Приключения Эмиля из Лённеберги Линдгрен Астрид

Альфред и Лина отправились проведать Маркуса и Юлан, а заодно и перекусить. Корзинка с едой, которую они привезли с собой из дому, стояла в коляске. По правде говоря, Эмиль охотнее всего пошёл бы с ними, но он вспомнил, что должен быть с мамой и папой на обеде у фру Петрель. Эмиль огляделся по сторонам, но папы не увидел. Хочешь верь, хочешь нет, но папа опять как сквозь землю провалился. Он словно растворился в разноцветной толпе крестьян, торговок сладостями, гончаров, пряничников, жестянщиков, продавцов воздушных шаров, карманных воришек и прочего рыночного люда.

– Ну что у него за привычка такая – вечно куда-то пропадать, – ворчал Эмиль. – Вот поеду в другой раз в город, оставлю его дома, пусть подумает, как себя вести.

Но на этот раз, оставшись один, Эмиль не растерялся. В Виммербю он уже не раз бывал, город в общем-то знал и представлял себе, где живёт фру Петрель. Её маленький, беленький домик с застеклённой терраской стоял где-то неподалёку от Большой улицы.

«Я его быстро найду!» – подумал Эмиль.

Фру Петрель была одной из самых важных дам в городе, и было не совсем ясно, как она снизошла до скромных жителей хутора Катхульта. Откровенно говоря, я не думаю, что она пригласила к себе на обед Свенсонов только потому, что мама Эмиля всегда приносила с собой в подарок фру Петрель прекрасную домашнюю колбасу. Трудно себе представить, что фру Петрель была так уж охоча до колбасы, дело скорее заключалось в том, что всякий раз, когда Свенсоны устраивали в Катхульте деревенские пиры, они непременно приглашали к себе эту почтенную даму из города Виммербю, и уж там, на хуторе, она всласть наедалась и колбасы, и студня, и жареной телятины, и всяких других деревенских блюд.

«Но ведь неприлично всегда ездить к ним в гости, – рассуждала фру Петрель, – и никогда не звать их к себе. Должна же быть справедливость!» Поэтому она и выбрала ярмарочный день, когда все смоландские крестьяне приезжают в город, и пригласила семью Свенсонов к себе на обед к двенадцати часам дня. Она собиралась угостить их рыбным пудингом и черничным киселём. Сама же фру Петрель в одиннадцать часов с удовольствием съела изрядную порцию холодной телятины и большой кусок марципанового торта, так что рыбный пудинг ей уже есть не хотелось. Да и как бы это выглядело, если б хозяйка дома с прожорливостью накинулась на блюдо, которым угощала гостей. Нельзя же быть такой негостеприимной!

Папа Эмиля, мама Эмиля и сестрёнка Ида уже сидели за накрытым столом на террасе, а Эмиля всё не было.

– Ну что за мальчишка! Опять куда-то пропал. Его искать что иголку в сене, – сказал папа Эмиля.

Мама Эмиля решила всё же немедленно пойти на рыночную площадь искать Эмиля, хотя папа Эмиля уверял, что он прямо с ног сбился в поисках сына и всё без толку. Но тут фру Петрель сказала:

– Кто хоть немного знает вашего Эмиля, тот может не сомневаться, что он сам найдёт сюда дорогу.

И фру Петрель оказалась права. В эту минуту Эмиль как раз подошёл к дому фру Петрель. Но тут произошла одна история, которая, как ты уже сообразил, его задержала.

Напротив дома фру Петрель стоял дом бургомистра. Это был очень красивый дом, окружённый фруктовым садом. И вот в этом саду между яблонями ходил на высоченных ходулях мальчик. Звали его Готтфрид, и был он сыном бургомистра. Готтфрид загляделся на Эмиля, потерял равновесие и тут же нырнул вниз головой в сиреневый куст. Если ты хоть раз в жизни ходил на ходулях, то тебе не надо объяснять, как важно при этом удерживать равновесие, потому что ходули – очень длинные жерди, к которым на большой высоте от земли прибиты дощечки для ног, – весьма неустойчивы.

Готтфрид тут же поднялся, высунул голову из куста и снова как зачарованный уставился на Эмиля. Когда случайно встречаются двое мальчишек, сделанных, как говорится, из одного теста, у них прямо глаза разгораются. Готтфрид и Эмиль глядели друг на друга и молча улыбались.

– Отличная кепочка, – сказал наконец Готтфрид. – Дашь поносить?

– Ага, – ответил Эмиль. – А ты дашь походить на ходулях?

Обмен пришёлся обоим по душе.

– Только вряд ли ты сможешь на них ходить, – предупредил Готтфрид. – Это надо уметь!

– Что? – воскликнул Эмиль. – Сейчас увидишь!

Готтфрид и не думал, что Эмиль такой решительный. В мгновение ока он вскочил на ходули и, представь себе, побежал, ловко лавируя между деревьями.

О том, что он должен явиться на обед к фру Петрель, Эмиль совершенно забыл.

А на застеклённой террасе её дома родители Эмиля и сестрёнка Ида тем временем быстро расправились с рыбным пудингом. На столе появилась миска, до краёв наполненная черничным киселём.

– Кушайте на здоровье, – сказала фру Петрель. – Я вижу, на аппетит вы пожаловаться не можете!

А сама она, как ты знаешь, была уже сыта и не только к пудингу, но и к киселю даже не притронулась. Зато болтала она без умолку. И уж конечно, всё об одном – о комете!

– Какой ужас! – сказала она. – Вот прилетит комета, и наша Земля погибнет.

– Да, кто знает, может, этот черничный кисель – последнее, что нам доведётся съесть в этой жизни, – сказала мама.

Тут папа Эмиля торопливо протянул свою тарелку.

– Пожалуйста, подлейте мне ещё киселя, – попросил он фру Петрель. – На всякий случай, про запас.

Но прежде чем фру Петрель успела выполнить его просьбу, произошло нечто страшное. Раздался звон, потом крик, что-то огромное влетело через застеклённую раму террасы и плюхнулось на стол. Весь пол был засыпан осколками, а стены забрызганы киселём.

– Комета! – не своим голосом завопила фру Петрель и, потеряв сознание, упала со стула.

Но это была не комета, а просто Эмиль, который, потеряв равновесие на ходулях, как пушечное ядро влетел на террасу головой вперёд и угодил прямо в миску с киселём – брызги так и полетели во все стороны.

Ах, что тут началось! И не расскажешь! Мама Эмиля кричала, папа Эмиля стоял красный как рак, а сестрёнка Ида рыдала. Только фру Петрель сохраняла спокойствие – она ведь лежала на полу без сознания.

– Скорей на кухню за холодной водой! – скомандовал папа Эмиля. – Ей надо смочить лоб.

Мама со всех ног бросилась на кухню, а папа побежал за ней с криком, что нельзя терять ни секунды.

Тем временем Эмиль кое-как вытащил голову из миски – лицо его было всё синее от киселя.

– Почему ты всегда так жадно ешь? – спросила сестрёнка Ида.

Эмиль не ответил на этот вопрос, он думал о другом.

– Готтфрид прав, – сказал он со вздохом. – На ходулях нельзя перепрыгнуть через забор. Я сам это доказал.

Но тут он увидел, что фру Петрель лежит на полу без сознания, и исполнился к ней жалости.

– Почему не несут воды! – возмутился он. – Нельзя терять ни минуты!

Недолго думая Эмиль схватил со стола миску и вылил весь оставшийся кисель фру Петрель на голову. И хочешь верь, хочешь нет, но это помогло!

– Ой! – воскликнула фру Петрель и вмиг встала на ноги.

Теперь всем ясно, что надо всегда варить побольше киселя на случай, если кто-нибудь упадёт в обморок.

– Я её уже вылечил, – гордо заявил Эмиль, когда его папа и мама с кувшином в руке вбежали на террасу. Но папа мрачно поглядел на Эмиля и сказал:

– Боюсь, ещё кого-то придётся полечить, как только мы вернёмся домой. В сарае!

У фру Петрель кружилась голова, а лицо её было синим от черничного киселя, как, впрочем, и лицо Эмиля. Мама Эмиля, со свойственной ей решительностью, быстро уложила фру Петрель на диван и, схватив первую попавшуюся щётку, взялась за дело.

– Тут необходимо убрать, – всё твердила она, скребя щёткой сперва фру Петрель, потом Эмиля, а потом и пол террасы.

Вскоре от черничного киселя нигде не осталось и следа, разве что чуть-чуть в левом ухе Эмиля. Мама вымела осколки стекла, а папа сбегал за стекольщиком, и он тут же вставил новые стёкла. Эмиль хотел было взяться ему помогать, но папа его и близко к стеклу не подпустил.

– Чтобы духа твоего тут не было! – заявил папа. – Исчезни и не появляйся, пока мы не поедем домой.

Эмиль ничего не имел против того, чтобы исчезнуть. Ему очень хотелось поближе познакомиться с Готтфридом. Но он был голоден. Ведь он целый день ничего не ел, не считая того глотка киселя, который ему пришлось проглотить, когда он угодил головой в миску.

– У вас в доме есть какая-нибудь еда? – спросил он Готтфрида, который всё ещё стоял у забора бургомистерского сада.

– Ещё бы! – воскликнул Готтфрид. – Сегодня папе исполнилось пятьдесят лет, и у нас будут гости. Целый день на кухне готовили.

– Отлично! – обрадовался Эмиль. – Я готов перепробовать все блюда, чтобы сказать, где недосол!

Готтфрид тут же отправился на кухню и вернулся с тарелкой, полной всяких вкусных вещей – тут была и колбаса, и биточки, и маленькие пирожки. Мальчики стояли друг против друга по обе стороны забора и уплетали всё это с отменным аппетитом. Эмиль не мог нарадоваться на своего нового друга, он был на верху блаженства.

– А вечером у нас будет фейерверк, – сказал Готтфрид, дожёвывая пирожок. – Да ещё какой! Такого большого никогда и не бывало в Виммербю.

Эмилю за всю его жизнь ещё ни разу не довелось повидать фейерверк – такого безумства никто не позволял себе в Лённеберге, – и ему стало очень грустно, что он не увидит гигантского фейерверка – ведь родители отправятся домой ещё засветло.

Эмиль вздохнул. Нет, день ярмарки оказался для него весьма печальным. Лошади не купили, фейерверка он не увидит. Только одни огорчения, да ещё дома его ожидает сарай. Удачно съездил, ничего не скажешь!

Эмиль мрачно попрощался с Готтфридом и отправился искать Альфреда, своего друга и утешителя в тяжёлые минуты.

Но где теперь найдёшь Альфреда? Везде полным-полно народу – тут и местные жители, и крестьяне, приехавшие на ярмарку. Разыскать в этой толчее Альфреда нелегко, но Эмиль, как ты знаешь, не из тех, кто сдаётся. Поэтому он упорно кружил по городку, правда не отказывая себе при этом в удовольствии иногда пошалить. Но эти шалости никогда не были описаны в синей тетради – ведь про них никто не знал, и мы не узнаем. Короче говоря, Альфреда он так и не нашёл.

В октябре рано темнеет. Сгущались сумерки, и крестьяне, приехавшие на ярмарку, начали понемногу разъезжаться. Казалось бы, и жителям Виммербю пора было разойтись по домам. Ничуть не бывало. Все они явно хотели ещё повеселиться: смеяться, кричать и гулять. Да оно и понятно! Ведь что это за день! День ярмарки, день рождения бургомистра, а может, вообще последний день жизни на Земле, если комета и в самом деле появится. Сам понимаешь, с каким увлечением жители Виммербю бродили в сумерках по улицам, ожидая сами не зная чего – то ли праздника, то ли катастрофы. Люди и веселились, и боялись, они шумели и суетились больше обычного. Все высыпали на улицу, а в домах было тихо и пусто, там остались одни только кошки и кое-где ещё, может, старушки с маленькими детьми на руках.

Если тебе доводилось болтаться без дела в таком вот маленьком городишке, как Виммербю, да ещё в день ярмарки, ты знаешь, как весело бродить по узким, мощённым булыжником улочкам и глядеть в окна домишек на бабушек, внуков и кошек, а то и прокрадываться через приоткрытые ворота в чужие тёмные дворы, где крестьяне оставляли на день свои телеги и теперь, перед тем как запрягать и ехать домой, пьют впопыхах пиво прямо из бутылок.

Эмилю очень нравилось так вот шататься. Он быстро забыл про своё дурное настроение, да и знал, что рано или поздно всё равно найдёт Альфреда. Конечно, он продолжал его искать, но сперва нашёл при этом вовсе не его…

Шагая по тёмному переулочку, он услышал, что в одном из дворов, окружённых высоким забором, происходит что-то невообразимое: оттуда доносились истошные крики и ржание лошади. Эмиль тут же юркнул в ворота, чтобы поглядеть, что там делается. И то, что он увидел, странным образом вселило в него надежду: во дворе была кузница, и в отсвете пламени он узнал «свою» лошадь. Да-да, ту самую трёхлетнюю каурую лошадку, которая утром так ему полюбилась. Вокруг неё толпились парни, и все они кричали и ругались. А знаешь, почему они сердились? Потому что лошадка никак не давала себя подковать. Как только кузнец пытался поднять ей ногу, она начинала так рьяно ржать и лягаться, что парни, взявшиеся помочь, тут же отскакивали в сторону. Кузнец в растерянности чесал затылок.

– Много лошадей подковал я на своём веку, – сказал он, – но такой ещё не встречал.

Может, ты не знаешь, кто такой кузнец? Это человек, который подковывает лошадей, потому что лошадям, как и тебе, нужны ботинки, не то они повредят себе копыта, начнут спотыкаться и хромать. Но у них, конечно, не такие ботинки, как у тебя, а особым образом изогнутые железки, которые кузнец прибивает им прямо к копытам. Эти гнутые железки называются подковами. Вспомни, может, ты когда-нибудь и видал подкову?

Но каурая лошадка явно решила, что подковы ей ни к чему. Пока никто не касался её задней ноги, она стояла тихо и смирно, но как только кузнец подходил к ней и дотрагивался до неё, она снова начинала лягаться. И хотя её старались удержать с полдюжины крепких ребят, она мгновенно освобождала ногу, а все в страхе разлетались в разные стороны. Торговец, купивший эту лошадь, злился всё больше и больше.

– Сейчас сам сделаю! – крикнул он в гневе и схватил её своими огромными ручищами за заднюю ногу, но она так брыкнулась, что он тут же очутился в лохани с дождевой водой.

– Вот так и будет, – сказал один из парней. – Поверьте, эту лошадь подковать не удастся. У нас в Туне уже раз двадцать пробовали, но ничего не получилось.

Тут торговец понял, что его надули, и разозлился пуще прежнего.

– Пусть эту лошадь берёт кто хочет! – закричал он. – Глаза б мои на неё не глядели!

И кто же тут объявился? Ну конечно, Эмиль.

– Я могу её взять, – сказал он.

Торговец только расхохотался в ответ:

– Ты, карапуз?

Он ведь и не думал отдавать лошадь, а сказал это так, в сердцах, но раз столько народу слышало его слова, ему теперь надо было достойно выйти из положения. Поэтому он заявил:

– Что ж, получишь лошадь, если будешь её держать, пока мы её подкуём.

И все расхохотались над этой шуткой – ведь они сами пробовали её удержать и убедились, что эту лошадь подковать невозможно.

Но не думай, что Эмиль был дурачком. Он ведь очень много знал про лошадей, и, когда каурая лошадка ржала и брыкалась, едва к ней прикасались, Эмиль подумал: «Она ведёт себя точь-в-точь как Лина, когда ей щекотно».

Так оно и было, но никто, кроме Эмиля, этого не понял. Лошадь эта просто не выносила щекотки. Поэтому стоило до неё дотронуться, как она брыкалась и ржала. Ведь и Лина прыгала и хохотала до упаду, едва к ней прикасались… Ну, сам знаешь, что значит бояться щекотки!

Эмиль смело подошёл к лошади и обхватил её морду своими маленькими, но сильными руками.

– Послушай-ка, – сказал он, – я хочу тебя подковать, а ты не брыкайся. Обещаю тебе, что не будет щекотно.

И знаешь, что Эмиль сделал? Он ловким движением взял лошадь за копыто и приподнял её заднюю ногу. А лошадь стояла как ни в чём не бывало, только голову повернула, словно хотела поглядеть, что это он собрался делать с её ногой.

Я тебе объясню, в чём тут штука: копыто у лошади так же нечувствительно к щекотке, как у тебя, скажем, ногти, а потому, сам понимаешь, брыкаться и ржать ей было незачем.

– Будь добр, – сказал Эмиль, обращаясь к кузнецу, – подкуй её, я держу.

Все так и ахнули. А Эмиль, словно не замечая всеобщего восхищения, помог кузнецу подковать все четыре ноги.

Когда с этим было покончено, торговец помрачнел. Он помнил, что обещал, но не собирался выполнять своего обещания. Он достал бумажник, вынул из него бумажку в пять крон и протянул её Эмилю.

– Этого хватит? – спросил он.

Но тут стоящие вокруг крестьяне возмутились, они считали, что от своего слова нельзя отказываться.

– Так ты не отделаешься, и не надейся! – кричали они. – Отдай мальчишке лошадь, ты же обещал!

Торговец решил, что лучше уступить. Он был богат, все это знали, и не сдержать своего слова на глазах у людей ему было стыдно.

– Ладно, не обеднею я из-за этих трёхсот крон, – сказал он и махнул рукой. – Бери эту злосчастную лошадь, и чтоб духа твоего тут не было!

Представляешь, как обрадовался Эмиль! Он вскочил на свою лошадь и выехал за ворота с важным видом, будто генерал. Все его поздравляли, а кузнец сказал:

– Вот какие дела случаются на ярмарке в Виммербю!

Эмиль скакал верхом, сияя от счастья и гордости, и люди расступались, а на Большой улице, где было больше всего народу, он встретил Альфреда.

Альфред, увидев Эмиля, застыл на месте, он глазам своим не поверил.

– Что это?! – воскликнул он. – Чья эта лошадь?

– Моя, – скромно сказал Эмиль. – Её зовут Лукас, и она так же боится щекотки, как Лина.

Тут к Альфреду подбежала Лина и схватила его за руку.

– Нам надо ехать, – сказала она. – Хозяин уже запрягает.

Да, веселью настал конец, всем обитателям хутора Катхульт пора было возвращаться домой. Но Эмиль обязательно хотел показать Готтфриду свою лошадь.

– Скажи папе, что я вернусь через пять минут! – крикнул он и повернул лошадь. Громко цокая копытами, она поскакала в сторону бургомистерского сада.

Октябрьская темень окутала дом и сад бургомистра, но все окна были ярко освещены, и оттуда доносились смех и голоса. Праздник был в полном разгаре.

Готтфрид играл в саду. Званые вечера он не любил – куда интереснее ходить на ходулях. Но, когда он увидел Эмиля верхом на лошади, он опять упал в сиреневый куст.

– Чья это лошадь? – спросил он, тут же высунув голову из куста.

– Моя, – ответил Эмиль. – Это моя лошадь.

Сперва Готтфрид никак не мог в это поверить, но, когда в конце концов понял, что это правда, он прямо обезумел. Разве он не просил у папы лошади? Ведь каждый день с утра до вечера просил, и всякий раз папа ему отвечал: «Ты ещё слишком мал. Ни у одного мальчика твоего возраста нет своей лошади!»

Оказывается, это ложь, ложь! Вот папа увидит Эмиля и сам в этом убедится! Если, конечно, у него есть глаза и если он согласится выйти из дому, чтобы поглядеть.

А он, как назло, сидит сейчас за столом и пирует, сидит среди дураков, которым только и дела что есть, пить да произносить речи.

– Нет, я не смогу вытащить его из-за стола, – мрачно сказал Готтфрид, и глаза его наполнились слезами.

Эмилю стало жаль Готтфрида – его друг готов был расплакаться. Что ж, раз бургомистр не может выйти посмотреть на лошадь, лошадь сама придёт к бургомистру. Это проще простого – подняться по ступенькам крыльца, войти в дверь, миновать прихожую и очутиться в столовой.

Если тебе довелось когда-нибудь побывать на пиру, на котором вдруг появляется лошадь, то ты знаешь, что гости в таких случаях так и ахают, будто они никогда в жизни не видели лошади.

Так повели себя гости и на пиру у бургомистра. Но больше всех был поражён сам бургомистр. Он так и подпрыгнул от неожиданности и подавился куском мяса. Поэтому он ничего не ответил, когда Готтфрид крикнул:

– Ну что, теперь убедился? А ещё говорил, что ни у одного мальчика на свете нет своей лошади!

Но, оправившись от первого шока, гости очень обрадовались, что на пир пришла лошадь. Да оно и понятно – ведь лошади такие чудные животные. Все так и норовили погладить Лукаса. А Эмиль сидел у него на спине и счастливо улыбался. Пусть все гладят его лошадь, он не против.

Но тут из-за стола встал старый майор – ему захотелось показать, что он большой знаток лошадей. Он решил ущипнуть Лукаса за заднюю ногу – он ведь не знал, что Лукас боится щекотки!

Бургомистру удалось наконец кое-как справиться с мясом, и он уже собирался что-то ответить Готтфриду, но как раз в это мгновение майор ущипнул Лукаса. Копыта мелькнули в воздухе и опустились на маленький сервировальный столик, на котором стоял огромный торт со взбитыми сливками. Столик опрокинулся, а торт полетел через всю комнату и – шлёп! – угодил прямо в лицо бургомистру.

– Б-л-у-р-п… – послышалось из-под сливок.

И все начали хохотать. Они, видно, просто не знали, что ещё им делать. Не смеялась только жена бургомистра.

Видно, она боялась, вдруг он, бедняга, не увидит, что происходит на пиру в честь его дня рождения.

Но тут Эмиль вспомнил, что ему пора возвращаться домой, в Лённебергу, и поскакал во двор. Готтфрид помчался за ним – ведь с папой, вымазанным сливками, всё равно не поговоришь, да к тому же он был просто не в силах расстаться с Лукасом. Эмиль ждал его у калитки, чтобы попрощаться.

– Какой ты счастливый! – сказал Готтфрид и в последний раз потрепал Лукаса по шее.

– Это уж точно, – сказал Эмиль.

Готтфрид вздохнул.

– Зато у нас будет фейерверк, – тут же добавил он, чтобы хоть немного себя утешить. – Вот он!

Он указал Эмилю на стол в сиреневой беседке, где всё было приготовлено для фейерверка, и у Эмиля оборвалось сердце. Конечно, ему надо торопиться, но ведь он в жизни не видал фейерверка!

– Давай запустим хоть одну ракету? – предложил он. – Я проверю, хватает ли там пороха.

Готтфрид нерешительно взял пакетик со стола.

– Только вот эту, самую маленькую, – сказал он.

Эмиль кивнул и слез с лошади.

– Да, только вот эту. Дай спичку!

Готтфрид дал ему спичку. И – пах, пах! – маленький сверкающий диск полетел в небо, стал кружиться и кувыркаться. О да, сомнений быть не могло, пороха там было достаточно. А когда диск вволю накрутился, он прыгнул назад, на стол в саду, к остальным ракетам. Я думаю, ему не хотелось оставаться одному. Но этого не заметил ни Эмиль, ни Готтфрид, потому что они услышали, что их кто-то громко окликает. Это был бургомистр, который выбежал на крыльцо, чтобы с ними поговорить. Он уже стёр с лица почти все сливки, только уши ещё белели в октябрьской темноте.

А по улицам Виммербю всё ещё ходили люди, смеялись, болтали и кричали и по-прежнему не знали, чего они ждут – праздника или беды.

И вот тут-то и началось! Началось нечто ужасное, то самое, что все так долго ожидали с тайным страхом. По небу, как раз над крышей дома бургомистра, вдруг заполыхали, затрещали разноцветные, извивающиеся огненные змеи: воздух засверкал и раскалился, как уголья в печке, клокочущее пламя заметалось по всему небосводу. Раздался оглушительный грохот, и все жители Виммербю окаменели в предчувствии катастрофы.

– Комета! – послышались надрывные крики. – Мы погибли!

Поднялся истошный вой и плач. Горожане думали, что настал их последний час. И кто их осудит? Они с перепугу голосили, метались по улицам, а самые слабонервные даже падали в обморок. Только фру Петрель невозмутимо сидела на своей застеклённой террасе и с интересом смотрела на полыхающее небо.

– Я больше не верю ни в какую комету, – сказала она кошке. – Бьюсь об заклад – это работа Эмиля.

И фру Петрель, как ты и сам догадался, словно в воду глядела. Конечно, это Эмиль, запустив свою петарду, расцветил небо разноцветными огненными всполохами. Хорошо что бургомистр как раз в этот момент случайно выбежал из дому, а то бы он так и не увидел фейерверка в свою честь. Он стоял задрав голову, а кругом всё трещало и сверкало, и бургомистр всё время опасался, что какая-нибудь яркая звёздочка, того и гляди, опалит ему волосы. Эмиль и Готтфрид решили, что бургомистр не нарадуется этому зрелищу – так он крякал. Правда, когда дымящаяся оболочка петарды угодила ему за пазуху, он явно рассердился. А то чего бы он завопил и бросился к бочке с водой? Почему бы он стал совать руку в бочку?

Бургомистр, видно, не знал, что с петардами так не поступают, что в воде они тут же гаснут, не доставив никому никакой радости. Жаль, что он такой недогадливый.

– Зато настоящий фейерверк увидел, – сказал Эмиль, лёжа рядом с Готтфридом за дровяным сараем.

Они отлично понимали, что пока им лучше никому на глаза не показываться.

– Это точно, – подтвердил Готтфрид. – Фейерверк ты увидел.

Они молча лежали и ждали. А ждать им, собственно, было нечего. А может, просто выжидали, пока бургомистр перестанет метаться по саду, словно огромный разъярённый шмель.

Когда полчаса спустя жители Катхульта ехали домой, все шипящие змеи и раскалённые шары давно уже погасли. Только настоящие тихие звёзды мерцали в небе. Тёмной лентой лежала перед ними дорога, по бокам её чернел лес. Эмиль скакал впереди на своём коне и чувствовал себя по-настоящему счастливым. Он громко пел:

А папа сидел на переднем сиденье коляски и правил Маркусом и старой Юлан. Он был очень доволен своим сыном. Правда, Эмиль чуть не свёл с ума фру Петрель, да, пожалуй, и всех жителей Виммербю своими проказами, но всё же каурая лошадь досталась ведь им, а не кому другому! А это было важнее всего.

«Второго такого мальчишки не сыщешь во всём Смоланде, – думал папа Эмиля. – На этот раз не буду его запирать в сарай!» Папа Эмиля был в таком весёлом настроении ещё и потому, что перед самым отъездом из Виммербю повстречал приятеля, который угостил его кружкой – а может, и двумя – пива. Вообще-то он ненавидел выпивку, не такой он был человек, папа Эмиля, чтоб выпивать, но когда тебя угощают от души – дело другое. Как тут откажешься?

Папа Эмиля бодро пощёлкивал кнутом и тоже распевал:

– Я еду, еду, еду в Катхульт… Я еду, я еду…

– Вот это да! К счастью, ярмарка бывает не каждый день, – сказала мама. – Как приятно возвращаться домой!

У неё на коленях спала сестрёнка Ида. Даже во сне она не выпускала из рук фарфоровую корзиночку с фарфоровыми розочками, на которой было написано: «В память о Виммербю».

Если ты думаешь, что Эмиль, получив лошадь, перестал проказничать, то ошибаешься. Два дня он только и делал что скакал с утра до ночи на Лукасе, но на третий, то есть 3 ноября, он уже взялся за старое. То, что он в тот день натворил… ха-ха-ха, не могу удержаться от смеха, когда вспоминаю про это! Как раз в этот-то день Эмиль… но нет, стоп. Стоп! Ведь я обещала маме Эмиля никогда не рассказывать, что он выкинул 3 ноября, потому что именно после этого случая жители Лённеберги собрали, как ты помнишь, деньги, чтобы отправить его в Америку. Мама Эмиля и вспоминать этот день не хочет, она даже не записала его в синюю тетрадь, так зачем же мне о нём рассказывать? Зато ты можешь узнать, что Эмиль натворил в декабре, незадолго до Нового года.