Кровь среди лета Ларссон Оса
— А я? — поднял глаза Монс.
Мария усмехнулась.
— И ты не простишь тоже.
То, как она открыто пренебрегала им, развеселило Веннгрена.
— Когда я принимал тебя на работу, — ответил он, — мне показалось, что ты послушная и всегда будешь делать то, что тебе велят.
— Я знаю, как здесь обращаются с людьми, — кивнула Мария.
~~~
Ребекка Мартинссон и Винни постучали в дверь Сиввинга Фъельборга. Он, похоже, уже ждал их, впустил и проводил в котельную. Белла со щенками спала на своей лежанке, прикрытая ворохом одеял. Почуяв гостей, она приоткрыла один глаз и несколько раз ударила хвостом в знак приветствия.
Около часа дня Ребекка заезжала за Винни. Ей открыл Ларс-Гуннар. Грузный мужчина стоял на крыльце, а она чувствовала себя пятнадцатилетним подростком, который спрашивает родителей своего приятеля, выйдет ли тот поиграть.
Сиввинг вскипятил кофе и достал толстые фарфоровые чашки с крупным рисунком в желтых, оранжевых и коричневых тонах. Он насыпал печенья в плетеную вазочку, вынул из пакета багет и копченую колбасу.
В подвале было прохладно. Пахло собакой, свежее варенным кофе и сыростью, исходящей от земляного пола и бетонных стен. В узкие окошки у самого потолка светило осеннее солнце.
Сиввинг смотрел на Ребекку. Она надела куртку из бабушкиного гардероба — черную, с белыми снежинками. «Интересно, — подумал он, — знает ли она, что это куртка ее матери? Вполне возможно, что нет».
Должно быть, ей никто не говорил, как она похожа на свою мать. Те же длинные темные волосы и четко очерченные брови. Такая же форма глаз, радужная оболочка неопределенного песочного цвета с темной окантовкой.
Щенки проснулись. Зашевелились уши и толстые лапы, хвосты, словно маленькие пропеллеры, ритмично забили в стенки деревянного ящика. Ребекка и Винни сели на пол и принялись делить между ними бутерброды, в то время как Сиввинг убирал со стола.
— Нет более приятного запаха, — сказала Ребекка и, наклонясь к ящику, взяла одного из щенков.
— Как раз для этого пока не нашлось хозяина, — заметил Сиввинг. — Не возьмешь?
Щенок укусил Ребекку за руку острыми, как иголки, зубами. Его мех шоколадного цвета на ощупь напоминал замшу, задние лапы были наполовину белыми. Ребекка положила его обратно в ящик и поднялась.
— Не возьму. Я жду вас снаружи.
Она чуть было не сказала, что не может позволить себе иметь собаку, потому что много работает.
Потом они копали картошку. Сиввинг отбрасывал ботву здоровой рукой, Ребекка шла за ним с лопатой.
— Копать — как раз то, чего я делать не могу, — говорил Сиввинг. — Если б не ты, я попросил бы Лену, она приедет сюда на выходные со своими мальчиками.
Леной звали его дочь.
— Охотно помогу вам, — ответила Ребекка.
Лопата легко входила в песчаную землю. Ребекка выкапывала клубни миндального картофеля, отделяла их от ботвы и оставляла в земле.
Винни бегал со щенками по траве с глухариным пером на веревочке. Время от времени Ребекка и Сиввинг поглядывали в его сторону. Невозможно было удержаться от смеха, глядя, как юноша размахивает над головой своей игрушкой, высоко вскидывая колени, а щенки носятся за ним, словно свора охотничьих псов. Белла в стороне грелась на солнце. Иногда она поднимала голову, чтобы отогнать надоедливого слепня или взглянуть на малышей.
«Конечно, я ненормальная, — думала Ребекка. — Я не нахожу общего языка со своими сверстниками и коллегами, зато в компании старика и умственно отсталого юноши чувствую себя вполне комфортно».
— Я помню, — сказала она, — что после сбора картошки взрослые всегда разжигали костер и мы, дети, запекали в углях оставшиеся клубни.
— Они были черными и обожженными снаружи и сырыми внутри, — подхватил Сиввинг. — А вы с головы до пят покрывались землей и сажей.
Ребекка улыбнулась. Костер — дело серьезное. Обычно детям не доверяли смотреть за ним, но после уборки картофеля делали исключение. В этот вечер огонь принадлежал им: ей самой, ее двоюродным братьям, а также Матсу и Лене, сыну и дочери Сиввинга. Они садились вокруг, смотрели на пламя, тыкали в него ветками и чувствовали себя маленькими индейцами.
Домой возвращались между десятью и одиннадцатью часами, в их понимании это была глубокая ночь. Взрослые к тому времени уже давно успевали вымыться и сесть за стол. Бабушка и дядя, жена дяди Аффе Инга-Лиль и жена Сиввинга Майя-Лиза пили чай. В доме пахло кипяченым молоком.
Сиввинг и дядя Аффе сидели с банками пива «Туборг». Ребекка запомнила этикетку с веселыми старичками. У детей хватало ума оставаться в прихожей, а не тащить грязь на кухню.
— Ого, готтентоты пожаловали, — смеялся Сиввинг. — Я не вижу, сколько их, потому что в прихожей темно, как в могиле, а они черные. Ну-ка, улыбнитесь, так я смогу пересчитать вас по зубам!
И они смеялись. А потом, взяв у бабушки полотенца, бежали к бане на берегу. Вода в реке была еще теплой.
~~~
Когда Анна-Мария Мелла подъехала к дому Торнбьёрна Илитало, тот пилил дрова. Инспектор вышла из машины. Хозяин стоял к ней спиной, одетый в красный плащ с надвинутым почти на самые глаза капюшоном, и поэтому не слышал, как она приблизилась.
Анна-Мария огляделась. Она заметила аккуратные горшки с геранью на окнах, занавешенных клетчатыми гардинами. «Вероятно, женат», — подумала она. Клумбы во дворе выглядели ухоженными, газоны — вычищенными. Штакетник выкрашен в красный цвет с белой полосой поверху. Анна-Мария вспомнила свой собственный забор цвета гниющих водорослей и облупившуюся краску на южном торце дома. «Летом обязательно покрашу», — решила она.
Разве эта мысль уже не приходила ей в голову прошлой осенью?
Пила с пронзительным визгом вгрызалась в дерево. Когда, расправившись с очередным поленом, Торнбьёрн Илитало потянулся за следующим, инспектор поспешила его окликнуть.
Хозяин оглянулся, откинул капюшон и снял плащ. На вид ему перевалило за шестьдесят. Мужиковат, но, во всяком случае, хорошо сложен. Оставшиеся на голове волосы под цвет седой, аккуратно подстриженной бороды. Убрав с лица защитную маску, он распахнул синюю спецовку и достал из внутреннего кармана изящные очки без дужек. Водрузив их на свой крупный нос, Торнбьёрн стал похож на футбольного тренера Свена-Йёрана Эрикссона.
Его загорелое и обветренное лицо контрастировало с белой шеей, мочки ушей напоминали кожаные заплатки. Однако Анна-Мария заметила, что Торнбьёрн Илитало не пренебрегает бритвой.
«Он совсем не похож на Свена-Эрика», — заметила про себя инспектор.
Из ушей хозяина торчали пучки волос.
Они прошли на кухню. Анна-Мария не отказалась от предложенной чашечки кофе.
Торнбьёрн Илитало включил кофеварку и полез в морозильник. Однако, когда гостья заверила, что совсем не хочет есть, на лице его проступило заметное облегчение.
— Вы взяли отпуск перед сезоном охоты на лося? — спросила она.
— Нет, но вы знаете, что у меня много свободного времени.
— Мм… Вы церковный лесничий?
— Да.
— И председатель охотничьего клуба?
Торнбьёрн кивнул. Они поговорили об охоте и сборе ягод в лесу. Потом Анна-Мария достала блокнот и ручку из внутреннего кармана куртки, которую до того сняла и повесила на стул.
— Я хочу поговорить с вами о Мильдред Нильссон, — сказала она. — Слышала, вы плохо ладили с ней?
Торнбьёрн поднял глаза. Лицо его оставалось серьезным. Он сделал глоток кофе и не спеша поставил чашку на стол.
— От кого вы это слышали?
— Так это правда?
— Не хочу плохо говорить о мертвой, но эта женщина натворила в поселке немало бед.
— Что вы имеете в виду?
— Отвечу прямо: она была мужененавистницей. Я думаю, она действительно задалась целью развести всех местных женщин с их мужьями и немало сделала для этого.
— Вы женаты?
— Да.
— И она пыталась разрушить вашу семью?
— Мою — нет, я говорю о других.
— Но из-за чего именно вы с ней не поладили?
— Из-за ее дурацких идей насчет членства женщин в охотничьем клубе. Еще кофе?
Анна-Мария покачала головой.
— Она предлагала ввести квоту на количество женщин и делала это условием продления аренды.
— А вы считаете эту идею неудачной?
— Только одна она и находила ее удачной. — До сих пор Торнбьёрн Илитало говорил вяло, теперь в его голосе послышались твердые нотки. — Я не женоненавистник, но так вам скажу. За места в правлениях ли компаний, в риксдаге или в нашем охотничьем клубе должна быть конкуренция. И если женщина получит место только потому, что она женщина, — это будет дискриминация. Да и как к ней будут там после этого относиться? Кроме того, охоту надо оставить мужчинам. Иногда мне кажется, что это наш последний рубеж. Я ведь не претендую на место в ее женской группе по изучению Библии.
— То есть вы не поладили на этой почве?
— Поладили или не поладили, теперь вы знаете, что я обо всем этом думаю.
— Магнус Линдмарк говорил, что вы с удовольствием вставили бы ствол ей в глотку.
На мгновение Анна-Мария задумалась, стоило ли передавать слова психа, отрубившего головы котятам. Однако Торнбьёрн Илитало, похоже, даже развеселился. На губах его мелькнула усталая, чуть заметная улыбка.
— Магнус говорил скорее о самом себе. Однако ее убил не он и не я.
Анна-Мария не ответила.
— Если бы мне пришло в голову расправиться с ней, — продолжал Илитало, — я бы наверняка застрелил ее, а тело бросил бы куда-нибудь в трясину.
— А вы знаете, что она предлагала вообще не продлевать вам аренду?
— Да, но в церковном совете это предложение не имело никакой поддержки, поэтому ничего не значило.
Торнбьёрн Илитало поднялся.
— Если у вас больше нет вопросов, мне хотелось бы закончить с дровами.
Анна-Мария встала и направилась к выходу. Краем глаза она видела, как хозяин дома ставит чашки в мойку, а кофейник с еще горячим кофе — в холодильник, но не стала вмешиваться.
Торнбьёрн Илитало вышел проводить ее во двор.
Теперь инспектор Мелла направлялась к Эрику Нильссону. Она решила спросить у него насчет того рисунка с повешенной Мильдред.
Анна-Мария припарковалась во дворе дома священника в Пойкки-ярви. Она сразу заметила, что почтовый ящик переполнен. А если пойдет дождь? Газеты, рекламные брошюры и счета вмиг превратятся в папье-маше. Такое уже случалось в ее практике: ящик набит до отказа, соседи звонят, полиция приезжает — и в доме обязательно находят труп.
Анна-Мария перевела дыхание. Сначала нужно проверить дверь. Если муж Мильдред Нильссон лежит в доме мертвый, она, скорее всего, не заперта. Если же дверь открыть не удастся, нужно будет заглянуть в окна.
Инспектор взошла на крыльцо. Полюбовалась деревянной резьбой, выкрашенной в белый цвет, как и расставленные здесь плетеные стулья; обратила внимание на синие цветочные горшки, земля в которых затвердела до состояния цемента, а от растений остались сухие черные стебли.
Однако стоило Анне-Марии ступить на порог, как дверь открылась изнутри. Инспектор не закричала, должно быть, она даже не изменилась в лице, однако вся похолодела от ужаса.
На крыльцо вышла женщина. Она чуть не столкнулась с Анной-Марией и испуганно вскрикнула. На вид ей было около сорока лет, ростом не выше Анны-Марии, однако тоньше в кости. Округлившиеся от изумления глаза обрамляли длинные густые ресницы. Женщина всплеснула изящными руками с тонкими пальцами.
— Ой! — вскрикнула она и улыбнулась.
Анна-Мария представилась и сказала, что ищет Эрика Нильссона.
— Ах так… — замялась женщина. — Его нет здесь…
Она растерянно замолчала, будто собираясь с мыслями.
— Он съехал отсюда, — запинаясь, проговорила она. — Ведь этот дом… принадлежит церкви. Его никто не гнал, но… Простите, меня зовут Кристин Викстрём.
Она протянула гостье руку. Явно смутившись, женщина почувствовала необходимость объяснить свое присутствие в этом доме.
— Мой муж Стефан Викстрём должен был въехать сюда после того, как Мильдред… В смысле… не только он, но и я, и дети…
Она коротко рассмеялась.
— Эрик Нильссон ничего не взял ни из мебели, ни из вещей, и мы понятия не имеем, где он сейчас. И вот я пришла посмотреть, что здесь и как…
— То есть вы не знаете, где сейчас находится Эрик Нильссон?
Кристин Викстрём покачала головой.
— А ваш муж? — спросила Анна-Мария.
— И он тоже не знает.
— Нет, я спрашиваю, где сейчас ваш муж?
Над верхней губой Кристин Викстрём появились мелкие морщинки.
— Что вам надо от него?
— Хочу задать ему пару вопросов.
Лицо Кристин приняло озабоченное выражение.
— Сейчас его не следует беспокоить, — ответила она. — Он пережил тяжелое время: все лето проработал без отпуска, его донимала полиция, журналисты звонили даже среди ночи. Мы не могли отключить телефон из-за больной мамы и постоянно боялись, что объявится какой-нибудь псих… даже детей одних не пускали на улицу. Я очень переживаю за Стефана.
«Однако среди прочих несчастий она ни единым словом не помянула убийство Мильдред Нильссон. Разве Стефана Викстрёма не расстроила смерть коллеги?» — подумала Анна-Мария.
— Он дома? — твердо спросила она.
Кристин вздохнула и взглянула на гостью, как смотрят на непослушного ребенка, в очередной раз разочаровавшего родителей.
— Я действительно этого не знаю, — повторила она. — Я не из тех жен, что держат своих мужей на коротком поводке.
— Тогда я съезжу в Юккас-ярви и, если его там не окажется, отправлюсь в город, — сказала Анна-Мария, подавив в себе желание закатить глаза.
Стоя на крыльце, Кристин Викстрём провожала глазами удаляющийся «форд эскорт». Ей не понравилась эта женщина из полиции. Ей вообще никто не нравился, кроме Стефана и детей. Она любила только свою семью.
Иногда в голове у Кристин будто включался кинопроектор. Это случалось не так часто. Обычно он показывал разную чушь, но на этот раз ей предстояло посмотреть один из самых любимых ее фильмов. Кристин закрыла глаза, подставляя лицо теплому осеннему солнцу. Совсем как летом, даже не верится, что в Кируне может быть такая осень.
Такая же погода стояла прошлой весной.
Кристин видит окно, в которое светит яркое весеннее солнце. Изображение размыто, цвета неяркие, приглушенные. Волосы вокруг ее головы расплываются, образуя пятно, напоминающее нимб. Она сидит на кухне рядом со Стефаном. Он наклоняется к ней, и она обнимает его, гладит по голове. «Успокойся», — говорит она ему. Он плачет. «Мильдред, — всхлипывает он. — Я больше не могу с ней». Он хочет только покоя, и дома, и на работе. Но Мильдред уже посеяла семена раздора. Кристин ласкает мягкие волосы мужа. Это священные минуты. Стефан такой сильный, он никогда не искал у нее утешения. А она хочет быть для него всем. Что-то заставляет Кристин поднять глаза — и она видит в дверях их старшего сына Беньямина. Длинные волосы падают ему на плечи, на нем узкие потертые джинсы черного цвета. Боже, на кого он похож! Беньямин молча смотрит на родителей — и взгляд его делается каким-то диким. Кристин хмурит брови, и это означает, что он должен исчезнуть. Она знает, Стефан не хочет, чтобы дети видели его таким.
Фильм закончился, а Кристин все еще стояла, вцепившись в перила. Здесь должна была жить ее семья! Если муж Мильдред думал, что никто не посмеет тронуть оставленную им мебель, он ошибался. Направляясь к автомобилю, Кристин снова включила свой кинопроектор. На этот раз она вырезала из фильма кадры с Беньямином.
~~~
Анна-Мария Мелла подъехала к дому священника в Юккас-ярви. Позвонила в дверь, но ей никто не открыл. Оглянувшись, она увидела направляющегося к воротам юношу лет пятнадцати в поношенной кожаной куртке и узких джинсах с огромными дырами на коленях. «Ровесник Маркуса», — подумала Анна-Мария. Глаза молодого человека были обведены черной тушью, длинные волосы цвета воронова крыла блестели на солнце.
— Эй! — окликнула его инспектор. — Ты здесь живешь? Я ищу Стефана Викстрёма. Может, ты знаешь…
Она запнулась. Парень уставился на нее, а потом бросился бежать. Провожая его взглядом, Анна-Мария сначала подумала, не пуститься ли ей вдогонку, но быстро оставила эту мысль. С какой стати?
Инспектор вернулась в машину и поехала в город. Проезжая по поселку, она искала взглядом одетую в черное фигуру, но молодого человека нигде не было видно.
«Кто он? — спрашивала себя Анна-Мария. — Сын священника? А может, он просто хотел войти в дом и испугался от неожиданности, увидев у дверей незнакомую женщину?»
И еще одна мысль не давала ей покоя. Жену Стефана Викстрёма звали Кристин. Анне-Марии показалось знакомым это имя, и она пыталась вспомнить, где его слышала раньше.
Инспектор остановила машину на обочине дороги и потянулась к стопке писем из сейфа Мильдред Нильссон, которые Фред Ульссон отобрал как наиболее интересные. Два из них были подписаны именем Кристин. Анна-Мария пробежала их глазами.
Первое, датированное мартом, отличалось почти каллиграфическим почерком:
«Оставь нас. Мы хотим покоя и мира, нам надо работать. Ты хочешь, чтобы я встала перед тобой на колени? Я опускаюсь на колени и прошу тебя: оставь нас».
Второе писала как будто та же рука, однако более размашисто. Буквы прыгали, словно человек волновался:
«Ты, вероятно, думаешь, что мы ничего не понимаем. Но нам известно, что ты не случайно оказалась в Кируне всего лишь через год после того, как мой муж получил здесь место. Уверяю тебя, мы знаем ВСЕ. Ты работала с группами и организациями, единственной целью которых было помешать ему. Ты отравила ненавистью тот колодец, из которого тебе предстоит напиться самой».
«И что мне сейчас делать? — спрашивала себя Анна-Мария. — Вернуться в Пойкки-ярви и прижать Кристин к стенке?»
Она взяла мобильный и набрала номер Свена-Эрика Стольнакке.
— Лучше поговорим с ее мужем, — ответил тот, выслушав рассказ Анны-Марии. — Я как раз собирался в консисторию за бухгалтерскими документами фонда.
~~~
Стефан Викстрём тяжело вздыхал, сидя за столом в своем кабинете. Свен-Эрик Стольнакке занял место в кресле для посетителей. Инспектор Мелла стояла у двери, скрестив на груди руки. «Иногда она ведет себя вызывающе», — думал Стольнакке, глядя на коллегу. Он жалел, что не отправился сюда один. Анна-Мария не скрывала своей неприязни к Стефану Викстрёму. Разумеется, Свен-Эрик тоже знал о разногласиях между Викстрёмом и Мильдред, однако на работе надо уметь сдерживаться.
— Да, я знаю об этих письмах, — сказал викарий.
Он закрыл лицо ладонью левой руки, локоть которой упирался в стол.
— Моя жена иногда ведет себя странно. Не то чтобы она психически больна, но… бывает неуравновешенна. Но это не она…
Полицейские молчали.
— Иногда средь бела дня ей чудятся призраки, — продолжал Стефан Викстрём. — Но она никогда… да вы не верите мне…
Он отнял ладонь ото лба и ударил ею по столу.
— В конце концов, это абсурд. Мильдред Нильссон имела сотни врагов.
— И вы среди них? — спросила Анна-Мария.
— Представьте себе, нет! — закричал викарий. — Или я уже в числе подозреваемых? Да, мы с Мильдред расходились по некоторым вопросам, но чтобы я или бедная Кристин имели какое-либо отношение к ее убийству…
— Но этого никто не утверждает, — перебил его Свен-Эрик.
Он нахмурил бровь, взглядом велев Анне-Марии молчать и слушать.
— Что говорила Мильдред об этих письмах? — спросил Стольнакке викария.
— Она сообщила мне, что получила их.
— И почему она их сохранила, как вы думаете?
— Я не знаю, — развел руками Стефан Викстрём. — Сам я сохраняю каждую открытку, которую получаю на Рождество.
— И многие о них знали?
— Нет, и я буду благодарен, если это дело и дальше не получит широкой огласки.
— То есть Мильдред никому об этих письмах не говорила?
— Нет, насколько мне известно.
— И вы ей за это благодарны?
Стефан Викстрём широко раскрыл глаза и моргнул.
— Что?
Он готов был расхохотаться. Благодарен? Мильдред? Это звучало в высшей степени нелепо. Но что он мог возразить? Мильдред по-прежнему держала его в клетке. Она до сих пор шантажировала его письмами его же жены, и он должен благодарить ее за все это?
В середине мая он наконец решился пойти к Мильдред за этими письмами. Они вместе шли по Скулгатан в сторону больницы, куда она направлялась кого-то проведать. Середина мая — худшее время в году. Не дома, не в Лунде, разумеется. Здесь, в Кируне. Снег тает, обнажая гравий и кучи мусора.
