Кровь среди лета Ларссон Оса
— Они всегда завалены работой, так что ответ мы получим не раньше чем через месяц. Думаю, можно обратиться к Ребекке. Она ведь знает, зачем давала нам это.
— Ты так считаешь?
— У тебя есть другие идеи?
— Захочет ли она ввязываться во все это?
Анна-Мария решительно замотала головой.
— Но ведь она уже ввязалась, когда передала нам копии и письма! И потом, чего это будет ей стоить? Десяти минут отпуска…
Анна-Мария резко затормозила и повернула влево, на дорогу, ведущую к Юккас-ярви. Потом на скорости девяносто километров в час повернула вправо, к Пойкки-ярви. Свен-Эрик вцепился в дверную ручку. Мысленно он пожалел, что не взял таблеток от морской болезни, а потом вдруг вспомнил о своем коте, который так ненавидел ездить в автомобиле.
— Манне ушел, — сказал он и посмотрел в окно на сосны, раскачивающиеся вдоль дороги в слепящем свете осеннего солнца.
— Правда? — переспросила Анна-Мария. — И давно?
— Вот уж четыре дня, — ответил Свен-Эрик. — Он никогда не пропадал так долго.
— Он вернется, — принялась утешать коллегу Анна-Мария. — На дворе такая хорошая погода, понятно, что ему хочется гулять.
— Нет, — твердо возразил Стольнакке. — Наверняка он попал под колеса. Этого кота я больше никогда не увижу.
Он ждал, что она возразит ему. Она должна была запротестовать, доказывать обратное. А ему хотелось в ответ настаивать на своем, уверять ее, что Манне исчез навсегда. От этого спора на душе у него полегчало бы. Однако Анна-Мария не стала развивать тему.
— Остановимся где-нибудь в сторонке, — сказала она. — Не уверена, что Ребекка захочет афишировать наш приезд.
— А что она здесь, собственно, делает? — поинтересовался Стольнакке.
— Не знаю.
Анна-Мария чуть было не сказала ему, что Ребекка просила не разглашать свое участие в расследовании, что она, по сути, отстранилась. Однако инспектор смолчала. Иначе Свен-Эрик, скорее всего, принялся бы отговаривать ее от визита, в подобных ситуациях он обычно отличался большей щепетильностью и даже робостью. Может, потому, что у Анны-Марии дома были дети и весь запас своей заботливости она расходовала на них.
~~~
Ребекка Мартинссон открыла дверь своего летнего домика и наморщила лоб при виде полицейских.
Взгляд Анны-Марии заметно оживился, как у сеттера, почуявшего добычу. Свен-Эрик стоял позади. Со дня его последней встречи с Ребеккой в больнице, где она лечилась, прошло почти два года. Волосы на его висках успели за это время поседеть, но мышиного цвета усы все так же торчали под носом. Стольнакке выглядел смущенным, понимая, что их визит не обрадовал хозяйку, несмотря на то что когда-то они с Анной-Марией спасли ей жизнь.
Мысли мелькали в голове у Ребекки быстро, словно шелковая ткань в руках фокусника. Она вспомнила Свена-Эрика, сидящего на краю ее кровати в больнице. «Мы вошли в квартиру и поняли, что должны вас найти. С девочками все в порядке», — сказал он ей тогда.
«Я хорошо помню все, что случилось до и после этого, — подумала Ребекка. — До и после. Может, мне стоило бы расспросить Свена-Эрика, как все это выглядело, когда полиция ворвалась в дом? Он рассказал бы мне и о трупах, и о крови…»
«Ты хочешь, чтобы он подтвердил твою правоту? — спросил ее внутренний голос. — Чтобы он лишний раз убедил тебя в том, что ты оборонялась, что у тебя не было другого выбора? Так спроси его, он скажет тебе именно то, чего ты ждешь».
Свен-Эрик и Анна-Мария присели на кровать Ребекки, сама она устроилась на единственном в доме стуле. На батарее сохли майка, чулки и трусы. Хозяйка посмотрела на белье и смутилась. Но что ей оставалось делать: скомкать мокрые тряпки и бросить их под кровать или, может, за окно?
— Ну? — спросила она, даже не пытаясь казаться вежливой.
— Речь пойдет о тех бумагах, которые вы передали нам, — начала Анна-Мария. — Я там не все поняла.
Ребекка обхватила ладонями колени.
«Но почему, — спрашивала она себя, — почему я должна помнить? Переживать все снова и снова? Какой прок в этом? И где гарантия, что это погружение во мрак вообще имеет смысл?»
— Видите ли… — начала она.
Ребекка говорила очень тихо. Свен-Эрик смотрел на ее тонкие пальцы, обхватившие коленные чашечки.
— Я вынуждена просить вас уйти, — договорила Ребекка. — Я дала вам копии бумаг и письма. Я раздобыла их, преступив закон. Если об этом узнает мое начальство, меня выгонят с работы. Кроме того, здесь не знают, кто я… То есть… даже те, кому известно мое имя и фамилия, не в курсе, что я имею отношение к тем событиям в Йиека-ярви.
— Помогите нам, — умоляюще прошептала Анна-Мария и намертво вжалась в свой стул, в то время как Свен-Эрик явно намеревался подняться. — Я думаю сейчас только об убитой женщине, остальное меня не волнует. Если кто-нибудь спросит, зачем мы сюда приходили, отвечайте, что искали убежавшую собаку.
Ребекка подняла глаза.
— Отлично, — тихо произнесла она. — Двое полицейских в штатском заняты поисками собаки. Самое время управлению полиции присмотреться к тому, чем занимаются их подчиненные.
Повисла пауза.
— Но может быть, это моя собака, — нарушила молчание Анна-Мария.
Свен-Эрик, казалось, готов был провалиться сквозь землю от смущения.
— Что ж, посмотрим, — сказала наконец Ребекка и потянулась к папке.
— Вот это. — Анна-Мария вытащила листок и ткнула в него пальцем.
— Выписка из бухгалтерской книги, — пояснила Ребекка. — Эта запись была помечена маркером.
Ребекка показала на колонку цифр, наверху которой было написано число 1930.
— Тысяча девятьсот тридцать — это актив. Сто семьдесят девять тысяч крон кредитовано на счет номер семьдесят шесть-десять. Это разные расходы на персонал. Но здесь на полях от руки написано слово «Образование»…
Ребекка заложила прядь волос за ухо.
— А это что? — спрашивала Анна-Мария, водя пальцем по бумаге. — «Док.». Что это значит?
— «Документация, учетные документы». Может, счет-фактура или что-нибудь еще, где указано, из чего складываются расходы. Похоже, Мильдред Нильссон это заинтересовало, поэтому я и выбрала именно эту бумагу.
— Что это за предприятие? — спросила Анна-Мария.
Ребекка пожала плечами, а затем ткнула пальцем в верхний правый угол страницы.
— Код организации начинается с цифр восемь и один. Это фонд.
Свен-Эрик покачал головой.
— Фонд защиты диких животных общины в Юккас-ярви, который она организовала, — пояснила Анна-Мария.
— Ее интересовал пункт «расходы на образование», — повторила Ребекка.
На некоторое время все замолчали. Инспектор Стольнакке отбивался от донимавшей его мухи.
— Похоже, кое-кому Мильдред здесь встала поперек горла, — заметила Ребекка.
Анна-Мария невесело улыбнулась.
— Вчера я беседовала с одним из таких, — сказала она. — Он ненавидит Мильдред Нильссон за то, что она на некоторое время приютила его бывшую жену, после того как та ушла от него.
И она рассказала Ребекке об обезглавленных котятах.
— Если бы мы что-нибудь могли сделать, — закончила она. — Эта беспородная кошка не представляет собой никакой материальной ценности, следовательно, о финансовом ущербе речи быть не может. Скроллан и ее малыши не успели помучиться перед смертью, а значит, Магнуса Линдмарка нельзя привлечь за жестокое обращение с животными. Похоже, мы бессильны. А вы… что вы обо всем этом думаете?
Ребекка криво улыбнулась.
— Я почти не занималась уголовными преступлениями, — ответила она уклончиво. — В основном мы имели дело с экономическими правонарушениями и при этом всегда выступали на стороне подозреваемого. Иногда попадались совершенно беспринципные типы, и тогда меня тошнило от моей работы. Приходилось повторять про себя «каждый имеет право на защиту», точно заклинание…
Она пожала плечами, не закончив фразу.
Анна-Мария отметила про себя, что каждый раз этим жестом Ребекка словно пытается избавиться от неприятных воспоминаний или отогнать назойливые мысли. А может, он играет у нее ту же роль, что и у Маркуса? Когда сын Анны-Марии пожимает плечами, это означает попытку отгородиться от чего-нибудь, обозначить дистанцию между собой и остальным миром.
— И вы никогда не пытались перейти на другую сторону? — спросил Свен-Эрик. — Ведь помощник прокурора — очень востребованная профессия, люди долго не задерживаются на таких должностях.
Ребекка смущенно улыбнулась.
— Хотя понятно, — ответил он сам себе, удивляясь собственной несообразительности. — Вы зарабатываете в три раза больше прокурора.
— Это не совсем так, — поправила его Ребекка. — Сейчас я вообще не работаю, а мое будущее…
Тут она снова пожала плечами.
— Но ведь вы говорили мне, что приехали сюда по работе, — напомнила ей Анна-Мария.
— Да, я помогаю немного. Когда один из совладельцев бюро собрался ехать в Кируну, я увязалась с ним.
«Она на больничном», — решила Анна-Мария.
Свен-Эрик посмотрел на Ребекку с сочувствием.
Хозяйка поднялась, давая гостям понять, что разговор окончен. Они попрощались.
Не успели Свен-Эрик и Анна-Мария отойти и нескольких шагов от дома, как услышали за спиной голос Ребекки:
— Незаконная угроза, может быть?
Они обернулись. Девушка стояла на пороге летнего домика, опираясь на столб, подпирающий крыльцо.
«Как она молодо выглядит!» — изумилась про себя Анна-Мария.
Два года назад это была юная карьеристка, старающаяся произвести впечатление утонченной и богатой особы. Она укладывала длинные волосы в модную прическу, не то что Анна-Мария. Теперь темные пряди у Ребекки стали длиннее и просто выровнены по краям. Она носит джинсы и майку, на лице никакой косметики. Во всем ее облике чувствуется то несгибаемое упорство, которое Анне-Марии приходилось наблюдать по работе у определенного типа подростков. Это были мальчики и девочки, взявшие на себя обязанности своих спившихся или психически больных родителей. Они готовили еду, ухаживали за младшими братьями и сестрами, изо всех сил старались сохранить честь семьи и лгали полиции и социальным службам.
— Я насчет того типа, обезглавившего котят, — пояснила Ребекка. — Это незаконная угроза. Похоже, он намеревался напугать свою бывшую жену. По закону угроза необязательно должна быть выражена в словесной форме. И потом, она действительно испугалась, ведь так? С учетом его поведения в отношении ее, этого, думаю, должно быть достаточно, чтобы запретить ему свидания с детьми.
Когда Свен-Эрик Стольнакке и Анна-Мария шли по обочине дороги к своей машине, им повстречался желтый «мерседес», в котором сидели Ларс-Гуннар и Винни Винса. Ларс-Гуннар внимательно посмотрел на полицейских. Свен-Эрик поднял руку в знак приветствия. Не так много времени прошло с тех пор, как Винса вышел на пенсию.
— Да, — вздохнул Стольнакке, глядя вслед «мерседесу», завернувшему в сторону кафе Мике. — Ведь он до сих пор живет здесь. Интересно, каково ему с мальчиком?
~~~
Пастор Бертил Стенссон служил обеденную мессу в одной из церквей Кируны. Раз в неделю он должен был причащать городских жителей в это время. В маленьком зале собрались двадцать с лишним человек.
Викарий[24] Стефан Викстрём сидел в пятом ряду возле прохода и жалел, что пришел на службу.
Внезапно в памяти возникла картина. Его отец, тоже пастор, отдыхает на диване после работы. Сам Стефан, тогда мальчик лет десяти, стоит рядом и о чем-то болтает без умолку. Он как будто что-то держит в руках и хочет показать отцу, Стефан не видит, что именно. Но папа отгородился от него газетой, словно занавесом. Вдруг Стефан начинает плакать, а за спиной слышится умоляющий голос матери: «Ты мог бы уделить ему хоть минутку внимания? Ведь он ждал тебя целый день». Краешком глаза Стефан замечает на матери передник, как видно, время обеда. И вот папа опускает газету. Он раздражен: ему не дают даже немного расслабиться да еще и обвиняют в чем-то.
Отец Стефана давно уже умер, бедняжка мать тоже. Но эта месса снова заставила его почувствовать себя ребенком, нуждающимся во внимании взрослых.
Стефан не хотел приходить сюда. Словно какой-то внутренний голос настойчиво отговаривал его. Тем не менее он пошел. Он убеждал себя, что идет на службу не ради пастора, а потому, что хочет причаститься.
Стефан полагал, что с уходом Мильдред жизнь станет проще, но оказалось наоборот: все слишком усложнилось.
«Как в притче о блудном сыне», — подумал Стефан.
Он во всем слушался пастора и заботился о нем, как об отце. Чего он только не делал за эти годы для Бертила! Брал на себя скучные похоронные церемонии, утомительные службы в больницах и домах престарелых, помогал Стенссону в бумажной работе. Бертил неосторожно обращался с документами, не запирал дверей, а ведь по вечерам в пятницу в церковь на занятия приходили подростки.
Пастор был тщеславен. Он целиком взял на себя сотрудничество с руководством ледяного отеля в Юккас-ярви, венчания и крещения в ледяной церкви. Любое мероприятие, имеющее хоть малейший шанс попасть на страницы местной прессы, будь то создание кризисной группы после автокатастрофы или молебен в саамской администрации, связывалось в первую очередь с его именем. При этом пастор хотел иметь свободное время, поэтому Стефану ничего не оставалось, как заменять, помогать, быть на подхвате.
А Мильдред Нильссон досталась роль блудного сына. Именно таким он, вероятно, был, пока оставался дома и порядком досаждал отцу своей неорганизованностью и неугомонностью.
Все думали, что именно Стефан страдает от Мильдред больше всех, и ошибались. Просто Бертил лучше умел скрывать свои чувства.
При ней все было иначе. Во что бы ни вмешивалась эта женщина — всюду вносила раздор и смятение. Поэтому Бертил с благодарностью принимал помощь Стефана, своего послушного сына. Раньше пастор имел обыкновение запросто войти в комнату своего викария в приходском доме. Он появлялся в дверях, коренастый, с густой седой шевелюрой, похожий на сову в своих очках, либо поднятых на лоб, либо сдвинутых на кончик носа. «Ты — мой избранный», — как бы говорил он всем своим видом. Стефан отрывался от бумаг, а Бертил, вскользь оглянувшись, запирал за собой дверь и, облегченно вздохнув, с улыбкой опускался в кресло.
Часто он заходил просто так или с каким-нибудь пустяковым вопросом. Создавалось впечатление, что пастор просто хочет, чтобы его на несколько минут оставили в покое. Все бежали к Бертилу, а тот прятался у Стефана.
Но со смертью Мильдред все изменилось. Она больше не досаждала пастору, словно камешек в сапоге, и неожиданно услужливость Викстрёма стала действовать ему на нервы. Теперь Стенссон часто повторял фразы, которые перенял у Мильдред: «Меньше формализма. Бог дает нам достаточно, чтобы мы могли сосредоточиться на конкретных делах». О Мильдред он вспоминал исключительно хорошее, и Стефана тошнило от этой лжи.
И еще Бертил перестал заходить в комнату своего викария. Викстрём ждал его, томясь от одиночества, все буквально валилось у него из рук. Иногда пастор пробегал мимо приоткрытой двери и мельком заглядывал в нее, улыбаясь и кивая Стефану. Но это было не то. Стенссон исчезал, прежде чем Викстрём успевал ответить на его улыбку.
Раньше Стефан всегда знал, где находится Бертил, теперь же он зачастую не имел об этом ни малейшего представления. Секретари спрашивали Викстрёма о пасторе и недоуменно смотрели, как тот, смущенно улыбаясь, качает в ответ головой.
Победить мертвую Мильдред было невозможно. В той далекой стране, где она сейчас пребывала, она оставалась любимым ребенком пастора.
Служба заканчивалась. Пели заключительный псалом. Сейчас Стефану следовало бы сразу уйти домой, однако ноги сами понесли его к Бертилу.
Тот стоял и беседовал с одним из прихожан. Завидев викария, он косо посмотрел на него, взглядом велев ему оставаться в стороне и ждать. Стефану все это не нравилось. Если бы пастор просто кивнул ему, Викстрём ответил бы на приветствие, поблагодарил за мессу и пошел своей дорогой. Теперь же получалось, что у него к Бертилу есть какое-то дело. Стефан ломал голову, что бы такое придумать.
Наконец надоедливый прихожанин ушел.
— Мне надо причаститься, — сказал Викстрём пастору.
Тот кивнул. Церковный староста вынес вино и облатки. Стефан последовал за Бертилом в ризницу и там причастился без исповеди.
— А из того бюро ничего не слышно? — спросил он пастора после молитвы. — Насчет фонда, я имею в виду.
Бертил снял казулу, столу и альбу.
— Не знаю, — ответил он. — С фондом я сам еще ничего не решил.
Староста унес вино и облатки. Стефан стиснул зубы.
— Я думал, все согласны с тем, что церкви не нужен этот фонд, — тихо сказал он.
«В конце концов, это дело церковного совета», — подумал он.
— Да, но фонд еще существует. — В голосе Бертила послышалось нетерпение. — Защищать волчицу или потратить деньги на образование — это мы, я думаю, решим к концу осени.
— А что с арендой?
Бертил улыбнулся:
— Что толку нам сейчас говорить об этом? Придет время — все решит церковный совет.
Пастор похлопал Стефана по плечу и вышел.
— Передавай привет Кристин! — бросил он, не оглянувшись.
У Стефана комок застрял в горле. Он посмотрел на свои руки с длинными, сильными пальцами. «Как у пианиста», — говаривала мать. Под конец, когда она жила в пансионате и все чаще путала Стефана с его отцом, больше всего остального его раздражало это нытье про музыкальные пальцы. Мать брала его руку в свою и поднимала, показывая медсестрам: «Смотрите, какие пальцы. Они совершенно не приспособлены к физической работе. Это рука музыканта или писателя».
«Передавай привет Кристин».
Если взглянуть правде в глаза, то женитьба на ней была самой большой ошибкой в его жизни.
Стефан чувствовал, как ожесточается его сердце против Бертила и Кристин.
«Я вынес достаточно, — думал он. — Моим мукам пора положить конец».
«Мама должна была понять, кто такая Кристин», — думал он.
В конце концов, именно сходство с его матерью больше всего привлекало Стефана в будущей жене: несколько кукольная внешность, приятные манеры, хороший вкус. Конечно, мама все видела. «Такая естественная и приятная», — сказала ему она после того, как в первый раз побывала в гостях у Кристин. Тогда он еще учился в Упсале. «Естественная» и «приятная» — вот два слова, которые используют, когда невозможно сказать «красивая» или «обворожительная», не покривив при этом душой. Стефан помнит, как мать улыбалась, осматривая апартаменты Кристин, украшенные бессмертниками и засушенными розами.
Нет, Кристин оставалась всего лишь искусным имитатором или ребенком, умеющим подражать. Она никогда не была настоящей женой священника, как его мать. И какой же шок испытал Стефан, когда впервые попал в дом Нильссон! Странный народ собрался у нее, когда она пригласила всех коллег с женами и мужьями на рождественский глёгг.[25] Во-первых, сам муж Мильдред, с бородой и в переднике, являвший собой пародию на угнетенного мужчину. Там же находились три женщины, скрывавшиеся от своих мужей. У одной из них было двое детей, которые шокировали гостей своими нецензурными репликами.
Интерьеры словно сошли с полотен Карла Ларссона:[26] те же солнечные тона, тот же уют. Дом, где вырос Стефан, отличался такой же благородной простотой. Все это никак не вязалось с неукротимой натурой самой Мильдред. «Неужели это ее комната?» — спрашивал себя Викстрём. Он ожидал увидеть живописный беспорядок, кучи газетных вырезок на полках, подушки и ковры с восточными орнаментами.
Стефан вспомнил, что сказала ему жена после посещения Нильссон: «Почему мы не живем в Пойкки-ярви? Там большой дом, и он скорее подошел бы нам, ведь у нас дети».
Конечно, мама должна была понять, кто такая Кристин, что он ошибался насчет ее утонченности, что рано или поздно должен был от нее пострадать.
Внезапно Стефан почувствовал приступ злобы. «Почему мать ничего не сказала мне? — подумал он. — Она должна была меня предупредить».
А Мильдред просто использовала бедняжку Кристин.
Стефан помнил тот день в начале мая, когда она размахивала перед ним кипой писем.
Он старался забыть Мильдред, но она по-прежнему не давала ему покоя и так же бесцеремонно вторгалась в его жизнь.
— Прекрасно! — сказала Мильдред, переступая порог его кабинета.
Это случилось пятого мая. Всего через каких-нибудь пару месяцев ее обнаружили мертвой, но тогда она еще жила! Ее щеки и нос раскраснелись и блестели, словно натертое воском яблоко. Она закрыла за собой дверь, толкнув ее ногой.
— Нет, сиди! — обратилась Мильдред к Бертилу, который собрался было подняться с кресла для посетителей. — Я хочу побеседовать с вами обоими.
Уже одно это вступление говорило о ней все.
— Речь пойдет о той волчице… — начала она.
Стефан откинулся на спинку стула. Бертил заложил ногу за ногу и скрестил руки на груди, чтобы отгородиться от нее. Стоило ей начать говорить — и у собеседника возникало чувство, что его отчитывают.
— Общество охотников арендует у общины земли в Пойкки-ярви за тысячу крон в год, — продолжала Мильдред. — Договор заключен в пятьдесят седьмом году и с тех пор через каждые семь лет продлевается автоматически. Тогдашний пастор жил в Пойкки-ярви и любил охоту.
— Но какое это имеет отношение… — попытался возразить Бертил.
— Дай мне договорить! — оборвала его она. — Конечно, вступить в общество может кто угодно, однако только правление и совет этой организации пользуются всеми преимуществами аренды. И поскольку количество членов совета не должно превышать двадцати человек, новые люди там практически не появляются. Членство в совете Общества охотников пожизненное. А все члены совета входят в правление. И поэтому за последние тринадцать лет там не появилось ни одного нового лица.
Она замолчала и посмотрела на Стефана.
— Разумеется, есть исключение. Когда шесть лет назад Элис Висс добровольно покинул совет Общества охотников, на его место выбрали тебя, верно?
Подобные провокации были в ее стиле. Викстрём не ответил, однако чувствовал, как бледнеет от ярости.
— Согласно уставу, только члены совета имеют право стрелять в лесу из пулевого оружия. Таким образом, они прибрали к рукам охоту на лося. Что же до остальной дичи, рядовые охотники получают разрешения, действительные только один день, а их добыча делится между членами общества. Причем — и это самое интересное — разделом ведает правление! И вот что я подумала… И концерн ЛКАБ,[27] и Ингве Бергквист готовы арендовать у нас земли. Первый для своих сотрудников, второй для туристов. Мы могли бы брать гораздо больше. И эти деньги, думаю я, разумно было бы потратить на организацию нормального лесного хозяйства. Собственно говоря, чем занимается этот Торнбьёрн Илитало? Выполняет поручения членов совета Общества охотников? Ко всему прочему, мы содержим их сотрудника.
Торнбьёрн Илитало был церковным лесничим. Он входил в число двадцати членов совета Общества охотников и занимал должность председателя охотничьего клуба. Стефан знал, что большая часть его рабочего времени уходит на планирование облав и тому подобных мероприятий вместе с Ларсом-Гуннаром, поддержание порядка в лесных избушках и на смотровых вышках и выдачу разрешений на отстрел зверей.
— Таким образом, — продолжала Мильдред, — у нас были бы деньги на управление нашими лесными угодьями, но в первую очередь на защиту волчицы. Церковь может передать арендную плату в фонд. Волчицей уже занимается Общество охраны природы, но денег все еще недостаточно.
— Я не понимаю, почему ты говоришь все это мне и Стефану? — перебил Бертил. Голос его звучал совершенно спокойно. — Изменение условий аренды находится в ведении церковного совета.
— В самом деле? — переспросила Мильдред. — Я думала, что это решает община.
В комнате стало тихо. Бертил кивнул. Стефан почувствовал боль в левом плече, которая затем переместилась в область затылка.
Оба понимали, чего она хочет, и хорошо представляли себе, как будет выглядеть вся эта дискуссия на собрании общины и, как следствие, на страницах газет. Члены совета и Стефан в их числе бесплатно охотятся на церковных землях и даже прибирают к рукам чужую добычу.
Но у пастора имелись свои причины опекать правление Общества охотников. Это они набивали ему холодильник. Это благодаря им он всегда мог пригласить кого угодно на дичь или рагу из лося. И не только этим они платили ему за молчание. Именно совет Общества охотников выстроил Бертилу избушку в лесу и поддерживал ее в порядке.
Стефан знал свое место в совете. Нет, он не просто знал, он чувствовал его, словно теплый и гладкий камешек в кармане, таинственный символ своей удачи. Он до сих пор помнил, как его выбирали. Бертил обнял его за плечи и представил Торнбьёрну Илитало. «Стефан охотится, — сказал он, — и не прочь занять место в совете». И Торнбьёрн, повелитель лесных угодий, кивнул в ответ, не изменившись в лице. Через два месяца Элис Висс добровольно покинул совет после сорока трех лет членства, и на его место выбрали Стефана.
— Это несправедливо, — наконец нарушила молчание Мильдред.
Пастор поднялся с кресла.
— Ты слишком нервничаешь, я не хотел бы сейчас обсуждать с тобой этот вопрос.
С этими словами он вышел из комнаты.
— Стоит мне только подумать обо всем этом, как я сразу начинаю нервничать, — сказала Мильдред Стефану и улыбнулась.
Викстрём удивленно посмотрел на нее: чему она так радуется?
Неужели она не понимает, что с ней стало совершенно невозможно иметь дело, ведь она только что объявила им войну? Создавалось впечатление, что внутри этой умной — а она несомненно была таковой — женщины живет ни в чем не отдающий себе отчета идиот. И что теперь делать Стефану? Он не может так просто покинуть комнату, ведь это его рабочий кабинет. Викстрём в недоумении сидел на стуле.
Вдруг Мильдред серьезно посмотрела на него, открыла свою сумочку и протянула ему три конверта. Стефан узнал почерк своей жены. Внутри у него похолодело. Кристин, Кристин… Он уже знал, какой сюрприз приготовила ему Мильдред. Викстрём поднялся, взял письма и в изнеможении опустился на стул.
— Два из них особенно неприятны, — заметила Нильссон.
Да, можно было себе представить, это вполне в стиле Кристин. Такое случалось и раньше, по крайней мере дважды, и каждый раз с небольшими вариациями.
Тогда они получили новое назначение. Кристин вела занятия с детским хором и преподавала в воскресной школе. Она походила на маленькую певчую птичку, на все лады воздающую хвалу новой жизни. Но когда период ослепления — другого слова Стефан подобрать здесь не мог — миновал, появились первые признаки недовольства. Настало время обид и упреков, заслуженных и незаслуженных, которые скапливались у нее в душе, словно марки в альбоме коллекционера. Начались головные боли, визиты к врачам и бесконечные обвинения в адрес Стефана, не воспринимавшего всерьез ее жалобы. Потом она не поладила с каким-то сотрудником консистории или прихожанином и развязала настоящую войну. На прежнем месте сложилось что-то вроде кружка, боровшегося за то, чтобы нервный кризис квалифицировался законом как производственная травма. Среди его членов был и назначенный пастором сотрудник консистории. Все это плохо вязалось с нынешним состоянием Кристин, переезд стал неизбежен. За время работы на этом месте их семья увеличилась: теперь у них был не один ребенок, а три. Старший сын скоро заканчивал школу — сложный возраст.
— У меня есть еще два в том же духе, — заметила Нильссон, пока Стефан разглядывал конверты.
«Она расставила сети, а я попался, как куропатка», — подумал Викстрём, не сразу поняв, кого он имеет в виду под словом «она», Кристин или Мильдред.
~~~
Начальник Ребекки Мартинссон Монс Веннгрен ерзал на офисном стуле. Раньше он не замечал, что тот так раздражающе скрипит, когда его поднимают и опускают. Веннгрен думал о Ребекке Мартинссон, пока не вспомнил, сколько у него сегодня работы: надо было кое-кому позвонить и ответить на письма. Клиенты ценят внимание. Его помощники уже разложили на столе папки с бумагами и желтые постеры с полученными сообщениями. Но до обеденного перерыва остался всего час, и Монс решил отложить дела на потом.
Он привык считать себя беспокойным человеком. «Это звучит лучше, чем неверный или непостоянный, вечно убегающий от самого себя», — говорила его жена Маделене. Но беспокойство сопровождало Веннгрена с колыбели. Мать вспоминала, как он кричал по ночам в первый год своей жизни. «Ты стал немного тише, когда научился ходить», — говорила она.
Его старший брат тысячу раз рассказывал, как они вместе продавали елки. Один из деловых партнеров отца предложил мальчикам подработать под Рождество. Брат был старше Монса на три года, а сам он тогда только пошел в школу. Тем не менее уже умел считать, повторял позже брат. Особенно деньги.
Итак, они продавали рождественские елки. Два сорванца, семи и десяти лет. «И Монс заработал тогда чертовски много, гораздо больше, чем все остальные, — вспоминал брат. — Мы не могли понять, как ему это удалось, ведь он, как и мы, получал по четыре кроны с дерева». Но пока остальные ждали на морозе, когда пробьет пять часов, Монс обхаживал дяденек и тетенек, которые разглядывали товар. Он держал наготове пилу, с которую сам был ростом, и если кто-то считал, что елка слишком длинная, тут же предлагал ее укоротить. Устоять перед таким напором было невозможно! Но самое интересное, что потом, как утверждал брат, Монс связал отпиленные части с оставшимися ветками и продавал по пять крон за штуку. И эти деньги уже целиком шли к нему в карман. Работодатель — брат уже не помнил его фамилию, кажется Мортенссон, — ругался на чем свет стоит, когда узнал. Но что он мог поделать?
В этом месте рассказчик делал глубокий вдох и закатывал глаза, демонстрируя тем самым бессилие работодателя перед предприимчивостью Монса. «Бизнесмен, — делал он вывод. — Бизнесмен до мозга костей».
Позже Монс пытался избавиться от этого клейма. «Юриспруденция — это не бизнес», — говорил он. «Черт ее знает, что это такое», — отвечал брат. Сам он в молодости долго жил за границей и чем только не занимался. Потом возвратился в Швецию, выучился на социального работника и сейчас возглавлял соответствующее ведомство в Кальмаре.
Со временем Монс перестал оправдываться перед братом. В конце концов, почему успешности надо стыдиться?
«Конечно, — говорил он ему. — У меня собственный бизнес и счет в банке». А потом рассказывал о своем новом автомобиле, приобретенном недавно пакете ценных бумаг или мобильном телефоне.
Ту же неприязнь он читал в глазах жены брата и не мог их понять. У них же была отличная семья, дети, которые их навещали!
«Ну, пора», — сказал себе Монс, поднимаясь со скрипящего стула.
Мария Тоб прощебетала несколько вежливых фраз и повесила трубку. Чертовы клиенты! Не могут как следует сформулировать вопрос, поэтому дать толковый ответ нет никакой возможности. Полчаса уходит только на то, чтобы понять, чего они хотят.
В дверь постучали, и, прежде чем она успела ответить, в кабинет заглянул Монс.
«Тебя в Лундсберге[28] не учили, что в таких случаях надо дождаться разрешения войти?» — мысленно спросила его Мария.
Веннгрен виновато улыбнулся, словно догадавшись, о чем она подумала.
— У тебя есть время? — спросил он.
«Разве я могу сказать тебе „нет“?» — ответила про себя Мария, указала ему на кресло для посетителей и отменила входящий звонок.
Он закрыл за собой дверь, это плохой знак. Мария судорожно пыталась сообразить, в чем дело: не упустила ли она чего, не забыла, нет ли у какого-нибудь клиента оснований для недовольства. Однако не обнаружила ничего подобного. «И это самое худшее, что есть в моей работе, — подумала она. — Можно смириться и с ненормированным рабочим днем, и со стрессами, и с начальством, но только не с этим. Эта неопределенность — словно бездна, внезапно открывающаяся под ногами». Она вспомнила Ребекку и ее оплошность, в результате которой фирма запросто потеряла несколько миллионов.
Монс сел в кресло и огляделся, постукивая себя пальцами по бедру.
— Прекрасный вид, — заметил он, глядя в окно, за которым громоздились грязно-бурые фасады соседних домов.
Мария из вежливости рассмеялась, но промолчала. «Ну, давай же», — мысленно подтолкнула она Веннгрена.
— Ну и как у нас с этим?.. — Монс показал на стопки бумаг на столе.
— Хорошо, — ответила Мария и набрала в грудь воздуха, прежде чем начать подробный рассказ о своих делах.
Однако, взглянув на Монса, она поняла, что тот явился не за этим.
— От Ребекки что-нибудь слышно? — спросил Веннгрен.
Мария Тоб опустила плечи.
— Да.
— Торстен сказал, что она осталась в Кируне.
— Да.
— Зачем?
Мария Тоб пожала плечами.
— Я действительно не знаю.
— Хватит, Тоб, — твердо сказал Монс. — Мне известно, что это ты убедила ее поехать с Торстеном, и, честно говоря, мне эта идея никогда не казалась блестящей. Я хочу знать, что с ней происходит. В конце концов, она здесь работает, — добавил он, сделав паузу.
— Так спроси ее сам, — ответила Мария.
— Это не так просто, — пожал плечами Монс. — Моя последняя попытка закончилась жуткой сценой.
Мария вспомнила, как Ребекка покинула праздник на острове. «С ее стороны это было не слишком умно», — подумала она.
— Я не могу сплетничать с тобой о Ребекке, — сказала Тоб. — Сам понимаешь, она мне этого не простит.