Голубое сало Сорокин Владимир
– Не верю… не могу поверить, что эта гнида Берия…
– Все будет хорошо, – Сталин посмотрел в налившиеся кровью глаза графа. – Это говорит тебе Сталин. Ты веришь Сталину?
Хрущев ответил угрюмым и недоверчивым взглядом.
– Ты веришь Сталину? – снова спросил вождь.
– Верю… – нехотя пробормотал Хрущев, отводя глаза. Сталин взял его за острый подбородок, повернул лицо к себе:
– Ты веришь мне?
Хрущев долго смотрел в немигающие глаза цвета крепко заваренного индийского чая, затем обмяк, взял руку Сталина и поцеловал:
– Верю, Иосиф.
– Bon. Тогда собирайся.
Сталин подошел к телефону, снял трубку:
– Кремль. Квартиру Сталина. К телефону подошел Сисул:
– Алэ?
– Сисул, где наши?
– Зыдыраствуете, хозяин. Дэти в школа, Надэжда спит дома.
– Пошли за детьми срочно.
– Здэлать, хозяин.
– Надю разбуди, скажи ей: «Баран».
– Как – баран, хозяин? Какой баран?
– Просто – баран. Она знает какой. И пусть к двенадцати все будут готовы.
– Здэлать, хозяин.
Сталин положил трубку, подошел к своей, лежащей на кровати, одежде, скинул халат и стал быстро одеваться.
– Какой изумительный цвет… – Хрущев склонился над чемоданчиком. – Цвет четвертого начала термодинамики…
– Ты не романтик. Это цвет другого .
– Для меня другое – это новое.
– Новое – это новое. А другое , mon cher, это – другое . Сталин застегнул сорочку, сел, стал натягивать длинные черно-красные носки.
– 16 лет… – Хрущев подошел к погасшему камину, зябко обнял себя за плечи.
– Шла эта посылка?
– Да. Почта времени, наверно, самая долгая. И самая дорогая…
– Помнишь, как мы с тобой читали их кожаную книгу?
– У тебя на «ближней»? В бане? В ванной комнате?
– Ты предлагал накрыться одеялом и читать при свете фонарика. Великий конспиратор!
– Я тогда задушил охранника…
– Который вошел не вовремя? – Сталин встал, натягивая узкие брюки.
– Как сейчас помню его молодой кадык… – Хрущев устало провел рукой по лицу. – Знаешь… скажу тебе честно. Я никогда не верил, что это все – правда. Я думал, это какая-то громадная фальшивка… ловушка. Но логики ее не мог понять. И кому это выгодно – тоже не понимал. Немцам? Американцам? Японцам?
– А я верил с самого начала. Как только увидел этого рогатого мальчика, – Сталин надел жилет, подошел к туалетному столику с овальным зеркалом, взял свое ожерелье с изумрудом и стал надевать себе на шею.
– Позволь, ангел мой… – Хрущев подошел к нему, застегнул ожерелье и аккуратно расправил вокруг воротника сорочки.
Лица двух друзей отразились в сорока двух гранях изумруда.
– Tu ne peut pas t'imaginer combien tu m'est cher, mon ami, – проговорил Сталин, глядя в зеркало.
– Un ermite comme moi aime a entendre de telles choses, – Хрущев медленно поцеловал белое шелковое плечо вождя.
За время пребывания у власти Сталин только дважды пользовался своим секретным аэродромом: 22 июня 1941 года, когда вылетал в Пекин для заключения военного альянса против Германии, и 6 января 1946 года, сразу после совместного советско-германского атомного удара по Англии. В то морозное январское утро Сталин пролетел над испепеленным Лондоном, чтобы лично убедиться в наступлении атомной эры, так как до последнего не верил в мощь нового оружия.
В подземном аэродроме «Раменки», расположенном неподалеку от Воробьевых гор, в любое время суток стояли наготове два самолета вождя – основной и запасной. Охрана, технические службы аэродрома и экипаж подчинялись лично Сталину.
В 13.20 на унылом пустыре в районе Мичуринского проспекта земля с полусгнившими бараками и хилыми деревцами разошлась, четырехмоторный ИЛ-18 вылетел из громадного бетонного зева и взял курс на запад, следуя секретному плану «Баран».
В самолете помимо экипажа, Сталина и Хрущева находились: Надежда Аллилуева, Веста, Василий и Яков Сталины, Сисул, Аджуба и четверо ниндзя из охраны Хрущева.
Главный салон, обтянутый кремовой лайкой и отделанный карельской березой, был просторным и уютным. Солнце ярко светило слева в иллюминаторы, дробилось в хрустальных графинах с напитками, сияло на шарах и позолоченных лунках бильярда, в украшениях женщин, радужно-торжественно сверкало в гранатово-бриллиантовом аграфе, украшающем темно-синий бархатный берет Хрущева, и в рубиновом набалдашнике платиновой трости Сталина.
Под монотонное гудение моторов Василий и Яков быстро задремали. Хрущев пил виски «Chivas Regal», поглядывая в иллюминатор. Сталин курил неизменную «Гавану». Надежда читала журнал «Новый мир». Веста вязала шерстяную «трубу» для левретки, спящей у нее на коленях.
– Пределы… пределы… – пробормотал граф, откидываясь на спинку кресла и трогая пальцем лед в стакане с виски. – Слишком большая страна у нас, Иосиф.
– Это достоинство, а не недостаток, – Сталин пускал дым в полукруглый потолок.
– Вот уж не знаю… – вздохнул граф. – «От мысли до мысли тыщу верст скакать». Вяземский был прав.
– В его времена не было авиации. И атомного оружия, – Сталин нажал кнопку в подлокотнике кресла.
Бесшумно вошел Сисул. Сталин показал ему тростью на графин с абрикосовым ликером, и узкая рюмка с густой яркой жидкостью оказалась в левой руке вождя.
– Переизбыток пространства порождает проблемы, – зевнул Хрущев.
– Проблемы порождаются не пространством, а людьми. Ими же и разрешаются, – отпил из рюмки Сталин.
– И это разрешение затягивается на десятилетия,
– При слабой власти, mon cher.
– Странно… – вздохнула Надежда, прерывая чтение.
– Что, радость моя? – спросил Сталин.
– Какие-то странные вещи печатают нынче наши литературные журналы.
– Ты находишь?
– Вот, например, новая пьеса Симонова. Очень странная. Я бы не пошла на такую.
– Ну… театр не должен стоять на месте. Это живой жанр, – заметил Сталин. – Я, например, не понимаю Ионеско. Но его любят миллионы. С этим надо считаться. Симонов тоже очень популярен.
– Наверно я сильно поглупела за последние годы. Для меня лучше Чехова в театре нет ничего.
– Ты у нас, мамочка, умнее всех, – не отрываясь от вязания, сказала Веста.
– Сомневаюсь… – с улыбкой вздохнула Надежда. – Жена вождя не понимает современной драматургии. Quelle horreur…
– А что за пьеса? – повернул к ней свое тяжелое носатое лицо Хрущев.
– Называется «Стакан русской крови». Хотите, я вам почитаю?
– Большая? – смотрел на ее красивые руки Хрущев.
– В четырех действиях.
– That's too much… – поморщился Хрущев.
– Граф, не бойтесь, все я не смогу прочесть, – усмехнулась Надежда.
– Радость моя, прочти нам первое действие, – задумчиво попросил Сталин.
– Только с выражением, мамочка. Как Тарасова.
– С выражением я не умею, Веста. Итак… Она полистала страницы «Нового мира» и начала читать своим приятным, живым голосом:
К. Симонов
Стакан русской крови
Действующие лица:
- Миша Бронштейн, молодой архитектор.
- Рита Варейкис, молодая скрипачка, его подруга.
- Иван Бородулин, рабочий-метростроевец, сосед Риты.
- Никита Иванович, кокаинист.
- Георгий Валентинович Мезенцев, полковник в отставке.
- Князь Александр Михайлович Нащекин, изобретатель.
- Сергей Шаповал, капитан МГБ.
- Ефрем Рутман, банкир разорившегося банка.
- Глеб Борисов, его любовник.
Большая московская квартира Риты Варейкис со старомодной довоенной обстановкой. Вечер. Рита играет на скрипке партиту Баха. Входит Миша Бронштейн. Его пальто испачкано землей и известкой; клетчатый шарф выбился из-за ворота.
РИТА (прекращает играть, напряженно смотрит на Мишу ). Ты?
МИША (снимает шляпу, бросает на диван ). Как видишь.
РИТА. Но… ты же в Витебске? Боже!
МИША. Не урони скрипку (подходит, устало обнимает Риту, целует ее ).
РИТА. Неужели?
МИША. Да! Да! Да!
Стоят, обнявшись.
РИТА. Я сегодня видела странный сон. Странный и страшный. Я целый день думаю о тебе… ничего не могу делать… играла, как дровосек… Нет! Не может быть!
МИША. Может, милая. (Забирает у нее скрипку и смычок, кладет на рояль .) Прижмись ко мне. И ты сразу поверишь.
РИТА (прижимается к нему, обхватив руками за шею ). Это… здесь?
МИША. Крепче. Крепче!
РИТА. Да… вот. Я умру сейчас…
МИША. Мы вместе умрем.
РИТА (просовывает руку к нему под пальто, трогает ). Да… да… о, эта теплота… эта… невероятная теплота…
МИША (прижимает ее руку своей ). Теперь ты веришь?
РИТА. Я умру сейчас, милый… я умру, Мишенька…
МИША. В поезде я считал секунды… сидел и смотрел на часы… (Устало и нервно смеется. ) Пассажиры косились на меня! Думали, что я сумасшедший.
РИТА. Солнце мое… я обожаю тебя (целует его ).
МИША (освобождается, подбегает к окну, задергивает штору ). От всех! От всех закрыться! Боже… как я устал… (Садится на пол. ) Я не спал сутки. Закрой! Запри все! Я… кажется дверь не запер…
РИТА (выбегает, возвращается ). Все заперто, милый. Нам никто не помешает.
МИША. Где Иван?
РИТА. Он в ночную сегодня.
МИША. Слава Богу.
РИТА. Нет… (смеется ) …нет, нет!
МИША. Что?
РИТА. Я не верю, что ты здесь. Это первое.
МИША (трогает грязными руками ее лицо ). А второе?
РИТА. А второе: я не верю, что ты принес.
МИША (молча трогает ее лицо ). Я и сам не верю. Каждый раз.
Пауза.
РИТА. Начинать?
МИША. Погоди. Не хочется торопиться. Мне всегда кажется потом, что мы все сделали наспех, что мы спешили…
РИТА. Я… уже вся дрожу. Посмотри, у меня зрачки широкие?
МИША. Да.
РИТА, У тебя тоже. Во все глаза… У тебя страшные глаза каждый раз. Начинать?
МИША. Минуту, еще минуту… минуту. Давай растянем, давай чуть-чуть помедлим… (Мучительно трет свое лицо ладонями. ) Всю жизнь мы куда-то торопимся… и самое приятное делаем наспех. Словно в будущем будет еще лучше.
РИТА. Как сердце бьется… давай, я что-нибудь… ты хочешь чаю?
Миша смотрит на нее. Они смеются.
РИТА. Прости, милый.
МИША. Ты много занималась сегодня?
РИТА. Не очень. Руки с утра тяжелые. Играла из ряда вон. Партита еще ничего, а концерт – ужасно. Остается неделя, а я совершенно не готова.
МИША. Ты все сделаешь. Ты сильная. Скажи, а что Семен? Как его Брамс?
РИТА. Ну, Сеня – perpetuum mobile. У него не может быть провалов. Дома он работает, как часы. Встает в восемь. Два часа играет, потом прогулка, потом опять два часа, потом ланч. Потом – час. А потом он едет к Вере, И они занимаются любовью. И идут обедать в «Три короны». Спит ночью он всегда один. Наркотиков почти не употребляет. Курит умеренно. По субботам ездит верхом… Очень правильный образ жизни для профессионального музыканта. Хотя, последнее время мне не нравится его игра. Слишком рационально, слишком академично. Особенно Брамс. Как-то… нет нерва, нет… разлома какого-то. Романтики не были так академичны. То что хорошо для Гайдна – вовсе не годится Брамсу. А Брамс… (Встает. ) Я не могу больше! Я не могу! Я не могу больше!
МИША. Хорошо… не волнуйся… хорошо. Начнем.
Раздеваются догола. Рита достает из буфета два стакана и черную скатерть; накрывает стол скатертью, ставит на нее стаканы и свечу в подсвечнике; Миша зажигает свечу, тушит свет; из тайного внутреннего кармана своего пальто вынимает резиновую грелку с трубкой; на конце трубки надета игла от шприца. Рита и Миша садятся за стол напротив друг друга.
МИША (кладет грелку перед собой ). Вот… не остыла еще
РИТА (протягивает руки, кладет на грелку ). Теплая… совсем еще… ты так и ехал с ней в обнимку? Из Витебска?
МИША. Да. Сидел, держал ее под пальто… а соседка, старушка, спросила: «У вас живот болит, молодой человек?»
РИТА (нервно смеется ). Живот болит! Живот болит! Боже мой! Живот болит… Милый, а можно…
МИША (перебивает ). Нет, не спеши. Сейчас. (Считает. ) Раз, два, три.
Открывает грелку, осторожно наклоняет над стаканом, из грелки в стакан льется кровь; Миша аккуратно разливает всю кровь в два стакана и кидает грелку на пол.
РИТА (с болью в голосе ). Меньше стакана,
МИША. Чуть-чуть не хватило… но, ничего.
РИТА. Жаль… а почему меньше?
МИША. Потому что. (Зло смотрит на нее .) Мы же, кажется, договорились?
РИТА (трясет головой, нервно вздрагивает и часто дышит ). Нет… я просто… хотя… (Кричит .) Почему?!
МИША. Я убью тебя!
РИТА (всхлипывает ). Милый… нет! За что нам?! Нет! Нет! Нет!
МИША (трясется от ярости ). Я размозжу тебе голову, дрянь! Замолчи!
РИТА. Ты… ты всегда! Всегда! Я не могу!
МИША (кричит ). Молчать!!
Рита смолкает и сидит, вздрагивая, вцепившись руками в стол. Миша ждет, затем ставит перед ней стакан с кровью. Рита обнимает его дрожащими ладонями и неотрывно смотрит. Миша придвигает свой стакан к себе поближе. Они долго сидят молча.
МИША. Надо… чтобы… (пауза )… все шло… плавно… плавно… (Отпивает из стакана. )
РИТА (смотрит на него, поднимает свой стакан и залпом выпивает ). Ааа… слева… все слева… мама…
Миша маленькими глотками допивает кровь. Рита жадно смотрит на него. Он оставляет последний глоток ей, протягивает стакан. Она допивает, держит стакан над собой, запрокинув голову, ловит губами капли крови.
МИША. Дома… (тяжело улыбается ) …дома…
РИТА. Это… не тяжелая… там… совсем нет. Нет?
МИША. Нет. И не будет.
РИТА. Тебе… тебе совсем?
МИША. Совсем. Я люблю тебя.
РИТА (рыгает, смеется ). Странно…
МИША. Что, милая?
РИТА. Почему – только русская кровь?
МИША. Никто не знает.
РИТА. Только русская! Не татарская, не калмыцкая…
МИША. Не грузинская… и даже не армянская… плавно… плавно… (закрывает глаза )… все плавно… белые…
РИТА (берет его руки в свои ). Расскажи, Расскажи. Расскажи.
МИША (не открывая глаз ). Он недавно нанялся. Тромбовальщиком. Бывший зек. Сидел за воровство. Рассказывал немного про Туруханский край. Как там ноги потерял.
РИТА. Он безногий?
МИША. А… я не сказал сразу?
РИТА. Ты не сказал сразу
МИША. Да. Безногий. В Туруханске был их лагерь. Он работал на пилораме. И блатные проиграли его в карты.
РИТА. Как это?
МИША. Ну, если играть больше не на что, уголовники играют на людей… белые… белые… на живых теплокровных людей…
РИТА. А причем здесь ноги?
МИША. Они отрезали ему ноги на пилораме.
РИТА. Зачем?
МИША. Затем, что проиграли его в карты.
РИТА. А причем здесь ноги? Они же его проиграли. А не ноги.
МИША (некоторое время молчит, закрыв глаза ). Ноги им были не нужны. Им нужно было просто их отрезать.
РИТА. А он? Он им был нужен?
МИША. Он… он… им не был нужен. Он был нужен мне.
РИТА (счастливо смеется ). Я ничего не понимаю… ха-ха-ха! О, как я давно не была у мамы!
МИША (качает головой ). Нет… все не так плавно… не все блестит…
РИТА. У нее опять звон в ушах. Говорят, это следствие звуковой травмы. Но она никуда не выходит. Откуда у нее звуковая травма?
МИША. Радио. Радио. Оно сейчас развивается… дикими, страшными темпами. Радио может все. Оно… даже может проникать в человеческие тела…
РИТА. И в кровь?
МИША. И в кровь.
РИТА. Как это возможно?
МИША. Волны… радиоволны… (открывает глаза )… Он тромбовал бетон под фундамент. Лучше любой машины. Залезал в свежую заливку, рабочие протягивали ему шест. Он хватался за шест руками, а нижним торсом своим начинал… так вот… быстро и тяжело вибрировать… трястись так… быстро и тяжело…
РИТА. Как эпилептик? Или… как испуганный, смертельно испуганный человек? У нас когда выгоняли Покревскую, она тряслась. Так тряслась, так тряслась… я никогда… никогда…
МИША, Он трясся, как… не знаю… возможно это никто не может объяснить…
РИТА. Он был веселый?
МИША. Нет.
РИТА. Почему?
МИША, Не знаю. Он много страдал.
РИТА. Понимаешь, это, на самом деле, не важно. Человек может много страдать или внутренне все время мучиться, а при этом, как… ну… как бывает, да?… при этом быть и оставаться… весельчаком. И порядочным человеком. Очень порядочным.
МИША. Не знаю. Не уверен. Порядочными людьми рождаются. А не становятся. Как дядя Мотя.
РИТА. Ну, дядя Мотя! Как можно сравнивать дядю Мотю и этого… как… вибро… трясульщик…
МИША. Тром-бо-валь-щик. Запомни. (Серьезно смотрит ей в глаза .) Это очень важная профессия. Особенно теперь… в наши дни… когда нам приходиться строить… возводить разрушенное… то, что унесла война… и надо строить, строить, строить… очень много строить. По всей стране. А страна у нас большая.
РИТА (зажмуривается ). Огромная! Мне иногда даже страшно! Представляешь, когда в Москве утро – во Владивостоке уже полночь. Люди ложатся спать, разбирают постели, укладывают детей.
МИША. И стариков. Старики ведь – как дети.
РИТА. Они беспомощны!
МИША. Очень. Иногда… (вздыхает ) это противно.
РИТА. Нет!
МИША. Очень. Что-то… страшное такое…
РИТА. Смерть?
МИША. Нет, нет. Нет. Смерть… это смерть….
РИТА. А он… русский?
МИША. А как ты думаешь?
РИТА (смотрит на Мишу, потом на стакан, смеется и качает головой ). Я дура… извини.
МИША. Ничего.
РИТА. Ну, а что потом было?
МИША. Когда?
Читать бесплатно другие книги:
