Камера Гришэм Джон

Справа от Кармен на скамье часовни сидела загадочная тетя Ли. Получасом ранее детей представили сестре усопшего, его единственной родственнице. Вообще-то родители избегали разговоров о своих ближних, но имя «Ли» все же иногда упоминалось. Тетка обитала в Мемфисе, где удачно вышла замуж, познала радости материнства и окончательно порвала все связи с Эдди по причине не утихшей с детства вражды. Адам и Кармен уже долгое время горели желанием увидеть хоть кого-то из родственников, и таинственная сестра отца разожгла в обоих неуемную фантазию. Им страшно хотелось познакомиться с ней, однако Эдди категорически отказал детям. По его словам, тетка представляла собой настоящее чудовище. Позже мать шепотом поведала, что Ли – прекрасной души человек и как-нибудь они обязательно съездят к ней в Мемфис.

Но судьба распорядилась иначе: тетя Ли сама прилетела в Калифорнию, чтобы вместе с ними предать земле тело Эдди Холла. Задержавшись на пару недель после похорон, она свела дружбу с племянником и племянницей. Оба были в восторге: красивая, никогда не терявшая присутствия духа, тетка носила выцветшие джинсы, мужские футболки и не боялась босиком ходить по песку. Она таскала подростков по магазинам, кинотеатрам, устраивала долгие прогулки вдоль океанского побережья. В разговорах Ли часто извинялась за то, что ни разу не навестила их раньше – Эдди слышать об этом не мог, поскольку всегда проигрывал сестре в детских драках.

Однажды, когда Адам, сидя рядом с ней на теплых досках длинного пирса, следил за красным диском опускавшегося в океан солнца, тетка рассказала пареньку всю правду. Оказывается, до трех лет он жил в крохотном городке штата Миссисипи. Дед его, Сэм Кэйхолл, был весьма активным членом Ку-клуксклана, на счету которого немало загубленных жизней. Последнее его дело – взрыв адвокатской конторы Марвина Крамера, унесший невинные души двух пятилетних мальчиков, что явилось чуть позже причиной смерти и их отца. Сэма трижды судили, и в конечном итоге он попал в Парчман, где со дня на день мог быть приведен в исполнение смертный приговор.

Рассказу тетки не хватало множества деталей, но основные моменты Ли изложила с чувством и достаточно подробно.

Историю деда Адам воспринял с удивительной для семнадцатилетнего паренька, всего неделей раньше похоронившего своего отца, стойкостью. Он задал Ли четыре или пять вопросов, но большую часть времени просто слушал, не испытывая гнева или потрясения. Он казался очарованным. Трагическое повествование заполнило в душе Адама какие-то пустоты. Значит, у него все-таки есть семья! Значит, он ничем не отличается от сверстников, он нормален! Значит, должны быть и другие родственники с их тайнами. Может, где-то стоит, окруженный пашнями, дом, что построили предки, а рядом пасутся кони. Значит, у его рода существует история.

Умная тетка прочла, по-видимому, мысли юноши. Во всяком случае, Ли тут же пояснила: Кэйхоллы всегда считались людьми не от мира сего, они привыкли держаться особняком, а незваных гостей отсылали подальше. Они не устраивали веселых застолий на Рождество, не собирались большой семьей, чтобы отпраздновать Четвертое июля[6]. Да что там говорить – Ли жила в часе езды от Клэнтона, но никого из них не видела.

В течение следующей недели оба отправлялись на пирс ежедневно. Заходили по пути на рынок, покупали увесистые грозди спелого винограда и до глубокой темноты сидели на досках, выплевывая маленькие косточки в тихо плескавшуюся под ногами воду. Тетка делилась воспоминаниями о детстве. Вместе с младшим братом она жила на скромной ферме неподалеку от Клэнтона: были там и пруды с жирными карасями, и смешные лошадки-пони. Сэм Кэйхолл являл собой примерного отца, одинаково чуждого в общении с детьми приторным лобзаниям и ненужной строгости. Мать, слабая по характеру женщина, побаивалась Сэма, но души не чаяла в дочери и сыне. Когда старшей исполнилось шесть, а младшему было почти четыре, мертвым родился третий ребенок, после чего мать около года не выходила из своей комнаты. За детьми все это время присматривала нанятая отцом негритянка. Вскоре мать умерла от рака. Чтобы проводить ее на кладбище, Кэйхоллы в последний раз собрались вместе. Эдди украдкой пробрался в город и, как одинокий волчонок, шел по пятам похоронной процессии. Через три года Сэма арестовали, а еще через пару дней был зачитан приговор.

О себе Ли рассказывала неохотно. Сразу по окончании средней школы она восемнадцатилетней девчонкой сбежала из дома в Нэшвилл. Там простодушная красавица рассчитывала стать новой эстрадной звездой. Случайное знакомство привело ее в семью состоятельного банкира, чей наследник, Фелпс Бут, завершал курс наук в Вандербильтском университете[7]. После свадьбы молодые переехали в Мемфис. Единственный сын тетки, Уолт, которого отличал бунтарский дух, жил в Амстердаме. Никакой другой информации Адам не услышал.

Ему было трудно судить, унаследовала ли тетка черты настоящих Кэйхоллов. Складывалось впечатление, что голос крови звучит в ней мощным крещендо. Но стоило ли ее за это винить? Исчезла она так же незаметно, как и появилась. Поднявшись еще до рассвета, тихо вышла из дома. Два дня спустя Ли позвонила, чтобы искренне поблагодарить Адама и Кармен за гостеприимство; с жаром убеждала обоих писать ей письма. Таковые были написаны и отправлены, однако ответ почтальон доставил очень не скоро. Смолк телефон. Внезапно начавшаяся дружба медленно угасла. Мать пыталась оправдать тетку – для нее та оставалась «прекрасной души человеком». Однако мать, будучи одной из Кэйхоллов, несла, наверное, на себе проклятие рода.

Адама вновь окружила пустота.

Летом, сразу по окончании колледжа в Пеппердайне, он вместе с однокашником через всю страну отправился в Ки-Уэст. Друзья заехали в Мемфис, чтобы провести пару дней у тетки Ли. Жила она в просторном особняке на высоком берегу реки. Все трое часами сидели во внутреннем дворике, поедали домашнюю пиццу, запивая ее превосходным пивом, следили за ползущими по Миссисипи баржами и вели долгие разговоры. О семье в них не было произнесено ни слова. Адама переполняли впечатления от учебы, тетку живо интересовало его будущее. Ли оказалась не только приятной собеседницей, но и весьма гостеприимной хозяйкой. Когда они расставались, в глазах женщины блеснули слезы.

– Обещай, что еще приедешь!

Не желая пересекать штат, Адам предложил двинуться на восток, в Теннесси. Уже возле Смоки-Маунтинс, в одном из городков, друзей, по расчетам Адама, отделяла от Парчмана всего сотня миль. Было это четыре года назад, в 1986-м. К этому времени коробка с материалами по делу Сэма Кэйхолла почти заполнилась. Оставалось лишь привести в порядок видеозаписи.

Поздно вечером Адам кратко переговорил с тетей по телефону, сказал, что проведет в Мемфисе несколько месяцев и будет рад увидеться. Ли пригласила его к себе: четыре спальни для гостей все равно пустуют, он просто должен пожить у нее. Когда Адам сообщил о цели приезда, на другом конце провода повисло долгое молчание.

– В любом случае заходи, – без особого энтузиазма пригласила наконец тетя. – Поговорим. Там будет видно.

Вечером, в начале десятого, он выбрался из черного «сааба», нажал кнопку звонка и посмотрел по сторонам. Крытый красной черепицей особняк стоял в ряду себе подобных. Небольшой поселок окружала кирпичная стена, у единственных ворот расхаживал вооруженный охранник. Похоже, обитатели вилл несколько опасались соседства с городом. За исключением вида на реку, ничего примечательного в дорогом районе не было.

Раскрыв дверь, Ли ткнулась носом в щеку племянника.

– Добро пожаловать. – Она бросила взгляд на стоянку машин, повернула ручку замка. – Устал?

– Не очень. Дорога отняла двенадцать часов. Мог бы уложиться в десять, но я не спешил.

– Поешь?

– Нет. Я недавно перекусил.

Они смотрели друг на друга. Тетке должно было скоро исполниться пятьдесят, за прошедшие с момента их последней встречи четыре года она заметно постарела. В собранных в длинный хвост каштановых волосах появились седые нити, голубые когда-то глаза окружила сетка мелких морщин. Поверх старых джинсов свободно болтался домашний халат.

– Хорошо, что приехал, – мягко улыбнулась Ли.

– Ты уверена?

– Конечно. Пойдем посидим.

Взяв Адама за руку, она провела его сквозь стеклянные двери во внутренний дворик, где с толстых деревянных балок свисали горшки бугенвиллеи. Далеко внизу плавно несла свои воды река. Оба опустились в кресла-качалки.

– Как Кармен? – спросила тетя, наливая в высокие стаканы ледяной чай.

– У нее все отлично. Заканчивает Беркли. Раз в неделю мы говорим по телефону. Встречается с парнем, и намерения, помоему, самые серьезные.

– Что она там изучает? Я, признаться, забыла.

– Психологию. После защиты хочет преподавать.

В чае ощущался терпкий вкус лимона и недостаток сахара.

Густой, горячий воздух был влажным.

– Уже почти десять, – с наслаждением делая новый глоток, заметил Адам. – С чего такая жара?

– Ты в Мемфисе, мой мальчик. Жара простоит до конца сентября.

– Я этого не выдержу.

– Привыкнешь. Мы спасаемся холодным чаем и редко выходим на улицу. А что мать?

– По-прежнему в Портленде. Вышла замуж за торговца лесом. Как-то раз я его видел. Лет шестидесяти пяти, хотя вполне можно дать и семьдесят. Ей же сорок семь, а выглядит на сорок. Дивная парочка. Отдыхать предпочитают на юге Франции или в Ницце, там, куда слетается публика состоятельная. Она чувствует себя счастливой: дети выросли, Эдди умер, прошлое давно позади. Денег у матери с избытком, она вовсю радуется жизни.

– Ты слишком жесток.

– Я слишком легкомыслен. Она и вспоминать обо мне не хочет, считает меня свидетельством былого позора семьи.

– Она любит тебя, Адам.

– Как приятно это слышать! Ты-то откуда знаешь?

– Я просто знаю.

– Вот уж не думал, что вы с матерью так близки.

– А мы и не близки. Успокойся, Адам, не переживай.

– Прости. Нервы. Я бы выпил чего-нибудь покрепче.

– Без проблем. Почему бы нам не развлечься, пока ты здесь?

– Я приехал не развлекаться, тетя Ли.

– Просто Ли, договорились?

– Договорились. Завтра я должен увидеть Сэма.

Поднявшись, тетя вошла в дом, чтобы вскоре вернуться с бутылкой виски. Плеснув в оба стакана, она взяла свой, повернулась к реке.

– Зачем?

– Он – мой дед. Затем, что ему грозит смерть. Затем, что я адвокат и хочу помочь ему.

– Но он даже не знает тебя.

– Завтра познакомимся.

– То есть ты все ему расскажешь?

– Естественно. Я все ему расскажу. Не веришь, да? Не укладывается в голове, что я готов разворошить кучу грязного белья?

Сжимая в ладонях стакан, Ли медленно покачала головой.

– Это убьет его, – прошептала она.

– Нет. Неужели тебя волнуют его проблемы?

– Волнуют.

– Вот как? Когда ты в последний раз видела Сэма?

– Не начинай, Адам. Ты не поймешь меня.

– Справедливо. Но в таком случае объясни. Я хочу тебя понять.

– Нам лучше поговорить о чем-то другом, милый. Сейчас я не в состоянии. Чуть позже.

– Нет.

– Обещаю. Мне не хватает духа. Я думала, мы посидим и просто посплетничаем.

– Извини, Ли. Я устал от сплетен и секретов. Я лишен прошлого – отец предусмотрительно стер его. А ведь я должен знать, насколько оно было неприглядным.

– Оно было ужасным, – неслышно выдохнула тетя.

– О’кей. Но я уже не маленький, выдержу. Отец, так сказать, от этой задачи самоустранился. Боюсь, кроме тебя, разрешить ее некому.

– Дай мне время.

– Его нет, Ли. Завтра я увижусь с дедом. – Адам в один глоток осушил стакан, рукавом рубашки вытер губы. – Двадцать три года назад «Ньюсуик» писал о том, что отец Сэма тоже входил в Клан. Это правда?

– Правда. Твой прадед состоял членом Ку-клукс-клана.

– Так же, как и его братья?

– Почти все семейство.

– А еще, упоминала статья, жители округа Форд знали, что в начале пятидесятых Сэм Кэйхолл застрелил чернокожего и остался на свободе. Его даже не арестовали. Тоже правда?

– Какая сейчас разница, Адам? Тогда тебя еще на свете не было.

– Но факт имел место?

– Имел.

– И ты о нем знала?

– Я видела все своими глазами.

– Своими глазами?

Адам не мог в это поверить. С шумом выдохнув, он повернул голову к окну: с реки донесся протяжный гудок буксирного катера.

– Давай все-таки сменим тему, – умоляюще произнесла Ли.

– Ребенком, – задумчиво отозвался он, – я очень любил историю. Зачитывался книжками про первых поселенцев, про катившие на запад фургоны, ковбоев, «золотую лихорадку» и стычки с индейцами. В соседнем классе учился паренек, который утверждал, будто его прапрадед грабил поезда, а денежки прятал в Мексике. Мальчишка хотел собрать приятелей и ринуться на поиски зарытых где-то под кактусом сокровищ. Каждый понимал, что эти россказни – чистой воды фантазия, но играть с ним было здорово. Меня всегда интересовали мои предки, временами казалось, их не существует вовсе.

– А что говорил Эдди?

– Что все они давно мертвы, что занятия историей – пустая трата времени. Мать тянула меня за руку к себе и просила не задавать никаких вопросов, так как у отца может испортиться настроение и целый месяц он носа не покажет из своей комнаты. Почти все детство я ходил вокруг него на цыпочках. Уже значительно позже я начал понимать: отец был странным, глубоко несчастным человеком. Однако представить, что однажды он наложит на себя руки? Нет, этого я не мог.

Ли поднесла к губам стакан с остатками виски; негромко звякнули кубики льда.

– На самом деле все намного сложнее, Адам.

– Так когда же ты мне расскажешь?

Ли подлила в пустые стаканы чаю, Адам добавил каждому виски. Несколько минут оба молча следили за огоньками двигавшихся по Риверсайд-драйв машин.

– Ты была там, где держат смертников? – спросил он, попрежнему глядя в окно.

– Нет.

– Сэм почти уже десять лет на Скамье, а ты ни разу к нему не съездила?

– Вскоре после приговора я написала ему письмо. Через полгода пришел ответ. Сэм не хотел, чтобы я увидела его таким, каким он стал. Я послала еще два письма, но больше не получила от него ни весточки.

– Прости.

– Не за что, Адам. Виновата я одна, и говорить об этом очень тяжело. Прошу, дай мне время.

– Я думаю провести в Мемфисе несколько месяцев.

– Оставайся здесь. Мы будем нужны друг другу. – Ли опустила в стакан указательный палец, неловко помешала напиток. – Ему ведь осталось совсем немного, да?

– По-видимому.

– Сколько?

– Два-три месяца. Срок апелляции почти вышел.

– Тогда зачем тебе?..

– Не знаю. Наверное, есть еще шанс. Попробую сделать что смогу – уповая на невозможное.

– Я стану молиться за вас обоих.

– Позволишь вопрос? – Адам взглянул ей прямо в глаза.

– Конечно.

– Ты живешь здесь одна? Я имею право спросить – если уж принимать твое приглашение.

– Одна. Муж обосновался в загородном доме.

– Тоже один? Мне просто любопытно.

– Временами один. Ему нравятся молодые двадцатилетние девчонки, сотрудницы его банков. Собираясь за город, я должна сначала позвонить. То же делает и он, когда едет сюда.

– Удобно. Кто разработал такие условия?

– Они сложились сами по себе. Мы ведь уже пятнадцать лет не живем вместе.

– Хорошенький брак.

– Во всяком случае, грамотный. Я беру у него деньги и не интересуюсь его личной жизнью. Время от времени мы рука об руку выходим в свет. Он счастлив.

– А ты?

– И я – за редкими исключениями.

– Но если он тебя обманывает, почему бы вам не развестись?

Я готов представлять твои интересы.

– С разводом ничего не выйдет. Фелпс родом из старой, добропорядочной и отвратительно богатой семьи. Сливки мемфисского общества. В их среде приняты династические браки. В общем-то он должен был жениться на своей пятиюродной сестре, но вместо этого попал, видишь ли, под мои чары. Родители его всегда выступали категорически против такого мезальянса, и согласиться на развод означало бы для Фелпса признание их правоты. К тому же судебное разбирательство опозорило бы этих аристократов. Деньги мужа ни в коей мере не ограничивают мою независимость.

– Ты действительно его любила?

– О да. Мы и вправду любили друг друга. Были вынуждены бежать, чтобы сыграть свадьбу. В шестьдесят третьем перспектива брака между наследником гигантского состояния и безродной простушкой бросала вызов общественной морали. Его мать меня не замечала, мой отец жег кресты. Тогда Фелпс еще не знал, что его тесть является членом Клана. Я держала язык за зубами.

– Но все-таки он выяснил правду?

– Когда отца арестовали, я все рассказала. Фелпс поделился моими откровениями с родителями, и вскоре их огромная семья была в курсе. Но умение хранить чужие секреты у банкиров в крови. Пожалуй, это единственное, что роднит семейство Бут с Кэйхоллами.

– Выходит, о том, что ты дочь Сэма, известно очень немногим?

– Единицам. И меня это устраивает.

– Стыдно за…

– Да, черт побери! Да, я стыжусь своего отца! А кто бы на моем месте не стал? – В голосе Ли звучала горечь. – Не будь таким романтиком, Адам. По-твоему, смерти сейчас ждет беззащитный старичок?

– Я не считаю, что он должен умереть.

– Как и я. Но он отправил на тот свет кучу людей: сыновей Крамера, затем его самого, твоего отца и бог знает сколько еще других. Он должен до конца жизни сидеть за решеткой.

– Ты не испытываешь к Сэму никакого сочувствия?

– Почему же, накатывает. В иной день, когда ласково светит солнце, я думаю о нем, вспоминаю счастливые мгновения детства. Но мгновений таких – по пальцам пересчитать, Адам. Слишком много он принес горя мне и окружавшим. Он учил нас всех ненавидеть. С матерью он держал себя как скот. Как подонок.

– Так пусть с ним будет покончено.

– Этого я не говорила, Адам. Ты несправедлив. Я молюсь за него каждый день. Сколько тысяч раз я спрашивала небо: почему, ну почему мой отец превратился в зверя? Почему он не сидит благообразным старцем на крыльце, с трубкой в одной руке и стаканчиком виски в другой? Почему он стал куклуксклановцем, убившим ни в чем не повинных детишек и разрушившим собственную семью?

– Может быть, он не собирался их убивать?..

– Но ведь они мертвы, правда? Присяжные сказали, что это он их убил. Мальчиков разорвало на части, их и похоронили-то в одной могиле. Кому какое дело, собирался он их убивать или нет? Он там был, Адам.

– Важна любая деталь.

Резко поднявшись, Ли потянула его за руку.

– Иди сюда!

Она подвела Адама к самому краю круто уходившего вниз склона, откуда открывался вид на городские кварталы Мемфиса.

– Видишь здание с плоской крышей, ближайшее к нам, фасадом смотрит на реку?

– Да.

– В нем пятнадцать этажей. От правого верхнего угла отсчитай вниз шесть, ясно?

– Ясно.

– Теперь найди четвертое окно, оно освещено. Нашел?

– Да.

– А теперь догадайся: кто там живет?

– Откуда мне знать?

– Рут Крамер.

– Рут Крамер! Мать?

– Именно так.

– Ты с ней знакома?

– Однажды мы встретились совершенно случайно. Меня представили ей как Ли Бут, супругу известного в городе Фелпса Бута. Это была акция по сбору средств в пользу балетной труппы, если не ошибаюсь. Прежде я старалась избегать ее общества.

– Но город-то небольшой.

– Просто маленький. Так вот, если бы о Сэме ты спросил у нее, что бы она тебе ответила?

Адам неотрывно смотрел на желтый квадрат окна.

– Не знаю. Говорят, она до сих пор не оправилась.

– Не оправилась? Она потеряла семью. Живет совершенно одна. Думаешь, для нее имеет какое-то значение, вынашивал ли мой отец планы убийства ее детей? Вряд ли, Адам. Бедной женщине хватает того, что сыновья ее вот уже двадцать три года лежат в земле. Ей известно, что бомбу заложил некий Сэм Кэйхолл. А если бы в ту ночь Сэм мирно спал рядом с супругой, маленькие Джошуа и Джон остались бы живы. Сейчас им исполнилось бы по двадцать восемь, оба получили бы хорошее образование, а Рут вместе с Марвином счастливо нянчила бы внуков. Ей не важно, кому предназначалась бомба, важно лишь то, где и в какое время прозвучал взрыв. Ее мальчики мертвы, и этим все сказано.

Сделав пару шагов назад, Ли опустилась в качалку, подняла со столика стакан, пригубила.

– Пойми меня правильно, Адам! Я против смертной казни. В данную минуту я, наверное, единственная в штате пятидесятилетняя женщина, чей отец ждет исполнения приговора. Это варварство, дикость, это жестоко и аморально, согласна. Но не забывай о жертвах! Они имеют право требовать возмездия. Они его заслужили.

– Рут Крамер тоже жаждет возмездия?

– Безусловно. Она сторонится прессы, зато оказывает активную поддержку жертвам преступлений. Много лет назад газеты цитировали брошенную ею в зале последнего суда фразу: «Когда Сэма Кэйхолла будут казнить, я займу место у окошка свидетеля».

– А как же библейские заветы о прощении грехов?

Не помню, чтобы отец просил у кого-то прощения. Усевшись на подлокотник кресла, Адам принялся внимательным взглядом изучать мыски ботинок. Хозяйка дома вновь сделала большой глоток из стакана.

– Хорошо, тетя Ли, что же мы предпримем?

– Забудь про «тетю».

– О’кей, Ли. Итак, я здесь. Я не намерен уезжать, я завтра повидаюсь с Сэмом и твердо рассчитываю представлять его интересы.

– Входит ли в твои планы действовать без излишней огласки?

– Другими словами, хочу ли я скрыть свою принадлежность к семейству Кэйхоллов? Не собираюсь кричать об этом на каждом углу, но долго эту тайну не утаишь. Сэм успел стать личностью весьма популярной. Газетчики тут же устремятся по свежему следу.

Ли опять повернулась к реке.

– Тебе это не повредит? – В ее голосе прозвучала едва слышная нотка тревоги.

– Каким образом? Я – адвокат. Адвокаты привыкли защищать убийц, насильников, наркоманов и прочие отбросы общества. Мы не избалованы любовью публики. Чем может повредить тот факт, что обвиняемый приходится мне дедом?

– А в фирме знают?

– Разговор состоялся вчера. В восторг они не пришли, но все обошлось. Я скрыл от них правду при приеме на работу и свалял тем самым большого дурака. Сейчас мне уже ничто не угрожает.

– Что, если Сэм откажет тебе?

– Значит, мы будем в полной безопасности, разве не так? Никто ни о чем не узнает, и твоя тайна останется с тобой. Я вернусь в Чикаго ждать, когда процедуру казни покажут по телевидению. Осенью съезжу на его могилу, положу цветы, задам себе, наверное, те же, что и ты, вопросы. Захочешь, отправимся вместе. Ты только подумай: парочка Кэйхоллов украдкой пробирается по кладбищу в темных очках, чтобы их не узнали!

– Прекрати!

Из глаз тети брызнули слезы. Быстрым движением руки Ли смахнула со щек непрошеную влагу.

– Прости. – Взгляд Адама был прикован к длинной барже, которая держала курс на север. – Прости меня, Ли.