Мелкие боги Пратчетт Терри
Впрочем, иногда ты должен сам освободить себе пространство.
От пустыни до леса было очень далеко. Безымянный голос, которому предстояло стать Омом, дрейфовал на границе пустыни и всячески пытался сделать так, чтобы его услышали среди прочих бесчисленных голосов, чтобы его не затолкали в самый центр. Он мог летать так миллионы лет, потому что у него не было ничего, чем измеряют время. А были у него лишь надежда и определенное чувство присутствия вещей. И еще голос.
А потом настал день. В некотором смысле то был первый день. Ом знавал этого пастуха уже долгое вре… в общем, какой-то срок. Отара подходила все ближе и ближе. Дожди здесь шли редко. Корма было мало. Голодные рты толкали голодные ноги все дальше в горы, в поисках небольших проплешин до сей поры отвергаемой пожухлой травы.
Это были овцы, возможно, самые тупые животные во всей множественной вселенной, за исключением разве что уток. Но даже их примитивный мозг не улавливал божий глас – просто овцы никогда никого не слушают.
Однако был еще ягненок. Он чуть отбился от отары, а Ом позаботился о том, чтобы он еще больше отстал. Обошел вокруг камня. Направился вниз по склону. Свалился в расщелину.
Его блеяние привлекло мать.
Расщелина была хорошо скрыта от глаз, и овца, забравшись в нее, удовольствовалась тем, что нашла своего ягненка. Она не видела никакой причины блеять, даже когда пастух стал бродить по скалам, звать ее, ругаться и молить. У пастуха была сотня овец, и его готовность провести несколько дней в поисках одной из них могла бы показаться удивительной, но эта сотня была у него как раз потому, что он относился к тем людям, которые готовы потратить несколько дней на поиски одной-единственной овцы.
Голос, которому предстояло стать Омом, ждал.
Был вечер второго дня, когда он спугнул выводок куропаток, гнездившихся рядом с расщелиной, и случилось это как раз в тот момент, когда рядом проходил пастух.
Чудом это можно было назвать с большой натяжкой, но для пастуха и этого было достаточно. Он сложил пирамидку из камней и на следующий день привел к расщелине всю отару. Потом пастух прилег отдохнуть в полуденный зной, и Ом заговорил с ним, заговорил внутри его головы.
Три недели спустя с подачи жрецов Ур-Гилаша, который тогда являлся главным богом этой местности, пастух был забит камнями. Но жрецы опоздали. У Ома уже насчитывалась сотня верующих, и число их постоянно росло…
Всего в миле от той расщелины паслось стадо коз. Лишь незначительная неровность местности стала причиной того, что первым человеком, услышавшим голос Ома и давшим ему представление о людях, был пастух овец, а не коз. Эти люди смотрели на мир по-разному, и вся история могла бы получить другое продолжение.
А все потому, что овцы глупы, и их надо погонять, а козы умны, и их надо вести.
«Ур-Гилаш… – думал Ом. – Ах, какие это были времена… Когда Урн и его последователи ворвались в храм, разрушили алтарь, а жриц выбросили в окно на растерзание диким собакам, что было правильным решением вопроса…» А потом были громкие причитания, топот множества ног, и последователи Ома разожгли костры среди полуразрушенных стен Гилаша, как предрек пророк, – и хотя свое пророчество он сделал всего за пять минут до этого, как раз когда люди отправились искать дерево для растопки, все согласились, что пророчество – это пророчество, и никто не говорил, что надо ждать непонятно сколько времени, дабы оно сбылось.
Великие времена, великие дни. Каждый день свежие новообращенные. Расцвет Ома был неотвратим…
Он внезапно проснулся.
Старина Ур-Гилаш. Кажется, он отвечал за погоду. Да. Нет. Или он был одним из обычных гигантских богов-пауков? Что-то вроде того. Интересно, что с ним произошло?
«А что произошло со мной? И как это произошло? Висишь себе в астральных плоскостях, плывешь по течению, наслаждаешься ритмом вселенной, думаешь, что все эти, ну вы понимаете, люди свято веруют в тебя там, внизу, иногда спускаешься, чтобы расшевелить их немножко, а потом вдруг бац!.. И ты черепаха. Это все равно что войти в банк и узнать, что все твои денежки ухнули благодаря проискам какого-то афериста. Ты спускаешься вниз в поисках удобного ума, а оказываешься черепахой, и совершенно нет силы, чтобы перестать таковой быть.
Три года жизни, когда смотришь снизу вверх буквально на все…»
Старый Ур-Гилаш? Наверное, болтается где-нибудь в виде ящерицы с одним-единственным отшельником-верующим. А скорее всего, его сдуло в пустыню. Для мелкого божка один-единственный шанс и то невероятное везение.
Что-то было не так. Правда, Ом не мог ткнуть пальцем, что именно, – и не только потому, что у него не было этого самого пальца. Боги поднимаются и опускаются, как кусочки лука в кипящем супе, но на этот раз все было по-другому. На этот раз что-то пошло не так…
Он вытеснил Ур-Гилаша. И поделом ему. Закон джунглей. Но ему-то никто не угрожал…
А где Брута?
– Брута!
Брута считал вспышки света с берега.
– Как удачно, что у меня оказалось зеркало, правда? – с надеждой в голосе спрашивал его капитан. – Надеюсь, его преосвященство не поставит мне это в вину, ведь оно пришлось так кстати…
– По-моему, он считает иначе, – ответил Брута, не сводя глаз со вспышек.
– Вот и мне так кажется, – уныло согласился капитан.
– Семь, а потом четыре.
– Я попаду в квизицию, – пожаловался капитан.
Брута уже собирался сказать: «Так возрадуйся же тому, что душа твоя наконец очистится», но передумал. Сам не зная почему.
– Э-э, сочувствую, – промолвил он вместо этого.
Маска удивления на мгновение скрыла печаль капитана.
– Обычно вы говорите что-нибудь об очищении души, которому так способствует квизиция, – сказал он.
– Очистить душу никогда не мешает.
Капитан внимательно следил за его лицом.
– Знаешь, а он ведь плоский, – тихо промолвил он. – Я плавал по Краевому океану. Он – плоский, и я видел Край. И движение. Не Края, а там, внизу. Мне могут отрубить голову, но она… она движется!
– Но для тебя она скоро может перестать двигаться, – ответил Брута. – На твоем месте, капитан, я бы более тщательно выбирал себе собеседников.
Капитан наклонился ближе.
– И все-таки Черепаха Движется! – прошипел он и бросился бежать.
– Брута!
Вина заставила Бруту резко выпрямиться – так изгибается пойманная на крючок рыбешка. Он быстро обернулся и облегченно вздохнул. Это был не Ворбис, а всего лишь Бог.
Он прошлепал к мачте. Ом свирепо взирал на него единственным оком.
– Да?
– Ты совсем меня забросил, – изрекла черепашка. – Понимаю, ты очень занят… – И добавила язвительно: – Мог бы хотя б разок помолиться.
– Утром я тебя навещал. Пошел к тебе, сразу как проснулся, – возразил Брута.
– Я голоден.
– Вчера вечером ты съел кожуру целой дыни.
– А кто съел дыню, м-м?
– Это не он, – сказал Брута. – Он ест только черствый хлеб и запивает его простой водой.
– А почему он не ест свежий хлеб?
– Потому что ждет, когда тот зачерствеет.
– Ага, так я и думал, – кивнула черепашка. – Очень логично.
– Ом?
– Что?
– Капитан только что сообщил мне нечто странное. Он сказал, что мир – плоский и у него есть Край.
– Да? Ну и что?
– Но… то есть мы-то знаем, что мир – круглый, ведь…
Черепашка мигнула.
– Это не так, – сказала она. – Кто сказал, что мир – круглый?
– Ты сам и сказал, – ответил Брута и добавил: – В Первой Книге Семикнижья, если ей, конечно, можно верить.
«Раньше я никогда не ставил это под сомнение, – подумал он. – Во всяком случае, никогда так не говорил».
– Почему капитан вдруг решил рассказать мне об этом? – спросил он. – Нормальной беседой это не назовешь.
– Говорю тебе, этот мир создал не я, – вздохнул Ом. – Зачем мне было это делать? Он уже был создан. Но если б я и создал мир, то круглым бы его ни за что не сделал. Люди стали бы с него падать. И все море вылилось бы до дна.
– Не вылилось бы, если бы ты приказал ему остаться.
– Ха! Вы только послушайте его!
– Кроме того, сфера – это идеальная форма, – не сдавался Брута, – потому что в книге…
– Не вижу ничего особенного в сфере, – пожала плечами черепашка. – Если подумать, черепаха – вот идеальная форма.
– Идеальная форма для чего?
– Ну, во-первых, это идеальная форма для морской черепахи. Если бы она имела форму мяча, то постоянно выпрыгивала бы на поверхность, как какой-нибудь пузырь.
– Говорить, что мир – плоский, это ересь, – указал Брута.
– Возможно, но это правда.
– И он действительно покоится на спине гигантской черепахи?
– Он действительно там покоится.
– В таком случае, – торжествующе спросил Брута, – на чем стоит сама черепаха?
Черепашка непонимающе уставилась на него.
– Ни на чем она не стоит, – наконец фыркнул Ом. – Ради всего святого, это морская черепаха. Она плывет. Именно для этого черепахи и предназначены.
– Я… э… думаю, я лучше пойду, доложу Ворбису о том, что увидел, – пробормотал Брута. – Если его заставлять ждать, он становится чересчур спокойным. Зачем я тебе был нужен? После ужина постараюсь принести тебе что-нибудь перекусить.
– Ты как себя чувствуешь? – участливо спросила черепашка.
– Очень хорошо, спасибо.
– Питаешься нормально и все такое прочее?
– Да, спасибо.
– Очень рад это слышать. А теперь беги. Я просто хотел сказать, я ведь твой Бог как-никак, – крикнул Ом вслед убегающему Бруте. – И ты мог бы навещать меня почаще! И молиться погромче! Мне надоело напрягаться, чтобы тебя расслышать! – уже во весь голос проорал он.
Ворбис все еще сидел в своей каюте, когда запыхавшийся Брута постучал в его дверь. Ответа не последовало. Подумав немного, Брута решил войти.
Никто не видел, чтобы Ворбис читал. Он писал, это было очевидно хотя бы по знаменитым Письмам – впрочем, этого тоже никто не видел. Оставаясь один, он проводил время, уставившись в стену или лежа ничком в молитве. Ворбис умел унижать себя в молитве так, что позы одержимых жаждой власти императоров выглядели по меньшей мере раболепными.
– Гм, – смущенно произнес Брута и попытался закрыть дверь.
Ворбис раздраженно махнул рукой и встал. Он даже не стал отряхивать пыль с рясы.
– Знаешь, Брута, – сказал он. – В Цитадели не найдется ни единого человека, который посмел бы прервать мою молитву. Квизиции боятся все. Кроме тебя, как мне кажется. Ты боишься квизиции?
Брута смотрел в черные зрачки глаз с черными белками. А Ворбис глядел на круглое розовое лицо. Лица людей, говорящих с эксквизитором, обычно принимали особое выражение. Они становились тупыми, лишенными всяких чувств и немного блестели, поэтому даже эксквизитор-недоучка легко мог прочесть на них плохо скрытую вину. Брута выглядел запыхавшимся, но паренек почти всегда таким выглядел. Это было просто поразительно.
– Нет, господин, – ответил он.
– Нет?
– Квизиция защищает нас, господин. Так писал Урн, глава VII, стих…
Ворбис склонил голову набок.
– Я знаю, что он писал. Но ты когда-нибудь задумывался, что квизиция ведь может и ошибаться?
– Нет, господин.
– Но почему нет?
– Не знаю, господин Ворбис. Просто никогда не задумывался.
Ворбис сел за маленький письменный стол, который представлял собой доску, откидывающуюся от стены каюты.
– И ты прав, Брута, – кивнул он. – Потому что квизиция ошибаться не может. Все идет так, как того желает Бог. Невозможно представить, чтобы мир развивался по-другому, верно?
В сознании Бруты на мгновение всплыл образ одноглазой черепашки.
Брута никогда не умел врать. Истина порой казалась столь непостижимой, что он не видел причин еще больше усложнять ситуацию.
– Так учит нас Семикнижье, – пробормотал он.
– Если есть наказание, всегда есть преступление, – продолжал Ворбис. – Иногда они меняются местами, и преступление следует за наказанием, но это лишь доказывает предвидение Великого Бога.
– Так всегда говорила моя бабушка, – машинально произнес Брута.
– Правда? Расскажи мне еще об этой поразительной женщине.
– Она всегда порола меня по утрам, так как, по ее мнению, в течение дня я обязательно совершу что-нибудь, заслуживающее порки.
– Вот оно, наиболее полное понимание природы человека, – согласился Ворбис, подпирая голову ладонью. – Если бы не ее пол, этот маленький недостаток, из нее получился бы превосходный инквизитор.
Брута кивнул. О да, несомненно.
– А теперь, – промолвил Ворбис тем же мерным голосом, – расскажи, что видел в пустыне.
– Э… Было шесть вспышек, затем пауза, длившаяся пять ударов сердца. Затем восемь вспышек. Еще одна пауза, и еще две вспышки.
Ворбис задумчиво кивнул.
– Три четверти, – подвел итог он. – Хвала Великому Богу. Он опора и поводырь в трудные времена. Можешь идти.
Брута и не надеялся на то, что ему объяснят значение вспышек, поэтому не стал ни о чем расспрашивать. Вопросы задает квизиция. Именно этим она и знаменита.
На следующий день судно обогнуло мыс, вошло в Эфебскую бухту, и город появился перед ними белой кляксой, которую время и постоянно сокращавшееся расстояние вскоре превратили в ослепительно белые дома, усыпавшие гору.
Сержант Симони не отрывал от города глаз. За время путешествия Брута не обменялся с легионером и парой слов. Дружба между духовенством и военными не поощрялась; среди легионеров наблюдалась явная тенденция к нечестивости…
Команда начала подготовку к заходу в порт, Брута снова был предоставлен самому себе и мог внимательно понаблюдать за сержантом. Большинство легионеров не отличалось аккуратностью и грубо относилось к младшему духовенству. Но Симони был другим. Кроме всего остального, он просто сиял. Его нагрудник слепил глаза. А кожа была такой, словно ее чистили щеткой с мылом.
Сержант стоял на носу, пристально наблюдая за приближающимся городом. Необычно было видеть его без Ворбиса. Где бы ни находился Ворбис, сержант всегда стоял рядом, рука на мече, внимательно осматривая все вокруг… в поисках чего?
И всегда молчал, если к нему никто не обращался. Брута попытался проявить дружелюбие.
– Выглядит очень… белым, правда? – спросил он. – Город. Очень белый. Да, сержант Симони?
Сержант медленно повернулся и посмотрел на Бруту.
Взгляд Ворбиса наводил ужас. Ворбис смотрел прямо в голову, искал скрытые там грехи, а вы сами интересовали его только в качестве их носителя. Но взгляд Симони был пронизан чистой, простой ненавистью.
Брута сделал шаг назад.
– О… Прошу прощения, – пробормотал он и уныло отошел к корме, чтобы не попадаться легионеру на глаза.
А вскоре легионеров станет еще больше…
Эфебы уже ждали их. Солдаты выстроились на набережной и держали оружие так, словно ждали от вновь прибывших чего угодно, только не мирных переговоров. Солдат было много.
Брута тащился следом за остальными, а в голове его зудел черепаший голос.
– Итак, эфебы хотят мира, верно? – спрашивал Ом. – А вот мне так не кажется. Не похоже, что мы будем диктовать свои условия побежденной, сломленной армии. Скорее, это мы получили взбучку и не желаем ее повторения. И, по-моему, это мы просим мира. По крайней мере, у меня создается такое впечатление.
– В Цитадели все говорят, что мы одержали славную победу, – возразил Брута.
Он только что открыл в себе способность разговаривать, почти не шевеля губами. Ом, казалось, понимал его слова, как только они достигали голосовых связок.
Впереди за дьяконом тенью следовал сержант Симони, подозрительно рассматривавший каждого эфебского стражника.
– Самое смешное, – продолжал Ом, – кто-кто никогда не кричит о славных победах, так это победители. Потому что именно они видят, на что похоже поле битвы после ее окончания. Славными победами хвастаются только побежденные.
Брута не знал, что и сказать.
– Что-то не похоже на речь бога, – вымолвил он наконец.
– Это черепашьи мозги все портят.
– Что?
– Ты что, ничего не понимаешь? Тела предназначены не только для того, чтобы содержать твой мозг. Форма влияет на мышление. Во всем виновата эта вездесущая морфология.
– Что?
Ом вздохнул:
– Если я не сосредоточиваюсь, то начинаю думать как типичная черепаха.
– То есть медленно?
– Нет! Все черепахи крайне циничны. Всегда ожидают самого худшего.
– Почему?
– Ну, не знаю. Наверное, горький опыт подсказывает.
Брута разглядывал Эфеб. По обе стороны дипломатической колонны маршировали стражники в шлемах с перьями, похожими на хвосты испуганных лошадей. С обочины на гостей смотрели несколько граждан Эфеба. Выглядели они удивительно похожими на сограждан Бруты, а не на каких-то там двуногих монстров.
– Они – люди, – удивился он.
– Пятерка тебе за сравнительную антропологию.
– А брат Нюмрод говорил, что эфебы едят человеческое мясо, – вспомнил Брута. – А он никогда не лжет.
Маленький мальчик задумчиво разглядывал Бруту и самозабвенно ковырялся в носу. Если это и был демон в человеческом обличье, то актером он был превосходным.
Вдоль дороги через равные промежутки стояли постаменты со статуями. Брута раньше никогда не видел статуй, за исключением, конечно, статуй семиархов, но эти были совсем другими.
– Кто это? – спросил Брута.
– Ну, пузатый в тоге – это Тувельпит, Бог Вина. В Цорте его называют Смимто. Та девка с прической – Богиня Любви Астория. Полная дура. А вон тот страшный – Бог-Крокодил Оффлер. Но этот парень не местный, клатчский, однако, прослышав о нем, эфебы решили, что он им вполне подходит. Обрати внимание на зубы. Хорошие зубки. Классные зубки. А та с прической, похожей на змеиную яму…
– Ты говоришь так, словно они настоящие.
– Они и есть настоящие.
– Нет бога, кроме тебя. Ты сам сказал это Урну.
– Я несколько преувеличил. Но они, конечно, не так хороши, как я. Тоже мне бог – все время сидит и играет на флейте или гоняется за доярками! Я бы не назвал такое поведение божественным. А ты бы назвал? Лично я – нет.
Дорога круто поднималась, огибая каменистый холм. Казалось, большая часть города была построена на каменистых выступах или выдолблена в самой скале, таким образом внутренний пол одного жилища являлся крышей другого. Дороги скорее напоминали низкие ступени, не представлявшие никаких неудобств для людей или ослов, но убийственные для повозок. Эфеб был городом пешеходов.
Люди наблюдали за процессией молча, как и статуи богов. В Эфебе богов было не меньше, чем в иных городах – крыс.
Брута взглянул на лицо Ворбиса. Эксквизитор смотрел прямо вперед. Интересно, что он видит…
Все вокруг было настолько странным и незнакомым!
И, разумеется, дьявольским. Хотя каменные боги нисколько не походили на демонов, Брута словно наяву услышал голос брата Нюмрода, говоривший, что именно это и делает их еще более демоническими. Грех подкрадывается к тебе, прикинувшись волком в овечьей шкуре.
У одной из богинь, как заметил Брута, были серьезные проблемы с одеждой; если бы ее увидел брат Нюмрод, он бы сразу поспешил куда-нибудь в уединенное место, чтобы отдохнуть там чуток.
– Это Петулия, Богиня Продажного Расположения, – пояснил Ом. – Почитается дамами ночи – ну и любого другого времени суток, если ты меня понимаешь.
Брута в изумлении открыл рот.
– У них и для крашеных распутниц есть специальная богиня?
– А почему нет? Очень набожные люди, как я понимаю. Любят они… это, того… в общем-то, кто не прочь полюбоваться на… Послушай, вера есть вера, и разбрасываться ею не стоит. Какая-никакая, а специализация. Безопасность… Минимальный риск, гарантированный доход. Возьмем, к примеру, бога, покровительствующего салату. Я не имею в виду, что все боги просто мечтают стать повелителями салата. Ты просто находишь деревеньку, занимающуюся выращиванием салата, и зависаешь там. Боги грома приходят и уходят, но именно к тебе обращаются люди при каждом нашествии салатной мушки. Нужно отдать… гм… должное Петулии. Она нашла хорошую нишу на рынке и заполнила ее.
– А что, Бог Салата действительно существует?
– А почему он не должен существовать? Можно быть богом чего угодно, главное – чтобы как можно больше людей в тебя верили…
Ом резко замолчал – интересно, понял ли Брута то, что он случайно сказал? Но голова Бруты была занята другими мыслями.
– Это неправильно. Нельзя так относиться к людям, ведь… Ой.
Брута воткнулся в спину одного из поддьяконов. Отряд остановился, потому что остановился эфебский эскорт, но в основном потому, что по улице бежал человек.
Он был довольно стар и во многих аспектах напоминал жабу, которую долго-долго высушивали. Что-то в его облике заставило бы вас вспомнить словечко «шустрый», но в настоящий момент, скорее всего, напрашивались описания «в чем мать родила» и «промокший до костей», причем оба понятия полностью соответствовали действительности. Правда, он был в бороде. Такую бороду, как была у него, можно легко использовать как плащ-палатку.
Нисколечки не смущаясь, человек пронесся по улице и затормозил у гончарной лавки. Гончара явно не взволновал тот факт, что к нему обращается какой-то голый и мокрый тип. На самом деле никто на улице не обращал на человечка ни малейшего внимания.
– Будь добр, горшок номер девять и веревку! – рявкнул старик.
– Сию секунду, господин Легибий.
Гончар достал из-под прилавка полотенце. Старик с рассеянным видом принял его. У Бруты сложилось впечатление, что подобное происходит не в первый раз.
– А также рычаг бесконечной длины и надежную точку опоры, – продолжил Легибий, вытираясь.
– У меня есть только то, что ты видишь, господин. Горшки и обычные хозяйственные товары, аксиоматические механизмы сейчас в дефиците.
– А кусочек мела у тебя имеется?
– Остался с прошлого раза, – ответил гончар.
Старичок взял мел и принялся чертить на ближайшей стене треугольники. Потом взгляд его случайно упал вниз.
– Почему на мне нет одежды? – осведомился он.
– Мы снова принимали ванну? – спросил гончар.
– Я оставил одежду в ванне?
– Думаю, когда ты был в ванне, тебе пришла в голову очередная замечательная идея, – подсказал гончар.
– Правильно! Правильно! Мне пришла в голову прекрасная идея, как перевернуть мир! – воскликнул Легибий. – Простой принцип рычагов. Должен работать идеально. Осталось только уточнить технические детали.
– Замечательно. Зимой можно будет туда, где теплее, – согласился гончар.
– Могу я одолжить у тебя полотенце?
– Оно и так твое, господин Легибий.
– Правда?
– Ты забыл его здесь в прошлый раз. Помнишь? Когда тебе в голову пришла идея устройства маяка?
– Чудесно, чудесно. – Легибий завернулся в полотенце и провел на стене еще несколько линий. – Замечательно. Я пришлю кого-нибудь забрать стену.
Он обернулся и, казалось, только что заметил омниан, присмотрелся и пожал плечами.
– Гм-м, – только и сказал он и зашагал прочь.
Брута подергал за плащ одного из эфебских солдат.
– Прошу прощения, но почему мы остановились?
– Мы обязаны уступать дорогу философам, – пояснил солдат.
– А кто такой философ? – спросил Брута.
– Тот, у кого хватило ума подыскать себе непыльную работенку, не связанную с подъемом тяжестей, – раздался голос в его голове.
– Безбожник в поисках справедливой участи, которой он, несомненно, заслуживает, – ответствовал Ворбис. – Выдумщик заблуждений. Они слетаются в этот проклятый город, как мухи на навозную кучу.
– На самом деле все дело в климате, – пояснила черепашка. – Сам подумай. Если у тебя есть склонность выпрыгивать из ванны и бежать по улице каждый раз, когда в голову приходит блестящая идея, вряд ли ты захочешь жить в холодном климате. Если бы такие люди жили в холодном климате, они бы давно вымерли. Обычный естественный отбор, не более. Эфеб знаменит своими философами. Это даже лучше, чем уличный театр.