназ Его Величества. Диверсанты Его Величества. Заградотряд Его Величества Шкенёв Сергей

Глава 5

Холодное месиво под ногами, состоящее из снеговой каши пополам с конским навозом, вылетало из-под растоптанных сапог на таких же товарищей по несчастью, идущих в строю рядом. И чавкало в такт:

– Дурак, дурак, дурак…

А кто же ещё, как не он? Как назвать человека, человеком с недавних пор не считающегося? Бывшие… Так их всех две недели назад окрестил командир батальона, званием всего лишь прапорщик, но называемый исключительно по имени-отчеству.

Александр Павлович был краток и немногословен, перед строем он сказал лишь одно:

– Мы все бывшие. Выхода два: умереть с честью… – Тут сделал паузу. – Или без неё. Желающие сделать это могут начать прямо сейчас.

Тогда ещё никто не понимал, для чего унтер-офицеры из «постоянного», как их назвали, состава выдали каждому по крепкому шёлковому шнурку. Осознание пришло на следующее утро, когда после марша в семьдесят вёрст сразу шестеро были найдены повесившимися. Второй выход – вот он. Александр Павлович запретил снимать удавленников – они так и остались покачиваться на ветру в безвестной деревушке, определённой батальону на ночлег. Остались, а под ноги им были брошены обломки их собственных когда-то шпаг. Отчего их не сломали ещё при лишении дворянского звания? То неизвестно, разве что государь Павел Петрович всегда слыл бережливым и экономным даже в мелочах?

А могли ли унтер-офицеры воспрепятствовать самоубийствам, продолжившимся и в последующие ночи? Наверное, могли. Но не сделали этого.

– Привал! Привал, господа штраф-баталлионцы! – донеслась из головы колонны долгожданная команда.

Отдых. Значит, позади остались пройденные с утра вёрсты, и впереди ждёт горячий обед из новомодных изобретений господина Кулибина – походных кухонь, поставленных на сани. Пышущие жаром и дымом, лужёные изнутри железные бочки не позволили протянуть ноги в пути от бескормицы, исправно снабжая пищей, но они же и заставляли выдерживать непомерную скорость марша – не приведи Господь оттепель, и тогда… Что будет тогда, представлять не хочется. Никому.

Александр сидел на брошенной в снег охапке соломы и вяло ковырял деревянной ложкой в котелке, вылавливая из постных, несмотря на пасхальную неделю, щей кусочки осетровых молок. На жалобы штраф-баталлионцев о невозможности справить даже Светлое Христово Воскресение назначенный в батальон священник, похожий на недоброй памяти Емельку Пугачёва, только ухмыльнулся и изрёк:

– Поститься да разговляться живым положено, мёртвые вообще ничего не едят, мы же – посредине.

Как он сам сюда попал, батюшка не рассказывал, но увидев, как однажды на привале успокаивал штрафников, за неимением оружия затеявших дуэлирование на кулаках, можно было догадаться. Уж больно ловко орудовал выскользнувшим из рукава кистенём, что наводило на некоторые мысли, в основном грустные. Покалечить, правда, никого не покалечил. Вот и сейчас коршуном кружит… миротворец.

– Васька, скоро там?

– Сей момент, Ва…

– Смотри у меня! – Опальный Великий Князь погрозил кулаком нерасторопному, как показалось, денщику и вновь погрузился в раздумья, лишавшие аппетита.

И зачем отец всё это устроил? К чему бешеная гонка, после которой из двадцати двух генералов в живых остались только шестеро? Кто недавно сам попрекал за погубленный цвет армии? И не проще ли было просто казнить заговорщиков, не подвергая излишним мукам? И для чего в тянущемся позади обозе везут шпаги? Ну, насчёт последнего высказано недвусмысленно, но вот на остальные вопросы ответов просто нет.

– Кофей готов, Ваше Высочество! – Добровольно отправившийся с Александром денщик продолжал упорно титуловать его как и прежде, опуская, однако, запрещённое «Императорское».

– Спасибо, братец. – С благодарным наклоном головы принял дымящуюся кружку. Поднёс к лицу. Запах дома и запах былой свободы. Кофе – это единственное послабление, которое себе позволил прапорщик Романов, отказываясь от остальных.

– Портянки вот ещё сухие. – Солдат достал из-за пазухи свёрток. – Тяжко ведь…

– А тебе?

– Ништо, Ваше Высочество. – И засмущался своей браваде. – На плацу потруднее было, а тут… Налегке, опять же – харчи добротные, мундир вот тёплый.

В доказательство он попытался расстегнуть воротник кафтана, цветом и кроем напоминающего крестьянский армяк, но с пуговицами, хотел показать, что даже жарко.

– Не хвались, у меня такой же.

– Виноват, Ваше Высочество!

Угу, виноват он… Чего уж виноватиться, если весь Петербург был повергнут в изумление и ужас новым обмундированием? Из-за него, кстати, и задержались, отыгрывая теперь упущенное время. Нет, не из-за изумления – ждали, пока построят мундиры на четыре сотни человек. А потом вывели всех на Сенатскую площадь…

И у многих из собравшихся на невиданный позор сжималось сердце за горькую участь отца или брата, многие губы шептали проклятия злому тирану, по иронии или ехидству приурочившему оглашение приговора к мартовским идам. Да, шептали… недолго шептали – тем же приговором семьи штрафников выводились в мещанское состояние и определялись к государственным работам. Каким? То Господь ведает. И только нацеленные пушки да штуцеры Багратионовых егерей удержали осуждённых на месте, о чём большинство сегодня жалело.

Александр в раздражении бросил кружку и встал.

– Останься здесь, – приказал вскинувшемуся было следом денщику, а сам пошёл к дороге, где строгие унтеры уже строили в колонну своих подопечных.

Шёл, оглядывая хмурые серые лица, заросшие многодневной щетиной. Видел с трудом расправляемые спины бывших блестящих полковников и генералов, нетвёрдые шаги недавних сенаторов… Внимание привлёк знакомый по прошлой жизни худощавый молодой человек, почти ровесник, при попытке подняться с земли кусающий губы.

– Вам дурно, Александр Андреевич?

Тот вскинулся, прижав руку к груди, и в отрицании покачал головой:

– Всё в порядке, Ваше Высочество.

– Но я же вижу!

– Пустое, не стоящее Вашего внимания минутное недомогание. Оно уже прошло.

– Не спорьте с командиром! – оглянулся в поисках кого-либо из «постоянного состава». Или всё-таки охранников? – Унтер, поди сюда!

– Я, Ваше Высочество! – тот вытянулся, одним глазом преданно поедая Александра, а вторым продолжая следить за построением.

– Рядового… – Покатал на языке непривычное слово. – Рядового Тучкова до вечера разместить при походной кухне.

– Никак не положено. – Вояка оставил бравый вид и сменил его суровостью. – Приказом государя Павла Петровича предписано…

– Я знаю, что там предписано!

Унтер-офицер тем временем достал из кармана бумагу и процитировал дословно:

– Гнать засранцев маршем, а тако же в хвост и в гриву, со всею пролетарскою беспощадностию, исключения делая токмо преискуснейшим стрелкам винтовальным, дабы избежать последующего дрожания телесного.

– Сие ко мне не относится, – слабо улыбнулся бывший гвардейский полковник. – Когда брата пришли арестовывать, я по их подпоручику с семи шагов промахнулся. Не беспокойтесь, Ваше Высочество, сил для ходьбы ещё достаточно.

– И всё же…

– Не стоит забот, право слово. Дойду.

– Погодите, – внезапно оживился унтер. – А не был ли тот подпоручик невысокого росту, поперёк себя шире, с редкими зубами, да рыжий?

– Не разглядывал, но вроде бы похож, – ответил Тучков.

– Да что же вы сразу-то не сказали, ваше благородие?

– О чём?

– Так ведь эта гнида… ой, простите, подпоручик Семёновского полка Артур Виллимович Кацман, тварь остзейская, празднуя чудесное избавление от смерти, изволили напиться допьяна и утонуть поутру в проруби на Мойке. Радость-то какая, ваше благородие! – И тут же, перейдя на крик, проорал в сторону обоза. – Митроха, тёмная твоя душа, подай сани господину рядовому!

…День в дороге тянулся неимоверно долго, но когда колонна наконец-то остановилась на ночлег в забытой даже чёртом чухонской деревушке, снедаемый любопытством Александр Павлович поспешил найти бывшего полковника. Заинтригованный совершенно, он обнаружил штрафника в преинтереснейшей ситуации – за столом, с кружкой чего-то подозрительно пахнущего, в окружении унтеров, с раскрасневшейся физиономией.

– Смирна-а-а! – рявкнул заметивший высокое начальство егерь, заставив в очередной раз поморщиться.

Зачем изображать показное рвение, если исполняешь приказы командира батальона только тогда, когда они не расходятся с неведомым, но изложенным на бумаге предписанием? Заглянуть бы в него хоть одним глазком… Нет, лишь виновато разводят руками, но при случае обязательно цитируют краткие выдержки. И что же в двух третях, что ещё не услышано?

«Какое трогательное единение с народом, – с небольшой завистью подумал Александр, приветливо улыбаясь. – Вполне себе гармония, предмет мечтаний господина Руссо».

– Ваше Высочество, тут… – смутившийся Тучков не договорил.

– Полно вам, Александр Андреевич, лучше к столу пригласите.

Пригласили, подвинулись, втайне гордясь, что не погнушался. Да что втайне, на лицах написано – запомним и детям передадим! И тут же сунули в руку глиняную кружку, которую сиятельный прапорщик опрокинул единым духом. И застыл, тщетно силясь вздохнуть.

– Это что, из рыбьей чешуи делают? – спросил хрипло и сам удивился внезапно севшему голосу.

– Чудной народец эти чухонцы, – откликнулся сидевший рядом егерь и заботливо подвинул деревянное блюдо. – Закусите, Ваше Высочество.

Александр не отвечал, чувствуя мерзкий вкус во рту, зажёгшийся огонь в желудке, и невиданное умиление в душе. Ощутил себя плотью от плоти земли русской, частичкой соли её и… и… и псом поганым, предавшим и продавшим родного отца. Забылись и мама-немка, бабушка-немка, ещё одна бабушка – тоже немка, дедушка… вот тут лучше считать наполовину немцем, не то ведь и досчитаться можно! И осталась навеянная дрянной чухонской водкой обыкновенная русская тоска… А может, и не обыкновенная…

– Закусочки вот, – продолжал беспокоиться сосед. – Знатная закусочка!

Лукавил усатый чёрт! В сравнении с ужином штрафников стол унтеров выглядел неожиданно бедно: гороховая каша с салом, сухари, сало уже без каши, несколько крупных луковиц, пара дюжин печёных яиц в глубокой миске. Зато есть пузатый кувшин. Сменяли на харчи?

Заметив недоумение, егерь скользнул взглядом по отгораживающей угол занавеске, за которой угадывалось какое-то шевеление:

– Мальцы там голодные, Ваше Высочество. Вот мы и немного…

Пёстрая от заплат тряпка колыхнулась, открыв худую чумазую мордочку.

– Поди-ка сюда, – позвал Александр, нашаривая в кармане серебряную полтину. – Держи.

– Не понимают они по-нашему.

Но мальчуган лет шести оказался сообразительным – подбежал, выхватил монету и тут же юркнул обратно под всеобщий одобрительный смех.

– Вот, а ты говорил – не поймёт.

– Чужое брать, тут сообразительности не надобно, – унтер вздохнул. – А медью лучше бы было… отберут ведь.

– Кто?

– Управляющий ихний и отберёт.

– Да как он посмеет?

– Недоимки, Ваше Высочество.

Александр стукнул кулаком по столу, хотел что-то сказать… и промолчал, потянувшись к кувшину.

Утром командир батальона проснуться не смог, поднялся только к обеду, мучимый головной болью, стыдом за беспомощное состояние и провалами в памяти. Сунувшийся с помощью Василий был обруган нещадно с посулом драния батогами на ближайшем привале.

– Так уже, Ваше Высочество, привал.

Александр представил вопли, которые могли бы производиться денщиком при экзекуции, вздрогнул, и вяло отмахнулся:

– Батоги отменяю. Но всё равно поди прочь.

Обнаружившийся на тех же санях Тучков облизал сухие губы и посоветовал, осторожно выговаривая слова:

– Пётр Великий опохмеляться не запрещал.

– Точно ли так?

– Прямого указа не издавал, конечно. Грозен был государь, ничего не скажу, но ведь не зверь же какой?

– Вы определённо в этом уверены, Александр Андреевич?

– Поправление здоровья командира не может не послужить ко благу Отечества. Васька, чарки где, ирод?

И впрямь попустило. Прапорщик в скором времени смог оглядеться, не опасаясь подступающей дурноты и не борясь с головокружением. Колонна только что остановилась, и штрафники уже толпились у кухонь, подставляя котелки походным кашеварам. В желудке громко квакнуло, и уловивший намёк Василий тут же выставил командирскую долю, до того заботливо укрываемую под лежащим в санях бараньим тулупом.

