Ветер с севера Вилар Симона

Пролог

Король Харальд Косматый[1] пировал, отмечая свою победу над непокорными ярлами[2] в битве при Хаврсфьорде. Пиршество длилось почти месяц, мокрую осень сменили зимние снегопады, а викинги Харальда все еще не считали, что достойно отметили великую победу.

В длинной бревенчатой зале было жарко и душно от огней и человеческого дыхания. В воздухе витали то хвалебные песни, то брань. Гости конунга веселились, повесив свое оружие среди тканых ковров на вбитые в стену крюки – в знак доброй воли и того, что обнажат его только в случае честного поединка, а не ради пьяной драки. Гостей было столько, что хватило бы собрать войско для доброго викингского похода. Но сейчас они больше болтали о былых битвах, нежели желали с полными до отказа животами хвататься за оружие.

Все новые и новые блюда водружали на столы пирующих рабы, но пресытившиеся гости больше пили, чем ели; многие, захмелев, падали под столы со скамей, и женщинам, разносившим рога с напитками, приходилось перешагивать через беспомощные тела героев.

Сам король Харальд восседал на высоком месте во главе пирующих, раскрасневшийся от браги и вин, со съехавшей до кустистых бровей короной чеканного золота. Он улыбался и, щурясь от дыма, слушал, как знаменитый скальд[3], держа в руке огромный рог во всеуслышание декламировал хвалебную песнь о его победе:

Гости конунга, сидя на длинных скамьях вдоль стен, одобрительно галдели, поднимая во славу победителя рога с пивом, и пламя горевших в длинных очагах в центре покоя поленьев отбрасывало багровые отблески на лица воинов.

Харальд улыбался. Теперь его больше не называли Косматым, а величали Харальдом Прекрасноволосым. Когда-то давно, еще будучи честолюбивым юношей, он дал клятву, что не станет стричь волосы, пока не покорит всей Норвегии. И вот теперь наконец-то он достиг своего, и его ближайший сподвижник ярл Регнвальд из Мёра отрубил длинную косу короля, а раб-цирюльник гладко выбрил его щеки, напомажил и подвил волосы. Время исполнить обет пришло! И хотя не все уцелевшие после поражения викинги спешили явиться к нему на поклон, предпочитая отсиживаться в своих вотчинах, Харальд уже знал, что власть в его руках. Даже то, что не так давно Харальд посмел изгнать из страны дерзкого молодого Ролло, сына своего сподвижника Регнвальда, и никто не решился оспаривать волю Прекрасноволосого, все указывало – Харальд стал непреложным правителем всех земель Страны фьордов!

Сейчас, вгрызаясь зубами в бараний бок и вытирая тяжелыми от перстней руками текущий по подбородку жир – он чувствовал себя в неком блаженном спокойствии, столь редком для правителя-воина. Посмеиваясь, он наблюдал как его соратники затеяли в центре бревенчатого зала веселую возню: двое из них, забравшись на плечи двух других, лупили друг друга мешками с опилками, стараясь свалить противника на землю. Остальные подзадоривали их, крича и стуча рогами и кубками о столешницы. Женщины на дальних, расположенных поперечно по отношению к мужским, скамьях, визгливо смеялись, тыча в сражающихся пальцами. Неистово лаяли возбужденные всей этой суматохой псы. Стоял страшный шум, который, однако, не в силах был разбудить тех, кто уснул во хмелю.

Харальд даже поморщился, когда на него сонно навалился, храпящий открытым ртом, его соратник Регнвальд из Мера. Отпихнул. Регнвальд лишь сонно рыкнул что-то, свалился под стол, растянулся меж грызущими кости псами. Великий ярл Регнвальд. Соратник и друг, который был согласен со своим конунгом даже тогда, когда тот изгонял из страны его сына… Правда многие поговаривали, что меж отцом и сыном нет и никогда не было родственных чувств. А иные замечали, что в них-то и общей крови не более чем снега в пламени очага, даже намекали о том, кто был истинным отцом смутьяна Ролло. Но так или иначе, а на Регнвальд смолчал, когда Ролло изгнали из страны. И лишь его жена Хильдис – женщина скальд из знаменитого рода Рольва Носатого, осмелилась просить за сына.

Хильдис всегда была красавицей. И этому медведю из Мёра даже повезло, что он взял в жены женщину прекрасную как светлый эльф, которая даже с годами, но утратили способности пленять мужской род своей выразительной красотой. Харальд не раз замечал Регнвальду, как тому повезло с женой, но ярл Мёра обычно отмалчивался и лишь один раз, хватив лишку браги, проболтался, что взял в жены женщину, холодную, как одна из дочерей ледяного великана. И, тем ни менее, она кроме Ролло родила Регнвальду еще двоих сыновей – такого же грубого, неуклюжего, всегда себе на уме, как и отец Торира Молчуна и хрупкого, болезненного малыша Атли. И все же любимцем Хильдис всегда оставался именно её первенец – Ролло.

Может поэтому Хильдис и осмелилась явиться к победителю викингов и просить его за сына. Но Харальд, которого давно изводили дерзкие выходки и непочтение Ролло, ответил ей «нет». Тогда женщина-скальд сложила такую вису[4], которая стала известна по всей Норвегии:

Хильдис оказалась права. Ролло, изгнанный и поставленный вне закона, ушел в горные леса, собрал шайку таких же, как и сам отчаянных головорезов вне закона и они стали грабить людей Харальда, жечь его усадьбы, разбойничать вдоль побережья. Люди даже стали поговаривать, что рановато Харальд поспешил обрубить свою знаменитую косу, если ему не по силам совладать с мальчишкой, которому не исполнилось и двадцати зим.

В итоге конунг вызвал своего верного Регвальда, признанного отца этого молодого смутьяна, и как властитель приказал справиться с сыном. Регнвальд тогда словно обрадовался этому заданию и при всех поклялся, что лично притащит на веревке Ролло и кинет в ноги Прекрасноволосому. И многие слышали ту клятву.

Тем горше было поражение ярла Мёра. Молодой Ролло первым выследил отца, сжег усадьбу, в которой тот остановился, вместе со всеми воинами, выпустив оттуда лишь женщин и детей. Впрочем, отпустил он и отца своего, хотя Регнвальд клялся, что предпочел бы погибнуть. Ибо когда окрестные пастухи увидели, как по каменистой горной тропе спускается жалкая кляча, на которой лицом к хвосту восседает связанный голый человек, на обеих ягодицах которого вырезана перевернутая руна «альгис», означающая недостижимость поставленной цели, они долго хохотали, но потом, сжалившись, дали несчастному несколько обрывков шкур, дабы он мог прикрыть свой обесчещенный зад. Они и вообразить не могли, что перед ними сам могущественный ярл Регнвальд.

И все же, когда весть об этом разлетелась по Норвегии, многие догадались, кто был тем человеком с исполосованной задницей, ибо все видели, что ярл Регнвальд долгое время предпочитал есть лежа на боку и наотрез отказывался совершать верховые поездки. Но если раны на заду, пусть медленно, но все же зарубцовывались, но не заживала уязвленная гордость ярла. Он был так подавлен, что сам Харальд, дабы хоть чем-то утешить друга, отдал ему Оркнейские острова, где тот мог бы править, как король. Но Регнвальд отправил туда своего брата Сигурда, ибо сам дал обет не покидать Норвегии, и поклялся, что-либо изгонит сына из пределов страны, либо собственноручно пронзит его осиновым колом как оборотня.

Сейчас же, на пиру конунга, Регнвальд храпел, как боров. Мир пьяных сновидений освобождает человека от мучений уязвленной гордости. Король Харальд поудобнее поставил на его бок ногу, а сам глядел туда, где гостей веселили рабыни-танцовщицы, тоже изрядно подвыпившие, разнузданные и визгливо хохотавшие, когда мужчины хватали их и пытались перетащить к себе через столы. Было уже за полночь, время, когда человек начинает вести себя как зверь, и наступает пора когда знатным женщинам следует покинуть пир мужчин.

Как раз в сто время Харальд увидел, как одна из его жен, прекрасная Снэфрид дочь Сваси[5] несет ему последний рог.

На миг Харальду показалось, что и пир и окружавшие его люди куда-то исчезли. Он видел лишь одну свою красавицу финку. Конунг знал, что многие осуждают его за столь сильное влечение к женщине лапландских кровей, среди которых, как гласит молва, каждая вторая – ведьма. Но хотя Снэфрид и впрямь знала руны и заговоры, а также множество магических обрядов, Харальд не видел в том особого вреда. Когда же за ними закрывались створки их большей, похожей на деревянный ларь кровати, Харальд порой и сам начинал верить, что она сущая колдунья, ибо её искусство в любовных делах было таково, что конунгу не хотелось потом и глядеть на других жен и наложниц. Но воистину он не имел ничего против такого колдовства!

Со временем многие привыкли, что загадочная, необщительная Снэфрид становится все ближе к конунгу. И когда недавно Харальд заявил, что во время весенних жертвоприношений заключит с дочерью финна Сваси брак по полному обряду[6]и объявит её своей королевой, большинство его ярлов и свободных бондов уже приняли это, как должное. И теперь Снэфрид величали уже не низкородной ведьмой, а точно валькирию[7] – Снэфрид Сванхвит, Лебяжьебелая. И сейчас, когда она несла рог, невесомо двигаясь меж огней, смолкал гомон и только скальды восхищенно бормотали, поднимая кубки: о, земля ожерелий, поляна гривен, калина злата.[8]

Как для лапландки Снэфрид была довольно высокой. Даже покрытая вышивкой ткань ее платья и передник, схваченный над грудью драгоценными пряжками, не скрывали вызывающей плавности линий её сильного тела. Она двигалась медленно, едва отрывая ступни ног от устланного соломой пола, и при этом все её тело жило необъяснимой особенной жизнью, притягивая взоры мужчин. Но Харальд был уверен, что её волнующая гибкость доступна лишь ему одному. Он не желал помнить о слухах, что распускали его недруги – якобы Снэфрид одно время весьма милостиво относилась к мятежному Ролло. Нет, это скорее сам дерзкий мальчишка Ролло, хотел позлить конунга и приставал к Снэфрид, пока Харальд не объявил её во всеуслышание своей женой.

Сейчас же, когда финская красавица со своей тихой полуулыбкой остановилась перед конунгом и протянула ему полный рог, он внезапно вспомнил их первую встречу, когда он прибыл в усадьбу отца её Сваси и Снэфрид так же стояла перед ним с приветственным напитком в руках. И так же смотрела на него немного исподлобья своими странным глазами – раскосыми, как у лисы. Причем они были разного цвета: один аспидно-черный, а другой бледно голубой, прозрачный. Учитывая немного смуглую кожу финки и ее неожиданно белые, как шкурка горностая, волосы, она сразу произвела впечатление на конунга. Таких женщин он еще не встречал, потому в тот же миг и почувствовала, что сойдет с ума, сгорит в жгучем огне, если не утолит с ней вспыхнувшее в нем пламя желания. А чтобы староста финнов Сваси не упрямился, он дал ему за дочь настоящее золото, священное у финнов, и более того, взял себе в окружении троих его сыновей, пообещав сделать их ярлами и вырастить со своими кровными детьми.

Со Снэфрид же с тех пор Харальд не расставался. Сейчас же, любуясь красотой супруги, он в который раз подумал, что не прогадал при сделке. О, эта её ласковая, словно бы полусонная улыбка! У Снэфрид был влекущий чувственный рот, тонко очерченный орлиный нос, ее пышные волосы красиво удерживал вкруг чела блестящий янтарный обруч. А этот ее словно испытывающий взгляд немного исподлобья, ее раскосые глаза… Харальд вдруг почувствовал, что уже устал и от пиров и еды, и он песен скальдов. Сейчас ему больше всего хотелось запустить пальцы в белые волосы своей финки, запрокинуть ее голову, прильнуть к её гибкому податливому телу.

Тем временем Снэфрид смотрела на него в ожидании, протягивая дымящийся напиток, и одна из её соболиных бровей нетерпеливо дрогнула.

– Пей же, мой повелитель! Это горячее вино с восточными пряностями, которые называют корица и кардамон.

Харальд принял рог. На этом сосуде когда-то сама Снэфрид вырезала руны-обереги, и он должен был разлететься на части, если бы недруг вздумал опоить конунга. Рог был огромен, его нельзя было поставить, и волей-неволей приходилось пить до дна.

Прикрыв глаза, Харальд тянул его, слыша, как галдели, сомкнувшиеся вокруг, викинги. Достойным считался тот, кто, опорожнив такой рог, оказывался в состоянии усидеть и дальше на пиру, сохраняя ясную голову. Харальд же считал себя достаточно умелым в питье и поэтому лишь довольно улыбнулся, возвращая Снэфрид сосуд. Он еще успел различить её торжествующую улыбку, но сейчас же ему показалось, что все окружавшее его стремительно удаляется. Гасли шум, мерцание огней, перезвон чаш, будто дым, клубившийся под сводами кровли опустился вниз, окутав все вокруг. Лишь бледным видением мелькала вдали светлая фигура Снэфрид. Харальд удивился тому, что вино так мгновенно повлияло на него, но ему уже неимоверно хотелось спать, голова казалась столь неподъемной, что конунг даже снял с нее венец, надев его, как простое запястье, на руку. Где-то в глубине души билось смутное беспокойство, но он не решился выказать его, явив себя трусом. Ведь он пил из рога, поднесённого Снэфрид!

Меж огней мелькали полуголые тела, сверкало занесенное оружие, раздавалось пение, бренчали струны. Воины плясали крока-мол.[9] Харальд хотел было присоединиться к ним, но ноги не повиновались ему. Вспомнив, что Снэфрид удалилась не в крыло женщин, а к выходу из дома, конунг заставил себя посмотреть в ту сторону. Тем, на высоких подставках, пылали две чаши с тюленьим жиром. Закрывавшая прямоугольник двери меховая полость была откинута, и Харальд мгновенно похолодел, заметив стоявшего в дверном проеме мужчину. Перед глазами конунга мелькали силуэты пляшущих, метались тени, стелился едкий дым, но даже неяркого пламени светильников хватило, чтобы узнать эту возвышавшуюся над головами большинства присутствующих фигуру – мощные квадратные плечи, длинные, до плеч, волосы, чисто выбриты надменный подбородок… Ролло! Его заклятый враг Ролло!

Харальд не мог ошибиться. Даже пряжка плаща на плече расположена с левой стороны, дабы не мешать левой руке выхватывать из ножен меч, а кому не известно, что Ролло – левша! Какую же дерзость имеет этот мальчишка, явившийся на пир к своему недругу и теперь стоящий у входа прямо глядя в лицо конунга! В пламени светильников в его взгляде мелькает что-то волчье, свирепое. Харальд в одно мгновение подумал, что Ролло пришел отомстить и теперь сожжет конунга со всеми приспешниками, заперев их в усадьбе. Но зачем тогда он вошел сюда сам?

И тут конунг получил отит. Снэфрид. Она приблизилась к Ролло, и тот накинул ей на плечи меховой плащ. Лебяжьебелая сразу же, не оглядываясь, вышла, а вот Ролло на миг задержался, и Харальд увидел, как его хищные зубы сверкнули в усмешке.

Конунг попытался броситься следом, однако отчего-то не смог, лишь захрипел, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Он сумел лишь пнуть Регнвальда, но тот лишь что-то рыкнул со сна. А лихие напевы крока-мола сливались с криками:

– Конунг пьян! Конунг пьян! Слава Харальду Прекрасноволосому!

Под эти вопли Харальд уронил лицо на полуобглоданную кабанью тушу и погрузился в тяжелый наркотический сон.

На дворе стояла глухая морозная ночь. Объевшиеся псы даже не залаяли, заметив скользящие человеческие тени. Скрипел снег, клубился пар от дыхания. Шедшие беспрепятственно миновали усадебные постройки, никого не встретив, и Ролло с облегчением снял руку с рукояти меча. Снэфрид услышала его вздох и тихонько засмеялась, прильнув к своему спутнику.

– Сейчас самое время подпереть двери усадьбы и сжечь их всех!

– Нет, – отрезал викинг – Там и Регнвальд и мой брат Торир. Не хочу, чтобы Хильдис жила с мыслью, что я их убийца.

Не замеченные никем, кроме ущербной луны, они достигли зарослей ельника, откуда доносилось позвякивание сбруи привязанных лошадей. Из-за сосны показались фигуры ожидавших их воинов, вооруженных копьями и круглыми, переброшенными за спины щитами.

– Ну, наконец-то!

Ролло лишь негромко засмеялся, похлопывая по холке высокого коня. У беглецов были не маленькие лохматые лошадки местной породы, а длинноногие, сильные кони с Рейна. Такие кони стоили очень дорого и их было мало в Норвегии.

– Что так долго? – спросил один из ожидавших, молодой викинг, с выбивавшимися из-под меховой шапки светлыми височными косицами: – Или эта диса брачных уборов[10] сопротивлялась?

Ролло с уверенной улыбкой притянул к себе Снэфрид Лебяжьебелую.

– Она? О, нет! Однако видишь ли, друг Олаф, я все же не смог удержаться, чтобы не послать лохматому Харальду последнее приветствие.

Олаф наигранно ахнул и демонстративно воздел руки к небу. Они все еще были в усадьбе врагов, но Олаф весельчак и балагур, всегда готов был посмеяться. А вот другой викинг, пожилой, длиннобородый, в рогатом шлеме поверх меховой шапки, сердито не шикнул на них.

– Тролли что ли помутили ваш разум? Чем скорее мы уедем отсюда, тем верней останется с нами наша удача. – И покосился на женщину: – Хотел бы я знать, стоишь ли ты того, чтобы сын моего друга так рисковал ради тебя?

Из-под пушистого меха капюшона на него недобрый светом блеснули разноцветные глаза финки. Но старый викинг уже не глядел на нее. Зато заулыбался, наблюдая, как легко, не касаясь стремени, вскочил в седло Ролло. Вздохнув, он проворчал с нежностью в голосе:

– Да, видели бы тебя сейчас те, кто зовет тебя Пешеходом, как твоего отца! У старого Ролло никогда не было такой ловкости, как у его сына. Да и на коне он выглядел так же неказисто, как мельничный жернов на брачном ложе, клянусь Одином,[11] Христом и Аллахом.

– Это потому, что у него не было таких коней, Кетиль, – пришпоривая своего жеребца, отозвался со смехом Ролло.

А потом была бешеная скачка под звездным небом. Ролло понимал, что чем дальше они успеют уехать – тем крепче будут сидеть их головы на плечах. И хотя Снэфрид уверяла, что от её зелья Харальд проспит не менее трех суток, никто не мог поручиться, что кто-нибудь не обнаружит исчезновения супруги короля и не снарядит погоню.

Поэтому они безостановочно и ехали почти целые сутки, лишь меняя лошадей на подставах, предусмотрительно подготовленных Ролло. С каждой сменой их отряд рос, и теперь единственное, что волновало Ролло, – как долго смажет выдержать эту скачку Снэфрид. Но финка держалась в седле как валькирия, и к вечеру они достигли старого имения матери Ролло в горах, лежавшего далеко от проезжих дорог.

Хильдис, предупрежденная, что это возможно, её последняя встреча с сыном, сама с факелом в руке вышла встретить прибывших и лишь слабо ахнула, увидев, как сын снимает с седла ту, кого в этих краях звали Белой Ведьмой. Тем ни менее она молча осветила им дорогу в боковую клеть, куда Ролло отнес на руках буквально рухнувшую с коня Снэфрид.

То, что финка смертельно утомлена, он понял, когда уложил её на тюфяки гагачьего пуха и Снэфрид не потянулась к нему с обычной её страстью, а тут же погрузилась в полудремотное состояние. Он расшнуровал и стащил с нее сапожки, стал растирать её заледеневшие от стремян ноги. Женщина слабо застонала и на миг приоткрыла глаза. В неверном свете лучины она разглядела озабоченное и нежное выражение на лице склонившегося над ней Ролло. Слабо улыбнувшись ему, она погрузилась в сон. Но до конца её дней Снэфрид, дочерь Сваси, беглой королеве Норвегии, не суждено было забыть этот взгляд того, ради которого она пожертвовала всем.

Когда Ролло прошел в главное помещение усадьбы, его люди уже сидели за столами, с жадностью поглощая дымящуюся овсяную кашу с селедкой. С некоторым удивлением Ролло обнаружил среди них своего младшего брата Атли. Это был худенький десятилетний мальчик с бледный лицом и синими, как у Хильдис, глазами. Он был болезненным от рождения, и Регнвальд не раз уже имел повод пожалеть, что, когда мальчик родился, его не отнесли в лес на смерть. Все знали, что по ночам Атли задыхается, что слаб и болезнен и, что из него ни когда не выйдет настоящего воина. Регнвальд стыдился такого сына. А вот Ролло наоборот привязался к хилому братишке, и мальчик искренне отвечал на чувства своего блистательного старшего брата. Однако сейчас Ролло был несколько озадачен, увидев его здесь и выразительно поглядел на мать.

Хильдис поставила перед ним тарелку с кашей и произнесла:

– Я хочу, чтобы ты забрал Атли с собой. Ты сможешь отвезти его в Упсалу,[12] где вещие женщины сумеют вылечить моего младшего сына. Если же не смогут… Что ж, Атли явно никогда не станет воином, зато с его светлой головой и чутким сердцем из него выйдет жрец или предсказатель в одном из святилищ наших богов.

Ролло, однако, выразил недовольство. Отправлять мальчишку с ним, изгнанником, которого, наверняка станут преследовать?.. Разумно ли это? Не лучше ли его матери послать Атли в Упсалу с кем-то другим?

Хильдис вздохнула:

– Видят боги, что я словно разрываю свое сердце, стремясь в одночасье расстаться с тобой и малышом. Но разве ты запамятовал, Ролло, что Регнвальд уже дважды порывался убить младшего сына, которого он считает позором для себя?

Ролло нечего было на это возразить. Его мать была мудрая женщина, и она понимала, что Атли не прожить и месяца в этих краях, если он лишиться защиты старшего брата. И он лишь искоса поглядел туда, где сидел мальчик. Атли был худ, иссиня-бледен, да и выглядел гораздо младше своего возраста. Красивым его тоже нельзя было назвать, скошенный подбородок, выступающий нос, глубоко сидящие глаза. А вот умом Атли боги не обидели. Сейчас, глядя на мать и старшего брата мальчик явно понимал, что решается его судьба, и вся его хрупкая фигурка и встревоженный взгляд выражали беспокойство. И прежде чем принять решение, Ролло улыбнулся Атли – и сейчас же понял, что возьмет мальчика с собой, таким ясным радостным светом озарилось лицо младшего сына Хильдис. Ролло почувствовал себя не в силах разочаровать братишку: ведь его улыбка послужила как бы обещанием, а Ролло готов был надуть хоть весь белый свет, но только не тех, кто ему доверился.

Хильдис заметила этот обмен взглядами и облегченно вздохнула.

– Хвала мудрым норнам[13] плетущим судьбы людей, что они дали мне двух таких сыновей. И не думай, Ролло, что брат будет тебе в тягость. Я видела вещий сон и знаю – судьба Атли будет благотворно влиять на судьбу моего великого Ролло.

Они какое-то время молчали. Мимо прошла рабыня, неся горшок с углями для жаровни. Хильдис наблюдала, как та прошла за полог из шкур в боковую клеть, где отдыхала Снэфрид. И женщина невольно нахмурилась. Снэфрид Лебяжьебелая, таинственная женщина с темным глазом. Не о такой спутнице для сына мечтала мать: Белая Ведьма из неизвестного рода, хитрая и замкнутая, сделавшая гордого конунга Харальда мягким как воск в своих руках. Люди говорили, что она зачем-то скупает у бедняков новорожденных детей, что не боится ночью уходить в одиночку в лес или гулять в полнолуние у могильных камней. Сколько ей лет? На вид она молода, но такое горькое знание жизни, такая зрелая мудрость таятся в её разномастных глазах…

Хильдис не сразу заметила, что сын наблюдает за ней. И сжала его руку.

– Ты хоть любишь ее, Рольв, или это только месть?

– Разве Снэфрид недостаточно хороша, чтобы ее полюбить?

Он улыбался. Улыбка у него была дерзкая, веселая, совсем еще мальчишеская. Хильдис подумала, что в начале следующего лета Ролло исполнится девятнадцать. Самая пора, чтобы взять себе жену.

– Во всяком случае, – неожиданно для себя молвила Хильдис – если эта женщина ради тебя отказалась стать королевой всей Норвегии – она должна сильно тебя любить.

Насытившись, Ролло вытер тыльной стороной руки губы и рыгнул.

– Да, она меня любит. – Он опять улыбался своей дерзкой улыбкой. – Однако кто сказал, что я не сделаю Снэфрид королевой любой земли, какую выберу для себя? А Лебяжьебелая не так глупа, чтобы отказаться от короны ради простого изгнанника. Да будет тебе известие, мать, что Снэфрид первая предсказала мне великое будущее. И я не сгину, не уйду в чертоги Одина до тех пор, пока не стану великим правителем, пока моя слава не прогремит громче славы Рагнара Кожаные Штаны! И пока я не завоюю себе столько же земель, как мой истинный отец – великий Ролло Пешеход.

Он сиял, и мать любовалась им. Да, поистине она должна гордиться, что родила такого сына! Он очень похож на того, другого Ролло, из-за которого она едва не погубила себя.

Ролло был так же невероятно могуч, как его настоящий отец, но при этом поджар и статен, каковым Ролло Пешеход не бывал и в лучшие годы жизни. К тому же при высоком росте, широком развороте плеч и развитых мышцах он был гибок и быстр, как кошка. У Ролло было удлиненное лицо с высокими скулами, шея словно колонна, квадратный подбородок и чувственные губы. Длинные русые волосы схвачены вокруг лба кожаным ремешком. Глаза светло-серые, как туман, глубоко посаженные под мощными надбровными дугами, четкая линия прямого носа… Нет, незаконнорожденный сын женщины-скальда Хильдис, хоть и походил на того, кому она отдалась девятнадцать лет назад по порыву сердца, но гораздо краше его. Боги были милостивы к ней, и она, вынужденная разлучиться с возлюбленным, получила другого Ролло, гораздо лучший слепок, чем был сам оригинал.

Обо всем этом Хильдис думала поздно ночью, когда уже все улеглись, а она тихо сидела в ногах ложа сыновей. Маленький Атли спал, дыша хрипло и тяжело, как всегда. Ролло же лежал, прикрыв согнутой рукой лицо, и Хильдис не знала, спит он или нет. Он всегда дышал ровно, глубоко и бесшумно, как птица. Сама же она знала, что не заснет. Её последняя ночь с сыновьями… Что ж, – горлинка выводит птенцов, чтобы они улетели… И все-таки слезы текли и текли по её щекам.

Ролло не спал. Он слышал прерывистое дыхание матери, ощущал её запах, её тепло. Так было еще со времен его детства, когда она приходила, садилась подле него и тихо лила слезы. Маленьким, проснувшись, он тоже начинал плакать, но позже научился притворяться спящим, а потом привык. Сейчас же в груди у него все разрывалось. Рано привыкший к дальним походам, к долгому пребыванию вдали от дома, он не думал, что ему так тяжело придется в последнюю ночь.

Еще несколько часов назад все его мысли были о поджидавших его во фьорде кораблях, о тех соратниках и друзьях, кто примкнул к нему, не пожелав подчиниться Харальду и предпочел изгнание – о Кетиле, Олафе, Мезанге, Лодине и других, кого он либо знал с детства, либо сошелся в викингских походах. Он ждал часа, когда подставит ветру полосатый парус и, разрезая волны, поплывет искать предсказанное ему королевство. Но теперь, когда его мать беззвучно плакала, он вдруг понял, что какую-то частицу себя он навсегда оставит в Норвегии. И сейчас, в дремотной темноте длинного дома, под тихое всхлипывание матери и дружный храп своих дружинников, он молча глядел на выползающий сквозь отдушину в крыше дым и вспоминал…

Ролло всегда был нелюбимым сыном Регнвальда из Мёра. Тот, кого он так долго считал своим отцом, был всегда груб, даже жесток с ним. Как и с его матерью. Он даже злился на нее на само имя, каким она нарекла своего первенца, хотя это имя и встречалось в их роду – так звали отца самой женщины-скальда. Второму же сыну он сам дал имя – Торир. И именно Торир, позже получивший прозвище Молчун, и был любимцем Регнвальда. Разница, с какой ярл относился к братьям, была столь очевидна, что Ролло с детства чувствовал себя обделенным. Возможно, это и повлекло за собой, что он стал таким неуправляемым и вспыльчивым. Но старые викинги, поглядывая на него, со знанием дела вспоминали старую пословицу: «Орел кричит рано».

То есть характер будущего «короля моря» определился еще тогда. Однако сам ярл Регнвальд никогда не радовался проделкам первенца. Особенно когда тот волчонком вгрызался зубами ему в руку или разбавлял пиво в дорожных бурдюках ярла козлиной мочой. И ни наказания, ни порка (Ролло еще пуще обозлился на отца, который посмел сечь его на глазах рабов) не могли усмирить непокорного ребенка.

По распространенному обычаю, родители зачастую отдавали сыновей на воспитание в чужие семьи. Вот и Регнвальд, едва сыну минуло семь зим, отвез его в усадьбу одного старого берсерка[14] по прозвищу Кведульв. После этого почти шесть лет Регнвальд не интересовался Ролло. Хильдис несколько раз присылала гонцов, беспокоясь за первенца, но сама не смела ослушаться мужа и навестить его. И вот, когда по истечению семи лет они прибыли в усадьбу Кведульва, им навстречу вышел пригожий рослый подросток, при взгляде на которого у Регнвальда глаза словно окаменели, а сердце Хильдис едва не выпрыгнуло из груди. С ними был и Торир, причем Ролло во все глаза глядел на роскошный меч младшего брата. Лицо его даже вспыхнуло румянцем, и, едва они с отцом обменялись положенными приветствиями, как парень тут же заявил: раз меч у самого Ролло никудышный, то Регнвальду наверняка стыдно, что его первенец не имеет оружия, достойного сына ярла. От такой наглости Регнвальд даже опешил. Но, когда любивший паренька старый Кведульв стал смеяться и хвалить Ролло, тоже скривил губы в улыбке, пытаясь свести все к шутке.

Однако отношения меж ярлом и тем, кого называли его сыном, не стали лучше. Он даже не радовался выслушивая похвалы, какими осыпали мальчишку Кведульв, пророча Ролло будущее великого викинга, «короля моря». И хотя священное бешенство воина Одина не просыпалось в пареньке, однако он умел сражаться и наслаждаться схваткой, биться на мечах, секирах, с железной палицей или с длинным ножом, используя в борьбе, не только руку с оружием, но и все тело, всю гибкость, ноги, зубы, все страстное желание победить любой ценой. Особенно радовало, что Ролло – левша, и мало кто в состоянии выдержать его сильные, необычные, направленные с неудобной для противника стороны удары. Одновременно берсерк Кведульв научил подростка пользоваться и правой рукой, что делало мальчика особенно искусным воином. Он с гордостью заявил Регнвальду, что за его мальчишкой числится уже трое убитых врагов, причем последний – шестнадцатилетний крепкий паренек, уже побывавший в викингском походе. Заметив, что Регнвальд хмурится, Кведульв лишь засмеялся, хлопая его по плечу:

– Орел кричит рано, Регнвальд. А за убитых тебе не придется платить виру,[15] так как по закону убийство, совершенное отроком до шестнадцати лет, считается всего лишь несчастным случаем.

Но Регнвальд все одно держался хмуро и неприязненно с сыном, однако Ролло уже не испытывал при этом болезненного чувства обделенности, как ранее. Здесь, в усадьбе Кведульва, прислушиваясь к тому, что болтает челядь или о чем переговариваются, поглядывая на него, домочадцы, он вдруг понял, что многие не считают, что он родной сын Регнвальда из Мера. А так неподходящая Ролло нелепая кличка Пешеход – а ведь он был едва ли не лучшим наездником в околотке – по сути, принадлежит не ему, а кому-то другому, на кого он поразительно похож. Вскоре он узнал, кто такой этот Ролло Пешеход, знатный викинг, владелец островов у берегов Норвегии, сын ярла Бычьего Торира, который прославился своими походами и даже основал свои земли на севере королевства франков.

И однажды, когда они гуляли с матерью вблизи усадьбы, а Хильдис не сводила с сына сияющих глаз, он вдруг напрямик спросил её о своем настоящем отце.

Хильдис остановилась так резко, словно налетела на стену. Даже висевшие у нее на поясе ключи хозяйки поместья жалобно звякнули. Её старший сын спокойно смотрел на нее, держа на руках своего младшего брата – Атли. Он тогда только недавно впервые увидел его, и с этим ребенком у Ролло сразу же возникла братская привязанность – в отличие от его отношение с Ториром Молчуном. Можно было только удивляться, почему бешенный Ролло пользовался таким доверием и симпатией у женщин и маленьких детей. Сейчас же Атли, разморенный полуденной тишиной, сладко дремал, положив белокурую головку на плечо старшего брата.

Ролло выжидательно смотрел на мать. Хильдис вздохнула. Она была мудрая женщина и дорожила доверием сына, однако рассказ её был краток и скуп.

– Ты не должен придавать этому слишком много значения, Рольв. Я любила этого человека, я сама возжелала его любви, хотя он был старше меня и уже имел одну жену. Потом он уехал, я молчала и мой отец ударил по рукам с Регнвальдом. И учти – хотя Регнвальд и довольно скоро понял, что ты не его дитя, он не велел меня растерзать лошадьми как неверную жену. Поэтому я все эти годы стараюсь быть ему доброй супругой, а ты должен и далее оставаться почтительным с ним и не забывать, что по всей земле фордов его считают твоим отцом. А тот другой… Не думай больше о человеке, который пренебрег твоей матерью, когда она носила тебя под сердцем.

Ролло так и поступил – старался спокойно сносить грубость и придирки отчима. Но однажды все же бросился на него с ножом, доведавшись, что Регнвальд, несмотря на слезы и мольбы жены, велел отнести Атли во время одного из приступов удушья к скалам во время отлива, рассчитывая, что возвращающийся прилив навсегда избавит его от хилого отпрыска. После этого случая Ролло больше не жил с отчимом под одним кровом. Он вернулся с семью Кведульва и вскоре ушел с сыновьями того в поход в Восточные моря. После удачного набега на земли вендов они повезли захваченные товары на торжище в Хедебю, в Дании. Это было в осеннее время, когда там происходили самые крупные ярмарки. И здесь молодой Ролло впервые встретил своего отца – Ролло Пешехода.

Сын Хильдис в ту пору был уже довольно наслышан о нем. Пешеход был знаменит. Он совершал набеги на Фризские берега и Лотарингию, воевал в Ирландии и Англии. Участвовал он и в большом походе викингов на Париж. И, говорят те земли ему столь приглянулись, что когда его сотоварищи уже отступили от столицы франков, Ролло Пешеход остался со своими людьми на побережье этой земли, причем настолько там обосновался, что этот край стали называть Нормандией – землей северных людей.[16] А столицу края, древний Ротомагус местные жители переименовали на Ру-Хам, то есть усадьба Ру, как они величали Ролло, или попросту Руан. Да все знали, что Ролло Пешеход стал правителем. Но он не забывал и своей прежней родины и порой наведывался сюда на торги. Вот так однажды он и встретил в Хедебю юношу, удивительно похожего на него в молодости.

Но первым его заметил сын Хильдис. Он увидел в толпе могучего викинга, возвышавшегося даже среди других высоких воинов. Еще он был очень широк в плечах, да и мощь его бедер и груди вряд ли можно было приписать тучности. Богатая серебристая кольчуга бугрилась под напором мышц, а на длинных русых волосах плотно сидел чеканный обруч с широким наносьем. И хотя наносье частично скрывало черты его лица, Ролло тотчас понял, что перед ним его настоящий отец.

Пешеход тоже почувствовал взгляд юноши и медленно повернул голову. Его серые глаза испытующе взглянули на стоящего перед ним юного викинга. И вдруг невозмутимое лицо Пешехода дрогнуло, а подбородок нелепо отвис. И Ролло с каким-то тайным удовольствием прочел ужас на лице того, кого прозвали непобедимым Ру. Какое-то время они глядели друг на друга. Вокруг установилась тишина, и многие из присутствующих так же недоуменно воззрились на двоих, столь сходных обликом людей. Затем молодой Ролло повернулся и неторопливо зашагал проч.

Вечером Пешеход сам отыскал его в одной из харчевен Хедебю. Ролло был уже изрядно навеселе, благодушно настроен и ничего не имел против, когда Пешеход поставил перед ним кружку с пивом.

– Я принял тебя за фюльгию[17] и решил, что близится мой час встречи с Одином. Но бывший сегодня со мной мой кормчий Кетиль сказал, что будет лучше, если я переговорю с тобой.

Ролло с важным лицом кивнул. Его мальчишеская напыщенность могла бы показаться забавной знаменитому викингу. Но он оставался серьезен. Какое-то время разглядывал юношу и наконец, спросил:

– Как имя твоей матери?

Ролло почувствовал, что в нем закипает кровь. Этот медведь шатается по всем пределам Мидгарда[18] и оставляет повсюду своих бастардов, а о его матери забыл начисто!

– Я сын той женщины, из-за которой тебя бы оскопили, если бы кто узнал, что ты посягнул на дочь свободного ярла.

И тогда лицо Пешехода выразило печаль, и он тихо произнес имя матери Ролло.

Если бы он этого не сделал, сын продолжал бы ненавидеть его. Теперь же он попросту растерялся. И тогда Пешеход сам заговорил о Хильдис, заявив, что для него полнейшая неожиданность то, что дочь Рольва Носатого родила от него ребенка. Он считал её эльфом, солнечной девой, избалованной дочерью могущественного вождя. Которая бы никогда не смирилась быть всегда второй в его доме. Ведь у него была уже в то время достойная супруга и почти взрослая дочь… Но сама Фрейя[19] вскружила ему тогда голову, ибо как иначе он посмел бы лишить девства девушку из знатной семьи. Неустанно думая о ней, именно из-за нее он покинул на столько лет Норвегию. Ибо ему было предсказано, что он погибнет от руки той, которую полюбит.

Ролло даже рот открыл. Да такого предсказания стоит опасаться! И сейчас, глядя на сидящего перед ним прославленного «короля моря», он думал о том, что для викинга нет ничего позорнее, чем смерть от руки женщины. Выходит, его отец был прав постаравшись избегнуть такой участи.

А Пешеход все расспрашивал и расспрашивал о Хильдис. Потом принялся рассказывать о себе. В его словах не было цветистости скальдов, но говорить он умел. Ролло невольно узнавал в нем себя. Он тоже не владел божественным даром поэзии, как и не мог вызвать у себя священную ярость берсерка. Наоборот, в стычке он становился собран и хладнокровен, хотя и умел насладиться красотой поединка.

Они проговорили до утра, пока Пешехода не отыскал его кормчий Кетиль. Пешеход тут же предложил столь неожиданно обретенному сыну отправиться с ним в его владения в северной Франкии. Но Ролло, сразу сделавшись угрюмым, отказался. Ему было хорошо вот так, первый раз в жизни по душам поговорить с человеком, который был его истинным отцом, но плыть с ним он заставить себя не мог. Это было бы все-таки предательством по отношению к Хильдис. К тому же, плыть с отцом, означало попасть под его опеку. А Ролло считал, что настоящий «король моря» должен полагаться лишь на себя в этой жизни.

Пешеход с какой-то печальной гордостью поглядел на сына.

– Что ж, ты волен в том, плыть со мной или нет, как и волен решать, станешь ли звать меня отцом. Но об одном я тебя прощу.

Он извлек из-за пояса длинный нож с рукоятью из бивня моржа. Его лезвие было из голубоватой стали, а у самой крестовины рукояти была выточена руна «ридер».

– Отец должен дать своему сыну оружие, когда тот вырастет. Но, вижу, и меч и секиру ты уже добыл себе в бою. Возьми же от меня хотя бы этот нож. Это добрый друг, он принесет тебе удачу. Ибо этот клинок был освящен в Упсале, сам верховный жрец вывел на нем эту руну – начальную руну нашего с тобой имени. Храни же его в память обо мне.

Этот нож Ролло и показал матери, по возвращении домой. Хильдис слушала сына с жадностью. Потом внимательно осмотрела нож.

– Хороший, подарок, – спокойно сказала она. – «Ридер» означает путешествия и является хранителем в пути. Твой отец сделал хороший подарок сыну-викингу.

– Лучше бы он подарил мне меч. Видели бы вы, матушка, какое это оружие! Зовется он Глитнир – Блестящий – и сделан из лучшей стали тех племен, что поклоняются Аллаху.

Юноша был готов еще долго говорить об этом оружии, но мать ласково взъерошила его волосы:

Хильдис, как всегда, была права. И все же Глитнир достался Ролло.

Это случилось спустя три года после его встречи с отцом в Хедебю. К тому времени Ролло уже был прославленным «королем моря», известном во всех портах Восточного моря.[22] Прославился он и как покоритель женских сердец и ярлу Регнвальду пришлось уплатить немалую виру трем отцам, дочери которых почти одновременно понесли от его пасынка, и даже ходила молва, что новая жена Харальда Снэфрид Лебяжьебелая стала уделять молодого Ролло особым вниманием.

Именно в это время Ролло отыскал кормчий его настоящего отца Пешехода Кетиль Всезнайка. И протянул меч Глитнир.

– Твой отец поплатился преждевременной Валгаллой,[23] – только и сказал он.

– Как умер Пешеход? – спросил юноша.

– Когда-нибудь я расскажу тебе об этом.

У Ролло вдруг защемило сердце. Давнишнее предсказание, из-за которого отец отказался от Хильдис… Что ж, нить судьбы, что плетут норны, человеку не дано изменить.

Он посмотрел на Кетиля.

– Ты сказал «когда-нибудь». Означает ли это, что ты готов остаться со мной и служить мне, как служил ему?

Кетиль кивнул.

– Клянусь богами всех земель, где ступала моя нога, я готов служить тебе.

– Почему?

– Ты сын моего друга Пешехода. А еще ты похож на человека, к которому расположено счастье.

Для Ролло Кетиль стал подлинной находкой. Лучший кормчий, которого он когда-либо знавал, мореход, знавший все течения, все ветра и приметы погоды, он умел ориентироваться по звездам, определять по полету птиц расстояние до берегов, а по оттенку прибрежных вод её глубину. С ним Ролло совершил свое самое долгое плавание вокруг Европы, а когда вернулся в Норвегию, то три его драккара[24] почти до бортов уходили в воду, полные добычи. Честь и слава, казалось, сами ищут молодого викинга. Но вышло, что его вынудили отдать часть добытого в качестве дани Косматому королю. Когда же он возмутился, ему поведали о победе Харальда в Хаврсфьорде и посоветовали не искушать судьбу и покориться. Но молодой Ролло не умел покоряться…

Заметив, что Хильдис задремала, Ролло привстал и накрыл её меховым покрывалом. Дом уже выстыл, угли длинного очага догорали, а небо в квадрате отдушина стало сереть. Близился рассвет, скоро закричат петухи и пора будет отправляться. Ехать придется так скоро, как только смогут их лошади…

Скачка и в самом деле была бешенной. Когда они достигли побережья, их кони были все в пене. Молодой скальд и друг Ролло Олаф вез на крупе своего коня Атли. Мальчик перед самым отъездом вдруг расплакался и все льнул к матери. Ролло и пристыдил бы его, да сам был вынужден нахлобучить шлем с низким наличьем, чтобы скрыть слезы – слабость для ярла, собирающегося покорить мир. А Хильдис не плакала. Казалось, её слезы иссякли за долгую ночь. Сказала только, напутствуя:

– Пусть вас хранят боги!

Со Снэфрид они не обмолвились ни словом. Ролло невольно нахмурился, когда понял, что будущая жена не желает поклониться его матери. Наоборот – она держалась вызывающе, а мимо Хильдис прошла, словно не заметив. Но сказать ей об этом не было времени. К тому же мудрые люди недаром говорят – безумен тот, кто захочет решать споры своих женщин.

Но сейчас, на побережье, Ролло не думал о женщинах. Он смотрел на двои длинные быстроходные корабли – драккары. Когда же они спустились и все было готово к отплытию, кормчий Кетиль принес положенную жертву морскому богу Эгиру – мех с пивом, овечье мясо и свинину. А финка Снэфрид начертила в воздухе знаки могущественных рун, которых викинги не понимали и опасливо косились на Белую Ведьму.

Когда люди взошли на корабль, Ролло не смог не ощутить тоски. Щурясь от солнца, он смотрел на покрытые снегом скалы, на сверкающий на солнце фьорд, на стройные ряды синих елей по берегам.

– Я никогда не вернусь, – выдохнул он, и морозное облачко слетело с его губ. – Но клянусь священной кровью Одина – мое королевство будет не хуже этих краев.

Он прошел на нос драккара и обнял резную драконью шею на носу судна. Его корабль двигался туда, где у входа во фьорд слепила глаза солнечная зыбь, убегая в открытый океан. Холодный ветер трепал длинные волосы Ролло. Он больше не оглядывался. Краем глаза замечал идущий рядом второй драккар, которым правил Олаф, видел, как равномерно вздымались и спускались стройные ряды весел.

К нему подошел Кетиль.

– Ты любимец богов, Рольв. Тебя провожает добрый день, а удача в погоде – лучшая из удач, что ожидают викинга.

Он ударил в било. Бычья кожа, натянутая на громадную бадью, издавала резкие густые звуки, задавая ритм взмахам весел. Поставили мачту, и вскоре порывистый северный ветер встретил их при входе в океан.

К Ролло приблизился младший брат.

– Рольв, я не хочу оставаться в палатке с твоей женщиной.

Ролло обнял Атли за плечи. Оглянулся на шатер из тюленьих шкур у мачты, куда сразу же после выхода в море удалилась Снэфрид.

– Что ж, если тебе хорошо здесь, на ветру…

– Да, мне хорошо здесь. Я с тобой, брат. И мне нравится плыть.

А Ролло размышлял только о том, что из груди Атли не слышны обычные хрипы, и этот всегда тихий болезненный ребенок, выглядит румяным и бодрым.

– Пусть хранят тебя боги, мой Атли. И если море с его ветрами пойдет тебе на пользу – я готов оставить тебя с собой…

И все же Ролло помнил обещание, данное матери, – побывать с младшим братом в священной Упсале. Но попали они туда далеко не сразу. Ибо сперва были походы и набеги, схватки и победы. Ролло прославился. И однажды его друг Олаф, которого за щегольство прозвали Олаф Серебряный плащ, сочинил в честь молодого предводителя такую вису:

Удача, казалось, повсюду сопутствовала Ролло. Но он не был так прост и редко когда плавал наобум, надеясь только на милость богов. Он изначально вызнавал о землях, где хотел испытать себя, зачастую засылал на берег лазутчиков, вызнававших чем хороша та или иная земля, как ее стерегут, изучали береговую линию, характер приливов, высматривали удобные места для высадки. И только получив все вести, Ролло начинал набег. Его длинные ладьи появлялись словно из неоткуда и люди бежали в панике, при виде его полосатых парусов.

Однако как бы ни был славен Ролло, его то и дела брала досада, что люди то и дело путают его с отцом, прозванным Пешеходом. Молодого викинга это раздражало: ему казалось, что слава родителя затмевает его собственную. Даже викинги, некогда знавшие старого ярла, попадали в заблуждение, видя внешнее поразительное сходство молодого Ролло с отцом, и оставались уверенными, что это тот же самый Пешеход, любимый богами настолько, что они дали ему отведать молодящих яблок богини Идун Юной. Ролло сердило это, но он был вынужден смиряться. Ибо иначе ему бы пришлось открыть, какой жалкой, позорной смертью умер его отец.

Кетиль Всезнайка уже давно поведал ему об этом.

– Дело было в земле франков, в городе Байе. Правил там граф Беренгар и это был достойный воитель. Пешеходу лишь со второго набега удалось завладеть Байе и, конечно же, он сразу убил Беренгара. И взял себе на ложе его жену графиню Пипину. И что он нашел в ней? В мире есть много женщин красивее её, но тогда твой отец словно обезумел от нее. Он возжелал её любви столь сильно, что был даже готов жениться на ней, сделать своей хозяйкой в Байе и остальной Нормандии. Какая женщина не польстится на подобное? Власть, богатство и надежная защита прославленного мужа! Однако, когда в ночь после брачного пира Пешеход уединился с Пипиной в спальне, она убила его, вонзив в его плоть его же сверкающий Глитнир.

Твоего отца мы обнаружили уже умирающим. Пипина же исчезла. И как бы мы не разыскивали эту тварь, но её словно спрятали эльфы… или тролли. Вот так твой родитель и умер неотомщенным… Последнее же его слово было о тебе. Я знаю, Рольв, вы почти не знали друг друга. Но ты словно он. И должен плыть в Нормандию. Это земля Пешехода и ты, как его единственный сын и наследник, должен принять её. Как принял Глитнир. Ведь сейчас там нет настоящего господина и христиане-франки вновь стали называть её старым именем – Нейстрия,[27] а не именем северных людей норманнов. Но, если там вновь появится Ролло Пешеход, земля вновь получит своего господина.

– А ты, Рольв, сам станешь Ролло Пешеходом, – неожиданно раздавался сзади тихий, мурлыкающий голос. – И больше никогда не будешь самим собой.

Кетиль пробормотал в бороду ругательства и оглянулся на Снэфрид. Подходит неслышно как тень. И Кетиль сделал знак, предохраняющий от темных сил. Проклятая финская ведьма! Она словно чуяла, когда Кетиль начинал заводить с Ролло речи о возвращении в нейстрийскую Франкию. И тут же возникала рядом, глядела своими узкими разноцветными глазами. Кормчему казалось, что Снэфрид словно поставила целью не допустить Ролло принять наследство отца. Гаданиями ли, уговорами, ласками – она подчиняла его, заставляя всякий раз плыть прочь от земель Франкии.

По сути Кетиль не ошибался. Снэфрид Лебяжьебелая умела гадать и предсказывать будущее, и она поняла, что там подле Ролло рядом будет другая. Во время обрядов, в дыму испарений над жертвами Снэфрид даже могла различить её силуэт – красноволосая, кружащаяся, в прозрачной короне… такой она ей являлась. Нет, Снэфрид не за что не допустит до этого. Она считала себя достаточно изощренной, чтобы противиться нити судьбы своей норны.

Поэтому финка вновь и вновь опаивала Ролло любовными зельями, предсказывала ему удачу в походах, сражалась рядом с ним, плечом к плечу, давала мудрые советы, заслуживая его уважение и приязнь. И она, несмотря на все старания Кетиля, подчиняла себе дерзкого Ролло. Как и его людей, почитавших её и как ведьму и как предводительницу. Ибо за годы их скитаний Снэфрид стала настоящей воительницей. Она часто сходила с воинами на берег с драккаров, принимая участие в набегах. Причем была дерзка, отважна и решительна, как настоящая валькирия.

Ролло даже дивился её неожиданной силе. И восхищался её красотой. Ибо ни битвы, ни кочевая жизнь не сказывались на красе его Лебяжьебелой. Ролло забавляло, что его викинги побаиваются её, как и раздражало, когда её называли ведьмой. Сам он её ведьмой не считал. Зато знал, как сильно она любит его, эта загадочная сладострастная Снэфрид. И все же один раз и он чуть не засомневался в ней, едва не испугался её.

После очередного успешного набега на берегах Рейна, Ролло заметил, как Снэфрид удалилась в одну из отдаленных хижин, неся под мышкой сверток с плачущим младенцем. Он не сразу последовал за ней, занятый дележом добычи. Когда же, спустя некоторое время, он вошел под кров уединенного строения, то замер, обнаружив при свете пылающего очага, как Снэфрид склонилась над трупом младенца со вспоротым животом.

– Во имя всех богов Асгарда!..[28] Что ты делаешь, жена?

Снэфрид отвела упавшие на лицо волосы. Их светлые волнистые пряди были испачканы кровью. Её руки по локоть и даже лицо так же были в крови.

– Разве тебе не ведомо, Рольв, что ничто так верно не предвещает будущее, как внутренности и потоки крови человеческой жертвы?

И, видя, что викинг по-прежнему потрясенно молчит, недоуменно повела плечом.

– Я знаю, что тебе, Рольв, близки взгляды Альвера Детолюбца.[29] Но пойми – это дитя, лишившись родных, все равно бы погибло. А мне была необходима жертва, чтобы заглянуть вперед.

Она хотела еще что-то добавить, но умолкла, заметив выражение холодного бешенства на лице мужа.

– Если я еще раз доведаюсь, что ты губишь младенцев, Снэфрид, я забуду о том, как много места ты занимаешь в моем сердце.

Он вышел, а финка еще какое-то время оставалась сидеть неподвижно с отрешенным выражением на лице. Потом негромко, лишенным интонации голосом произнесла в пустоту:

– Я подчиняюсь твоей воле, муж мой. Но знай и ты – пока ты следуешь избранному мной для тебя пути, твое сердце принадлежит мне, как нож за голенищем моего сапога.

Да, Снэфрид была уверенна в любви Ролло. И хотя в походах он нередко развлекался с красивыми женщинами, казалось ей неведомо, что такое ревность. Она словно с ленцой наблюдала за его мимолетными увлечениями и все эти красивые пленницы не казались ей соперницами. Только одна – та, что она видела в видениях… А пока ни одного упрека не слетало с её уст, когда Ролло, оставив даже самых роскошных наложниц, спешил вернуться к своей валькирии. И их ночи – в палатке ли на корме драккара или на мягких ложах в захваченных ими усадьбах – были полны страсти и огня, как в их первое их свидание, когда Снэфрид первая обняла того, кто не убоялся даже гнева конунга Норвегии.

По прошествии четырех лет Ролло выполнил обет, данный матери и отвез младшего брата в храм Упсалы. Атли за это время вырос, но так и не стал викингом, предпочитая оставаться на драккаре, когда другие отправлялись в набег. Он не выказывал себя трусом, когда пару раз на драккары нападали с берега, храбро держался и во время морских сражений. Но при дележе добычи его глаза никогда не загорались при виде золота.

Когда же Ролло спросил, хотел бы Атли, как желала их мать, стать жрецом в Упсале, юноша лишь пожал плечами. Но старшего брата волновало, что у Атли порой вновь случалась одышка, он начинал кашлять, а порой Ролло замечал, как на рукаве Атли, когда он прикрывал рот, появлялись кровавые пятна.

В великом святилище в Упсале Ролло отвел брата к жрицам Фрейи, славившихся своим умением предсказывать будущее. И вот, среди священного дыма жертвенников, под звуки песнопений и заклинаний, главная жрица прорекла, что судьбы сынов женщины скальда должны быть неразделимы и что старшему из них лучше лишиться руки, чем оставить младшего брата.

– Ты разгневаешь своих духов-хранителей, герой, если разлучишься с тем, кто вольно или невольно поможет тебе избавиться от чар. Вы, как колчан и ножны, должны всегда быть рядом, – напевала впавшая в транс дородная жрица, и Ролло не мог разглядеть её лица под спутанной гривой седеющих волос. – Ты не должен отпускать того, кто единственный не подвластен силе колдовства. Доверься ему, слушай его, храни его. Брат поможет брату! И тогда ничто не собьет тебя со славного пути, намеченного богами!..

Пророчица умолкла, все так же раскачиваясь в отрешенном забытьи. Выждав немного и решив, что их время истекло, братья стали пятиться к выходу. Но едва Атли поднял вышитый полог и вышел, как жрица глухо и тревожно окликнула Ролло.

Викинг замер, и даже некоторые из распевавших заклинания жриц изумленно умолкли. В Упсале считалось событием, когда Пророчница называла пришедшего по имени. И вот женщина откинула волосы с лица. Оно конвульсивно подергивалось, белая пена пузырилась на губах.

– Ты великий конунг, Ролло, – раскачиваясь пропела пророчица. – Ты сеятель, от которого протянуться гибкие стебли, которые станут мощным древом. Ты достигнешь могущества и от тебя пойдет род героев и королей. И память о тебе останется на века, о Ролло, великий конунг, великий конунг!.. Плыви же по ветру, плыви по ветру, подчинись тому, куда приведет тебя судьба…

Женщина стала заваливаться на спину, ноги её бились в судорогах. В храме кто-то истошно закричал. Ролло же поспешил наружу из дымного помещения. С одной стороны он был смущен и напуган, а с другой – им владела безудержная эйфория. Такое предсказание в самой Упсале!..

И он велел немедленно выходить в море. Ему сказали плыть по ветру – так чего же мешкать!

Несколько опрометчиво поддаваться первому порыву. И не слушать, что советует умудренный опытом кормчий Всезнайка. А тот показывал на хмурое небо, говорил о неблагополучных в этот сезон течениях… Но подчинился своему молодому предводителю.

Сильный ветер гнал их все больше на запад. Наконец решили, что следует пристать к берегу и пополнить запасы продовольствия и воды. Но тут судьба проявила себя во всей мощи. Налетел неожиданно такой ветер, что даже Кетиль не смог подвести корабль к берегу, опасаясь разбить его о скалы или посадить на мель. Лишь на исходе бурной недели, полной свиста ветра и пенных водяных гребней, когда люди на драккарах Ролло уже стали падать от усталости, наконец наступило затишье и они свернули к темнеющей впереди земле.

Не так-то просто было и определить, где они находятся. Они высадились на берег среди песчаных дюн, за которыми виднелись безлюдные, уходящие к горизонту пространства с зарослями ивняка и колючих кустарников, карабкающихся на холмы.

– Что это за земля? – спросил Ролло у Кетиля.

И старый морской волк, сверкнув в улыбке зубами, указал на большой каменный крест на холме:

– Смотри Ролло. Эти кресты много лет назад поставлены императором франков Карлом Великим, дабы охранять эту землю от северных героев. Но наши боги оказались сильнее их крестов, и здесь викингам всегда сопутствовала удача. Разве ты не видел подобных крестов на берегах фризов и на Рейне? А эти… О, Ролло сын Ролло, наконец-то ты ступил на землю, которая так долго тебя ждала!

– Нет! – почти закричала Снэфрид, и Ролло вздрогнул, ибо никогда не слышал, чтобы его жена повышала голос вне битвы. Сейчас же он прозвучал резко и визгливо.

– Нет! – снова повторила она, но уже тише, и умоляюще взглянула на мужа. – Уплывем отсюда, Рольв. Роди нашей любви, ради всех богов Асгарда, уплывем!

Её белое лицо словно светилось во мраке. Ветер бросал пряди волос на разномастные глаза. Она сделала жест рукой – то ли убирая волосы с лица, то ли вытирая слезы. Ролло замер: Снэфрид и слезы?.. Такого он и вообразить не мог. Хотя… Не показалось ли ему? Но все же он был растроган.

– О, Снэфрид…

– Прикуси-ка свой язык, белая сука! – внезапно вспылил Кетиль. – Разве не ты советовала нам довериться судьбе? Теперь же ты визжишь, словно знаешь, что твои колдовские чары здесь бессильны. Долго же ты водила нас всех за нос! Но не тебе, волчья наездница[30], идти против воли богов. Клянусь молотом Тора, будь моя воля, тебя бы давно забили каменьями как колдунью, надев притом мешок на голову, чтобы ты, нечисть, никого не сглазила!

Стычки между Кетилем и женой ярла случались и раньше, но обычно Снэфрид держалась с таким ледяным достоинством, что ругающийся кормчий, как правило, сам превращался в мишень для насмешек. Но теперь в женщину словно вселился злой дух. Она закричала, что проклятый Кетиль специально завлек их на этот берег, а в следующий миг уже вцепилась в заплетенную косой бороду кормчего и рванула её с такой силой, что старый викинг мешком повалился ей в ноги. Однако уже через минуту он сам опрокинул её затрещиной, и вскоре они покатились по земле под громовой хохот викингов. Если бы Ролло и Олаф не растащили их, оба схватились бы за оружие.

– Чтоб тебя сожрали немочи и хвори! – проклинала, вырываясь из рук Ролло, Снэфрид. – Чтоб ты мочился кровью и спал среди прокаженных! Чтоб ты умер от руки ребенка или женщины!

Пощечина Ролло свалила Снэфрид на песок.

– Успокойся! Опомнись, Снэфрид! Ведь уже завтра ты будешь жалеть о своих словах. Ты ведешь себя, как женщина раба, а не ярла. Будь же разумна и пойми, что мы не можем сейчас снова выйти в море. И это верно, как судьба.

– Судьба… – тихо повторила Снэфрид. Ветер бросил ей на лицо светлые волосы, и Ролло не видел бешеной злобы, исказившей её черты.

Он молча пожал плечами и отправился взглянуть прочно ли закреплены у берега драккары. Кетиль, хмурясь, уже раскладывал у костра провизию, пил, чтобы успокоиться, из меха[31] вино, которое всегда предпочитал пиву. Весельчак Олаф посмеивался:

– Не знаю, что это за земля, но здесь весело.

И тут же принялся сочинять вису о битве девы и старого кормчего. Однако Ролло велел ему заткнуться. Он молча поглядывал то на сидевшего у костра Кетиля с расцарапанным лицом, то в сторону дюн, куда удалилась разгневанная Снэфрид. Оба они были дороги ему, и он глубоко сожалел, что и жена, и старый друг выказали себя такими глупцами.

Вскоре Ролло немного отвлекся, когда двое викингов притащили к костру обнаруженного неподалеку отшельника-христианина. Тот был перепуган, воздевал к небу руки и что-то без умолку лопотал – молитвы, как понял Ролло, имевший опыт общения с христианами. Но старый отшельник вдруг замер, когда Ролло появился перед ним во весь свой исполинский рост, а потом вдруг назвал викинга по имени.

Ярл сначала опешил, но быстро понял, что его, как обычно, приняли за отца. Отшельник же вдруг принялся отчаянно креститься и что-то вопить. Ролло повернулся к Кетилю.

– Ты знаешь язык этих мест? Что он там мелит?

Кетиль засмеялся.

– Он говорит, что Ролло вернулся в эти края и берега великой реки Сены вновь омоются кровью. Поэтому он молит своего распятого Бога, чтобы тот забрал обратно в преисподнюю того, кого называют хозяином Нормандских земель.

Ролло хмыкнул.

– Хозяин Нормандских земель! Хорошо звучит… Хей, свяжите-ка его. Сейчас я хочу спать, а утром он понадобится, чтобы сказать нам, где здесь найдутся вода и пища нам в дорогу.

Кетиль, который сначала было заулыбался, вновь стал мрачнее тучи, однако сам скрутил веревками проливающего слезы отшельника.

А Ролло ушел в ближайшую рощу, где устало опустил голову на ствол поваленного дерева и вскоре спал так же сладко, как если бы покоился на сеновале или на перине из гагачьего пуха.

…И снился ему мерцающий благостный свет, к которому он шел по узкому ущелью между нависающих темных круч. Свет становился все ярче, но не слепил, наоборот, – вселял радость и покой. И когда Ролло вышел из ущелья, он оказался в солнечном луче и увидел перед собой холм, на котором возвышался каменный крест Карла Великого. «Я знаю это место, – решил викинг. – Я был здесь, когда буря пригнала нас к этим берегам. Это страна, куда привел нас ветер, куда привела меня судьба».

Он слышал шум моря, видел чистое небо и парящих в нем чаек. И еще, словно музыка, звенела вода. Источник на холме играл и переливался, сбегая в круглый бассейн у подножия креста, искрился тысячью бликов, журчал мелодичными струями. А Ролло вдруг заметил, что сам он очень грязен, что кожа его покрыта коростой и невообразимо зудит. И тогда он вошел в воды источника под крестом и увидел, как сходит с него грязь, смывается запекшаяся кровь, затягиваются раны на теле. Сквозь чистые струи он видел себя и ощущал необычную легкость и блаженство. И еще – вокруг пели птицы. Их оперение было радужным, и Ролло откуда-то знал, что прежде они были черными воронами Одина, которые, как и он сам, коснулись кристальных вод источника. Они сменили оперение, а их хриплое карканье обратилось в нежное щебетание. Их пение радовало его, как и тепло, как и легкие струи искрящейся воды…

…Он открыл глаза и тут же зажмурился от ударившего с глаза яркого солнечного света. Продолжался ли его сон? Ролло было тепло под лучами солнца, он слышал щебетание птиц в ветвях деревьев, где-то шумело море. Он встал и, отряхнув с себя песок, пошел туда, где его люди готовили на костре пищу.

– Почему вы не разбудили меня раньше?