Расписной Корецкий Данил

– Это все пустой базар. А ты скоро пожалеешь… Очень скоро!

В трубке раздались гудки отбоя. Владимир лег спать, но внезапно словно в яму провалился и с криком сел на кровати. Смутная тревога не давала ему уснуть, а он привык доверять своей интуиции. Тревога была связана с Ниной.

Назавтра он пошел в гастроном с утра, даже до развода.

– А нету ее, – охотно сообщила ему уборщица баба Катя. – Нету Нинки, и вчера не выходила.

– Как это – не выходила? – опешил Вольф. – Она же вчера во вторую должна была работать?

– Должна-то должна, а знаешь, какие у них теперь долги, у молодых? – сказала баба Катя, как будто Волков был старым. – Нашлись дела – а работа в лес не убежит. Ну ничего, Вадим Петрович ей покажет, как объявится! Больно она много об себе стала понимать, так ты ей и передай!

Он никогда не был у Нинки дома, но адрес знал. Знал и то, что жила она одна. Днем заехал и давил на кнопку звонка до посинения, пока наконец не вышла соседка из квартиры напротив.

– Вы к Нине? – спросила она, с любопытством рассматривая милиционера. – А что случилось?

– Да, собственно, ничего, – ответил Волков. – Она должна была… собиралась зайти сегодня утром в отделение – говорила, есть жалобы по гастроному. И не пришла, на работе тоже нет.

Молодая женщина чуть заметно улыбалась, слушая эту ерунду. Наверняка Нинка растрезвонила про своего татуированного старшего лейтенанта всему дому. Небось сейчас соседка прикидывает, действительно ли у него на интимном месте вытатуирована птичка или рыбка. Владимир почувствовал неловкость.

– Вы не знаете, где она?

– А я думала, она у вас ночевала, – сказала соседка, как будто он и не говорил этих глупостей про гастроном. – Она не приходила вчера, точно. Я вечером хватилась – соли нету, пошла к ней, а ее дома нет. Уже поздно было, часов двенадцать. И потом не приходила, слышно же, если бы дверь хлопнула. А у меня Светочка больная, я с ней всю ночь не спала.

Сердце у него бешено заколотилось. Не напрасна была его тревога, не случайно не мог он уснуть полночи!

– Вы дома будете? – спросил он.

– Дома, где ж мне быть.

– Возможно, придется дверь ломать.

Вернулся он через пятнадцать минут с Кругловым, техником-смотрителем из ЖЭКа и слесарем. В присутствии испуганных соседок они быстро отжали дверь.

Квартира была пуста. Никаких следов беспорядка или разгрома, все вещи на своих местах. Только пыльно. Хозяйки нет уже несколько дней. Он вдруг почувствовал, что та пружина внутри, которая казалась ему совсем ослабевшей, снова начала туго сворачиваться.

– На розыск надо заявлять, а, Владимир Григорьевич? – спросил Круглов.

– Пожалуй, – кивнул он.

Нинку искали три дня. Все это время Владимир не находил себе места. Конечно, Нинка не Софья, но, какая бы она ни была, они спали вместе, он привык к ее теплому дыханию, и к кокетливым взглядам, и к податливому телу. И, главное, он чувствовал вину за последний разговор. Получилось, что он выбросил ее за порог, как надоевшую собачонку. Если бы ничего не произошло и она как обычно торговала в своем гастрономе, стреляя по сторонам шалыми ищущими глазами, он бы и не вспомнил этот разговор. Но когда человек пропадает, все воспринимается совсем по-другому. Где она? Уехала к подругам или друзьям, загуляла? Но на нее не похоже, Нинка серьезно относилась к работе…

Приехала Нинкина старшая сестра, жившая в Степнянске под Тиходонском, пришла в отдел, разыскала Владимира. Он сразу понял, кто эта женщина: похожа была на Нинку, хотя и совсем другая – усталая какая-то, блеклая, с красными глазами и раскисшей тушью на ресницах.

– Елена Петровна я, сестра Нины Зайцевой, – она промакнула слезы. – Доигралась, сеструха… – Слезы лились все сильней. – Я ведь ей все время говорила: нельзя так, как ты, Нин, нельзя!

– Как это – так?

–Беспечно! Она ж как стрекоза какая, честное слово. Нет чтоб про завтрашний день позаботиться, чем надежным обзавестись. Ни тебе про семью подумать, ничего. Деньги – фук, и профукает, только и купит себе, что одежку помоднее да побрякушки. Любила пыль в глаза пускать, компании веселые любила – а больше и не надо ей было ничего!

Волков вдруг понял, что и сам, вслед за Нинкиной сестрой, готов думать о ней в прошедшем времени.

– А она мне, – продолжала та, сморкаясь в аккуратный, с вышивкой, платочек, – ты меня не учи, и все тут! Посмотри на себя, на кого ты похожа с завтрашним днем своим и с семьей своей. Конечно, у меня заботы, не сравнить с ейными. Так ведь со мной и не будет – чтобы пропала из дому, как кошка, и не знал никто!.. Говорила ей – смотри, прибьют тебя где-нибудь под забором.

– Чего вы раскаркались, – раздраженно сказал Владимир. – Прибьют, прибьют! Пока еще никого не прибили!

Ему неприятна была Нинкина сестра с ее неуместной нравоучительностью и дурными пророчествами. Но дурные пророчества чаще всего и сбываются.

Нинку нашли мертвой на Лысой горе. Она лежала в небольшой балке, слегка прикрытая каким-то строительным мусором. Те, кто прятал ее от людских глаз, не очень-то старались, а может, просто спешили…

Волк узнал об этом от опера уголовного розыска Фомина, который вел розыск пропавших и работал по неопознанным трупам. Тот встретил его в дежурке, дружески хлопнул по спине:

– Зайди ко мне, дело есть.

– Что, опознать надо? – ворохнулась нехорошая догадка, и голос предательски дрогнул.

– Да нет, что опознавать – с этим ясно, и сестра уже была… Просто зайди, поговорим.

Когда они остались наедине, Фомин сказал:

– Ты знаешь, я в чужие дела лезть не люблю, но одно дело – обычные сплетни, а совсем другое – сплетни вокруг убийства!

– Убийство? Точно?

– Точней некуда. Изнасиловали вдвоем, ножом истыкали, палец отрезали, уши…

У Волка потемнело в глазах. Он представил изрезанную Нину, присыпанную строительным мусором на пустыре…

– Кто?! Кто это сделал?!

– Спроси чего полегче. Только что-то тут странное… Какая-то бравада звериная, блатной почерк. Кольцо и серьги можно спокойно снять, зачем уши и палец резать? Они показать что-то хотели, вот в чем тут дело! Ты эти украшения помнишь? – продолжал Фомин. – Мне точные приметы нужны, для ориентировок.

– Да откуда мне помнить, – хрипло ответил Волк, сглотнув ком. – Я и внимания на них не обращал… Хотя…

И вдруг он вспомнил. Нинка как-то хвасталась кольцом и сережками и буквально заставила его рассмотреть эти вещицы.

– Кольцо такое, будто плетеное, с тремя камешками. А серьги похожи, но погрубее. И камешки россыпью.

– Точно! – оживился Фомин. – И сестра так же описала. Кольцо старинное, вроде с бриллиантами. От бабки. Она его как раз на безымянном пальце левой руки всегда носила, размер маленький был, потому и не снимала.

– А чего, бабка у нее графиня была? Откуда у бабки бриллианты?

Фомин пожал плечами:

– Может, краденые. А может, в войну на хлеб выменяла. Но это все лирика. Ты лучше скажи: ей кто-нибудь угрожал?

– Какой-то узбек, – кивнул Волк. – Дружок ее прежнего хахаля. За то, что с ментом связалась.

– Узбек? – Фомин задумчиво покачал головой. – Но за это не убивают.

– Неужели из-за кольца?

– Кто его знает? В принципе могли, за бутылку водки и то убивают. Хотя… Скорей это блатной вызов, бравада. Я так думаю.

Волк скрипнул зубами:

– Раскроешь?

Фомин пожал плечами еще раз.

– Помнишь, ты интересовался, мужик с вашего дома упал? Вчера дело прекратили. Прижизненных телесных повреждений нет, документов нет. Видать, бродяга, сорвался с крыши и сломал шею…

«Работнички, – прокомментировал кот. – Крученый перелом от обычного отличить не могут. Так они и по Нинке сработают».

Мотька так и не знал, пришла ли Нинка к скверу. Волновался – а вдруг сорвалось? Тогда он, Мотька, крайним окажется. Скажут, плохо позвал.

Но Басмач был доволен.

– Молодец! – похвалил он Мотьку. – Чисто сработал.

– Пришла?

– Все в порядке, остальное тебя не касается. Тебя видел кто-нибудь – ну, когда с ней разговаривал?

– Да я не заметил… Вроде нет. А что? – испугался Босой.

– Да ничего, не ссы, – успокоил Басмач. – Так, для порядка спросил. Держи, твоя доля!

Басмач опустил что-то прямо в Мотькин карман.

Мотька пощупал – в кармане было кольцо и еще какие-то побрякушки. «Золото, не иначе! – подумал он с удовольствием. – Или, может, серебро? Да нет, Басмач не станет мелочиться!»

Но уже дома, внимательно осмотрев кольцо и сережки, он похолодел. Радость как корова языком слизала. Украшения были не просто золотые, но еще и с бриллиантами! Не слишком ли щедро за то, что он вызвал телку на стрелку? Ну их, эти цацки, от греха подальше! Надо быстро спулить их с рук… Но кому? Толстому купцу? Больно ушлый… Пауку? Еще хуже… Он перебирал в уме всех скупщиков краденого, с которыми был хорошо знаком и провернул много дел. Но сейчас не мог выбрать, к кому обратиться безбоязненно. «Ладно, решим на месте», – подумал он.

Выходя утром на «работу», он спрятал цацки в потайной карман штанов – под самым коленом, хрен найдешь!

Волков каждый день интересовался, как идет розыск. Но Фомин только разводил руками. Он уже готов был сам подключиться к этому делу, но понятия не имел, с какого конца браться. Нужны зацепки, нужна информация, но для этого необходимо иметь сеть осведомителей… Тогда он стал фильтровать задержанных, особенно из приблатненной шпаны – авось кто-то что-то знает…

Результатов не было, но сама служба стала менее монотонной. Появился интерес.

– Скала – Двенадцатому, граждане карманника задержали, у главного входа в Центральный рынок.

– Поехали!

Карманники представляют особый интерес – они тесно связаны с блатными и осведомлены о многих делах…

У входа в рынок сельского вида мужик и несколько теток прижимали к забору худощавого молодого парня, который то и дело дергался, пытаясь вырваться из их цепких рук.

– Э… Старый знакомый.

Волк узнал задержанного: Матвей Сапогов – все, словно в насмешку, называли его Босой. Он жил в соседнем подъезде, нигде не работал и путался с блатными. Ничего более подробного Волков о нем не знал. Кажется, сейчас такая возможность представится.

Рукав пиджака у Босого был оторван, шесть рук держали его крепко, одна даже в штаны вцепилась, и Матвей дергал ногой, пытаясь вырваться.

– Что случилось? – строго спросил Волков. Он заметил, что, узнав его, Босой перестал вырываться и побледнел. Интересно, чего он испугался?

– Стой, паскуда малая! – шипела толстая тетка с красным лицом. – Месяц назад кошелек у меня вытащил! Я за руку поймала, да он вырвался, гаденыш!

– Ты что мелешь, дура старая! – возмущался в ответ Босой. – Ты б еще прошлый год вспомнила! Не пойман – не вор, не знаешь?

– Я дура старая?! Ах ворюга!

Тетка дернула за штанину, послышался треск, что-то звякнуло, покатилось по мостовой.

– Ах ты, е… – матюкнулся Сапогов и сильно рванулся, но мужик с маху ударил его под дых, и тот обмяк.

– Вот, глядите, небось тоже украл, – тетка с неожиданной для ее комплекции ловкостью наклонилась и подняла упавший предмет. На ее потной ладони лежало ажурное кольцо с тремя сияющими камушками – в середине покрупнее, по краям – помельче…

– Откуда у тебя? – хрипло спросил Волков.

– Да я… Это не я…

– Круглов, наручники!

Сапогов дрожал, зубы у него колотились. Раздался щелчок – стальные браслеты защелкнулись на худых запястьях.

– Круглов, запиши свидетелей. Через час приходите в Центральный райотдел. К оперуполномоченному Фомину.

Волк тщательно обыскал Мотьку и нашел сережки.

– Ну, гадюка!! – В его голосе было столько ненависти, что Круглов удивленно обернулся.

– Не я это, не я! – повторил Босой, едва не срываясь на плач. – Дали мне это!

Волков запихал его в ПМГ, не в камеру для задержанных, а на заднее сиденье. И сам сел рядом.

– Поехали, – приказал он Круглову. – Давай на Лысую гору. Там я гаденыша и закопаю.

Потом повернулся к задержанному.

– Кто дал?! – Голос старшего лейтенанта был страшен.

– Басмач, – тут же ответил тот.

– Кто такой? Где найти?

– Да на базаре, его все знают, узбек или таджик – глаза косые…

– За что дал?

– Я ничего не знаю, ничего… – голос Сапогова снова сорвался. – Позвал только!..

– Когда, куда позвал?

Вдруг Волк заметил, что Сапогов уже отдышался, незаметно начал успокаиваться. Он тут же понял: упустит еще минуту – и все, больше он ничего не узнает. Поэтому он без замаха ударил его пудовым кулаком в грудь, так, что хрустнули кости.

– А-а! – завопил тот. – Ты чего, чего, убьешь!

– Куда ты ее позвал?

– В тюремный скверик, после работы… Зуб даю, больше ничего не знаю!

Похоже, больше он действительно ничего не знал.

– Давай в отдел, – приказал Волков, и Круглое невозмутимо изменил маршрут.

Мотька мог считать, что ему все-таки еще повезло. Могло быть хуже, выложи он под протокол то, что наболтал с перепугу этому татуированному менту. Пока оформляли бумаги, пока сидел в «аквариуме», пока переводили в ИВС, Мотька успел все хорошо обдумать.

Главная ошибка, конечно, что он назвал Басмача. О проклятых побрякушках, которые так и не удавалось сбыть залетному барыге и которые он, как последний придурок, сегодня понес все-таки продавать Пауку, можно было выдумать что угодно. В протокол он сказал, что вытащил их у кого-то из кармана! Значит, Басмач тут ни при чем. А лучше сказать, что нашел. Да, на следующем допросе скажет именно так. На базаре в толпе что угодно можно потерять и что угодно найти.

Обо всем остальном – что вызвал Нинку на стрелку, что его просил об этом Басмач – лучше вообще забыть навсегда. В протоколе он вместо «Басмач» уже говорил «Узбек»: якобы это барыга, которому он хотел двинуть золото. Допрашивать еще много раз будут, каждый раз показания можно менять, они вконец запутаются.

Мотька повеселел: действительно, чего переживать? Все равно ему так и так светила когда-нибудь ходка1 за карманные кражи, оно и для авторитета хорошо… А если не выдаст старших, те это не забудут. Обещал же Басмач поддержать его за решеткой… А может, вообще удастся выкрутиться!

Даже мрачный изолятор временного содержания Мотьку не слишком напугал. Что с того, что на окне «намордник», что твердые нары и постель не положена? Главное дело, он теперь знает, как надо отвечать на вопросы, которые задаст ему следователь.

Сначала он был в камере один. Еще удивился: не заскучать бы тут – Мотька был парень общительный. Но вскоре появился сокамерник, и, увидев его, Босой вовсе не обрадовался.

Грушевидная морда, ножевой шрам на щеке, гора мускулов, глаза, как у удава. Вылитый палач! Сердце у Мотьки екнуло. А вдруг Басмач прознал про его длинный язык? Этот кат задавит вмиг и глазом не моргнет…

Но удавливать Мотьку пока никто не собирался. Амбал не стал резину тянуть, сразу взял быка за рога.

– Вот чего, – он шмыгнул носом, – тебе велено передать: говорить будешь не чего в голову взбредет, а чего надо по делу.

– Я ж ничего… Я разве против? – привычно забормотал Мотька. – А по делу

– это что?

– По делу, значит – ты сам видел, как телку мочили.

– К-как это?

В горле у Мотьки пересохло – ничего себе заход!

– Да так и видел – рядом стоял. Тебя мужики заставили на пустырь возле Богатяновского спуска ее выманить, как соседа, значит. Ты и выманил. Она кого-то кинула, рога наставила или еще что, – ты этого не знаешь. Ее там встретили, в машину посадили, вроде поговорить, и ты сел, потому что деньги свои получить хотел. Вывезли на Лысую гору, а там начались разборки, базары гнилые, крики… Короче, мужики ее и трахнули вдвоем. Ты в подробностях это дело не видал, отошел в сторонку, потому как они сказали, что тебе все равно не светит. Потом они, видно, и замочили ее. А тебе колечко с серьгами кинули – за услугу. Просек?

– Пр-р… – Мотька не мог выговорить ни слова.

– Чего мычишь? Непонятно, что ли?

– Да чего уж тут непонятного… – пробормотал он наконец. – Да ведь мне за это что ж?.. За это ж мне… Это мокруха, статья подрасстрельная…

– Много не дадут, – спокойно объяснил амбал. – Ты по первому разу попался, дел за тобой никаких нету. Сам не трахал, не мочил. Значит, соучастие и все. Так что дело плевое, не ссы. А на зоне тебя люди не забудут, это Басмач обещал. Если послушный будешь, конечно.

Мотька молчал. Он уже понял, что сопротивляться бесполезно: руки у Басмача длинные, везде достанут. И он лихорадочно соображал, какую выгоду может извлечь из всего этого. Хотя – какая уж тут выгода…

– А кто ж там был – ну, замочил ее кто? – вдруг сообразил он. – На кого показать? Я ж их знать должен! Если объяснять, что ни с того ни с сего выманил Нинку к незнакомым людям – фуфло получится. Навряд ли этому менты поверят.

– Покажешь на Кривого и Кожана. Скажешь, на базаре подошли, пригрозили. Вот и позвал.

Кривой и Кожан были людьми Басмача, притом из самых приближенных. Ничего себе – если уж ими решил пожертвовать Басмач, на что остается надеяться ему, Мотьке!

– Да ты не сомневайся, – ухмыльнулся амбал. – Они и наработали, хоть и правда сперму проверяй.

– Выходит, хана им теперь?

– Почему? Да пусть поймают сначала! Они уже далеко, руки коротки у ментов их достать. На Кавказ они ушли, понял? Басмач послал, важные дела делать. А чтоб вернее было – пусть знают, что тут им делать нечего…

Мотька похолодел. Вот как, значит. Вот как Басмач подстраховывается, держит своих на коротком поводке. Он вдруг понял: да для чего-нибудь подобного он сам и нужен был Басмачу – как винтик в хорошо отлаженном механизме. И не даст он ему из этого механизма выпасть, живо вкрутит на место.

– Понял? – повторил амбал.

Мотька покорно кивнул:

– Тебя завтра на тюрьму повезут. А я к Басмачу вернусь и все обскажу, какой ты пацан правильный.

Босой вытаращил глаза:

– Как вернешься?

Амбал усмехнулся и похлопал его по плечу, чуть не выбив руку из сустава:

– Да очень просто. Терпила меня сегодня опознал, а завтра скажет, что ошибся. И алиби у меня к тому ж. Придется выпускать, куда мусорам деваться? А пока можем в очко на пальцах поиграть. Умеешь?

Мотька гордо кивнул. Он умел.

– Раскололи мы его, – сказал Фомин, улыбаясь. – До самой жопы лопнул.

Волк подобрался:

– Кто эти гады?

– Давние наши клиенты, Кривой и Кожан. Да ты их все равно не знаешь. Последнее время оба рэкетом занимались, а так – рецидивисты, ничего особенного. Обычная блатная шелупень.

– Точно они?

– Пока все в цвет. И сам Мотька расклад дал, и мы подработали… Кожана четыре года назад уже судили за изнасилование. Мы дело подняли: что там экспертиза, что здесь – один к одному!

Волк молчал, внимательно рассматривая оперативника. Это, конечно, убедительно, когда анализы совпадают. Но Мотька не про Кожана рассказывал. И не про Кривого. Он Басмача назвал. От Басмача и украшения Нинкины получил.

– Ну а сами они что? Колются?

Фомин поскучнел.

– Да нету их в городе. По информации, на Кавказ ушли. Мы работаем, проверяем… Куда они денутся, вернутся рано или поздно.

– Ну-ну, – неопределенно сказал Волк. В деле было много странностей и нестыковок. Но за время работы в милиции он уже понял: дел и так невпроворот, поэтому когда вычислены убийцы, проверять какие-то неточности и сглаживать шероховатости никто не будет. Во всяком случае, в рамках официального расследования. Но им-то руководили личные чувства…

– А Басмач? – все-таки спросил он.

– Да он все время путался… То Басмач говорил, то Узбек, то вообще ничего про них вспомнить не мог. Мутная рыба был этот Босой, хотя и молодой совсем. Кольцо это с сережками…

–Что?!

– Туфта оказалась. Стекло. Три копейки в базарный день.

– Не может быть! Она ими так гордилась…

– Наверное, не знала, что к чему. Добросовестное заблуждение – вот как это называется…

Разговор подходил к концу. Но одно из произнесенных слов не улеглось в сознании Волка, а так и торчало колом.

– Почему «был»? – спросил он. – Почему Босой «был»? Куда он делся?

Фомин развел руками:

– Да повесился он. Как в СИЗО перевели, так и вздернулся на третьей шконке.

Волк вздрогнул:

– Как он мог повеситься?! Он же под блатного работал, ему тюрьма – что дом родной!

Опер еще раз развел руками:

– На словах мы все, как на роялях… А попал в общую камеру – и вздернулся! Там ад настоящий, дышать нечем, страх господний. Сходи посмотри, для интереса…

– Надо будет сходить… Ну а Басмач, он вообще кто такой?

– Числится завскладом вторсырья. По оперативной информации – рэкетирует на рынке. Официально на него ничего нет. Кстати, Кривой и Кожан на него работали.

– Так что теперь?

– Да ничего. Мотьку схоронили, а мы дело приостановим и объявим Кожана с дружком в розыск.

– А Басмач?

– Да что ты заладил про Басмача? Мало ли что этот пацан наболтает! Будут данные на Басмача, мы за него возьмемся… Они с Лысым в контрах. Того и гляди, друг дружку перестреляют. Вот тогда мы того, кто живым останется, и законопатим!

– А Лысый кто такой?

– Пастухов его фамилия, из боксеров. Спортивный клуб держит. «Олимпик». Но это так, для отвода глаз. И детективное агентство открыл – тоже понты, сколько на слежке за неверными женами можно заработать? У него сильная группировка из спортсменов. Рэкетируют, крыши ставят…

– А чего ж вы его не сажаете?

– Сажаете… Легко сказать. Ты же видишь, как жизнь поменялась, – Фомин прищурился. – Раньше-то просто было, все блатняки были у нас наперечет, и мы их вот где держали. А сейчас они повеселели – демократия, кооперативы, деньги большие появились… У этого Пастухова знаешь какая техника? Ни нам, ни соседям и не снилось. Даже «длинное ухо» есть, слыхал?

– Значит, блатные силу набирают?

– Конечно! И развелось их видимо-невидимо… Когда совсем расплодятся, начинают сталкиваться между собой, стреляют, взрывают друг друга… Так сами свою численность и регулируют.

– А мы что же?

– А мы контролируем процесс. Если получается, то и направляем.

– Что ж, спасибо за науку, – после паузы сказал Волк.

Спортклуб «Олимпик» выглядел гораздо лучше, чем ДФК. Новое трехэтажное здание из белого кирпича под зеленой металлочерепицей, с большими чистыми окнами и охраняемой автостоянкой. Вход тоже охранялся: в вестибюле за столиком сидел крепкий парень в белой шведке, обнажающей могучие бицепсы. Старший лейтенант Волков толкнул стеклянную дверь. Сейчас он был разведчиком, проникающим в стан противника.

– Вы… к кому? – несколько удивленно спросил парень, рассматривая посетителя. Волк специально надел майку без рукавов, так что весь его зверинец был виден как на ладони.

– Пастух у себя?

– Кто?! – Судя по округлившимся глазам охранника, к таким фамильярностям тут не привыкли.

– Ну Пастухов. Лысый. Короче, ты меня понял! – Волк тяжелым взглядом уставился парню в переносицу.

– Понял…

Он набрал номер на телефонном аппарате и, как будто его никто не слышал, сказал:

– Какой-то человек к шефу. Весь в татуировках. Называет его Пастухом и Лысым. Да. Нет, молодой. Из синих, сто процентов. Так не видно. Понял.

– Оружие есть? – Охранник встал. Он был чуть ниже Волка, хотя и плотнее. Впрочем, это ничего не значило.

– Нет.

В вестибюль стремительно вышли три человека. Посередине Пастух, по бокам от него два мордоворота, годные исключительно для душегубства. Они сразу зло уставились на Волка, будто прицелились в единственную подходящую мишень.

– Ты меня спрашивал? – Пастухов изменился мало – та же лысая голова, симпатичное лицо, уверенные манеры. Уверенности, правда, прибавилось. – Чего надо?

Волк улыбнулся:

– Да особо ничего и не надо, Николай. Поздороваться зашел.

Пастух наморщил лоб:

– Ты меня знаешь, что ли? Откуда?

– У Рывкина занимались в ДФК. Когда вы с Зубом сцепились, я между вами попал. Еле живой остался.