Генрих VIII и шесть его жен. Автобиография Генриха VIII с комментариями его шута Уилла Сомерса Джордж Маргарет
– Нет. Ее приезд ожидается грядущей осенью. И мы сразу поженимся. Я знаю, что испанцы прирожденные наездники. Мать Екатерины, будучи беременной, скакала в битву на коне! А я… в общем, мне…
– Вам не хочется свалиться с лошади перед Екатериной, – закончил я. – Но, Артур, вы же ездите много лет, вас тренировали лучшие учителя. Чем же я могу помочь, если они не сумели?
«Он не любит лошадей, не чувствует их, – подумал я, – и тут ничего не поделаешь».
– Я не знаю, – с несчастным видом вымолвил он. – Если бы только…
– Изо всех сил попытаюсь быть вам полезным, – сказал я, – но если уж вам не удается верховая езда, то почему бы вообще не отказаться от этой затеи при встрече с Екатериной? Может, вместо того, чтобы гарцевать на лошади, вы удивите ее песнями или танцами?
– У меня нет ни голоса, ни грации, – мрачно заметил он. – Вот вы хорошо поете и танцуете, а я в этих искусствах не силен.
– Почитайте невесте стихи.
– Терпеть не могу поэзию.
На что же тогда он способен? Я задумался.
– Тогда заставьте петь и плясать шутов и снисходительно поглядывайте на их выкрутасы.
– Есть и еще одна сложность! Э-э… первая брачная ночь! – Его голос прозвучал выразительнее обычного.
– Ах. Ночь… – беспечно бросил я, изображая знатока.
Он слабо улыбнулся.
– По крайней мере, тут неуместно просить вас о помощи, – попытался пошутить Артур, и эта его шутка – я не преувеличиваю! – не давала мне покоя долгие годы.
Итак, планы наконец осуществились. Артур должен жениться без промедления, и испанская принцесса уже на пути в Англию. Плавание займет не менее двух месяцев. Но она приезжает! И тогда, после долгих лет скучных будней, начнутся великолепные празднества в честь новобрачных. Отцу придется расщедриться, ибо внимание всей Европы будет приковано к английскому двору, все будут смотреть на нас и оценивать. В столице ожидаются роскошные пиры, пышные уличные зрелища, повсюду возведут затейливые аллегорические арки, а городские фонтаны в день свадьбы будут бить красным и белым вином. (Мой духовник уже укорял меня за то, что я, по его словам, чрезмерно очарован блеском и тщетой суетного мира.) А больше всего меня радовало, что мне тоже сошьют новый наряд.
Я ненавидел отцовскую скупость. Мне надоели траченные молью плащи, застиранные рубашки с рукавами, из которых руки торчали почти по локоть. Ростом я уже почти сравнялся с Артуром, и вся моя одежда была мне смехотворно мала. Когда я наклонялся, штаны врезались в зад, а если расправлял плечи, то камзолы трещали по швам.
– Вы прямо вылитый дедушка, – с восхищением твердила няня Льюк, не замечая, как я морщился от ее слов. – Таким же рослым, должно быть, станете. Уж он-то был видным мужчиной. Шутка ли – шесть футов и четыре дюйма ростом!
– К тому же он слыл красавцем! – не удержавшись, добавил я.
– Да уж, – с кислой миной согласилась она, – только чрезмерная красота, видно, не пошла ему на пользу.
– А разве может красота кому-то повредить? – поддразнил я.
– Еще как! Она-то его как раз и сгубила. И вам красота ни к чему. Зачем она священнику? Если вы станете слишком красивым, один ваш вид будет пробуждать в людях тревогу. Никто не захочет исповедаться вам в своих грехах.
– Но мне же самому придется в них признаваться, – рассмеялся я.
– Генрих! – возмутилась няня. – Не следует настраивать себя на греховные мысли.
– Вы правы, госпожа Льюк. Надо грешить бездумно, как придется.
Я с удовольствием наблюдал за растерянным выражением ее лица. Она спешно удалилась, не желая слушать непристойные речи. По правде говоря, я смутно представлял, что значит согрешить, хотя порой замечал, как некоторые молоденькие служанки зазывно поглядывают на меня. Для них, наверное, это не было тайной.
Екатерине не удалось высадиться в Дувре, как предполагалось. Из-за шторма корабль сбился с курса, и испанцы смогли причалить только в Плимуте – откуда к Лондону вела длинная дорога, утопающая в слякоти.
Тем не менее протокол требовал, чтобы король официально встретил невесту сына и выразил радость по поводу ее прибытия в Англию. Стало очевидно, что Артур не сможет сопровождать его. Он недавно болел, и его еще мучил кашель. Врачи предписали ему сидеть дома и греться у камина, дабы окрепнуть и набраться сил в преддверии грядущего свадебного испытания. Поэтому мне велели отправиться с отцом в Плимут и привезти Екатерину в ее новый дом.
Стояла поздняя осень, туманная и холодная. Листья с деревьев уже облетели, земля стала уныло-бурой, и окутанные туманом дали выглядели безрадостно. Путешествие наше обещало затянуться из-за грязных дорог. Однако меня это ничуть не обескуражило; я радовался тому, что вырвался из надоевших дворцовых стен. Распахнув глаза, я с интересом взирал на все, мимо чего мы проезжали: на убогие деревни, восторженные толпы поселян, бескрайние желтеющие луга и темные, напоенные влагой леса.
Через несколько дней мы добрались до места высадки испанцев. Они кое-как разбили лагерь – поставили несколько жалких палаток. С высокомерно задранной крыши стоящего в центре королевского шатра стекали дождевые струи. На флагштоке трогательно болтался насквозь промокший королевский штандарт.
Близился вечер, в конце дня холод уже пробирал до костей и промозглый туман просачивался под плащи. Как хорошо, что скоро мы будем сидеть под пологом, где сухо и тепло. Спешившись, я бодро шлепал по лужам рядом с отцом, который широким шагом направился к входу в шатер.
Но его тут же выставили обратно. Короля – выгнали вон! Он расхохотался, не веря происходящему. Выяснилось, что по испанскому обычаю невесту нельзя видеть до дня свадьбы никому, кроме ее родных.
Отец стоял как вкопанный.
– Я король этой страны, – произнес он обманчиво спокойным тоном, – а в Англии так не принято. Чужой обычай силы у нас не имеет.
И он решительно устремился к пологу, отпихнув протестующих стражников.
– Неужели испанцы считают меня дураком? – проворчал отец. – Не могу же я женить наследника на той, кого в глаза не видел, – может, она рябая или увечная! Я желаю лично увидеть принцессу!
Верная охрана делала робкие попытки остановить его, но он пролетел мимо и ворвался в шатер. Я последовал за ним.
Мы попали в настоящий гарем. Здесь были одни женщины! Нас встретила стайка смущенных камеристок, они лихорадочно пытались привести в порядок разбросанные повсюду вещи и туалетные принадлежности. В воздухе витал аромат благовоний. Стоя посреди дамских накидок и бархатных подушек, мы ощущали себя грязными, громоздкими и неуклюжими.
В занавешенной пологом части шатра началось явное смятение: принцессе доложили, что в ее личные покои ворвались чужие. Безусловно, она была вправе выйти и выразить свое возмущение. Я уже представлял ее: худощавую и нервную, с поджатыми губами, – идеальную невесту для Артура.
Но прежде чем увидеть Екатерину, я услышал ее голос: тихий, мелодичный, вовсе не ворчливый или рассерженный. Потом появилась и она сама – в пеньюаре, с непокрытой головой. Распущенные волосы раскинулись пышными золотисто-русыми волнами по ее хрупким плечам.
Принцесса была прекрасна, как дева из романа «Смерть Артура»[9], как златовласая Элейн, очаровательная Инид[10]. Я мог бы сравнить ее с Андромедой, прикованной цепями к скале, в ожидании спасителя Персея в том древнем мифе, который я старательно перевел с греческого. Эти красавицы ожили для меня, когда я взирал на Екатерину.
Что уж тут говорить? Я влюбился в нее с первого взгляда. Конечно, вы возразите, что ребенку, десятилетнему мальчику, недоступно это чувство. Однако оно вспыхнуло мгновенно, хоть мы не успели сказать друг другу ни слова. Я полюбил испанскую принцессу с поразившей меня самого слепой преданностью. Я глазел на нее, охваченный неведомой мне доселе острой ревностью к Артуру, которому Екатерина будет принадлежать.
Нам предстояла формальная церемония обручения, где я должен был заменить Артура. И мне подумалось, что я не вынесу этого.
Но все прошло на редкость гладко. Ранним утром следующего дня мы с невестой стояли перед священником в ее шатре, вяло повторяя латинские обеты. Екатерине исполнилось пятнадцать лет, но по росту я уже догнал ее. Покосившись в ее сторону, я выяснил, что наши глаза находятся вровень.
Вдруг обнаружив, что она то и дело посматривает на меня, я испытал странное волнение. Но потом, перехватив ее взгляд, я понял, что он выражает. Введенная в заблуждение моим высоким ростом и крепким телосложением, Екатерина видела во мне, втором сыне короля, мужчину. Так на меня никто никогда не смотрел, и за это она полюбилась мне еще больше.
Но ее предназначили в жены Артуру, а сам он станет королем, что я принимал безоговорочно – по крайней мере, так мне казалось. Могут ли тайные желания, желания, в коих не признаешься даже самому себе, сбыться? Задаваясь таким вопросом, я не желал знать ответ.
Венчание должно было состояться четырнадцатого ноября, и ожидалось, что в течение года у молодых супругов родится первенец. Король никогда не говорил об этом, но я слышал болтовню шутов и слуг (все они так откровенничали при мне, словно я уже стал священником). Да, все ждали, что к Рождеству будущего года в Англии появится очередной наследник; более того, только такие надежды и могли питать верноподданные.
Для особы, обремененной столь громадной ответственностью, Артуру явно недоставало воодушевления. По мере приближения дня свадьбы он делался все более апатичным. Он похудел и совсем упал духом; очевидно, ему не хотелось жениться. Однажды он зашел ко мне якобы для того, чтобы я помог ему примерить новые одежды, и с ходу начал плакать и жаловаться, как ему неохота рядиться в них и как все осточертело…
– Я не желаю проходить свадебный ритуал на глазах тысяч людей, – произнес он дрожащим голосом, стоя перед поясным зеркалом в своей белой бархатной мантии.
Через три года она таки стала ему впору.
– Ну это же ваш долг, ничего не поделаешь, – беспечно бросил я и, гримасничая перед зеркалом, стащил с брата шляпу с перьями и нахлобучил на свою голову. – Думайте лучше о том, что произойдет после всех церемоний.
Кое-что я уже знал об этом деле, хотя представления мои были туманными и путаными.
– Об этом мне вообще не хочется думать, – тихо проронил он.
– Тогда и не надо. Возможно, так даже лучше.
Повертевшись, я оценил, как смотрится на мне шикарная шляпа. Честно сказать, мне не понравились завернутые поля.
– Вы не понимаете… – Он помедлил и прошептал: – Ничего не понимаете.
– Да мне ясно, что вам страшно, – внезапно рассердившись, заявил я. – А то, чего вы боитесь, не имеет значения. Но ежели и другие увидят, что вы трясетесь, ничего хорошего не выйдет. Страх нельзя показывать, Артур. Вам необходимо избавиться от него, по крайней мере, скрыть от людей.
– Разве вы, Генри, никогда ничего не боялись? Нет, я не верю, вас тоже наверняка что-то пугает…
Мне пришлось отвернуться, чтобы избежать честного ответа: «Да. Меня частенько охватывает страх». Ничего не поделаешь, он жил и во мне, и все же я давно научился подавлять его и прятать под маской. Но меня порадовали слова Артура. Он думает, что я безбоязнен. Это означало, что окружающие не понимают, что я испытываю на самом деле.
С нарочитой небрежностью я бросил шляпу, целясь брату в голову. Она шлепнулась ему прямо на макушку. Невольно расхохотавшись, я услышал и его ответный смех.
Артур считал меня счастливчиком. Этого было достаточно. Скромный триумф на фоне его главной победы казался мне сладким как мед и опьянял, словно неразбавленное вино. Хотя по молодости лет мне еще не разрешали его пробовать… А также считалось, что я слишком мал для того, чтобы испытывать любовь к принцессе Екатерине.
Четырнадцатое ноября выдалось ясным и теплым – из той краткой череды последних ласковых солнечных дней перед воцарением зимы, что в одних странах называют бабьим летом, а в Португалии, к примеру, летом святого Мартина.
«В хорошую погоду на улицы может выйти очень много людей», – подумал я, удивившись пришедшей мне в голову зрелой мысли.
Я не появлялся перед лондонской толпой семь лет, с тех самых пор, как меня провозгласили герцогом Йоркским.
Мне предстояло сопровождать Екатерину от ее восточных покоев в Вестминстерском дворце до собора Святого Павла, где их с Артуром обвенчают. Ей не полагалось видеть его до их встречи в храме: преждевременное знакомство сулило несчастье. Таким образом, мне выпала честь проехаться рядом с невестой по Лондону, внимая восторженным приветствиям, предназначенным для жениха.
По этому случаю меня нарядили в новый костюм из белого бархата. Екатерина, как и подобает невинной деве перед свадьбой, надела платье из белой, отделанной серебром парчи. Для нас приготовили белоснежных лошадей. Наша пара будет выглядеть ангельски красиво, и ее издалека заметят даже полуслепые горожане, когда мы поедем бок о бок по улицам.
Верхом на изящной белой кобыле невеста выехала на двор. По-моему, с нашей первой встречи она успела еще больше похорошеть, ее бледные щеки раскраснелись маковым цветом. Принцесса волнуется или боится? Я склонился к Екатерине и слегка пожал ее руку, а она в ответ крепко стиснула мою. Ее пальцы были ледяными. Должно быть, она похолодела от страха.
И вот распахнулись дворцовые ворота. За ними простиралось море голов. Люди дожидались нашего выезда, некоторые стояли здесь с рассвета. При нашем появлении они разразились восторженными криками и забросали нас охапками поздних осенних цветов. Я заметил, что Екатерина съежилась, но я словно опьянел, чувствуя странное возбуждение в чреслах. Мне ужасно нравились изумленные взгляды, приветствия, внимание толпы и хотелось ехать вот так всю жизнь. Я порадовался тому, что нам предстоит длинный путь до собора Святого Павла.
В Лондоне согласно переписи населения, которую постоянно проводили по приказу отца, насчитывалось уже более ста тысяч горожан. Мне подумалось, что все они нынче высыпали на улицы поглазеть на нас. Воистину, я даже представить не мог такое множество народу. И такое всеобщее ликование…
Дорога к главному собору проходила вдоль Темзы по немощеному Стрэнду. Справа от нас возвышались особняки дворян и прелатов, а к набережной узкими полосами тянулись их сады, ворота которых выходили на личные лодочные пристани. На другом берегу реки я хорошо видел Ламбетский дворец архиепископа Кентерберийского. В лучах полуденного солнца старые кирпичи порозовели. Здание стояло уединенно, хотя неподалеку там и сям темнели жилые домики и лавки. Это местечко называлось Саутуорк, и я знал (от Скелтона), что именно тут, прямо под стенами резиденций архиепископа и прочих Отцов Церкви, расположены пивные, таверны, увеселительные парки и публичные дома. Один из самых известных притонов находился в такой близости от особняка епископа Уинчестера, что тамошних проституток прозвали уинчестерскими гусынями. Вопрос о том, принадлежит ли южный берег Темзы к святейшей или к мирской природе, очевидно, оставался открытым.
Наконец мы достигли Ладгейт-Хилла и вдруг сразу оказались в самом сердце столицы. Отсюда до собора Святого Павла уже было рукой подать. Перед входом в храм соорудили дощатый тротуар и покрыли его белыми коврами. Сейчас мы с Екатериной пройдем по центральному нефу до самого алтаря, где я передам невесту жениху.
После яркого солнечного света в сумраке собора я почти ничего не видел. Сам он казался огромной пещерой, в глубине которой что-то ослепительно сияло среди неровно мерцающих огоньков канделябров. Там, судя по всему, и был алтарь. Взяв Екатерину за руку, я обнаружил, что она безжизненно холодна. Я заглянул в ее глаза. В них плескался страх. Под вуалью ее настороженное лицо стало совсем бесцветным.
Мне очень хотелось поговорить с ней, успокоить ее, но ее скудные познания в английском языке, равно как и мои в испанском, препятствовали взаимопониманию. Поэтому я лишь мягко коснулся ее рук и ободряюще улыбнулся. Ее ответная улыбка словно стала своеобразным сигналом к началу церемонии. Полились серебристые звуки труб, и мы торжественно направились к алтарю, где нас ждал Артур. Он стоял в просторной дали главного нефа, белея в полумраке, будто мотылек.
За церемонией венчания последовал сказочный свадебный пир. По всей длине Вестминстерского зала тянулись бесконечные столы, уставленные золотыми приборами и блюдами с самими изысканными и дорогими яствами – они походили на трехъярусные замки с фазанами и золотистыми лебедями, которые отражались в сказочных водоемах. Всю эту красоту создали изобретательнейшие королевские пекари и кулинары. Испанский посол посматривал на угощение оценивающе. Я заметил, как он ходит туда-сюда, делая вид, что любуется сервировкой, а на самом деле мысленно составляет список блюд для доклада Фердинанду. Однажды, перехватив мой взгляд, он улыбнулся. Он не боялся моего неодобрения, мнение второго королевского сына, как он думал, имело ничтожное значение. Послы Франции и Священной Римской империи тоже прикидывали, во что обошлась свадьба англичанам. Отец же наблюдал за ними со своего возвышения. Он явно радовался, что все его безумные свадебные затраты сослужат ему добрую службу в дипломатических отчетах.
По окончании свадебного пиршества слуги унесли блюда и раздвинули столы, освободив место для бала.
Со мной еще не занимался учитель танцев, однако танцевать я очень любил и самостоятельно преуспел в этом искусстве, постигая его премудрости в уединении своей спальни. Сейчас узнаю, каких успехов я добился, ведь у меня будут настоящие партнеры, вот-вот зазвучит музыка… Я молился только о том, чтобы не выставить себя неуклюжим увальнем.
Мои молитвы были услышаны, да и самостоятельные занятия изрядно помогли мне. Хотя пришлось на ходу учиться незнакомым поклонам и поворотам, многое я уже умел. Я станцевал павану, бассданс и не опозорился в затейливом бургундском бранле. Вскоре мне стало так жарко, что захотелось снять камзол. Я забросил его в угол и с удивлением услышал одобрительные возгласы.
– Смотрите-ка, как разошелся юный лорд Генри! – воскликнул кто-то.
И я продолжал отплясывать, но в конце концов запыхался и взмок от жары. Тогда я пробрался в уголок и привалился к стене. Ручейки пота заливали мне глаза, стекали по щекам и спине, пропитывая рубашку.
– Не желаете ли узнать вашу славную судьбу? – вдруг прошептал чей-то голос мне на ухо.
Обернувшись, я увидел рядом нарядную даму. Глаза ее странно поблескивали, и она склонилась ко мне с заговорщическим видом.
– Мне нельзя находиться здесь, – продолжила она. – Если меня заметят, я пропала. Но я прихожу на все королевские свадьбы. Гуляла и у нынешнего короля, – дама кивнула в сторону моего отца, – а также у несчастных Ричарда и Эдуарда… Да, не попала, пожалуй, только на один пир, хотя то было тайное венчание, может, ведьме так и не удалось окрутить его!
Она явно подразумевала мою бабушку, Елизавету Вудвилл. Я стоял в напряженной позе, не говоря ни слова.
– Так вы не любопытны? – спросила женщина, словно мое молчание обидело ее.
Медленно подобрав подол платья, она собралась уходить. И как только она отступила от меня, ее узнал один из королевских гвардейцев.
– Ну надо же, опять она! – вздохнув, воскликнул он, быстро направляясь следом за ней. – Валлийская гадалка! Колдунья!
Задержав даму, он спешно препроводил ее к выходу и выставил из зала. С извиняющимся видом страж глянул в мою сторону и, расстроенно покачав головой, добавил:
– Гости слетаются сюда как мухи! За всеми не уследишь!
В тот вечер Артур повел Екатерину в свою постель. А я, в одиночестве ворочаясь в своей детской кровати, раздумывал о том, почему та валлийская дама назвала мою бабку ведьмой… Надо же было отвлечься от мыслей о том, чем сейчас занимается – или не занимается – Артур. Кто знал, что спустя многие годы над этим вопросом будут ломать голову многие ученые мужи?
5
На следующее утро Артур призвал в спальню придворных. Потребовав вина, он осушил пару кубков, после чего поведал о том, что исполнение супружеского долга усиливает жажду и прочие чувства. Его просто распирало от гордости. Наследник твердил о своих подвигах целый день. С этими словами он бросился и ко мне, как только увидел. И даже изобразил мужественный смешок.
Все рождественские празднества Артур и Екатерина провели при дворе, и я понял, что мне невыносимо видеть их вместе. Пребывая в мрачном настроении, я старался избегать увеселений. Это было так не похоже на меня, что однажды сама королева отыскала своего злосчастного сына в пустой мансарде под дворцовой крышей. Мне казалось, никто не знает, где я прячусь, но она, очевидно, выяснила.
В моем уединенном уголке стоял дикий холод; никто не зажигал там камины. Снизу из Большого зала до меня доносились лишь слабые отзвуки музыки и людского смеха. Проходил очередной маскарад, очередной бал. Заткнув покрепче уши, я приник к затянутому паутиной оконцу и грустно смотрел, как косые лучи низкого декабрьского солнца озаряют бурую землю, достигая дальних лесных угодий. Золотистая дымка покрывала застывший мир. Я видел суда, бросившие якоря на Темзе. Они замерли, словно в ожидании. В ожидании чего?..
Мне вдруг отчаянно захотелось стать моряком, жить на одном из кораблей и провести на море всю жизнь, плавая под парусами по всему свету. В сравнении с такой заманчивой перспективой положение принца – такого, как я, – казалось чрезвычайно скучным и нудным. Я мог бы для начала… спуститься к докам и побольше разузнать о кораблях. Я схожу туда тайно! Если одеться попроще, то никто меня не узнает… Тогда отец не запретит… А уж потом я стану опытным моряком и поплыву, куда захочу, исчезну из Англии, забуду прежнюю тоску, стану странствующим принцем… и испытаю много увлекательных приключений! Здесь больше никто не услышит обо мне, а я буду хранить тайну о своем дворцовом прошлом. Я стану сражаться с чудовищами, участвовать в морских баталиях и…
– Генри? – прервал мои мечты тихий голос.
Я обернулся с виноватым видом и увидел королеву.
– Генри, что вы делаете здесь в одиночестве?
– Думаю о своем будущем.
– Ваш отец уже позаботился о нем.
Еще бы. Он хочет сделать из меня священника. Что ж, им придется подыскать кого-то другого, чтобы напялить на него сутану, стихарь и пояс. А я буду плавать по морям и океанам.
– Вам незачем беспокоиться о будущем, – сказала матушка, желая меня утешить, – не надо прятаться и избегать веселья.
– Праздники утомили меня, – с важным видом заявил я. – Надоели и поеденные молью маскарадные костюмы!
Почему-то именно их потрепанный вид сильно смущал меня. Я знал, что испанский посол все видит и посмеивается над нами.
– Да, я понимаю, – кивнула она. – Они изрядно поношены…
– Но почему бы тогда не сшить новые? – с жаром спросил я. – Почему?
Она предпочла не расслышать мой вопрос и отмахнуться от всего, что он влек за собой.
– Скоро начнутся танцы. Пожалуйста, приходите. Вы очень способный танцор.
– Способный танцор! – ворчливо повторил я. – Мне придется выкинуть балы из головы… если, конечно, Артур не позволит священникам отплясывать в сутанах. Вы полагаете, что его святейшество соблаговолит дать нам такое разрешение?
Безнадежно… Значит, уповать я могу лишь на побег к морю.
Внезапно королева склонилась и легко коснулась моей щеки.
– Милый Генри, – сказала она, – мне тоже многое не нравится. Очень не нравится.
Значит, она поняла, она догадалась. Ведь моя мать была старшей дочерью короля. Но дочь не имеет законного права наследовать корону. Матушка тоже не могла проявить свои способности. Ей оставалось лишь ждать и надеяться. Вечное ожидание – участь того, кому уготована второстепенная роль.
Я кивнул. И покорно спустился за ней в Большой зал.
Там было жарко и многолюдно, повсюду пестрели шелковые, бархатные и парчовые наряды, обильно украшенные драгоценностями. Убожество моей одежды в очередной раз больно укололо мое самолюбие. К свадьбе и Рождеству мне пошили всего три костюма, прямо скажем не слишком шикарных, и я таскал их и в пир, и в мир.
Артур и Екатерина восседали на возвышении в конце зала. Разряженный, будто идол, брат выглядел хрупким, очаровательным ребенком, которого посадили в огромное золоченое кресло. Его нервный блуждающий взгляд то и дело останавливался на супруге. Сразу по окончании рождественских праздников новобрачным предстояло покинуть Лондон и отправиться в холодный старый замок на валлийской границе. Там они будут готовиться к роли короля и королевы. Эта идея всецело принадлежала отцу; он верил в выносливость Артура, в его закалку.
Но Артур, несомненно, не хотел закалять свой характер. Хотя готов был к испытаниям, поскольку сознавал свой долг. Его Артур всегда честно исполнял. Он словно чувствовал, что приличествует королю или даже является сущностью королевского бытия.
Наши менестрели уже заняли отведенные им на каменной галерее места. Их собралось пятнадцать человек – вдвое больше обычного. Капельмейстер объявил, что нас почтили своим присутствием венецианский лютнист и шалмеист[11] из Фландрии. Поднялся одобрительный гул голосов. Далее он добавил, что перед нами выступят музыканты, один из которых весьма сведущ во французских придворных танцах, и другой обучался при испанском дворе.
Начали с английских танцев. Дамы и кавалеры в большинстве своем охотно выходили в круг, отлично зная эти мелодии. Всем были известны павана, бранль и аллеманда.
Артура балы не интересовали. С величественным видом он сидел сиднем в своем огромном кресле, намеренно не замечая беспокойства Екатерины, отбивающей ритм носками туфелек. Она явно хотела поплясать – я замечал это в каждой ее черточке, в каждом движении.
Внезапно я решился исполнить как свое, так и ее желание. Мы оба были пленниками своего положения: она стала супругой не желавшего танцевать увальня, меня ждала стезя священника. По прихоти судьбы последующие годы нам, вероятно, придется провести без танцев. Да, но пока еще оставалось немного времени…
Я прошел по залу, приблизился к Екатерине и, склонившись перед возвышением, пригласил ее на бургундский танец. Она нерешительно кивнула, я предложил ей руку, и мы вместе вышли на середину зала.
Голова у меня закружилась. На глазах у всех я сделал то, что захотел! Ах, какое упоение… восхитительное чувство, которое я уже никогда не забуду и с этого момента буду искать всегда и во всем.
Мой взгляд задержался на Екатерине. Она подарила мне столь счастливую улыбку, словно я спас ее. И к благодарности за спасение примешивалось еще что-то… похоже, она сочла меня привлекательным, достойным внимания кавалером. Я почувствовал ее симпатию ко мне, ее расположение, которое согрело меня, как лучи летнего солнца.
Она потрясающе танцевала, причем знала много затейливых движений, не известных нам в Англии. И я изо всех сил старался соответствовать ей. Ее проворство, грация, чувство ритма приятно поразили меня. Постепенно все танцоры расступились и начали с интересом наблюдать за нами, пока мы исполняли гальярду, королевский гавот, а потом и катр-бранль, и тот испанский танец Альгамбры, что она показала мне. Когда музыканты умолкли, Екатерина остановилась, переводя дух, лицо ее пылало. Мгновение зрители неловко молчали, а потом разразились восторженными похвалами в наш адрес.
Сидя один на возвышении, побледневший Артур смотрел в зал, как обиженный ребенок.
6
Спустя четыре месяца Артур умер от чахотки в холодном, продуваемом сквозняками валлийском замке, и Екатерина овдовела.
А я вдруг стал наследником – единственной защитой от забвения и надеждой на продолжение молодой династии Тюдоров.
Эта новость уже распространилась по двору, но я еще ничего не знал и сидел один в своих покоях. Отцовский паж принес мне короткое послание от короля с просьбой без промедления явиться к нему.
– Без промедления? – удивился я.
Отец никогда не посылал за мной, и уж тем более в середине дня, когда мне полагалось корпеть над уроками.
– Да, ваше высочество, – ответил парень.
В его голосе прозвучала напряженная нотка, и это заметил даже я, десятилетний мальчик. Я всмотрелся в лицо посланника. Он пялился на меня во все глаза.
На пути к королевским апартаментам меня сопровождали пристальные взгляды придворных. И вдруг я понял, что произошло нечто ужасное. Неужели меня решили отослать в какой-нибудь дальний монастырь якобы для обучения?
Наконец я открыл массивную деревянную дверь отцовского кабинета. Внутри, как обычно, царил унылый полумрак. Король, с его извращенным пониманием бережливости, вечно скупился на топливо, если только не ожидал высокопоставленного гостя. В его покоях неизменно стоял такой холод, что слуги держали там за ширмами скоропортящиеся припасы. Особенно хорошо, как мне рассказывали, сохранялось масло.
В тусклом освещении я с трудом разглядел темную фигуру, стоящую ко мне спиной. Король… Он обернулся и увидел меня.
– Генрих!
Он направился ко мне, раскинув руки. Его пальцы слегка посинели от холода, как я заметил. Лицо отца осунулось, словно незримое бремя растянуло его кожу.
– Артур умер. Ваш брат умер. – Он будто бросал мне обвинения, кривя тонкие губы.
– Когда? – задал я единственный вопрос, пришедший в голову.
– Три дня назад. Курьер только что прибыл из Ладлоу. Артура замучила простуда. Чахотка. Не знаю толком.
Он удрученно покачал головой и растерянно развел руками.
– Вы отправили его туда, – услышал я собственный голос, странный, чужой. – Вы отослали его в Уэльс, в тот ужасный замок.
Отец выглядел больным и постаревшим. Я видел перед собой сморщенный кожаный мешок с костями.
– Ему нужно было научиться повелевать… – вяло возразил он.
– Или умереть. Конечно, ему не удалось выжить в вашем холодном Уэльсе. Он никогда не отличался крепким здоровьем. И он не хотел ехать.
«Артур умер… Артур умер…» – эти слова стучали в моей голове, словно дождевые капли по оконным стеклам.
– Верно. Я отправил его в Уэльс. – Серые глаза отца словно остекленели. – И по-видимому, поступив так, я сделал вас королем.
Я и не подумал о последствиях того, что случилось: Артур умер, теперь корона моя.
– Все в руках Господа, – машинально произнес я.
Эту фразу обычно говорили священники, когда происходило какое-либо бедствие.
Отцовские глаза странно выпучились, и он шагнул ко мне с поднятой, точно для удара, рукой.
– Вы смеете полагать, что Господь предназначил вам трон?!
– Я лишь имел в виду… – начал я, но оплеуха не дала мне закончить.
– Артур умер, а вы живы! – выкрикнул он. – Я ненавижу Бога! Ненавижу Его! Я проклинаю Его!
Я испугался, что в холодном кабинете сейчас появится дьявол во плоти и утащит короля в ад. По утверждению церковников, такое наказание грозит всем, кто оскорбляет Бога. Но ничего не произошло. Мне суждено припомнить и это тоже, но гораздо позднее…
Вдруг королева – я не заметил ее в глубине кабинета – стремительно подошла к нам.
– Прекратите! Время ли спорить и обвинять друг друга в смерти Артура? – повелительно произнесла она.
Ее лицо было мокрым от слез, волосы свисали спутанными прядями, но громкий голос звучал решительно и твердо.
– Он обидел меня! И Всевышнего, – запоздало пробормотал я с интонацией праведника, ожидая, что матушка отругает отца, но вместо этого она повернулась ко мне.
«Все теперь разглядывают меня», – сердито подумал я, словно вдруг ужасно устал от такого внимания…
– Вы будете королем, Генрих. Неужели сейчас, став наследником трона, вы настолько довольны собой, что чувствуете себя в безопасности? Ведь вам также угрожает гибель, и спастись от нее трудно. Ваше теперешнее положение не защитит вас, а, напротив, сделает уязвимым.
Она приблизилась и глянула на меня в упор. Внутренний голос вдруг помимо воли отметил сумеречный цвет глаз матери, и они навсегда запечатлелись в моей памяти.
– Теперь смерть будет охотиться и за вами, – продолжила она. – Вы не знаете, что она обожает наследников. Это ее любимая пища. Отныне она возьмет вас на заметку. Сумеете ли вы перехитрить ее?
Всего несколькими словами мать посеяла в моей душе такой страх, что в течение всего времени, что я правил страной, мне не удавалось заглушить его.
Потом она обратилась к тому, кому прежде во всем уступала и перед кем обычно хранила молчание.
– Вы обезумели от горя, – сухо произнесла она. – И даже не соображаете, что говорите. Вы же не хотели обидеть Генриха, вашего единственного сына, и даже не помышляли ни о чем подобном?
Он слабо кивнул.
Я вошел в этот кабинет вторым сыном правителя Англии, готовящимся принять священный сан, а покинул его единственным наследником и будущим королем. Любому дураку понятно, что после этого все изменилось, что и говорить. Наверное, первым делом вы учтете внешние обстоятельства: улучшился мой гардероб, преобразились жилые покои, появились новые учителя. Все так, но величайшая перемена произошла почти мгновенно, в сущности, еще до того, как я вышел от короля.
Когда я направился к выходу из кабинета, дворцовый страж распахнул передо мной дверь и застыл в поклоне. Я едва доставал до плеча этого рослого парня. Когда он выпрямился, я заметил, что его глаза, устремленные на меня, выражают особую тревогу. Он боялся меня, этот здоровенный, сильный вояка, вернее, боялся того, кем я мог оказаться. Ведь он совсем не знал меня, а я должен был стать его будущим королем.
Никто при дворе раньше не замечал меня, но теперь я повсеместно ловил на себе столь же тревожные взгляды. Они словно говорили: «Что он за человек? Надо ли нам опасаться его?» И я привык не смотреть в глаза людям, чтобы не видеть их настороженности. Ни пользы, ни покоя не приносит знание того, что твое существование угрожает заведенному порядку.
Все кругом приноровились к отцовской воле и, наблюдая за Артуром в течение пятнадцати лет, успели изучить его характер. Но Генрих оставался темной лошадкой…
– Ваше высочество, – сказал стражник с фальшивой ухмылкой.
Эта гримаса была еще хуже опасливого взгляда, хотя их породила общая причина. Вяло махнув рукой, я прошел мимо гвардейца.
Никто отныне не будет откровенен или искренен со мной. Вот какова была главная метаморфоза моей жизни.
Произошли, конечно, и хорошие перемены. Отныне мне надлежало жить при королевском дворе, моего церковного наставника сменил отошедший от дел посол. Мне позволили заниматься танцами и даже наняли француза для обучения манерам, принятым в том обществе, что славилось изяществом и совершенством (вы бы только послушали, как витиевато он изъяснялся). У меня появились собственный оркестр менестрелей и новый учитель музыки, ознакомивший меня с ее теорией и композицией, для моих занятий даже привезли из Италии орган. Я познакомился с детьми лордов, моими ровесниками, и впервые в жизни завел друзей-приятелей.
Кое-что, разумеется, мне совсем не нравилось: мне запретили участвовать в любых «опасных» затеях – к примеру, в охоте и рыцарских турнирах, – ведь отныне мою персону следовало оберегать от малейшей вероятности несчастного случая. В результате я торчал дома, с завистью наблюдая из окна за играми моих сверстников, а если и выходил к ним во двор, то стоял в сторонке, что казалось еще обиднее.
Меня поселили в смежных с королевскими покоях, поэтому я не мог никуда улизнуть и никто не мог прийти ко мне, миновав кабинет его величества. В определенном смысле он спрятал меня так же надежно, как одну из тех прекрасных дам в «Смерти Артура», коих заключали в башни их отцы. За исключением того, что при жизни короля никто не мог спасти меня из заточения и даже просто приблизиться к моей драгоценной персоне.
А долго ли еще проживет мой отец? Ему всего сорок пять, и выглядит он вполне здоровым. Возможно, король просидит на троне еще лет двадцать, и все это время я буду затворником под его присмотром. Смогу ли я выдержать это?
Несколько месяцев после смерти Артура отец вел себя совершенно замкнуто, почти не интересуясь происходящими вокруг событиями. Как и прежде, он часто призывал для развлечения лютниста. Но неумелая игра этого не слишком способного музыканта только раздражала меня. Однажды я вышел со своей лютней и предложил отцу послушать меня. Он вяло согласился, и я исполнил несколько написанных мной мелодий. Но вскоре стало ясно, что король вовсе не слушает музыку, и тогда, перестав играть, я тихо вышел. А он продолжал смотреть в окно и даже не подал вида, что заметил мой уход.
Глупо, но я огорчился. Мне явно стоило поумнеть.
По распоряжению отца я осваивал иные премудрости. Ежедневно меня приходил воспитывать престарелый посол. Его звали Стивен Фарр, более двадцати лет он прослужил Ричарду III и Эдуарду IV, а потом и отцу в посольствах Нидерландов, Бельгии и Люксембурга, Франции и Испании, а также отстаивал интересы Англии перед папой и императором. Округлое розовощекое лицо моего наставника явно не соответствовало его преклонному возрасту – Фарр был уже на восьмом десятке. Однажды я упомянул об этом.
– Знаете ли, мой секрет – полнота, – заявил он. – Люди доверчивее относятся к толстякам. Именно тощие кажутся наиболее вероятными обманщиками. Скажите мне, ваше высочество, кого вы скорее заподозрили бы в измене или заговоре – дородного увальня с пухлыми щеками или тощего, с физиономией как сушеное яблоко? Мог ли славный брат Тук делать пакости? Или, с другой стороны, мог ли быть добродушным толстяком шериф Ноттингема? Разумеется, нет. Прошу вас, пользуйтесь услугами только тучных послов.
Я рассмеялся. (Если бы кто-то услышал наш разговор, то меня могли бы обвинить в том, что именно по данному принципу я выбрал Уолси.)
– Уверяю вас, ваше высочество, я не шучу. Люди придают большое значение внешнему виду. Первые впечатления и чувства никогда не забываются. В мире полно тех, кто одарен проницательностью и способен мгновенно составить о человеке определенное мнение. Завистники называют подобные суждения опрометчивыми. Но не это главное. Я слышал, – он встал и подошел ко мне с игривым выражением лица, – что ваше высочество – искусный стрелок. Вы метко стреляете из большого лука. Скажите-ка, разве у вас не бывало удачных дней, когда вы попадали в цель с первого раза?
Я кивнул. Зато в неудачные дни случались сплошные промахи.
– То же самое происходит со многими. Однако прозорливый никогда не ошибается. Причем делает верный вывод с ходу, с первого взгляда.
– Какое отношение ваши слова имеют ко мне?
Мне не терпелось скорее отбарабанить заданный урок и заслужить похвалу Фарра.
– Самое прямое. Во-первых, вам надо развить в себе такие исключительные навыки, какие вы демонстрируете в верховой езде или игре на музыкальных инструментах. Проницательность и быстрота мысли для короля поистине бесценны. Во-вторых, вам надо научиться играючи пользоваться этой способностью, дабы производить на людей именно то впечатление, какое вам будет угодно.
– Как? – изумился я.
Разве это возможно? Ведь мне не удается повлиять даже на мнение собственного отца!
Стивен развернулся и направился к окну. Его походка изменилась, он еле переставлял ноги. Подол его плаща прошелестел по соломе. Остановившись, наставник издал глубокий вздох. Вполне понятно. Ведь начались затяжные ноябрьские дожди, и тяжелые капли стучали по стеклышкам в наборных рамах. Спина Фарра сгорбилась, плечи поникли… Я еще не понимал того, как он стар.
И вдруг, обернувшись, он словно помолодел. Его походка стала почти изящной и легкой, голова горделиво поднялась. Теперь, глядя на него, я сразу забыл о непогоде и вспомнил о летнем солнце.
– Вы поняли? – Фарр остановился передо мной. – Все зависит от поведения, от манеры держать себя. Лицедеи пользуются этим мастерски. Меняя одежду и позы, они играют стариков и молодых, нищих и венценосцев. Все очень просто: король должен выглядеть по-королевски.
Он сел рядом со мной, бросив взгляд на дверь.
– А сейчас, к сожалению, его величество придет проверить, насколько успешны наши занятия.
Казалось, посол пребывал в замешательстве от того, что только что рассказал мне, и ему хотелось, чтобы я забыл об этом как можно скорее.
– Вы выучили заданный мной урок? – спросил он.
– Да, – ответил я.
Я посмотрел на камин. Пальцы у меня совсем закоченели, и мне захотелось подбросить в топку пару поленьев. Но дров больше не осталось. До Нового года отец разрешал сжигать в день не больше шести поленьев, вне зависимости от капризов погоды. Я подул на руки, согревая их.
Читать бесплатно другие книги:
