Отступник Седов Б.

– Слышь, давай заедем к Ботвиннику, может, наш клиент уже созрел.

Присутствующие согласились, и через полминуты «БМВ-316» и «восьмерка», в которых сидели в общей сложности шесть человек, резко отъехали от поребрика, помешав всем, кто двигался в это время по Загородному. Из «БМВ» высунулся конкретный пацан и проорал в адрес едва не врезавшегося в него «Москвича»:

– Ты смотри, куда едешь, козел!

Ботвинник был владельцем подвального шалмана самого низкого пошиба. Его заведение находилось на улице Правды, между общественным туалетом и пунктом приема вторсырья. Девять выщербленных ступенек, на которых можно было свернуть хоть ногу, хоть шею, вели в вонючий подвал, отделанный грязным, как совесть гаишника, кафелем. Четыре ободранных столика, несколько стульев и прилавок, за которым стоял сам хозяин, составляли интерьер этого любимого местными алкоголиками и бомжами заведения.

Водку, предлагавшуюся неразборчивым посетителям, производили в еще более трущобном подвале напротив, а бутерброды лучше было употреблять с закрытыми глазами и с зажатым носом. Как рыбий жир. Над входом в шалман была светящаяся надпись «Три медведя».

При чем здесь медведи, не знал никто.

За дверью, ведущей в кулуары этой вонючей норы, находилось некое подобие кухни, в углу которой, уронив голову на жирный алюминиевый стол, спал на стуле повар. Он же был уборщиком, вышибалой и время от времени курьером, переходя улицу и закупая в подвале напротив левую водку, сильно отдававшую ацетоном.

За следующей дверью начинались катакомбы. В темных извилистых коридорах, где под ногами хлюпала вода, а из темных закоулков пахло дерьмом, имелись разные таинственные двери. За одной из них, прикованный наручниками к батарее, на грязном полу сидел человек. Это и был тот самый клиент, которого имел в виду Толян, только что просадивший деньги, отобранные вчера у доверчивого лоха, пожелавшего обменять валюту на улице.

Прикованный к батарее Георгий Александрович Садовский, пятидесяти пяти лет от роду, недавно открыл на Социалистической магазин садово-огородного инвентаря. Раньше он был геологом, но, сломав в скалах ногу, которую из-за начавшейся гангрены пришлось ампутировать, был вынужден сменить род деятельности. Десять лет, работая где придется, он копил деньги и теперь открыл бизнес, который был ему и по карману, и по здоровью.

Но недолго продолжалась его спокойная жизнь. Позавчера к нему в кабинет ввалились отморозки из бывшей армии ныне покойного Кислого и, поплевывая на пол, объяснили, что Бог велел делиться. При этом они назвали несуразную сумму. Садовский попытался объяснить им, что если и делиться, то нужно подождать, пока будет чем. Ему тут же объявили, что ждать никто не собирается и времени у него всего лишь три дня. Дальше пусть пеняет на себя.

Наивный Садовский пошел в милицию и рассказал о наезде. Его сочувственно выслушали и пообещали разобраться. Садовский вернулся в магазин, а через два часа отморозки пришли снова и со словами: «Ах ты, пидар, ментам жаловаться надумал» уволокли его в подвал и пристегнули к трубе. Объявив, что освобождение стоит пять тысяч долларов, они ушли, и вот уже вторые сутки, страдая от боли в культе, Садовский сидел на цементном полу и надеялся, что все каким-то образом обойдется.

Знахарь и Тимур подъехали в своем «БМВ» к залу игровых автоматов как раз в тот момент, когда конкретные пацаны отбывали в сторону шалмана «Три медведя».

Увидев их, Тимур изменившимся голосом сказал:

– Видишь этих?

– Вижу, – ответил Знахарь.

– Те двое, что в «восьмерку» залезают, – Буль и Мюллер. Это они в редакции мальков поубивали… А остальные четверо… Они такие же.

– Хорошо, что они уезжают отсюда, – кивнул Знахарь, – здесь слишком людное место. Поедем за ними, а там разберемся…

Тимур кивнул и сказал:

– Этого, в кепаре, я знаю отдельно.

И он рассказал о том, что видел беспредельщика в кепаре на улице, когда тот полез в ларек без очереди. Стоявший в очереди дедушка возмутился, и кепарь ударил его в лицо. Тимур тогда завелся и уже собрался было влезть в это дело, но нужно было срочно ехать и, ограничившись тем, что он хорошо запомнил рыло беспредельщика, Тимур свалил.

– Вот я ему, гниде, сейчас дедушку и припомню, – сказал Тимур и потрогал «вальтер» за пазухой.

Свернув на Социалистическую и проехав метров триста, «БМВ» и «восьмерка» остановились у входа в бар «Три медведя». Из них вылезли шестеро бандюганов и, угрожающе оглядываясь, начали спускаться в подвал. Когда последний из них скрылся за железной дверью шалмана, на противоположной стороне остановился темно-синий «БМВ», и из него вышли двое молодых мужчин.

Перейдя дорогу, они тоже посмотрели по сторонам и пошли вниз.

Впереди шел Тимур. Обернувшись на ходу, он сказал Знахарю:

– Ох, и чешутся у меня руки! Ну да сейчас я разомнусь, а ты посмотришь. Ну и прикроешь, в случае чего.

Знахарь только хмыкнул.

Когда они вошли в пропахший дрянью кабак, там уже было тесновато.

Трое бандитов, среди которых был Толян, уже прошли в катакомбы, чтобы поговорить с непонятливым Садовским. Еще трое стояли у стойки и здоровались со слегка нетрезвым Ботвинником. У самой двери за столиком сидел ханыга со своей распухшей, как утопленница, девушкой и копался в одном из полиэтиленовых мешков, стоявших на полу у его ног.

Стоявшие у стойки пацаны обернулись и увидели вошедшего в шалман крепкого рослого парня с самурайским лицом, внимательно рассматривавшего их, а за его спиной – хорошо одетого надменного господина в дымчатых очках, который держал руку за пазухой.

Внешний вид этой парочки совершенно не соответствовал рангу заведения, и братки сразу поняли, что эти люди пришли сюда вовсе не для того, чтобы распивать ботвинниковскую отраву. Несколько секунд все стояли молча, потом стоявший у стойки Буль сказал:

– Что, какие-нибудь проблемы?

Вместо ответа Тимур спросил:

– Здорово, Буль! Самсунга давно видел?

Буль слегка успокоился и ответил:

– Вчера вечером, а что?

Тимур помолчал и сказал:

– А то, что больше ты его не увидишь. Редакцию помнишь?

И тут же ударил Буля в челюсть.

Если бы это был удар человека обыкновенной подготовки, дело окончилось бы в худшем случае нокаутом.

Но Тимур привык бить навылет, и челюсть Буля сломалась в восьми местах. Кроме того, отлетев к стене, он сильно ударился головой о кафель и, потеряв сознание, рухнул на пол лицом вверх. Тимур сделал к нему шаг и упал на колени. Но не на пол, а Булю на грудь. Раздался отвратительный хруст, и грудь Буля провалилась. Изо рта потекла кровь, Буль дернул несколько раз рукой и откинул копыта.

Через секунду Тимур был уже на ногах и спокойно смотрел на остальных беспредельщиков. Те были в шоке. Наконец Мюллер обрел дар речи и, выкрикнув:

– Ты чо творишь, падла? – полез в карман.

Тимур схватил его за руку и дернул к себе.

Затем повернул ее каким-то хитрым образом и крутанулся вокруг своей оси. Опять раздался хруст, и Мюллер завопил благим матом. Его рука неестественным образом торчала теперь в сторону и вверх. Тимур схватил его одной рукой за грудь, другой за ширинку, приподнял вверх и с силой опустил спиной на край прилавка.

От этого у Мюллера сломался позвоночник, и он упал на пол, открыв рот и выпучив глаза. Он не мог двигаться. И никогда больше не смог, потому что Тимур поставил ногу ему на шею и сильно надавил. Шейные позвонки разошлись, и еще один подонок отправился к чертям.

К этому моменту Тимур уже вынул из-за пазухи «вальтер» и, направив его на стоявшего у стойки бандюка в понтовом кепаре, спросил:

– Дедушку помнишь?

– Какого дедушку? – изумленно спросил тот, совершенно не понимая, что происходит, и подвигаясь к двери в подсобку.

– Обыкновенного, – ответил Тимур, – старенького.

И выстрелил бандюку чуть пониже козырька.

Голова у того дернулась, и он, уже мертвый, упал за стойку, придавив ноги оцепеневшего от страха полупьяного Ботвинника.

Удалившиеся в глубину подвала и уже вошедшие в комнату, где на полу у батареи сидел измученный Садовский, братки собрались было начать прессовать его, как вдруг из торгового зала раздался крик, а затем, через несколько секунд – выстрел. Развернувшись, они бросились обратно, на ходу вынимая из карманов оружие. Два «макарова» и один нож – вот все, что у них было. Да еще неимоверный понт, буйно разросшийся на благодатной почве страха, который они внушали беззащитным и не способным сопротивляться насилию людям.

Первым из подсобки выскочил Толян и тут же получил в голову сразу из двух стволов. Выронив пистолет, он рухнул под ноги спешившему следом с ножом в руке Брателле. Брателла споткнулся и, упав мордой вниз, напоролся щекой на нож. Ему было больно, но недолго, потому что Знахарь дважды выстрелил ему в область левой лопатки.

Высунувшийся из коридора Мурзик увидел, что дело плохо, и тут же бросился обратно. Он рассчитывал выбраться через черный ход, дверь которого обычно была не заперта. Так бывало обычно, а сегодняшний день был совсем не обычным, так что ему не повезло. Подергав ее, Мурзик, матерясь, бросился обратно и, открыв заскрежетавшую железную дверь, спрятался в тесной и темной кладовой.

Тимур, держа в руках оружие, осторожно направился в глубину темных вонючих коридоров, а Знахарь остался в зале. Ботвинник дрожал за прилавком, а за столом, где сидели выпивающие алкаши, царило полное спокойствие.

Раздувшаяся, как утопленница, девушка равнодушно смотрела на происходящее, а ее кавалер был занят важным делом, от которого отвлекся на секунду лишь тогда, когда прозвучали выстрелы. Мельком взглянув на валившихся на пол бандитов, он вернулся к прерванному занятию и продолжил отмерять нужную пропорцию «Льдинки», которая, будучи соединенной с обыкновенной водопроводной водой, превращается в превосходный эликсир забвения.

Знахарь закрыл входную дверь и задвинул штырь, потом подошел к испуганному Ботвиннику и сказал ему:

– Налей соточку.

Ботвинник трясущейся рукой налил, и Знахарь сказал:

– А теперь выпей. Смотреть страшно, как тебя колбасит!

Ботвинник послушно выпил.

Знахарь сказал:

– Ну вот, теперь – другое дело. Будь здоров!

Ботвинник закивал, и Знахарь, облокотившись на стойку, спросил:

– У тебя память хорошая?

Ботвинник опять закивал, и Знахарь, огорченно покрутив головой, посетовал:

– Это плохо. А может быть, у тебя все-таки плохая память?

Ботвинник собрался было опять затрясти головой, но Знахарь сказал:

– Да ты не кивай, ты словами скажи!

– Плохая память, очень плохая, – просипел Ботвинник, задавливая не желавшую проходить куда надо ядовитую водку.

– Вот и хорошо. И когда тебя будут спрашивать о нас…

– Ничего не помню. Сразу дали по голове, и ничего не помню.

– Молодец, – похвалил его Знахарь и, повернувшись к алкашам, уважительно покачал головой: – Вот люди! Спокойны, как мамонты.

– Дай закурить, – хладнокровно просипел синяк.

Знахарь восхищенно покрутил головой и бросил на стол перед ним едва початую пачку «Мальборо».

– Кури на здоровье, – сказал он.

Алкаш достал из пачки сигарету и недовольно поинтересовался:

– А зажигалку?

В это время Мурзик, заскочив в темную кладовую, вытащил из кармана мобильник и нажал на кнопку. В темноте засветились кнопки, и, набрав номер, Мурзик, подпрыгивая от нетерпения, прижал трубку к уху. Услышав ответ, он заговорил громким шепотом:

– Слушай, Рыжий! Мы к Ботвиннику заехали, а тут пришли какие-то быки и всех положили. Я один остался. Сижу в кладовке.

Из-за двери послышалось:

– И тебя сейчас положим. Открой, Володенька…

Засова на двери не было, и Мурзик понял, что ему пришел конец.

Он бросил трубку и, выхватив из кармана «макаров», наставил его в темноте в сторону двери.

Дверь, тихо заскрипев, приоткрылась на несколько сантиметров, и по полу кладовки прокатился какой-то предмет. Мурзик понял, что это граната.

– Суки, падлы! – только и смог он вспомнить в такой важный в его жизни момент.

Через несколько секунд в тесной кладовой прозвучал удар грома. Дождя не пошло, но в Мурзике появилось от тридцати до пятидесяти лишних дырок, и на полу все-таки образовалась лужа. Она была черного цвета, и ее не было видно в темноте. Проходя мимо открытой двери, через которую было видно сидевшего на полу у батареи Садовского, Тимур спросил у Знахаря:

– А с этим что?

Знахарь взглянул на человека, из-под задравшейся штанины которого был виден протез, и ответил:

– Менты освободят.

Они вышли в зал, и Знахарь сказал:

– Все, поехали отсюда.

Тимур отпер входную дверь, и они стали подниматься на улицу. Навстречу им на ступени шагнула какая-то помятая личность, направлявшаяся вниз, к Ботвиннику в гости.

Тимур встал у личности на дороге и недобро сказал:

– Закрыто. Переучет.

Личность развернулась и уныло побрела в другое место.

Сев в машину, Знахарь внимательно посмотрел на Тимура и сказал:

– А ты вообще ничего. В форме.

Тимур довольно ухмыльнулся и ответил:

– Сам знаю. Трогай, извозчик!

Литерный поезд мчался в столицу без остановок.

Подпрыгивая на стыках, покачиваясь на стрелках, пролетая мимо полустанков и степенно минуя крупные города, пробирались в Москву пять вагонов: четыре плацкартных со спецконтингентом и купейный с десятком офицеров.

Поначалу Фима каждые два часа заглядывал к «перевернутым». Все-таки первый выезд… Кто знает, как поведут себя те, кто жил в придуманном мире и после проведенной над ними процедуры еще ни разу не выбирался в свет.

Но зомби вели себя абсолютно спокойно. Они получили специальную психологическую установку на это путешествие. И их эмоции, реакции и чувства были слегка заторможены до самого приезда в Москву. Они валялись на полках вагона, иногда поднимаясь, чтобы сходить в сортир. Потом возвращались и вновь впадали в «наведенный» анабиоз. Беспокоиться было не о чем. Впрочем, кроме молодого лейтенанта, никто ни о чем и не беспокоился.

Накануне вечером сопровождающие офицеры выдали каждому биороботу по пятьдесят законных граммов водки для поддержания виртуальной чувствительности, да и сами к горячительному приложились основательно. И теперь они с самого утра кучковались по трое в купе, собираясь опохмеляться. Фиме об этом и подумать было тошно.

Пользуясь тем, что в распоряжении десяти человек был целый вагон, Фима нашел свободное купе и растянулся на нижней полке. Только он прикрыл глаза и собрался задремать, как в купе ввалился соскучившийся майор Капитанов. Его так и звали – Капитан-Майор. Поставил на стол две стопки, закадычную фляжку и вытащил из кармана бутерброды с красной рыбой.

– Липа моя сделала, – с пьяной гордостью сообщил он.

Фима только покривился втихаря, но от КапитанМайора это не укрылось.

– Не понял, юноша! Что ты рожу такую скорчил? Что ты против Липы имеешь?

– Я против выпивки и бутербродов. Плохо себя чувствую, – пояснил Гена. – А против Липы я ничего. Даже наоборот…

Прикусил язык, но слово уже вылетело, и к нему прицепился пьяный начальник.

– То есть как – наоборот? Она тебе небезразлична? Может, тебе хочется ее трахнуть? А? Мы можем это устроить. Эта сучка только рада будет. – Он заводил сам себя. – Или ты с ней уже спал? Успел, сукин сын?…

Тут Капитан-Майор попал в самое яблочко.

Справедливости ради следует сказать, что с женой Фиминого начальника спали все кому не лень, а главное – ей самой было не лень спать со всеми подряд.

Фима уже давно свыкся с мыслью, что он, как и все прочие лейтенанты, трахнул жену собственного начальника, и глядел ему в глаза совершенно спокойно. Более того, еще недавно он намеревался при случае повторить развлечение, потому что его плоть уже заскучала по удовольствию, доставленному темпераментной зрелой женщиной.

Но вот к прямой постановке такого вопроса он оказался не готов. И сказать правду, и лгать в глаза – было одинаково неловко.

И он, не умея сделать выбор, замялся.

Далеко не глупый майор моментально просчитал ситуацию.

– Вот оно как, значит… Вот же ненасытная дырка! С кем угодно готова завалиться! Ну погоди, блядина!…

И он, проигнорировав принесенные им же стопки, запрокинул голову с поднесенной к губам фляжкой. Фима оцепенело наблюдал, как движется кадык Капитан-Майора, и лишь одна мысль оформилась в гудящей, как пустой котел, голове:

«Убьет прямо сейчас».

Капитан-Майор опустошил фляжку наполовину, оторвался от нее и протянул лейтенанту. Фима, не задумываясь, схватил фляжку и присосался к ней, будто пахнувший клопами коньяк мог спасти его этого нелепого кошмара.

– А ты… Вот же ты урод! Как ты мог? На кого позарился!

Капитанов дышал прямо в лицо Фиме, но тот боялся пошевелиться.

– Выбросить тебя из поезда, что ли?… А толку-то! Ну ладно, вот вернемся – сгною на дежурствах, чтобы у тебя больше никогда не встал. А Липу…

Он резко вскочил, пошатнулся – то ли от выпитого, то ли оттого, что вагон качнуло в это время, – и выскочил в коридор, не закрыв за собой дверь купе.

Литерный состав медленно, но верно забирался вверх.

Фима сидел на вагонном диване с фляжкою в руке и тупо смотрел на проплывающий за окном Южный Ура л.

Железнодорожная магистраль, ведущая из Сибири в столицу, пересекала живописнейший район – Южно-Уральский заповедник. Поезд то нырял в густой смешанный лес, то выныривал на каменистую, гладкую, как стол, поверхность, с которой хорошо просматривались и соседние более низкие сопки справа, и темнеющая громада Ямантау, нависающая слева. Потом состав перемахивал через очередной мостик над ущельем, и снова углублялся в леса…

Фима допил коньяк и решил все-таки прилечь, потому что делать было абсолютно нечего. Он сунул пустую фляжку в сетчатую полочку, торчавшую над головой, и только завалился на диван, как вдруг его желудок подскочил к самому горлу.

Над столиком подпрыгнули и повисли, крутясь в воздухе, оставленные Капитановым стопки. С верхних полок посыпались скрученные матрацы. Больно стукнула по голове пустая фляжка. Оглушительный вой, грохот и пронзительный скрежет – будто бы кто-то великанским стеклорезом провел по безразмерному стеклу – так ударили по ушам и по нервам, что у лейтенанта отключился слух. Пол поменялся местами с потолком. Потом сверху оказалась дверь купе, она открылась, и на Фиму из проема вывалился Капитан-Майор, беззвучно распахнувший перекошенный рот.

Их бросило навстречу друг другу – и они сплелись в объятиях. «Вот же, блядь», – подумал лейтенант, но в этот момент оторвавшаяся от стены вагонная полка расплющила ему голову.

И эта недодуманная мысль оказалась, таким образом, последней в его короткой жизни.

Литерный поезд с ходу вылетел на высокий ажурный мост, висевший над глубоким ущельем. Клепаные стальные конструкции моста задрожали, принимая на себя полторы сотни тонн несущегося по отполированным рельсам состава. По вагонам, прыгая и проваливаясь, заскользили решетчатые тени, колеса звонко защелкали на стыках, и по ущелью, отражаясь от скал, полетели резкие железные звуки.

Этот мост был построен сорок лет назад, и с тех пор исправно служил людям, пропуская через себя пассажирские поезда, набитые спящими и жующими людьми, и грузовые составы, под тяжестью которых незаметно для глаза изгибался и напрягался его стальной скелет.

Десятки поездов днем и ночью пролетали по этому мосту, и каждый раз ущелье оглашалось металлическим стуком и гулом. А когда последний из вагонов съезжал с моста и поезд скрывался в тесном лесном коридоре, снова наступала тишина и становились слышны негромкие звуки тайги, голоса птиц и журчание узкой речки, струившейся по каменистому дну ущелья.

Выехав на начало моста, поезд громко вскрикнул, и над тайгой пронеслось эхо. Так бывало каждый раз на протяжении вот уже сорока лет, но то, что произошло в следующую секунду, никак не вписывалось в привычную картину однообразных событий.

В ущелье вдруг раздался оглушительный хлопок, и на изгибе одной из двух огромных ажурных арок, поддерживавших двухсотметровую стальную ферму моста, по которой были проложены рельсы, расцвел грязно-красный огненный цветок.

Мост вздрогнул, и его изящные очертания исказились.

В следующий момент над ущельем пронесся протяжный металлический скрежет, и арка стала складываться, как плотницкий метр. Не выдержав нагрузки, начали лопаться элементы второй арки, потом основная ферма моста прогнулась, и раздались звуки сминающегося и рвущегося металла.

Середина моста медленно провалилась, и перед поездом образовалось пустое пространство, перелететь через которое смог бы разве что бессмертный Индиана Джонс на своей любимой шахтерской вагонетке. Поезд по инерции несся вперед, но теперь его движение перестало быть прямым, как начерченная на ватмане линия. Земля безжалостно притягивала к себе скованную вереницу вагонов, и они, потеряв стальную дорожку под колесами, обреченно направились к земле, рисуя в воздухе идеальную дугу.

Рядом с вагонами, сталкивавшимися и переворачивавшимися в воздухе, падали изуродованные взрывом элементы стальной конструкции моста. Это выглядело красивой игрой, и казалось, что, упав на землю, вагоны начнут весело кувыркаться, подскакивать и раскатываться, но все произошло совсем иначе.

Локомотив, с размаху ткнувшись в дно ущелья, поднял фонтан земли и камней, затем резко повалился набок, и сверху на него посыпались вагоны. Они гнулись и раскрывались, как лопнувшие обувные коробки, и из них беспорядочно вываливалось содержимое – окровавленные мертвые люди, не выдержавшие падения с высоты больше сотни метров.

Пять зеленых с золотой полосой вагонов упали на локомотив с мерностью последовательно падающих костяшек домино и, как бы обессилев, раскатились в разные стороны. Все это сопровождалось грохотом, скрежетом и лязгом мертвого металла. Через несколько секунд все утихло, но тут во второй, пока что лишь согнувшейся арке лопнул последний лонжерон, удерживавший ее от критического изгиба, ведущего к полному разрушению.

Арка покосилась, и ущелье снова заполнил звук умирающего металла. Сгибаясь и лопаясь, огромная металлическая конструкция упала на раскатившиеся по каменистому дну ущелья искореженные вагоны. Жестокий поцелуй стали и гранита высек метелочку искр, которые попали на пересохший от жары вереск, и над кустарником появился легкий дымок.

В это время из разорванного топливного бака локомотива, тихо булькая, вытекала резко пахнувшая солярка, и когда извилистый ручеек горючего достиг тлевшего вереска, вспыхнул огонь. Сначала маленький, потом больше, потом в воздух полетела жирная копоть, и наконец огонь, пробежав по поверхности горючего, достиг топливного бака.

Раздался взрыв, и четыре тонны солярки, расплескавшись по камням, вспыхнули неярким коптящим огнем. В воздух поднялось черное облако дыма, огонь, разливаясь по перевернутым вагонам, приступил к своему неопрятному пиршеству.

Окровавленная вывернутая рука Капитан-Майора, который лежал на спине, уставив в яркое голубое небо неподвижные открытые глаза, попала в лужу горящей солярки, но он не обратил на это никакого внимания. В этот момент он, наверное, бил морду молодому похотливому лейтенанту, а растаскивал их не иначе как сам апостол Петр.

Когда затих последний звук катастрофы и снова стал слышен шум бежавшей далеко внизу воды, из-за чахлых кустов, торчавших на вершине высокого утеса, поднялись три человеческие фигуры.

Тимур сделал несколько резких разминочных движений, Афанасий привычно оглядывал тайгу, а Знахарь, отряхнув колени левой рукой, задумчиво посмотрел на пульт, который по-прежнему держал в правой. Скривившись от отвращения, будто в руке у него была протухшая крыса, он размахнулся и швырнул адскую машинку в пропасть, вдогонку за вагонами, людьми и мостом…

– Ну вот, спасли Россию, мать ее… – только и смог произнести он.

И подрывники, повернувшись спиной к поднимавшемуся над ущельем черному дыму, пешком отправились на станцию Веселовская. Афанасий торопился назад, к брошенной без присмотра фазенде, а у Знахаря с Тимуром уже были куплены билеты до Москвы. Им следовало лично убедиться в том, что парад на Красной площади пройдет без эксцессов.

Следственные методы работы по возбужденному прокуратурой уголовному делу об убийстве старушенции в Заставном переулке эффект дали мизерный и не то что радужных – вообще никаких перспектив не сулили. Сначала десятки, потом сотни листов протоколов допросов, запросов и ответов на официальных бланках, баллистические экспертизы, компьютерные распечатки ГАИ, фототаблицы со слов охранников, участвующих в перестрелке…

В сущности, все возможное и действительно важное уже было сделано. Оставались лишь процессуальные конвульсии, позволяющие имитировать «движение» по делу до того предусмотренного законом дня, когда следователь прокуратуры с легкой душой спишет его в «глухари» и засунет в самый дальний угол сейфа.

И останется от старушки только жилплощадь, за которую передерутся внуки, да заметка «МК» в разделе «Происшествия»:

«Сегодня в центре Москвы, в Заставном переулке, разыгралась очередная кровавая драма. В своей квартире на втором этаже жилого дома была застрелена гражданка Ротман Хана Моисеевна. Предполагается, что смерть ее явилась трагической случайностью. Убита она была шальной пулей, залетевшей в комнату во время перестрелки, произошедшей под ее окнами в 13 часов 43 минуты.

Наша газета располагает конфиденциальной информацией о том, что причины происшедшего кроются в оголтелом соперничестве между группировками мафии, делящими сферы влияния в столице. Что же еще ждет беззащитных старушек, любого из нас с вами при том параличе власти и попустительстве, которое так называемые…»

Депутату Михайлову сообщили, что дело о покушении закрыто, и он вздохнул свободно.

А на вопрос о том, кто же все-таки стоял за стрелками, ему доложили, что столичные к этому делу абсолютно краем. Все «наседки», «кролики» и прочие стукачи в один голос доносят: ни при чем московский криминал. Политических противников тоже «пробили»: ни ухом ни рылом. В общем, концы нужно искать в прошлых делах, скорее всего, в региональных. Кому-то перешел-таки дорожку миролюбец и миротворец Александр Николаевич. И этого когото нужно искать в Томске или Амжеевке.

«Вот, значит, как», – сказал сам себе Михайлов и снял трубку.