Я – Распутин. Сожженные мосты Вязовский Алексей
– Зинаида Николаевна это переходит все границы! Мы уходим.
– Да подожди ты уходить! – я тоже встал, силой усадил Танеева обратно на стул. – Только началось веселье-то… Матушка, княгиня, где у тебя тут нужник? Надо бы справить дела.
– Это там, – пролепетала Юсупова, указывая рукой в сторону выхода.
Бухая сапогами, я направился к выходу, но как только оказался в коридоре, направился не в туалет, а обратно в портретный зал. Заглянув внутрь и не обнаружив там слуг, я чиркнул быстро спичкой, подпалил то место на картине, которое крестил. Тут же задул разгорающийся огонь. Получилось большое темное пятно. Прости меня, Клевер. Прости меня, Леда. Картину жалко, но Россию еще жальче.
Поправляя рубашку, вернулся обратно в зал.
– Ну и сортиры у вас тут… Поди крестьянин лошадь может купить себе за такую фаянсовую вазу.
Юсупова страдальчески вздохнула, дамы закатили глаза. Ко мне опять направился насупленный военный. Сейчас будут выкидывать.
Спасла меня Танеева. Она первая подошла, попросила благословения. Я перекрестил ее, взял под локоток как княгиню:
– Что же, Анечка, сватают тебя?
– Да, отче, – Танеева оглянулась на отца. – Но никто не люб мне.
– Бывает, – покивал я.
– Что же мне делать? Вы обещали помочь.
И правда, что же ей делать?
– Вижу так, что ты Иисусова невеста.
Танееву нужно было сплавлять подальше от трона. Это сейчас она девочка-припевочка. Но как выйдет замуж, наберет силу, жизненного опыта…
– Не хочу в монастырь! – надула губки девушка.
Я увидел, как к Юсуповой протиснулся с тревожным лицом дворецкий, что-то начал шептать ей. Ясно, обнаружили картину. Пора было закругляться.
– А когда бабу на Руси спрашивали? – громко и грубо ответил я Танеевой.
Та покраснела, ко мне опять направился военный.
– Как обгорела? – ахнула Юсупова на весь зал.
– Что случилось?
– Кто обгорел?
Народ пооткрывал рты.
– Картина… Ну та, Леда с лебедем. Загорелась! – Юсупова в страхе смотрела на меня.
– Вот она Божья кара! – я поднял палец. – Господь поборол беса в этом доме. Боже! Помилуй нас, грешных.
Я перекрестился, многие повторили за мной.
«Эффект Юсуповой» надо было закрепить. И сделать это на какой-то дружественной территории. Чтобы без риска выкидывания вон. И я отправился на прием к Федору Федоровичу Палицыну. Тем более начальник Генерального штаба не поленился лично телефонировать и позвать.
– Вот, Григорий Ефимович, – стоило мне появиться, как Палицын подвел ко мне знакомиться еле идущую старуху в пышном старомодном платье, – это генеральша Обручева. Плохо ей, совсем помирает.
– Помолись за меня, отче! – Обручева вцепилась в руку – Духом поизносилась, грехи мои тяжкие спать не дают. Осени благодатью своей! Вся столица о твоей святости знает.
Знает так, что на днях пришло письмо от Павлова. Ага, того самого – с собачками. Просит посмотреть Ивана Качалкина. Человека-легенду. Товарищ впал в летаргический сон при Александре III, и растолкать его не удавалось на протяжении двадцати двух лет! Проснулся уже при большевиках – в совершенно новой стране. Павлов бился с ним, бился, даже целую теорию нервных процессов торможения изобрел. Но все без толку. Судя по письму, уже отчаялся его разбудить с помощью научных методов.
Под скептическим взглядом Палицына я перекрестил Обручеву, помолился над ней.
Гости пялились с интересом, будто в цирк пришли. Хоть расставляй стулья в партере и продавай билеты.
Пришлось сначала молиться над одним страждущим, потом подвели другого. Только спустя час удалось вырваться и поговорить с генералом.
– Слышал, вы были в Гатчинском воздухоплавательном отряде? – начал разговор Палицын. – Как впечатления?
– Влюбился в аеропланы. – Я пригубил коньяк, что мне собственноручно налил генерал. – Хорош! Шустовский?
– Его только и пью. Что же в ваших видениях было нового, отче?
– Война будет. Страшная, безумная.
Я тяжело вздохнул. Палицын взбледнул, махнул рюмку.
– Как скоро?
– Семь годков у тебя есть, Федор Федорович. А потом немец на нас попрет. Австрияк тако ж…
– Вы… уверены?
– Видения мои от Бога, а немцы давно Святую Русь погубить желают.
– Что же нам делать? – генерал растерялся. – Нет, мы, конечно, имеем военные планы насчет Германии и Австро-Венгрии… В этом году к нашему союзу с Францией должна присоединиться Англия. Переговоры уже идут.
