Голубое сало Сорокин Владимир

– Сколько проехали, Карпо?

– Спи, брат, – пробасил из кабины Карпо. – Назад против ветру валтузим! Вишь, пороша повалила.

– Хорошо – следы заметет…

К горе приехали только на рассвете. Белое северное солнце ненадолго показалось из-за неровного белого горизонта, Освещенная им гора могуче выступала над невысокими сопками. Широкое основание ее поросло кедрачем и лиственницами, круглая вершина сияла девственным снегом-

Когда подъехали к укрывищу, уставший, осунувшийся лицом Карпо заглушил мотор:

– Доползли, слава Земле. Подъем! Спящие в салоне братья зашевелились:

– Ой, Мать Сыра Земля, неужли дома?

– Карпо, сердешный, довез как в люльке…

– Ну, братья, а мне опять лето грезилось. Будто все за медвежьей ягодой идем, а брат Марко славицы поет…

– К трапезе опоздали, как пить дать…

Все вылезли из снегохода. Федор захватил мешок с голубым салом, которое на солнце так же светило сквозь холстину, как и в темноте. Этот необычный и неземной свет заставил братьев смолкнуть.

– Да… – высморкался на снег Иван. – А может и не зря мы подставлялись. Чудная вещь. Сгодится ли?

– Не сумлевайся, брат Иван, – поежился Николай. – Еще сам себе спасибо скажешь.

– Хорошо бы! – крякнул Иван и, скрипя снегом, пошел в гору

Братья двинулись за ним. Подъем был долгий. За сутки навалило снега и тропу местами совсем замело. Иван шел, прокладывая дорогу. Когда дошли до ворот заброшенной шахты, он снял ушанку и вытер ею покрасневшее, потное лицо:

– Фупс… отдышитесь.

Вокруг из-под снега торчал ржавый металл – куски оборудования, рельсы, мятые вагонетки. Братья присели кто где и тихо сидели, приходя в себя, Лица их посерьезнели, они не смотрели друг на друга. Невысокое солнце холодно освещало их грубые лица. Сидели долго. Наконец Иван вздохнул и тихо произнес:

– Ну, войдемте, братья.

Все встали и вошли в полусгнившие, распахнутые ворота шахты. Здесь было сумрачно; ржавые, еле различимые рельсы вели в темноту Братья пошли по ним и шагов через двести оказались возле лифтов, Иван пошарил рукой в темноте, вытащил палку с пропитанной соляркой тряпкой, клацнул кресалом. Тряпка нехотя загорелась. Иван оттянул раздвижную дверь лифта:

– Брат Федор, ступай первым.

Федор встал на порог кабины, глянул вниз. В лифте не было пола. Вместо него виднелись несколько привязанных к швеллерам канатов. Федор кинул вниз мешок с голубым салом. Мешок быстро упал. Сверху было видно, как он лежит, скупо освещая голубым выработанную широкую штольню.

Федор схватился за канат и съехал вниз. За ним стали спускаться остальные. Иван запер дверь лифта на болт и съехал последним. Все семеро на секунду замерли возле каната, затем сняли шапки, опустились на колени и шесть раз поцеловали твердый пол штольни. Иван взял мешок, забросил на спину и двинулся вперед – к слабо горящим в темноте огонькам.

Штольня была широкой, со следами стальных зубьев на стенах, с обрывками кабелей и ржавым хламом, валяющимся где попало. Огни приблизились и вскоре осветили конец штольни. Здесь слышались голоса и двигались человеческие фигуры.

– Слава Земле! – окликнули братьев.

– Земле слава! – ответил за всех Иван.

Пришедших молча обступили одетые в лохмотья бородатые люди и так же молча стали по три раза целоваться с каждым.

– Хорошо ли все, брат Иван? – спросил рыжебородый, широкоплечий человек Ивана.

– Слава Земле, брат Марко, все хорошо, – ответил Иван, опуская мешок на земляной пол. – Вот, ради чего животы надрывали.

Все посмотрели на светящийся мешок.

– Не уразумею – что это? – спросил Марко.

– Голубое сало.

– Позволь нам посмотреть, – попросил Марко.

– Не могу, брат Марко.

– Понимаю тебя, брат Иван, – почесал бороду Марко.

– Где брат Ванюта? – спросил Иван.

– В Малой пещере.

– Вы потрапезничали?

– Только что, брат Иван. Вам оставлено.

– Ну и слава Земле.

– Земле слава, – Марко шагнул в сторону, уступая дорогу Ивану

Иван вошел в узкий проход. Пришедшие братья двинулись за ним.

– Я сам снесу, – остановил он их. – Ступайте трапезничать.

Братья нехотя отстали.

Иван не долго шел по темному проходу – справа показалась полоса желтого света. Иван нащупал рукой полуприкрытую дверь, постучал.

– Входи, брат! – раздалось за дверью.

Иван вошел в тесную пещеру По углам горели несколько фитилей в банках с соляркой. Посередине на куче тряпья лежал, закрыв глаза, Ванюта; возле него стояла большая жаровня с углями. Поодаль сидели Митко с Николой и шили оленьи шкуры.

– Здравствуй, брат Ванюта, – проговорил Иван. – Здравствуй, брат Митко, здравствуй, брат Никола.

Митко и Никола поднялись и целованием приветствовали Ивана. Ванюта по-прежнему лежал с закрытыми глазами. Митко и Никола неотрывно смотрели на светящийся мешок.

Иван присел рядом с Ванютой и трижды поцеловал его грязные щеки. Ванюта открыл глаза.

– Живой, брат, – сказал он.

– Слава Земле, все живы, – тихо проговорил Иван. Ванюта посмотрел на мешок, улыбнулся:

– Не помог им блядский бог!

– Не помог.

– А нам помогла Мать Сыра Земля?

– Помогла, помогла, брат Ванюта. Помогла блядей сокрушить. Помогла взять то, что надо.

– Говорил ты с блядями?

– Говорил, брат Ванюта, – Иван снял с шеи диктофон и положил на грудь Ванюте.

– Что ты понял из этого разговора?

– Ничего не понял, брат Ванюта.

– Ну и славно, брат Иван. Ты ступай теперь.

Иван помолчал и произнес:

– Брат Ванюта. Скажи, зачем нам сподобилось это голубое сало?

– Про то, брат Иван, не дано пока ведать ни мне, ни тебе. Потерпи. Откроются тайны великие. Спасибо тебе за все от всего братства. Ступай.

Иван вышел.

Ванюта заглянул в мешок, достал кусок голубого сала, поднес к лицу и долго рассматривал. Митко и Никола, онемев смотрели на сало.

– Слава тебе, Земля Теплая, – Ванюта убрал сало в мешок, встал и скомандовал: – Отворите.

Митко и Никола сдвинули в сторону кучу тряпья. Под ней оказался стальной люк. Они откинули крышку люка.

Из отверстия хлынул поток электрического света. Вниз вела сварная металлическая лестница.

Ванюта взял мешок в левую руку и полез вниз, цепляясь правой за прутья. Люк над ним тут же закрыли.

Внизу было теплее и светлее, чем наверху Пространство выработанной штольни освещали десятки электрических светильников, каменистый пол был чисто подметен, нигде не было мусора или остатков шахтерского оборудования. Две электрические отопительные системы со слабым гудением подавали в штольню теплый воздух. Из штольни вглубь горы уходили четыре прохода. Они были так же хорошо освещены. В проходах виднелись ответвления. То здесь то там появлялись люди в коричневых балахонах, неспешно следующие по своим делам-

Едва ноги Ванюты коснулись чистого пола, к нему подошли двое в балахонах с топорами на поясах.

– Слава Земле, – проговорил Ванюта.

– Земле слава, – ответили стражи.

– Я к отцу Зигону, – Ванюта поудобнее перехватил мешок.

Один из стражей слабо и прерывисто свистнул. Из среднего прохода показался человек в балахоне, подошел.

– Проводи его к отцу Зигону, – приказал страж. Человек повернулся и зашагал прочь, Ванюта тронулся следом. Проводник повел его по быстро сужающемуся проходу Вскоре им пришлось двигаться боком, пробираясь сквозь неровную каменную щель. Наконец щель раздалась, Ванюта и проводник оказались в большой пещере. Из каменистой стены выступала белая дверь с латунной ручкой. В двери виднелась совсем маленькая дверца. Проводник открыл ее, вложил свои узкие губы в проем и тихо произнес:

– Брат Ванюта.

– Очень хорошо, – слабо раздался за дверью спокойный голос. – Впусти.

Дверь отперли изнутри и Ванюта вошел в трехкомнатную квартиру, обставленную простой деревянной мебелью.

Проводник остался за дверью, в прихожей перед Ванютой стоял слуга отца Зигона – Ашот.

– Иди, иди сюда, – раздалось из гостиной. С мешком в руке Ванюта прошел в гостиную – большую, белую, с книжными стеллажами по стенам, с хрустальной люстрой в стиле модерн, с подушками из оленьей кожи вместо стульев. Посередине гостиной на желтом сосновом полу идеальным конусом была насыпана тщательно просеянная земля. Отец Зигон стоял перед землей на коленях, шепча что-то и прикрыв глаза. Ванюта сразу тоже опустился на колени, склонил голову

– Встань, – приказал отец Зигон, легко вставая. Он был худой, невысокого роста, с умным живым лицом, обрамленным аккуратно подстриженной бородой. Коричневая тройка идеально сидела на нем, высокий воротничок белой рубашки стягивал черный шелковый платок с кристаллом горного хрусталя.

Ванюта не успел подняться с колен, как быстрые руки отца Зигона выхватили у него мешок с голубым салом, и через секунду отец уже вынимал из мешка, рассматривал и клал на пол светящиеся голубые куски.

– Погаси свет, – приказал он слуге.

Гостиная погрузилась в полумрак. Куски сала, появляющиеся из мешка и ложащиеся на пол один к одному постепенно освещали гостиную голубым. Отец Зигон выложил все куски, кинул мешок в сторону и опустился рядом на подушку Всего кусков оказалось двенадцать. Ванюта стоял, сложив руки на животе. Отец Зигон долго смотрел на голубое сало, затем с тяжелым вздохом опустил лицо в ладони:

– Когда ты последний раз плакал? Ванюта задумался:

– Я… в декабре, отец Зигон.

– А почему ты плакал?

– Мне приснился лес, отец Зигон.

– Лес? И почему же ты плакал?

– Он был очень красивый.

– А смеялся когда ты в последний раз? Сильно смеялся?

– Когда отца Марона хоронили.

– Ну, мы тогда все смеялись. Погребение – веселая вещь. А сам по себе?

– Сам по себе я… не смеялся, отец Зигон. Отец Зигон понимающе кивнул и надолго замолчал, спрятав лицо в ладони Прошел час с лишним. Ноги стоящего Ванюты затекли и онемели, колени стали подгибаться.

Вдруг отец Зигон поднял свое лицо:

– Подойди.

С трудом переставляя ноги, Ванюта подошел. Отец Зигон схватил его за ноги и рванул на себя. Ванюта рухнул навзничь, гулко ударившись головой о паркет. Отец Зигон встал, зачерпнул горсть земли и с силой бросил Ванюте в глаза. Ванюта со стоном прижал руки к лицу.

– Было два человека, – тихо, но внятно заговорил отец Зигон, убирая руки в карманы и медленно прохаживаясь по гостиной. – Всего два. Один был выше среднего роста. Другой тоже не маленький – каждый раз притолоке кланялся. Первого звали Земеля, второго – Сол. У Земели судьба была тяжелая. Даже – страшная. Родился в обеспеченной интеллигентной семье, окончил среднюю школу, поступил в лесотехнический институт, женился на четвертом курсе. А на пятом – подучил Сола трогать чужие книги. Не читать – а именно трогать. Любой ценой пробраться в чужую квартиру – и трогать, трогать, трогать книги. Сказал, что это помогает при туберкулезе легких. А Сол – человек доверчивый и впечатлительный – поверил. И трогал чужие книги всю свою долгую жизнь – до семидесяти восьми лет. Трогал всегда правой рукой. Поэтому, когда его перед казнью дактилоскопировали, с правой руки отпечатков пальцев снять не удалось – кожа стерлась о книги. А с левой все было в полном порядке. Поэтому именно ее сначала высушили в горячем песке, а потом залили вареным сахаром. Вон она. В книжном шкафу. Между Бабелем и Борхесом. Я же давал тебе лизать ее, мерзавец. Забыл? Нет, свинья. Такое не забывается…

Он помолчал, словно вслушиваясь в слабые стоны Ванюты, потом кивнул стоящему в дверях Ашоту:

– Убери этого слизняка.

Ашот схватил Ванюту за шиворот и поволок к двери.

– Отец Зигон… Там еще диктофон… – простонал Ванюта, шаря у себя на груди.

Диктофон упал на пол. Ашот выволок Ванюту за дверь квартиры и захлопнул ее. Слышно было, как Ванюту поволокли по каменному полу прохода.

Зигон поднял диктофон, сунул в карман пиджака.

– Отец Зигон, подавать полдник? – спросил вернувшийся Ашот.

– А что сегодня? – рассеянно спросил Зигон.

– Овсяный кисель с постным маслом и клюквенный морс.

– Нет… Потом… – Зигон осмотрелся, ища что-то. – Где чемодан?

– Какой? – осторожно спросил Ашот.

– Тот самый, – Зигон угрюмо посмотрел на Ашота. Ашот вышел и вернулся с небольшим старым чемоданом из свиной кожи. Зигон открыл чемодан, сложил в него голубое сало. В гостиной сразу стало темно. Зигон вышел с чемоданом в руке, прошел в свой кабинет и запер дверь на ключ.

Кабинет был небольшой, но уютный: обитые зеленым сукном стены, мягкая мебель, стол красного дерева. Зигон подошел к столу, вставил ключ в бронзовые часы без стрелок, повернул. Затрещала пружина, послышалось гудение, и стол отъехал в сторону, открывая проход вниз. Зигон шагнул туда и стал спускаться по деревянной винтовой лестнице. Спуск был недолгим – лестница вела в большой полутемный зал с мраморным полом и мраморными стенами. В зале стояли десять мраморных столов, за которыми сидели лысые люди в черных костюмах. На столах горели зеленые лампы. На стене висел подсвеченный зеленым светом герб из горного хрусталя, яшмы и гранита: человек, совокупляющийся с землей.

– А! Господин Зигон! – воскликнул один из сидящих. – Ну, наконец-то! Мы ждем вас с утра! Господа! Сидящие встали и сдержанно склонили лысые головы.

– Как хорошо, что вы пришли! Вы не представляете – как это хорошо! – человек подбежал к Зигону и с силой сжал ему руку – Андреев! Скажите сразу – все нормально, или нет? Только – да, или – нет! Два слова!

– Да, – произнес Зигон.

Андреев в восторге закрыл глаза и потряс маленькой головой:

– Великолепно… Господа! Господа! Все получилось! Поприветствуем же бесстрашного и решительного господина Зигона!

Лысые зааплодировали. Андреев нажал ногой на мраморную педаль, и у фронтальной стены зала, прямо под гербом, из пола выдвинулась мраморная трибуна.

– Просим вас, господин Зигон! С чемоданом в руке Зигон прошел на трибуну и встал, прижав чемодан к груди. В зале наступила полная тишина.

– Мне трудно говорить, господа, – заговорил Зигон. – Трудно как человеку, трудно как члену нашего ордена. В этом чемодане находится то, ради чего мы… мы… нет…

Он замолчал, бледнея. Голова его стала мелко вздрагивать, по лицу прошла судорога, побелевшие руки вцепились в чемодан. Зигон шумно выдохнул, набрал в легкие воздуха и вдруг запел низким, замечательного тембра басом:

– Нееет! Нет! Нееееет! Неет! Неееееееееет! Нет! Нет! Нееет! Нееееет! Нет! Нееееееееееееееееееееет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нееет! Нет! Нееееееееееееееееееееееееееееееееееееееет! Нет! Нет! Неееет! Нееет! Неееет! Нееееееееееееееет! Нет! Нет! Нет! Неееет! Нет! Нееет! Нет! Нет! Нееееет! Неееееееееееееееет! Нееееееет! Нет! Нет! Нет! Неееееееет! Неееееееееееет! Нет! Нет! Неееееет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Неееееет! Нет! Нет! Нееееееееет! Нееееет! Нет! Нет!

Его слушали затаив дыхание. Лицо Зигона покраснело от напряжения, пот выступил на лбу и крупными каплями закапал на потертую кожу чемодана. Он пел с невероятным воодушевлением, сочный бас его заполнял гулкое пространство зала. Прошел час, Потом второй. Лицо Зигона стало бледнеть, пот, лившийся градом, высох, голос стал слабеть, в нем появились первые признаки хрипа.Прошел еще час. Лицо Зигона посерело, под глазами обозначились синие круги, бесцветные губы раскрывались и изо рта исторгался уже не раскатистый бас, а глухой клокочущий клекот. Прошел еще один час, затем еще и еще один. Зигон стоял на трибуне с окаменевшим лицом серо-зеленого цвета, глаза его закатились, белки сверкали в полумраке. Рот его открывался как бы сам, отдельно от тела, изо рта вылетали странные нечеловеческие звуки. Они звучали долго, очень долго – мраморная минутная стрелка еще три раза описала круг. Наконец из раскрывающегося рта Зигона не вылетело ни звука. Пошатываясь, Андреев подошел к своему столу, выдвинул ящик, достал золотой пистолет с мраморной рукояткой, тщательно прицелился и выстрелил.

Мраморная пуля попала Зигону в рот. Он дернулся и, не закрывая рта, рухнул.

– Садитесь, господа, – опустил пистолет Андреев, и все с облегчением опустились на мраморные, с подушками зеленого бархата, стулья.

Андреев убрал пистолет в стол, подошел к трупу, все еще сжимающему чемодан, вынул из кармана убитого диктофон, взял чемодан и нетвердой походкой заспешил к выходу.

– Арсений, а как же декларация? – спросил один из сидящих.

– Две минуты, господа. И мы продолжим, – проговорил на ходу Андреев, потянул за ручку массивную мраморную дверь и вышел из зала в коридор. Здесь было светло, горели матовые плафоны, на блестящем от лака полу лежала зеленая ковровая дорожка. Андреев пошел по ней, свернул за угол, остановился перед резной дубовой дверью и постучал.

Дверь открыл лысый человек в черном костюме:

– Прошу вас, Арсений. Магистр ждет вас.

Андреев вошел в прихожую кабинета. Секретарь отворил дверь и проводил Андреева в кабинет. За огромным пустым столом сидел магистр – полноватый широкоплечий человек в белом костюме, с гладко выбритыми головой и лицом.

– Ваше Соответствие, – склонил голову Андреев.

– Сколько? – спросил магистр.

– Еще не взвешивали, господин магистр, – поспешно ответил Андреев.

– Есть повод приобщиться к точным наукам, – магистр тяжело приподнялся, тронул инкрустацию на стенной деревянной панели. Панель сдвинулась в сторону, открыв проход.

– Идите за мной, – шагнул в проход магистр.

Андреев двинулся следом.

Проход вел в лабораторию. Семнадцать человек в красных халатах работали над Машиной, не обращая внимания на вошедших. Магистр подошел к эталонным весам, надел резиновые перчатки, снял стеклянный колпак, открыл коробку с набором платиновых гирь.

– Откройте, – скомандовал он Андрееву Андреев открыл чемодан. Магистр стал вынимать куски голубого сала и аккуратно класть на платиновую чашу весов. Когда все двенадцать кусков оказались сложенными на чаше в форме голубого брикета, магистр выбрал десятикилограммовую платиновую гирю и поставил на вторую чашу. Весы не двигались. Он добавил килограммовую гирю. Чаши ожили и закачались. Магистр взял горсть мелких гирь и ставил их на чашу, пока весы не замерли.

– Одиннадцать тысяч двести пятьдесят восемь платиновых граммов, – подытожил магистр и громко позвал. – Борух!

Один из работников отложил инструменты и подошел к магистру

– Готовь форму, – приказал магистр, Работник отошел.

– Ваше Соответствие, еще диктофон с записью, – Андреев подал магистру диктофон,

– Они по-русски говорят? – спросил магистр.

– Блядь говорит на новорусском. Но все понятно.

– И это важно?

– Очень, ваше Соответствие.

Магистр взял диктофон, посмотрел, подошел к прессу, положил на станину и нажал красную кнопку. Пресс опустился, диктофон затрещал. Когда пресс поднялся, магистр снял со станины расплющенный в пластину диктофон, подошел к измельчителю, бросил в заборник пластину, включил мотор и поставил регулятор измельчения на минимальный размер. Измельчитель заработал с оглушительным шумом, и вскоре под его барабаном на поддоне выросла кучка серебристо-серых опилок.

– Это не пыль, конечно. Но почти, – рассеянно произнес магистр, ища что-то глазами. – Подожди… а где теперь сахарница?

– Возле расточного станка, господин магистр, – ответил один из работников.

Магистр подошел к сахарнице, зачерпнул из заборника горсть сахара, бросил на поддон измельчителя и пальцем перемешал с опилками:

– Обыкновенная ложка найдется в нашей славной лаборатории?

Работник подал стеклянную ложку.

Магистр вытер ее о борт своего белого пиджака и передал Андрееву:

– Ешь.

Андреев зачерпнул с поддона и стал жевать. Появился работник с формой – плоским ящиком из золота. Магистр сложил в ящик куски голубого сала, поставил на подиум сахарницы, дернул рычаг Загудел нагреватель, запахло леденцами, и вязкая струя жженого сахара потекла в ящик.

– Все уверены, что человек – это альфа и омега всего сущего! – засмеялся магистр и покосился на Андреева. Андреев черпал ложкой с поддона, жевал и глотал. Жидкий сахар заполнил ящик. Куски голубого сала светились сквозь желтоватую вязкую субстанцию.

Магистр подождал пока сахар остынет, затем вставил ящик в черный кейс и вышел из основного входа лаборатории. Широкий коридор вел к лифту. Магистр подошел, отпер лифт ключом, вошел, нажал единственную кнопку. Лифт поехал вниз и вскоре остановился. Двери разошлись. Магистр шагнул из лифта в тесное, неправильной формы помещение с грязным кафельным полом, сплошь заставленное стеллажами с множеством небольших банок. В банках хранилась русская земля. Все банки были с подробными этикетками и располагались по алфавиту Слой пыли покрывал стеллажи.

Магистр пошел между стеллажами по извилистому проходу, скудно освещенному редкими лампами без плафонов, и после долгого плутания оказался в небольшом закутке. Здесь стояла раскладушка с рваными одеялами и замызганной подушкой, серая тумбочка, электроплитка с темно-зеленым чайником, стол-тумба, покрытый цветастой истертой клеенкой. За столом, на металлическом стуле сидел маленький человек с длинной белой бородой и в очках со сломанной дужкой. Он пил крепко заваренный чай из алюминиевой кружки. На столе в коричневой бумаге лежал кусок вареной колбасы, надкусанный батон белого хлеба и четыре куска сахара-рафинада.

– Здравствуй, Савелий, – проговорил магистр. – Наше вам, – кивнул Савелий, шумно прихлебывая из кружки.

Магистр стоял с кейсом в руке, молча глядя на сидящего.

– Ну что, принес? – спросил Савелий.

– Да.

– Сколько?

– Одиннадцать тысяч двести пятьдесят восемь платиновых грамм.

Савелий усмехнулся:

– Ты б еще миллиграммы подсчитал! Сколько кусков-то?

– Двенадцать.

– Нормально… – Савелий допил чай и стал заворачивать хлеб, колбасу и сахар в бумагу. – А то твои орлы сказали – семь. Семь! Курам на смех…

Он убрал сверток в тумбочку, протер запотевшие очки и посмотрел на магистра:

– Садись, батенька. В ногах правды нет.

Магистр поискал глазами, куда бы сесть. Савелий указал ему на раскладушку Магистр сел, раскладушка заскрипела под ним. Он положил кейс себе на колени и тяжело вздохнул.

– Что это ты, батенька, сопишь как корова стельная? Стряслось что?

– Да нет, все в порядке.

– Ой-ли? У вас – и все в порядке? У пауков в банке все в порядке быть не должно.

– Савелий, я с тобой посоветоваться хочу. – К вашим услугам.

– Понимаешь… – магистр вздохнул. – Не знаю с чего начать. Клубок какой-то…

– Начни с начала.

– Ты засахаренную руку Сола видел? На восьмом уровне?

– Батенька, я не только видел. Я ее раз двести пятьдесят лизал, когда приемщиком служил. Каждое утро, после общей молитвы. Помолимся Земле Теплой, потом приложимся – и на службу Хорошее время было.

– Понимаешь, со мной последние восемь суток что-то странное происходит. Вот мои руки – смотри, – магистр повернул к себе свои широкие белые ладони с пухлыми пальцами. – И вот каждый раз, когда я смотрю на них, – вот здесь, в запястьях, я вижу детские руки. Но золотые. То есть – в каждом своем запястье я вижу маленькую золотую детскую руку.

– Золотую? – спросил Савелий.

– Это как бы живое золото. Не металл. Они подвижны, как нормальные детские руки, но золотые, с таким красноватым отливом. И эти ручки имеют свой язык. Это не язык глухонемых, построенный на комбинациях пальцев, а язык, основанный на поворотах этих ручек. Они вращаются вокруг своих запястьев – вправо-влево, влево-вправо. Полные обороты, неполные, полуобороты, четвертьобороты – это их язык. Несложный. Я понял его сразу

– Сразу?

– Да-да. Два оборота по часовой – это буква А, два оборота против часовой – Е, полуоборот по часовой – О, против часовой – М, и так далее. Простой, совсем простой язык.

– И что тебе передают эти золотые ручки?

– Разное, разное. Иногда это короткие сообщения, иногда – длинные, очень длинные тексты.

– И какого рода сообщения?

– Ну, например: «Знай о втором прободении Марка». Или: «Половины шаров заставляют попробовать мясную картечь».

– А длинные тексты?

– Вот это самое… необычное. И я не знаю, что это такое.

– Ну, а что это за тексты?

Магистр достал из внутреннего кармана пиджака листки бумаги, развернул:

– Со вчерашнего дня я их стал записывать. Это – самый короткий текст. Послушай…

– Дай я сам прочту, – Савелий забрал у магистра листки, расправил на столе и стал читать.