Нож сновидений Джордан Роберт

Ее тон ничуть не напугал посланца. Он даже приподнял взгляд, едва ли не встретившись с ней глазами.

– Не об Айил, верховная леди, – спокойно промолвил он. – Капитан-генерал Галган желает сам вам все рассказать, так что вы услышите обо всем точно и в подробностях.

На миг у Сюрот перехватило дыхание. Или же Наджира просто не хочет излагать ей содержание тех сообщений, или же ему приказали так поступить, в любом случае его слова не предвещали ничего хорошего.

– Проводите, – приказала она, потом величаво покинула комнату, не дожидаясь офицера и изо всех сил стараясь не замечать пару Стражей Последнего часа, статуями замерших в коридоре по обе стороны двери.

От «чести», что ее охраняют эти воины в красно-зеленых доспехах, у Сюрот по спине мурашки побежали. После исчезновения Туон она старалась вообще на них не смотреть.

Вдоль коридора тянулись ряды золоченых высоких светильников, пламя которых дрожало в заблудившихся сквозняках. Огненным язычкам вторили качающиеся в слабых воздушных токах гобелены с изображениями кораблей и морских волн. В коридоре никого не было, не считая несколько дворцовых ливрейных слуг, торопящихся в столь ранний час по каким-то неотложным делам. И почему-то они сочли, что ее достаточно приветствовать низкими поклонами и реверансами. И всегда они смотрели прямо на нее! Наверное, стоит переговорить с Бесланом? Но нет – новый король Алтары теперь был ровней Сюрот, во всяком случае по закону; впрочем, она сомневалась, что он заставит своих слуг вести себя надлежащим образом. Сюрот шла и смотрела прямо перед собой – таким образом ей не придется замечать, как ее оскорбляют слуги.

Наджира, быстро нагнав ее, зашагал рядом, его сапоги звучно стучали по чересчур ярким синим плитам пола. По правде говоря, провожатый ей был ни к чему. Она знала, где нужно искать Галгана.

Некогда комната была танцевальным залом – квадратное помещение тридцать на тридцать шагов, где пол выложен зелеными плитками, а на расписном потолке среди облаков и волн самым прихотливым образом резвились причудливые рыбы и птицы. И теперь о первоначальном предназначении комнаты напоминал только потолок. Вдоль бледно-красных стен стояли светильники с отражающими свет пламени экранами, висели полки, заставленные переплетенными в кожаные обложки сообщениями и докладами. Писцы в коричневых одеждах сновали по проходам между длинными, заваленными картами столами. Юная девушка в офицерском звании подлейтенанта, на чьем красно-желтом шлеме не было ни одного пера, пробежала мимо Сюрот, ни единым движением не продемонстрировав намерения пасть перед нею ниц. Писцы же попросту пятились прочь, уступая дорогу верховной леди. Слишком много воли дал Галган своим подчиненным. Генерал утверждал, будто излишние церемонии «в неподходящее время» – так он об этом отзывался – не идут на пользу делу и плохо сказываются на эффективности; сама же Сюрот называла подобное наглостью.

Лунал Галган – высокий мужчина в красном халате, богато расшитом птицами с яркими перьями, его снежно-белые волосы, выстриженные гребнем, на затылке были заплетены в тугую, но неаккуратную косичку, свисавшую чуть ниже плеч, – стоял у стола почти в центре комнаты. Его окружала группа других офицеров высокого ранга, некоторые из них были в кирасах, другие – в халатах и выглядели почти столь же растрепанными, что и Сюрот. Похоже, не к ней первой Галган отправил посыльного. Сюрот не без труда сумела сдержаться, не позволив гневу отразиться на лице. Галган приплыл вместе с Туон и Возвращением, и, таким образом, Сюрот мало знала о нем, не считая того, что его предки были в числе первых, кто выступил в поддержку Лютейра Пейндрага, и что Галган заслужил репутацию умелого солдата и хорошего полководца. Что ж, репутация иногда вполне соответствовала действительности. Ей же он не нравился исключительно сам по себе.

При приближении верховной леди Галган повернулся и церемонно возложил ладони ей на плечи, поцеловал в обе щеки, так что она была вынуждена ответить ему на приветствие, в то же время стараясь не кривить нос от сильного мускусного аромата, которому тот отдавал предпочтение. Лицо Галгана оставалось спокойным, хотя точно судить не позволяли морщины, но Сюрот показалось, что она уловила тень тревоги в его голубых глазах. Многие стоявшие позади него мужчины и женщины, принадлежавшие главным образом к низшим благородным и простолюдинам, не скрывали хмурой озабоченности.

Большая карта Тарабона, разложенная на столе перед Сюрот и придавленная по углам четырьмя лампами, давала существенный повод для беспокойства. Карту испещряли значки и отметки: красные клинья шончанских войск на марше и красные звезды войск, стоящих гарнизонами, каждый знак сопровождался маленьким бумажным флажком, на котором чернилами была выписана численность и состав отрядов. Разбросанные по карте – по всей карте! – черные диски обозначали боевые столкновения. Еще больше на карте лежало белых дисков, которые отмечали положение вражеских сил, причем многие из них не имели флажков. Откуда в Тарабоне вообще появились враги? Там же безопасно, как…

– Что случилось? – требовательным тоном спросила Сюрот.

– Около трех часов назад от лейтенант-генерала Турана стали прибывать ракены с докладами, – начал неофициальным тоном Галган. Всем видом и тоном он подчеркивал, что сам делится важными известиями. Многозначительный факт. Генерал продолжал говорить, глядя на карту и даже взгляда не бросив в сторону Сюрот. – Сообщения не полны – каждое новое добавляет к предыдущим, – но общую картину я понимаю так. Начиная со вчерашнего рассвета семь главных лагерей снабжения подверглись нападению и сожжены наряду с двумя дюжинами подобных лагерей поменьше. Атаковано двадцать караванов с припасами и снаряжением, фургоны со всем содержимым преданы огню. Семнадцать сторожевых застав уничтожено, от одиннадцати дозоров нет докладов, и еще вдобавок сообщено о пятнадцати стычках. Также произошло несколько нападений на наших переселенцев. Людских потерь очень мало, главным образом погибли те, кто пытался защитить свою собственность, но сожжено значительное число фургонов и много запасов, а также некоторые частично построенные дома. И повсюду нападавшие оставляют одно и то же сообщение: покиньте Тарабон. Все это осуществляли отряды численностью примерно от двух до пяти сотен человек. Итого, оценивая по минимуму, – десять тысяч, а вероятнее, вдвое больше, почти все – тарабонцы. Ах да, – небрежно закончил он, – у большинства были доспехи с нарисованными полосами.

Сюрот испытывала огромное желание заскрежетать зубами. Галган командовал войсками Возвращения, однако она стояла во главе Предвестников и в таком качестве обладала более высоким рангом, несмотря на его гребень волос и покрытые красным лаком ногти. Она подозревала, что, едва сойдя на берег, он не заявил о том, что Предвестники должны быть влиты в Возвращение, по одной-единственной причине: заняв ее место, Галган вынужден был бы принять на себя ответственность за безопасность Туон. А заодно и обязанность принести извинения, если с ней что случится. Слово «неприязнь» для характеристики чувств Сюрот к Галгану было слишком мягким. Она Галгана ненавидела.

– Бунт? – сказала Сюрот, гордая спокойной холодностью своего голоса. Внутри же ее просто-таки жгло от ярости.

Белая косичка Галгана медленно качнулась из стороны в сторону, когда он помотал головой.

– Нет. Во всех докладах говорится, что наши тарабонцы сражались очень хорошо, и у нас были отдельные успехи, захвачены пленные. Никого из них не найдешь в списках лояльных тарабонцев. Нескольких опознали как преданных Дракону, которые будто бы действуют в Арад Домане. И много раз упоминалось имя человека, кто возглавляет все это и чей ум за всем этим стоит, – Родел Итуралде. Доманиец. Считается одним из лучших военачальников по эту сторону океана, и если он спланировал и осуществил все это, – Галган провел рукой над картой, – тогда, я считаю, он вполне достоин своей репутации. – (Этот дурак как будто бы восхищается!) – Нет, это не бунт. Широкомасштабный рейд. Но обратно он уйдет с меньшим числом людей, чем привел с собой сюда.

Преданные Дракону. Эти слова словно бы кулак вбили в глотку Сюрот.

– Там есть Аша’маны?

– Те парни, что способны направлять Силу? – Галган поморщился и сделал рукой охранительный знак ото зла, по-видимому сам того не заметив. – О них упоминаний нет, – отметил он сухо, – и я все же склонен думать, что они там были.

Вскипевшая ярость должна была вулканом извергнуться на Галгана, но кричать на кого-то из Высокородных высшего ранга значило бы потерять лицо. И, что ничем не лучше, не дало бы ничего. Тем не менее гнев требовалось на что-то излить, куда-то направить. Ему надо дать выход. Сюрот гордилась тем, что сделала в Тарабоне, а теперь страну словно бы отбросили обратно к тому хаосу, в каком она нашла ее, впервые высадившись здесь с корабля. И винить за это нужно одного человека.

– Этот Итуралде… – Голос верховной леди был ледяным. – Мне нужна его голова!

– Не беспокойтесь, – пробормотал Галган, складывая руки за спиной и склоняясь над картой, внимательно вглядываясь в значки на бумажных флажках. – Ждать придется недолго, и скоро Туран прогонит его, заставив поджать хвост между ног, обратно в Арад Доман. А при удаче он окажется в каком-то из тех отрядов, что мы сумеем настичь.

– При удаче? – резко переспросила Сюрот. – Я не стану полагаться на удачу! – Теперь она открыто разгневалась, причем и не думала вновь загонять свой гнев вглубь. Взгляд Сюрот рыскал по карте, словно бы она могла увидеть там Итуралде. – Если Туран выслеживает сотню отрядов, как вы полагаете, ему, чтобы их настичь, понадобится больше разведчиков, а я хочу, чтобы их нашли и настигли. Всех до единого. В особенности Итуралде. Генерал Йулан, я хочу, чтобы четыре из каждых пяти… нет, девять из каждых десяти ракенов в Алтаре и Амадиции были переброшены в Тарабон. Если, получив их, Туран не сумеет отыскать всех нападавших, тогда он может проверить, удовлетворюсь ли я его собственной головой.

Йулан, темнокожий низенький мужчина, в голубом халате, расшитом черногребенными орлами, должно быть, одевался в большой спешке и поэтому не успел воспользоваться клеем, которым обычно закреплял на голове парик, потому что постоянно проверял, правильно ли тот лежит. У Предвестников Йулан был капитаном воздуха, но капитаном воздуха Возвращения был едва ли не престарелый генерал знамени, но старик умер во время плавания. С ним у Йулана проблем бы не было.

– Разумный шаг, верховная леди, – сказал он, хмуро глядя на карту, – но осмелюсь предложить оставить ракенов в Амадиции, как и тех, что переданы в распоряжение знаменному генералу Хирган. Для поисков Айил нам проще и лучше использовать ракенов, но прошло два дня, а мы до сих пор не сумели обнаружить тех белоплащников. Все же генералу Турану будут переданы…

– Найти Айил – задача не столь важная, – твердо заявила ему Сюрот, – а горстка дезертиров никакого значения не имеет.

В знак согласия Йулан склонил голову, рукой придерживая парик на месте. В конце концов, он был всего лишь одним из низших Высокородных.

– Я бы не назвал семь тысяч человек горсткой дезертиров, – негромким тоном сухо промолвил Галган.

– Будет так, как я приказала! – отрезала она. Будь прокляты эти так называемые Чада Света! Она по-прежнему не решила, как поступить с Асунавой и теми несколькими тысячами, которые оставались да’ковале. Они остались, однако давно ли они тоже были готовы на предательство? И подумать только, Асунава, судя по всему, ненавидит дамани. Он абсолютно неуравновешен!

Галган, совершенно невозмутимый, пожал плечами. Выкрашенный красным лаком ноготь чертил линии на карте, словно бы генерал планировал передвижения воинских частей.

– До тех пор, пока вам не понадобятся еще и я возражать не стану. Будем следовать этому плану. Алтара попала нам в руки почти без борьбы, я пока еще не готов наступать на Иллиан, и нам необходимо не мешкая вновь восстановить порядок в Тарабоне. Если мы не обеспечим людям безопасность, они обратятся против нас.

Сюрот уже начала жалеть, что позволила себе выказать гнев. Значит, он возражать не станет? Он еще не готов к наступлению на Иллиан? Да он практически заявляет, что не обязан следовать ее приказам, пусть и не в открытую, а так, чтобы, отнимая у Сюрот ее власть и ее полномочия, не принимать на себя ее ответственность.

– Генерал Галган, я надеюсь, что это послание будет отослано Турану. – Голос Сюрот был ровен, сдерживаемый одной лишь волей. – Он должен прислать мне голову Родела Итуралде, даже если ему придется гнать того через весь Арад Доман и в само Запустение. И если он не сумеет прислать мне эту голову, я получу его голову.

Галган на краткий миг поджал губы и опустил обеспокоенный взор на карту.

– Турану иногда требуется, чтобы под ним развели огонь, – пробормотал он, – и Арад Доман для него всегда стоял на очереди следующим. Очень хорошо. Ваше послание, Сюрот, будет отправлено.

Больше ей незачем оставаться в этой комнате вместе с ним. Не сказав ни слова, Сюрот ушла. Заговори она, наверняка сорвалась бы на крик. Верховная леди шагала обратно в свои апартаменты, даже не стараясь замаскировать кипящую в душе ярость. Разумеется, Стражи Последнего часа ничем не показали, что заметили гнев верховной леди; они были, считай, все равно что из камня высечены. Отчего, войдя в переднюю, она с грохотом захлопнула за собой дверь. Может, хоть это они заметят!

Добредя до своей кровати, Сюрот скинула с ног мягкие туфли, сбросила на пол халат и пояс. Она должна отыскать Туон. Она обязана отыскать ее! Если бы только разгадать, какую цель преследует Туон, обнаружить, где она находится. Если только…

Внезапно стены спальни, потолок, даже пол начали светиться серебристым светом. Казалось, что сами эти поверхности стали светом. Охнув от потрясения, Сюрот медленно повернулась, обводя взглядом окружившую ее коробку из света, и обнаружила перед собой женщину из языков пламени, облаченную в беспорядочно кружащиеся волны огня. Алмандарагал вскочил на ноги; готовый к нападению, он ожидал приказа хозяйки.

– Я – Семираг, – произнесла огненная женщина голосом, напоминающим раскатистый погребальный гонг.

– Алмандарагал, на пузо! – Этой команде Сюрот обучила его, когда была еще ребенком: ее забавляло то, как лопар шлепался на пол, припадая перед нею на брюхо. А потом она с коротким стоном пала ниц, потому что сама подчинилась отданному ею же приказу. Поцеловав красно-зеленый узорчатый ковер, Сюрот промолвила: – Я живу, чтобы служить и повиноваться, Великая госпожа.

У Сюрот ни на миг даже тени сомнения не возникло, что эта женщина именно та, кем себя назвала. Кто бы осмелился так назваться, присвоить такое имя? Или появиться в виде живого пламени?

– Думаю, тебе также понравилось бы править. – Мелодично рокочущий гонг прозвучал чуточку удивленно, но потом стал жестче. – Посмотри на меня! Мне не нравится то, как вы, шончан, избегаете смотреть мне в глаза. Из-за этого я начинаю думать, что вы что-то скрываете. Ты же не пытаешься что-то от меня скрыть, Сюрот?

– Разумеется, нет, Великая госпожа, – отозвалась Сюрот, приподнимаясь на руках и потом садясь на пятки. – Никогда, Великая госпожа. – Она подняла взгляд на уровень губ огненной женщины, но заставить себя взглянуть выше не могла. Наверняка и так будет довольно.

– Уже лучше, – пробормотала Семираг. – Итак. Как бы тебе понравилось править в этих краях? Считаное число смертей – Галгана и еще нескольких других, – и ты смогла бы провозгласить себя императрицей – с моей помощью. Вряд ли это существенно, но обстоятельства предоставляют такую возможность, и определенно, ты куда более сговорчива и послушна, чем нынешняя императрица по сию пору.

В животе Сюрот все скрутило. Она боялась, что ее вот-вот стошнит.

– Великая госпожа, – едва ворочая языком, произнесла она, – в наказание за подобный поступок отправляют к настоящей императрице, да живет она вечно, и целиком снимают кожу с тела, причем со всей аккуратностью, чтобы оставить виновного в живых. А после…

– Изобретательно, хотя и несколько примитивно, – обронила Семираг насмешливо. – Но это не имеет никакого значения. Императрица Радханан мертва. Поразительно, сколько в человеческом теле крови. Достанет, чтобы залить весь Хрустальный трон. Соглашайся с моим предложением, Сюрот. Дважды я предлагать не стану. С какими-то делами ты управишься способом чуть более для тебя удобным, но навряд ли ты станешь сердить меня второй раз подряд.

Сюрот заставила себя вновь вздохнуть:

– Тогда Туон – императрица, да живет она…

Наверняка Туон возьмет другое имя, которое редко станут произносить вне императорской семьи. Императрицу всегда называли императрицей, да живет она вечно. Обхватив себя руками, Сюрот зарыдала, содрогаясь всем телом, будучи не в состоянии прекратить рыдания. Алмандарагал приподнял голову и просительно заскулил, глядя на хозяйку.

Семираг засмеялась – низким звоном зазвенела мелодия гонга.

– Скорбишь по Радханан, Сюрот, или настолько глубоко твое неприятие того, что императрицей станет Туон?

Запинаясь и с трудом справляясь с рыданиями, выдавливая из себя по три-четыре слова, Сюрот стала объяснять. Будучи провозглашена наследницей, Туон стала императрицей с того момента, как умерла ее мать. Кроме того, если ее мать пала от руки убийцы, тогда за убийством императрицы стоит кто-то из сестер Туон, а это означает, что сама Туон непременно мертва. И никакой разницы для Сюрот нет ни в том, ни в другом случае. Формальности необходимо выполнить до конца, как полагается. Сюрот придется отправиться в Шондар и принести извинения за смерть Туон, а теперь и за смерть императрицы той самой женщине, которая организовала их гибель. И которая, разумеется, займет трон не раньше, чем будет объявлено о смерти Туон. Сюрот не в силах была признаться, что она покончила бы с собой, не дожидаясь возвращения в Шондар; о подобном постыдно говорить во всеуслышание. Слова стихли, а Сюрот продолжала реветь и биться в рыданиях. Умирать она не хотела. Ей же обещали, что она будет жить вечно!

На сей раз мелодичный смех Семираг был настолько жесток, что потрясенная Сюрот даже перестала плакать. Запрокинув огненную голову, женщина разразилась неудержимым хохотом, ее веселье раскатилось звонкими перезвонами. Наконец она взяла себя в руки, вытерла выступившие слезинки огненными пальцами.

– Вижу, я выразилась не вполне ясно. Так вот: Радханан мертва, мертвы и ее дочери, и ее сыновья, а заодно и половина императорского двора. За исключением Туон, из императорской семьи никто не уцелел. Нет и самой империи. Шондар в руках мятежников и мародеров, как и с десяток прочих городов. По меньшей мере пятьдесят нобилей сошлись в схватке за трон, выведя войска на поле битвы. От Алдаэльских гор до Салакинга идет война. Именно поэтому тебе совершенно ничего не грозит, если ты избавишься от Туон и провозгласишь себя императрицей. Я даже устроила так, что вскоре прибудет корабль, который принесет известия о разразившихся бедствиях. – Семираг вновь засмеялась, а потом промолвила нечто странное: – Пусть правит властелин хаоса.

Сюрот, невольно раскрыв от изумления рот, воззрилась на огненную женщину. Империя… уничтожена? Семираг убила всю императорскую семью?.. Убийства не были чем-то неведомым среди Высокородных, будь те низшими или занимавшими самое высокое положение среди имперской знати, однако сама мысль о том, чтобы подобным образом войти в императорскую семью, приводила в ужас. Это было непредставимо, просто немыслимо!.. Даже для одной из Избранных. Но – самой стать императрицей, пускай даже и здесь… Ошеломленная, Сюрот чувствовала, что у нее кружится голова; ее обуревало истерическое желание смеяться. Она могла бы замкнуть круг – завоевать эти земли, а потом отправить войска, чтобы по праву потребовать себе Шончан. Собравшись с силами, Сюрот овладела собой:

– Великая госпожа, если Туон в действительности жива, тогда… тогда убить ее будет очень непросто. – Сюрот с большим трудом сумела выдавить из себя подобные слова. Убить императрицу… Даже подумать о таком очень тяжело. Стать императрицей. У нее было такое чувство, будто голова отделилась от плеч и парит сама по себе. – С нею будут ее сул’дам и дамани и еще сколько-то Стражей Последнего часа.

«Очень непросто»? Да при таких обстоятельствах убить Туон вообще невозможно. Если только не удастся склонить Семираг сделать это самой. Шесть дамани и для нее могут представлять немалую опасность. Кроме того, у простолюдинов есть одно присловье: «Могущественные заставляют низших копаться в грязи, а своих рук не марают». Сюрот как-то случайно услышала эту поговорку и наказала неосторожного болтуна, но сказано было верно.

– Подумай, Сюрот! – Гонг звенел сильно, настойчиво, властно. – Капитан Музенге и остальные ушли бы той же ночью, как пропали Туон и ее горничная, будь у них хоть малейшее представление, что у той на уме. Они же ищут ее. Ты должна приложить все усилия, чтобы первой отыскать девчонку, но, если тебе это не удастся, ее Стражи Последнего часа послужат ей защитой куда меньшей, чем кажется. Каждый солдат в твоей армии будет знать, что по крайней мере кто-то из Стражей спутался с самозванкой. По всей видимости, отношение к самозванке и к тем, кто с ней связался, должно быть таким: их всех нужно разорвать в клочья, а останки зарыть где-нибудь в навозной куче. Причем по-тихому. – Огненные губы на недолгий миг скривились в довольной улыбке. – Чтобы избежать позора для империи.

Наверное, это все же возможно. Отряд Стражей Последнего часа обнаружить можно будет без труда. Сюрот нужно выяснить, сколько точно воинов взял с собой Музенге, а потом отправить за ним Эльбара с таким сильным отрядом, чтобы на каждого из Стражей приходилось по пятьдесят ее солдат. Нет, лучше по сотне, принимая во внимание дамани. А затем…

– Великая госпожа, вы же понимаете, что мне не хочется ни о чем заявлять во всеуслышание, пока я не буду уверена, что Туон мертва?

– Конечно, – сказала Семираг. Гонги вновь раскатились веселым звоном. – Но запомни: если Туон сумеет вернуться целой и невредимой, мне до этого будет мало дела, так что не теряй времени попусту.

– Не буду, Великая госпожа. Я хочу стать императрицей, а для этого я должна убить императрицу. – На сей раз произнести эти слова оказалось совсем нетрудно.

По мнению Певары, комнаты Тсутамы Рат отличались даже не экстравагантностью, а выходящей за все рамки вычурностью и претенциозностью, и не играло ровно никакой роли то, что сама Певара была дочерью мясника. Гостиная же буквально вывела ее из себя. На стене, под резным золоченым карнизом, изображающим летящих ласточек, висело два больших шелковых гобелена, на одном пунцовели розы-кровавки, на другом красовался куст калмы, усыпанный алыми цветками в поперечнике больше ее двух сложенных ладоней. Столы и стулья можно назвать изящными, если не обращать внимания на обильную резьбу и позолоту, уместную для какого-нибудь трона. Высокие светильники-торшеры тоже сверкали щедрой позолотой, как и полка над камином, украшенная накладками в виде бегущих лошадей, а камин был выложен из мрамора с красными прожилками. На нескольких столиках стояли четыре вазы и шесть чаш из фарфора Морского народа – из красного, самого редкого: каждая сама по себе – небольшое сокровище, и это не считая немалого числа довольно крупных фигурок из нефрита и драгоценной поделочной кости. Еще одна статуэтка, в виде танцующей женщины, в ладонь высотой, будто бы была вырезана из цельного рубина. Беспричинная демонстрация богатства, и Певара вдобавок точно знала, что, кроме золоченых бочковидных часов на каминной полке, в спальне Тсутамы имеются еще одни часы, а в гардеробной – другие. Трое часов! Это далеко не обыкновенная тяга к роскоши, нечто большее, куда там золоченой обстановке или рубинам!

И тем не менее комната вполне соответствовала женщине, сидевшей напротив Певары и Джавиндры. Тсутама была поразительно красивой женщиной; волосы она убрала под изящную золотую сеточку, горло плотно охватывали крупные огневики, такие же самоцветы качались в ушах. Как всегда, она была одета в темно-красное шелковое платье, выгодно подчеркивающее ее роскошную грудь, шитый золотом узор в виде завитков, украшавший платье сегодня, делал ее наряд еще более впечатляющим. «Броская» – именно таким словом можно было охарактеризовать ее внешность. Не зная Тсутамы, вполне можно было подумать, будто своей одеждой она хочет привлечь к себе мужское внимание. Но чувство отвращения, какое Тсутама испытывала к мужчинам, она сделала всеобщим достоянием задолго до того, как ее отправили в изгнание; она скорее взбесившемуся псу выкажет сострадание, чем какому-либо мужчине.

В недавнем прошлом твердостью характера и непреклонностью Тсутама не уступала кузнечному молоту, однако, когда она вернулась в Башню, многие сочли ее надломленной тростинкой. Но заблуждались они недолго. Потом любой, проведя рядом с нею какое-то время, понимал, что ее бегающие глаза вовсе не признак нервозности. Изгнание и в самом деле изменило Тсутаму, но отнюдь не смягчило ее. Эти глаза принадлежали вышедшей на охоту кошке, высматривающей врагов или добычу. В остальном же выражение лица Тсутамы было даже не серьезным, а скорее застывшим, напоминая маску, по которой нельзя ничего понять. По крайней мере, если не вывести ее из себя настолько, чтобы она в открытую проявила свой гнев. Впрочем, даже и в гневе голос ее останется ровным и холодным, как сосулька. От подобного сочетания волей-неволей начнешь сам нервничать.

– Тем утром до меня дошли тревожные слухи о битве у Колодцев Дюмай, – отрывисто произнесла Тсутама. – И, проклятье, весьма тревожные и кровавые. – Теперь у нее вошло в привычку надолго умолкать, не вести разговора попусту и делать вдруг неожиданные высказывания. Вдобавок после изгнания ее язык стал заметно грубее. Одинокая ферма, куда ее сослали, должно быть, оставила у нее… яркие впечатления. – В том числе и тот, что три из погибших сестер принадлежали к нашей Айя. Что за бред сивой кобылы!

И все высказано тоном спокойнее некуда. Но ее взор, как кинжал, обвиняюще впился в собеседниц.

Певара бестрепетно выдержала этот взгляд. Любой брошенный Тсутамой взгляд будет казаться обвиняющим, и Певара, сколь бы ни была раздражена, очень хорошо знала: нельзя уступать давлению Верховной. Только дай слабину, и та накинется на жертву, точно сокол, стремительно налетевший на добычу. И поэтому сказала в ответ:

– Я не понимаю, почему Кэтрин не подчинилась твоим приказам и не промолчала о том, что знала, а ты не можешь поверить, что Тарна, по всей видимости, поставила под сомнение распоряжения Элайды. – Во всяком случае, не публично. Тарна скрывала свое отношение к Элайде с той же тщательностью, как кошка стережет мышиную норку. – Но сестры получают донесения от своих глаз-и-ушей. Мы не можем сделать так, чтобы они не узнали о случившемся. Я удивлена, что об этом стало известно так поздно.

– Именно так, – добавила Джавиндра, разглаживая юбки. За исключением кольца Великого Змея, никаких драгоценных украшений нескладная женщина не носила, и на ее платье – такого темно-красного цвета, что оно казалось почти черным, – вышивки не было. – Рано или поздно факты выйдут наружу, даже если мы до кровавых мозолей будем работать. – Она так плотно поджала губы, что казалось, будто что-то прикусила, тем не менее слова ее прозвучали едва ли не с удовлетворением. Что странно. При Элайде она-то чуть ли не ее ручной собачкой была.

Взор Тсутамы сосредоточился на Джавиндре, и не прошло и полминуты, как на щеках у той расцвел румянец. Вероятно, чтобы не смотреть в глаза Тсутаме, она отпила большой глоток чая. Из чашки чеканного золота, с изображениями леопардов и оленя, принадлежащей, разумеется, Тсутаме, – та и в посуде оставалась верна себе. Верховная продолжала молча смотреть, но теперь Певара уже не могла сказать, куда – на Джавиндру или сквозь нее.

Когда Кэтрин явилась с известием, что в числе погибших у Колодцев Дюмай была Галина, Тсутама заняла ее место, и ее возвышение было принято едва ли не с всеобщим одобрением. На посту восседающей у нее сложилась очень хорошая репутация в Айя, по крайней мере до того, как она оказалась вовлечена в отвратительные события, которые и привели ее к падению, и многие в Красной Айя считали, что наступившие времена требуют, дабы у руля встала Верховная как можно более решительная и твердая. После гибели Галины у Певары с плеч свалилась громадная тяжесть: подумать только, Верховная – и приспешница Темного! Ужасно, невыносимо! Тем не менее в отношении Тсутамы она не чувствовала уверенности. Что-то в ней было теперь такое… дикое, необузданное. Нечто непредсказуемое. В совершенно здравом ли она рассудке? Но тогда тот же вопрос можно задать и в отношении всей Белой Башни. Сколько сестер ныне сохранили полностью здравый ум?

Словно бы прочитав мысли Певары, Тсутама перевела свой немигающий взгляд на нее. Он не заставил Певару ни вздрогнуть, ни покраснеть, как то происходило со многими, а не с одной Джавиндрой, но она поймала себя на мысли, что ей хочется, чтобы здесь оказалась еще и Духара, просто для того, чтобы Верховная разделила свои пронзительные взгляды между всеми тремя восседающими. Певаре хотелось знать, куда подевалась Духара и почему ее нет в Башне, когда за стенами Тар Валона стоит лагерем армия мятежниц. Насколько было известно Певаре, больше недели назад Духара, никому не сказав ни слова, просто села на корабль, и похоже, никому не ведомо, отправилась она на север или на юг. В эти дни Певара с крайней подозрительностью относилась ко всем и к каждому и почти ко всему происходящему.

– Верховная, ты призвала нас сюда потому, что в том письме было нечто важное? – наконец промолвила Певара. Она с уверенным видом встретила кинжальный взгляд Тсутамы, однако у нее возникло желание тоже сделать глоток из своей чрезмерно разукрашенной чашки, причем лучше бы вместо чая там было вино. Она намеренно поставила чашку на узкий подлокотник кресла. Под взглядом Тсутамы у Певары возникло ощущение, будто у нее по коже ползают пауки.

Спустя несколько долгих мгновений Тсутама опустила взор на сложенное письмо, что лежало у нее на коленях. Только ее пальцы удерживали листок от того, чтобы он не свернулся в маленькую трубочку. Это была самая тонкая бумага, которую использовали при пересылке сообщений голубями, и с обратной стороны листа отчетливо просвечивали убористые чернильные строчки: буквы, как казалось, плотно покрывали весь лист.

– Письмо от Сашалле Андерли, – сказала Тсутама. При этом имени Певара вздрогнула от жалости и услышала какое-то бормотание – явно от Джавиндры. Бедная Сашалле. Впрочем, Тсутама продолжала, внешне ничем не выказывая к той сочувствия: – Проклятая женщина считает, что Галина спаслась, потому что письмо адресовано именно ей. Многое из написанного в сообщении просто подтверждает то, что нам и так известно из других источников, в том числе от Тувин. Но, не называя имен, она, вот проклятие, утверждает, что «руководит большинством сестер, находящихся в городе Кайриэн».

– Как Сашалле может вообще руководить хоть кем-то из сестер? – Джавиндра покачала головой, всем своим видом не веря в подобную возможность. – Она, часом, не сошла с ума?

Певара хранила молчание. Ответ Тсутама даст, когда сама пожелает, и она вообще редко отвечает, когда у нее спрашиваешь. В доставленном ранее письме Тувин, также адресованном Галине, о Сашалле вообще не упоминалось, как и в двух других, но, разумеется, затрагивать все, что связано с Сашалле, для нее, должно быть, крайне неприятно. Даже думать на эту тему все равно что есть гнилые сливы. Большинство строк писем были посвящены тому, чтобы возложить всю вину за прискорбные события всецело на Элайду, пусть о том и говорилось не впрямую, а намеками.

Тсутама мгновенно перевела взор на Джавиндру – точно кинжал воткнула, но продолжила, как будто ее и не перебивали:

– Проклятье, Сашалле подробно описывает, как Тувин побывала в Кайриэне вместе с другими сестрами и растреклятыми Аша’манами, хотя о проклятом связывании узами она явно не знает. Все происходящее она сочла очень странным: сестры держатся с Аша’манами «напряженно, но зачастую по-дружески». Проклятие, кровь и пепел! Так она говорит об этом, чтоб мне сгореть. – Ни тон Тсутамы, каким можно рассуждать о ценах на кружева, ни язык и намека не давали на то, каковы ее истинные мысли о предмете разговора, хотя в глазах и читалось напряжение. – Сашалле пишет, что, убравшись оттуда, они увели с собой треклятых Стражей, принадлежащих сестрам, которые, по ее мнению, находятся при мальчишке, поэтому растреклято ясно, что они его ищут и, по всей вероятности, к настоящему моменту уже должны были отыскать. Почему – она не имеет ни малейшего понятия. Но Сашалле подтверждает то, что Тувин заявила в отношении Логайна. Несомненно, проклятый мужчина более не укрощен.

– Невозможно, – пробормотала Джавиндра в поднесенную ко рту чашку, но очень негромко.

Тсутама не любит, когда ее слова подвергают сомнению. Свое мнение Певара держала при себе и молча прихлебывала чай. Покамест ничего из сказанного в письме не заслуживало обсуждения, за исключением того, что Сашалле может чем-то «руководить», а обдумать требуется куда более важные вопросы, чем судьба Сашалле. Чай явственно отдавал черникой. Откуда Тсутама раздобыла чернику? Ведь весна еще только началась. Наверное, она положила в чай сушеные ягоды.

– Я вам прочту остальное, – сказала Тсутама, разворачивая листок и пробегая глазами его почти до самого низа. Очевидно, в послании Сашалле все расписала очень подробно. Что еще утаила Верховная? Так много подозрительного!

Тсутама начала читать:

Я так долго не отсылала известий, потому что не знала, как рассказать о том, о чем должна сообщить, но теперь понимаю, что единственный способ – просто изложить факты как есть. Вместе со многими другими сестрами – коим я предоставлю самим решать, открыться, как я собираюсь поступить, или нет, – я дала клятву верности Дракону Возрожденному, связавшую меня до тех пор, пока не завершится битва Тармон Гай’дон.

Джавиндра громко ахнула, глаза ее округлились, но Певара лишь прошептала: «Та’верен». Должно быть, так. Для большинства тревожных слухов, приходящих из Кайриэна, у нее всегда было одно объяснение – та’верен.

Тсутама, не обращая на собеседниц внимания, продолжала читать:

То, что я сделала, я сделала ради Красной Айя и ради Башни. Если Вы не согласны, я готова принять любое наказание. После Тармон Гай’дон. Наверное, Вам известно, что Иргайн Фатамед, Ронайле Веваниос и я были усмирены, когда Дракон Возрожденный высвободился у Колодцев Дюмай. Однако нас Исцелили, это сделал мужчина по имени Дамер Флинн, один из Аша’манов, и, по-видимому, мы все восстановили свои способности. Как ни кажется это невероятным, но я клянусь под Светом и своей надеждой на спасение и возрождение, что это – правда. Я с нетерпением жду, когда наконец смогу вернуться в Башню, где повторно принесу Три Клятвы, чтобы вновь подтвердить преданность своей Айя и Башне.

Сложив письмо, Тсутама слегка качнула головой:

– Там написано еще, но это лишь проклятые оправдания и уверения, что она поступает так ради Айя и Башни. – Сверкнувший в глазах Тсутамы огонек говорил о том, что Сашалле может и пожалеть, коли переживет Последнюю битву.

– Если Сашалле и вправду была Исцелена… – начала Певара, но продолжить не смогла. Она смочила губы чаем, потом вновь поднесла чашку ко рту и сделала глоток. Подобная возможность казалась столь удивительной, что и надеяться нельзя, – все равно что снежинка, которой коснись, и она растает.

– Это невозможно, – пробурчала Джавиндра, хотя и без особой уверенности. И все равно со своим замечанием она обратилась к Певаре, чтобы Верховная вдруг не подумала, что ей возражают. Хмурое выражение лица сделало ее слова еще суровее. – Укрощение нельзя Исцелить. Усмирение нельзя Исцелить. Скорее овцы научатся летать! Сашалле обманывается. Она заблуждается!

– Тувин могла и ошибиться, – сказала Тсутама очень уверенно, – хотя если она ошиблась, то я не пойму, почему эти треклятые Аша’маны допустили Логайна в свои ряды, а уж тем более позволили ему командовать собой. Но, проклятие, вряд ли я поверю, чтобы Сашалле могла обмануться в отношении себя. И она пишет вовсе не как женщина, погрязшая в пучине проклятых заблуждений. Иногда то, что кажется растреклято невозможным, остается растреклято невозможным только до того мига, как женщина это сделает. Итак. Усмирение было Исцелено. Причем мужчиной. Та треклятая саранча, те растреклятые шончан заковывают в цепи всех женщин, способных направлять Силу, стоит им только таких обнаружить. По-видимому, в оковы угодило и некоторое число сестер. Двенадцать дней назад… Что ж, вам растреклято не хуже меня известно, что произошло. Мир стал намного опаснее, почти так же опасен, как в эпоху Троллоковых войн, а может, и с самого Разлома Мира. Поэтому я решила так: Певара, мы выступим со своим замыслом в отношении этих треклятых Аша’манов. Неприятным и рискованным, но, чтоб мне сгореть, нет никакого треклятого выбора. Ты вместе с Джавиндрой все организуешь.

Певара вздрогнула, поморщилась. И дело тут вовсе не в шончан. Они были людьми, какими бы необычными тер’ангриалами ни обладали, и рано или поздно, но будут побеждены. Однако ее гримасу, как Певара ни старалась держать себя в руках и сохранять невозмутимое выражение лица, вызвало упоминание о том, что сотворили двенадцать дней назад Отрекшиеся. Больше никто не мог применять в одном месте столь громадные объемы Силы. До такой степени невероятные, что Певара боялась вспоминать и даже старалась вообще не задумываться о случившемся, как и о том, какую цель те могли преследовать. Или, что еще хуже, – о том, какое страшное дело они сумели довести до конца. Во второй раз она поморщилась, услышав, что предложение о связывании узами Аша’манов исходит якобы от нее. Но это было неизбежно – с того момента, как она представила Тсутаме идею Тарны: затаив дыхание и ожидая почти неминуемой вспышки гнева новой Верховной. Певара даже пустила в ход довод о необходимости увеличить численность включенных в круг за счет мужчин, чтобы противостоять тому чудовищному проявлению Силы. Как ни поразительно, гнев не обрушился на голову Певары, да и вообще Тсутама отреагировала слабо. Она просто сказала, что ей нужно все как следует обдумать, и настояла на том, чтобы ей принесли из библиотеки материалы, касающиеся мужчин и кругов. В третий раз, и сильнее всего, Певара скривилась из-за того, что ей придется работать вместе с Джавиндрой, да и вообще из-за того, что на нее взвалили новую работу. У самой Певары дел и без того было по горло, а в сотрудничестве с Джавиндрой всегда было мало приятного. Верными, разумеется, та считает только свои идеи, а иначе вечно подвергает сомнению и оспаривает любые предложения, исходящие от других сестер. Ну почти любые.

Джавиндра ожесточенно противилась идее связывания узами Аша’манов, приходя в ужас от одной мысли, что Красные сестры вообще с кем-то будут связывать себя узами, равно как и что узы предполагаются с мужчинами, способными направлять Силу. Однако теперь приказ исходил от Верховной, и деваться ей было некуда. Тем не менее Джавиндра отыскала способ возразить.

– Элайда этого никогда не позволит, – пробурчала она.

Тсутама сверкнула на нее глазами и пронзила костлявую собеседницу взглядом. Та громко сглотнула.

– Джавиндра, Элайда об этом никогда не узнает, пока не будет слишком поздно. Я, как могу, храню ее тайны – о неудачном исходе дела против Черной Башни, о катастрофе возле Колодцев Дюмай, потому что она возвысилась из Красной Айя, но она – Престол Амерлин, представляющая все Айя и ни одну отдельно. Иными словами, она более не Красная сестра, а мы обсуждаем дело, касающееся Айя, никак не ее. – В голосе Тсутамы послышались грозные нотки. И она ни разу не употребила слова «проклятие». Это означало, что она едва сдерживает гнев. – Ты с этим не согласна? Ты намерена известить Элайду, несмотря на мои впрямую высказанные пожелания?

– Нет, Верховная, – поспешно заверила ее Джавиндра, потом спрятала лицо в чайной чашке.

Странно, но Певаре показалось, будто она украдкой улыбается.

Певара ограничилась тем, что покачала головой. Если это нужно сделать и она уверена, что это должно быть сделано, тогда очевидно, что Элайду необходимо держать в потемках. Чему же улыбалась Джавиндра? Слишком много всего подозрительного.

– Очень рада, что вы обе согласны со мной, – сухо отметила Тсутама, откинувшись на спинку кресла. – А теперь можете оставить меня.

Они задержались лишь для того, чтобы поставить чашки и присесть в реверансе. У Красных слову Верховной подчиняются все сестры Айя, в том числе и восседающие. Единственным исключением по закону Айя было голосование в Совете Башни, хотя кое-кто из обладательниц звания Верховной умудрялся добиваться того, что любое голосование, в котором они были заинтересованы, происходило по их желанию. Именно к такой цели стремилась и Тсутама, в этом Певара не сомневалась. Предстоящая борьба обещала быть определенно неприятной и трудной. Певара лишь надеялась на то, что не останется в долгу и отплатит сполна.

Когда восседающие вышли в коридор, где среди белых плит пола выделялись красные эмблемы Пламени Тар Валона, Джавиндра что-то пробормотала о письмах и торопливо удалилась прочь – Певара не успела и слова сказать. Впрочем, она и не собиралась ничего говорить, однако Джавиндра – и это так же очевидно, как и то, что ночью темно, – вознамерилась манкировать поручением Тсутамы и свалить всю работу на Певару. О Свет, но это последнее, что ей надо, тем паче время для такого – хуже не придумать.

В свои апартаменты Певара заглянула ненадолго, только чтобы забрать бахромчатую шаль и посмотреть на свои единственные часы: до полудня оставалось четверть часа. И она едва ли не была разочарована тем, что ее часы показывают то же время, что и роскошные часы Тсутамы, а ведь известно, что на точность часов положиться нельзя. Потом она покинула апартаменты Красной Айя и торопливо зашагала вглубь Башни, спустившись в общую ее часть. Широкие коридоры освещались стоячими светильниками с отражателями, но людей ей встречалось мало, отчего переходы напоминали пещеры, а от белых, украшенных фризами стен веяло морозной стылостью. Редкие колыхания на сквозняке ярких гобеленов рождали в душе мрачное чувство, как будто в шелке или в шерсти ожило нечто неприятное. В коридорах ей попадались лишь слуги: мужчины и женщины, носившие на груди эмблему Пламени Тар Валона, спешили по своим делам и останавливались лишь для того, чтобы поприветствовать Айз Седай торопливым реверансом или коротким поклоном. И взора они старались не поднимать. Айя разделились едва ли не на враждующие лагеря, и Башню пронизывала взаимная враждебность, всеми владело чувство напряженности, и эти настроения не могли не заразить слуг. По крайней мере, нагнали на них немало страху.

Певара не была уверена, но полагала, что в Башне оставалось меньше двухсот сестер, и большинство без необходимости не покидали апартаментов своих Айя, поэтому она и не предполагала встретить кого-то из сестер. Потому-то Певара крайне удивилась и даже вздрогнула от неожиданности, когда прямо перед ней появилась Аделорна Бастине, – та плавной походкой выступила из поперечного коридора, очевидно поднявшись по короткой лестнице. Аделорна, которая, несмотря на хрупкость и худобу, казалась величавой, прошла мимо, ничем не выказав, что заметила Певару. На салдэйке тоже была шаль – теперь никто из сестер не покидал покоев своей Айя без шали, – а следом за нею вышагивали три ее Стража. Ныне все Стражи – низенькие и высокие, коренастые и стройные – настороженно смотрели вокруг и были вооружены, готовые, несомненно, мечами охранять своих Айз Седай, и где – в Башне! Подобная картина стала уже чересчур привычной, хотя Певара и могла бы горевать об этом. Вот только заслуживающего оплакивания в последнее время все больше; поэтому Певара и взялась за то дело, которое ей под силу решить.

Тсутаме легко отдавать Красным приказ связывать Аша’манов узами и запрещать сестрам обращаться к Элайде, но, по-видимому, лучше всего начать с тех, кого такое решение проблемы может заинтересовать и без подобного приказа, особенно учитывая распространившиеся слухи о погибших от рук Аша’манов трех Красных сестрах. К этой идее с пониманием уже отнеслась Тарна Фейр, поэтому с ней вполне уместен в высшей степени конфиденциальный разговор. Возможно, она знает еще кое-кого, кто мыслит схожим с нею образом. Самая большая трудность – как выйти с подобным предложением на Аша’манов. Крайне маловероятно, что они пойдут на это только потому, что сами уже связали узами пятьдесят одну сестру. О Свет мира, пятьдесят одну! Для разговора на такую тему необходима сестра, обладающая дипломатичностью и умением находить верные слова. И еще стальными нервами. Певара по-прежнему мысленно тасовала и перебирала имена, когда в условленном заранее месте увидела женщину, которую надеялась встретить, – та, судя по всему, рассматривала большой гобелен.

Миниатюрная и худенькая, однако выглядевшая королевой в своем светло-серебристом платье, украшенном кружевами чуть более темного оттенка у горла и запястий, Юкири как будто совершенно погрузилась в созерцание гобелена и выглядела абсолютно спокойной. Певара могла припомнить лишь один случай, когда видела ее чуточку взволнованной, но допрос Талене тогда всем изрядно подействовал на нервы. Юкири была, разумеется, одна, хотя в последнее время, по слухам, она подумывала снова обзавестись Стражем. Несомненно, в равной степени тут сказывались и нынешние времена, и сложившаяся в Башне ситуация. От Стража – а то и от пары – и сама Певара не отказалась бы.

– Есть тут доля правды или это всё выдумки ткача? – спросила Певара, подойдя к маленькой женщине.

На гобелене была изображена давным-давно произошедшая – или же якобы случившаяся – битва с троллоками. Большинство подобных картин и гобеленов создавалось спустя много-много лет после самих событий, а ткачи обычно опирались на слухи. Висевшая здесь шпалера была очень старой, и чтобы ткань не расползалась от времени, ее требовалось защищать малым стражем.

– О гобеленах, Певара, я знаю столько же, сколько свиньи – о кузнечном ремесле. – При всей утонченности, Юкири редко упускала случай напомнить о своем фермерском происхождении. Она плотнее накинула шаль, отчего закачалась серебристая бахрома. – Ты опоздала, поэтому давай покороче. Я чувствую себя будто курица, за которой следит лисица. Маррис сломалась этим утром, и я сама взяла с нее клятву о повиновении, но что касается других, то ее «другая» находится где-то за пределами Башни. Думаю, вместе с бунтовщицами.

Юкири умолкла, завидев появившихся в коридоре двух служанок, те тащили плетеную бельевую корзину, в которой высились стопки аккуратно сложенных льняных простыней и наволочек.

Певара вздохнула. Вначале все представлялось настолько обнадеживающим. Впрочем, и внушающим ужас, и почти непреодолимым – тоже, однако им казалось, что начали они весьма успешно. Талене было известно лишь имя другой Черной сестры, действительно находящейся в Башне, но как только Атуан была похищена – Певара предпочла бы называть это арестом, но не могла, ведь они, судя по всему, нарушили едва ли не половину пунктов закона Башни, не говоря уже о немалом числе накрепко установленных обычаев, – но, как только Атуан оказалась у них в руках, вскоре ее вынудили назвать имена членов ее «сердца»: Карале Сангир, доманийка из Серой Айя, и Маррис Торнхилл, андорка из Коричневой. Из трех только Карале имела Стража, хотя, как оказалось, он тоже был приспешником Темного. К счастью, этот Страж, запертый на время допроса Карале в подвальной каморке, узнав, что его выдала собственная Айз Седай, исхитрился принять яд. Странно считать это счастливым стечением обстоятельств, но Клятвенный жезл действует только на тех, кто способен направлять Силу, а участниц расследования слишком мало, чтобы еще сторожить пленников и заботиться о них.

Начало, пусть и чреватое опасностью, было блестящим, но теперь заговорщицы оказались в тупике, если только кто-то из Черных сестер, имена которых им известны, не вернется в Башню. А продолжать вновь искать несоответствия в рассказах пойманных сестер о том, что они сделали, сопоставляя с тем, что – из якобы ими сделанного – возможно проверить, становится все труднее из-за обыкновения большинства сестер скрытничать почти во всем. Разумеется, Талене и другие три расскажут обо всем, что им известно, передадут все, что попадет им в руки, – об этом позаботится клятва о подчинении, – но всякое послание, куда более важное, чем просто «взять то-то и положить туда-то», наверняка будет написано шифром, который знают только две женщины – его отправительница и получательница. Некоторые послания защищало особое плетение – если письма вскрывает чужая рука, то с бумаги исчезают чернила; такую защиту можно наложить при помощи очень малого количества Силы; если специально не искать, ничего и не заметишь, и, казалось, не существует никакого способа обойти малого стража. Что ж, даже если их положение и не назовешь тупиковым, то поток успехов истончился до лениво текущего ручейка. И всегда оставалась опасность, что дичь узнает о преследователях и сама станет охотником. И по сути дела, охотником невидимым – точно так же он кажется сейчас невидимой добычей.

Тем не менее у разыскниц было четыре имени, а у них в руках – четыре сестры, признавшихся в том, что они – приспешницы Темного, хотя, вероятно, Маррис столь же поспешно, как и ее товарки, заявит, что отныне отрекается от Тени, раскаивается в своих прегрешениях и вновь обратится ко Свету. С искренностью, достаточной, чтобы убедить кого угодно. Предположительно, Черная Айя была в курсе всего, что происходило в кабинете Элайды, однако стоило идти на риск. Певара отказывалась верить утверждению Талене, будто сама Элайда – приспешница Тьмы. В конце концов, именно Элайда выступила инициатором розысков. Престол Амерлин могла бы взбудоражить всю Башню. Возможно, открытое признание существования Черной Айя могло бы сделать то, чего не произошло после появления у Тар Валона бунтовщиц с их воинством, – чтобы Айя перестали шипеть друг на друга, точно какие-то странные кошки, и опять слились воедино. Лечение нанесенных Башне ран требует отчаянных мер.

Служанки удалилась за пределы слышимости, и Певара хотела уже высказать свое предложение, как Юкири заговорила вновь:

– Прошлой ночью Талене получила распоряжение предстать сегодня ночью перед их Высшим советом. – При этих словах она презрительно скривила губы. – Кажется, подобное происходит, только если вызванной намерены воздать честь или поручить важное, очень важное задание. Или если ее хотят подвергнуть допросу. – Она еще сильнее скривила губы.

Певара и Юкири с прочими разыскницами немало узнали о том, к каким средствам и методам прибегает Черная Айя при допросе – тошнотворным и неслыханным. Вовлечь женщину в связующий круг против ее воли? Использовать круг, чтобы причинить боль? Желудок Певары взбунтовался, ее замутило.

– Талене сомневается, что ее собираются чествовать или давать какое-то поручение, – продолжала Юкири, – поэтому она умоляет ее спрятать. Саэрин отвела ее в комнату на самом нижнем подвальном этаже. Может, Талене и не права, но я согласна с решением Саэрин. Пойти сейчас на риск – все равно что выпустить пса на птичий двор и надеяться на лучшее.

Певара смотрела на гобелен, растянутый высоко над их головами. Закованные в доспехи воины размахивают мечами и топорами, бьют копьями и алебардами, поражая огромные, напоминающие человеческие фигуры с кабаньими рылами и волчьими мордами, с козлиными рогами и бараньими рогами. Троллоков ткачу видывать доводилось. Или он видел весьма точные рисунки троллоков. На стороне троллоков сражались и люди. Приспешники Темного. Иногда в сражении с Тенью необходимо проливать кровь. И прибегать к отчаянным мерам.

– Пусть Талене отправится на встречу, – сказала Певара. – Мы все туда пойдем. Этого они не ожидают. Мы сумеем убить или захватить их и одним ударом обезглавим Черных. Этот Высший совет должен знать имена их всех. Мы сможем уничтожить Черную Айя целиком.

Приподняв тонкой рукой краешек шали Певары, Юкири нарочито нахмурила брови и вгляделась в бахрому:

– Нет, все же красная. Мне показалось, что вдруг, пока я не видела, она превратилась в зеленую. Видишь ли, их будет тринадцать. Даже если кое-кто из этого Совета не из Башни, остальные приведут сестер, чтобы составилось нужное число.

– Знаю, – нетерпеливо откликнулась Певара. Талене была кладезем разнообразных сведений, главным образом бесполезных и по большей части ужасающих, и они с трудом могли переварить их поток. – Мы захватим всех. Мы можем приказать Зере и другим сражаться на нашей стороне и даже Талене и ее товаркам. Они сделают так, как им велят.

Вначале она испытывала беспокойство по отношению к клятве послушания, но со временем привыкаешь ко всему.

– Значит, нас будет девятнадцать против тринадцати, – задумчиво промолвила Юкири чересчур терпеливым тоном. Даже движение, которым она поправила свою шаль, излучало терпение. – Плюс еще те, кто у них будет следить, чтобы их сборищу не помешали. Больше всего воры всегда о своих кошелях беспокоятся. – В словах старой пословицы проскользнуло некое раздражение. – В лучшем случае будет баш на баш, но, вероятней, преимущество окажется у них. Сколько из нас погибнет и сколько из них мы убьем или захватим? Важнее же, сколько из них спасется и сбежит? Не забывай, на своих встречах они скрывают лица. Если хоть одна сбежит, тогда мы не будем знать, кто она такая, но она-то нас опознает, а значит, очень скоро о нас узнает и вся Черная Айя. По мне, это мало похоже на то, чтобы отрубить курице голову. Больше напоминает попытку голыми руками бороться с леопардом в темноте.

Певара открыла было рот, потом, не промолвив ни слова, захлопнула его. Юкири была права. Она и сама могла бы прикинуть соотношение сил и сторон и прийти к тем же выводам. Но Певаре хотелось нанести удар – по кому-то, по чему-то, все равно по чему. И неудивительно. Глава ее Айя, должно быть, сошла с ума; Певаре поручили задачу подготовить Красных сестер – которые по древнему обычаю не связывают себя узами ни с кем – к тому, что узами нужно будет соединяться не просто с каким-то мужчиной, а с Аша’маном; и охота за приспешниками Темного в Башне уперлась в каменную стену. Нанести удар? Она готова была зубами прогрызться сквозь кирпичную кладку.

Певара подумала уже, что встреча подошла к концу, – она, вообще-то, пришла узнать, как обстоят дела с Маррис, и пожала, как оказалось, горькие плоды, – но Юкири тронула ее за руку:

– Пройдись со мной. Мы простояли тут слишком долго, а я хочу тебя кое о чем спросить.

В нынешние времена стоит восседающим от разных Айя постоять вместе слишком долго, то тотчас же, точно грибы после дождя, появятся слухи о заговорах. По какой-то причине беседа на ходу вызывала, по-видимому, куда меньше подобных толков. Смысла в этом никакого, но дело обстояло именно так.

Задавать свой вопрос Юкири не торопилась. Женщины шагали по одному из главных коридоров, который пологой спиралью проходил через всю Башню. Они спустились на пять этажей, так никого и не встретив, плитки пола сменили свои цвета с зеленого и голубого на желтый и коричневый, и наконец Юкири заговорила:

– С Красными связывался хоть кто-то из тех, кто отправился вместе с Тувин?

Певара чуть не споткнулась о собственные туфли. Впрочем, подобного вопроса вполне можно было ожидать. Вряд ли только одна Тувин посылала сообщения из Кайриэна.

– Сама Тувин, – сказала Певара и поведала почти обо всем, что было в послании Тувин.

Учитывая сложившиеся обстоятельства, ничего иного ей и не оставалось. Она умолчала об обвинениях в адрес Элайды и о том, как давно пришло письмо. Первое, как она надеялась, по-прежнему остается делом лишь Красной Айя, а второе могло потребовать весьма непростых и опасных объяснений.

– Мы получили весточку от Акоуры Вайет. – Юкири прошла молча несколько шагов, потом пробормотала: – Кровь и проклятый пепел!

Певара потрясенно вздернула брови. Юкири часто бывала грубоватой, но никогда прежде – вульгарной. И еще Певара подметила, что ее собеседница тоже не поделилась тем, когда было получено письмо Акоуры. Получали ли Серые другие послания из Кайриэна, от тех сестер, кто дал клятву Дракону Возрожденному? Спрашивать о том Певара не могла. Пусть при охоте на Черных они и вверяли друг дружке свои жизни, к секретам и делам своей Айя чужих подпускать нельзя.

– Как ты намерена поступить с полученными сведениями? – спросила Певара.

– Мы станем молчать ради блага Башни. Знают только восседающие и глава нашей Айя. Из-за случившегося Эванеллейн готова свергнуть Элайду, но сейчас такого нельзя допустить. Ни сейчас, ни когда бы то ни было, наверное, – ведь необходимо восстановить единство Башни и разобраться с Аша’манами.

Особой радости при этих словах Юкири не выказывала.

Певара сдержала свое раздражение. Пусть Элайда ей самой и не нравится, однако вовсе незачем испытывать любовь к той, кто занимает Престол Амерлин. Много разных и очень несхожих между собой женщин носили палантин и своими делами принесли немалую пользу Башне. Но можно ли назвать полезным для Башни то, что пятьдесят одну женщину отправили, по сути, в плен? Можно ли считать полезными для Башни события у Колодцев Дюмай, когда погибли четыре сестры и более двадцати попали в плен иного рода, угодив в паутину та’верена? Не важно. Элайда принадлежит – принадлежала – к Красной Айя, и слишком много времени минуло с тех пор, как Красная сестра получала палантин и посох. После появления мятежниц опрометчивые шаги и поспешные, плохо продуманные решения казались делом прошлым, и спасение Башни от Черной Айя искупило бы любые неудачи и оплошности Элайды.

Разумеется, Певара вовсе не так сказала о том, что ее волновало.

– Юкири, ведь она начала охоту. Она заслуживает того, чтобы ее завершить. О Свет, все, что нам до сих пор удалось раскрыть, мы узнали благодаря случаю, а сейчас мы зашли в тупик. Если мы хотим двигаться дальше, нам необходимо опереться на авторитет и власть Престола Амерлин.

– Не знаю, не знаю. – Юкири явно колебалась. – Все четыре утверждают, что Черным известно обо всем происходящем в кабинете Элайды. – Она прикусила губу, поежилась. – Возможно, если мы сумеем встретиться с ней наедине, где-то подальше от ее кабинета…

– Вот вы где! А я ищу повсюду, – неожиданно позади них раздался голос.

Певара спокойно обернулась, но Юкири вздрогнула и пробурчала что-то язвительное – едва слышно, и Певара не разобрала, что именно. Если она будет продолжать вести себя в том же духе, то станет ничем не лучше Дозин. Или Тсутамы.

К восседающим торопливо направлялась Сине – бахрома шали качается из стороны в сторону, а густые черные брови удивленно приподняты в ответ на сердитый взгляд Юкири. Как это похоже на Белых, логичных во всем и зачастую не видящих вокруг себя весь мир. Певаре нередко казалось, что Сине вообще не понимает, что им грозит нешуточная опасность.

– Ты искала нас? – почти прорычала Юкири, уперев кулаки в бедра.

Несмотря на свой малый рост, она вся являла собой воплощение сдерживаемой ярости. Несомненно, отчасти ее гнев был вызван тем, что она выдала свой испуг, но Юкири по-прежнему полагала, что Сине, ради ее собственной безопасности, следует держать под строгим надзором, невзирая на решение Саэрин. И вот тебе на: эта женщина тут, одна и без охраны!

– Вас, Саэрин, хоть кого-нибудь, – невозмутимо ответила Сине. Прошлые страхи, что Черная Айя узнает, какое задание ей дала Элайда, исчезли почти без следа. Взгляд голубых глаз был теплым, но во всем остальном она вновь превратилась в образцовую Белую сестру – женщину, отличающуюся ледяным спокойствием. – У меня неотложные известия, – сказала она, как будто могло быть иначе. – Менее важное таково: этим утром я видела письмо от Аяко Норсони, полученное несколько дней назад. Из Кайриэна. Она с Тувин и еще с несколькими сестрами была захвачена Аша’манами и… – Склонив голову набок, она по очереди внимательно посмотрела на Юкири и Певару. – Вы ничуть не удивлены. Ну конечно. Вы тоже видели письма. Ладно, тут все равно поделать ничего нельзя.

Певара переглянулась с Юкири, потом спросила:

– Значит, Сине, эта весть важная?

Хладнокровие изменило Белой восседающей – встревоженная, она поджала губы, от уголков глаз разбежались мелкие морщинки, в стиснутых кулаках дрогнули концы шали.

– Для нас – да. Меня только что вызывала к себе Элайда. Она хотела знать, как у меня обстоят дела. – Сине глубоко вздохнула. – С обнаружением доказательств того, что Алвиарин вступила в изменническую переписку с Драконом Возрожденным. Вообще-то, вначале она была столь осторожна, столь уклончива, поэтому неудивительно, что я неверно поняла, чего ей надо.

– Кажется, лисица ходит по моей могиле, – пробормотала Юкири.

Певара кивнула. Мысль о том, чтобы обратиться к Элайде, испарилась, как роса летним днем. Их уверенность, что сама Элайда – не Черная сестра, основывалась единственно на том, что именно она дала толчок розыскам Черной Айя, но раз она ничего подобного не делала… По крайней мере, Черной Айя неизвестно о тех, кто занялся охотой на них. По крайней мере, об охотницах Черная Айя пока не знает. Но как долго Черные сестры будут пребывать в неведении?

– И по моей тоже, – тихо промолвила Певара.

Алвиарин плавной походкой шагала по коридорам нижних уровней Башни, внешне абсолютно спокойная, но сохранять безмятежный вид ей удавалось с громадным трудом. Как ярко ни горели бы высокие стоячие светильники с отражателями, ночь как будто бы цеплялась за стены, тени-призраки танцевали там, где их не должно было быть. Несомненно, игра воображения, однако тени плясали на границе поля зрения. Переходы были почти пусты, хотя только что окончилось время второй смены ужина. Большинство сестер в эти дни предпочитали, чтобы еду им приносили в апартаменты, но самые смелые и более дерзкие время от времени решительно отправлялись в обеденные залы, и единицы до сих пор ходили обедать вниз. Алвиарин не могла рисковать тем, чтобы кто-то из сестер увидел ее в смятении или торопящейся: она не даст им повода думать, будто она пробирается куда-то крадучись или стремится к скрытности. Сказать начистоту, ей вообще не нравилось, когда на нее смотрят. Внешне само спокойствие, внутри она просто-таки кипела.

Вдруг Алвиарин поймала себя на том, что трогает пальцами то место на лбу, где ее коснулся Шайдар Харан. Где на нее поставил свою мету сам Великий повелитель. При этой мысли ее едва не охватила истерика, чуть не прорвав пленку спокойствия, однако громадным усилием воли она сохранила на лице маску невозмутимости и слегка подобрала свои шелковые белые юбки. Стоит хоть чем-то занять руки. Великий повелитель отметил ее. Лучше об этом не задумываться. Но как избежать такой судьбы? Великий повелитель… Внешне она демонстрировала полное самообладание, но внутри извивался клубок горчайшей обиды, ненависти и неописуемого ужаса. Тем не менее важнее всего было внешнее спокойствие. И еще было, было зерно надежды. И это тоже важно. Странно думать об этом как о чем-то внушающем надежду, но она готова была цепляться за любую соломинку, лишь бы остаться в живых.

Остановившись перед гобеленом, на котором была изображена женщина в вычурной короне, стоящая перед какой-то давным-давно умершей Амерлин, Алвиарин сделала вид, что рассматривает картину, а сама метнула быстрые взгляды налево-направо. Если не считать ее, то коридор оставался столь же безжизнен, как и заброшенный склеп. Рука стремительно скользнула под край гобелена, в следующее мгновение Алвиарин уже шагала дальше по коридору, сжимая в ладони сложенное послание. Просто чудо, что оно дошло до нее так быстро. Казалось, бумага жжет ей ладонь, но она не могла прочитать записку прямо тут. Неспешным шагом Алвиарин нехотя поднялась в ту часть Башни, что была отведена для Белой Айя. Невозмутимая и ничуть не взволнованная – внешне. Но Великий повелитель отметил ее. Другие сестры будут не спускать с нее глаз.

Из всех Айя Белая была самой маленькой, и в настоящее время в Башне находилось едва ли больше двадцати Белых сестер, однако чуть ли не все они почему-то оказались в главном коридоре. Шагать по нему, выложенному гладкими белыми плитками, было все равно что идти сквозь строй.

Несмотря на поздний час, Сине и Феране, накинув шали на плечи, направлялись к выходу из апартаментов Белых, и Сине одарила Алвиарин легкой сочувственной улыбкой, отчего той захотелось тут же убить восседающую, вечно сующую свой остренький нос туда, куда не просят. От Феране же сочувствия вряд ли дождешься. Она исподлобья, сердито сдвинув брови, смотрела на Алвиарин, излучая волны такой неприкрытой ярости, какую ни одна сестра не вправе себе позволять. Алвиарин оставалось лишь одно – сделать вид, что не заметила меднокожую женщину, причем стараясь, чтобы это не выглядело нарочитым. Низкорослая и дородная, с круглым лицом, обычным для которого было выражение кротости и участливости, Феране обликом нисколько не походила на доманийку, однако нрав у Первой рассуждающей был безжалостный, по-настоящему доманийский. Она вполне могла назначить наказание за малейшее проявление неуважения, особенно той сестре, которая «навлекла позор» как на себя, так и на всех Белых.

Айя испытывала острый стыд из-за того, что Алвиарин лишили палантина хранительницы летописей. Большинство Белых сестер также были очень недовольны потерей влияния. Слишком много сердитых косых взглядов, причем от сестер, по положению много ниже Алвиарин, обязанных без лишних слов повиноваться ее приказам. Другие же нарочно поворачивались к ней спиной.

Алвиарин шла ровным шагом, не торопясь, сквозь скрещения осуждающих взглядов, мимо намеренных оскорблений, однако ощутила, что щеки начинают гореть. Она пыталась погрузиться в успокаивающую атмосферу апартаментов Белой Айя. Монотонную белизну стен, вдоль которых выстроились посеребренные стоячие светильники с отражателями, лишь кое-где нарушали простые гобелены, с изображениями горных пиков со снежными шапками, затененных лесов, бамбуковых рощиц, пронизанных косыми лучами солнца. С тех пор как Алвиарин получила шаль, она в тяжелые для себя времена при помощи этих образов старалась восстановить внутреннее спокойствие. Великий повелитель отметил ее. Послание будто бы огнем обжигало руку. Неспешный ровный шаг.

Две сестры, мимо которых она прошла, не обратили на Алвиарин внимания просто потому, что не заметили ее. Астрелле и Тэсан обсуждали порчу съестных припасов. Вернее, спорили – лица оставались спокойными, но глаза сверкали, и в голосах проскальзывала горячность. Прежде всего они были арифметистами, как будто логику возможно свести к цифрам, и они, как казалось, никак не могли согласиться с тем, как использовать эти цифры.

– При вычислении по Радуновскому стандарту отклонения показатель в одиннадцать раз выше, чем должен быть, – строгим тоном говорила Астрелле. – Следовательно, это должно указывать на вмешательство Тени…

Тэсан перебила ее, качая головой, отчего вплетенные в косички бусинки застучали друг о дружку:

– Тени – да, но Радуновский стандарт… Он устарел. Необходимо применять Первое правило медиан Кованен и вычислять отдельные параметры для портящегося мяса и для уже испортившегося. Верным результатом, как я сказала, будет тринадцать и девять. Я еще не использовала его при рассмотрении случаев с мукой, бобами и чечевицей, но представляется интуитивно очевидным, что…

Астрелле надулась, задохнувшись от возмущения, а так как она была женщиной от природы пухлой и с внушительным бюстом, то в таком состоянии выглядела весьма впечатляюще.

– Первое правило Кованен? – практически прошипела она, оборвав рассуждения второй сестры. – Оно до сих пор не подтверждено должным образом. Корректные и подтвержденные методы всегда предпочтительнее всяких неряшливых…

Проходя мимо, Алвиарин едва удержалась от улыбки. Итак, кто-то наконец все же заметил, что рука Великого повелителя дотянулась и до Башни. Но даже знание этого факта не поможет им – они ничего не сумеют изменить. Возможно, она и улыбнулась бы, но, когда раздался чей-то голос, она плотно сжала губы.

– Посмотрела бы я, Рамеса, на твои гримасы, если б тебя каждодневно до завтрака стегали ремнем, – сказала Норайн нарочито громко, явно для того, чтобы ее услышала и Алвиарин.

Высокая и стройная Рамеса, чье платье с белой вышивкой украшали нашитые вдоль рукавов серебряные колокольчики, выглядела изумленной оттого, что Норайн именно ей адресовала подобные слова. Пожалуй, она и в самом деле была немало изумлена. Подруг у Норайн было мало, скорее даже ни одной. Та же продолжила, скосив глаза на Алвиарин и проверяя, какова ее реакция:

– Нелогично называть наказание не подлежащим огласке и прикидываться, будто ничего не случилось, когда его наложила сама Амерлин. Но значит, по моему мнению, ее способность здраво и разумно рассуждать всегда переоценивали.

К счастью, до отведенных ей комнат Алвиарин оставалось совсем немного. Аккуратно прикрыв за собою входную дверь, она задвинула засов. Вряд ли кто-то стал бы беспокоить ее, но она не выжила бы, если б рисковала сверх необходимого. Лампы горели, а в камине из белого мрамора плясало маленькое пламя, борясь с холодом раннего весеннего утра. По крайней мере слуги о своих обязанностях не забывают. Но о ней даже слугам было известно.

От испытываемого унижения по щекам беззвучно покатились слезы. Ей хотелось убить Сильвиану, но это означало бы лишь то, что тогда каждое утро Алвиарин доставалось бы ремнем от новой наставницы послушниц – пока не смилостивится Элайда. Если не считать того, что Элайда никогда не смилостивится. Вот бы убить – это Алвиарин куда больше по душе, но такое убийство необходимо тщательно выверить и обдумать. Излишне много нежданных смертей – и неминуемо возникнут вопросы, возможно, даже опасные вопросы.

Тем не менее все, что могла, она против Элайды сделала. Присланные Кэтрин новости о произошедшей битве распространились среди Черной Айя и уже становятся известны за ее пределами. Алвиарин слыхала, как сестры, не принадлежащие к Черной Айя, обсуждают события у Колодцев Дюмай в подробностях, и если в разговорах рождаются новые детали, то оно и к лучшему. Скоро по Белой Башне расползутся еще и шепотки о вестях из Черной Башни, и, весьма вероятно, слухи будут множиться и порождаться тем же образом. Жаль, что ни того ни другого не окажется достаточным, чтобы опорочить и низвергнуть Элайду, – ведь эти треклятые бунтовщицы, считай, уже подступили к городским мостам, однако Колодцы Дюмай и катастрофа в Андоре, топором повисшие над головой Элайды, не позволят ей выправить то, что успела сделать Алвиарин. Расколоть Белую Башню изнутри – вот что ей велено было сделать. Разбросать семена разлада во всех уголках Башни, ввергнуть ее в хаос. Когда Алвиарин получила подобное приказание, то где-то в душе испытала боль, впрочем, ей и сейчас было больно, но куда больше она была предана Великому повелителю. Первую брешь в Башне пробила сама Элайда, но именно Алвиарин расширила трещину, да так, что пролом уже не заложишь.

Вдруг Алвиарин поймала себя на том, что вновь прикасается ко лбу, и рывком отдернула руку. Никакой отметины там не было – ничего такого, что можно ощутить или увидеть. Глядя на себя в зеркало, она всякий раз невольно пыталась что-то рассмотреть. И все же иногда ей казалось, что люди не сводят взора с ее лба, видят нечто такое, что не под силу узреть ее глазам. Это было невозможным, неразумным, однако подобная мысль то и дело закрадывалась ей в голову, как настойчиво она ни гнала ее прочь. Смахнув слезы с лица рукой, в которой была зажата извлеченная из-под гобелена записка, Алвиарин вытащила из поясного кошеля два других послания и направилась к письменному столу у стены.

Стол был простой, без всяких украшений, как и вся прочая мебель в ее апартаментах, – кое-какие предметы меблировки, как предполагала Алвиарин, сами по себе были весьма посредственного качества. В общем-то, вопрос совсем пустячный: главное – чтобы мебель отвечала своему предназначению, а остальное значения не имеет. Бросив три записки на столешницу возле небольшой медной чашки с помятыми боками, она выудила из поясного кошеля ключ и отперла окованный медными полосами сундук, что стоял на полу возле стола. Покопавшись в сундуке, она отыскала среди книжек в кожаных переплетах три нужных – эти маленькие томики оберегались малыми стражами, и, коснись их чужая рука, чернильные строчки исчезнут со страниц. Алвиарин использовала слишком много шифров и не в состоянии была упомнить все. Потеря этих книг означала бы неприятное испытание, замена их потребовала бы немалых трудов, поэтому хранились они в крепком сундуке и под замком. Под очень надежным замком. Хорошие и надежные замки – вовсе не пустяк.

Быстрым движением Алвиарин сорвала тонкие бумажные полоски, удерживавшие в свернутом состоянии извлеченную из-под гобелена записку, поднесла их к пламени лампы и уронила в чашку догорать. Они служили всего лишь метками, указывая на то, где нужно оставить послание, одна – для каждой женщины в цепочке, а дополнительные полоски служили для того, чтобы замаскировать, сколько звеньев сообщению пришлось миновать, прежде чем достигнуть получателя. Слишком много предосторожностей – нереально соблюсти все. Даже сестры ее собственного «сердца» считали, что она всего лишь одна из них. Только три в Высшем совете знали, кто она такая, но Алвиарин, будь такое возможно, и их оставила бы в неведении. Никакие предосторожности не могут быть излишними или чрезмерными, особенно сейчас.

Послание, как только Алвиарин расшифровала его, переписывая на другой лист бумаги, подтвердило ее ожидания, после того как предыдущей ночью не появилась Талене. Женщина покинула апартаменты Зеленых вчера рано утром, неся с собой плотно набитые седельные сумки и небольшой сундучок. Причем вещи несли не слуги – она сама взвалила на себя эту ношу. Судя по всему, никто не знал, куда она отправилась. Вопрос же заключался в том, ударилась ли она в панику, получив вызов на Высший совет, или здесь кроется нечто большее? Алвиарин решила, что нечто большее. Талене действительно смотрела на Юкири и Дозин, словно бы ожидала от них… указаний, наверное. Алвиарин была уверена, что эти ищущие взгляды ей вовсе не почудились. Или же все-таки померещились? Надежда на это весьма невелика. Здесь должно крыться нечто большее. Алвиарин необходимо, чтобы Черной Айя грозила опасность, а иначе Великий повелитель откажет в своей защите.

Сердясь на себя, она отдернула руку ото лба.

Алвиарин никогда не думала о том, чтобы воспользоваться тем припрятанным ею небольшим тер’ангриалом для вызова Месаны. С одной стороны, этому мешало очень важное обстоятельство: женщина решительно намерена убить ее, причем, что весьма вероятно, несмотря на покровительство Великого повелителя. В тот же миг, как Алвиарин лишится этой защиты. Алвиарин видела лицо Месаны, знала о ее унижении. Ни одна женщина не забудет об этом, тем более одна из Избранных. Каждую ночь Алвиарин снилось, как она убивает Месану, нередко в мечтах она строила планы, как преуспеть в этом, однако с ударом нельзя торопиться: главное – обнаружить Месану первой и так, чтобы у той и тени подозрения не возникло, что ее нашли. А Алвиарин требовалось больше подтверждений ее сомнений. Возможно, ни Месана, ни Шайдар Харан не сочтут исчезновение Талене доказательством чего бы то ни было. В прошлом, пусть и редко, сестры ударялись в панику и убегали, и было бы опасным допускать, что Месана и Великий повелитель не осведомлены о таких случаях.

Алвиарин сунула в пламя лампы бумажку с закодированным сообщением и удерживала ее за уголок, пока та не догорела почти до самых ее пальцев, затем бросила почерневшую полоску поверх пепла в чашке, повторила те же действия с листом, куда записывала расшифровку текста. Обкатанным черным камнем, служившим ей пресс-папье, Алвиарин раскрошила сгоревшую бумагу и растерла золу. Она сомневалась, что кто-то способен восстановить текст на превратившейся в пепел бумаге, но осторожность излишней не бывает…

По-прежнему стоя, Алвиарин расшифровала два других сообщения, из которых узнала, что и Юкири, и Дозин ночуют в комнатах, оберегаемых малыми стражами от вторжения незваных гостей. Удивительной подобную предосторожность не назовешь – в нынешние времена вряд ли кто из сестер решится заснуть без такой защиты, – но это означало, что похитить кого-то из них будет делом непростым. Всегда проще, когда жертву выкрадывают глухой ночью сестры, принадлежащие к той же Айя, что и она сама. И все же те взгляды могли быть случайностью, или же воображение могло сыграть шутку с самой Алвиарин. Ей нужно тщательно обдумать различные возможности.

Вздохнув, Алвиарин достала из сундучка еще несколько маленьких томиков и осторожно опустилась на набитую гусиным пухом подушечку, уложенную на кресло, что стояло возле письменного стола. Впрочем, недостаточно осторожно – она скривилась от боли, опустившись на кресло всем весом тела. Алвиарин подавила рыдания. Поначалу ей представлялось, что перенести унижение из-за порки Сильвианы будет тяжелее, чем боль от ударов ремнем, но боль не унималась, став постоянной спутницей Алвиарин. Задница ее превратилась в сплошной синяк. И завтра наставница послушниц прибавит новых. И послезавтра, и еще через день, и… Гнетущее видение нескончаемой череды дней, когда ремень Сильвианы порождает у нее вопли и плач… Постоянная игра в гляделки с сестрами, которым все известно о том, что происходит с ней в кабинете Сильвианы.

Старательно гоня прочь подобные мысли, Алвиарин окунула в чернильницу ручку с хорошим стальным пером и принялась выписывать на тонких полосках бумаги зашифрованные приказы. Талене, разумеется, необходимо отыскать и вернуть. Чтобы в назидание другим примерно и сурово наказать, если она просто потеряла голову от страха, а если дело не в этом, если она нашла какой-то способ изменить своим клятвам… Алвиарин цеплялась за эту надежду, отдавая приказ установить тайную и неусыпную слежку за Юкири и Дозин. Нужно придумать, как добраться до них и схватить. А если окажется, что замеченные Алвиарин взгляды – случайность и разыгравшееся воображение, то, что бы они ни сказали, из их слов все равно можно что-нибудь да слепить. Ведь именно не кто иной, как сама Алвиарин, будет руководить потоками в круге. Что-то можно будет придумать.

Алвиарин писала яростно, не замечая, что, подняв другую руку, пытается, не отдавая себе в том отчета, нащупать метку у себя на лбу.

Сквозь листву высоких деревьев на пригорке над огромным лагерем Шайдо пробивались косые лучи солнца, давно перевалившего за полдень. Среди пятен солнечного света, в ветвях над головой, выводили трели певчие птицы. Цветными облачками проносились мимо иволги и голубые сойки, и Галина улыбнулась. Утром прошел проливной дождь, и в воздухе, под редкими, медленно плывущими белыми облаками, по-прежнему веяло прохладой. Вероятно, серая кобыла, на которой она ехала, – с выгнутой шеей и энергичной поступью – некогда принадлежала какой-то знатной женщине или, самое меньшее, богатой купчихе. Кроме Айз Седай, больше никто не мог позволить себе купить столь великолепное животное. Галина с огромным удовольствием отправлялась на эти прогулки верхом, а кобылу нарекла Быстрой, потому что наступит день, и лошадь стремительно унесет ее на волю; точно так же во время этих поездок женщина тешила себя мыслями о том, что станет делать, когда обретет свободу. Она строила планы, как воздать по заслугам тем, кто подвел ее, начиная с Элайды. Перед внутренним взором возникали картины того, с каким успехом осуществятся планы ее мести, и они доставляли самое большое удовольствие.

По крайней мере, радовалась верховым поездкам она, только пока умудрялась не вспоминать, что этой привилегией она пользуется лишь в знак того, что ею всецело владеет Терава, – как и надетым на Галине белым платьем из плотного шелка, и унизанными огневиками поясом и ожерельем. Улыбка Галины превратилась в гримасу. Украшения для домашней собачки, которой позволено забавляться, пока от нее не потребуют забавлять хозяйку. И, даже далеко отъехав, Галина не могла снять эти драгоценные путы. Кто-то может увидеть. Она ускакала в лес, подальше от Айил, однако они вполне могли повстречаться и тут. Терава может узнать об этом. Как ни трудно было признаваться себе, но Галина до мозга костей боялась Хранительницы Мудрости с соколиными глазами. Терава снилась ей в ночных кошмарах, от которых бросало в дрожь. Часто она просыпалась в холодном поту от собственного плача. Пробуждение всегда приносило облегчение от этих кошмарных видений, не важно, удавалось ей потом проспать остаток ночи или нет.

Галина вполне могла сбежать во время прогулки – никто не запрещал ей этого, не отдавал распоряжения, которому она обязана была бы подчиниться, и от подобного отношения горечь ее была еще горше. Терава знала, что Галина вернется, как бы плохо с ней ни обращались, – в надежде, что однажды Хранительница Мудрости избавит от данной ею проклятой клятвы повиноваться. Галина снова обретет возможность направлять Силу, как и когда она того пожелает. Иногда Севанна заставляла ее направлять, выполняя лакейские, ничтожные задания, или просто для того, чтобы продемонстрировать, что она способна командовать ею, но это случалось настолько редко, что Галина страстно желала хотя бы такой возможности обнять саидар. Терава не позволяла ей даже коснуться Силы, если только Галина не упрашивала и униженно не вымаливала разрешения, но потом запрещала направить даже прядку Силы. И Галине приходилось умолять, пресмыкаться, унижаться, лишь бы разрешили хоть такую малость. Галина поймала себя на том, что скрежещет зубами, и заставила себя разжать челюсти.

Возможно, Клятвенный жезл в Башне способен избавить ее от этой клятвы, так же как почти идентичный ему жезл, которым владеет Терава, однако Галина не могла быть уверена в этом. Два жезла не были совершенно одинаковы. Единственное различие состояло в маркировке, однако вдруг клятва зависит от того, на каком конкретно жезле она дана? Она боялась уйти без жезла Теравы. Хранительница Мудрости часто оставляла его на виду в своей палатке, но она сказала Галине: «Ты никогда его не возьмешь».

О, Галина могла прикоснуться к этому жезлу, толщиной в запястье, провести пальцами по его гладкой поверхности, однако, как ни напрягала силы, она не могла обхватить его рукой. Ни за что – только если бы кто-то передал его ей. По крайней мере, Галина надеялась, что в этом случае не будет считаться, что она его взяла. Должно быть так. Только при мысли, что все может оказаться не так, ее охватывали уныние и отчаяние. Примечая жадные взгляды, которые Галина бросала на жезл, Терава расплывалась порой в редкой улыбке.

«Неужели моя маленькая Лина так хочет освободиться от клятвы? – насмешливо говаривала она. – Значит, Лина должна быть очень хорошей собачкой, потому что мысль освободить тебя у меня может появиться только в одном-единственном случае: когда ты убедишь меня, что даже после этого останешься моей собачкой».

Всю жизнь быть игрушкой для Теравы и мишенью, на которой она отыгрывается за свой вспыльчивый нрав? Оставаться девочкой для битья, на ком Терава отводит душу, когда в ней вспыхивает гнев на Севанну? Чувства, возникающее у Галины при этих мыслях, никак нельзя описать словом «отчаяние». Вернее подошло бы слово «ужас». Галина опасалась, что, случись подобное, она сойдет с ума. И в той же мере она опасалась, что у нее не будет такого пути для бегства, как безумие.

В крайне дурном расположении духа, она приложила руку «козырьком» ко лбу, прикинула высоту солнца. Терава просто сказала, что ей хотелось бы, чтобы Галина вернулась засветло, и, хотя до сумерек оставалась еще добрая пара часов, Галина с сожалением вздохнула и не мешкая поворотила Быструю, направив кобылу вниз по склону, между деревьями в сторону айильского лагеря. Хранительнице Мудрости нравилось добиваться послушания, не отдавая прямых приказов. Для этого она знала тысячу способов, отчего у Галины кожа покрывалась мурашками. Ради собственной безопасности малейшее пожелание Теравы ей нужно принимать как приказание. Стоит опоздать на несколько минут, и ее ждет такое наказание, при мысли о котором Галина съеживалась от страха. Она ежилась и ударами каблуков то и дело подгоняла кобылу, и без того быстро ступавшую среди деревьев. Оправданий Терава не признавала. Никаких.

Вдруг перед Галиной возник айилец – из-за толстого ствола шагнул высокий мужчина в кадин’сор, на котором висел футляр с луком, за спиной заткнуты копья, а кольчужная вуаль спущена на грудь. Ни слова не сказав, он ухватился за уздечку.

Какое-то мгновение Галина оторопело смотрела на него, потом возмущенно выпрямилась в седле.