Венецианский купец. Книга 1 Распопов Дмитрий

Глава 4

На удивление отца, Франческо Бадоэр и его свита вели себя спокойно. Наоборот, было впору бросаться на своих родственников, которые откровенно задевали нежданных гостей, когда думали, что этого никто не видит. В такие моменты рядом появлялся я и пристально смотрел на зачинщиков, обычно этого хватало, чтобы на время конфликты утихали.

Даже дож, прибывший последним, и тот был удивлён, увидев сеньора Франческо в нашем доме, он высказал пару благодарственных слов главам обоих семейств, которые впервые за двести лет пошли навстречу друг другу. Переубеждать его, конечно же, никто не стал, поэтому, едва он ушёл, следом заторопился и мой гость.

Я, естественно, пошёл его провожать, не забыв захватить кошель с вышитым гербом семьи. Дождавшись, когда его свита и сопровождающая девушка сядут в лодку, я протянул деньги.

– Сеньор, позвольте вернуть вам долг.

Тот хмыкнул, не притрагиваясь к кошелю.

– Считай это подарком на свой день рождения, юный отпрыск Дандоло.

Я едва не насильно вложил ему кошель в руку.

– Господин Франческо, я всегда плачу по своим счетам. И сейчас, и в будущем.

Ехидная улыбка сползла с его лица и он стал предельно серьёзным, услышав последние слова.

– Я запомню это, сеньор Витале.

Мне оставалось только склониться перед ним, направляясь в дом. Мои дела на сегодня были закончены, оставалось заняться перед сном расписанием. С завтрашнего дня я планировал начать настоящую учёбу, а для этого следовало тщательно продумать свой день, оставляя в нём время для еды, прогулки, а также разогрева мышц. Я не планировал давать столь юному телу большие нагрузки, пока копошащийся и что-то перестраивающий в теле симбионт не будет готов предоставить мне больше возможностей. Пока же было достаточно того, что он подготовил мой мозг к обильному приёму информации, всё как я любил в своё время. Оставив взрослых праздновать, я поднялся наверх, забирая с собой толстую восковую свечу.

***

– Витале! – утром меня разбудил громкий голос отца, так что я, с трудом разлепив глаза, поднял голову от деревянного стола, на котором вчера заснул. Часть букв расписания отпечатались у меня на щеке и пришлось стирать это безобразие, пока в комнату не нагрянули родители.

При виде плети в руках главы семейства мне стало не по себе, но вот в другой руке он держал письмо, которым возбуждённо потрясал в воздухе, показывая его то мне, то маме. Оба родителя при этом громко восклицали и вспоминали Деву Марию.

– Что случилось? – я спрыгнул со скамейки, которая была мне ещё высока, и подошёл к ним ближе, косясь всё время на его левую руку, где находилось орудие наказания.

– Письмо от главы рода Бадоэр, – он протянул мне официальный документ, поскольку на нём красовалась обломленная восковая печать, скрепляющая документ.

Я бегло пробежался взглядом по листу, что тут же отметила мама, увидев заодно на моей щеке чернильные буквы. Ойкнув, она сама бросилась их оттирать, не позвав даже прислугу.

– Значит, та таинственная девушка вчера была его дочерью? – я вернул ему документ. – Ответь отказом, я не собираюсь жениться ни сейчас, ни в ближайшем обозримом будущем.

Отец удивлённо замер.

– Мы, конечно, слышали вчера про твои планы, и, раз уж зашёл такой серьёзный разговор о твоём будущем, будь добр, пожалуйста, посвяти нас в свои грандиозные задумки хотя бы на ближайшие пять лет.

– Тут нет никакого секрета! – я гордо поднял голову. – Я стану великим мореплавателем, полководцем, политиком, как ты отец, только быстрее!

– Ха-ха-ха! – оба родителя не смогли сдержать смеха и закатились так громко, что в комнату заглянули его охранники. Увидев, что взрослые хохочут над надувшимся от возмущения ребёнком, они удалились, оставив нас втроём.

– И вы мне крайне в этом поможете, если не будете ограничивать в средствах! – воинственно продолжил я, отбиваясь от объятий графини, которая в порыве умиления стала меня обнимать и тискать.

– И сколько же вам нужно, великий полководец?! – смеющийся отец лукаво на меня посмотрел.

– А сколько у нас есть? – на иудейский манер спросил я, что вызвало ещё больше смеха.

– Много, у нас много денег, – устав смеяться, он опустился на скамью.

– Тогда разреши хотя бы под присмотром матушки тратить столько, сколько нужно для моего обучения! Почему я вынужден выпрашивать деньги у наших врагов?!

Тут он посерьёзнел и взглянул на плётку.

«Чую, зря я ему об этом сейчас напомнил», – пронеслась в голове мысль, верность которой он тут же подтвердил.

– Кстати, да, ложись, – он показал жестом на свои колени.

– Энрико! – мама сразу забеспокоилась, подходя ближе.

Я безропотно лёг и принял пять ударов по филейной части, но, поднявшись, спокойно спросил:

– Ну так что, отец? Теперь мне можно будет тратить деньги?

Он хоть и не бил со всей силы, но моё поведение выбило его из колеи. Он задумался и, перечитав письмо, спросил:

– Я соглашусь при одном условии.

– Каком же?! – мои глаза сверкнули от радости.

– Вот это – шаг к примирению наших родов, – он покачал передо мной листом желтоватой бумаги, – двести лет вражды могут закончиться вашей свадьбой с его дочерью. Не будет больше убийств твоих родных в подворотнях, внезапных отравлений на пирах, мир придёт в оба великих дома.

– Что ты хочешь? – его тон мне совсем перестал нравиться.

– Помолвка ваша состоится сейчас, свадьба через шесть лет, – жёстко сказал он, глядя мне прямо в глаза, – вот будет твоя плата за доступ к деньгам рода. Ты поможешь семье, и семья заплатит тебе за это.

– Энрико! Это слишком жестоко! Он ведь ещё ребёнок! – мама возмущённо бросилась ко мне, закрывая собой.

Но я уже всё решил. Деньги сейчас мне были важнее всего.

– Знаешь, я слышал одну притчу, отец, – я вышел из-за спины женщины и встал напротив него, – которая, как никакая другая, подходит под этот момент.

– Ну же, удиви меня, – усмехнулся он, приготовившись слушать.

– Один султан как-то объявил награду среди своих подданных, заявив, что тот, кто научит осла из его конюшен говорить, получит десять золотых монет. А если нет, соискателю отрубят голову.

– И что? Нашёлся кто-то смелый или глупый, кто вызвался это сделать? – его заинтересовала моя история.

– Да, один философ забрал деньги, осла и пообещал вернуть его говорящим ровно через десять лет, – я сделал паузу.

– И? В чём мораль притчи? – поторопил он меня, всё ещё не понимая.

– Десять лет – большой срок, – сказал себе под нос философ за воротами дворца, – за это время может умереть либо осёл, либо султан.

У родителей сначала отпали челюсти, затем они истерично захохотали, даже громче, чем в прошлый раз. Всхлипывая сквозь слёзы, глава рода умоляюще простонал:

– Дьявол меня забери, Витале, постарайся, пожалуйста, чтобы за шесть лет до твоей свадьбы не умер хотя бы Франческо!

Я сделал непроницаемое лицо, что ещё больше насмешило их.

– Сегодня же расскажу твою историю во дворце дожа, – посмеиваясь и вытирая слёзы, он поднялся со скамьи, – прости, но мне и правда пора. Не знаю, когда вернусь, но мне нужно быть в Константинополе. Деньги можешь брать у мамы, она точно не даст потратить тебе лишнего, как, например, это делают твои дяди.

Оба взрослых обменялись понимающими улыбками.

– А когда ты ответишь им? – я показал на письмо в его руках.

– За меня ответит Контесса, – он передал бумагу жене, – всё, обними меня, и я пойду попрощаюсь с твоими братьями.

– Береги себя! – я обнял его за шею, а он в ответ, растрепав мои волосы, направился к двери.

– Загляну к тебе позже, как провожу отца, – одними губами прошептала мне мама, уходя следом за ним.

Когда оба вышли, с моего лица пропала детская улыбка.

«Ладно, хотя бы так», – в мозгу прокрутились мысли, и я остановился на том, что мне давно пора позавтракать и ознакомить своих рабов с их расписанием.

Собрав заполненные листы со стола, я направился вниз, в крыло прислуги. Лакеи низко кланялись при встрече, когда я проходил мимо, я же искал охраняемые двумя вооружёнными охранниками комнаты. Открыв первую нужную дверь и увидев девушку, испуганно вскочившую с матраса на полу при моём появлении, поманил её за собой пальцем, заводя во вторую комнату, где тесно сгрудились мужчины.

– В общем, так, – я посмотрел на них, чувствуя на себе внимательные взгляды, – зачитываю правила.

Подняв мной вчера написанный первый лист на уровень глаз, я быстро его прочитал, надеясь, что те, кто понимает венето, переведут или хотя бы донесут смысл моего крайне простого послания:

– Неповиновение – десять плетей.

– Лень – десять плетей.

– Неподготовка к уроку – десять плетей.

– Тупость на уроках – десять плетей.

– Обучение меня не тому, о чем прошу, – десять плетей.

– Вопросы? – я поднял голову.

Скептически настроенный норман, на ломаной латыни поинтересовался:

– А кроме плетей, что-то ещё будет?

– Да, возвращение на невольничий рынок, если будешь меня бесить. Это понятно?

Он нехотя кивнул.

– Ну и напоследок, тот, кто серьёзно отнесётся к делу и будет полезен, получит вольную и десять шиллингов, – закончил я, передавая хилому студенту-французу кипу листов, – здесь расписание для каждого. Раздай и смотри не перепутай.

– Слушаюсь, господин! – тут же согнулся он в поклоне.

– С тебя и начнём тогда, как с более понятливого, – я подошёл к двери и попросил стражей открыть соседнюю дверь, которую по моей просьбе переоборудовали в маленький учебный класс с единственной партой и восковыми табличками, на которых можно было писать. Переводить драгоценную бумагу для обучения, было перебором.

Встав за деревянную кафедру, юноша застеснялся.

– Начнём с латыни, я её хотя бы немного понимаю, и мы сможем нормально общаться, чтобы изучать другие языки, – сделал я жест, чтобы тот приступал к обучению.

Тот сначала задумался, словно выбирая, с чего можно начать, а затем стал пытаться упросить мне задачу, описывая междометия простым языком.

– Предупреждение первое! – я поднял один палец на руке. – И последнее. Ещё раз увижу или услышу, что ты пытаешься учить меня словно неразумного ребёнка, моментально получишь плети.

Тот в ужасе вскрикнул, но попытался исправиться, торопясь и сильно нервничая при этом. Собственно говоря, так и началось моё обучение. Конечно, буквально через час, забывшись, он получил целиком заслуженное наказание, единственно, я попросил слуг не бить в полную силу, всё же он был слишком хил с виду, а покупать второго раба с его навыками я посчитал слишком расточительным.

Наверно, нужно ещё отметить, что плетей попробовали сегодня все, кроме старца китайца, поскольку его не за что было пороть. Он знал только свой язык и татарский, так что, дабы просто подступиться к нему, мне требовалось изучить русский, затем у этого же руса татарский – и только после этого пришла бы очередь китайца.

За что огребла гречанка? За попытку подружиться, чтобы к ней относились лучше, чем к остальным. Да-да, эта простушка пыталась применить на мне свои крайне незатейливые женские чары, несмотря на неоднократные предупреждения. Ничего, знакомство с главой охраны дворца и его плёткой, похоже, пошло ей на пользу.

***

В комнату вошёл трясущийся и обливающийся потом студент, бессильным мешком упав на свой матрас.

– Матерь Богородица, за что ты наказываешь меня, – у него не было сил даже перекреститься, – это дьявол, а не ребёнок!

Обычно немногословный араб, знающий, что следующая очередь будет его, как только в комнату заглянут суровые стражи, поднялся со своего места.

– Я в бою уставал меньше, – пробурчал он себе под нос, – это исчадие шайтана высасывает из меня все силы, словно легион демонов.

– Ха-ха, Керим, – девушка, в дневное время находясь среди остальных, поднялась на локотке, болезненно поморщившись при этом, – что на тебя нашло? Будто в кандалах своих братьев было лучше?

– Молчи, неверная, – шикнул тот, – вот уже месяц прошёл со дня нашей первой встречи, а я уже начинаю думать, что в кандалах было бы проще и спокойней.

– Заметь, он ещё даже не начал заниматься с мечом, – на ломаном венето, который все невольные учителя выучили в той или иной мере за это время, обратился к нему хмурый норман, которому доставалось больше всех плетей за откровенную лень, – я тоже мечтаю, чтобы Один смилостивился надо мной и оградил от этого выродка Локи.

Араб, пробормотав нечто невнятное, пошёл следом за слугами маленького отродья, которое непонятно когда ело и спало, не говоря уже о чисто детских играх, которых, все смутно об этом стали догадываться, никогда в его жизни и не было. Юный хозяин вечно был в делах. То прикрикивал на слуг, таскавших слитки и мешки с материалами в выделенный ему флигель, то отправлялся на какие-то прогулки со своим дядей, возвращаясь оттуда крайне довольным, то, вот как сейчас, когда приходило время занятий, не хуже заправского палача вытягивал из целой кучи взрослых людей необходимые ему знания. Да ещё и попробуй поспорить, он тут же зовёт охрану, которая с превеликим удовольствием выписывает положенные удары.

Глава 5

– Наконец-то! – я едва не ёрзал от нетерпения, когда мне впервые привели старика. Три месяца ада с тупоголовыми взрослыми, категорически не желавшими меня учить, и вот наконец после освоения татарского дошла очередь и до старика-китайца, который всё это время тихо и спокойно просиживал дни в общей комнате, ни с кем особо не общаясь.

Приглашённый слугами, он вошёл в комнату и сначала поклонился мне, затем подошёл к кафедре, встав за неё.

– Прошу простить меня, юный господин, – на очень приличном венето, обратился он ко мне, – что заставил вас так долго ждать, но мне нужно было лучше вас узнать.

У меня отпала челюсть.

– Проклятый старикашка! – моему возмущению не было предела. – Ты говоришь на нашем языке, да ещё и так чисто! Притворялся столько времени, негодяй!

На его губах появилась улыбка.

– Юный господин неправ, – спокойно ответил он на эти возмущённые возгласы, – прибыв в ваш дом, я и правда не знал языка, выучил его за эти месяцы.

Так элегантно меня давно в гавно не макали, хотя, если быть точным, всего три месяца прошло с того памятного дня на невольничьем рынке, где мне элегантно указал на место господин Франческо. От полного удивления, поражённый его грамотной и практически идеальной речью с едва уловимым акцентом, я второй раз за свою короткую жизнь был наказан за самодовольство и упоение собственной значимостью. Пока я бахвалился и радовался тому, с какой скоростью изучаю языки, тихий и неприметный старик узнал то, чего хватило бы, чтобы прирезать нас всех темной ночкой, будь он вражеским шпионом.

– Ладно, старик, будем считать, я тебе поверил, – скрывая за грубостью растерянность от унижения, которое устроил сам себе, поёрзал я на скамье, – давай тогда знакомиться, раз ты так хорошо говоришь на венето.

– Я просто скромный лекарь, Чжан Юаньсу, – он сложил руки и глубоко мне поклонился.

– Не верю я больше твоей хитрой роже, – буркнул я, бесясь от его спокойствия, – давай подробности. Кто, чем занимался, что можешь, кроме языка. Может, ты ещё что выучил, пока тут жил?

Он назвал возраст по своему календарю, так что пришлось пересчитывать от Рождества Христова, оказалось, что ему на сегодня семьдесят шесть лет.

– Подождём с китайским, расскажи про медицину, я оценю твои способности.

Старик в первый раз посмотрел на меня с глубоким удивлением, которое моментально скрылось за его поклоном и тихой, льющейся, словно ручей, речью. Он стал задвигать мне про меридианы, чи, цы и прочую муть, так что я даже разулыбался, понимая, что на голову его превосхожу своими знаниями. И дело было даже не в гормонах детского тела, которые постоянно сбивали мой серьезный настрой. Постоянное желание мозга и тела, чтобы им все восхищались и любили, так расшатывало мою взрослую психику, что, даже понимая, что часто веду себя словно малолетний кретин, я ничего не мог поделать. К тому же постоянно что-то настраивающий симбионт никак не помогал мне прийти в чувство, то увеличивая, то уменьшая концентрацию гормонов в организме, он словно медленно, но верно превращал меня в ребёнка со знаниями взрослого.

«Может быть, поэтому симбионтов и внедряли в организм только полностью сформировавшимся людям?» – мелькнула в голове запоздалая мысль, поскольку всё равно ничего поделать с этим я не мог.

Симбионт химичил, меня колбасило, тело ребёнка было довольно жизнью, так мы и существовали все вместе всё это время.

– Старик, напрашиваешься на плети, – нахмурился я, – давай лучше к китайскому перейдём. Может, у тебя это лучше получится.

– М-м-м, а не может ли уважаемый юный господин рассказать глупому неучу о том, что знает он сам в медицине? – старик низко поклонился, оставаясь непоколебимым, несмотря на все мои подначки, это здорово бесило.

– Хорошо, тогда лучше задавай вопросы, – безразлично отмахнулся я, – а поскольку урок уже сорван, в конце получишь десять плетей, чтобы не отрывался от коллектива.

– Как будет угодно моему господину, – он снова низко поклонился.

– Давай, спрашивай, у нас мало времени, – поторопил его я.

Он начал с простых вопросов, на которые я довольно бегло отвечал, но затем они становились всё сложнее и сложнее, пока по итогу, обливаясь потом и краснея от злобы, я не признался, что на его следующий вопрос не знаю ответа. Я всё же был оперативником, а не квалифицированным врачом или биологом.

Он не отреагировал на мой злобный выкрик, лишь тень улыбки скользнула по губам. В организм мне моментально добавили какого-то нового гормона, который вместо того, чтобы привести меня в чувство, как нормального взрослого, ещё больше вывел из себя.

«Проклятый старикашка, проклятый симбионт!» – рыча от ярости, я спрыгнул со скамьи и, схватив китайца за подол длинной робы, потащил за собой.

Проведя в комнату, где учителям обычно выдавали удары, я снял камзол, затем нижнюю рубаху, а потом под ошеломлёнными взглядами стражи сам встал к широкой деревянной доске, куда обычно привязывали истязуемых.

– Энрике, один удар мне! – приказал я одному из стражников, но тот в ужасе от этой идеи отшатнулся.

– Я хочу себя наказать, – скомандовал я начальнику охраны, когда тот, привлечённый большим количеством народа, появился в дверях, – твои трусы не хотят этого делать!

Тот молча, словно ничего и не происходило, взял плеть из рук своих подчинённых и, замахнувшись, ударил меня. Кожу обожгло.

– Нежнее мог бы, гад! – прошипел я, скривившись от боли. – Это самонаказание, а не развлечение для челяди.

Тот пожал плечами, затем также молча вышел из комнаты, вернувшись к своим делам.

Ко мне тут же бросились две кормилицы, сначала промокнув чистыми простынями, смоченными в винном уксусе, спину и только затем подав мне новую одежду.

– Доволен? Мерзкий старикашка! – одевшись, я повернулся к невозмутимому китайцу.

Тот ничего не ответил.

– Ладно, вернёмся в класс, будешь меня теперь нормально учить, – погрозил я ему кулаком, – если такой умный, я теперь с тебя не слезу, ирод.

Мне показалось, или его маска невозмутимости дала трещину, впервые за то время, что мы были знакомы.

«Да нет, конечно», – отмахнулся я от подобных мыслей, наверно, тени от пламени свечей повлияли на моё воображение.

За шесть следующих часов я вволю отомстил, выжимая его словно губку, и моментально впитывая всё то, что он говорил. Когда старик стал пошатываться от усталости, я, довольный собой, отвёл его не в общую комнату, а во вторую, где жила гречанка.

– Принимай постояльца, – сказал я ей, распоряжаясь, чтобы сюда поставили две простые скамьи, похожие на те, на которых спали слуги во дворце, и принесли нормальное постельное бельё, но только для старика, – бонус, так сказать, за хорошую работу.

Он склонился передо мной.

Единственным неприятным последствием сегодняшнего дня стало то, что новость о моём самонаказании на виду у слуг со скоростью лесного пожара долетела до мамы. Поэтому вечером, я имел с ней разговор. Который начался неприятно, но я объяснил мотивы своего поступка, а также причину, по которой так поступил. Это ввергло мать в такие раздумья, что она наконец задумчиво произнесла:

– Я не знаю, что сказать. Поэтому, думаю, будет уместно, если ты завтра сходишь в церковь к моему духовнику и исповедуешься ему, дорогой. Он человек учёный, что-то да подскажет.

От каждого её слова у меня сводило зубы, но с чем-чем, а уж с верой точно не стоило шутить в этом веке, так что я, чтобы её не расстраивать, конечно же, согласился.

***

Утром, на мессе, всё прошло просто отлично. Я благочестиво крестился со всеми и повторял слова молитвы вслед за епископом. Проблемы начались, когда нас оставили с духовником вдвоём. Мало мне было вчера хитрого китайца, знавшего больше, чем он показывал, так ещё и грёбаный симбионт плеснул в организм какой-то очередной коктейль гормонов, приведший меня в крайне благостное расположение духа, практически примирив с последующими двумя часами притворства. Но… если бы не один факт. Духовник моей матушки оказался тупым и беспросветным фанатиком, который, к тому же, очень плохо знал Священные Писания, зато много чего думал о себе, как об особе, обслуживающей высокие Венецианские дома.

Сначала я всеми силами сдерживался, помня вчерашнего китайца, старался не обращать внимания на ошибки в его латыни, но, когда он начал откровенно привирать, неверно цитируя строчки Ветхого Завета, который среди прочих Священных книг я знал наизусть, это меня окончательно добило, и я стал каждую ошибку комментировать и поправлять вслух, чем, естественно, моментально вывел его из себя.

Под громкие крики и обвинения в ереси меня вытолкнули из кельи в руки напуганной матери, тут же вокруг образовалась толпа любопытных монахов и людей из свит представителей большинства крупных родов города, которые присутствовали вместе с нами на мессе.

– Исчадие ада! Антихрист! – брызгая слюной, орал тот, тыкая в меня грязным пальцем.

– Евангелие сначала подучите, святой отец, – бросил я едва слышно, но, видимо, если с умом у него и было скудно, то слышал он преотлично, с ещё большей силой накинувшись на меня с обвинениями.

Мама от такого то краснела, то бледнела, едва не теряя сознание.

– Что происходит, брат Дионис? – Люди, глаза которых едва не горели в счастливом предвкушении того, что они обо всём произошедшем расскажут всем своим друзьям и знакомым, мгновенно расступились перед епископом, который и служил недавно мессу, рассчитывая на щедрое подаяние для собора от важных семей Венеции. Он подошёл к нам ближе.

– Этот… это… антихрист! – духовник, находясь в крайнем возбуждении, не мог связать и двух слов.

Я, снова вспомнив, какой урок мне преподал вчера китаец, внезапно успокоился и голосом, полным смирения, ответил:

– Ваше преосвященство, позвольте лучше я объясню. Мы со святым отцом вступили в диспут относительно правильности толкования некоторых строк Евангелия. Он уж слишком возбудился от этого, поэтому, может, вы рассудите нас?

Епископ, явно прекрасно зная возможности своего подопечного, засомневался было в ответе, но потом, кинув взгляд на кроткую овечку в виде меня, которая стояла, смиренно опустив глазки в пол, решился выяснить подробности при всех.

Говорил я не на высокой латыни, потому что пока не представлял, кто бы мог меня ей научить, зато прекрасно шпарил на простонародной sermo vulgaris. Я с такой скоростью застрочил на латинском языке цитатами из Евангелия, в которых мамин духовник явно путался, что не только епископ, но и все присутствующие затихли в священном экстазе. А когда я перешёл не к проговариванию строк, а к напеванию, неожиданно рядом со мной стали подпевать и остальные, и вскоре все присутствующие соединились в единой, массовой молитве.

Когда последние слова гулко отзвучали под высокими сводами собора, я тихо сказал:

– Брат Дионис как раз и путает эти строки.

Толпа после моих слов синхронно перевела взгляды на монаха, который мгновенно вспотел от подобного внимания. Тыкаясь и мыкаясь, ошибаясь в словах, он, конечно же, и близко не подошел к дословному пересказу того, что здесь прозвучало.

В толпе послышались сначала тихие смешки, что моментально было правильно понято умным епископом, который тут же, толкнув громкую речь, распустил всех по домам, попросив нас с матушкой и братом Дионисом остаться. Люди полноводной рекой хлынули из собора, и гул человеческих голосов прекрасно был слышен нам за закрывшимися дверьми. Ещё бы, такое событие на утренней мессе!

– Ваша светлость, – епископ наклонил голову, обращаясь к маме, – вы не будете возражать, если отныне я сам стану духовником всей вашей семьи?

– Нет! Конечно же, нет! Это такая честь для нас! – мама неверяще посмотрела на него, словно и не он сам это предложил.

– А тебя, наш маленький ангел, – он с улыбкой крокодила, который, открыв рот, полный острых зубов, вот-вот набросится на свою добычу, обратился ко мне: – Я жду вечером к себе в гости. Ты ведь не откажешь мне во встрече?

– Конечно нет, ваше преосвященство, – хмуро ответил скромный я, уже не такой радостный, что затеял эту склоку на глазах у всех.

– Вот и хорошо, тогда до вечера. Графиня! – он чуть наклонил голову, а мама в ответ сделала почти полный реверанс.

– Ваше преосвященство.

Попрощавшись, мы отправились в лодку. Оказавшись внутри паланкина, мама дала наконец волю чувствам и с сияющими от радости глазами всего меня обцеловала и умыла слезами. Тело ребёнка трепетало, наслаждаясь моментом, оставляя при этом взрослый разум недоумевать, как вообще до этого дошло?

– Мой ангел! Чего ты хочешь?! – она обнимала, не выпуская меня из объятий. – Сегодня тебе можно всё!

Слёзы радости, умиления и гордости текли по ее лицу, так что, пользуясь минутой, пока симбионт не впрыснул мне в тело очередную порцию какой-нибудь гадости, я сказал:

– Корабль! Я хочу себе личный корабль!

Графиня без малейшего колебания ответила:

– Завтра же с утра поедем в Арсенал.

И тут уже у меня полезли на лоб глаза, едва я понял, что она сейчас вообще и близко не шутит.

Глава 6

Вечером, как и было обещано, я отправился к епископу в сопровождении дяди Андреа, который, похоже, начинал примиряться с самым непоседливым племянником из трёх наличествующих. Я вообще за своими делами и занятиями даже не пересекался с братьями, не зная, чем они занимаются. Меня лично такой расклад полностью устраивал, поскольку я занимался тем, что хотел сам.

– Дядя, – я, задумчиво подперев подбородок рукой, смотрел на воду.

– Да, Витале? – взрослый повернул голову в мою сторону.

– Если у меня будет корабль, сколько нужно денег, чтобы нанять команду и полностью снарядить его в плавание?

Он нисколько не удивился моим словам, хотя, наверно, стоило. Если так здраво подумать, откуда у ребёнка может быть корабль?

– Если брать в расчёт двести гребцов и сто воинов для маленькой галеры, – он задумчиво покрутил рукой, – доспехи, оружие, запас стрел, вода, еда, то около двенадцати тысяч шиллингов, если корабль, конечно, не нуждается в дополнительном обслуживании.

– Дорого, – я тяжело вздохнул, – придётся пока отказаться от этой затеи. Вряд ли мама даст мне столько.

– Так, погоди, а откуда у тебя корабль появился? Я думал, ты просто так спрашиваешь.

– Уже не появится, – грустно ответил я, – вы, наверно, слышали о небольшом моём споре в соборе со святым отцом?

– Ещё бы, – весело хмыкнул он, – только глухой об этом не знает в городе. Собственно говоря, поэтому я тебя и сопровождаю к дому епископа. Так ведь?

– Угу.

Мы оба замолчали, каждый задумавшись о своём.

– Витале, – позвал он меня, когда мы почти приплыли к нужному дому.

– Да, дядя?

– Будь осторожен, епископ не брат Дионис.

– Я знаю, – я похлопал по своему поясу, на котором висели три увесистых мешочка, и они отозвались приятным звоном золотых монет.

Он покачал головой, помогая мне выйти, когда лодка причалила прямо к двери. Слуга помог мне перебраться в дом и, доведя до нужной комнаты, тихо удалился.

– Добрый вечер, ваше преосвященство, – я низко поклонился человеку в простой холщовой робе, который сидел за накрытым столом, видимо, приготовившись к ужину.

– Прошу тебя, сын мой, – он ласково посмотрел на меня, показывая на стул напротив себя.

Забравшись туда, я для начала прочитал две молитвы, благодаря всевышнего за хлеб насущный, и только после этого стал накладывать себе в тарелку мясо и кашу. Зорким взглядом священник всё время следил за моим поведением.

– Витале, сын мой, а что ты думаешь о поступке Каина? – ласково обратился он ко мне. – Хотелось бы услышать твоё мнение.