И никакой зелени. Только непроходимая грязь.
Накануне Стефан разговаривал с Кристин по телефону. Она гостила у матери в Катринехольме и, судя по голосу, на жизнь не жаловалась.
Викстрём посмотрел на Мильдред. Она тоже казалась счастливой, подставляя лицо солнцу и с наслаждением вдыхая весенний воздух. Вид грязной улицы, похоже, нисколько не портил ей настроения. Иногда Стефан завидовал людям, не имеющим чувства прекрасного.
«Все-таки странно, — думал он, — что в разлуке Кристин повеселела». Это совершенно не соответствовало его представлениям о браке: Стефан считал, что супруги должны поддерживать друг друга. Он уже давно понял, что Кристин не из тех, на кого он может положиться в трудную минуту, однако сейчас создавалось впечатление, будто он вообще лишний в ее жизни. «Еще немного», — отвечала она на его вопрос, долго ли пробудет у матери.
Мильдред отказывалась отдавать Викстрёму письма.
— Теперь ты когда угодно можешь разрушить мою жизнь, — сказал он, печально улыбаясь.
— Так научись доверять мне, — ответила она, твердо глядя ему в глаза.
Он удивился, какая она маленькая. Здесь, на улице, это было особенно заметно. Она открывала рот, обнажая мелкие, как у полевой мыши, зубы.
— Я подниму вопрос о продлении аренды на собрании общины, — сказала она. — Срок договора истекает на Рождество. Если мы сдадим землю тому, кто действительно может платить…
Стефан не поверил своим ушам.
— Ах вот как! — перебил он ее и сам удивился тому, как спокойно прозвучал его голос. — Ты угрожаешь мне? Если я проголосую за продление аренды охотникам, ты расскажешь о письмах Кристин. Это низко, Мильдред. И это обнаруживает твое истинное «я».
Он почувствовал, как помимо воли лицо его искажается жалостливой гримасой, а к горлу подступают слезы.
Кристин надо было всего лишь немного отдохнуть. Но если бы история с письмами получила огласку, она могла сорваться. Она уже жаловалась Стефану на то, что люди шепчутся за ее спиной. Кристин создала себе слишком много врагов и готова развязать войну по всем фронтам. Этого он точно не вынесет.
— Нет, — успокоила его Мильдред. — Я не угрожаю. Я буду молчать в любом случае. Я всего лишь хочу, чтобы ты…
— …поблагодарил тебя.
— …пошел мне навстречу, — устало договорила она.
— И против собственной совести?
Мильдред вспыхнула.
— О, давай! — воскликнула она. — Самое время вспомнить о совести!
Свен-Эрик Стольнакке повторил свой вопрос:
— Испытывали ли вы чувство благодарности по отношению к Мильдред? Притом что друзьями вы с ней, мягко говоря, не были, она оказалась достаточно великодушна, чтобы никому не сказать о письмах.
Нависла пауза.
— Да, — выдавил из себя наконец Стефан.
Свен-Эрик ухмыльнулся. Анна-Мария оторвала спину от двери.
— И еще один вопрос, — продолжил Стольнакке. — Это касается фонда в защиту волчицы. Сохранилась ли у вас на него бухгалтерская документация?
Глаза Стефана Викстрёма забегали.
— Что?
— Сохранились ли бухгалтерские документы по фонду в защиту диких животных?
— Да.
— Мне хотелось бы взглянуть.
— Разве на это не нужно специального ордера из прокуратуры?
Полицейские переглянулись, Свен-Эрик встал.
— Извините, мне нужно в туалет, — обратился он к Викстрёму. — Где?..
— Сразу налево от выхода из канцелярии.
Стольнакке исчез за дверью.
Анна-Мария взяла со стола копию рисунка с повешенной Мильдред.
— Кто-то послал эту картинку Нильссон. Вы видели ее раньше?
Стефан Викстрём взял у нее листок. Его рука не дрожала.
— Нет, — ответил он, возвращая бумагу.
— А вы сами ничего подобного не получали?
— Нет.
— И не имеете никаких подозрений, кто мог бы послать ей это? Мильдред ничего не говорила о том, что ей кто-то угрожал?
— Она не откровенничала со мной.
— Могу ли я попросить вас об одной услуге? — спросила инспектор Мелла. — Нужно составить список людей, с которыми нам имело бы смысл поговорить по делу Мильдред. Я имею в виду, из служителей церкви и прихожан…