…Ваш маньяк, Томас Квик Ростам Ханнес

Da capo[44]

В Сэтерской больнице обычно не делают большой шумихи вокруг Рождества и Нового года, и рубеж веков не является исключением. В предновогодние дни 2000 года Томас Квик, судя по записям в карточке, «напряжен и возбудим». Санитары пишут о «рыданиях и большом отчаянии». Квик страдает бессонницей по причине «высокого уровня страхов».

В марте в клинике проводится консилиум, однако знаменитый серийный убийца в таком плохом состоянии, что не может в нем участвовать. Между тем главврач Эрик Калль, как всегда, полон оптимизма и пишет, что «наблюдает у пациента положительные сдвиги. Он, во-первых, делает успехи в психотерапевтическом процессе, во-вторых, стал более интегрированной личностью».

Биргитта Столе заходит еще дальше, описывая в журнале положительные эффекты длительного психотерапевтического лечения. Как обычно, она начинает свою запись с того, что кратко излагает успехи в психотерапии, чтобы затем перейти к отчету о состоянии следствия по последним убийствам и к тому, как они связаны с травматическими переживаниями детства Квика:

«Продолжение нашей психотерапевтической работы привело к расширению и углублению взгляда на вещи — пониманию содержания различных убийств, а также того, как ранние жизненные переживания рассказывались/воплощались в убийствах.

Поздней осенью отчетливее стала интеграция, которая означает, что ситуации как в далеком, так и в менее отдаленном прошлом стали более связными. Важным направлением работы являлась дифференциация различных убийств. Это стало очевидно в той разнице, которая присутствует между содержанием и значением убийства мальчиков и убийства женщин».

Полные энтузиазма оценки главврача Эрика Калля и Биргитты Столе резко контрастируют с теми заметками, которые делают санитары в тот же период:

«Томасу особенно тяжело, в последнее время он много размышляет над экзистенциальными вопросами. 6.04 он узнал, что сообщение о предъявлении ему обвинения придет в течение двух недель, это означает дополнительную нагрузку на него и повышение уровня страхов. Он принимал особенно много бензодиазепинов, чтобы справиться со страхами и быть в состоянии спать. В ночь на 8.04 он спал только два часа. Ночью случались приступы отчаяния, крики и рыдания, хотя именно тогда ему экстренно давались дополнительные дозы лекарств».

В последующие недели описываются ужасные сцены с бессонными ночами, когда Квик беспрестанно кричит, мучается страхами, а его альтернативные личности по очереди являются в отделение — и ему дают очередную дозу препарата.

30 июня Биргитта Столе снова с триумфом делает запись в карточке, на этот раз о том, что Томасу Квику на предыдущей неделе удалось добиться осуждения за убийство Грю Сторвик и Трине Йенсен:

«Сеансы продолжаются 3 р. в неделю. Продолжается конструктивное развитие психотерапевтической работы. Процесс в Стокгольме 18–30 мая.

Процесс касался обвинения в убийствах двух девушек, произошедших в 1981 и 1985 годах. Во время этого процесса положительная динамика выражается в том, что Томас в состоянии пройти все судебное разбирательство куда более собранно, чем ранее».

Биргитта Столе констатирует, что на этот раз Томасу Квику понадобился «относительно короткий период восстановления после суда» и что терапия «сделала большой шаг вперед».

Еще до прихода решения суда Сеппо Пенттинен и Кристер ван дер Кваст приехали в Сэтер, чтобы взяться за очередное расследование.

Через восемь лет после того, как Томас Квик взял на себя ответственность за убийство Юхана Асплунда, настал наконец момент пересечь финишную линию.

Бесконечные неудачи Квика при попытке показать место, где он спрятал тело Юхана, приводили к тому, что ван дер Кваст после каждого нового захода вынужден был констатировать — материалов для обвинения недостаточно. Но теперь следствие будет доведено до логического конца — Квика обвинят и осудят.

26 ноября Биргитта Столе описывает, что происходит с Квиком во время выездов на место, и останавливается на механизмах поведения серийного убийцы:

«Эти выезды привели к активному и очень конструктивному глубинному терапевтическому процессу. Прежние защитные механизмы были проговорены, их стало возможно увидеть и понять более целостно».

Она продолжает:

«Эта внутренняя работа дает прочный и глубокий контакт с реальностью — как с собственной ранимостью в ранние годы, так и с незащищенностью жертв».

В том, что Томас Квик, несмотря на этот «прочный и глубокий контакт с реальностью», в чисто человеческом плане стремительно сползает в пропасть, вряд ли можно усомниться. 12 декабря санитар записывает в журнал:

«Томас выходит из своей комнаты около 2.30, безудержно рыдает, пребывает в полном отчаянии. Он остается в комнате дневного пребывания примерно до 4.00 вместе с персоналом. Томас ходит туда-сюда по комнате, он взбудоражен, трясется всем телом. Время от времени хватается руками за голову и повторяет, что „не выдержит этого давления“».

Персонал разрешает кризис при помощи ксанора и панакода, но несколько часов спустя все опять плохо:

«Утром Томас переживает бездонное отчаяние. Плачет безудержно. Даем ему посидеть вместе с персоналом. Успокоительная беседа плюс экстренный прием лекарств. Беседа по телефону с Биргиттой Столе. „Бездонное отчаяние идет параллельно с острым страхом“».

Чуть позднее в тот же день Томас Квик «застревает» в дверях курилки в судорожном состоянии и не может пошевелиться. Персонал решает проблему, дав ему еще дозу ксанора и панакода.

«Следует учесть еще и то, что сегодня, 14 декабря, по телевизору будут показывать документальный фильм о так называемом „деле Юхана“. Это, разумеется, большое испытание для Томаса», — отмечает медбрат.

Во время обхода доктору Каллю сообщают, что Квик не спал трое суток, — и он назначает лошадиную дозу лекарства, 50 мг стесолида. Это срабатывает, и Квику удается поспать 4–5 часов: с его слов, он доволен тем, что эффект стесолида еще ощущается, когда он просыпается, так что он «был в состоянии встать с постели, несмотря на сильное чувство отчаяния».

В последующие дни состояние Квика все ухудшается, он постоянно говорит о самоубийстве. Персонал записывает в карточку, что у него «высокий уровень страха, который он пытается снять за счет приема экстренной дозы лекарств». Назначенные дозы препаратов неоднократно превышаются. Полицейские допросы перед судом по делу Юхана Асплунда, по отзывам персонала, «оказались суровее, чем ожидалось», и Томас Квик снова ведет разговоры о самоубийстве. В последующие дни отмечается, что он чувствует себя «исключительно плохо», у него «высокий уровень страхов», он «бледный, осунувшийся, трясущийся».

Пару дней спустя, 16 февраля 2001 года, Биргитта Столе снова подводит итог сложившейся ситуации:

«Психотерапевтический „прорыв“ после перерыва, вызванного рождественскими каникулами. Это принесло укрепление эмоционального углубленного контакта, а также повышение способности видеть и осознавать как ранние переживания, так и то, как эти переживания в раннем возрасте выражались и воплощались, среди прочего, в убийствах мальчиков».

В то время как строились планы обвинения в трех убийствах — Юхана Асплунда, Улле Хёгбума и Марианн Ругаас Кнутсен, — в другом конце здания больницы сидел человек и просматривал карточки и лист приема лекарств Томаса Квика. Это был прежний главврач больницы Йоран Чельберг, который, проработав несколько лет в других проектах, вернулся на пост главврача. Он был потрясен, обнаружив, что употребление Квиком наркотических препаратов значительно превосходит рекомендованные дозы. По его мнению, здесь уже речь шла об употреблении наркотиков для достижения «кайфа», и это продолжалось относительно долгое время. В конечном итоге лично Чельберг нес ответственность за этот явный случай неадекватного лечения.

В беседе с Чельбергом 25 апреля 2001 года Томас Квик отрицал, что имеет место обычное наркопотребление, и очень встревожился, когда Йоран Чельберг сообщил ему о своем решении: прием бензодиазепинов будет постепенно уменьшен и со временем исключен совсем. Мне Квик рассказывает, что он пришел в ужас при мысли о надвигающемся суде по делу об убийстве Юхана, который, как назло, должен был начаться через две недели.

Решение Йорана Чельберга немедленно сказалось на ходе следствия. В карточке сохранилась интересная отметка медсестры от 5 мая, показывающая абстинентные муки Квика. Здесь мы видим также, как он сидит и читает материалы следствия, чтобы выдать на надвигающемся судебном процессе связный рассказ.

«[Томас Квик] Сегодня ночью вообще не спал. Сидит и пытается „работать“ перед будущим судом. У него есть материалы следствия, которые ему надо прочесть, но по причине плохого самочувствия — абстиненция в сочетании со страхами — он не в состоянии этого сделать. Просит меня связаться с доктором Каллем или дежурным врачом, чтобы ему назначили однократный прием одной таблетки ксанора или двух растворимых таблеток панакода».

Однако распоряжение Йорана Чельберга соблюдается неукоснительно, и Квику не дают никаких дополнительных таблеток — ни в тот вечер, ни на следующий день. Однако доктор Калль понимает, что его пациент не выдержит процесс, если не пойти на временный отказ от запланированного снижения доз лекарств. Он пишет:

«Для проведения суда необходимо однократно назначать экстренный прием лекарств по следующим показаниям:

— при остром страхе, который настолько влияет на пациента, что все осуществление судебного процесса оказывается под вопросом, — 1 таблетка ксанора 1 мг при необходимости;

— при острых спазматических головных болях, которые настолько влияют на пациента, что все осуществление судебного процесса оказывается под вопросом, — 2 таблетки тире-окомба при необходимости.

Если состояние пациента таково, что оральный прием препаратов не может иметь место, ставить клизму стесолида 5 мг/мл 2 мл при необходимости».

Процесс по делу об убийстве Юхана Асплунда начался в Стокгольме 14 мая 2001 года. Поскольку Клаэс Боргстрём занял должность омбудсмена по вопросам равноправия в Швеции, Томасу Квику был назначен новый адвокат, Стен-Оке Ларссон из Векшё. В остальном на суде его окружали все те же: Сеппо Пенттинен, Кристер ван дер Кваст, Свен-Оке Кристианссон и Биргитта Столе.

В первый день Квик подробно, в мельчайших деталях, рассказал, как похитил Юхана двадцатью годами ранее: как он заманил Юхана в свою машину, сказав, что переехал кошку, как он ударил его головой о приборную доску, от чего мальчик потерял сознание, как отвез его к горе Норра Стадсбергет и там изнасиловал его. Затем как он отвез Юхана в местность в районе Овике, где задушил его, раздел и затем расчленил тело при помощи пилы и ножа. И в заключение — как он закопал части тела в разных местах центральной Швеции.

Свен-Оке Кристианссон еще раз рассказал о своем собственноручно сконструированном тесте на память, призванном показать, что Квик не просто вычитал факты в газетах. Биргитта Столе, как обычно, рассказала об ужасном детстве Томаса Квика и о том, как воплощение воспоминаний о нем превратило его в серийного убийцу, кроме того, она снова под присягой поклялась, что не присутствовала на полицейских допросах и что полиции не становилось известно то, что ее пациент говорил на сеансах психотерапии. Сеппо Пенттинен также свидетельствовал о «четком разграничении» следствия и психотерапии и к тому же заявил, что Квик, хотя и менял свои показания за восемь лет следствия, однако имел «четкие воспоминания» по поводу центральных моментов и «придерживался одних и тех же сведений».

Йон Шёберг поведал суду о своей потрясающей служебной собаке Зампо и о том, как она отметила множество мест, где Квик, по его утверждениям, закопал части тела Юхана. А на случай, если бы суд тем не менее задался вопросом, почему никакие части трупа не были найдены, на это дал ответ в своих свидетельских показаниях геолог Чель Перссон, который рассказал, что проделал измерения уровня фосфатов в земле и обнаружил, что «какая-то форма органических материалов подверглась гниению» в указанном месте захоронения в районе Овике. В остальном Кристианссон мог внести свой вклад психологической моделью объяснения той же загадки: у серийного убийцы наличествует и потребность рассказать о своих деяниях, и сохранить части тел жертв. Эти двойные потребности ведут к конфликту в душе преступника.

В своем решении от 21 июня 2001 года суд первой инстанции начинает с очень осторожных формулировок: «Квик признался во вмененном ему преступлении. Однако для того, чтобы признание легло в основу обвинительного приговора, требуется подтверждение материалами следствия».

Поначалу суд констатирует отсутствие доказательств, привязывающих Квика к Сундсваллю на момент совершения убийства, а также данных следствия, устанавливающих, что именно произошло с Юханом Асплундом.

Затем отмечается, что прошло двадцать лет и что сам по себе этот факт создает проблемы. Суд констатирует также, что сведения Квика о том, будто он одолжил машину у своего гомосексуального партнера Турда Юнгстрёма, не подтверждаются материалами следствия, но потом понеслось: «Однако суд считает: с учетом того, что выяснилось во время предыдущих судебных разбирательств, а именно, что Квик проезжал большие расстояния на автомобиле, этот вопрос не имеет решающего значения».

Далее отмечается, насколько наблюдения Томаса Квика по поводу квартала Бусведьян совпадают с реальностью в то утро, и далее принимаются разъяснения Кристианссона, Столе и Перссона по поводу исчезнувших частей тела, а также капризной, но местами потрясающе точной памяти Квика на детали.

За этим следует единственное обоснованное рассуждение, а именно, что Квик мог описать две особенности на теле Юхана Асплунда, которые ранее не были известны даже следователям, — маленькое родимое пятнышко на спине и грыжа яичка, — и что это подтверждает правдивость его рассказа.

Когда я просматриваю допросы Квика о Юхане Асплунде, охватывающие сотни страниц, меня охватывает острое чувство дежавю.

Первый случай, когда Квик вообще говорит что-либо по поводу особенностей тела Юхана, имеет место во время следственного эксперимента на месте находки тела Зельмановица 21 августа 1994 года, когда он сообщает, что у Юхана был шрам. Пенттинен возвращается к этой зацепке в официальном допросе девять дней спустя, когда Квик уточняет, что речь идет об операционном шве на животе. «Сантиметров пять в длину».

Сеппо Пенттинен спрашивает, есть ли другие особенности на теле. Квик дважды отвечает «нет», но когда Пенттинен не сдается, Квик произносит:

— Э-э-э… яички…

— И что? Что в них такого особенного?

— Мне кажется, что они такие поджатые… э-э-э…

— То есть мошонка поджалась?

— Да, точно.

Сеппо не оставляет тему и в конце концов спрашивает, «есть ли разница между яичками».

— Да, может быть, но тут я… э-э-э… менее уверен… э-э-э… такое чувство, как будто… ну, как будто одно… по крайней мере одно яичко… подтянуто.

Тут Сеппо спрашивает, может ли быть, что в мошонке только одно яичко, и Квик отвечает, что это возможно.

— То есть одно выступает больше, чем другое? — уточняет Пенттинен.

— Да, вот именно, — отвечает Квик.

Два месяца спустя Пенттинен возвращается к теме.

Квику «трудно в деталях рассказать, в чем состоит особенность мошонки», но что-то связанное с яичками заставляет его говорить об «асимметричности» тела Юхана. Квик делает также зарисовку шрама на передней части тела Юхана, поместив его в районе яичек и описав как воспаленный и красный.

Два дня спустя следователь приходит домой к Анне-Кларе Асплунд и спрашивает о наличии у Юхана особенностей на теле, о которых она ранее не сообщала. Он уносит с собой ее рисунок родимого пятна, представляющего скорее едва заметную тень — в нижней части спины.

14 декабря Пенттинен проводит очередной допрос с Квиком. Следователь говорит теперь о «кожном заболевании», а не о шраме, и поясняет, что хочет обсудить его расположение. Квик не совсем успевает за ним, говорит, что дал «почти точное описание в прошлый раз». После нескольких вопросов Пенттинену надоедает, и он берет быка за рога:

— Существует ли вероятность, что это расположено на другой стороне тела? Ты сказал, что это на определенной стороне тела от некоей центральной линии, которую ты провел.

— Хм, — отвечает Квик.

— Существует ли возможность, что это находится на другой стороне тела?

— Думаю, надо всегда принимать во внимание, что все может быть как в зеркале — в зеркальном отражении.

— А почему это так? — спрашивает Пенттинен.

— Потому что я идентифицирую себя с жертвами, я сам являюсь жертвой и рассматриваю жертву, так сказать, с ее позиции.

Квик и Пенттинен рассуждают по поводу этого интересного психологического механизма, и Пенттинен возвращается к кожному заболеванию, которое теперь, по крайней мере, расположено на правильной стороне тела.

— Попробуй еще раз описать, как это выглядит. Если ты закроешь глаза и попытаешься представить, как ты видишь это кожное заболевание.

Но Квик ничего не может себе представить. Во всяком случае, на этот раз.

Когда следователи проверяют карточку Юхана Асплунда, они обнаруживают, что у него была паховая грыжа. Его мать заверяет, что грыжа полностью зажила и на момент исчезновения Юхана совершенно не была заметна, но это уже не имеет значения.

В допросе от 3 июня эта новость уже каким-то образом достигла ушей Томаса Квика. После долгого описания того, как Квик похитил и расчленил Юхана, Пенттинен заводит разговор о «физических особенностях».

— Как мне кажется на сегодня, у него была своеобразная грыжа мошонки, — практически сразу выпаливает Квик.

Чуть позднее Пенттинен спрашивает Квика про кожное заболевание, и Квик указывает на свою спину.

— Ты показываешь на самом себе, и ты указываешь на правой стороне сзади, на уровне поясницы, — с готовностью подсказывает Пенттинен.

И тем самым дело сделано: в точности как с удавкой в Осло, следователь путем огромного труда — в двух данных случаях на это потребовалось по четыре года — добрался до неопровержимого доказательства, которое можно представить суду.

О том, что Квик поначалу описывал обе особенности совершенно иначе, суду, разумеется, не сообщается.

У Стюре Бергваля есть алиби на тот день, когда пропал Юхан. Во-первых, именно 7 ноября 1980 года его мать вернулась домой после долгого пребывания в больнице — это подтверждает и его ежедневник тех времен, и ее медицинская карточка. Кроме того, именно в тот день он приходил за рецептом на месячную порцию сабрила.

Тогда как он мог дать те сведения, которые, несмотря ни на что, оказались верными?

В разговоре со мной Стюре рассказывает, что помнит очень ранний выпуск программы «Разыскиваются» о Юхане Асплунде. Затем он взял в библиотеке альманах за 1980 год, в котором содержалось немало деталей. Чтобы находить дорогу к разным местам в Сундсвалле, он вырвал страницы с картами в телефонном каталоге в будке телефона-автомата во время поездки в увольнительную в Стокгольм. Кроме того, в его распоряжении были все газеты, которые писали об этом деле после того, как он в 1993 году признался в убийстве. Ближе к суду он смог также ознакомиться с материалами следствия.

Кроме того, в 2000 году у него была книга Йорана Эльвина «Дело Юхана» от 1986 года. Она помогла ему отшлифовать последние детали. Стюре находит свои записки: среди прочего он скопировал одежду, что была на Юхане в день исчезновения, — сведения, которыми ранее не располагал и которые включил в свой рассказ перед судом.

Кто одолжил ему эту книгу?

Губб Ян Стигссон.

Интервью с прокурором

Приговоры по делу Томаса Квика стали карьерным трамплином для Кристера ван дер Кваста, который стал старшим прокурором и начальником отдела по борьбе с коррупцией со дня его основания в 2005 году. С этого момента его совершенно не интересуют разговоры о Томасе Квике. «Я удалился от этого дела» — так он выразил эту мысль.

Однако для меня он согласился сделать исключение — вероятнее всего, сыграла роль рекомендация Губба Яна Стигссона.

До последней минуты я боюсь, что назначенное на 13 ноября 2008 года интервью с Кристером ван дер Квастом будет отменено, и тревога отпускает, только когда я уже нахожусь в современных интерьерах Национального управления прокуратуры возле Кунгсбрун в Стокгольме и меня проводят в офис ван дер Кваста.

По причине нехватки времени мы решили в нашем интервью ограничиться обсуждением трех дел: Терезы Йоханнесен, Йенона Леви и супругов Стегехюз.

Пока оператор Ларс Гранстранд ставит свет и камеру, мы с Кристером ван дер Квастом сидим и беседуем о том о сем. Ему кажется странным, что я интересуюсь такой старой историей, как дело Квика.

— Неужели для такой программы до сих пор есть зрители? Это такая давнишняя история, что о ней все равно трудно судить.

Я отвечаю, что какие-нибудь заинтересованные зрители наверняка найдутся, но более всего меня занимает сам случай. Вскоре я чувствую, что Ларс толкает меня в плечо, — это означает, что камера включена на запись.

— Насколько вы уверены, что Томас Квик виновен во всех восьми убийствах, за которые вам удалось добиться для него обвинительного приговора? — спрашиваю я.

— Я уверен, что тех доказательств, которые я представил в суде, оказалось достаточно для обвинительного приговора.

— Это очевидно, — отвечаю я. — Но это не ответ на мой вопрос.

Так начинается интервью, и в таком духе оно продолжается. Мне кажется, что ван дер Кваст прячется за формальными юридическими высказываниями, а когда это не работает, он подвергает сомнению релевантность моих вопросов и утверждений.

Ван дер Кваст рассказывает, что расследование началось с Юхана Асплунда и затем к нему добавилось убийство Томаса Блумгрена из Векшё.

— В случае с Блумгреном вы сказали, что Квик замешан в преступлении?

— Да, насколько помню, я так это оценивал — что если бы не вышел срок давности, у меня были бы основания передать дело в суд.

— Что дало вам такую уверенность?

— Собственно, те же основные моменты, которые касаются всех дел с участием Квика. Он постепенно, разными способами, сообщал такие сведения, которые привязывали его к жертве, демонстрировал такие знания, что можно исключить другие варианты, кроме того, что он побывал на месте и вступал в контакт с жертвой.

Ван дер Кваст продолжает:

— Он был отчетливо привязан к месту, в первую очередь к месту находки. По словам судмедэксперта, все было объяснено и ничто не осталось необъясненным. Описание травм, которое дал Квик, выглядело очень убедительным. Он очень точно описал, что поместил тело Блумгрена в своего рода сарай. Я постараюсь описать, чтобы вы поняли, как мы работали.

Я слушаю и киваю, стараясь показать, что я понимаю, как они работали, и изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не проговориться, что у Квика алиби в отношении этого убийства. Только не сейчас. Когда я расскажу об этом, существует риск, что интервью на этом и закончится.

Вместо этого мы переходим к обсуждению убийства на Аккаяуре. Я спрашиваю, как прокурор относится к тому, что Квик поначалу рассказал, что якобы добрался от Йоккмокка до Аккаяуре и обратно на велосипеде, а на следующем допросе заявил, что ехал на машине с Йонни Фаребринком и что они убивали вдвоем.

— Это была постоянная проблема в течение всего следствия — деяния целиком или частично представлялись достаточно расплывчато, — отвечает ван дер Кваст.

— Но ведь это вовсе не расплывчато, — пытаюсь возразить я.

— В том смысле, что утверждения вырастают именно так, как вы сейчас описываете.

— Можно ли сказать, что история «вырастает», если изначальный вариант заменяется совершенно новым?

— Да, это можно описать как угодно, — пожимает плечами ван дер Кваст.

Когда интервью продолжается больше часа, я спрашиваю прокурора, почему он во время следствия разрешил Квику пользоваться свободой перемещения и уходить в увольнительные, хотя тот подозревался в убийстве нескольких мальчиков.

— Ясное дело, можно сказать, что это непонятно. Но вопрос, по сути, в том, корректно ли это. Есть ли у этой проблемы другие аспекты? Именно в них все дело, — загадочно поясняет он.

— Да, вы хотите, чтобы Квик рассказал как можно больше, — делаю я новую попытку.

— Само собой. Это моя задача — сделать так, чтобы он рассказал.

— Вы не помните, интересовались ли вы когда-нибудь, чем Томас Квик занимался во время увольнительных в Стокгольм?

— Точно не помню. Мы старались следить за ним, насколько было возможно.

— Вы задавали ему этот вопрос?

— Как я могу это знать восемь лет спустя?

— А если я скажу, что он сидел в библиотеке в Стокгольме? В газетном отделе?

— Я не знаю, чем он там занимался, если он вообще там был.

— Именно там он и был.

— Я смотрю, вы хорошо осведомлены.

— Да, я очень хорошо осведомлен.

Впервые за время интервью Кристер ван дер Кваст заметно нервничает, и даже мне становится неприятно от его мученического вида. Глаза у него слезятся, он нервно заламывает руки, но говорит с наигранным равнодушием:

— Ага. А что он читал?

— О Томасе Блумгрене — среди прочего.

— Да, но дело в том, что центральные доказательства в этом деле — материалы совсем иного рода. В этом вся суть.

Мы оба прекрасно знаем, что именно в этом «вся суть»: Квик пересказывал факты, опубликованные в газетах в 1964 году. Ван дер Кваст понимает это и меняет тон прямо в середине фразы:

— Если окажется, что мы ошибались, придется пересмотреть всю ситуацию.

— Он ездил в Стокгольм с целью собрать информацию о Томасе Блумгрене, — поясняю я.

— У меня есть какие-то воспоминания, я где-то об этом слышал, но не более того, — произносит ван дер Кваст.

Это очень интересный комментарий. Словно это такая мелочь — что человек, признавшийся в серии убийств, на самом деле подробно читал об убийствах, прежде чем в них признаться. Я никак не комментирую его высказывание, а вытаскиваю фотографию Стюре Бергваля и его сестры-близнеца, которые позируют в национальных костюмах на фоне Коппарбергской церкви в Фалуне. Протягиваю фото ван дер Квасту:

— Эта фотография снята в тот день, когда был убит Томас Блумгрен.

Кристер ван дер Кваст растерянно смотрит на снимок.

— И что?

— В этот день Томас Квик и его сестра-близнец проходили конфирмацию. Вы допрашивали по этому поводу сестру, так что меня интересует, где находятся эти сведения. Где протокол того допроса?

— Об этом я должен спросить Сеппо. Я не помню. Я был бы очень удивлен, если бы выяснилось, что такие простые сведения были упущены из виду. Не буду здесь никого оправдывать, но я ничего не принимаю, пока мне все не предъявят в безукоризненном виде.

Кристер ван дер Кваст прекрасно понимает, что ему не удастся свалить все на Сеппо Пенттинена. Как руководитель следствия, он утверждал все протоколы проведенных допросов, и именно он в конечном итоге несет ответственность за объективность следствия. Материалы, которые противоречат его обвинению, ни при каких обстоятельствах не должны быть сокрыты. Поэтому он тут же заверяет, что провел следствие наилучшим образом, насколько это было возможно:

— Я совершенно открыт, чтобы… Если выяснится, что что-то не так, то я скажу: «Это ошибка, мы попали пальцем в небо, все пошло наперекосяк, нас провели». Но прежде чем кто-то заявит, что здесь серьезная ошибка, я возьмусь сказать, что это должно быть обосновано. За все эти годы я не встречал ни одного человека, который привел бы серьезные аргументы. Ни в одном из этих дел.

Настало время раскрыть тайну, которую я носил в себе более двух месяцев.

— Дело в том, что Стюре Бергваль взял назад свои признания, — говорю как можно более ровным тоном.

— Ну что ж, ну и пожалуйста, — отвечает ван дер Кваст, пожав плечами. — Я всегда работал над этим делом с тем расчетом, что даже если он откажется — доказательства все равно останутся. — Он задумывается. — Стало быть, именно так вы собираетесь начать программу? В записи или как?

— Да, каждый скажет свое, — говорю я первое, что приходит мне на ум в моем взбудораженном состоянии.

— Ха-ха-ха! Вот это настоящий сюрприз. Что он отказался. Так он взял все назад при вас? Все разом?

— Да.

— То есть он якобы ничего не совершал?

— Именно.

— Но есть одна проблема. По-прежнему нет никакой уверенности в том, что сказанное им сейчас — правда, а все прежнее было неправдой. В таком случае пусть объяснит, как все это вышло. Меня бы очень удивило, если бы он сказал, что его напичкали теми сведениями, за которые потом осудили.

— Одно можно утверждать точно — что его пичкали лекарствами, — говорю я.

— Да-да… Я не опровергаю, что он получал различные лекарства, но я не могу оценить силу их действия.

— Мнение врачей, что дозы значительно превышали дозы потребления у наркоманов. Даже на видеозаписи ваших следственных экспериментов слышно, как он говорит: «Мне нужно еще ксанора. Мне плевать, что я превышаю дозу».

— Наверняка так и было. Он находился в таком плохом состоянии, что ему приходилось обращаться за помощью к медикам. Так это воспринималось. Верно или неверно…

Раз уж мы заговорили о лечении и препаратах, я спрашиваю ван дер Кваста, как он относится к тому, что у Квика изначально не было воспоминаний ни о детстве, ни об убийствах, что все воспоминания были вытеснены и восстановлены задним числом. Как он относится к теории объектных отношений и психотерапии Биргитты Столе?

— Ко всему этому лично я отношусь с исключительным скепсисом! Я на такие модели не покупался, а ориентировался только на факты. Это скорее рабочий инструмент для проведения следствия. И использование всяких техник наподобие когнитивного метода ведения допроса. Это было полезно попробовать.

— Вы знаете об иллюзии Симона?

— Да, и обо всей проблематике. Есть люди, которые придерживаются теории Фрейда и занимаются всякими разными представлениями. Но это дело Столе — с профессиональной точки зрения обосновывать такой подход. Однако для меня как для прокурора это никогда не имело значения.

— Но для рассказов Квика это имело значение?

— Да, это делало возможным то, что… я не знаю, как они взаимодействовали в психотерапии, я не в курсе этого.

— Но вы же были очень даже в курсе!

— Ну, я не очень в этом разбираюсь. Но я повторяю — это не имело для меня значения, а было важно то, что в результате всего этого выяснилось.

Прокурор Кристер ван дер Кваст принял воспоминания, восстановленные в процессе терапии, и положил их в основу своего обвинения в убийстве, но при этом утверждает, что относится «с исключительным скепсисом» к вытесненным воспоминаниям, восстановленным в процессе психотерапии. Очевидно, он желает размежеваться со всем, что может быть воспринято как психологические фокусы.

— Я утверждаю, что приговоры судов строились на неоспоримых фактах. И я возражаю… Я имею в виду, что это оскорбительно — утверждать, будто нас ввели в заблуждение таким образом, что мы якобы поверили Квику на основании каких-то общих психологических теорий. Или что мы якобы осознанно манипулировали, чтобы получить доказательства. Я имею в виду — это полная ерунда!

Интервью продолжается, переходя от дискуссий о деталях к прямым перепалкам по поводу интерпретаций и оценок. Задним числом Кристер ван дер Кваст расскажет об этом так: «Меня допрашивали в течение четырех часов». Верно, что интервью продолжается именно столько. Под конец мы оба уставшие и совершенно измочаленные. Кристер ван дер Кваст говорит, что сам, к счастью, может больше не ломать голову над этим случаем. Однако хочет предупредить меня по поводу рискованности сложившейся ситуации.

— Хвататься за тот или иной вариант, который он по непостижимым причинам решает изложить, — с этим я бы точно не торопился!

— Спасибо за совет, — вежливо отвечаю я.

— Он обладает исключительной способностью манипулировать людьми, — поясняет ван дер Кваст.

Ларс Гранстранд упаковывает осветительные приборы, штативы и провода. Когда он уходит, я остаюсь и еще почти час продолжаю беседу с ван дер Квастом.

Я осознаю, что в сложившейся ситуации мы оба рискуем. Хотя теперь я совершенно уверен, что Стюре Бергваль не виновен в тех восьми преступлениях, за которые осужден, и безоговорочно полагаюсь на те материалы, которые намерен показать по телевидению, невозможно закрыть глаза на тот факт, что шесть единодушных судов, канцлер юстиции и прокурор, ведущий борьбу с коррупцией, — слишком серьезная компания авторитетов, чтобы так запросто ставить их действия под сомнение. В конечном итоге либо мне, либо ван дер Квасту не поздоровится. Оба мы не сможем выйти из этой переделки, не уронив своего достоинства.

Похоже, Кристер ван дер Кваст размышляет о том же самом.

— И каков же будет результат всего этого? Он будет сидеть перед камерой и рассказывать, что невиновен? Что он все это придумал?

Я подтверждаю, что именно это, как я ожидаю, Стюре Бергваль и скажет в документальном фильме.

Мы констатируем, что по многим вопросам имеем разное мнение, и на этом прощаемся.

Интервью с адвокатом

Имея своим адвокатом защиты Клаэса Боргстрёма, Квик был осужден за шесть убийств. Многие критики считают, что Боргстрём вообще не защищал Квика и не выполнил свою задачу, которая заключалась в обязанности критически проверить доказательства прокурора ван дер Кваста.

Тот факт, что Боргстрём к тому же выставил счет на несколько миллионов за то, что его клиента осудили, подействовал на некоторых как красная тряпка на быка. Вероятно, здесь кроется объяснение тому, почему Боргстрём так остервенело защищал решения судов по делу Квика и почему именно он более агрессивно, чем кто бы то ни было, нападал на каждого, кто решался критиковать следствие.

14 ноября 2008 года вскоре после обеда я усаживаюсь в видавшем виды кафе неподалеку от Норра Банторгет в Стокгольме. Я ожидаю двух часов, когда начнется мое давно согласованное интервью с Клаэсом Боргстрёмом.

Не знаю, успел ли Кристер ван дер Кваст открыть Боргстрёму, что Стюре Бергваль взял назад все свои признания, и чтобы избежать предварительных разговоров с Боргстрёмом и самому не проговориться об этом до начала интервью, я болтаюсь в кафе, пока Ларс Гранстранд устанавливает камеру и освещение. Когда я поднимусь в офис, мы будем готовы ровно в два начать запись интервью.

В течение нескольких месяцев я изучал, как Клаэс Боргстрём участвовал почти во всех допросах и следственных экспериментах в следствии по делу Квика. На видеозаписях я видел, как Томаса Квика вели по лесам, — настолько напичканного наркотиками, что он был не способен ни говорить, ни идти и его поддерживали в вертикальном состоянии следователь и психотерапевт. Клаэс Боргстрём шел рядом, но ни словом не обмолвился о том, что его клиент до одури накачан лекарствами. Не раз и не два Боргстрём к тому же слышал, как Квик признавался в убийствах, которые, как было доказано, никогда не имели места. Он слышал, как факты искажались и замалчивались в суде, — и ни разу не вмешался. Почему?

Адвокат Клаэс Боргстрём всегда на словах боролся за права человека, имел репутацию неравнодушного парня, стоящего на стороне слабых и угнетенных. В его портрете что-то не сходится. Кто же он?

Когда социально-демократическое правительство в 2000 году предложило Боргстрёму занять пост омбудсмена по вопросам равноправия (он стал первым мужчиной, занявшим эту должность), он отказался от роли адвоката в деле Квика — незадолго до суда по делу об убийстве Юхана Асплунда. Проработав в роли омбудсмена в течение семи лет, Боргстрём объединился с Томасом Будстрёмом, бывшим министром юстиции, и создал адвокатское бюро «Боргстрём&Будстрём» с офисом на Вестманнагатан, 4. Новый офис Боргстрёма в роскошном здании, расположенном в престижном квартале рядом с другими именитыми соседями, явно был продуман до мельчайших деталей.

Ровно в два, когда я встаю, чтобы идти к собеседнику, начинает вибрировать мой мобильный.

— Звонил Клаэс Боргстрём! Он не разговаривал с Квастом, так что он не в курсе, — говорит мне необычайно возбужденный Стюре Бергваль.

Боргстрём рассказал ему, что у него будут брать интервью для шведского телевидения и что он несколько нервничает перед этим мероприятием.

— Но затем он посмотрел на свои расчеты по этим трем делам — и его это успокоило. Он выставил счет на тысячу рабочих часов по тем трем делам, о которых вы будете говорить.

С тысячей рабочих часов в кармане Боргстрём чувствует себя уверенно — убежденный, что он имеет неоспоримое преимущество в знании вопроса.

— Он предположил, что ты готовился около сорока часов. — Стюре смеется.

Я думаю, что если бы мне платили за мои часы работы, как адвокату, я бы давно уже достиг экономической независимости.

— И знаешь, что еще он рассказал? Он записался в партию и после выборов надеется занять пост министра. И такое он рассказывает мне! Разве не странно?

— Очень странно, — отвечаю я, думая о другом.

Я уже стою перед входом в здание по адресу Вестманнагатан, 4. Мы заканчиваем разговор, я поднимаюсь по роскошной лестнице и звоню в дверь адвокатского бюро «Боргстрём&Будстрём».

Аппаратура уже установлена и настроена, так что, когда через несколько минут после меня появляется Клаэс Боргстрём, мы можем сразу начать. Он спрашивает, какие мои установки для интервью. Под каким углом я буду все это освещать?

Я честно отвечаю, что изначально не имел никакого мнения, но со временем стал все более скептически относиться к следствию. Адвокат изучает меня своими проницательными серо-голубыми глазами.

— Сколько времени вы затратили на все это? — спрашивает Боргстрём.