– Не поможет, – покачал головой я. – Союзнички, мать их за ногу, слабы против немца. Отгородятся окопами и будут сидеть на жопе ровно, ждать, пока тевтоны нас сожрут. Еще и порадуются, что Россией откупились. Сердечное согласие… – я фыркнул.
– Ну Австрия враг давний, но зачем же Германии развязывать войну? – Палицын потер лицо руками. – У нас же хорошие отношения. Не понимаю.
– Тесно им, землицы мало. Прут из бочки, словно квашеное тесто. А куда переть-то? В Европе все поделено. В колонии тако ж не шибко их пускают.
Мы помолчали, разглядывая разгорающийся в камине огонь.
– Не доспи, не догуляй, а к войне армию приготовь, – я наконец нарушил молчание. – Иначе миллионы сгинут. Я же чем могу, пособлю.
– Надо его императорскому величеству срочно сообщить… – Я увидел, что Палицын мне поверил, сразу как будто постарел на несколько лет.
– То я сам устрою. Не сразу – царю нынче не до энтих дел. Да и не поверит он поперву. У них с Вильгельмом нынче сердечная приязнь – в десна целуются. Пусть так и будет дальше, нельзя кайзера насторожить.
– Разумно. А в видениях ваших не было того, как избежать?
– Думки у меня смутные покуда. Ведения-то прямо толпой идут, каждую ночь мучаюсь. Начни вот с чего… – я почесал в затылке.
Что Палицын может сделать прямо сейчас? Он ведь кавалерист в душе. Много занимается конницей, которая, дай бог, на венгерских равнинах может пригодиться. Эх, тачанка-ростовчанка… В Польше же, к бабке не ходи, придется вести окопную, позиционную войну. А значит, надо начинать с разведки и связи. Особенно с последнего.
– Но первым делом надо за германцем в оба смотреть.
– На то военные агенты есть.
– Ох, не смеши, Федор Федорович! Сколько их, один в Австрии, другой в Германии? А где у немцев склады? А сколько паровозов? А какие войска и где против нас встанут? Вопросов-то невпроворот, а в Главном штабе, небось, и трех человек не наберется, чтобы разведкой занимались.
Судя по задумчивому кивку Палицына, я угадал точно.
– Или вот, у нас куда не ткнешь, в немца попадешь. Полками командуют, в министерствах сидят…
– Они присягу давали! – решительно возразил генерал.
– Они-то да, да ты вокруг посмотри, сколь немцев не давали – купцы, адвокаты да прочие! Что, думаешь, у них друзей среди офицеров нет? И на попойке в ресторане никто-никто слова лишнего не скажет? Вот пропади моя душа, если среди этих немцев нет таких, кто ихнему фатерлянду не только рублем помогает.
– Тут вы, пожалуй, в точку, Григорий Ефимович. Давно назрела необходимость создать контрразведывательное отделение.
– Да уж как назвать, дело десятое. Главное, чтобы там люди хваткие были, не чистоплюи из гвардии. Жандармов бери отставных. Да из того же Особого отделения!
– Они политическим сыском занимаются.
– А в чем разница? Что сицилисты, что лазутчики действуют тайно, как его бишь, консперция у них!
– Конспирация. Да, пожалуй, вы правы… Цели разные, а методы одинаковые… Все равно школа для подготовки таких офицеров нужна будет.
– Да не только школа, отдельное управление для разведки и контрразведки.
– В прошлом году военный министр ассигновал на реформу денег, а в нынешнем году средств не было, – нахмурился Палицын.
– Министра мы уберем, – отмахнулся я. – Будет другой, деловой.
– И кто же?
– Пока не знаю. Да и не важно это. Своей властью можешь разведкой заниматься каждый день. И связью. Полевой телеграф, телефон, радиво. Тут надо у немцев или французов завод покупать и давать в войска день и ночь аппараты. Учить пользоваться. Этим я займусь.
– А справитесь, отче? Аэропланы и телефоны – техника новая, сложная…
– Да, с ученьем у меня слабовато, это верно, не на сибирском же мужике лапотном такому делу держаться. Потому нужны соратники образованные, и во множестве. Бог даст, обрастем.
Вернувшись домой, я не выдержал. Накидал упрощенную структуру ГРУ:
1-е управление (Западная и Восточная Европа);
2-е управление (Дальний Восток);
3-е управление (оперативная разведка – штабы округов);
4-е управление (техническая разведка и шифрование);
5-е управление – контрразведка.
Архив с картотекой, школа разведчиков, отдел военных атташе (посольские, под прикрытием). Последние уже неплохо работают – недавно завербовали не кого-нибудь, а самого полковника генерального штаба австро-венгерской армии Альфреда Ределя. Через него пойдет большой поток важной, стратегической информации. А главное, Редель придумал кучу интересных решений в контрразведывательной деятельности.
Так, по его указанию комнату для приемов посетителей оборудовали фонографом, что позволяло записывать на граммофонной пластинке, находящейся в соседней комнате, каждое слово приглашенного для беседы человека.