– Опять щи?

– С головизной, Ваше Высочество. Да оттаявшие кулебяки к ним.

– Прочь с глаз моих, аспид! А котелок оставь.

Покончивший со своими щами и уже уничтожающий перловую кашу Тучков скромно заметил:

– Ну не померанцами же нас угощать. А тут весьма дёшево и сытно – бережёт государь Павел Петрович штрафной батальон.

– Бережёт? – изумился Александр и опустил ложку. – А как назвать вот это вот… э-э-э… смертоубийство?

Бывший полковник пожал плечами:

– Закалкой?

– Объяснитесь.

– Ну… мне, во всяком случае, наше сегодняшнее положение напоминает изготовление клинка: бьют, мнут, бросают в воду…

– Но умершие по дороге? Но покончившие с собой? Да, я приказал сломать их шпаги и так бросить… но понять и принять не могу.

– Отжигают примеси, Ваше Высочество. Уходит окалина, остаётся булат. И мы, мнится, остриё того клинка.

– Вы так говорите, Александр Андреевич, будто одобряете… vous comprеnеz?

– Oui mais… Но отчего бы быть недовольну? Отечеству понадобилась моя жизнь? Что же, я готов отдать её там, где оно находит нужным.

– Помилуйте, полковник…

– Бывший полковник.

– Вот именно! Вас не заботит то, что вместо Отечества приказ исходит от безумного императора? Да, он мой отец, но ведь безумен же, согласитесь?

– Не более нас с вами, Ваше Высочество. – Тонкие губы Тучкова чуть дрогнули в улыбке. – Ужели скорбный умом смог бы организовать то, чему мы свидетели сейчас? Нет, не наш батальон, хотя и его тоже.

– Не вижу причин вашего энтузиазма, Александр Андреевич. Не изволите просветить? И отчего, в таком случае, вы оказались здесь, среди осуждённых заговорщиков?

– Судьба, – усмехнулся штрафник. – По чести сказать, я и о заговоре не знал совершенно, а за оружие взялся лишь защищая старшего брата.

– Убит?

– Николай только ранен и оставлен до излечения в Петропавловской крепости. Но вернёмся к вопросу, Ваше Высочество. Единственно сначала постарайтесь ответить на мой… Мог ли безумец так своевременно собрать врагов своих воедино, причём именно самых нужных врагов, вынудить их к выступлению в самый удобный для себя момент и нанести решительный удар? И заметьте, наиболее жестоко пострадали лица, живущие торговлей с Англией. Или указ о конфискации имущества просто так появился, под действием воспалённого мозга? Нет, уверяю Вас, там миллионы, а они случайностям не поддаются. И не удивлюсь, если окажется, что планы императора далеко превосходят моё скромное воображение.

– Вы думаете, Александр Андреевич…

– Несомненно! Единственным выстрелом государь Павел Петрович убивает даже не двух, а кабы не меньше десятка зайцев. Некоторое поправление финансов за счёт реквизиций, это раз. Вторым можно считать уничтожение всяческой оппозиции: любой голос против будет подавлен жесточайше, не вызывая при этом удивления. А какой щелчок по носу надменным англичанам? А и не щелчок – бомба, брошенная в крюйт-камеру каждого корабля, британского, разумеется. Сколь долго продержится их флот без поставок русского леса, мачт, пеньки, железа, воску? То-то и оно! А милейший граф Пален, по слухам, ведающий контрабандой в нарушение блокады, убит…

– Случайность.

– Да? Случайность, подкрепленная пулями и штыками гвардейцев полковника Бенкендорфа? Согласен, тогда ещё прапорщика… Но не намекает ли неожиданный взлёт сего юноши о действиях, заранее с императором оговоренных и выполненных с чрезвычайной скрупулёзностью? Хорош же случай – именно в ночь, назначенную заговорщиками, в Михайловском замке ни с того ни с сего оказывается совершенно непредусмотренная рота Семёновского полка.

– И та повторная присяга вечером…

– Служила лишь предостережением Вам, Ваше Высочество. От излишне резких и необдуманных действий. Иначе не объяснить, разве что…

– Что?

– Нет, пустое… Мне не в силах угадать мысль гения, каковым, несомненно, Ваш батюшка является. Может быть, просто пожалел?

Бывший наследник престола зябко поёжился. Это что, смерть взмахнула своей косой и остановила её? Или мрачное орудие пролетело над головой, лишь слегка затронув и обдав могильным холодом? Слепец! Нет, это он сам слепец и безумец, если умудрился проглядеть такое. А всё бабка Екатерина… старая блудливая сучка… Сама померла, ещё и внуков решила на тот свет прихватить? Её выкормыши всё и затеяли…

– Продолжайте, Александр Андреевич. Извините, задумался. Вы можете предположить нашу дальнейшую участь?

– А что в ней неясного? Выжившим – слава, погибшим – прощение. Погибшим в бою, разумеется, а не как нынешний бумагомарака.

– Кто?

– Вам не докладывали? Ах да, о чём это я… Нынче ночью повесился известный сочинитель Радищев. И представьте себе, Ваше Высочество, жердь, к которой был привязан шнурок, оказалась осиновой. Воистину кесарю – кесарево, а Иудушке – иудино.

– Не любите сочинителей?

– Ну почему же? И самого порой на вирши тянет, не без греха, однако. Но не его ли трудами, грязным пасквилем, оплаченным из известно чьего кошелька, оказались смущены многие юные умы, в сей колонне пребывающие? Верно говорю: накипь уходит.

– Вы жестоки, Александр Андреевич.

– Рационален, Ваше Высочество, не более того. Нас ждут впереди сражения, и я не хотел бы иметь за спиною подобных… подобных… Да, подобных! Умереть не боюсь, но от руки подлеца было бы обидно. Но слава Господу, – Тучков перекрестился, и Александр последовал его примеру. – Слава Господу, государь побеспокоился об этом. И ещё, эти вот шнурки… Согласитесь, что господам вольтерьянцам и вольнодумцам трудно будет объявить самоубийц павшими в борьбе с ненавистной им тиранией. Нет, Ваше Высочество, план императора настолько безупречен, что поневоле склоняешь голову перед его величием.

Бывший полковник замолчал, предавшись ожесточённому почёсыванию, и командир невольно поддался подобной заразительной слабости – всё же ночёвки в деревнях и на мызах не могли пройти бесследно.

– Ничего, – успокоил Тучков, заметив движения прапорщика. – Придёт и в сии места цивилизованность. А в Ревеле бани есть?

– Должны быть.

– Потерпим ещё два перехода, Ваше Высочество?

– Потерпим, Александр Андреевич, pourquoi бы не чаво?

– Простите?

– Чаво, говорю…

И оба рассмеялись удачной шутке.

Глава 6

– И позвольте поинтересоваться, граф, каким образом предполагается удовлетворять потребность армии при этакой скорострельности? Ведь ежели судить по представленным образцам, обыкновенный солдат сможет сделать в минуту не менее десяти выстрелов!

– Больше, особливо если это обученный солдат.

– Вот именно!

Господи, как же мне не хватает Бенкендорфа, отосланного с особым заданием, о котором вслух лучше и не говорить. Нет, не предательства боюсь – засмеют. Эти вот спорят, а Александр Христофорович чуть не каждое слово почитал божьим откровением, но, как ни странно, твёрдо настаивал, если видел явную ошибку. Незаменимый человек, к тому же не делающий вопросительное лицо при незнакомых выражениях. Эти же… Ах да, повторяюсь.

Что ещё сказать? В неделю, ему отведённую, Кулибин, разумеется, не уложился. Их три прошло, прежде чем получилось нечто, что можно предъявить пред государевы очи. Зато вместо присущего всем без исключения изобретателям самодовольства чувствует себя смущенным из-за нарушения высочайшего приказа. Ругать и выражать недовольство не стал, наоборот, одобрил и вознаградил, возведя в графское достоинство. А что, ужели не заслужил? Получил же литератор граф Толстой орден из рук самого товарища Калинина, а от этого толку, почитай, много больше будет. С бородой, впрочем, Иван Петрович расставаться категорически отказался, чем вызвал определённую зависть в обществе и десяток доносов на августейшее имя. Забыли люди про первый кнут? Напомню ужо…

В данный момент механик походил более всего на укротителя диких зверей, втолковывающего что-то учёным обезьянам – именно такое впечатление производили его собеседники. Я ни при чём, хоть и не ахти какой красавец, но всё же… А вот Аракчеев, он тоже граф, оказывается, напоминал поднявшуюся на дыбы гориллу, неизвестно почто обряженную в военный мундир. Фёдор Васильевич Ростопчин – тот с мартышкой схож, только крупнее. И оба при параде, орденах и лентах, едва прикрытых прусским плащом на рыбьем меху. Морозоустойчивые у меня генералы, однако. Ничего, поморозят сопли на сыром ветру, живо поменяют форму одежды на более приличествующую климату. Специально до обеда здесь продержу!

Здесь, это на небольшом стрельбище, устроенном прямо на льду безымянной речушки близ Санкт-Петербурга. Вернее, название есть, но не царское это дело – каждый ручей знать в лицо. Высокий противоположный берег служил неплохим уловителем пуль, а местность на несколько вёрст была оцеплена гвардейцами, в нарушение моих же уставов одетыми в тёплые полушубки, подшитые кожей валенки, да папахи наподобие казацких. Они и не противились новой форме – пар костей не ломит, а хоть и апрель начался, но погоды вполне зимние стоят.

Семёновцы с любопытством косились издалека на странное оружие в руках Кулибина, и видно было, как шевелятся губы, сопровождая подсчёт количества выстрелов. И удивлялись. Да и я бы удивился, если бы не видел в своём будущем ружей с гораздо большей скорострельностью. До пулемёта изделие Ивана Петровича, конечно, не дотягивало, но с трехлинейной винтовкой при определённом допущении сравнимо. Вот если бы ещё сделать так, чтоб не приходилось закладывать заряды поодиночке… Недостижимая мечта, притом для бумажного патрона. Ну не колокола же, по примеру прадеда, переливать? Он – на пушки, я – на гильзы…

– Так вы не ответили на вопрос, граф, – продолжал настаивать Аракчеев, тайком сморкаясь в широкий рукав. – Какое количество ружей нового образца способны поставить наши заводы? И заряды… Потребность в них возрастёт многократно, не так ли? Каким образом всё это будет производиться?

– Если на то будет Высочайшее соизволение… – Кулибин делает паузу, и взгляды трёх пар глаз скрещиваются на моей августейшей персоне. Слово-то какое гадкое, прости, Господи!

А чего опять я? Ужели свет клином сошёлся?

– Дай-ка сюда! – Делаю вид, будто без самоличного испытания не то что ответов не будет, а и сам мир рухнет, провалившись в тартарары.

Ухватистая штука, особенно если, взявшись за ствол, хорошенько треснуть супротивника по башке прикладом. Штыка, по счастию, нет. А как стреляет? Отодвигаю руку Ростопчина, почтительно подающего патрон, и надеваю сумку с зарядами: если испытывать, то испытывать настоящим образом! Затвор тугой, он, как пояснял изобретатель, сжимает пружину ударной иголки и одновременно взводит курок. Ага, а куда тут совать? О, вроде разобрался… Приступим?

Мишени, представляющие собой обряженные в английские мундиры соломенные мешки на шестах, ровно в полутысяче шагов. Попаду? Пуля, во всяком случае, долетит. Забавно… Рассказывая вчера о её устройстве, граф Иван Петрович вдруг засмущался, понизил голос до шёпота, а само название вообще произнёс на ухо. Посмеялись и утвердили новое наименование боеприпаса: «грибная шляпка». Солдаты потом всё равно переиначат на старый лад, ну и пусть, зато в заграницах головы изрядно поломают, гадая, как сей частью организма можно выстрелить из ружья.

Ложусь прямо в снег, вызвав удивлённые взгляды. Ну да, они же тут привыкли стоя стрелять… нет уж, на фиг надо. Прицел непривычный: мушка неизвестно для чего заключена в кольцо, а сам целик сделан вообще в виде короткой трубочки. Непривычно, но очень удобно. Навожу мишени в грудь… Блин, а у спускового крючка совсем нет свободного хода… Выстрел! Нормальная отдача, чего жаловались? Только дымище… Представляю, что будет при пальбе плутонгами. Хотя чего представлять, видел сам неоднократно. Ага, через подзорную трубу, когда мамаша наконец-то отпустила погеройствовать на войну со шведами. На безопасном расстоянии погеройствовать. Следующий патрон… выстрел… ещё… Мешки в английских мундирах явственно вздрагивают при попадании, одному красномундирнику оторвало соломенную голову.

– Потрясающе, Ваше Императорское Величество! – По лицу Аракчеева видно, что не врёт и искренне выказывает восхищение. – Три хороших стрелка смогут противостоять роте! Да куда там роте, десяток солдат пострашнее артиллерийской батареи будут.