Ельцин. Кремль. История болезни Хинштейн Александр
И все равно застарелая вражда двух ведущих политиков наружу еще окончательно не вырывается. Хотя ни один, ни второй не скрывают более своих антипатий, они все же пытаются еще как-то сохранять хорошую мину при плохой игре. Но с каждым месяцем этих приличий становится все меньше.
В начале 1991 года – самого тяжелого года в новейшей российской истории – спикер переходит наконец к публичным эскападам.
Когда Горбачев обращается к парламенту с просьбой дать ему дополнительные полномочия, Ельцин реагирует незамедлительно:
«Такого объема законодательно оформленной власти не имели ни Сталин, ни Брежнев. Фактически центр стремится сделать конституционное оформление неограниченного авторитарного режима».
Тезис о надвигающейся горбачевской диктатуре и унижениях, которые терпит обворовываемая Россия, становится главным лейтмотивом всех его выступлений. Через пару лет, когда Горбачева уже не станет, его самого примутся постоянно – и, прямо скажем, не без оснований – обвинять в узурпации власти. Но об этом никто еще не знает.
В январе 1991 года Горбачев вводит войска в Литву. Президент СССР мечется. Он судорожно пытается сохранить страну, совершая ошибку за ошибкой. (Одна только павловская денежная реформа чего стоила!)
Однако Рубикон уже перейден.
19 февраля, получив наконец доступ к телеэфиру (его мурыжили долго, не давая возможности выступать на центральных каналах), Ельцин громогласно объявляет: Горбачев должен уйти. «Я отмежевываюсь от позиции и политики президента, выступаю за его немедленную отставку, передачу власти коллективному органу – Совету Федерации республик».
На встрече с творческой интеллигенцией он высказывается еще резче: Горбачев завел страну в болото; мы объявляем ему войну…
В своих «Записках президента» Ельцин крайне занятно объясняет причину этой крутости.
Дескать, накануне мартовского референдума о судьбе Союза, он «испытывал острую необходимость объясниться», «но тут вдруг выяснилось, что никто выпускать меня в прямой эфир не собирается».
«Начались игры с Кравченко, тогдашним теленачальником. То он не подходил к телефону, то выдвигал какие-то условия, то переносил дату записи…
Вот тут у меня и созрела эта мысль. Вы боитесь Ельцина? Ну так получите того Ельцина, которого боитесь. И я решил в очередной раз пойти вразрез с выработанным в обществе стереотипом».
Подождите, а если б эфир дали ему сразу, по первому же зову? Выпадов против Горбачева тогда не прозвучало?
Какой-то детский сад, честное слово! Не позволили выступить, вот вам, получайте. Но речь-то ведь идет не о частных отношениях двух великовозрастных мальчишек; не бутылка стоит на кону, а судьба многомиллионной страны.
Эти эмоциональные, истеричные – если не сказать больше – особенности в характере Ельцина – страшная, взрывоопасная штука. К сожалению, мы разобрались в них слишком поздно.
Если вдуматься, все без исключения политические катаклизмы начинались при Ельцине по такому же точно принципу: кто-то что-то сказал, позволил лишнего, посмотрел косо.
Вякнул против меня Дудаев? Не буду садиться с ним за стол переговоров, а сразу объявлю войну.
Возомнил о себе Хасбулатов? Вперед, на разгон Верховного Совета.
Пытаются трепыхаться коммунисты? Значит, будем запрещать КПРФ и распускать Госдуму.
Эту любовь свою к простому разрешению сложных проблем, он вынужден признавать и сам.
«Я всегда был склонен к простым решениям, – самокритично пишет Ельцин в третьей книжке мемуаров “Президентский марафон”. – Всегда мне казалось, что разрубить гордиев узел легче, чем его распутывать».
Не ему, кстати, одному. Помнится, нечто подобное, проделывал когда-то и Александр Македонский. Правда, не со страной, а всего-то с даром никому не нужным мотком веревки.
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ
Гордий – легендарный основатель Фригийского царства – после восхождения на престол основал город Гордион и принес в дар Зевсу свою телегу, привязав при этом ярмо к дышлу таким сложным узлом, что никто не в силах был его развязать. Предсказание оракула якобы гласило, что тот, кто развяжет этот «гордиев узел», получит господство над миром. Согласно преданию, Александр Македонский в 334 г. до н. э. пришел в Гордион и на предложение распутать узел, – недолго думая, разрубил его мечом.
17 апреля в СССР прошел референдум о будущем устройстве Союза. Три четверти населения – и россияне в том числе – высказались за единое, союзное государство.
Горбачев праздновал победу. Но на поверку она оказалась поистине пирровой, ибо наряду с общими для всей страны вопросами, жители РСФСР отвечали еще на один, дополнительный: нужно ли учредить пост российского президента. Результат был понятен заранее: более 70 процентов с таким поворотом согласились.
Бытует версия, что идею с введением президентства подсказал Ельцину депутат Геннадий Бурбулис, «серый кардинал» при его дворе.
Верится в это с трудом, потому как, идя еще на выборы в Верховный Совет, Борис Николаевич уже примерял на себя президентскую цепь (см. выше).
12 июня, в первом же туре, Ельцин одерживает внушительную победу: 57,35 процента голосов. Его основной соперник и одновременно земляк-уралец – бывший премьер Николай Рыжков – отстал аж на целых три корпуса: он набрал меньше 17 процентов. Об остальных четырех претендентах и говорить не приходится.
Горбачев совершил очередную фатальную ошибку, фактически проспав эти выборы. Но, с другой стороны, что мог он противопоставить нахрапу и натиску Ельцина? В России образца 1991 года у Бориса Николаевича просто не было конкурентов.
В связке с Ельциным кандидатом в вице-президенты шел бывший летчик-афганец Александр Руцкой. К этому персонажу нам придется возвращаться еще не раз, но сейчас остановимся лишь на ключевом и очень показательном моменте: каким образом выбирали тогда второго человека в стране.
Понятно, что в тандеме с Ельциным мог выступать кто угодно, хоть черт в ступе. При ельцинской популярности, максимум, на что способен был его напарник – добавить каких-нибудь пару процентов голосов.
Ельцин долго метался, не решаясь остановить выбор на ком-то из верных соратников. Варианты рассматривались самые разные: Собчак, Попов. «Серый кардинал» Бурбулис – и вовсе без лишней скромности предлагал сам себя.
Велись переговоры с Вадимом Бакатиным – Горбачев выдвигал его, дабы оторвать у демократов часть голосов – но тот вежливо отказался. (Для справки: к финишу он пришел последним.)
Наступил уже заключительный день регистрации, а Ельцин все не мог определиться. Тут-то его спичрайтер (или, говоря по-простому, литературный негр) Людмила Пихоя и предложила кандидатуру Руцкого. Он, дескать, красивый, видный, усатый; опять же – форма к лицу. Все бабы и коммунисты – наши (в Верховном Совете Руцкой образовал группу «Коммунисты за демократию»). И Ельцин, на свою голову, согласился. («Идея сразу понравилась мне своей полной неожиданностью», – пишет он в «Записках президента».)
Эта небольшая иллюстрация, раскрывающая внутренние механизмы высокой политики, думается мне, весьма поучительна.
То есть для того, чтобы стать вице-президентом огромной страны – фактически вторым человеком в государстве – не нужно ни способностей, ни особых талантов. Пышные усы да красивый мундир: вот и все слагаемые успеха.
Похоже, Борис Николаевич, как и большинство не служивших в армии мужчин, питал патологическую страсть к военной форме.
(Помню, как в 1999 году, когда пребывал он уже в глубокой прострации, на каком-то торжественном событии – кажется, возложении венков к могиле неизвестного солдата – принялся любовно оглаживать генеральскую шинель Сергея Степашина. «Красивая форма, – говорил он, перебирая пальцами золоченые пуговицы. – Красиво, понимашь».)
Вот, оказывается, по какому принципу формировалась президентская команда. Так чего ж удивляться всему, что случилось потом со страной.
Даже отправляясь в поход на байдарках, нормальный человек не возьмет в компанию первого встречного. Здесь же – ни много ни мало – выборы президента. И ведь ничего, прокатило …
ИЗ ПРОГРАММЫ Б. ЕЛЬЦИНА НА ПРЕЗИДЕНТСКИХ ВЫБОРАХ 1991 ГОДА
– Необходим строгий государственный контроль над процессом перехода к рынку, чтобы не допустить сосредоточения материальных и финансовых ресурсов общества в руках узких мафиозных групп, чтобы экономическая свобода не превратилась в право сильного игнорировать Закон;
– надо наделить всех граждан собственностью путем поэтапной приватизации большей части государственных предприятий, жилья при максимальном учете интересов всех слоев населения;
– государство будет гарантировать уровень жизни не ниже прожиточного минимума, особенно на период перехода к рынку социально незащищенным слоям;
– создать условия для подъема рождаемости, приоритетного развития детской медицины;
– в доле расходов России на оборону необходимо увеличить часть средств, отпускаемых на социальные цели;
– увеличение в полтора раза среднесоюзного уровня минимальной зарплаты, пенсий и стипендий, увеличение продолжительности отпуска для всех категорий трудящихся, сокращение рабочей недели на 1 час.
Торжественная инаугурация Ельцина проходила в Кремлевском дворце съездов. Интересно, о чем думал он, когда, положив руку на российскую Конституцию, произносил слова президентской клятвы?
Может быть, о том, что в этом же самом Кремле, каких-то четыре года назад, его принародно втаптывали в грязь, и даже сам он не верил, что когда-нибудь поднимется уже с колен?
Человек злопамятный и мстительный, он помнил всех своих загонщиков и мучителей, но главный из них – корень его взлетов и падений – стоял сейчас за спиной, переминаясь с ноги на ногу. И чем сильнее торжествовал Ельцин, тем кислее делалась мина у Горбачева, который специально, чтоб лишний раз насолить, демонстративно опоздал даже на инаугурацию.
Народный депутат СССР Рой Медведев, присутствовавший на этой церемонии, писал:
«Всем нам… была очевидна разница в настроениях двух этих лидеров. Ельцин был на вершине успеха, и он торжествовал… Горбачев был удручен».
Ему было от чего загрустить. Свою работу на новом поприще первый в истории российский президент начал с того, что продолжил отъем былого могущества у союзной власти.
Сразу после вступления в должность, Ельцин выпускает указ о департизации предприятий и госучреждений. Шаг этот был тщательно продуман. Бывший секретарь горкома Ельцин отлично понимал, что без партячеек КПСС обречена на умирание; это все равно, что лишить мозг связи с мышцами.
На проходившем в это время пленуме ЦК его действия подверглись жесточайшей обструкции. Члены ЦК в едином порыве выдвигали протесты, строчили заявления, критиковали и обличали. В итоге было решено подготовить некую бумагу, в которой Ельцину предлагалось приостановить действие своего указа. Даже не предлагалось – требовалось! Причем аргументы Центрального Комитета сводились к тому, что указ попирает права человека на свободное объединение, в том числе непосредственно на работе.
Эмоциональная реакция Ельцина на требование ЦК – неизвестна. Говорят, он кулуарно произнес целый ряд нецензурных выражений в адрес высшего советского руководства, хотя обычно бранные слова не употреблял. В любом случае выполнять предписание он наотрез отказался.
МЕДИЦИНСКАЯ СПРАВКА
Для психопатоподобных состояний наиболее типичны взрывчатость, склонность к сутяжничеству, немотивированным колебаниям настроения. Характерны приступы раздражения с истерической окраской, со злобой, агрессией, потребностью нецензурно выражаться.
Возможно, каким-либо образом на ситуацию мог еще повлиять Горбачев. Но в ту пору он уже не понимал, на каком свете находится.
Когда глава Комитета Конституционного надзора Сергей Алексеев позвонил генсеку и принялся предлагать варианты выхода, ничего путного тот не ответил.
«Четкого ответа на этот счет я не получил, – вспоминает Алексеев. – Видимо, в то время Михаила Сергеевича обуревали другие мысли. Потому что совершенно неожиданно и вопреки логике разговора он стал подробно в деталях рассказывать о том, с какой пышностью (“как у царя”) проходила недели три тому назад церемония принятия присяги президентом РСФСР, какие еще мероприятия Борис Николаевич хотел было включить в нее (“вплоть до орудийного салюта”) и как это все же удалось предотвратить».
Что за мысли «обуревали» Горбачева – известно теперь уже очень хорошо, ибо тем же летом в стране произошли события, вошедшие в историю под названием «августовский путч».
Участие в них президента СССР, равно как и президента российского, – загадка, которую предстоит еще разгадать грядущим поколениям историков. Но одно ясно неоспоримо: Советский Союз на всех парах летел в пропасть.
И два амбициозных президента – что бы не говорили они потом – дружно подбрасывали в топку лопаты с углем…
1 Умные люди уходили от Ельцина сами. Первым, помню, все прочувствовал Александр Музыкантский: он был одним из десяти его доверенных лиц. Когда Музыкантский поближе присмотрелся к Ельцину, он сказал своим товарищам: все, ребята, оставаться там не стоит.
Это был сигнал, но его почти никто тогда услышал.
2 Никакого сотрясения у Ельцина не было. Вообще, вся эта история с ДТП происходила на моих глазах.
Борис Николаевич сидел в «Волге» на переднем сиденье: я – сзади. Когда «Жигули» врезались в нас, а мы – в забор, Ельцина ударило виском о верхнюю ручку. Он так закричал, что я подумал: все, конец! Пулей выскакиваю из машины, а дверь у него – заклинило. Лезу через разбитое стекло, отдираю обшивку… Хотел вынуть его: бесполезно. Пока не приехала сменная машина, он выходить из салона отказывался и беспрерывно стонал, хотя ничего серьезного у него не было: просто вскочила шишка.
Врачи, сколь не пытались, найти у него сотрясения так и не смогли. Но шум поднялся страшный. Все кричали: покушение, покушение!
Именно после этого случая Ельцин и пересел на «Чайку»: якобы его депутаты уговорили озаботиться своей безопасностью…
3 Вранье это, придуманное Филатовым и иже с ним. По ночам никто в Кремле не спал, дожидаясь голосования; я каждый вечер спокойно уезжал с Ельциным домой.
4 В то время он больше всего предпочитал коньяк. У Наины всегда хранились припрятанные запасы.
А «Сибирскую» – он пил исключительно со своими доверенными лицами. Они, когда приходили к нему домой, из вежливости приносили пару бутылок. Вечером в магазинах водку тогда трудно было купить. А «Сибирская» – лежала всегда: она стоила на рубль или на рубль двадцать дороже обычной, и поэтому ее никто не брал.
Глава шестая
ОПЕРЕТОЧНЫЙ ПУТЧ
Три августовских дня 1991 года прочно вошли в историю под грозным названием «путч».
На самом деле события эти можно называть, как заблагорассудится, – переворот, мятеж, революция – все равно любая из оценок до конца точной не будет.
Сегодня об августе 1991 года вспоминать как-то не принято. Эту дату, некогда справлявшуюся с официальной помпой, стыдливо обходят теперь стороной.
На 10-летнюю годовщину путча , в 2001 году, к местам боевой славы не пришло и тысячи человек, хотя сразу после провала ГКЧП количество москвичей, кичившихся своим участием в обороне Белого дома, стремилось к бесконечности и, по самым скромным подсчетам, составляло… около трех миллионов голов .
(Что, в общем, для российской истории вполне типично: если сосчитать всех, кто штурмовал якобы Зимний или служил на «Авроре», выйдет целая развернутая армия. Одних только напарников Ленина, таскавших с ним на субботнике историческое бревно, набиралось в прежние времена до пары сотен.)
Что такое путч? В традиционном понимании – военный мятеж. На Гаити, в Чили и Греции – там, да, случались настоящие путчи, ведомые черными полковниками в лихо заломленных беретках и непременных солнцезащитных очках. Но никто из членов приснопамятного ГКЧП – название-то подыскали, прости господи, без стакана не выговоришь – на роль эту явно не подходил. Даже в страшном сне маршал Язов или председатель КГБ Крючков не привидится в образе Пиночета.
Да и какой, к лешему, был это мятеж, если возглавили его все без исключения руководители государства: вице-президент, спикер парламента, премьер, силовые министры. В этом списке отсутствовал лишь один человек: Горбачев. Хотя лично я ничуть не удивлюсь, если когда-нибудь вскроется, что президент СССР и генсек благословил путчистов на святое дело спасения отчизны. Вы, мол, ребята, выдвигайтесь вперед, а я здесь, на даче обожду, дабы в нужный момент эффектно выйти на авансцену.
Версия такая, кстати, существует. Как, впрочем, и другая, не менее завораживающая: фактическим организатором событий был… Ельцин.
Это предположение абсурдно лишь на первый взгляд. Еще с античных времен существует в юриспруденции классическая формула: «CUI PRODEST?» – «Кому выгодно?».
Сиречь, кому выгодно преступление, тот и является первейшим подозреваемым.
А кто, простите, собрал самый обильный урожай с августовских полей? Горе-путчисты? Вот уж нет. Они-то как раз потеряли власть навсегда, из теплых кабинетов переехав в тюремные казематы.
Горбачев? Тем более. И полугода не прошло, как выкинули его из Кремля пинком под зад.
Максимальную пользу от этих событий получил именно Борис Николаевич Ельцин. Одним махом он изничтожил КПСС, ликвидировал Советский Союз, избавился от Горбачева и компании, мертвым грузом висевших на его ногах, да еще и крайне невыгодный для себя Союзный договор заблокировал. Из номинального президента номинально суверенной республики Ельцин в одночасье превратился в полноправного владыку сверхдержавы – нового русского царя.
То есть, переводя эту ситуацию в приземленную плоскость, если раньше владел он всего лишь комнатой в коммуналке – пусть и самой объемной по площади – то теперь ответственного съемщика больше не стало, а комнату вкупе с местами общего пользования жилец успешно приватизировал, прорубил отдельный вход и зажил кум королю.
Если бы путча не случилось, Ельцину просто следовало его придумать. Без августа 1991 года он никогда не стал бы тем, кем стал; и Горбачев власти ему столь легко не отдал бы.
Неслучайно один из участников тех событий покойный генерал Лебедь писал дословно следующее:
«Путча как такового не было. Была гениально спланированная и блестяще осуществленная, не имеющая аналогов провокация, где роли были расписаны на умных и дураков. И все они, умные и дураки, сознательно и бессознательно свои роли выполнили».
Ельцин, надо полагать, относился, по классификации генерала, к «умным». Большинство остальных, включая и самого Лебедя, – к «дуракам»…
…О том, что консервативная (или реакционная: кому как больше нравится) часть советской верхушки замышляет какую-то заваруху , Горбачев узнал задолго до объявления ЧП.
Еще в июле к нему явился американский посол Мэтлок; душка , любимец демократической общественности. (Безумие какое-то! Ни в одной другой стране, кроме России, иностранный посол, сиречь противник по определению, не может быть популярнее собственных лидеров.) И предупредил, что по данным Госдепа США в стране готовится дворцовый переворот. Будьте осторожны, наш дорогой Майкл!
Михаил Сергеевич американцу не поверил. Или – сделал вид, что не верит. По крайней мере, никаких упреждающих действий он предпринимать не стал.
Вообще, Горбачев с самого начала вел себя довольно странно, если не сказать больше.
На 20 августа было намечено подписание Союзного договора: важнейшего, ключевого документа, от которого напрямую зависело будущее страны и горбачевского могущества в частности. (В нем прописывались новые принципы новых взаимоотношений некогда братских республик.)
Противников у договора было едва ли не больше, чем сторонников. Большинство руководителей союзных республик явно вели двойную игру. Консервативное кремлевское крыло своего неприятия договора даже и не думало скрывать.
В такой обстановке Горбачеву нельзя было и на сутки оставлять Кремль без присмотра. Судьбу Союзного договора могло спасти лишь его личное присутствие.
Но вместо этого президент СССР отбывает вдруг в двухнедельный отпуск: якобы ему срочно нужно подлечиться, хотя за исключением радикулита все у него было в порядке.
За день до отъезда, 3 августа, собрав узкую часть кабинета министров, Горбачев произносит загадочные фразы.
«Имейте в виду, – говорит он соратникам, – надо действовать жестко. Если будет необходимо, мы пойдем на все, вплоть до чрезвычайного положения».
И потом, когда 4 августа сажают его в самолет, он еще раз повторяет эти странные установки .
«При необходимости действуй решительно, но без крови», – напутствует Михаил Сергеевич остающегося на хозяйстве вице-президента Янаева: тихого, беспомощного пьяницу, не способного зарезать даже курицу. (Бывший комсомольско-профсоюзный аппаратчик Янаев прославился на всю страну, когда, отвечая депутатам о своем здоровье, ляпанул сдуру: спасибо, жена не жалуется.)
«Надо смотреть в оба, – велит Горбачев председателю КГБ Крючкову, вступая на трап. – Если будет прямая угроза, то придется действовать».
Что имел он в виду под «прямой угрозой»? Может быть, какие-нибудь фортели , которые способен в его отсутствие выкинуть Ельцин. А может, и что-то иное.
По крайней мере, когда 6 августа члены будущего ГКЧП – Крючков, министр обороны Язов, шеф горбачевского аппарата Болдин, секретари ЦК Бакланов и Шенин – приезжают на секретный объект КГБ близ московской кольцевой дороги, ни о каком заговоре и речи еще не идет. Они действовали в строгом соответствии с установками своего вождя.
Хотя именно после этой закрытой встречи и начала отсчитывать свой ход бомба с часовым механизмом, которая взорвется 18 августа…
Итак, 6 августа группа высших советских чинов приезжает на секретный объект КГБ, значащийся в лубянских бумагах, как «АБЦ»: Архивно-библиотечный центр.
Инициатива тайной этой вечери принадлежала самым близким к Горбачеву людям: Болдину и Шенину. Накануне они позвонили Крючкову и поинтересовались: читал ли тот проект Союзного договора. Шеф Лубянки договор, разумеется, читал. Чувства, которые вызывал у него этот документ, полностью совпадали с мыслями звонивших.
Подписание Союзного договора означало бы окончательную гибель страны. СССР превращался в некую конфедерацию суверенных государств с размытым, ничего не решающим союзным центром в роли свадебного генерала. Если учесть, что едва ли не в каждой республике полыхали уже националистические пожары, в Средней Азии и на Кавказе горными потоками лилась кровь, и даже вечно бессловесные татары, вспомнив вдруг времена Золотой Орды, начали требовать суверенитета, Союзный договор привел бы к полному и безоговорочному развалу единого государства.
Ни один из будущих членов ГКЧП такого развития событий допустить не мог. Помимо чисто внутренних, идейных убеждений у них имелся и формальный, неубиенный аргумент. Совсем недавно, в марте, был проведен всесоюзный референдум. Три четверти населения СССР – и Россия в том числе – проголосовали за сохранение Советского Союза.
Правда, и Ельцин, и Горбачев будут уверять потом, что горе-путчисты беспокоились не за судьбу страны, а за свои собственные кресла: почти всех их собирались якобы отправлять в отставку и они об этом прознали.
Может, оно и так, хотя одно другому не противоречит. Это как раз мог быть тот редкий случай, когда личные и общественные интересы сливались воедино…
Крючков, Язов, Бакланов, Шенин и Болдин собираются на «АБЦ» под вечер. В отсутствии Горбачева им нечего стесняться в выражениях. Они говорят обо всем, что наболело, накипело, и решают в итоге, что любыми путями Союзный договор надо, если и не отменять, то как минимум откладывать.
Уже на другой день, 7 августа, Язов вызывает генерала Грачева, командующего ВДВ – самыми боеспособными, элитными войсками страны – и посылает его в КГБ. Грачеву вместе с лубянскими специалистами приказано подготовить некий план действий.
Это была первая и одна из самых серьезных ошибок путчистов. К тому времени Ельцин успел уже обаять… да что там обаять – давайте говорить начистоту – завербовать Грачева.
В мае Ельцин вместе с Грачевым ездил в тульскую дивизию ВДВ. Никто из руководителей такого ранга прежде не разговаривал с Грачевым столь нежно и доверительно. («Все, что налито, было выпито», – вспоминал очевидец этого визита генерал Лебедь.) Они даже уединились потом, и Ельцин, ласково приобняв Грачева, спросил его прямо в лоб: случись что, пойдешь против меня? И Грачев, разгоряченный уже выпитым – а пить он любил и умел, не уступая по темпам даже Ельцину, залпом осушал неразлучную командирскую кружку, за что, впрочем, и был любим – заплетающимся языком ответил: что вы… дорогой наш Борис Николаевич… доведется – жизнь за вас положу…
Словом, типичный разговор двух типичных субъектов из серии «ты меня уважаешь».
Зам.министра обороны Владислав Ачалов, командовавший ВДВ до Грачева (его повысили в конце 1990 года), рассказывал мне много интересного об этом историческом рандеву. Приезд Ельцина в Тулу готовил он сам, но в последний момент Язов поручил принимать гостя Грачеву.
Все, что творилось во время визита, скрупулезно фиксировалось разведкой ВДВ. Подробный, едва ли не поминутный отчет вкупе с фотографиями лег потом на стол Ачалову и Язову.
«Ельцин напился до беспамятства, – говорит Ачалов. – Творил черт знает что. Разделся догола и бегал в таком виде. Фотографии президента в неглиже сохранились у меня до сих пор: еще в 1993 году я спрятал их в надежном месте».[17]
Тульские гуляния оставили глубокий след в сердце Грачева. Он понял, что если Ельцин придет к власти, настанет и его, Грачева, звездный час. Но рисковать понапрасну Павел Сергеевич тоже не хотел: лучше быть действующим командующим ВДВ, чем отставным генералом.
Сомневаюсь, чтобы он успел предупредить Ельцина о планах Крючкова и Язова. По крайней мере, никаких свидетельств на сей счет нет. Это уже потом, в разгар событий, Грачев сделает свой выбор и переметнется в стан демократов.
Тем временем число будущих заговорщиков множится. К перечисленным выше товарищам присоединяются премьер-министр Павлов, шеф МВД Пуго, спикер союзного парламента Лукьянов, главком сухопутных войск Варенников. То есть практически все первые лица государства.
Хотя бы уже поэтому именовать их путчистами – довольно затруднительно.
Что такое переворот с юридической точки зрения? Свержение конституционного строя. Захват власти.
Но члены ГКЧП не только не собирались ничего свергать, а, напротив, хотели этот самый конституционный строй сохранить. Да и что могли захватывать и. о. президента, премьер, спикер и три силовых министра? Власть, которая у них и без того имелась?
Ничто не мешало Крючкову с компанией ввести ЧП в любой момент. На время отсутствия Горбачева все полномочия находились в руках вице-президента Янаева. Парламент – Верховный Совет СССР, – ведомый Лукьяновым, наверняка одобрил бы любые их действия.
Но они почему-то решают отправить к Горбачеву делегацию, дабы уговорить его отсрочить Союзный договор и ввести в стране чрезвычайное положение.
Час от часу не легче. По такой логике путчистами следует признать и Гучкова с Шульгиным, которые, как известно, в феврале 1917 года убедили Николая II отречься от престола.
18 августа Болдин, Бакланов, Варенников и Шенин едут в Форос, на президентскую дачу (она же объект «Заря»), и битый час уговаривают Горбачева подписать указ о введении ЧП.
Вообще, разговор этот происходил довольно странно. Начнем с того, что каждая из сторон описывает его по-своему.
Горбачев утверждает, например, что на все предложения он ответил решительным отказом, покрыл соратников матом и назвал авантюристами.
«Авантюристы» же – в частности Болдин – уверяют, что под конец разговора генсек, наоборот, с доводами их согласился. Особенно тревожило его, будут ли распространяться меры ЧП на действия ельцинского руководства. Услышав утвердительный ответ, Горбачев якобы махнул рукой: «Шут с вами, делайте как хотите!» «И даже, – уверяет шеф президентского аппарата, – дал несколько советов, как лучше, с его точки зрения, ввести чрезвычайное положение».
Кто из них говорит правду – понять трудно. Однако существуют некие узловые детали, которые обе стороны признают. Так вот, детали эти заставляют задуматься о многом.
Ну, допустим: на прощание Горбачев пожал всем визитерам руки.
Нормально, да? Тебя пришли свергать, а ты чуть ли не обниматься лезешь.
Дальше. Все виды связи, как известно, с 15 часов 18 августа на даче были отключены. Но… только в самом дворце. В домике охраны связь оставалась. Более того, уже после отъезда парламентеров Горбачев сделал оттуда пару звонков.
Он позвонил, например, Аркадию Вольскому. Но исключительно для того, чтобы предупредить: по радио скажут, что Горбачев болен, но ты-то знай, я здоров! Вольский ничего не смог понять. Цирк какой-то!
С тем же успехом, когда в твою квартиру ломятся бандиты, вместо «02» следует набирать Мосгорсправку.
Почему Горбачев не позвонил Бушу, Колю или Миттерану? (Кстати, «красный телефон» для прямой связи с президентом США заблокирован не был.) Почему не связался, в конце концов, с тем же Ельциным.
Одним этим звонком он мгновенно опередил бы заговорщиков и разрушил все их планы. Но вместо этого свергнутый Михаил Сергеевич преспокойно отправляется ужинать, заказывает марочные вина, а потом идет всей семьей в кинозал: смотреть какой-то приключенческий боевик.
А связь ведь была не только в доме охраны. Она оставалась и в президентских машинах, припаркованных в гараже. Гараж, правда, по указанию начальника Службы охраны КГБ Плеханова опечатали. Но сорвать с ворот бумажку с лиловым штампом – сущая пара пустяков…
На своей первой же пресс-конференции после того, как вырвется он из застенков , Михаил Сергеевич выдвинет еще более странное объяснение собственной пассивности. Якобы 17 августа – сиречь за день до приезда парламентеров – узел правительственной связи на его даче был разрушен специально присланной группой специалистов КГБ.
Об этой версии, впрочем, никогда больше он не вспоминал. И правильно делал. Потому что уничтожить узел спецсвязи – чисто технически – попросту нереально. Эту многотонную махину можно только демонтировать и вывезти, чем никто, понятно, не заморачивался.
Да и как в таком случае Горбачев мог звонить в Москву: тому же Вольскому или, например, первому зампредсовмина СССР Щербакову (Щербаков говорил об этом сам)?
Идем дальше. Рядом с Горбачевым оставались верные телохранители: двадцать здоровяков. Табельного оружия, кстати, ни у кого из них не отобрали: напротив, они еще и взяли в руки автоматы. Но генсек реальным страстям предпочел отчего-то страсти киношные .
«Если бы Михаил Сергеевич хотел изменить свое положение! – пишет начальник его личной охраны Владимир Медведев. – Ребята были у меня под рукой. В моем подчинении были резервный самолет “Ту-134” и вертолет. Технически – пара пустяков: взять их (путчистов. – Авт .) и в наручниках привезти в Москву. В столице бы заявились, и там еще можно было накрыть кого угодно. Было еще только 18-е…»
«У охраны были контакты с пограничниками, моряками, которые охраняли безопасность президентского отдыха, – подтверждает вице-президент Янаев. – И те несколько раз предлагали вывезти Горбачева куда угодно и связать его с кем угодно».
Странно? Еще как!
Но Горбачев на это отвечает: «Заговорщики как раз этого и добивались. Чтобы можно было открыть стрельбу и пристрелить меня».
Нет, он точно пересмотрел лишку боевиков. Да если б хотели его пристрелить, кокнули б как миленького безо всяких поводов, а потом инсценировали все, что угодно: и попытку к бегству, и сопротивление.
Но в том-то и штука, что никто убивать его не собирался. Ни один из членов ГКЧП подобной ответственности на себя никогда бы не взял. Все последующие события покажут, сколь трусливы и нерешительны были эти люди.
А вот еще один горбачевский пассаж. «Неужели я, президент СССР, мог полезть через забор? Чтобы повиснуть штанами на ограде?»
Не знаю, как там принято у президентов, но если бы лично от меня зависела судьба многомиллионной страны, я бы полез через забор, не раздумывая. Или хотя бы отправил на волю кого-то из надежных охранников – донести миру всю правду. (Лети на станицу, родимой расскажешь, как сына вели на расстрел.)
Не доверял он охранникам? Хорошо, но оставался еще зять Анатолий: уж он-то вряд ли повис бы штанами на ограде.
Территория объекта «Заря» была столь обширна, что затеряться на ней – труда просто не составляло. А значит, пожелай Горбачев, прорвать изоляцию можно было вполне.
Не прорвал. Получается, ему это было не нужно. Или дражайшая Раиса Максимовна не разрешала.
Зато по ее совету Горбачев записал на любительскую камеру обращение к народам мира. Но положил его… в свой портфель.
(Кассету, впрочем, пришлось потом переписывать заново. Все, что делалось в эти дни, было не слава богу. Сплошной балаган: не понос, так золотуха.
Впопыхах зять Анатолий схватил первую попавшуюся кассету, но оказалось, что это был незабвенный фильм «Девять с половиной недель». Горбачев с траурным выражением лица появлялся на экране аккурат в тот момент, когда мускулистый Микки Рурк сливался в экстазе с обнаженной красоткой Ким Бессинджер.)
Впрочем, они стоили друг друга: президент СССР и его тюремщики . Один, вместо того чтобы спасать отечество, усаживается в кинозале. Другие – тут же принимаются выпивать: то ли с горя, то ли с радости.
Когда ходоки вернулись из Фороса в Кремль, все они уже, как выразился потом на допросе маршал Язов, были «под хмельком»: пить бросились еще в самолете.
А в Кремле – та же картина. Вице-президента Янаева еле-еле сумели вытащить на экстренное заседание с какого-то дачного сабантуя . К тому времени был он уже хорош : вошел в зал прыгающей, хмельной походкой, с трудом уселся в председательское кресло.
«Мы тут сидим, важные дела обсуждаем, а вице-президент где-то гуляет», – укоризненно покачал головой премьер Павлов. Впрочем, тугощекий Павлов находился в состоянии не лучшем. (Той же ночью, от волнения и обилия виски он потеряет сознание прямо в кабинете, с гипертоническим кризом будет спешно эвакуирован на дачу, под надзор врачей, где в постели и переждет все «чрезвычайные» дни.)
Потом многие из участников этой тайной вечери будут говорить, что их не покидало ощущение какого-то дурного водевиля; пьяного застолья.
Никакого четкого плана действий у путчистов не было. Куда двигаться, с чего начинать – они попросту не понимали.
«Целый вечер 18 августа в кабинете… шел какой-то словесный базар, трудно было разобраться, кто и что здесь решает. Не видно было среди присутствующих государственных мужей…», – говорил на следствии зам.министра обороны Владислав Ачалов.
Самым тяжелым делом оказалось уговорить Янаева подписать указ о вступлении в президентскую должность. Без этого формального акта любые ухищрения становились бессмысленными.
Вице-президент долго отнекивался. Он прикуривал одну сигарету от другой, заплетающимся языком уверял, что не готов к такой ответственной миссии, предлагал возглавить ГКЧП более достойным (например Лукьянову). И вообще: «пусть Михаил Сергеевич вернется, тогда и поговорим».
Соратники наперебой объясняли Янаеву, что никакой ответственности ему брать на себя не придется: его дело лишь подписывать указы, а все остальное они обеспечат сами; а как только Горбачев поправится, он тут же приступит к прежней работе. Наконец, Янаев согласился.
Подпись, поставленная им на подсунутом Крючковым указе, отменно характеризует состояние, в котором прибывал вице-президент: прыгающий, нерешительный росчерк, сделанный дрожащей рукой. Но этой хмельной закорючки вполне хватило, чтобы изменить ход мировой истории.
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ
После смерти Сталина в высших эшелонах власти развернулась борьба за власть. Необычайную активность в этом процессе проявил Н. Хрущев.
В середине июля 1953 г., на одном из заседаний в Кремле, которое вел Маленков, Хрущев выступил с обвинениями в адрес Лаврентия Берии. Он обвинил его в карьеризме, национализме, а также в связях с английской и муссаватистской разведками. Его поддержали Булганин, Молотов и другие члены правительства.
Как только приступили к голосованию, Маленков нажал скрытую кнопку звонка, что явилось сигналом к немедленному аресту Берии. Боясь, что сторонники Берии смогут организовать массовые беспорядки, в Москву были введены Кантемировская и Таманская танковые дивизии, занявшие ключевые позиции в центре города. Полностью была заменена охрана Кремля, арестованы сотрудники Берии. Военной стороной этой акции руководил лично Г. К. Жуков.
А что же Ельцин? Все то время, пока горе-путчисты уламывали сначала Горбачева, а потом Янаева, российский президент спокойно пребывал с визитом в Казахстане.
Нурсултан Назарбаев принимал его столь радушно, что вылет в Москву пришлось отложить даже на пару часов: Ельцину требовалось хоть немного прийти в себя.
Потом, правда, в ход будет пущена версия, что вылет задержали специально, поскольку Ельцина вроде как собирались уничтожить прямо в воздухе. В своих мемуарах Борис Николаевич пишет об этом прямо, кидая камешки в назарбаевский огород.
«Вылет отложили на час. Потом еще на час. У Нурсултана Абишевича восточное гостеприимство… но хватка та же. И вот тут я почувствовал неладное. Какой-то перебор, пережим… Меня клонило в сон. Перед глазами – сплошные хороводы».
Ясное дело. Столько выпить на жаре, да еще под жирные азиатские яства – всякие там бешбармак, лагман, манты – не то что хороводы – черти перед глазами запляшут.
И тем не менее вопрос поставлен непраздный. Почему ГКЧП не уничтожило… ну ладно, хотя бы не изолировало Ельцина. Упрячь они его в какой-нибудь комфортабельный зиндан , развязка всего действа была бы совершенно иной.
Заговорщики не могли, просто не имели права недооценивать Ельцина. В конце концов, он был самым популярным политиком в России – истинным народным лидером.
Самое интересное, что понимать-то они понимали, но толку никакого с этого не было.
Начальник 7 управления КГБ (наружное наблюдение) генерал Расщепов показывал на допросе, что еще 17 августа на совещании у зам. министра обороны СССР Ачалова нейтрализация Ельцина обсуждалась детально.
Разумеется, об аресте или тем паче ликвидации речи не шло. Говорилось обтекаемо : нужно, мол, обеспечить безопасность переговоров советского руководства с Ельциным. А для этого ельцинский самолет следует под благовидным предлогом посадить не во «Внуково», а на военном аэродроме «Чкаловский».
Цитата из протокола допроса генерала Расщепова:
«Командир особой дивизии КГБ должен был пригласить Ельцина в здание аэровокзала, где, как я понял из разговора, у него должен был состояться разговор с министром обороны Язовым. Перед подразделением ВДВ и Группой “А” ставилась задача нейтрализовать охрану Ельцина».
Группа «А» (она же «Альфа») знала в «Чкаловском» каждый камень. На этом аэродроме она регулярно проводила учения по захвату самолетов.
Однако в последний момент заговорщики дали вдруг слабину. Они будто бы опасались, что Ельцин заподозрит неладное и прикажет посадить самолет не на «Чкаловский», а в «Быково».
Объяснение довольно странное. Ельцин по определению не мог ничего заподозрить, ибо к моменту вылета из братского Казахстана был уже сильно, скажем так, возбужден . Да и зачем нужно было нейтрализовать его именно в «Чкаловском»? Почему не во «Внуково»? Если нейтрализация такая требовалась вообще.
Нет – говорит член ГКЧП Олег Шенин, не требовалась. «Необходимости в его аресте не было, достаточно было лишь задержать самолет. Или принять другие меры, чтобы на момент ГКЧП Ельцин не присутствовал в столице».
Но Ельцин почему-то спокойно приземляется в итоге во «Внуково». На ногах он еще держался. Других его соратников пришлось грузить в машину штабелями…
Служба наружного наблюдения КГБ довела президента до правительственного поселка «Архангельское», где жил он тогда. Еще раньше топтуны досконально обследовали территорию поселка.
История не донесла, каким был сон Ельцина в ночь на 19 августа. Возможно, после выпитого спал он без задних ног. А может быть, как раз мучился бессонницей.
Бессонница давно уже превратилась для него в настоящий кошмар. Он ворочался часами, пытаясь считать про себя, бродил по комнате, но организм настолько был уже изношен, что вернуть сон могла одна только водка. Да и то ненадолго. Когда у Ельцина начинался… э-э, как бы помягче выразиться… некий веселый цикл, сон исчезал напрочь.
Читать бесплатно другие книги:
