Великая Скифия Полупуднев Виталий

4

В винном погребке Тириска пылают факелы. На скамьях и бочках сидят эфебы. Большинство сильно навеселе, лица их потны и красны. Ираних играет в кости с Тагоном, сыном откупщика Феокла, и подпевает товарищам. Все поют, размахивая фиалами.

Гекатей пришел сюда не один.

Недалеко от погребка он повстречался с ночным патрулем. Старшим патруля оказался Бабон.

– Кто идет? – хрипло окликнул его Бабон.

– Гекатей, сын архитектора Скимна!

– А, эфеб! Что же ты не вооружен? Похоже, что ты идешь в гости или, хе-хе, к красотке на свидание?

– Первое вернее, Бабон. Я иду в винный погребок Тириска, где сегодня собрались юноши, окончившие эфебию… По разрешению совета.

– Нет, правда?.. Это очень мило, справлять конец эфебии! Я провожу тебя до места.

Когда они подошли к погребку, до их ушей донеслись крики и хохот.

– Замечательно! – покрутил головой Бабон. – Я делаюсь моложе, когда слышу голоса эфебов!

– Ну, прощай, почтенный воин!

– Нет, подожди! Эй, Агафон, Бион! Вы идите обходом до порта, а на обратном пути зайдете за мною! Я задержусь по делам в этом погребке!

Они спустились вниз по каменным ступеням.

Ираних только что выиграл у партнера две ставки и, откинувшись на спинку кресла, бросил хозяину питейного заведения монету со словами:

– Счастливый удар! Еще вина, Тириск, да смотри, дряни нам не давай!

Повернув голову, он увидел вошедших.

– О, Гекатей! Хо-хо-хо! И Бабон из Хаба!.. А ну, налить им кружки!

Эфебы зашумели. Гекатей, несмотря на скромное общественное положение отца, пользовался среди эфебов немалым уважением за свою силу, смелость и приветливый характер.

Вино, булькая, лилось в глиняные фиалы.

– Не надо разбавлять, пусть льют, по скифскому обычаю, целиком!

– Полно, друзья, – улыбнулся Гекатей, – нам ли подражать скифам! Царь спартиатов Клеомен пил по-скифски и спился, сошел с ума!

Эфебы подняли фиалы и хором продекламировали стихи Анакреонта:

– Не пугайся, Гекатей, – Ираних мигнул Тириску, – вино было разбавлено еще в бочке.

Тириск кланялся и соглашался со всем. Делал при этом вид, что ему понятны шутки гостей.

– А ну, подскифь! – протянул посуду Тагон.

Тириск подлил цельного вина. Все выпили. Остатки вина из кружек и фиалов выплеснули прямо в стену. Раздался дружный хохот.

– Давайте играть в «коттаб»!.. Кто попадет вон в то пятно под потолком, тот получает звание героя!

Юноши, с криками и смехом плескали вином в стену подвала. Они не стеснялись в крепких выражениях. Справлять праздник окончания эфебии было одним из старинных прав молодежи. Праздник этот напоминал ежегодные «дионисии» и также сопровождался шумными гулянками.

Эфебы пели, хохотали, пускались в пляс. Перемигнувшись, начали наперебой угощать Бабона и вскоре напоили его допьяна.

– Расскажи, друг Бабон, как ты покинул Хаб, как бежал от скифов?

– Что? – переспросил Бабон, выпучив рыбьи глаза. – Я бежал от скифов? Да за кого вы меня принимаете?

– Мы знаем о твоей силе и ловкости, о твоей храбрости, почтенный Бабон, но так говорят злые языки.

– К демону злые языки! Вы слушайте не старых баб, а меня самого! Я оставил Хаб, когда его защита стала невозможной. Я сам убил более двадцати варваров, но все мои люди пали. Тогда я вскочил на лошадь и ускакал. Я весь был обрызган вражеской кровью, в моем бедре торчала отравленная стрела…

Бабон все более пьянел и говорил не вполне связно. Но его мужественный и разудалый вид, его репутация воина, побывавшего в жарких схватках и видавшего виды, нравились молодежи. Видя, что юноши слушают с большим интересом, он взобрался на кресло и, поставив ногу на стол, сделал широкий жест, словно выступал перед народом на главной трибуне города.

– Они окружили город со всех сторон и начали метать через стены зажигательные стрелы. В городе загорелись соломенные крыши. Потом скифы полезли на приступ, но мы сбросили их лестницы вниз. Тогда они забросали ров конскими трупами, притащили ручной таран и разбили палисады с южной стороны, где не было каменных стен… Затем были сломаны ворота… Мы встретились с варварами грудь с грудью. Один скиф-верзила хотел оглушить меня дубиной, но я увернулся и всадил ему в печень акинак! Другой ударил меня копьем, но древко сломалось о панцирь. Я разрубил ему лицо наискось! Потом у меня сломался меч. Тогда я взял скифскую секиру из рук убитого и начал рубить ею варваров направо и налево!..

Бабон стал махать рукой и чуть не упал. Его поддержали. Слушатели прерывали рассказчика одобрительными криками и рукоплесканиями:

– Слава гиппарху Бабону! Слава сыну Марона, защитнику города!

Ободренный рассказчик продолжал:

– Но скифы разбили ворота и, очистив вход в город, пустили на нас конницу, которая ворвалась с дикими криками. Мы отступили за строения и начали оттуда метать камни и стрелы. Я попал камнем в лоб их сотнику, тот свалился на землю и был растоптан своими же… Чтобы испугать невыезженных коней номадов, мы зажгли постройки и стога сена, а сами под прикрытием огня и дыма отступили к храму Ареса. Скифы кинулись грабить. Тогда я предложил своим прорваться и ускакать на скифских конях в Херсонес. Нам удалось прорубить дорогу сквозь толпу скифских оборванцев к лошадям, что оставались на привязи, пока их хозяева грабили и насиловали… Ах, друзья мои! Я чуть не задохнулся от скифской вони! Клянусь сфинксами и демонами ночи! У этих бродяг даже кровь воняет! Я отрубил одному голову, а на меня брызнула кровь, пахнущая конской мочой!.. Они насквозь пропитались кобыльим духом!..

Эфебы дружно захохотали.

– Но как ни храбры были мои спутники, все они легли среди трупов убитых врагов. Только мне удалось добраться до коня скифского воеводы Калака!.. Но едва я протянул руку к поводу княжеского скакуна, как был сильно удивлен: это оказалась моя собственная кобыла! Калак, видимо, понимает кое-что в лошадях, если сразу оценил достоинства моей кобылы! Он сразу пересел на нее, как увидел ее в числе захваченной добычи. Я понял, что боги не хотят моей гибели, и, не теряя ни минуты, вскочил в седло и ускакал, вверив свою жизнь и судьбу в руки Девы-Покровительницы… Ну, да я ей уже не должен, она получила от меня обещанное сполна!..

Эфебы слушали затаив дыхание. Они чувствовали в рассказчике воина и доброго малого, от слов которого веяло романтикой степных схваток, бешеных скачек на полудиких конях и бесшабашной удалью. Они заранее допускали, что хабеец многое добавил от себя, но ложь для херсонесца не порок, она подобна привычной приправе к пище. Без нее он не проглотит и куска.

– Скажи, Бабон: ты думаешь вернуться опять в Хаб, когда скифы будут прогнаны в степь?

– Я?.. – Бабон задумался. – Да, я хотел бы возвратиться, хотя дом мой сгорел. Но у меня там кое-что закопано. Я смог бы все восстановить вновь, дом и усадьбу. Но я решил сначала здесь жениться.

Последние слова он произнес таким неуверенным тоном, словно сказанное было неожиданностью для него самого. В самом деле, неясные мысли и желания, зародившиеся в сумерках его души, сейчас вдруг оформились сами собою и проникли в сознание.

Дружный смех был ему ответом.

– Браво, Бабон! Тебе, конечно, пора завести жену. Тогда ты получишь место в магистратуре. Но для этого нужно подобрать невесту по вкусу!

– Невесту?.. Так она уже есть!

– Кто, кто такая?

Юноши пристали к Бабону с этим вопросом вплотную. Но тот с пьяной хитрецой улыбался и грозил пальцем.

– Не-ет, не скажу!

– Ну, скажи, Бабон, ведь ты среди друзей!

– Не скажу, разболтаете!.. Знаю вас, мальчишек!

– Клянемся всеми богами и богинями, что сохраним тайну! Это будет тайна эфебов!

– А если Тириск проболтается, то мы его утопим в бочке прокисшего пива! Впрочем, его можно прогнать! Эй, Тириск, уходи в свою конуру, пока не получил ножнами по заду!

Молодые люди обступили Бабона плотным кольцом, в их глазах вспыхнуло любопытство. Вся компания при слабом свете казалась шайкой сказочных разбойников, окруживших своего главаря.

– Хорошо, – протянул совсем пьяный гиппарх, – я… – он икнул, – я решил просить многопочтенного Херемона Евкратида отдать мне в жены Гедию… Да, ту, что воспитывается при храме Девы! Она неплохая девушка!.. Воплощенная Фалло, богиня юности.

– Гедию? – переспросил кто-то.

Наступило гробовое молчание. Бабон принял это как знак одобрения и с решительным видом сказал:

– Да, Гедию, дочь Херемона. Мы уже переглянулись с нею!.. И пусть меня загрызут дикие кони, если я не добьюсь своего!

Заявление Бабона было более чем неожиданным. Оно подействовало на присутствующих оглушающе.

Гедия была жемчужиной Херсонеса. Это признали все, когда она впервые вышла к народу в составе жриц. Дочь Херемона сразу стала самой завидной невестой в городе – хотя бы уже потому, что ее отец был богачом и по старости собирался уйти в страну теней.

И как ни был Бабон симпатичен веселой гурьбе эфебов, но всех поразила пьяная дерзость его слов. Правда, он не считался бедняком: живя в Хабе, сумел кое-что сколотить себе торговлей и поборами, но был грубым воином, спал на пыльной кошме и весь пропитался конским потом и дымом очага, что, по-скифски, горел среди его дома. Он пил конскую кровь пополам с вином, ел мясо прямо с вертела, обливая бороду и грудь горячим соком.

Этот оскифившийся эллин вставлял в свою речь много варварских слов, а о Гомере знал только понаслышке. И было странно, даже нелепо представить себе рядом с медведеподобным степняком, дышащим чесноком и винным перегаром, красавицу Гедию, словно выточенную Фидием из молочного мрамора.

И эта живая богиня положит свою холеную руку рядом с волосатой лапой Бабона, затертой поводьями дочерна!.. Или она будет декламировать стихи Сафо, протягивая руки к дымному очагу юрты, смотря на кипящую похлебку с мясом дикой свиньи!.. А ее муж Бабон в это время будет сушить у огня свои чувяки, испускающие крепкий запах прокисшей овчины и давно не мытых ног!..

Эти мысли, мгновенно мелькнувшие в головах золотой херсонесской молодежи, вызвали новый взрыв хохота.

– Какого демона вы ржете, как жеребцы? – спросил Бабон с недоумением и вдруг вспомнил, что жрицы смотрели на него днем с улыбками, а дрянные мальчишки, что вертелись на площади, неприлично хохотали и тыкали в его сторону пальцами. – Странно, – продолжал он, начиная сердиться и поворачиваясь во все стороны, – странно!..

Пьяная голова плохо соображала. Он нахмурился, как бы раздумывая, хотел что-то сказать насмешникам, но язык ворочался с трудом.

Смех утих.

– Это неплохо ты придумал, Бабон, жениться на Гедии, – сказал Ираних, – но согласится ли старик отдать за тебя дочь, да и сама она может заупрямиться!

– А почему?

– Ты же хромой!

«Вот оно что вызывает их глупый смех!» – догадался Бабон. Ему сразу стало легче на душе. Он усмехнулся полусердито, но уже с явным добродушием.

– Ай-яй! Друзья! Юные мои эфебы! Разве можно смеяться над ранами того, кто сражался за свободу полиса и пострадал? А?

Он укоризненно покачал головой.

– А потом – знаете ли вы, что хромота моя временная? Скоро она совсем пройдет. Да я и сейчас могу ходить не хромая, клянусь палицей Геракла!

Он встал, хотел было лихо топнуть ногой, но уронил скамейку, а сам повалился на стол всем своим грузным телом. Кружки и фиалы посыпались на земляной пол.

Эфебы, видя простоватость своего гостя, еще больше развеселились. Хабеец и на этот раз истолковал их смех в свою пользу.

– Ничего, Бабон, теперь Гефест твой заступник, проси его помощи! Он сам хромой и охотно помогает хромым!

Ираних подмигнул Гекатею.

– А Херемон, конечно, не будет возражать. Лучшей пары для Гедии ему не найти! А что хромой – не беда! Всем известно, что амазонская царица ценила хромых мужчин! Как, друзья, она сказала о них?

– Хромые могут быть отличными мужьями! – хором ответили эфебы с дружным смехом.

– Я думаю, что Бабону не придется пить настой эритрейского корня!

– Несомненно!.. Гедия скоро убедится в этом!

Гекатей нахмурился. Ему показалось недопустимым так двусмысленно шутить по отношению к Гедии. Девушка представлялась ему такой же божественной и лучезарной, как сама богиня. Но товарищи не заметили его недовольства. Только Ираних подумал, что он продолжает печалиться о болезни матери.

С улицы послышались голоса людей и топот ног.

– Эй-ла, Бабон еще здесь?

В погребок спустились кожевник Скиф, бедняк Агафон и Бион-наставник. Все они выглядели настоящими гоплитами. Только Скиф и сюда принес с собою крепкий запах, по которому легко угадывалась его профессия.

– Фу, Скиф, каким ветром дует от тебя!

Ираних покрутил носом.

Один из эфебов раздал вошедшим фиалы с вином.

– Благодарим!

Прежде чем пить, Бион разгладил усы и бороду.

– Слушай, Бабон, – доложил он, – мы обошли улицы – всюду тихо. Но мы задержали домашнего раба Дамасикла, переодетого женщиной. Он хотел улизнуть от нас около пристани, а мы его тут и сцапали.

– Раба Дамасикла? – с пьяной важностью спросил Бабон, развалясь в кресле. – А ну, давайте его сюда, мы с мальчиками допросим его.

Бион, однако, не спешил. Он сотворил молитву, слил малость из фиала на пол, прошептав молитву, выпил вино. То же сделали его спутники. Поставив посудину на стол, учитель постучал древком копья об пол. Двое горожан ввели задержанного.

– Это ты и есть раб почтенного Дамасикла?

– Да.

– А ты того… не девчонка?.. Как тебя зовут?

– Ханак.

– Ханак? Гм… А ну, подойди поближе.

Все с любопытством смотрели на красивую девушку, называющую себя мужским именем. Бабон всмотрелся в лицо юноши, обратил внимание на его белые руки с перстнями и прищурился лукаво.

– Девчон… то бишь, мальчишка неплохой! Дамасикл имеет вкус!.. Хе-хе!

И вдруг закричал с неожиданной суровостью:

– А скажи, раб: какого демона ты шляешься по городу в неурочное время?.. Да еще переодетый бабой, а?

К удивлению всех молодой раб не проявил страха, но ответил спокойно:

– Я хотел посмотреть на корабли, что отплывают утром. Но в порт пускали лишь женщин, которые провожали мужей в плавание. Вот я и переоделся. А потом забыл, что объявлено осадное положение, и задержался. А когда пошел домой, то улицы были уже перегорожены. Я начал пробираться через цепи, и тут меня задержали.

Ханак смотрел и говорил так искренне и простодушно, что все засмеялись. Красота и здесь заворожила всех.

– Гм, славный мальчишка! Прямо персик! Надо бы вздуть тебя, ну да ладно, отпустите его!

– Но есть приказ совета, – вмешался хмурый Агафон, – всех задержанных направлять в башню до разбора.

– Что? Персика-то в башню? Не надо! Завтра я скажу Дамасиклу, он сам разберется, без башни!

– А я думаю, Бабон, что ты просто пьян! – не унимался Агафон. – И завтра будешь жалеть, что отпустил раба!

Бабон подумал. Оглядев всех присутствующих, сказал:

– Добро, отправим раба в башню. Выдели, Бион, одного воина, он доведет персика до башни. Будет жаль, если такой мальчик попадется в руки других. Впрочем, подожди, я сам провожу его и сдам прямо в руки властей.

Он ушел вместе с воинами. Эфебы оживленно заговорили. В кабачке снова стало шумно. Смех эфебов разносился далеко по темной уличке, на которой находился подвал Тириска.

5

В трапезной Дамасикла собрались те, кто держал в своих руках верховную власть в Херсонесе: Миний, Агела и хозяин дома.

Ни вкусных яств, ни дорогих вин не стояло перед ними. Известно, что выпитое и съеденное отяжеляет мысли и притупляет внимание. Архонты собрались не для приятного времяпрепровождения. Их лица суровы и сосредоточены. Они не замечают, что угли в камине уже подернулись серым пеплом, а светильники коптят.

Держал речь Минин. Он говорил, как обычно, весьма обстоятельно, подкрепляя свои доводы широкими жестами.

Дамасикл был не в духе, но старался скрыть это. Его очень беспокоило отсутствие Ханака, к которому он привязался с болезненной и ревнивой старческой страстью.

«Уже полночь… Куда он мог деваться? – спрашивал себя Дамасикл мысленно, поглядывая в сторону двери. – Юноша становится мужчиной, все более познает жизнь и начинает чувствовать иные желания, чем любовь к своему хозяину. Я держу его при себе, балую его, он не знает никаких неприятностей, не ведает, что такое труд, и совсем не понимает, что он всего лишь раб и его беспечальная жизнь зависит от моего к нему расположения… Он забыл тот день, когда я случайно увидел его, маленького и жалкого, на борту рыбачьей лодки. Он перебирал детскими руками скользкую рыбу, и его красные пальчики не гнулись от холода. Грубый рыбак кричал на него и не жалел тумаков, заставляя работать быстрее. Но я, зная толк в человеческом товаре, сразу понял, что мальчик вырастет красавцем, и купил его за пять монет… Он забыл это. А ведь я могу снять с него красивые одежды и опять послать его в порт мыть палубу корабля, заваленную вонючей рыбьей чешуей. Могу заставить убирать нечистоты. Но не делаю этого. Однако он не ценит моей доброты, не хочет боготворить своего благодетеля. Может, я ему противен?.. Или он нашел себе зазнобу?.. Лукавый раб! Ты забываешь, что только моя наследственная слабость, тяготение к юношеской красоте, да твоя обольстительная внешность помогают тебе занимать в моем доме положение любимца и баловня. Ты – красивая кукла, украшающая мой дом. Но смотри же, не искушай моего терпения, да не познаешь страшной участи раба!..»

Такие мысли бродили в голове секретаря, разжигали его подозрительность, заставляли его принимать жестокие решения, представлять мысленно, как раб-баловень уже поздно поймет свою ошибку. Легкомысленный юноша будет пытаться вернуть расположение и любовь хозяина, но хозяин отвернется от него, навсегда закроет перед ним двери своего сердца, даст ему в руки черпак и пошлет на задний двор вычерпывать нечистоты из помойной ямы. Вот тогда он поймет многое!

Внешне Дамасикл сохранял обычное спокойствие, с неизменной любезностью и улыбкой слушал гостей и отвечал им.

– …если даже скифы ворвутся в город – это еще не конец Херсонеса, – продолжал Миний свою речь. – Весною прибудет флот Митридата и освободит нас!.. Главное – это сохранить богатства наши! Вот если скифы разграбят наши сокровища, тогда мы станем нищими, а нищий, чтобы прожить, должен просить кусок хлеба или продать себя в рабство… Наше золото – наша жизнь! Нужно надежно спрятать его на случай временного подчинения врагу, если боги допустят до такого унижения и несчастья наш город.

– Есть еще условие нашего спасения. – отозвался Агела, – это сохранность састера. Все жители города знают, что Херсонес нерушим, пока богиня с нами.

– Это верно, но ксоан Девы мы не можем зарыть в землю или унести куда-то из храма. Исчезновение богини сразу будет известно всем и вызовет в народе уныние. Тогда, чтобы успокоить народ, мы должны будем сказать на площади, куда мы спрятали богиню, а попутно огласить, что вместе с нею мы спрятали и драгоценности. А узнает народ, узнают и скифы. Вся степь будет знать, что херсонесцы зарыли свое богатство, и, войдя в город, разрушат все здания в поисках клада!..

– Састер – наше величайшее сокровище, – с обычной невозмутимостью возразил Агела, – без которого Херсонес не может существовать! Састер – живая душа полиса, и мы прежде всего другого должны думать о его сохранении! Если нам придется временно покориться варварам, то не только наши сокровища привлекут жадных номадов, но и наша богиня. Они хорошо знают, что у нас самое дорогое, и поспешат отнять его!

Минин досадливо засопел.

– Это истина, почтенные мужи, – отозвался Дамасикл, отрываясь от своих мыслей, – царь Агела, как всегда, видит все стороны дела. И земную и божественную. Потеря ксоана Девы – это потеря веры, всеобщее уныние, распад полиса… Но, Агела, ведь састер деревянный, небольшой. Его всегда можно унести одному человеку в безопасное место. Спрятать его легко. А вот пифосы с золотыми монетами, слитки золота и серебра, драгоценные вазы из храмов – все это нужно убрать заблаговременно.

Доводы секретаря были приняты. Трое архонтов подробно договорились, как спрятать драгоценности города, куда их перенести и как сохранить в тайне это предприятие.

Вошла Василика, рабыня, ведавшая кухней.

– Господин, – доложила она, – вооруженный воин и женщина просят срочно допустить их к тебе. Зачем – не знаю. Воин назвал себя Бабоном, сыном Марона.

– А, это хабеец, что привлек внимание народа своим посвящением Деве!

Дамасикл велел провести Бабона на заднюю половину дома, куда направился и сам.

Он встретил поздних посетителей у закопченного очага, рядом со столом, заваленным грязной посудой.

Бабон поклонился.

– Великий архонт! – начал он с важностью человека, хватившего изрядно. – Я, Бабон из Хаба, пришел приветствовать тебя!

– Хорошо, спасибо. Знаю, что ты храбрый воин и благочестивый гражданин. Ты, видимо, в ночной страже?

– Да, почтенный Дамасикл, я несу стражу, хотя моя рана еще не совсем затянулась… Засвидетельствуй это… Все мои предки отдавали силы и жизнь за полис.

– Это похвально, Бабон. Но ты, кажется, перед стражей пил вино?

– Нет, уважаемый секретарь, я не пил вина перед стражей. Но меня очень любят эфебы, они почти насильно затащили меня в погребок Тириска на чашу вина. Можно ли было отказаться?

– Ага! А кого ты привел ко мне? Свою возлюбленную?

В голосе Дамасикла зазвучали вотки раздражения. Приход пьяного воина, по-видимому, был пустым капризом, возникшим под влиянием винных паров. Но терпимость к поступкам и просьбам людей, независимо от их общественного положения и достатка, была отличительной чертой демократического общественного деятеля античности. Кто хочет быть популярным и всегда рассчитывать на симпатии масс, тот не должен никем гнушаться и не восстанавливать против себя даже самого последнего гражданина полиса.

Поэтому Дамасикл быстро подавил вспышку гнева.

– Нет, это не моя возлюбленная, – отвечал не спеша Бабон, – эту птичку мои ребята задержали на улице и совсем было собрались отвести ее в башню. Но я вместо башни привел ее к тебе. Не забудь, Дамасикл, я сделал это, желая отвести от твоей головы неприятность, хотя сам нарушил закон… А ну, персик, откройся!

Ханак откинул капюшон и со смехом протянул руки к своему хозяину.

– Это я!.. Награди воина, который привел меня домой!

Трудно сказать, сколько и каких чувств отразилось одновременно на благообразном лице секретаря. Здесь была и радость по поводу возвращения раба-забавы и подозрительность, с какой он оглядел необычный наряд своего фаворита, и недоверие к той компании, в которой он оказался.

– Что это значит, Ханак? Кто позволил тебе без разрешения выходить на улицу, да еще в таком странном наряде?

– Я хотел посмотреть, как грузят корабли. Ты, господин, все время занят, и мне дома скучно… А переоделся я для того, чтобы меня не узнали. На берегу так хорошо!.. Но я забыл, что город на осадном положении, задержался до поздней ночи и был пойман.

Ханак подошел к Дамасиклу, обнял его и заглянул ему в глаза.

Свежестью и здоровьем веяло от чистого лица юноши. Ласковый и красивый, он умел действовать на своего чувствительного господина, как пламя на воск. Дамасикл вдруг обмяк, глаза его подернулись влагой.

– Хорошо, я прощаю тебя, избалованный мальчик! Только не своевольничай и никогда больше не уходи из дому без разрешения. Да еще в такое тревожное время!.. Иди…

Оставшись с Бабоном наедине, Дамасикл пристально вгляделся в одутловатое лицо его и опустил глаза, как бы раздумывая.

– За то, что ты, воин, вернул мне раба, я признателен тебе. Подожди здесь, я награжу тебя.

Бабон отрицательно покачал головой.

– Я уже награжден тем, что попал под крышу твоего дома. Я готов служить тебе и далее.

Дамасикл опять внимательно посмотрел на хабейца.

– Что ж, если ты говоришь правду, я рад твоему желанию служить мне. О случае с рабом не говори никому… Приходи завтра, я дам тебе поручение. Василика!

Вошла рабыня.

– Дай воину чашу вина и проводи его.

Бабон склонил голову.

Глава третья.

Божественный Састер