Помимо этого, в комнате установили две скрытые фотокамеры, с помощью которых посетителя тайно фотографировали. Иногда во время беседы с посетителем вдруг звонил телефон. Но это был ложный звонок – дело в том, что дежурный офицер сам «вызывал» себя к телефону, нажимая ногой расположенную под столом кнопку электрического звонка. «Говоря» по телефону, офицер жестом указывал гостю на портсигар, лежащий на столе, приглашая взять сигарету. Крышка портсигара обрабатывалась специальным составом, с помощью которого отпечатки пальцев курильщика сохранялись и отправлялись в картотеку контрразведки.
Если же гость не курил, офицер по телефону «вызывал» себя из комнаты, забирая с собой со стола портфель. Под ним находилась папка с грифом «Секретно, не подлежит оглашению». И редко кто из посетителей мог отказать себе в удовольствии заглянуть в папку с подобной надписью. Излишне говорить, что папка также была соответствующим образом обработана для сохранения отпечатков пальцев. Если же и эта хитрость не удавалась, то применялся другой прием, и так до тех пор, пока не достигался успех. Все эти способы вербовки, проверки лояльности и так далее можно и нужно использовать и у нас.
И нужны еще кроты. Особенно в разведке и контрразведке Германии. И есть время их заполучить. А также наработать верные и обученные кадры. Это самое важное в противостоянии рыцарей плаща и кинжала.
Заклеил конверт, убрал в сейф. Отдам при случае Палицыну. Он глава Генштаба – ему и карты в руки.
Раз уж начал писать – накидал перспективный план развития армии. Приоритет наземным войскам, никаких проливов нам на хрен не нужно в этой приближающейся мировой бойне – если удастся завалить Германию, добить потом Турцию труда не составит. А вот если с немцами справиться не получится…
В кабинете появилась Лохтина с подносом.
– Чаек, отче…
– О! Самое то… – Я обжигаясь хлебнул чая. – Все выучили, что велел?
– Да. На послезавтра Птицын снял зал. – Лохтина поправила воротничок блузки. – Страшно!
– А ты не боись, я тебя сейчас успокою. – Я подхватил женщину, повернул ее к себе спиной, наклонил к столу. Задрал юбку.
– Отче! Гриша… ох…
Лохтина сама подалась ко мне, уперлась руками в столешницу.
Звенели чашки и стаканы, упали карандаши и перьевые ручки на пол, а я все успокаивал и успокаивал Ольгу. Да и сам снимал стресс.
Наконец Лохтина, поправив одежду и поцеловав меня в ухо, ушла, а я смог перевести дух и вернуться к армейским делам. Пушки, снаряды, ружья, патроны, колючая проволока. Пулеметы и пехотные мины. То есть большой мобилизационный запас. Шесть-семь новых заводов, склады. Работа в две смены. Вполне реально за семь лет накопить нужный объем боеприпасов и вооружений. Что еще? Бронепоезда. Но этим можно заняться и позже, чтобы секрет раньше времени не утек немцам. А вот оборонная промышленность – нет, не ждет.
Значит, надо ехать в Европу.
Сначала к немцам. Потом во Францию. Захватить Англию, посмотреть на знаменитый «Дредноут», который спустили со стапелей в прошлом году. Собственно, с него и началась гонка вооружений в Европе.
Если не выгорит с Францией и Германий, придется тащиться за океан. У янки вполне можно купить пороховые и патронные заводы. Эти продадут что угодно и кому угодно, лишь бы были деньги.
Я взял бумажку, прикинул свои финансы. Двух миллионов мне даже близко не хватит. Да и освободятся они только летом. Значит, нужны еще деньги. Много денег.
Откуда их взять? Касса ЦК эсеров. Это раз. Патенты на настольные игры и отчисления от иоаннитов. Это два. Спекуляции на бирже. Тут были некоторые прорывные идеи. Это три.
Нет, даже если вытряхнуть деньги из эсеров и биржи – капиталов не хватало. Ведь еще была авиационная тема. Завод моторов минимум в тысяч пятьсот встанет. Как там говорил Наполеон? Для войны нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги.
Глава 3
Вы никогда не готовили съезд? Ну или семинар хотя бы человек на сто в загородном отеле? С иностранцами? Потому как у нас различия между делегатами – как между русским и японцем, например. Вот взять профессора Вернадского и какого-нибудь неграмотного полуюродивого мужичка из иоаннитов – небо и земля, а оба делегаты. А еще староверы, толстовцы, промышленники, колонисты, не считая лезущих, как тараканы из щелей, репортеров и любопытных.
Ну, с ними я разобрался методами двадцать первого века, отрядил Перцова и дал ему команду создать свой пресс-центр с фуршетом и машинистками. Никакой журналист ведь не откажется выпить на халяву и потому непременно придет в лапы Перцова. А там пресс-релизы утром и вечером, барышни симпатичные за печатающими машинками, телефон для связи с редакцией, стол с напитками и закусками и даже временный телеграфный аппарат – ну кто после такого полезет в зал, слушать, как собачатся делегаты или бубнит с трибуны косноязычный оратор?
– Необычное вы предлагаете. – Перцов ходил с круглыми глазами по пресс-центру. – Но так думаю, что наш брат-репортер непременно сюда заглянет и наружу не выйдет, я эту породу отлично знаю! Хорошая приманка, а уж дальше мы им подскажем, что писать. Ловко, ловко, который раз смотрю на вас, Григорий Ефимович, и удивляюсь!
– Ты не удивляйся, ты дело делай, – грубовато прервал я его излияния, хотя было приятно, не скрою.
Припахать пришлось всех, даже боевая группа носилась по городу в поисках гостиниц и зала человек на триста минимум, да еще чтобы простую публику пускали, и так далее. Сняли «свадебный дом», где купеческие свадьбы гуляли и за столом до двухсот гостей помещалось. А без столов – как раз наш съезд. Под «тилихентов» выкупили целиком две гостиницы рядом, не люкс-модерн, но приличных. А кто морду будет воротить, так никого не держим, не нравится бесплатная – город большой, иди, ищи другую. Иоаннитам да колонистам сняли три дома в соседних кварталах, зарядили плотников сколотить нары, Маня Шепелявая нагнала баб-общинниц, организовала кухню с уже привычной нам раздачей.
Ах! Да! Евстолий великое совершил, провел полную паспортизацию общины. У Лауница по моей записке выцыганил бланки паспортов, всех переписал, ну под это дело мы и Елену легализовали. Хотя без косяков не обошлось, были кое за кем неприглядные делишки в прошлом, даже Филиппов приезжал, пришлось с людьми говорить и после того, как мне на кресте поклялись, поручаться за них перед полицией. Буквально на поруки взял.
Съезд открыли в Великую среду, на Чистую неделю. Боцман специально абонировал соседнюю баню и загнал туда всех «общежитийных» делегатов, приглашенный парикмахер всех подстриг-подровнял, бабы одежду начистили-нагладили, и потому все выглядело весьма благопристойно.
Начали с парада, закончили скандалом. Даже тремя.
К украшенному лапником и бело-черно-желтыми розетками из лент подъезду свадебного дома, на ступенях которого стояли наиболее уважаемые делегаты, по улице двигалась необыкновенная процессия.
Впереди ехал новоиспеченный автомобилист в моем лице. Правда, не за рулем, а всего лишь пассажиром – разобраться в управлении здешних машин не хватит, наверное, и месяца, настолько все замысловато. Так что рулил специально нанятый шоффэр, а я вместо руля сжимал в руках древко с развевающимся имперским знаменем.
Эх, надо было пошить фуражку и шинель в стиле комиссара из вархаммера, но и так неплохо вышло. Следом за мной, под горн и барабан, шла колонна воспитанников Ушаковской колонии. Методика «молодежь приветствует делегатов съезда» была отработана в позднем СССР до мелочей, и я посчитал, что есть смысл внедрить ее несколько ранее. Вот и дошли ребята до крыльца, четко повернулись (ага, месяц строевых тренировок), и самый голосистый зачитал послание нового поколения. В стихах, само собой (еще месяц мытарств, но тут хоть Елена помогала и вообще образованная публика из ближников).
Получилось на ура – кое у кого из делегатов глаза явно на мокром месте были. В таком размягченном состоянии орггруппа аккуратно пропихнула первичные документы и решения – состав президиума, повестку дня. Приняли либо единогласно, либо с минимумом воздержавшихся.
Программу трудовых колоний встретили вообще овацией, и неудивительно – нам ее разработал руководитель московской колонии Шацких. Я и не знал, что тут с идеями о трудовом воспитании серьезно работали еще до Макаренко, а вот поди же ты… Станислава Теофиловича нам нашел все тот же Булгаков, сидевший ныне в президиуме съезда. Нашел и представил мне лично, и ни разу не прогадал. Ну вот правда – в Москве 1906 года жил и работал человек, который создал настоящий… Дом пионеров! Потому как иначе назвать его «Дневной приют для приходящих детей» и не получится. Кружки-мастерские – слесарные, столярные, швейные. Музыкальное образование (сам Шацких, кстати, классно пел, а жена у него вообще профессиональный музыкант, она-то нам «Смело мы в бой» и прочее оркестровала, или как оно там называется – в общем, теперь наши песни по нотам любой оркестр исполнить может, пора песенник издавать). Педагогика сотрудничества (!). Детское самоуправление (!!). Воспитание коллективизма (!!!).
Неудивительно, что на деятельность Шацких косо смотрела полиция – никак малолетних социалистов растят? Да еще формально Станислав был католиком, что тоже не прибавляло любви властей к нему. Ну вот угораздило человека родиться в семье смоленской шляхты… А нам он зашел как патрон в обойму – идеи совпадают, есть возможность для экспериментов, которой он был лишен ранее, а что католик, так у нас в партию все христианские исповедания берут.
Образования он был хоть и неполного, но разнообразного, успел поучиться и на мехмате МГУ, и на медицинском факультете, и даже в Сельхозакадемии. Мы с ним три или четыре раза поговорили по нескольку часов, и я теперь точно уверен, что для московского приюта лучшего человека и не сыскать. А пойдет дело хорошо – пусть ведет тему во всероссийском масштабе. И создает нам комсомол вместе с пионерией и октябрятами. «Молодая Россия», чем не название? Или уж «Ангельская», для пущего эпатажа?
Только Феофан, прибывший на съезд во второй половине дня, сидел смурнее тучи. И все чернорясные, что вокруг него вились, тоже мрачнели и мрачнели. Я в перерыве послал было капитана хоть немного разговорить, но тщетно.
– Будто язва у него разыгралась, на все смотрит косо, что ни скажешь – все не так, – доложил после перерыва Стольников.
– Да какая сейчас язва, пост же?
– Ты, отче, уж извини, человек простой, но я навидался этих постников. Коли рыбное можно, так икру бадьями на стол иереям несут, стерлядь аршинную, да мало ли чего еще.
– А коли и рыбное нельзя?
– На то монастырские повара-искусники есть. Такое из разрешенных продуктов сготовят, ум отъесть можно. Ну а коли скоромного захочется, иереи себе такой грех отпускают. Постники, прости господи…
И это вполне православный и глубоко верующий человек мне сказал. Прогнил здешний идеологический отдел, насквозь прогнил. Но ситуации с Феофаном это не отменяло, чем дальше, тем больше он высказывался в духе капитана Смоллетта из мультика «Остров сокровищ» – мне не нравится этот съезд! Мне не нравятся эти делегаты! Мне вообще ничего не нравится!
Надувался он, надувался, насколько это возможно при его субтильном телосложении, да и лопнул, ухватил меня за рукав и, брызгая слюной, шипел, что я специально зазвал на съезд раскольников и католиков и вообще берега попутал. А когда я попытался возразить, что все партийные документы ему заблаговременно были присланы для ознакомления и что там прописаны «все христианские конфессии», Феофан вообще вышел из себя и свалил. Хорошо хоть проклятиями не осыпал, но все равно впечатление на свидетелей это произвело гнетущее.
– Язва у него, – развел я руками. – Оттого отец Феофан столь раздражен. Помолимся за здравие, братья.
Следом за мной нерешительно перекрестились и все остальные, а я продолжал класть крестные знамения, и понемногу тяжелое настроение отступило. И как оказалось, вовремя Феофан свинтил, страшно даже подумать, что он выкинул бы, останься дольше.
Ведь следующим пунктом у нас было выступление Лохтиной. Елену на трибуну не пустили, решили, что слишком молода и не надо совсем уж дразнить гусей. Даже появление Ольги вызвало в зале сдержанный ропот, а уж когда она выдала согласованный текст… Впору начинать агитационную кампанию под лозунгом «Женщина – тоже человек!», а то некоторые явно с этим не согласны.
И ведь в феврале все прошло на «ура». Ну почти. Выступление перед журналистами, отличная пресса, в том числе западная, восторженные отзывы у передовой публики. Непередовая, конечно, заклеймила, но тут Столыпин выступил в Думе со своей знаменитой речью «Не запугаете», и общество переключилось на травлю «реакционеров» из правительства. Реакционеры ответили, началась еще большая свара. Она и помогла нам выйти из-под удара, а заодно собрать большой отклик по всей России. Откуда только ни приходили письма и телеграммы. Почтальоны мешками носили. Благодаря этому мы резко нарастили численность партии, и вот поди ты… Опять огребаем.
Напрямую мне никто вечером и поутру после начала съезда не пенял, но многие опять высказывались в том смысле, куда, мол, бабы лезут? Их дело у плиты стоять и детей нянчить, а уж мужики сами все доправят.
Пришлось срочно использовать метод Ходжи Насреддина – пусть знающие расскажут незнающим. Интеллигентная часть съезда «женский вопрос» полагала несколько несвоевременным, но восприняла в целом вполне спокойно – благо в марте первые в мире женщины-парламентарии внезапно были избраны в сейм Великого княжества Финляндского. Вот я их вечерком и собрал, и толкнул речь на тему, что половина населения в России – женщины, их тоже надо освобождать и приближать к Богу. Тем более что все мы, как христиане, Богоматерь почитаем. С моими доводами образованная часть делегатов, хоть и не без колебаний, согласилась и поутру принялась агитировать необразованную. А я себе галочку поставил – по скользким вопросам такие команды пропагандистов надо иметь заранее. И вообще, такой вопрос надо было сперва обсудить кулуарно, подготовить и только потом…
Если это потом будет. Потому как агитация вызвала отторжение и бурные споры, и как бы не раскол. Я с ближайшими соратниками метался от группы к группе и пытался пригасить скандал, но все было безуспешно до тех пор, пока к нам не заявились гости.
Целая толпа мужиков в картузах, черных полупальто, с хоругвями вломились в зал. Охрану буквально продавили телами, но тут вскочили иоанниты, встали стеной.
Возглавлял пришедших грузный лысый мужик с седой бородой.
– Кто тут Гришка Распутин?? – закричал он, размахивая руками. – Покажите старца!
– Дайте нам Распутного! – подхватила толпа. – Проверим, какой он святой.
– Это сам Пуришкевич, – шепнул мне на ухо Вернадский. – Глава черносотенцев. А вон и Грингмут.
– Из Москвы специально приперся, – скрипнул зубами Булгаков. – Вот неймется ему!
Ага, ясно, кто почтил нас своим визитом. На этот случай у нас была небольшая заготовка.
Я дал знак, Адир протиснулся к черносотенцам, щелкнул в лицо им вспышкой магния.
– Гони прочь извергов! – закричал я, нажимая на иоаннитов. Они все поняли правильно, навалились на ослепленных пришлых, легко выдавили из зала. Боцман на прощание отвесил пенделя Пуришкевичу, тот повалился в грязную лужу.
Черносотенцы повытаскивали из карманов свинчатки, но тут на крыльцо вышел Евстолий, в форме, при шашке. Грозно шевеля усами, пробасил:
– Балуете?!
Черносотенцы подувяли. Одно дело наскакивать на лапотных иоаннитов, другое дело бузить при приставе.
– Пшли вон, – я вышел на крыльцо.
Поискал глазами Пуришкевича, да тот, видно, скрылся. Ткнул тогда пальцем в оторопевшего Грингмута:
– А тебя, пес смердящий, проклинаю до третьего колена. Умрешь скоро, готовься к встрече с Создателем.
Впечатлило. Черносотенцы поорали что-то вразнобой, но понемногу разбрелись. Насчет Грингмута я не шутил. До конца года он не доживет – помрет уже в октябре или ноябре. Вот будет номер, когда вспомнят о моем проклятии.
К шапочному разбору выскочили репортеры – Перцов их с утренних разборок утащил от греха подальше в пресс-центр «на завтрак». Ну они и назавтракались, тамошнюю закуску грешно есть помимо водки, а посты среди журналистской братии соблюдает разве что один редактор «Церковных ведомостей», да и то я в этом не уверен.
Перцову, кстати, надо будет благодарность с материальным подкреплением выдать, поскольку отработал на отлично – ни Феофановых фокусов, ни драчки по женскому вопросу, ни мордобоя с черносотенцами репортеры так и не увидели. А что делегаты болтают, к делу не подошьешь, цену «осведомленным источникам» читающая публика знает, да и мы свою версию продавим куда сильнее.
На волне единения, вызванного набегом черносотенцев, съезд принял программу, утвердил принципы строения партии, наметил участие в выборах, коли таковые состоятся. Я-то знал, что состоятся, но нельзя же в официальных документах писать «после разгона Второй Думы»… Проголосовали за программу, с оговорками. Один толстовец сказал очень толковую речь, примирившую и без того воодушевленных победой делегатов. А всего-то предложил женский вопрос не включать покамест, а принять к сведению и дальнейшему обсуждению. Эх, учиться мне и учиться всем этим бюрократическим хитростям, так вот и пожалеешь, что родился поздно и в комсомольском активе не состоял, не набрался нужного опыта.
Новомодных центральных комитетов решили не избирать, ограничились посконным советом «Небесной России». Председателем стал Булгаков, заместителем – Стольников. Компанию им составили Вернадский, один из московских Бахрушиных, от толстовцев Горбунов-Посадов, теперь уже бывший иоаннит Филимон Гостев, Станислав Шацких, Лохтина и Семен Ершов, дядька-воспитатель. Я входить в Совет наотрез отказался, оставив за собой роль «духовного вождя», но при таком составе мои люди там по определению в большинстве. Да и впредь постараемся обходиться без разделяющих вопросов. Как там товарищ Сталин действовал? Правильно, откладывал, если видел, что будет спор. И потихоньку обрабатывал имеющих голос.
Все закончилось в Великую субботу. Съезд принял поздравительные телеграммы в адрес царской семьи, Думы, Синода и правительства – пусть порадуются. Дружно спели «Боже, царя храни», после чего православное большинство делегатов во главе со мной отправилось на пасхальное богослужение и крестный ход.
Утром разговелись заботливо подготовленными Маней Шепелявой куличами, яйцами и пасхой, перецеловались и разъехались, в поездах отоспятся. А мне вот пора в Царское Село. Ну, у меня теперь свое авто, вот в нем и подремлю.
Карета. Карета с «карасиновым двигателем» – вот примерно такие ощущения были у меня после первых поездок на «Рено AG». Выбрал я его потому, что вспомнил – это та самая модель, на которой парижские таксисты в 1914 году перебрасывали войска на Марну. А раз такси, значит, крепкая и ремонтопригодная машина. Движок, конечно, слабенький, девять лошадок всего, да где сейчас сильненький-то взять? Нет еще таких.
Ради долгой поездки – целых тридцать верст! – шоффэр поставил на автомобиль кожаный верх салона и навесной козырек над собственным рабочим местом. Ну точно карета, двери высоченные, лаковый кузов, кучер отдельно, верх прямо от кареты взят. И трясет не меньше, несмотря на рессоры. Зато кожаные подушки сидений, и никто не пырится на меня, как в поезде.
Тарахтели мы часа два – по дороге пробило колесо, и водитель, страшно ругаясь на французском, его менял. Почему на французском? Так француз же, по-русски не сильно много знал, но с такой техникой сто пудов научится великому и могучему.
А я подумал, что надо бы себе более мобильное средство передвижения завести. Исполнить свою давнюю мечту, купить байк. Пока в университете учился, ни о каком мотоцикле и речи быть не могло, слишком дорогая игрушка для нашей небогатой семьи. А сейчас почему бы и нет? Старец Распутин в кожаном плаще верхом на эндуре. Хотя какая эндура, мотоциклы здесь идут по рязряду экзотики и даже на себя не похожи, а больше на велосипеды с моторчиком. Но хоть так, глядишь, до Царского меньше чем за час добираться буду.
Приперся я, как выяснилось, некстати – Пасха это у простых людей великий праздник, а у царской семьи это весьма обременительные обязанности, которые они неуклонно исполняли. Ну сами посудите – нужно поздравить и облобызать всех, кто в этот день находился рядом, а это значит, не только ближайшие царедворцы, но и слуги, и весь состав императорского конвоя! Вот ей-богу, лучше бы он государственными делами так старательно занимался, как религиозные обычаи соблюдает.
До царя я так и не добрался, к нему стояла очередь из казаков в алых черкесках, караульной роты Кирасирского полка, вроде бы курсантов, только я не разобрался, каких. Александра Федоровна тоже была при деле, хоть и не целовалась, но руку для поцелуя подавала и каждому презентовала фарфоровое яичко с монограммой.
Дядька Алексея, проскочивший одним из первых, после христосования со мной рассказал принятое во дворце обыкновение.
– Почитай, каждый день человек по двести-триста.
– Как каждый день? Положено ведь в Светлое воскресенье!
– Так-то оно так, да ты попробуй столько народу приветить, это ж сколько времени уйдет? Вот и разделяют, дня четыре-пять продолжается. Даже старообрядцы специально приезжают!
Надо же, а вот этого я не знал. А дядька, важно покивав, подтвердил и объяснил, что это пошло еще с Александра III, а Николай только продолжил традицию.
Так что с царем и царицей я только издалека встретился, глазами. Поздравил девочек, преподнес приятно пахнущие резные яйца из сандала – нашелся в колониях дядька-резчик, сделал мне по заказу два десятка. Простенько, но теплое дерево с приятным ароматом запомнится лучше.
Перецеловался со всеми слугами и уже совсем было собрался улизнуть, как меня подхватили и представили пред светлы очи – обязательные процедуры закончились, и царская семья собралась за столом в личных покоях.
Измотанные, раздраженные. У царя раскраснелась щека от целований, Аликс расцарапали руку бородами. Последние делегации она принимала в перчатках.
Тем не менее царская чета взяла в себя в руки, Николай слегка злоупотребил портвейном. Праздничное настроение было восстановлено.
Удостоился я и персонального пасхального подарка. Нет, не яйца от Фаберже, такого при известной скупости Аликс ожидать никак невозможно. Красивый наперсный крест из ливанского кедра, освящен в Иерусалиме. Принял со всем почтением, правильно угадали, золотосеребро мне ни к чему, из образа выпадают. Хотя могли бы копейку на колонии пожертвовать, надо, кстати, эту идею продвинуть на следующий год – кто желает сделать мне подарок, пусть жертвует на благотворительность. Лучше всего на нашу, найдем, куда денежки пристроить.
Не обошлось и без женского вопроса. Вот ведь шустрые какие, уже доложили. Пришлось излагать свою позицию, императрица слушала внимательно, да и старшая, Ольга, тоже время от времени пыталась понять, о чем говорят взрослые.
Как это женщины могут голосовать? А как выбрать за кого? Муж скажет? Так пусть сразу за всех членов семьи голосует. Посмеялся внутри.
Наутро, в Светлый понедельник, поехал делать визиты. Муть беспросветная, но вот без этого никуда, если хочу в столице закрепиться. Праздник-то религиозный, обязан соответствовать, прямо в шкуре императора себя почувствовал – везде наливали, обнимали, принимали поздравления, конвейер да и только.
Перебил все это Столыпин. Стоило мне заявиться к нему, даже рта открыть не дал, взревел нечленораздельное и за рукав потащил в кабинет.
– Петя! – только и ахнула Ольга Борисовна, но Столыпин отмахнулся на ходу.
– Вот полюбуйся! – сунул мне под нос пачку бумаг премьер-министр.
– Христос Воскресе, Петр Аркадьевич!
– Воистину, – буркнул Столыпин, но отгородился столом, так что обошлись без поцелуев.
– Что опять стряслось? – спросил я, перебирая бумаги и вчитываясь в полицейские рапорты.
– Забастовки на прядильнях Выборгской стороны! Женские! Все вашими молитвами! Небесники… тьфу.
– Забастовка по моей молитве? Да вы меня прямо в чудотворцы определяете, Петр Аркадьевич, – попытался я шуткой разрядить обстановку, но успеха не имел.
Пришлось читать бумаги. Забастовали Сампсониевская мануфактура, прядильни Гергарди, Торшилова и еще несколько помельче. Главным требованием была равная оплата за равный труд, ну и прочее, из нашей программы – декретные отпуска, сады-ясли, ничего особенного, если не считать того, что забастовка почти исключительно женская.
– И при чем тут я?
– «Небесная Россия» чья? Взбаламутили фабричных совершенно неуместным суфражизмом!
– Ну да, а два года назад кто забастовщиков взбаламутил? Или в Москве тоже я виноват с небесниками? – перешел я в наступление. – Вы народ в стальную узду взяли, вот он и бьется, и биться будет, пока не ослабнет хватка!
Да кому я рассказываю! Столыпин – сам помещик. Выжимает каждую копейку из крестьян.
Глава 4
Со Столыпиным надо мириться, он мне явно нужен. Но как? Оказанная услуга – не услуга. Дочка премьера пошла на поправку, аппарат «Распутина» уже сняли, девушка пытается ходить. С костылями, но тем не менее. Никаких новых болячек у нее не наблюдалось.
Семья была не очень религиозная – моя «мистика» на них не действовала.
Через царя зайти? Этот вариант я отложил на потом, а сначала телефонировал одному пронырливому репортеру по фамилии Гурьев. Из газеты «Новое Время».
Он уже давно меня «окучивал» – пытался сделать репортаж об общине, шнырял там и здесь. Заодно во время одной из встреч намекал, что со мной хотят познакомиться значительные люди. На прямой вопрос «кто?» проблеял: «Граф Витте».
Опальный премьер в конце прошлого года вернулся в Россию и сразу начал интриговать против Столыпина. Не помогло. Все признавали, что позиции Петра Аркадьевича прочны, в разгаре была аграрная реформа и уж на такой (!) бурной переправе коней точно не меняют.
Витте пошел на опасный спектакль, чтобы напомнить о себе. В конце января столицу облетела новость: экс-премьер чуть не погиб от взрыва в своем собственном доме на Каменноостровском проспекте. Газетчики по горячим следам наперебой передавали подробности, причем весьма натуралистично. Героем, спасшим премьера, стал истопник по фамилии Антонов. В печной трубе квартиры графа он обнаружил веревку, к которой был привязан сверток с бомбой.
Обезвредить адскую машинку Антонову помог – сюрприз-сюрприз! – Александр Гурьев, который был не только газетчиком, но еще и секретарем Витте в период его премьерства. Уже одно это насторожило публику.
Прибыли стражи порядка, сверток с большими предосторожностями вынесли на двор и вскрыли. Там обнаружили деревянный циферблат, какие бывают у дешевых кухонных часов, и массу, похожую на манную кашу или на крупный песок, – впоследствии выяснилось, что это нитроглицерин. Градус страха поднялся еще выше, когда в соседней печи обнаружили точно такой же «подарок». Оказалось, что бомбы могли сработать как от удара молоточка, прикрепленного к часовому механизму, так и от топки печи – опасность была нешуточная.
Полиция стала выяснять, каким же путем адские машинки попали в дом. Постоянно дежуривший на парадной лестнице швейцар божился, что мимо него никто не смог бы незаметно пронести столь объемные предметы. Если же злоумышленник рискнул пробраться в особняк с черного хода, то ему пришлось бы пройти через множество обитаемых комнат, так что и этот путь был маловероятен. Получалось, что террористы по ледяным крышам, словно акробаты перебрались с соседнего дома и опустили адские машины в трубы.
Следствие установило, что взрывчатку заложили революционно настроенные рабочие якобы по указанию Александра Казанцева, который, по предварительной версии следствия, был агентом охранного отделения (второй сюрприз!) и одновременно членом «Союза русского народа».
Правда, расследование вскоре застопорилось, поскольку Казанцев внезапно был убит одним из исполнителей, Василием Федоровым, нашедшим прибежище во Франции.
Витте начал активно намекать, что заказчиком покушения были вовсе не революционеры, а Столыпин.
Правительственные газеты мигом ответили карикатурами, на которых граф, сидя на коньке печной трубы, собственноручно спускал на веревке бомбу к себе в квартиру.
– Я готов к встрече, – это единственное, что я произнес, когда мне доложили о прибытии Гурьева.
Читать бесплатно другие книги:
