Черное колесо Меррит Абрахам
Теперь остров казался не огромным аметистом, а большим куполом — каменный лоб, за которым рождаются древние каменные мысли. Я не видел никакого берега, только крутые серые скалы выветренного коралла торчали из воды. Отражение в стеклянной воде делало остров шарообразным, мрачным и безжизненным миром, висящим в бесконечной смешанной лазури моря и неба.
Казалось, мы приближаемся к другой планете.
Но тут ветерок коснулся поверхности воды, и нижнее полушарие этой планеты разбилось. Крошечные облака на юге превратились в облачные горы. С черными серединами, с серебряными краями, они надвигались на нас, как строй мечников. Над ними на запад ползли перьевые полоски, словно дымы. Это означало ветер. Мы должны были расстаться с островом как можно быстрее.
Снова я проклял самоубийственную глупость Бенсона, приведшего нас в эти воды.
Мы приблизились к острову. Я увидел, что он расколот словно ударом громового молота Тора. Маленький корабль, такой, каким некогда был старый остов, мог пройти в эту щель, но для «Сьюзан Энн» она была слишком узка.
Мы вошли в миниатюрный фиорд. Его неровные, почти бесцветные стены, казалось, были сложены из войлока, сплетены из серых, лишенных листьев ветвей, связанных непреодолимой силой, как тот непроходимый барьер из колючих растений, что сторожит спящую красавицу.
Мы вошли в пролив, словно чуждые мысли в каменный мозг. Как дыхание жизни в только что сотворенного из глины Адама. Ни звука, кроме плеска весел наших лодок.
Остров как будто ждал нас, затаив дыхание.
Какая-то сила, более мощная, чем наши гребки, увлекала нас вперед. Я подумал о магнитной горе Шехеразады, которая притягивала корабли и бросала их на крутые стены. Фиорд изогнулся. Мы оглянулись. Теперь моря не было видно, мы находились на пороге иного мира.
Один матрос поднял весла.
— Нас несет течением. Можно не грести, — сказал он.
Остальные тоже подняли весла. Нас несло течением по извилистому проливу. В конце его замаячил вход в центральную лагуну — полоска песчаного берега и высокие коралловые стены, усеянные широкими черными отверстиями, подобными запавшим черным глазам без зрачков. Эти глаза, не мигая, смотрели на нас.
Остров оказался атоллом, высоко поднятым над водой, словно море не приняло его и отвергло. Круглый колодец, середина которого скрыта от внешнего мира. Идеальное пиратское убежище, вдвойне защищенное мелями снаружи и этими высокими стенами, закрывающими лагуну от ветра.
Я рассматривал черные отверстия в пористой стене. Морган сказал, что Бурилов повел искателей сокровищ в одно из них. Скала была полой, море пробило в ней многочисленные извилистые туннели, как ходы термитов в дереве.
Вначале остров показался необитаемым. Но лишь потому, что его жители хотели остаться невидимыми. Выстрелы накануне, должно быть, предупредили их, что предстоит вторжение, и они убрали с песка все свои следы. Лишь когда кладоискатели углубились в пещеры, обитатели их напали из засады.
«Призрачно белые и неземные», сказал Морган. Он один сумел вырваться наружу.
Люди — на отдаленном одиноком острове? Допустим, история Ирсули истинна; все равно Черный Педро и его товарищи не могли прожить здесь два столетия, даже если бы обладали столь огромной продолжительностью жизни. Ни Мактиг, ни остальные не упоминали о женщинах, оставшихся на острове, когда Рафферти увел корабль.
Может, другие нашли сюда дорогу, как пираты — случайно? Может, рыбаки, моряки с затонувшего корабля или отчаявшиеся беглые рабы с Гаити? Неужели белое племя — потомки Педро?
Никто этого не узнает, ибо никто из них не дожил до наших дней.
Но что могло их удержать на острове, если они хотели его покинуть? Они могли соорудить плоты, подавать сигналы.
Мы прошли ворота, словно пушинки, несомые течением к центру лагуны. Здесь было так глубоко, что вода казалась черной, а рыбы далеко внизу — призрачными метеорами. Я видел в глубокой черноте слабые пурпурные отблески, словно затонувшие вечерние облака. Сначала они меня удивляли, но потом я сообразил, что это пробивается свет сквозь многочисленные щели в основании острова.
Остров покоился на очень хрупком фундаменте.
Вдоль берега футов на двадцать тянулась отмель, которая вскоре сменялась чернотой. Редкая растительность жалась к коралловым утесам. Единственным признаком человека были следы, ведущие к одному из отверстий. Никаких звуков, кроме нашего дыхания.
Морган указал на вход в пещеру:
— Они там!
Эхо призрачно покатилось от стен: «Там… там… там…».
Морган сложил ладони рупором и принялся окликать ушедших именам. Эхо отвечало раскатами грома. Морган опустил руки. Вздрогнул.
— Наверное, все мертвы, — сказал он.
«Мертвы…» — согласились стены, и лодки, покачиваясь на волне, закивали: «Мертвы…»
— Мы должны идти за ними.
Стены звали: «Идти… идти…».
Мы вытащили лодки на берег и выбрались на песок. Одни из нас направились внутрь, другие остались ждать у лодок. Я оказался среди последних. Мы подтащили паклю, концы и канистры с маслом ко входу и стали ждать.
Остальные осторожно углубились в проход. Мы слышали их голоса: они говорили о каком-то запахе. Голоса становились слабее, казались странно искаженными, разорванными.
Тень накрыла остров, словно крышка котел — тучи закрыли солнце.
Я гадал, где может быть сокровище. Если остров населен страшными существами, которых описал Морган, как Бенсон мог спрятать сокровища?
Но он это сделал. Иначе как он мог внушить Бурилову и остальным знания об острове? Если он здесь не бывал, то не мог бы описать Мактигу проходы через мели.
Возможно, белые существа иногда покидают остров в поисках пищи на меньших островах, где есть зелень. И Бенсон наткнулся на это место как раз в такое время.
Да, в конце концов, существует-таки один шанс из тысячи, что Бенсон запрятал здесь сокровище. Либо это, либо — Ирсули.
Все связанное с феноменом Ирсули я мог объяснить материалистически. Ничто не оправдывало веру Пен в призраков. Загипнотизированные, специально подобранные из-за своей восприимчивости люди верят, поскольку им внушено, что гипноз — на самом деле их подлинные воспоминания.
Мактиг сказал, что Бенсон бывал раньше в этих водах. Экипаж, набранный для этого плавания, был новым. Зачем? Только для того, чтобы скрыть от жертв, что Бенсон уже побывал здесь.
Весь план был дьявольски точен и хитроумен. Единственный аргумент против — слишком большой промежуток времени между началом и завершением. Но безумцы типа Бенсона очень терпеливы.
Но хоть я и был уверен в безумии Бенсона, доказательства были настолько двусмысленны, что мне никогда не поколебать уверенности Пен. Если нам каким-то чудом удастся спастись, мне придется делать вид, что она оказалась права. Иначе я ее потеряю.
Мысли мои вернулись к ушедшим в пещеру. Почему они молчат? Давно ли они ушли? И тут из пещеры, приглушенные расстоянием и стенами, донеслись крики и выстрелы.
Оставшиеся кинулись внутрь. Какое-то безумное мгновение я боролся с желанием завалить вход паклей и ветошью, поджечь и запечатать всех внутри. Потом с тоской посмотрел на ждущие шлюпки и последовал за остальными.
Коридор поднимался и извивался, в нем было темно. Тошнотворно пахло гнилой рыбой. Я чувствовал себя как микроб в артерии, полной черной крови.
Сильный сквозняк рвал волосы, от него звенело в ушах. Пол был гладкий, словно отполированный множеством ног. Там, где руки для устойчивости касались стен, последние были стершимися, в остальных; местах — грубыми и неровными.
Коридор раздвоился, ветер дул из одного разветвления, я углубился в другое. Вонь стала такой сильной, что я закашлялся. Сзади послышался какой-то хриплый звук, возможно, эхо моего кашля, — но я повернулся; фонарик выпал у меня из рук и разбился.
Пираты обычно убивали тех, кто закапывал их сокровища. Не потому, что мертвые не могут разгласить тайну, но затем, чтобы души убитых охраняли сокровища, отпугивая чужаков.
Я увидел — одну из этих душ!
Белую — не розовато-белую, как альбинос, а эмалево-белую, как слепой тритон. Белыми были даже глаза с остекленевшим пустым взглядом!
Это был самец, обнаженный, но лишь отдаленно напоминающий человека. Отсутствие солнечного света в этой отвратительной дыре, ужасная диета, плюс поколения кровосмешения — все это породило… чудовище! Больше костей, чем плоти, кроме раздутого, обвисшего живота. Изуродованные, словно искалеченные при рождении черты.
Шеи не было, с подбородка свисала на грудь кожистая бородка, как у петуха. Лицо походило на рыбью морду, от него несло невыносимым зловонием. С расслабленных белых губ капала слюна.
Я услышал собственный сдавленный крик и слепо бросился в коридор, налетая на стены там, где он поворачивал. Услышал впереди крики, но ничто не могло мне подсказать направление. Всюду была тьма. Затаив дыхание, я прислушался, и мне показалось, что я слышу мягкий топот босых ног. Я снова побежал, еще раз ударился о стену и увидел впереди слабые огоньки. Я нашел своих спутников.
Я рассказал им, что видел. Они направили огни в том направлении. Я снова увидел… существо… но теперь оно было не одно! Рядом с ним были еще два, и они приближались.
Прежде чем кто-нибудь успел выстрелить, шедшие последними подняли тревогу. Мы столпились, перегородив проход. Впереди показались огни. Нас отыскала группа Моргана. Белые существа исчезли.
Держась поближе друг к другу, наш объединенный отряд снова двинулся вперед. Мы звали людей из группы Бурилова, но наши крики отдавались таким громким эхом, что мы перестали кричать: все равно ответа не услышишь. Коридор многократно разветвлялся. Мы выбрали наугад одно ответвление. Шедшие в тылу опасливо светили назад.
Я утратил всякое чувство направления. Мы поднимались, опускались, поворачивали направо и налево, и вдруг без всякого предупреждения очутились в пещере, полной белых существ. Они стояли рядами — по десять-двенадцать человек.
Мужчин среди них было мало — если только можно было так назвать этих известково-белых существ, — в основном женщины, согбенные, изуродованные, с висящими высохшими грудями и спутанными бесцветными космами на головах. А отвратительные маленькие существа, похожие на обезьянок, — дети. И все молочно-белые, сморщенные, с острыми лицами… и несло от них — отвратительно!
Они все скулили, как скулит дворняжка у дверей мясника. Одно из маленьких существ заверещало и устремилось вперед, его пальцы напоминали вытянутые когти кошки.
— Боже! — ахнул кто-то. — Да тут все кишит ими!
— Надо их уложить! — крикнул другой, но Морган ударил по его пистолету.
— Нет! Подождите! — Он выступил вперед.
— Эй вы, там! Слушайте… мы друзья! Понятно?
Он протянул к ним руку, но их пустые взгляды не отразили ничего.
— Мы не причиним вам вреда! Нам только нужны люди, которые вошли перед нами. Мы друзья!
Одно из согбенных существ раздвинуло распухшие губы.
— Дьюзя… — повторило оно, качая косматой головой. — Дьюзя…
Остальные подхватили. Звуки напоминали скорее шум воды на камнях, чем человеческие голоса. — Дьюзя! — Они подталкивали друг друга и хихикали. — Дьюзя!
И вдруг они набросились на нас, словно вырвавшаяся на свободу река. Мы отступали, теснясь, наши пистолеты грохотали, пули с визгом отлетали от стен и не всегда попадали туда, куда мы целились. Я сразу оглох от грома и криков; вонь так усилилась, что почти не ощущалась; огни фонариков метались, как в пьяном бреду.
Я перестал подчиняться разуму, инстинкт действовал независимо от моих движений и решений. Когда прошли мгновения безумия, я уже бежал вместе с остальными, толкая в спину бежавших передо мной, а бежавшие следом пытались отшвырнуть меня в сторону и обогнать. Я споткнулся об упавшего, сам упал, и на меня навалились другие тела. Дыхание перехватило. Я боролся, вырывался, пинал, кусал, бил в маленькие горячие лица — должно быть, детенышей.
Как рыба проходит сквозь воду, так я прошел сквозь клубок тел и вскочил на ноги. Меня хватали, дергали за одежду. Будь мы голыми, обитатели пещер нас поймали бы наверняка, но разрывавшаяся одежда приводила их в недоумение.
Не знаю, долго ли мы бежали, потеряв друг друга, сталкиваясь, отбиваясь, пока наши крики не подсказали, что перед нами.
Должно быть, мы вернулись в тот коридор, где началась схватка, потому что столкнулись с изуродованным существом, лежавшим на полу; оно тут же вцепилось в нас. Человека в нем выдавали только голова и одна рука. Оно пронзительно пищало, щелкая зубами, и мы без всякого сожаления прикончили его и в ужасе побежали дальше. Пробравшись через расщелину в большое округлое помещение, мы замерли, пораженные странным сверканием. Словно огни сотни ракет одновременно отразились в призматических зеркалах. Это было сокровище Бенсона!
Оно призывно сверкало в свете наших огней, как плененная радуга, отчаянно вырывающаяся из цепей, как звуки горнов наступающих армий, перекованные в пламя!
Здесь были золотые монеты и слитки, словно осколки солнца, золотые цепи, подобные застывшим желтым молниям. Слоновая кость, необработанная и резная, осколки дневного ясного неба — сапфиры, гагат, подобный мрачной полуночи, большие рубины ярче угольев, как раскаленные яйца, из которых вылупятся солнечные пожары. Хризопразы и изумруды, зеленые, как сверкающая весна, аметисты, чистые и ясные, как глаза Пенелопы, горсти необработанных алмазов, посылающие многоцветные гелиографические шифры, опалы, тлеющие, как заключенные в них зори.
Вместе с ними лежали раковины, обломки ржавого железа и костей. Обитатели пещер поклонялись сверкающим грудам, как крысы или сороки, и приносили сюда все, что им нравилось. Они явно боготворили их: помещение напоминало храм, а сокровища громоздились на грубом круглом камне — алтаре.
Золото и драгоценности некогда хранились в сундуке, и немаленьком. От него остались только металлические уголки и петли. Остальное исчезло. Я восхитился бесконечным стремлением Бенсона к правдоподобию. Если бы я не знал, как он хитер, то решил бы, что сокровище действительно древнее.
Но если он пошел на такие расходы, чтобы собрать все это, почему бы не добавить дополнительные подробности, вроде сгнившего сундука? Древний сундук раздобыть нетрудно.
Наше ошеломленное молчание было нарушено, когда люди поняли, что нашли. Некоторые бросились вперед, чтобы порыться в сверкающей груде. Но остальные держались позади, охраняя расщелину.
Тот, кто первым подошел к сокровищу, неожиданно вскрикнул, отскочил и налетел на других. Он молча шевелил губами, показывая вперед. Послышались крики. Святотатственные проклятия звучали как молитвы, — возможно, так оно и было.
Сокровище… смотрело на нас!
Смотрело… человеческими глазами!
Как охотники прячутся в джунглях, прикрываясь листвой и ветвями, так на мгновение показалось, что множество людей скорчились под грудой, глядя на нас сквозь монеты.
Мы подошли ближе. Некоторые сняли куртки и завязали рукава, сделав импровизированные мешки. Они осторожно протянули руки к глазам, подняли их. Один глаз упал, как плохо окрашенное пасхальное яйцо или мячик для гольфа, испачканный ржавчиной. Слегка подскочил и откатился, продолжая смотреть.
Человеческий глаз!
Черный зрачок и радужная оболочка остекленели, словно черная дыра, просверленная в белом. По этому предельному контрасту я узнал его.
Это был глаз Чедвика!
Окружающие ругались, я вместе с ними. Один сказал:
— Бесполезно искать их. Это крысы! Грязные, вонючие белые крысы! Вот что они с ними сделали!
— Заберем золото! Заберем поскорее и уйдем!
Половина матросов обезумела от вида богатства, другие протрезвели от ужаса. Некоторые загребали сокровища в свои импровизированные мешки, другие продолжали смотреть на расщелину.
— Это их храм, а мы совершаем святотатство. Почему они на нас не нападают? Ждут в засаде?
— Может, им важнее что-то другое? Более земное?
— Быстрее! Нужно убираться отсюда!
Они сумели унести меньше трети груды. Прижимая добычу к себе, возвращались назад, чтобы прихватить еще горсть. Мы вышли из помещения, держась поближе друг к другу. Проходили мимо входов в темные коридоры, светили в каждый из них.
Из одного отверстий донеслись писк и рычание. Кто-то направил туда луч фонарика, осветив множество белых существ, которые жались друг к другу, как змеи в гнезде в поисках тепла. Лица их были испачканы алым, они пищали и ухали, жадно рвали что-то красное, мокрое, но еще узнаваемое. Глядя с отвращением, не веря своим глазам, ошеломленные, мы услышали хруст костей и чмоканье.
И поняли, что для белых существ было важнее их сокровищ…
На нас они не обратили внимания. Пища для них была важнее опасности! Они не замечали наших огней, и по их реакции на звук я понял, что они слепы, как все подземные существа. Вот что приковывало их к острову!
Я подумал: давно ли они живут на острове, в глубине скал, без света, и как это объясняет их слепоту? Они боятся горячего солнца, оно обжигает их чувствительную кожу, и потому они выходят только ночью и добывают минимум, необходимый для жизни. От культуры своих предков они снова погрузились в звериное варварство!
И я подумал: не слепота ли побудила их вырвать глаза пришельцев и спрятать их среди сокровищ?
Смитсон, Чедвик, Бурилов и их спутники больше не нуждались в нашей помощи! И хоть я ненавидел Чедвика и презирал Смитсона, такой судьбы я им не желал!
Не стоит рассказывать, что мы сделали потом. Белое племя понесло гораздо большие потери, чем мы. Даже я схватился за пистолет. Потом мы отыскали дуновение чистого воздуха, ароматного, словно благовонное пламя. Мы дышали полной грудью и шли, пока не вышли на дневной свет, но не там, где вошли, а футов на двадцать выше.
Свет после пещер слепил глаза. Слышались какие-то странные тягучие звуки. Мы упали на песок и лежали без сил. Я был весь пропитан усталостью; но слишком силен был ужас перед белыми существами, оставшимися позади, и потому мы не стали задерживаться.
Не все из нашего отряда вернулись, но мы не собирались искать оставшихся. И не стали поджигать паклю и концы на берегу. Единственным нашим желанием было как можно быстрее покинуть это место. Гул над головами продолжался.
Мы набились в гичку, оставив шлюпку для тех, кто может еще выйти из пещер.
26. ГИБЕЛЬ «СЬЮЗАН ЭНН»
Я понял, что предвещал этот устойчивый гул. Остров представлял собой гигантское слуховое устройство, его изогнутые стены улавливали и усиливали отдаленные звуки, недоступные человеческому слуху. Органное гудение означало приближение сильного ветра!
Глаза мои постепенно привыкли к свету, он был совсем не так ярок, как показалось мне вначале. Небо затянули тучи, и посреди однообразной серости быстро клубились более темные массы, как наступающие мрачные всадники.
Вода в фиорде беспокойно поднималась и опускалась, словно дышала. Из-за поворота выкатывались «волны. Неестественно теплый ветер обнимал нас горячими руками. Теперь мы могли видеть «Сьюзан Энн». Там поднимали на борт катер. Что-то помешало остальным последовать за нами на остров, и, глядя на южную часть неба, я понял, что. Грандиозная туча прижалась к горизонту, словно готовясь прыгнуть на нас. Она была зловещей, цвета поблекшей черной ткани.
Мы вышли из фиорда, и гудение осталось позади. Некоторые смачивали голову и лицо. Один из моряков бросил весло и принялся тереть глаза. Я подумал с беспокойством, что слепота белого племени может оказаться заразительной: разумеется, в грязи их пещер было немало инфекций.
Я вспомнил утверждение Флоры и леди Фитц, что сокровища покрыты ослепляющим порошком, но отбросил его. Если сокровища и ослепляют, то только в переносном смысле.
Тень на юге приблизилась и разлилась по грязной бумаге неба, как чернила. Ветер стал прохладнее, он озорно шевелил волосы и шумел в ушах. Рябь на воде сливалась в сплошные гряды, подхватывала нас и подбрасывала.
Некоторые гребцы трясли головами, словно вода попала им в уши. Один перегнулся через борт, набрал пригоршню воды и плеснул в лицо. Другой потерял весло и не мог найти его, пока оно не ударило его в грудь.
Порыв холодного ветра подхватил нас. Он был уже не озорным, а враждебным, и нас несло к коралловому рифу, под которым разбивался в полосы кружев прибой.
Мы развернули лодку и изо всех сил начали грести прочь от рифа. Ветер сносил нас назад, волны накатывались сплошными фалангами, потрясая пенными плюмажами. Чернота закрыла половину неба.
Теперь я отчетливо слышал гул, который раньше уловил и усилил остров, — звук, который слышишь в раковине. «Сьюзан Энн» развернуло по ветру. Стоявшие на палубе что-то кричали нам, но слова относило ветром. Мы спешили на шхуну, как крестьяне бегут к замку своего феодала, когда вторгается неприятель, и спотыкались о волны, как бегун спотыкается о камни и корни деревьев.
Из тьмы, как из открытых ворот черного дворца, вырвались ряды белопенных коней в бесконечном кавалерийском натиске. Они били в борта, ржали стеклянными голосами, разбиваясь о рифы, окатывали нас своей соленой кровью. Ветер звучал все громче, это был уже не шум раковины, а вой, словно завывала сама темнота.
Мы оказались за кормой «Сьюзан Энн», всего в двадцати ярдах от нее. Ветер снова развернул шхуну, и она двинулась на нас, угрожая прижать к рифу и раздавить. Тросы удерживали ее на месте, и гичка металась в узком пространстве свободной воды. На палубе продолжали кричать, но голоса срывались с губ и уносились прочь. Нам сбросили шторм-трап, и мы, поймав его, подтянули гичку к борту корабля.
Потом, по двое и по трое, мы поднялись по лестнице, взлетая вверх, когда волна подбрасывала гичку. У одного из моряков развязалась куртка, в которой он нес сокровища, и в воду хлынул радужный поток драгоценностей! Белые руки пены жадно подхватили их; моряк беззвучно закричал, глядя вниз, но не прекратил подъема.
Человек, поднимавшийся за мной, оступился, схватился за воздух и упал в гичку, повалив остальных. Волна, поднявшая лодку, окатила меня до пояса, и я едва успел вскарабкаться, чтобы не оказаться между лодкой и кораблем.
Вскоре мы были уже на палубе. Моряки тянули тросы, пытаясь закрепить гичку на шлюпбалках, остальные столпились вокруг. Ветер бил в лицо, прижимая нас к переборкам.
От неба осталась только серебристая полоска на севере. Стало темнее, чем в сумерки.
В этот момент все забыли, кто есть кто, все, кроме меня. Сжимая пистолет, я пробирался сквозь кольцо людей и остановился у борта, чтобы подобрать еще один пистолет. Потом по наклонной палубе двинулся к носовой надстройке. Ванты гудели, как струны гигантской арфы: ветер играл на них похоронные марши. Я беспрепятственно прошел в кают-компанию, перевел дыхание и прежде всего побежал к Мактигу, а от него — к Бенсону и Пен.
Мактиг схватил протянутый мной пистолет и выбежал на палубу. За ним Бенсон. Пен хотела обнять меня, но я опасался заразы белого племени и оттолкнул ее. Пока я освобождал Джонсона, Маккензи и Сватлова, Пен открыла каюту Деборы и леди Фитц.
С каким-то кашляющим звуком нос «Сьюзан Энн» задел за коралловый риф, шхуна вздрогнула, будто действительно в приступе кашля. Меня подбросило, как при землетрясении. Джонсон и Маккензи выбежали, лишь только я открыл дверь, но Сватлов лихорадочно продолжал что-то записывать и даже не поднял головы. Вокруг него повсюду лежали исписанные листы.
По пути на палубу я встретил Дебору. «Сьюзан Энн», как огромный орган, вся гудела аккордами натянутых вант. К этому добавлялся воющий ветер, барабанные удары волн и протестующий скрип мачт. Поэтому я не расслышал ни слова из того, что она мне кричала.
Дальше мы пошли вместе. Ветер подхватил чайку и прижал ее к переборке, словно распял, и ее янтарный глаз, полуприкрытый веком, смотрел на меня, когда мы пробирались по палубе к ослепшим людям.
Я сделал знак Деборе, похлопал ослепшего по плечу и указал на носовую надстройку. Дебора кивнула и, как овчарка колли, погнала ослепших туда.
Небо стало совершенно черным, волны сверкали, разлетаясь беловатой светящейся пеной. Ветер бил, как кнут из ледяной воды.
Поднимаясь по трапу на верхнюю палубу, я увидел леди Фитц. Зеленое платье развевалось вокруг нее нимбом, светящимся, как волны. Она выпрямилась на палубе, словно никакого ветра не было. Это была не та женщина, что бормотала показные молитвы, бранила Мактига и гневалась на Бурилова. Это была женщина, танцевавшая на палубе — прежняя игрушка Бенсона! Она сделала повелительный жест волнам, словно своим друзьям, как Тарпея[13] сабинянам. Неужели она воображает, что вызвала этот ветер? Думает, что может управлять им?
Я оцепенел от холода и усталости и вначале даже не почувствовал, как меня схватил Мактиг. В тот момент я не очень успешно вел еще двоих ослепших к носовой надстройке. Мактиг прижался губами к моему уху, но я его едва слышал:
— Куда… вы… идете? Джим… у руля. Нам нужны… эти люди. У нас… пистолеты… они нам не опасны…
Прежде чем я смог объяснить, что мои спутники беспомощны, нас оторвало друг от друга. В кабинете я прокричал инструкции прямо в уши Деборе. Когда мы открывали дверцы шкафов, на нас обрушивались потоки бутылочек и сосудов, они разбивались совершенно беззвучно в реве урагана. Пришлось рыться в осколках, чтобы отыскать нужное.
Я держался за переборку, смешивая антисептический раствор для глаз, большая часть жидкости лилась мне на руки. Все ослепшие, кроме одного, апатично сидели на койке, раскачиваясь в такт кораблю, словно» дикари под бой барабанов. Один из них развязал свою куртку и запустил пальцы в драгоценности, У него был вид готового расплакаться ребенка. Он ощупывал вещи, определяя их размер и возможную ценность. Самой крупной оказалась раковина. Дебора таращила на него глаза. Я оставил ее заботиться об ослепших, а сам пошел за остальными.
Один из них лежал на палубе, ветер рвал его одежду, словно хотел перевернуть. Над ним с улыбкой Немезиды склонилась леди Фитц. Ветер катил драгоценные камни и жемчуг, как мраморные шарики, ожерелья и золотые цепочки извивались, как змеи.
Снова выйдя наружу, я увидел за штурвалом Бенсона, рядом с ним стояла Пен, цепляясь за отца, чтобы ее не оторвало ветром. «Сьюзан Энн» вздрагивала под ударами волн, и я видел теперь, что волны вооружились для нападения. Они вырывали деревья с островов, хватали коралловые булыжники и швыряли в нас. Я посмотрел на рифы. Их не было. Виднелась только сплошная белая стена, обрушивающаяся на нас, как грозная Ниагара!
С гулом огромного барабана лопнул причальный трос, потом еще один и еще. Я скорее прочел по губам Бенсона, чем услышал:
— Если только удержу… навстречу волне…
Он собирался на гребне волны перемахнуть через риф, тогда мы оказались бы на открытой воде, смогли бы направиться за остров Рафферти и хоть немного укрыться от ветра. Мы не видели самого острова, погрузившегося во тьму, только светилась пена, спадавшая с каменных стен.
Белый поток обрушился вниз, подкатился под «Сьюзан Энн» и, разорвав последний удерживающий трос, легко поднял корабль и понес на риф. От удара обрушилась одна из временных мачт, и сквозь клочья пены я увидел, как она падает в путанице снастей, словно гигантский гарпун.
Она вонзилась в риф и продержалась ровно столько, чтобы отклонить «Сьюзан Энн». Корабль ударился бортом, палубу залило водой. Бенсон, по колено в воде, неподвижно застыл у руля. Пен отбросило ко мне. Вода устремилась за борт, прихватив с собой нескольких человек и оставив груды сломанных веток и листвы. В палубу вонзился большой обломок коралла.
Но на главной палубе, невредимая, стояла леди Фитц, словно прибитая к доскам. С ее рук свисали розовые, лазурные, зеленые, белые и золотые цепи — драгоценности Ирсули! Они словно бы сияли собственным светом, казалось, заряжались от ее иллюзорного нимба!
Мне пришло в голову старинное изречение: «Бог заботится о детях и слабоумных». Не говоря уже о пьяницах, сомнамбулах и жертвах гипнотического обмана — дополнил я от себя.
Я видел, как барахтается в пене Джонсон, словно Посейдон в жемчуге. Он смахивал воду с глаз и, жестикулируя, указывал на катер, который уже спустили на воду и держали на тросе. В нем сидели люди и махали нам. Я увидел на трапе Маккензи. Здоровой рукой он обнимал за плечи Сватлова, который прижимал к груди ворох листков. У пастора было лицо невинного ребенка.
И тут волна швырнула нас на риф. Коралловые рога проткнули борт «Сьюзан Энн», и я ощутил такой толчок, словно сам был пронзен насквозь.
Море отступило, собираясь с силами. «Сьюзан Энн» зависла, накренившись, наполовину высунувшись из воды. Катер выбросило на риф. Мактиг замер, на лице его застыло выражение невероятного удивления.
Колесо раскололось! Часть обода и спицы под руками Бенсона разлетелись в пыль! Исчезла часть рукояток!
Мактиг что-то крикнул насчет шлюпок и, шатаясь, двинулся к нам. Бенсон ошеломленно смотрел на разбившееся колесо. По трапу поднимались леди Фитц и Сватлов. Далеко позади я видел, как Маккензи и Дебора ведут ослепших к борту, подавая знаки сидящим в катере.
И тут сквозь безумный рев бури послышался треск дерева! «Сьюзан Энн» раскололась надвое и повисла на рифе. Главная палуба вздыбилась, переломилась! Сватлова, Мактига, Пен и меня бросило к борту, но леди Фитц продолжала стоять неподвижно, и по-прежнему с ее рук свисали драгоценные цепи.
Бенсон увидел их, мигнул и выпустил колесо.
Леди Фитц легко ударила его цепями, потом скользнула по наклонной палубе к Мактигу, ударила и его и отступила.
На нас обрушился новый поток, высоко поднял «Сьюзан Энн» и вогнал в нее острие рифа. Мы покатились к колесу — но его не было! Только быстро растворяющиеся обломки, словно кристаллы черного льда, которые унесла вода.
Я схватил Пен и побрел к трапу, ожидая, что остальные последуют за мной. Она споткнулась, я поддержал ее и понес по изломанной палубе. Катер прилип к борту «Сьюзан Энн», Маккензи сталкивал в него ослепших, Дебора сопротивлялась Хендерсону, который хотел и ее сбросить — я думаю, не из страха, а из-за того, что ей не понравились его слишком фамильярные прикосновения. Добродетельна до конца!
Ветер ударил меня об обломок мачты. Я оглянулся. Остальные не последовали за мной! Леди Фитц, во власти чар Бенсона, все еще воображала себя духом бури, смотрела на север, высоко подняв руки — призывая. Мактиг, тоже игрушка Бенсона, стоял рядом с ней, восторженный и ожидающий. Он видел драгоценности! Проклятие снято! Рафферти свободен и возвращается к Бриджит… но и Мактиг уходил с ним!
Я подумал, что Бенсон пойдет за нами, но женщина схватила его за руку. Он заколебался, потом остался на месте. Может, чувствовал ответственность за леди Фитц и Мактига? Или в этот момент верил в историю, им самим сфабрикованную?
Лицо его — лицо Большого Джима. Капитан покинул его — капитан, единственный смысл его жизни. Возможно, как Мактиг последует за Рафферти, так и Джим уйдет за капитаном…
Я застонал. Только Сватлов бежал к нам по залитой водой палубе. Я передал Пен Джонсону и побежал назад по наклонным скользким доскам. Но Сватлов не принял моей протянутой руки и не прыгнул через пролом. Он сунул мне свои бумаги, что-то крикнул, кивнул, улыбнулся — и повернул назад!
Один за другим листки вырывались из рук, как ноты из горла певца, и улетали на север, подобно большим бабочкам.
Пен стояла рядом со мной, лихорадочно тормошила меня, показывала на отца. Любовь и верность заставляли ее пытаться спасти его. Она перепрыгнула через расширяющуюся щель. Я последовал бы за ней — не из желания покончить с собой, а чтобы вернуть ее назад, к безопасности. Пригнулся, собираясь прыгнуть, и — не смог!
Я ударился о ветер, как о стеклянную стену, и был отброшен назад. Пен умоляюще протянула ко мне руки. Я видел, как леди Фитц холодно улыбнулась и покачала головой. Ее длинные белые пальцы погрозили мне — это были заостренные женские пальцы с исчезнувшего колеса!
И сквозь треск раскалывающихся балок ветер донес слова леди Фитц:
— Ты не веришь! Ты не можешь пройти! Экстаз не для тебя! И к Пен:
— Иди к своему возлюбленному, дитя, иди, пока это еще возможно!
Пен закричала:
— Отец! Отец!
Но тут «Сьюзан Энн» в последний раз поднялась, тут же обе половины ее разошлись и грот-мачта обрушилась. И не осталось ничего, кроме холодной воды в глазах и во рту и яростных рывков. Море трепало меня, как терьер крысу.
Я ухватился за поручень. Кормовая часть «Сьюзан Энн» отошла на несколько ярдов и была далека, как звезды. На ней я видел трех мужчин и, двух женщин; они стояли неподвижно, как изваяния. Они были нереальны, словно статуэтки, вырезанные из дерева. Мне показалось, что, несмотря на расстояние, я слышу голос Пен: «Росс… любимый! Однажды… ты узнаешь… и найдешь меня…»
Хендерсон тащил меня к ожидавшему катеру. Я сопротивлялся, и он ударил меня. Удара я не почувствовал, но колени мои подогнулись. Носовая часть «Сьюзан Энн» медленно погружалась. Корма легко, как мыльный пузырь, уплывала на волнах. Я видел ее в темноте благодаря зеленому свечению платья леди Фитц.
Потом мы оказались на катере. Нос «Сьюзан Энн» приподнялся, словно приветствуя нас, и скрылся под водой. Нас потянуло вниз, но тут обрушилась еще одна большая волна и заполнила воронку. Потом потащила нас к куполу острова Рафферти.
Путь нам преградил коралловый уступ, плоский, как вершина большого айсберга. Но он обрушился прежде, чем мы ударились о него. Рифы ломались, огромные куски падали на скалы, высекая искры, разлетаясь на обломки. Я вспомнил про слабое основание острова.
Остров покачнулся и осел, как заходящее солнце, навсегда уходя под поверхность моря. Он раскололся там, где его разрезал фиорд, половинки, распались, как разрезанный арбуз, и волна от этого погружения отбросила нас назад.
От острова Рафферти и его белого племени — то ли потомков Педро, то ли слабоумных детей выживших жертв кораблекрушения — не осталось и следа! Остров прекратил свое существование!
Немыслимо было, чтобы гичка удержалась на плаву, но мне показалось, что я вижу ее, вижу пронзившие ее копья пальмовых стволов.
Крошечная каюта катера была залита водой, Дебора и слепые отчаянно барахтались в ней, махали руками, словно взбивая какой-то дьявольский коктейль. Меня отбросило к борту.
С севера шла еще одна гигантская волна, как бы приветствуя волны с юга. На ней виднелись белые звезды — листки, которые дал мне Сватлов. Волна обрушилась на нас, прижала, стремясь раздавить скорлупу, защищавшую хрупкие человеческие существа. На мгновение я почти потерял сознание, ощутил холодную хватку моря, его неумолимые пальцы сжимали глину плоти, как будто хотели вылепить нас заново…
Я оказался один в углублении между волнами, вцепившись во что-то вроде водорослей или щупалец, и забился в панике, но тут же понял, что это снасти с обломком бруса. Ни катера, ни тех, кто в нем находился, я не видел.
Но я видел, как волны с севера и юга столкнулись, взметнувшись призрачным гейзером, видел, как они обнимают друг друга в лихорадочном колоссальном объятии. Мне показалось, что я вижу корму «Сьюзан Энн» и на гребне этого объятия зеленый отблеск.
И тут полоса черного облака устремилась вниз, словно гигантская черная рука опустилась на волны, подбирая что-то, схватила и прижала к своей груди. Облако и вода коснулись друг друга, слились. Море не отдавало свою добычу. Туча и вода тянули в разные стороны, кружились, вращались… водяной смерч!
Меньшие волны замерли, затем, словно вняв призыву, устремились к столбу смерча, влились в него, поднимаясь все выше и выше по дрожащей водяной колонне, вращались, как в карусели. Все больше воды втягивалось в это вращение.
Рядом со мной из воды вынырнула голова, руки отчаянно цеплялись за пустоту. Вторая волна бросила брус и меня вместе с ним к этим рукам. Я поймал их в кипящей пене и удержал. Это была Дебора; волосы облепили ее лицо, в глазах застыл ужас — впервые в жизни она не выглядела спокойной.
Волна поднимала нас все выше и выше, словно по хрустальным склонам синевато-серого Эвереста. Рева я не слышал — уже давно оглох, но чувствовал его всем телом, точно лист на ветру. Вода несла нас все выше по столбу, словно поднимала жрецов в носилках на ступени вавилонского зиккурата. Я посмотрел вниз: море было далеко под нами. И от одного края горизонта до другого не видно было ничего, кроме пены.
Что мне говорил Светлов о вращении? О следовании за ходом солнца, об индусах, которые на своих вращающихся колесах поднимаются к верхнему небу? Столб, на котором мы поднимались, всегда оставался справа от меня… Мы движемся в круге deas soil… Deas Soil.
Столб задрожал и изогнулся, как труба из расплавленного стекла. Я мог заглянуть в его мутную пустую середину. По ней, вращаясь, поднималось все выше и выше зеленое пятно.
И тут облако получило то, что искало. «Рука» поднялась вверх, разорвав связь между морем и небом. Колонна воды обрушилась вниз, как белое тело убитого гиганта, как башни Стеклянного Города, как рухнувшее жидкое небо!
Но прежде чем она ударила нас, маленькая волна протянула мне, чтобы я мог прочесть…
Листок из проповеди Сватлова!
Потом… пустота… безвоздушная и лишенная света, и никаких ощущений, кроме отчаянной бесконечности.
27. ЧЕРНЫЙ РАЙ
Во тьме мелькнул отблеск, но это была не звезда. Он отбрасывал слабое отражение, как будто зеркало из гагата, плыл ко мне. Клок слабо светящегося тумана — туманный корабль. Облачный нос без всякого толчка прошел сквозь меня.
Чередой проходили смутные лица. Лица, которые я знал и любил, лица, которые я почти узнавал, лица незнакомцев. На всех застыло одно и то же выражение, будто рука художника, вылепившего их, вернулась к ним спустя много лет, обновила и отпечатала имя мастера.
Экстаз — в картинах, к которым я слеп, в песнях, недоступных слуху смертного, в нежном тепле, которое, однако, испепелило бы, если бы я обладал телом; в запахе и вкусе, для восприятия которых у меня не было чувств.
Я не мог позвать их — да и услышали бы они меня? Что я для этих существ, чьи нервы настроены в унисон со сверхъестественной гармонией? Пустяк, отвратительное ничтожество — в лучшем случае слабая тень бесполезной памяти!
Но в глазах, которые я любил больше всего, слезы, хотя губы, которые я любил, улыбаются. И я услышал вздох:
— Однажды ты узнаешь… ты найдешь меня, дорогой!
Шепчущее эхо всех поющих звезд!
Я пришел в себя. Буря утихла. Сквозь разрывы в тучах светило солнце. Вода и воздух были теплые, но после сна неприятные, как выдохшееся пиво. Мы с Деборой плыли на брусе, и мне было все равно. Я закрыл глаза, чтобы снова увидеть тьму и исчезнувшее лицо, услышать песнь, но не смог найти их. Всего лишь сон.
Течение прибило нас к группе маленьких островков. Я был заинтересован — и то чуть-чуть — лишь в одном: нужно было высадить Дебору на одном из них. О себе я не беспокоился. Пен умерла, и с ней ушло все.
Мы выбрались на остров. Два дня и две ночи, рассказывала мне впоследствии Дебора, я был без сознания. Она заботилась обо мне. В беспамятстве я много бредил, она соединила обрывки бреда. И когда я пришел в себя, она знала о том, что произошло на борту «Сьюзан Энн», не меньше меня.
Или даже больше!
Я был удивлен и разгневан тем, что мир не исчез со смертью Пен. Он продолжал существовать, и я ненавидел его за это. Я был почти голым и обгорел бы, если бы Дебора не засыпала меня песком и не накрыла обрывками одежды. Поблизости оказался Малый остров Пальм, тот самый, на котором ловцы губок нас впоследствии подобрали. Тогда я не знал, как он называется, но видел на нем рощицы. Я убедил Дебору оседлать большой обломок ствола и поплыл рядом с нею.
Читать бесплатно другие книги:
